"Проделки близнецов" - читать интересную книгу автора (Кестнер Эрих)

Глава девятая

Главный редактор «Мюнхенского иллюстрированного журнала» доктор Бернау стонет.

— Дорогая моя, сейчас мертвый сезон! Где нам раздобыть актуальный снимок для обложки? Не красть же!

Фрау Кернер, стоя у его стола, говорит:

— Из «Неопресс» нам прислали снимки новой чемпионки по плаванию. Стилем брасс.

— Она красивая?

Молодая женщина улыбается.

— Ну, для пловчихи сойдет.

Доктор Бернау уныло машет рукой. И начинает рыться в своем столе.

— Я тут недавно получил от какого-то деревенского фотографа, довольно потешные снимки! Девчонки-близнецы! — Он продолжает копаться в папках и кипах газет. — Девчушки — прелесть! Похожи просто поразительно! Э, да куда же вы подевались, маленькие бабенки? Публике по душе такие штуки. Особенно, если будет удачная подпись под снимком! Коли уж нет ничего горяченького, пусть будут красивые близняшки! — Наконец он находит конверт с фотографиями, разглядывает их и одобрительно кивает. — Берем, фрау Кернер! — И протягивает ей снимки. Немного погодя он поднимает на нее глаза, так как его сотрудница молчит. — Эй, Кернер! — окликает он ее, — вы что, в соляной столп превратились, как жена Лота? Очнитесь! Вам плохо?

— Минуточку, господин доктор! — голос ее дрожит. — Сейчас все пройдет. — Она смотрит на снимки. Читает адрес отправителя: «Йозеф Эйпельдауэр, фотограф, Зеебюль на Бюльзее».

Голова у нее идет кругом.

— Надо выбрать наиболее удачный снимок и сочинить подпись, такую, чтобы у читателей душа радовалась. Вы же превосходно это умеете!

— А может быть, не стоит публиковать эти снимки? — слышит она свой собственный голос.

— Это почему же, дражайшая фрау Кернер?

— Мне кажется, эти снимки — не подлинные.

— То есть попросту монтаж? — доктор Бернау смеется. — Слишком много чести для господина Эйпельдауэра! Он не столь изыскан! Подпись может подождать до завтра. Но прежде чем вы сдадите текст в набор, я хочу его просмотреть. — И доктор Бернау склоняется над новой работой.

Фрау Кернер буквально ощупью возвращается к себе в комнату, падает в кресло и, разложив перед собой снимки, сжимает пальцами виски.

В голове у нее полная неразбериха. Обе ее девочки! Детский пансион! Каникулы! Ну, конечно же! Да, но почему же Лоттхен ни словечком об этом не обмолвилась? Почему Лоттхен не привезла с собой фотографий? Если уж они сфотографировались вместе, значит, сделали они это не без умысла. Значит, девочки выяснили, что они сестры. И решили ничего об этом не говорить. Это можно понять, да, разумеется. Но, Боже мой, как же они похожи! Даже безошибочный материнский взгляд… О мои девочки, милые, любимые мои девочки!

Если бы доктор Бернау просунул сейчас голову в дверь, он увидел бы лицо, искаженное счастьем и болью, лицо, залитое слезами, слезами, изнуряющими сердце так, словно вместе с ними из глаз вытекает сама жизнь.

По счастью доктор Бернау не просовывал голову в дверь!

Фрау Кернер пытается совладать с собой. Вот теперь-то и надо высоко держать голову! Что произошло? Что будет? Что должно быть? Я поговорю с Лоттхен!

И вдруг как мороз по коже! Внезапная мысль пронзает ее словно невидимая стрела! А Лотта ли та девочка, с которой она собирается поговорить?

Фрау Кернер явилась на квартиру к учительнице, фройляйн Линнекогель.

— Вы задали мне более чем странный вопрос, — говорит фройляйн Линнекогель. — Считаю ли я возможным, что ваша дочь не ваша дочь, а другая девочка? Простите, но…

— Нет, я не сошла с ума, — уверяет ее фрау Кернер и кладет на стол фотографию.

Фройляйн Линнекогель смотрит на снимок. Потом на фрау Кернер. Потом снова на снимок.

— У меня две дочери, — тихо признается посетительница. — Вторая живет в Вене, с моим бывшим мужем. Эта фотография попала мне в руки всего несколько часов назад, совершенно случайно. Я даже не подозревала, что девочки встретились в пансионе.

Фройляйн Линнекогель то и дело открывает рот, точно карп на прилавке рыбного магазина. И недоуменно качая головой отодвигает от себя фотографию, как будто боится, что та ее укусит. И, наконец, спрашивает:

— И обе девочки до сих пор ничего друг о друге не знали?

— Нет. В свое время мы с мужем решили, что так будет лучше.

— И вы никогда ничего больше не слышали о вашем бывшем муже и втором ребенке?

— Никогда.

— А он больше не женился?

— Не знаю. Но думаю, вряд ли. Он полагал, что не создан для семейной жизни.

— В высшей степени увлекательная история, — замечает учительница. — Неужели девочкам в головы и в самом деле взбрела такая абсурдная идея — поменяться друг с другом? Когда я вспоминаю, как изменился Лоттин характер… И потом почерк, фрау Кернер, почерк! Уму непостижимо! Но, правда, многое можно было бы объяснить…

Фрау Кернер только молча кивает, а глаза ее смотрят в одну точку.

— Не обижайтесь на меня за мою откровенность, — продолжает фройляйн Линнекогель, — я никогда не была замужем, я педагог, а своих детей у меня нет… но я всегда думала, что женщины… настоящие, замужние женщины… они слишком уж считаются со своими мужьями! А на самом деле важно только одно — счастье детей!

Фрау Кернер болезненно улыбается.

— Вы полагаете, что мои дети были бы счастливы, живи мы с мужем в долгом, но несчастливом браке?

Фройляйн Линнекогель в задумчивости произносит:

— Я ни в чем вас не упрекаю. Вы и сейчас еще очень молоды. А когда вышли замуж, и вовсе были почти ребенком. И вы всю жизнь будете моложе, чем я когда-либо была. Что верно для одного, то совсем неверно для другого.

Гостья поднимается.

— Так что же вы намерены делать?

— Если бы я знала! — отвечает молодая женщина.

Луиза стоит перед окошком на Мюнхенском почтамте.

— Нет, — говорит ей почтовый служащий, — нет, фройляйн Незабудка, сегодня опять ничего для вас нет.

Луиза в растерянности смотрит на него и удрученно бормочет:

— Что бы это могло значить?

Почтовый служащий пытается шутить:

— А может, Незабудка стала Забудкой?

— Вот уж нет, — говорит Луиза. — Я завтра утром опять зайду.

— Милости просим! — отвечает он с улыбкой.

Фрау Кернер возвращается домой. Жгучее любопытство и леденящий душу страх борются в ее душе, так что она едва дышит.

Дочка ловко орудует на кухне. Гремят крышки кастрюль. Что-то жарится на сковородке.

— Ух, как у нас нынче вкусно пахнет! — говорит мама. — Что там у тебя сегодня?

— Свиные ребрышки с картошкой и кислой капустой, — с гордостью отвечает дочка.

— Как быстро ты опять научилась готовить, — говорит мать словно бы невзначай.

— Правда? — радуется девочка. — Никогда бы не подумала, что я… — Она в испуге сжимает губы. Только бы мама ничего не заметила!

А мама стоит, прислонившись к двери, совсем бледная. Как полотно.

Девочка достает посуду из кухонного шкафа. Тарелки дребезжат как при землетрясении.

Наконец, мама, с трудом разжав губы, произносит:

— Луиза!

Кррах!

Тарелки разбиваются вдребезги. Луиза круто оборачивается. Глаза ее расширены от испуга.

— Луиза! — нежно повторяет мать, раскрывая ей свои объятия.

— Мама!

Девочка цепляется за шею матери, словно утопающий, и плачет навзрыд.

Мать опускается на колени и дрожащими руками гладит Луизу.

— Детка, моя милая детка!

Они стоят на коленях среди осколков тарелок. На плите благополучно подгорают свиные ребрышки. Вода в кастрюле с шипением заливает газовое пламя.

Но женщина и маленькая девочка ничего не замечают. Они сейчас — как это иногда называют, и что бывает очень-очень редко — «на седьмом небе».

Прошло несколько часов. Луиза во всем призналась. И мать простила ее. Исповедь была долгой и многословной, а отпущение всех грехов кратким и безмолвным — взгляд, поцелуй, а большего и не требовалось.

Сейчас они сидят на диване. Девочка сидит, тесно, очень тесно прижавшись к матери. Ах, как же прекрасно, наконец сказать правду! Так легко на сердце, кажется, вот-вот взлетишь! И чтобы случайно не улететь, надо покрепче прижаться к маме!

— Вы у меня, оказывается, настоящие пройдохи и хитрюги! — говорит мама.

Луиза хихикает от гордости (одну тайну она все таки не выдала — про то, что в Вене, как в испуге сообщила Лотта, с недавних пор появилась некая фройляйн Герлах).

Мама вздыхает. Луиза с тревогой смотрит на нее.

— Понимаешь, — говорит мама, — я сейчас подумала — а что же будет дальше? Сможем ли мы все жить так, будто ничего не случилось?

Луиза решительно качает головой.

— Лоттхен наверняка страшно соскучилась по дому и по тебе. И ты по ней тоже, правда, мама?

Мама кивает.

— Я ведь тоже соскучилась, — признается девочка, — и по Лоттхен и по…

— И по отцу, верно?

Луиза опять кивает головой. Горячо и в то же время робко.

— Если бы я хоть знала, отчего Лоттхен не пишет?

— Да, — бормочет мама, — я очень беспокоюсь.