"Малыш с Большой протоки" - читать интересную книгу автора (Линьков Лев Александрович)

ПОГОНЯ

Выйдя с заставы, Серов и Нуриев углубились в тайгу, забирая в сторону от границы. Таков был боевой приказ: проверить тыл участка. Ровно через час семь минут — Ермолай тут же засек время — Нуриев обратил внимание на след лошади, идущий в тыл, к Большому болоту. Откуда забрела сюда лошадь? Чья она? Кроме лошадей заставы Большая протока, на десять километров вокруг не было здесь никаких чужих лошадей. К тому же ни один конь не полез бы в заболоченную в этом месте тайгу. Потому-то и Ермолай с Рабигом отправились не верхами, а пешими.

Чужой конь сразу показался Ермолаю подозрительным. Он шёл то шагом, то рысью, но так аккуратно ступал, что след не был сорван. Вскоре тайга немного поредела, корявее стали берёзы и осины, убавились в росте ели, вовсе исчезли лиственницы и сосны — неприютно на заболоченной почве. Появились кочки. Нуриев прыгнул на одну из них, кочка едва выдержала его.

— Всё ясно! — прошептал Ермолай Рабигу, рассматривая следующую кочку со следом. — Нарушитель нацепил на обувь копыта с подковами…

Километров десять петляли пограничники по Большому болоту. «Лошадь» шла как заправский следопыт, огибая обманчивую зелень травы, перебираясь по стволам упавших, полузатонувших деревьев. Нуриев Неожиданно поскользнулся на одном из них и ухнул в трясину сразу по шею. С трудом балансируя на мокрой коре, Ермолай помог товарищу выбраться. Молодец Рабиг — не закричал от страха, даже не ойкнул. Только вот беда — весь нуриевский автомат забило густой болотной жижей, а чистить его не было времени. Один серовский автомат остался готовым к бою. «До заставы отсюда по прямой километров тринадцать, — прикинул Ермолай. — Стреляй не стреляй— сигнала не услышат».

Тихо было в природе, спокойно, если не считать вечернего концерта лягушек. И вдруг Рабиг негромко вскрикнул. Ермолай оглянулся. Судорожно хватаясь за ветви осинки, Нуриев медленно оседал к земле.

— Что с тобой?.. — подбежал Ермолай к товарищу.

— Ранило меня, — на глазах белея, прошептал Рабиг.

— На коряжину налетел?

— Пуля…

Рабиг прижал к правому боку руку. Меж пальцев текла кровь.

«Бесшумный пистолет, — тотчас сообразил Ермолай. — У нарушителя пистолет бесшумного боя! Значит, он где-то совсем близко».

Сторожко оглядываясь: «Не укокошил бы, вражина!» — Ермолай приподнял Рабига. Нужно поскорее перетащить его на сухое место, перевязать, а потом во что бы то ни стало догнать лиходея.

И на этот раз не было слышно выстрела, но над ухом стремительно свистнуло. Сомневаться не приходилось — пуля!

Решение пришло мгновенно. Ермолай упал на Нуриева, прикрыв его собой; раскинул руки, будто сражённый намертво. Значит, враг видит их. Но едва ли он вздумает подойти, чтобы убедиться — ранены оба пограничника или убиты. Некоторое время, конечно, подождёт. Обязательно подождёт. Ну, а если вздумает подойти…

Новая пуля, обдав брызгами щёку, с всплеском влетела в лужу. «Когда же я совершил ошибку? — замерев, лихорадочно соображал Ермолай. — Тогда, когда с ходу выскочил на прогалину?..» Нуриев застонал.

— Тихо, Рабиг, потерпи, молчок…

Подбородок уткнулся в колючий осот. Шлёпнулась перед самым носом лягушка. Задышала, раздувая бока. В соседстве с глазами она превратилась в огромное чудовище. Сине-фиолетовым гигантом, заслонившим небо, виделся и цветок широколистого болотного колокольчика. Тик-тук, тик-тук — громко тикали ручные часы. Какой-то жучок, шевеля длинными усами, взобрался на кисть руки, заполз под обшлаг гимнастёрки, щекоча кожу, двинулся к локтю. Но что жучок! Сотни комаров впились и в руки, и в шею, и в уши. Ермолай скосил глаза. Комары усыпали и лицо Нуриева. От мельтешивших серых крыльев казалось, что щёки его беспрерывно кривятся. Из раны Рабига сочилась кровь, и комары садились и садились на неё в несколько слоев.

А нельзя было не только перевязать товарища, а и шевельнуть пальцем, — враг наверняка не спускает с них глаз.

И вспомнились ночь и утро, проведённые позапрошлой зимой в наряде с Николаем Ивлевым. Вспомнилось, как впервые тогда он, Ермолай, почувствовал всю меру своей ответственности за нерушимость границы, за безопасность всей страны, за спокойствие матери с сестрёнками и отца, всех односельчан, за спокойствие всех советских людей. Они трудятся в этот самый час на полях, добывают уголь и руду, варят сталь, создают машины, учатся, изобретают новые космические корабли, отдыхают, сажают сады, укрощают плотинами могучие реки, строят дома. И никто из них не знает да и не может знать, что ефрейтор Серов и его боевой товарищ, истекающий кровью Рабиг Нуриев, лежат сейчас в болоте лицом к лицу с их общим врагом — врагом каждого советского человека.

И на заставе не знают, в какое трудное, рискованное положение они попали, знали бы — немедля пришли бы на помощь. Уже вечер, и, наверное, гости собираются уезжать, если уже не уехали. Замечательно читала Нина Долгих стихи о коммунисте.

Даже предположить не может Нина, в каком положении очутился Ермолай, где он вспомнил о ней, что каждую секунду он может погибнуть… Нет, Ермолай не погибнет! Он не имеет права погибать! Он обязан любой ценой задержать врага, не дать ему возможности вершить чёрные дела, ради чего лиходей и прокрался на советскую землю…

В одно мгновение промелькнули в сознании все эти мысли, и вдруг ухо уловило негромкие чавкающие звуки. Треснули сучья, шаги постепенно затихли. Очевидно, убедившись в своей безопасности, нарушитель вылез из засады и пошёл дальше.

Прислушиваясь, Ермолай на всякий случай выждал ещё немного и оттащил отяжелевшего Рабига на сухое место, под ёлку. Закатал окровавленную гимнастёрку, перевязал рану, подложил под голову еловых ветвей, дал напиться из фляги, смочил лицо.

— Полежи, дружок, тут немного. Я скоро.

— Полежу, — хрипло прошептал Рабиг. Губы у него побелели, на лбу выступил липкий, холодный пот.

— Я сейчас, я быстренько, — прошептал Ермолай.

Сумерки густели. Через полчаса станет совсем темно. Нарушитель наверняка уже выбрался из болота на старую, заброшенную лежневую дорогу. Только по ней он и может удрать. С обеих сторон — топь. Прячась за низкорослыми деревьями, Ермолай выбрался к лежневке. Полузатонувшие брёвна прогнили, а местами и вовсе увязли в трясине. В какую же сторону свернул нарушитель? Влево. Вот здесь он счищал с сапог грязь, вот его следы, уже без копыт. Здоров, вражина, — ступня сорок шестого размера.

Конечно, влево! Там лежневка выходит к высоким холмам, к железной дороге. На подъёме поезда замедляют ход — вскочил на подножку вагона и был таков.

Изготовив автомат к бою, Ермолай побежал, перепрыгивая с бревна на бревно. Вот и поворот. Выглянул из-за ёлки и увидел метрах в двухстах впереди высокого мужчину в форме железнодорожника. Тот ли это человек? Уж больно спокойно и уверенно он шагает.

— Гражданин, гражданин! Вы потеряли…

Железнодорожник оглянулся.

— Что такое?

Ермолай наставил на неизвестного автомат.

— Руки вверх!

— Ты что, солдат? — возмутился железнодорожник, медленно поднимая руки.

«А вдруг это и впрямь совсем другой человек? Вдруг настоящий нарушитель отсиживается где-нибудь в болоте? Какие основания задерживать человека в глубоком тылу от границы? Есть основания — чего это он вздумал топать по давно заброшенной дороге?»

— Доставайте документы, бросайте сюда, — приблизившись, показал Ермолай стволом автомата на сухое бревно.

— В игрушки играешь, — хмуро сказал железнодорожник, — я на перегон спешу, к поезду.

— Доставайте документы! — упрямо повторил Ермолай.

В отдалении едва слышно прогудел паровоз.

— Слышишь? — опустил неизвестный руку в карман брюк. — Последний поезд сегодня.

Он собрался было вытащить руку из кармана.

— Не вынимать руки! — Ермолаю показалось, что карман у верзилы как-то странно оттопырился: не пистолет ли там? И какой чудак хранит документы в брюках?

— Я на Глухой заимке был, у деда Митрохина. Легко проверить, — сказал железнодорожник.

Вот где он промахнулся — теперь не оставалось сомнений, что это нарушитель! — вторая неделя минула, как Митрохин уехал из старой заимки. Ермолай и капитан Яковлев навещали деда во время последней охоты.

— Пойдёмте!

— Куда ж это идти?

— Откуда пришли — на Большое болото.

— Я не шёл никаким болотом, — проворчал верзила. — Дойдём до разъезда, там вам скажут, кто я.

— Слушайте, что вам говорят!

Вот здесь с полчаса назад оба они выбрались на лежневку.

— Вправо! — скомандовал Ермолай. «Дойдём до Рабига, — думал он, — Рабиг подержит этого типа «на мушке», а я обыщу и его и всё вокруг».

Верзила отстранил вдруг плечом ветку лещины. Упругая ветка с силой выпрямилась, ударив по лицу идущего сзади Серова, и он невольно зажмурился, на мгновение упустил из глаз врага. Тотчас в ствол берёзы, чуть повыше головы Ермолая, впилась пуля. Ермолай выстрелил вдогонку нарушителю и спрятался за ствол. Три пули подряд просвистели, сбивая листву.

— Дальше болота не уйдёшь! — в ожесточении шептал Ермолай и, прицелившись, ещё раз выстрелил в промелькнувший меж кустов силуэт.

— А-а-а! — прокатился над болотом отчаянный вопль.

Нарушитель, раненный в ногу, свалился в глубокую бочажину. Прежде чем Серов сумел выволочь его, он успел наглотаться гнилой воды.

Пришлось связать верзилу, наложить ему на голень тугую повязку, а потом разыскивать в высокой траве пистолет, вылетевший из руки врага.

Начался спорый дождь. Заиграли зарницы, глухо погромыхивал майский гром. «Что же теперь делать? — соображал Ермолай, дотащив тяжёлого здоровяка до ели, под которой лежал в забытьи Рабиг. — Добираться с двумя ранеными до заставы ночью невозможно: утонешь в этом проклятом болоте. Но неужели оставаться здесь под дождём до утра?»

Помогла недавняя притча мнимого железнодорожника — надо укрыться на ночь в охотничьей заимке, до неё тут всего с километр.

Промокнув до последней нитки, раз двадцать выкупавшись в бочагах, наполненных болотной жижей, Ермолай перенёс Рабига и связанного в старую, наполовину вросшую в землю избушку. Спасибо деду Митрохину! На полочке у двери приготовлены спички, на шестке наколотая сухая щепа для растопки. Пол устлан сухим сеном и еловыми ветвями. На столе заправленная керосином пятилинейная лампа, котелок, в холщовых мешочках — сухари, соль, чай, пшено. Не для себя — для каждого случайного прохожего постарался добрый, старый охотник…

Капитан Яковлев направлял на границу ночные наряды, а голову сверлила одна и та же мысль: «Что произошло с Ермолаем Серовым и Рабигом Нуриевым?» И полковник Суслов, молча наблюдая знакомую процедуру, был занят той же мыслью: «Где же ещё искать пропавших пограничников?..»

Вдруг распахнулась дверь, и старшина Петеков, забыв об уставных правилах, крикнул с порога:

— Ефрейтор Серов прибыл!..

Полковник Суслов вскочил из-за стола с такой стремительностью, словно ему было не под пятьдесят, а лет двадцать…

Наряд пограничников услышал два автоматных выстрела, отойдя километров за пять от заставы. Поспешили на выстрелы и увидели неожиданное: по тропе брёл ефрейтор Серов, согнувшийся под тяжестью лежащего на его спине человека. Обрадованные пограничники сначала было подумали, что Ермолай тащит Рабига, но, подбежав, увидели, что за спиной ефрейтора привязан какой-то неизвестный высокий железнодорожник.

Ермолай остановился, пошатываясь, широко расставив ноги, тяжело переводя дыхание. Фуражка сползла ему на лоб. Верёвка, перекрещивающая грудь, сдавливала шею. И брюки, и гимнастёрка, и даже фуражка — всё в грязи; на сапогах грязь налипла комьями. К поясу рядом с ракетницей прицеплены подковы с завязками. На лбу Ермолая кровоточила глубокая царапина, глаза воспалены. Одной рукой он оттягивал верёвку, чтобы не резала шею, в другой держал автомат.

Товарищи молча — до разговоров ли тут! — сняли со спины Ермолая связанного по рукам и ногам человека. (Выходит, железнодорожник — нарушитель!) Это был здоровяк, на голову выше Серова. Левая штанина его, туго перетянутая выше колена бечевой, потемнела от засохшей крови. Форменная одежда тоже вся в грязи.

— За Рабигом сбегайте. Рабиг лежит у развилки медвежьей тропы, — сипло выговорил Ермолай. Сел на землю, пробормотал, будто извиняясь: — Умаялся я малость, в этом кабане пудов пять…

Когда небольшая процессия — Серов и пограничники, несущие Рабига Нуриева и нарушителя, — подошла к воротам заставы, Ермолай уже успел немного почиститься, умылся в ручье и выглядел не таким уж уставшим, как можно было ожидать.

— Товарищ полковник, разрешите доложить? — вытянулся он, увидев среди встречающих начальника отряда.

Серов коротко сообщил, как всё произошло вчера. Рассказал, что, переночевав в охотничьей заимке, он не мог сразу, с рассветом пойти на заставу — всё ещё лил дождь и Большое болото превратилось в озеро.

А потом пошёл. Перетаскивал метров на сто Рабига, возвращался за нарушителем и тащил его…

Выезжая из отряда и предвидя беду, Суслов на всякий случай взял с собой врача, который и занялся ранеными. К великой досаде повара Сысоева — ничего не услышишь! — Яковлев приказал принести ужин для Серова в комнату службы.

— Мы вас искали даже на Долгом болоте, — рассказывал полковник, с улыбкой глядя, как Ермолай уплетает за обе щеки баранину. — На сорок вёрст облазили всю округу.

— Почему вы, товарищ ефрейтор, догадались, что именно этот нарушитель шёл на таких штуках? — спросил Яковлев, разглядывая лежащие на табурете подошвы с конскими подковами, сделанные наподобие сандалий.

— Он сам сказал, только, правда, наутро, и показал, где спрятал. Я ему объяснил, что без подков с места не тронусь.

— Подождите, — удивился Суслов. — Следовательно, вы носили его от заимки к дороге и обратно?

— Пришлось. Нужно же было достать вещественные доказательства.

— Следовательно, в общей сложности вы прошли сегодня с таким грузом километров тридцать? Вот так наш Малыш!

Сразу после того как врач осмотрел и перевязал раненых, Суслов забрал их с собой в отряд.

— Всё будет в порядке! — сказал на прощание Ермолай Рабигу. — Врач говорит — рана твоя лёгкая. Мы ещё с тобой походим на границу!

— Кто такой этот железнодорожник? — не утерпев, полюбопытствовал Сысоев.

— Племянник покойного Гитлера! — буркнул Серов. — Разберутся, где надо.

— А тебе, Малыш, письмецо тут оставили, — объявил другу Ивлев.

— Кто?

— Сам депутат Челябинского областного Совета, — лукаво усмехнулся Николай.