"Электрический остров" - читать интересную книгу автора (Асанов Николай Александрович)

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

В воскресенье Орленов с утра, еще до открытия, осмотрел выставку. Было решено, что пояснения будут давать представители лабораторий, а Орленов сделает обзорный доклад вечером. Доклад захватил его, а это не часто бывает с лекторами. Популяризация чужих идей, что ни говори, утомительное дело. За последние дни электрический трактор вполне овладел душой Орленова. В соответствии со своим восторженным отношением к новой машине он построил и доклад. Начальные фразы его сложились сами собой, как это бывает у певцов и поэтов. Орленов решил сказать о первых скромных опытах электропахоты в присутствии Владимира Ильича Ленина, о сложной истории создания совершенной машины для земледелия, кончающейся появлением трактора Улыбышева… Нет, он сумеет показать всем посетителям выставки, да и самому Далматову, который обещал быть на ней, что работники филиала не даром едят хлеб, что они заняты делом, и не маленьким…

Закончив работу, Андрей сел пить чай в ожидании часа, когда надо будет ехать на выставку. Нина, с тревогой наблюдавшая за его творческими муками, успокоилась и с удовольствием выполняла роль хозяйки. Ее огорчало только то, что Райчилин отказал в машине. И почему это, как только понадобится машина, оказывается, что она в ремонте? Разве можно докладчику тащиться на автобусе?

Время близилось к пяти, когда по гравию дорожки за оградой сада прошуршали колеса автомобиля. Затем на большой скорости взвизгнули тормоза. Так ездил только Улыбышев, он любил скорость и не жалел машину, А потом и он сам появился в саду. Орленов сразу почувствовал облегчение. Все-таки внимание директора было приятно. Да и говорить, видя в зале дружеские лица, легче.

— Не правда ли, я умею быть любезным? — пошутил Улыбышев, поздоровавшись. — После обеда я сразу почувствовал, что Нина Сергеевна страстно желает проехаться на машине. Да и предлог она выбрала законный — надо же проводить мужа на выставку! А Райчилин ухитрился именно в этот высокоторжественный день поставить казенную машину на ремонт! Вот уж у кого нет чуткости!

Нина зааплодировала. Улыбышев поклонился.

— Ну, теперь скажите, прав я или не прав? Может ли наш Цицерон в ожидании триумфа шествовать пешком?

— Правы, правы! — воскликнула Нина.

Андрей усмехнулся нехитрому приему Улыбышева, искавшего популярности у новых сотрудников, и предложил стакан чая.

— Выпью! И не один, а по крайней мере два, — ответил Улыбышев и присел рядом с хозяйкой. Оглядев комнату, в которой он не был с новоселья, сказал: — Люблю уют. Сам лишен такового, поэтому завидую всем, у кого он есть. Вам в особенности, Андрей Игнатьевич! Сознайтесь, Нина Сергеевна помогала готовить доклад?

— Во всяком случае, присутствовала! — засмеялся Андрей.

— А больше от жены ничего и не требуется! — оживленно подхватил Улыбышев. — Она должна скрашивать нашу мужскую жизнь именно своим присутствием! Я, к сожалению, так одинок…

— Этого легко избежать, — насмешливо заметила Нина. — Стоит лишь жениться.

— Было, — меланхолически ответил Улыбышев, принимая из рук ее чашку чая. — Не вышло.

Орленов уже слышал, что Улыбышев был женат на актрисе, что жена ушла от него через год. С тех пор он жил холостяком. Нине Андрей этих подробностей не рассказывал. Однако она, очевидно, уже разузнала о них, так как довольно бесцеремонно сказала:

— Надо было выбрать такую жену, которая постоянно находилась бы под вашим крылышком. Вот так, например, как сделал Андрей. Представляю, что это была бы за жизнь, если бы я работала в театре.

— А что, ревнует? — насмешливо спросил Улыбышев.

Его не задела бесцеремонность Нины. Он сидел плотно, с охотой брал печенье, говорил свободно. Он так привык чувствовать себя большой персоной, что и в гостях держался, как хозяин.

— Пытается, — засмеялась Нина, — но я не даю повода. Поэтому Андрей особенно злится! Мужчине, как мне кажется, даже приятно ревновать. Этим способом он проверяет привлекательность жены.

— Довольно острый способ проверки, — Улыбышев засмеялся и расплескал чай из стакана. — Вы не находите, Андрей Игнатьевич?

— Да, вроде пропуска тока высокого напряжения без достаточной изоляции, — поддержал их веселье Андрей. — Но я стараюсь не показывать своей ревности.

— Аккумулируете для будущего взрыва? — продолжая смеяться, спросил Улыбышев.

— Скорее всего, он переводит ее в работу, — пожаловалась Нина. — Поверите ли, с того дня, как организовал свою лабораторию, я вижу его только ночью.

— Ночью ты не видишь, я прихожу, когда ты спишь.

Ему было неловко от той бесцеремонности, с какой Нина заговорила о личной жизни Улыбышева, и оттого, что разговор этот перекинулся на их интимную жизнь. Он совсем не хотел показывать ее кому бы то ни было. И зачем Нина говорит, будто он ревнив? Для придания интереса своей особе? Так она и без этого уже владеет воображением Улыбышева. Нельзя не заметить взглядов, которые Улыбышев бросает на нее. В ней нет классической, как бы застывшей в камне, красоты Марины Чередниченко, она живая, теплая, яркая, ее хочется прижать к себе… Но если это понятно Андрею, то не владеет ли такое же чувство и Улыбышевым? И ревность, которой он никогда не знал, которая впервые появилась у него вместе с вмешательством в их жизнь Бориса Михайловича, вдруг по-настоящему рванула его сердце. Он почувствовал, что бледнеет, и торопливо склонил лицо над бумагами, лежавшими рядом с его стаканом.

— Э, я вижу, вы доклад из рук не выпускаете, — сказал Улыбышев. Он, как всегда, первый почувствовал неловкость. — Как вы находите нашу работу в целом? Боюсь, что в ней не хватает системы. Беремся за множество проблем и не все доводим до конца.

— Трудно оказать, что является концом в научной работе, — неопределенно ответил Орленов. Он уже справился с волнением, и буквы на заглавном листе доклада перестали извиваться и плясать в его глазах. — Вот, например, ловушки для насекомых… — он заговорил об одной из работ лаборатории частных проблем.

Молодые исследователи из этой лаборатории принесли ему любопытные чертежи электроловушки для насекомых-вредителей. Электрический маяк в саду притягивает насекомых на свет. Они слетаются массами и попадают в воздушный поток, создаваемый вентилятором всасывающего действия. Под вентилятором находится коллектор — простой мешок. В него насекомые и попадают. Судя по цифрам, за ночь в ловушку попадало один-два килограмма насекомых, что в переводе на особи составляет миллионы крылатых тварей.

— А какой вопрос вызывают ловушки? — живо спросил Улыбышев.

Андрей понял, что он все-таки боится, как бы докладчик не выскочил из-под его власти и не пустился критиковать работу филиала.

— Вопросов несколько. Например, как добиться отбора насекомых? Ведь вместе с вредителями в нее, очевидно, попадают и полезные насекомые? Или такой вопрос: ловушка действует только ночью, а как быть с дневными вредителями? А каков радиус действия светоловушки? Я понимаю, лов рыбы на свет, например, всегда и во всех условиях достигает своей цели, рыба не делится на вредную и полезную, она делится на съедобную и несъедобную. И можно при разборе рыбы перед разделкой отобрать несъедобных рыб и сбросить случайно попавшую молодь ценных рыб обратно в море. А как вы разберете полезное и вредное в содержимом мешка?

— Ну, они проводили опыты с окрашиванием насекомых радиевыми красками, — недовольным голосом сказал Улыбышев.

— О чем вы спорите? — перебила Нина. — Мне эти ловушки ужасно понравились! Я смотрела, как при рентгеновском облучении эти подкрашенные насекомые светятся. Шура Муратова рассказывала, что одной ловушки достаточно для пяти гектаров сада, Чудная картина, когда эти меченые насекомые проходят перед экраном!

— Увы, речь идет не об эстетическом эффекте, а о практическом, — вздохнул Улыбышев.

— Ну, Андрей, если уж тебе так хочется переспорить Бориса Михайловича, так, пожалуйста, выбрось эти ловушки из своей лекции!

— Протестую! — наигранно-трагическим голосом сказал Улыбышев. — Этак он выбросит трактор, электрификацию животноводства, электрификацию растениеводства и прочтет лекцию о токах высокой частоты да о ловле рыбы при помощи света! — Он засмеялся. — Я предлагаю другой выход: рассказать о светоловушках без выводов, просто как об одной из новинок.

— Правильно! — поддержала Нина.

— Сдаюсь! — Андрей поднял руки. — Ну что же, поехали?

Улыбышев шумно поднялся. Нина пошла переменить платье. Ожидая ее, мужчины вышли на террасу и закурили. Табачный дым не заглушал запаха садовых цветов и лип. Андрей подумал о том, как внутреннее беспокойство мешает людям ценить природу. Казалось бы, что нужно ему? Работа интересна, природа богата, а ему кажется, что день тускл, а сад представляет из себя род казармы, куда согнали молоденькие деревца и поставили по ранжиру вопреки природе.

Улыбышев глядел на сад по-иному, с удовольствием. Однако и он не был спокоен. И это сказалось в его словах:

— Я думаю, Андрей Игнатьевич, критический разбор нашей работы мы проделаем у себя на Ученом совете, а в обзоре вы просто расскажете о работах, которыми филиал занимается… Критика, знаете ли, легка, а искусство трудно…

В голосе его опять звучала некоторая искательность. Андрей не стал протестовать.

Вышла Нина. На ней был строгий костюм. И лицо ее, в полном соответствии с костюмом, приобрело важное выражение. Андрей улыбнулся, представив, как она будет гордиться, если он найдет удачные слова, и как заволнуется, едва он собьется, Ему стало спокойнее. Он с признательностью посмотрел на нее и тихонько погладил руку.

Когда они подошли к машине, из соседнего дома показалась Марина Чередниченко. На ней было луково-зеленое платье из плотной материи с путаным узором, падавшее прямыми складками почти до земли. Этот цвет необыкновенно шел к ее глазам и пышной короне волос.

— А я вас ищу! — обратилась она к Улыбышеву, здороваясь со всеми свободным жестом. — Надеюсь, вы захватите меня? Очень интересно послушать Орленова. Но какой характер! — продолжила она, обращаясь к Нине и Улыбышеву: — Прыгает, как тигр, прямо в середину загона. А вдруг мы все обидимся и растерзаем вас? — она повернулась к Андрею.

Казалось, что ее красота шла впереди нее, освобождая ей дорогу. Орленов впервые подумал о том, что эта вызывающая и в то же время холодная прелесть опасна для нее самой. Ну кто рискнет заговорить с ней о любви? Каждому покажется, что он слишком мелок для ее величия. Он усмехнулся своей мысли.

Улыбышев и Марина сели впереди.

Город медленно расступался перед машиной, но сейчас он был для Орленовых интереснее, так как они сами стали местными жителями.

Этот старый русский город являл собой смешение различных эпох. Как геологи судят по разрезу земного пласта о возрасте и происхождении пород, из которых пласт сложен, так историк может по открывающейся перед ним панораме города проследить последовательность его развития и раскрыть его прошлое. Ни Орленов, ни Нина не были историками, но и они почувствовали тяжелую поступь веков, оставивших свои следы в архитектуре Верхнереченска. Даже Улыбышев, которому, казалось бы, город давно стал привычен, не удержался от сентенции:

— Кто-то сказал, что архитектура — это окаменевшая музыка! Вы не находите?

— Я бы скорее назвал ее окаменевшей историей, — ответил Орленов. Он до сих пор не мог привыкнуть к манере Улыбышева выражать свое отношение к событиям и явлениям с помощью чужих слов. А раздражающая красивость улыбышевских афоризмов невольно влекла в ответ такие же манерные фразы.

Город начинался когда-то на горе, которую легко было отстоять от нападения врага. Он начинался с крепости — древнего кремля, стены которого ныне уже обветшали, но все еще казались грозными. Позднее, когда набеги прекратились, именитые люди вывели свои хоромы из-за стен, но все еще опирались на них, как будто боялись пространства и населявших это пространство простых людей. Еще позже, вероятно уже в XVII—XVIII веках, от боярских дворцов во все стороны разбежались цеховые слободы: гончаров, кузнецов, кожевников… От них остались названия улиц, а сами слободы давно уже были перестроены. Но в XIX веке город стал превращаться из административного центра в торгово-промышленный, и купцы, захватившие его, потянулись к реке. Вся набережная была застроена лабазами, лавками, фабриками, а чуть выше, чтобы хозяйский глаз мог наблюдать зорче, стояли каменные, похожие на монастыри, подворья купеческих семейств. И над всем этим старым городом, возвышаясь со всех сторон, поднимались новые дома. Постепенно смыкаясь, они создавали единый ансамбль современного, социалистического города, возникающего на месте старого, сословного.

Улыбышев показывал Орленовым достопримечательности города. Он провез их мимо театра, в котором они еще не были, показал новый кинотеатр, ресторан, завод, где собирались выпустить первые экземпляры его трактора. Его больше привлекали новые здания, на старину он смотрел равнодушно. Потом, взглянув на часы, погнал машину быстрее — было без четверти шесть.

Выставка новой электротехники для сельского хозяйства была организована в нескольких залах Дома партийного просвещения.

Конечно, Улыбышев был прав, трактор туда не затащишь, но почти все лаборатории нашли чем похвалиться перед зрителями. Были тут и светоловушки для насекомых, и высокочастотные установки для уничтожения сорняков во время пахоты, были и макеты таких громоздких механизмов, как ветроэлектростанция, электрифицированная животноводческая ферма, — все то, что Орленову было уже знакомо.

Возле каждого стенда дежурили сотрудники лабораторий, там и тут слышались дотошные расспросы: это приглашенные на выставку председатели колхозов и колхозные электрификаторы — новая профессия в деревне! — допытывались, как устроен тот или другой механизм. Но большинство посетителей здесь не задерживалось — спешило в зрительный зал, где должен был состояться обзорный доклад. И Орленов вдруг понял, как много ждут от него посетители выставки. Улыбышев, шедший рядом с ним по залу, со значением пожал ему руку, шепнул: «Ни пуха ни пера!» — и легонько подтолкнул к дверям зала. Ему тоже хотелось, чтобы доклад оказался удачным.

Орленов рассмотрел зал только с эстрады.

В первом ряду сидел Далматов. Улыбышев и Нина заняли места во втором ряду. Марина отделилась от них. Ее зеленое платье он отыскал только в середине своего выступления. Она сидела одна на полутемных хорах зала, опершись локтями на барьер и опустив подбородок на скрещенные кисти рук. Потом он часто взглядывал на нее, но она ни разу не переменила позы. Это могло быть и от заинтересованности лекцией и от полного безразличия к его словам. И ему захотелось, чтобы доклад ей понравился.

Большую часть времени, как это и было задумано, Орленов отдал электрическому трактору. Свои слова он иллюстрировал схемами, диаграммами, фотографиями. Он чувствовал, что слушатели взволновались новыми перспективами техники в земледелии не меньше, чем он сам, когда стал свидетелем работы трактора. Далматов даже приподнялся, разглядывая иллюстративный материал. Орленов рассказывал точно, скупо, но столько поэзии и умных догадок было в самой работе ученых, о которой он говорил, что между ним и слушателями сразу возник невидимый и необъяснимый контакт, заставляющий настроиться дружелюбно. Постепенно речь его усиливалась, неожиданные сравнения и меткие слова вызывали в зале живую реакцию, и он понял, что доклад удался.

Отвечая на записки, Орленов увидел среди них такую: «Хотел бы поконсультироваться с вами. Инженер Пустошка. Я подойду к вам после окончания лекции».

По тону, в каком была составлена эта записка, Андрей понял, что автор ее не из тех праздных любопытных, которые надоедают лектору своими замечаниями и советами, если лекция им понравилась, и спешат высказать оскорбительное сожаление, если она не удалась. То, как незнакомец подчеркнул свою деловую профессию, тот уважительный тон, в котором он испрашивал консультацию у ученого, — все это ему понравилось. И, прочитав ее, он окинул глазами зал, словно надеялся вот так сразу узнать того, кто ищет встречи с ним, как если бы Пустошка мог подать некий масонский знак или должен был глядеть с особой искательностью. Среди полутораста обращенных к нему лиц он, конечно, не угадал, кто из них незнакомый инженер, и поторопился закончить ответы.

Одобрительно аплодируя, слушатели двинулись к выходу. Андрей замешкался, собирая свои материалы, чтобы неизвестный успел подойти. В то же время он следил искоса за Ниной. Нина встала вместе с Улыбышевым, но тот что-то сказал ей, и она остановилась, ища глазами Чередниченко. Улыбышев тем временем выскользнул из междурядья кресел и подошел к Далматову, Они остановились, разговаривая так, словно заранее условились об этой встрече.

— Простите, что беспокою вас, товарищ Орленов! — сказал снизу чей-то мягкий голос.

Пустошка оказался довольно пожилым человеком, толстеньким коротышкой, в светло-сером костюме в крупную клетку, который и не молодил его и как бы укорачивал его фигурку. Лицо утомленного гипертоника было еще утяжелено вторым изданием массивного подбородка, нависавшего на твердый накрахмаленный воротничок. «Как можно в такую жару носить твердые воротнички!» — с сожалением подумал Орленов, но понял, что инженер надел все самое лучшее из уважения к ученым и их сложному труду. Это было понятно по тому, как неловко чувствовал себя инженер в своем пестром одеянии.

Голос Пустошки был таким же, как и его записка, искательно-робким. Инженер опустил глаза и просительно сказал:

— Может быть, присядем? Я задержу вас только на минуточку…

Орленов с чувством некоторого разочарования спрыгнул с эстрады вниз и пожал мягкую, как бы ватную, без мускулов, руку инженера.

Любовь к уменьшительным была, как видно, в натуре Пустошки. Во всяком случае он широко применял их в разговоре.

— В том проектике, который вы нам показывали, товарищ Орленов, есть, мне думается, одна неувязочка… — Андрей показывал несколько проектов машин и приборов и, конечно, не мог сообразить, какой из них не понравился инженеру. — Я имею в виду проектик вашего трактора, — уточнил Пустошка, заметив недоумение на лице Орленова. Хорошо, что он не назвал детище Улыбышева тракторочком! — Понимаете, конструкция эта слишком усложнена и, я бы сказал, плохо вписывается в нашу технику, да и вес не соответствует мощности.

Услышав это, Андрей заинтересовался. Он мог предположить в своем собеседнике самые разные качества, но все они должны были соседствовать с робостью. А то, что сказал Пустошка, было нападением, которое следовало отразить.

Между тем Пустошка продолжал с тем же робким выражением лица:

— Ну зачем, скажите вы, делать трактор такого размера? Моторчик можно было совершенно спокойненько опустить ниже, тогда передняя часть машины стала бы нормальной. Барабан для кабеля лимитировать в этом не может. Например, если мы уберем с трактора «ХТЗ» баки для горючего, там вполне хватит местечка для барабана. А мотор? Ведь мотор можно поставить и сильнее! Вы не находите?

Пока Андрей находил лишь, что Пустошка удивительно навязчив и надоедлив. Если бы Андрей мог, он просто отмахнулся бы от этого критика, но в том-то и дело, что робкое лицо просителя совсем не вязалось с его словами. От них отмахнуться Орленову было невозможно. Следовало что-то объяснить Пустошке, как взрослый человек объясняет ребенку, хотя тот и надоедает своими приставаниями.

— В конце концов — это дело конструктора! — сказал Андрей.

Инженер закивал, показывая плешь, похожую на большой старинный пятак. Как видно, он ходил обычно без шляпы, может быть забывая ее где попало…

— Вот-вот, — согласился инженер, — все так и говорят. А об интересах производства не думают…

— Что вы хотите этим сказать? — нахмурясь, спросил Орленов. «С Пустошкой, кажется, лучше всего говорить строго, — подумал он, — инженер, наверно, не умеет спорить и сразу отстанет». — На заводе, где будут строить трактор, есть конструкторское бюро, инженеры, например вы. Вот вы и подумайте об интересах производства!

Однако Пустошка не собирался сдаваться. Он по-прежнему благодушно и робко улыбался, лицо его выражало внимание, но в словах было непонятное упорство и какая-то сила…

— Вот и вы не хотите понять. А я думал, вы — человек новый, поймете! — с сожалением сказал он. — Ведь вся эта конструкция — сплошной разврат!

— Что?! — изумился Андрей.

— Разврат мысли, вот что! — тихо подтвердил Пустошка.

И в эту минуту он неожиданно изменился. Куда девались улыбочки, уменьшительные словечки. В глазах инженера появились негодование, гнев, страсть. Андрей, не пытаясь скрыть свое изумление, тоже тихо и сбивчиво сказал:

— К сожалению, мне трудно согласиться с вами. Я видел трактор в действии. Это замечательное сооружение! Одних ругательных эпитетов для уничтожения машины, по-моему, явно недостаточно. Нужны какие-то другие доводы… И вообще…

— Доводы у меня есть! — твердо сказал Пустошка. И затем, совсем иным тоном, словно увянув и сделавшись опять как бы меньше ростом, добавил: — Только их никто слушать не желает. Этот Улыбышев всех загипнотизировал, а иных просто подкупил…

— Тэ-эк-с! — для Орленова стало ясно, что перед ним изобретатель-неудачник, которых он не любил. И неудачник обозленный, не брезгающий даже клеветой на преуспевающего. Андрею стало скучно и противно.

Лицо Пустошки омрачилось, потом в глазах его появилось снова просительное, но не трогавшее больше Андрея выражение, и он сказал:

— Вы бы, товарищ Орленов, приехали к нам на завод, посмотрели, как строится там трактор, побеседовали бы с производственниками… — голос инженера все падал, и конец его фразы совсем потерялся в шуме толпы.

Андрей промолчал.

Пустошка еще раз робко взглянул на него и, пробормотав:

— Ну, извините, товарищ Орленов… — отошел и потерялся в толпе посетителей выставки.

— Кто это такой? — спросила Нина, подходя к Орленову.

— Некий инженер… Пустошка, — нехотя ответил Андрей. Ему захотелось забыть и смешную фамилию и комический облик незадачливого критика.

— Какой забавный толстячок!

— Как бы этот толстячок не пролез в замочную скважину! — непонятно ответил Андрей, думая в это время о механической мастерской Улыбышева, где за семью замками стоял замечательный электрический трактор. «Надо бы предупредить Улыбышева, что кто-то пытается опорочить его конструкцию». — А где Борис Михайлович?

— Поехал с Далматовым. А машину оставил нам и вызвал шофера. Это доказывает, что твой доклад ему понравился!

Орленов даже не улыбнулся. Он забыл о докладе. Что говорил этот Пустошка? Что в конструкции Улыбышева слишком велики габариты, слаб мотор, что Улыбышев гипнотизирует и подкупает людей… И ведь эти слухи распространяются! Они могут дойти и до Далматова! И дойдут! Или Орленов совсем не знает людей. Такого Пустошку ничем не остановишь! «Да, надо предупредить Улыбышева…»

Марина ждала у машины, равнодушно разглядывая прохожих, которые отвечали ей куда более пристальными взглядами. Она была какой-то грустной, словно и ей передалось неприятное чувство, которое испытывал Андрей. За спиной девушки всходила бледная, как будто истощенная долгим ожиданием ночи, луна.

Им пришлось еще немного постоять, пока не появился шофер. Он был явно недоволен тем, что его оторвали от ужина, и повел машину с таким мрачным видом, будто собирался по дороге на остров утопить ее вместе с пассажирами.

Марина всю дорогу не взглянула на Орленова и ничего не сказала. И это было тоже неприятно Андрею. Конечно, дело не в том, что его докладом должны все восхищаться, но хоть слово одобрения сказать можно? Ах, уж этот Пустошка! Теперь Андрею казалось, что во всех его огорчениях виноват именно инженер с его елейным голосом и робкими манерами, словно рассчитанными на то, чтобы втираться в доверие к дуракам. «Что он такое еще сказал? Нет, нехорошо все это, очень нехорошо!»

Поистине, вечер кончился неудачно.