Глава 8

— Зря вы туда, не время, — причитала старушка, наблюдая, как собираются ее случайные постояльцы. — Мало ли чего. Пришли, ушли, могут и еще раз воротиться. За ними станет.

— Знаем, мать. Знаем. Но раз уж так далеко забрались, то до конца. На полпути дурно назад, — пытался уговорить хозяйку Сарин.

"Добрая женщина. Нехорошо, если переживать будет", — думал старец, тепло пожимая изъеденные морщинами руки.

— Мы осторожно и в обратчину заглянем на похлебку.

— Приходите, сынки. Приходите. Я лепешек наделаю.

Всплеснув руками, старушка оставила мужчин на пороге, а сама скрылась в комнате. Послышался грохот посуды, ее недовольное бурчание, а затем женщина вернулась с упомянутыми лепешками в руках и куском свежей брынзы, которой потчевала мужчин на завтрак.

— Вот, возьмите, — она всучила угощение старцу. — На дорогу. Не ахти, но лучше, чем ничего.

— Спасибо, мать, — поблагодарил Сарин, передав продукты Лутаргу, который тут же спрятал их в мешок. — За еду, за ночлег. Пойдем мы.

Старик поклонился углу ушедших и, открыв дверь, вывел молодого человека на улицу.

Уже рассвело, и слабое утреннее солнце почти справилось с белесыми кольцами тумана, заставив тот осесть росой на крыльцо и поручни, смочить тропинку до калитки и заиграть сверкающими каплями на траве.

Проводив гостей до крайнего дома, старушка вновь принялась давать указания.

— Все время супротив солнца, чтобы спину грело, — женщина указала рукой на запад. — Как до Гарэтки дойдете, повернете по сердцу, там брод у старого дуба. Мимо не пройдете. Большой он, высохший почти. Далече видать. А там тропа до Трисшунки. Как раз к вечеру будете. И аккуратнее там, зверья полно и сброда хватает, — напутствовала под конец старушка.

— Хорошо, мать. Свидимся еще.

Махнув на прощанье рукой, мужчины тронулись в путь.

— Скажи, Сарин, а какая она моя мать? — спросил Лутарг, когда деревня скрылась за деревьями.

Повязка с лица уже перекочевала на запястье, и теперь зоркий взгляд молодого человека тревожно всматривался вперед в поисках непредвиденной опасности.

— Она… — старец задумался, подбирая слова. — Она была доброй, милой и очень отзывчивой девушкой. Всем сердцем любила отца. Помогала многим.

— Я похож на нее?

— Нет, что ты, — Сарин усмехнулся. — Раса маленькая и хрупкая, с очень светлыми волосами.

— Так значит в отца…

— Не знаю, я карателя не разглядел, — ушел от ответа старик. — Вот от деда в тебе многое.

— Что?

Сарин окинул своего спутника внимательным взглядом. Иссиня-черные волосы молодой человек унаследовал не от тэланцев, о глазах вообще речи быть не могло, рост — также не дедовский.

— Подбородок его, нос, ну и упрямство, — последнее слово старик произнес со смехом, желая отвлечь Таргена от грустных мыслей.

— Не густо, — усмехнулся Лутарг, качая головой и вызывая в памяти мутный образ коленопреклоненного шисгарца. — Значит, я в их породу?

На это Сарин отвечать не стал. Что толку? Вблизи он шисгарцев никогда не видел. Вернее видел, но, как и многие, не рассмотрел.

Разве можно что-то разглядеть за этим голубым сиянием, что окутывает карателей? Во всяком случае, старику этого сделать не удалось ни разу — ни в Антэле в юности, ни в Синастеле недавно.

— Она меня боялась?

Этот вопрос озадачил старца, и он откликнулся встречным.

— Разве мать может бояться свое дитя?

Еще на сеновальне Сарин рассказывал молодому человеку, как Лураса любила его, играла с мальцом, занималась, и теперь не мог понять, откуда у того возникли подобные мысли. Младшая дочь вейнгара обожала своего сына, и это было понятно всем, кто хоть раз видел их вместе.

— Не боялась, — ответил, в конце концов, старик, так и не дождавшись от Лутарга реакции на свое недоумение.

— А отец… — мужчина замолчал, будто споткнулся на слове.

Его брови сошлись над переносицей, а губы сложились в плотную линию. Лутарг еще не определился для себя, как относиться к шисгарским карателям.

Молодой человек ждал встречи с ними, хотел посмотреть, каков будет прием. Понять, нужен ли он там.

— Что?

— Она рассказывала о них?

— Нет, — Сарин отрицательно покачал головой. — Насколько мне известно, Лураса даже с отцом не поделилась. Не знаю почему. Не хотела вспоминать или же просто не могла, но она ни разу не обмолвилась о времени проведенном с шисгарцами.

Они замолчали. Лутарг задумался, а у старца от боли заныло сердце.

"Что ждет этого мальчика впереди?" — спрашивал он себя и боялся получить ответ.

Гарэтка, проложившая извилистое русло от Трисшунских гор до Дивейского моря, поприветствовала мужчин шумом бурлящего потока.

Тихая и степенная в устье, здесь, недалеко от истока, она напоминала игривого ребенка. Ее мутноватые воды стремительно неслись с горных вершин к равнине, увлекая за собой бурелом, мелкие камни и поднятую со дня грязь.

Спустившись с пригорка, Лутарг повернул налево и двинулся вверх по руслу почти у самой кромки воды. Идти стало трудно. Усыпанный следами неистовой ярости стремнины берег был сплошь покрыт валунами, искореженными стволами деревьев и мелкими ветками, хрустящими под ногами при каждом шаге.

Во время летних дождей горная часть Гарэтки становилась неуправляемой стихией, способной в один миг выкорчевать сосну и превратить ее в щепки, о чем непреложно напоминали ее усыпанные мусором берега.

Эта речка слыла в округе характерной дамой.

— Отдохнем здесь, — сказал Лутарг, остановившись у одного из плоских валунов.

Положив на землю мешок с припасами и одеждой, мужчина кинул поверх него плащ и начал раздеваться.

— Ты что удумал? — попытался остановить его Сарин, но молодой человек проигнорировал встревоженный взгляд и нравоучительный тон старика.

Стянув рубаху, Лутарг развязал повязку и, оглядев рану, удовлетворенно хмыкнул. Опухоль уменьшилась, а края пореза почти затянулись, лишь по центру, в месте самого глубокого рассечения, зияла прореха с едва сочащейся сукровицей.

Он покрутил торсом из стороны в сторону, нагнулся несколько раз, поприседал, прислушиваясь к ощущениям. В боку немного потягивало, но резкой боли уже не было, осталось лишь терпимое неудобство.

До полного выздоровления осталось несколько дней, — с довольным видом решил мужчина.

— Тарген, подожди немного, — предпринял еще одну попытку отговорить молодого человека Сарин.

Устроившись на камне, он наблюдал, как юный спутник стягивает штаны с явным намерением искупаться.

— Слаб пока, да и вода холодная.

Лутарг по своему обыкновению промолчал — что впустую слова тратить — и, окончательно избавившись от одежды, вошел в реку.

Он не случайно выбрал место для привала. Здесь стремительный поток Гарэтки был искусственно усмирен людской рукой. Несколько больших каменьев уложенных в ряд образовывали небольшую, но достаточно глубокую запруду. Вошедшего в нее Лутарга укрыло водой по пояс.

— Я предупредил, — вздохнул старец, поднимая мешок, чтобы достать мазь и бинты.

Перевязку еще никто не отменял, даже упрямство раненого.

Когда мужчины, один обсохнув, другой отдохнув, добрались до приметного дуба, их взгляду открылась переправа, упомянутая приютившей путников старушкой. Она предстала пред ними рядом внушительных размеров камней, притороченных друг к другу так, чтобы желающий попасть на другой берег, мог без опасений перебраться по ним, минуя бурные воды Гарэтки.

Сейчас, подпитываемая лишь талыми снегами, река безобидно просачивалась сквозь щели и проточенные меж камней выемки, ничем не намекая на то, что в сезон дождей захлестывала переправу целиком.

— Сам справишься или помочь? — поинтересовался Лутарг у старца, ступив на первый из череды валун.

— Сам, — отозвался Сарин, прикидывая, сумеет ли перепрыгнуть с четвертого на пятый.

Между ними зияла самая большая пропасть, словно неказистый мосток лишился одной из своих опор.

— Если что…

— Позову, — согласился старик, надеясь, что сумеет обойтись без сторонней помощи. Ему страсть как не хотелось становиться обузой.

Проведя девятнадцать долгих лет в поисках Таргена, ежедневно пребывая с ним мысленно, Сарин не видел жизни вдали от этого мальчика. Не представлял, как сможет покинуть его — вольно или невольно. И потому сорваться с камня и быть унесенным рекой совсем не входило в его планы.

Постоянно оглядываясь, следя за каждым шагом старца, Лутарг двинулся вперед. Сарин ступал осторожно, но уверенно. Ни разу не покачнулся, не развел рук, чтобы помочь себе, без затруднений преодолел прореху, и Лутарг непроизвольно задался вопросом, сколько лет его спутнику?

Он никогда не спрашивал старца о годах. Вернее даже, ни о чем не спрашивал. Единственным вопросом молодого человека был ультиматум в "Постое и ночлеге", и то непреднамеренный.

— А ты прыткий, — усмехнулся Лутарг, когда Сарин вслед за ним ступил на твердую землю.

— Годы тренировок, — отозвался старец с улыбкой. — Пока тебя сыскал и не такое пришлось преодолеть.

— Сколько тебе?

— Пятьдесят седьмой пошел, — без задней мысли ответил Сарин, но заметив изумление на лице спутника, пошутил: — Что, молод, для убеленного сединой?

— Да вроде, — пробормотал растерявшийся Лутарг, припомнив столетнего полуслепого Рагарта. — Думал больше.

Сарин расхохотался. Он и сам успел привыкнуть к тому, что встречаемые на пути люди принимали его за глубокого старика. Как иначе, если голова седа, а кожа выдублена ветрами?

Неприкаянная жизнь кочевника закаляет дух, но убивает тело. Он это проверил на себе. В свои почти шестьдесят Сарин был крепок духом, имел твердую руку, но выглядел, как потрепанное чучело — обветренное и отшлифованное непогодой.

— Так случается, Тарген, — сквозь смех выдавил мужчина. — Я моложе, чем выгляжу.

Посмеиваясь вместе со старцем, Лутарг все же не утратил внимание, и едва слышный хруст ветки за спиной мгновенно заставил его напрячься.

— Что…

Молодой человек поднял руку, останавливая своего спутника.

— Тихо, — одними губами произнес он, прислушиваясь к звукам леса.

Шум листвы, говор птиц, треск надломившейся ветки — не совсем привычное для Лутарга окружение. Едва покинув Эргастению с ее подземными жилищами почти незнакомыми с солнечным светом, он пугался каждого шороха, но спустя несколько дней попривык. Научился различать проявления природной жизни и искусственное вмешательство. И сейчас молодой человек был уверен, что уловил движение человеческого тела.

— Есть кто-то, — беззвучно проговорил Лутарг, взглядом приказывая старику замереть.

С этой стороны реки берег был крут, и некое подобие ступеней вело на более отлогую часть. Разглядеть, что там наверху не получалось, взгляд охватывал лишь первые несколько рядов деревьев, а дальше терялся в стволах и кронах, сквозь которые местами просвечивало голубое небо.

"Я — иду, ты — стоишь", — жестами показал Лутарг старцу и стал подниматься.

Он ступал бесшумно, сумел не потревожить ни один камешек, способный с шуршанием покатиться вниз к реке, и чутко вслушивался в каждый звук, даже в напряженное дыхание Сарина, следящего за ним.

Мужчина успел подняться до середины склона, когда они с криками появились в поле зрения. Их было семь человек видимых, но Лутарг подозревал, что большая часть банды скрывалась за деревьями и кустарником.

— Мальчишки, — пробормотал мужчина, продолжая взбираться наверх, несмотря на предупреждающий крик — "Стой, где стоишь", и нацеленные на него стрелы.

— Ты что, не слышишь? Стой! — грозно прокричал самый старший из них, когда сообразил, что добыча не намерена останавливаться.

Парень выразительно потряс луком, показывая, что преимущество на их стороне, и велел своему соседу нацелиться на старика.

Лутарг, усмехнувшись, замер в нескольких шагах от ватаги и, оторвав взгляд от земли, посмотрел на главаря.

Как только их взгляды встретились, мальчишка задохнулся, сглотнул и попятился, мужчина же широко улыбнулся и рванул вперед.

Поведение таких сборищ ему довелось изучить изнутри еще в Эргастении. Без главаря вся остальная банда становилась лишь гурьбой растерянных мальчишек неспособных принять решение. Это Лутарг знал наверняка, и потому, схватив старшего, на остальных просто перестал обращать внимания.

— В разбойников решил поиграть? — прорычал мужчина, выкрутив парню руку и отобрав лук. — А что кто-то умнее тебя окажется, не боишься?

Паренек, растерявший всю браваду, согнулся и жалобно скулил, не пытаясь вырваться.

— Давно промышляете? — спросил Лутарг, а когда не получил ответа, чуть сильнее вывернул кисть.

Мальчишка тут же пронзительно взвизгнул и запричитал.

— Нет, нет, впервой сегодня… Никогда больше… Пустите…

— Впервой говоришь? — в голосе мужчины отразилось недоверие.

— Да, да… Не ходили больше… Ай, больно!

— Больно — это хорошо. Раз больно, значит запомнишь.

Лутарг еще чуть надавил, чтобы идея с нападением на случайных путников, навсегда покинула голову парня.

— Я ведь и сломать могу, — добавил мужчина для острастки.

— Нет, не надо! Не буду больше! — жалобно завыл паренек, зажмурившись от страха.

— Хорошо, поверю.

Выпустив руку, Лутарг схватил парня за шею и развернул к себе лицом.

— Смотри на меня! — приказал он, когда главарь, не открывая глаз, повесил голову на грудь. — Живо!

Мальчишка вздрогнул, открыл глаза и заглянул в лицо удерживающего его человека. Зрачки парня были расширены от ужаса, на лице отражались страх и паника, и паренек сам не понимал, чего боится больше — самого мужчину или смотреть ему в глаза.

— Запомнил меня? Я тебя тоже. Еще раз поймаю за этим занятием, оставлю без руки. Ясно?!

Горе разбойник отчаянно закивал. Зубы его стучали, а слова застревали в горле, так что кивок был единственным доступным ему знаком согласия.

— Вон отсюда! — рявкнул Лутарг, отпуская свою жертву. — Чтоб не видел больше!

Мальчишка сорвался с места в тот же миг, как только почувствовал свободу. За ним следом бросились засевшие в кустах товарищи, не настолько трусливые, чтобы бросить своего главаря, но и не столь храбрые, чтобы попытаться его отбить.

Сарин, в этот момент взобравшийся на пригорок, успел увидеть только спину убегающего грабителя и довольную улыбку своего спутника.

— Что радуешься? — не понял старец, считающий поведение Лутарга безрассудным. — Ранить могли!

— Не могли, — не согласился молодой человек.

— Тебе почем знать?

— Я был на его месте, — отозвался Лутарг, поднимая с земли мешок и убирая в него лук и единственную стрелу. — Идем.

Это случилось, когда женщина узнала о нем. Она кричала, ругалась, говорила, что не будет жить с любителем детей, и тогда хозяин снял с него цепь и, наградив последним ударом, отвел обратно в пещеру.

За время его отсутствия там ничего не изменилось — те же лежанки на полу, та же подгнивающая куча у стены, тот же разлом в стене, вот только он в него уже не пролезет.

Он стал большим.

Едва хозяин ушел, из темноты раздалось злорадное шипение главаря: "Тварь вернулась", — тут же подхваченное мерзким хихиканьем приспешников.

Парнишка вздрогнул и приготовился к нападению. Он чувствовал напряжение и угрозу, исходящие от них, а еще он чувствовал их страх. Теперь он знал этот запах, так как сам провонял им насквозь, сидя в каморке надсмотрщика.

Когда они накинулись на него, он зарычал и вцепился зубами в чью-то руку. Укушенный взвыл и дернулся, чтобы освободиться, а он ощутил знакомый вкус крови на языке и кусок кожи во рту.

Сплюнул, получив удар в живот, но не согнулся. Боль уже ничего не значила для него. Без нее даже было неуютно, словно если ты не чувствуешь боли, то не живешь. Теперь для него боль являлась воплощением жизни.

Он боднул кого-то и вместе с ним врезался в стену, под хруст ломающихся костей. Ему было все равно, он ничего не терял, калеча других, лишь возвращал каждый миг собственного унижения. Пусть он не мог ответить хозяину и плети, пусть не смог разорвать оковы и освободиться, но этим он отомстит, даже если потом придется умереть.

Он был тварью и волчьим отродьем. Зверем!

И чувствовал себя таковым, и хотел, чтобы все знали об этом. Хотел показать им всем, какой он на самом деле!

Они подскакивали к нему с разных сторон, били, пинали, а он терпел, отвечая тем, кого удавалась схватить, с каждым шагом все ближе подбираясь к смеющемуся главарю. Он собирался заставить того замолчать.

Никто больше не назовет его тварью, только он сам!

Они шли по петляющей среди деревьев полосе, постепенно взбираясь все выше в гору. Тропа была едва заметной, местами прерывалась, утопая в прошлогодней листве, или исчезала, смытая проливными дождями.

По эту сторону Гарэтки лес стал другим — более густым и темным. Лиственных деревьев становилось все меньше, они сдавали свои позиции не в силах цепляться за все более каменистую почву, а на их место приходила хвойная растительность, устремляющая ввысь голые стволы с игольчатой шапкой на макушке.

Лутаргу казалось, что они пересекли какую-то невидимую грань, разделяющую два мира — низины и гор. Здесь все было иначе — другой воздух, другие следы, другие растения и звуки, и все это вызывало в нем напряжение — телесное и душевное.

После встречи с маленькими разбойниками Трисшунку было решено обойти стороной, а потому ночевать пришлось под открытым небом.

Лутарг по пути смог обеспечить путников полноценным ужином, подбив двух зайцев, и сейчас, сидя у костра и вытачивая новые дротики, мужчина наблюдал за тем, как старик суетится над готовящейся пищей.

Мысли молодого человека все время убегали вперед к замку карателей и предстоящей встрече, которая в силу своей важности серьезно страшила его.

— Сарин, — окликнул старца Лутарг, в голове которого возник очередной вопрос, касающийся его предполагаемых родственников. — Говоришь, никто не знает, откуда они пришли, но ведь как-то шисгарцы появилось в замке. Не из-под земли же?

— Может и из земли, — отозвался старик. — Я видел хроники. В них сказано, что однажды ночью они просто появились, перепугав всех в Шисгарском замке. Он же старый очень — замок-то. Брошенный был, как и города, когда мы пришли. Так что тэланцы его просто заняли и сделали цитаделью в горах. Мало ли чего может оттуда спуститься.

— И что? — поторопил старца Лутарг, когда тот замолчал, задумчиво глядя на огонь.

— Из всех воинов отпусти только пятерых, остальных каратели оставили себе. А этим велели передать, что наступает месяц белого флага. Так все и началось, — вздохнул Сарин.

Они с Кэмарном не раз перечитывали эту историю и другие, пытаясь понять, с кем имеют дело, но так ничего и не решили. В хрониках не содержалось ответа на этот вопрос. За все годы существования побора, никто так и не смог выяснить, кто такие шисгарские каратели. У них было только имя данное народом и все.