"Марина из Алого Рога" - читать интересную книгу автора (Маркевич Болеслав Михайлович)VII— Такъ какъ же это васъ, убить или, какъ тамъ, разстрѣлять хотѣли въ Парижѣ? спрашивала Марина князя Пужбольскаго, когда они остались вдвоемъ на балконѣ. Онъ весело, подсмѣиваясь надъ самимъ собою, en vrai bon enfant, какимъ онъ былъ на самомъ дѣлѣ, передалъ ей подробности этого траги-комическаго эпизода. Она слушала, облокотясь обнаженными локтями на столъ, глядя ему прямо въ глаза своимъ смѣло невиннымъ взглядомъ, улыбаясь своими полными алыми губами… А онъ смущенно среди своего разсказа глядѣлъ на эти губы, и мысленно, и разумѣется по-французски, спрашивалъ себя: какому счастливцу достанутся эти свѣжія вишни?… — А знаете, возгласила вдругъ дѣвушка, едва успѣлъ договорить князь, — вѣдь — Qui èa! озадаченно воскликнулъ Пужбольскій. — Кто? — Завалевскій? — Князь засмѣялся въ свою очередь. — Совершенно съ вами согласенъ, — но интересно знать, какъ это формулируется въ вашей мысли? Вы мнѣ можете сказать? — Онъ — Въ какомъ же именно отношеніи? — Извѣстно! нетерпѣливо проговорила она, досадуя, что онъ не понимаетъ ея съ перваго слова:- вы — Это потому, засмѣялся опять князь, — Что его прадѣдъ — Какія вы все глупости говорите!… И Марина, быстро убравъ локти со стола, сердито откинулась въ спинку кресла. — Это потому, что вы… вы готовы бы были, кажется, съѣсть… вы безпощадны къ — Вотъ видите, mademoiselle Марина, отвѣчалъ онъ, — и гораздо хладнокровнѣе даже, чѣмъ можно было ожидать отъ него, — мы съ Завалевскимъ, какъ тотъ двулицый Янусъ, le Jaune à deux faces стараго Рима. — Нѣтъ, не такъ, не все! возразила дѣвушка, — вы еще — Презираю! воскликнулъ Пужбольскій. — Да, и ненавижу! Я воспитывался не здѣсь, не въ Россіи… и до сихъ поръ привыкнуть не могу!… Мнѣ, сколько я себя только помню, всегда были ненавистны двѣ вещи: варварство и притѣсненіе!… Въ какомъ бы видѣ это ни представлялось, я не переношу… Но когда претендуетъ царить грязная толпа, или наглый арлекинъ- Марина не отвѣчала, она внезапно задумалась… что-то опять какъ бы знакомое, какъ бы уже пробѣгавшее въ ея душѣ звучало теперь для нея въ разгнѣванной рѣчи этого Гнѣвъ Пужбольскаго тѣмъ временемъ совершенно соскочилъ съ него. Солнце начинало огибать лѣвый уголъ — Какое хорошее имя вамъ дано, mademoiselle Марина! сказалъ онъ вдругъ. Она встрепенулась. — Что же такого хорошаго? Та же Марья!… — Да совсѣмъ нѣтъ! словно обидѣли его, воскликнулъ онъ, — вовсе не Марья, а Марина, — marina, то-есть — Въ самомъ дѣлѣ! удивилась она. — Еще бы! Оттого и говорю, что хорошее, и идетъ вамъ отлично вдобавокъ!… — Отчего же такъ идетъ? засмѣялась она. — Оттого, что вся вы, ваша наружность, нравъ вашъ, — все это abyssum maris, — бездна морская!… — Что же, уже совсѣмъ расхохоталась Марина, — значитъ, я — Сказано это у Шекспира, — но его "perfid as wave" вовсе не значитъ "измѣнчивая", а "коварная" какъ волна, и это къ вамъ вовсе не относится, и не то хотѣлъ я сказать… Пужбольскій съ невольною нѣжностью въ заискрившемся взорѣ взглянулъ на дѣвушку… — Я хотѣлъ сказать, продолжалъ онъ, — ну возьмемъ ваши глаза, напримѣръ: они именно какіе-то всепоглощающіе и всеотражающіе… глубокіе, голубые и красивые… какъ море… Марина подняла на него эти "всеотражающіе" глаза и покраснѣла. — Вотъ, напримѣръ, этого, промолвила она, сдвинувъ брови, — онъ… графъ… никогда бы мнѣ не сказалъ!… — Онъ не сказалъ бы вамъ, что вы… красивы?… — Да, вспомнила она, и широко улыбнулась, вспомнивъ, — можетъ быть… но — Иначе? шутливо сказалъ князь, Богъ знаетъ какъ обрадовавшись ея улыбкѣ, безъ чего онъ бы окончательно растерялся. — Да! рѣшительнымъ голосомъ отвѣчала Марина: — онъ — Нѣтъ; онъ и женатъ никогда не былъ… А къ чему вы это спросили? — Такъ… И они были бы такія же — Ну, das weiest der liebe Kukuk! отвѣчалъ, смѣясь, Пужбольскій., — Это что значитъ? Я по-нѣмецки швахъ… — Это значитъ, что надо кукушку спросить, — она можетъ быть знаетъ, а — А — Богъ миловалъ! Она опять расхохоталась. — Вотъ это правда! женитьба такая гадость!… — Вы находите? — А то какъ! Бракъ, извѣстно, — обветшалое, стѣснительное и — О, Господи, даже страшно, какъ вы это все перечислили! комично проговорилъ князь. — А вы — Что-съ? даже испугался. Пужбольскій. — Вы за бракъ? За — Нѣтъ, — я за здравый смыслъ, отвѣчалъ онъ серьезно. Марина вспыхнула. — А здравый смыслъ, по-вашему, пылко возразила она, — велитъ стѣснять свое чувство, велитъ — А у Завалевскаго Она озадаченно взглянула на него. — Ну, конечно! — А мать ихъ, — потому я смѣю полагать, что непремѣнно должна быть какая-нибудь мать, чтобы могли быть дѣти… — Вы опять съ вашимъ вздоромъ! и разсердилась, и засмѣялась Марина. — Нѣтъ-съ, это не вздоръ, а я только хочу спросить: вообразите, что этой матери вдругъ надоѣло бы — Тогда она была бы нехорошая! воскликнула дѣвушка. — Отчего же такъ? Она, можетъ быть, нашла бы, или думала бы, что нашла — Ну, положимъ, положимъ!… что же дальше? — А я это у васъ спрошу: что дѣлать въ такомъ случаѣ? — Они бы… разошлись! проговорила Марина, смутно чувствуя, что стремится въ ловушку. — Отлично! Ну, а — Это уже зависѣло бы… отъ… — Отъ accord mutuel, — отъ любовнаго соглашенія между отцомъ и матерью? помогалъ ей Пужбольскій. — Ну да!… — Восхитительно! Дѣтей, положимъ, взяла бы мать? — Взяла бы! начала уже сердиться Марина… — Тогда они лишены были бы — Онъ бы ихъ не отдалъ ей! воскликнула она:- онъ бы ихъ, навѣрное, слишкомъ любилъ для этого!… — Въ такомъ случаѣ, дѣти лишились бы матери, разсуждалъ князь, любуясь въ то же время разгорѣвшимся лицомъ дѣвушки; — но тутъ представляется еще третья комбинація: Завалевскій, съ своей стороны, — Довольно, довольно! закричала Марина, затыкая уши и топая своими красными каблуками. — А торжествующій Пужбольскій такъ и покатывался въ своемъ креслѣ. — Ну, и все вздоръ!… что вы доказали! что? Ничего не доказали, одинъ сумбуръ! повторила она, и сердясь, и хохоча… — А хотя бы доказалъ! отвѣчалъ онъ:- Что бракъ — И только-то, вы только до этого отрицательнаго заключенія и пришли? Пужбольскаго поразило вдумчивое, печально-вопрошающее выраженіе лица дѣвушки въ эту минуту. Она не дождалась его отвѣта и воскликнула: — А вотъ видите, вашъ другъ, — онъ, я убѣждена… онъ нашелъ бы Пужбольскій пристально взглянулъ на нее и задумался самъ. — Знаете, сказалъ онъ послѣ небольшаго молчанія: у васъ чрезвычайно вѣрное чутье, vous ayec l'instinct. — Завалевскій именно тотъ человѣкъ, про котораго можно сказать, что онъ "даетъ вѣру"!… А между тѣмъ, примолвилъ онъ, — единственная женщина… — Онъ вдругъ спохватился и замолчалъ. Марина такъ и вскинулась: — Голубчикъ, милый… какъ васъ звать? только не княземъ, я не люблю… — Александръ Иванычемъ… — Александръ Иванычъ, умоляю васъ, договорите, разскажите все!… Какая женщина? Онъ, навѣрное, любилъ ее? Это такъ интересно!… — Это его тайна, mademoiselle Marina, я не могу, это… Ce serait… это была бы измѣна съ моей стороны… Но Марина такъ приставала, что Пужбольскій не выдержалъ, — слабъ былъ человѣкъ предъ соблазномъ красоты, — и, взявъ съ нея слово, что она не передастъ этого никому на свѣтѣ,- разсказалъ ей Исторія — мы позволяемъ себѣ познакомить съ нею читателя нѣсколько подробнѣе, чѣмъ могъ это сдѣлать въ ту минуту князь Пужбольскій, — исторія была такого рода: У Завалевскаго была троюродная сестра, Елизавета Григорьевна Зарницына. Онъ сошелся дружески съ нею, бывши еще студентомъ, въ Москвѣ, и вскорѣ сталъ въ ея домѣ своимъ. Елизавета Григорьевна была умная, живая и высоко честная женщина. Покойный мужъ ея, бывшій товарищъ графа Константина Владиміровича, и болѣе несчастный, чѣмъ онъ, погибъ въ бурѣ 1825 года. Молодая поѣхала за нимъ въ Сибирь и вернулась оттуда, уже по смерти его, въ 1842 году, съ двумя сыновьями и дочерью Александрой, — или, вѣрнѣе, какъ звали ее въ семействѣ, Кто-то прозвалъ ее Однажды вечеромъ онъ засидѣлся у Зарницыныхъ позже обыкновеннаго. Дина ушла спать; онъ остался одинъ съ Елизаветою Григорьевной… Они молчали оба: онъ думалъ объ очаровательницѣ, только-что подарившей его какимъ-то блаженнымъ для него словомъ; хозяйка вязала шарфъ на длинныхъ спицахъ и казалась не въ духѣ… Вдругъ она остановилась, быстрымъ движеніемъ воткнула спицу въ свою рано посѣдѣвшую косу, подняла глаза и спросила: — Владиміръ, неужто ты въ самомъ дѣлѣ думаешь о Динѣ? — Думаю, отвѣчалъ онъ, смутившись отъ неожиданности вопроса. — Серьезно? — Какъ же иначе?… — Боже мой, какое несчастіе! проговорила Елизавета Григорьевна, закрывая себѣ глаза рукою. — Несчастіе! едва нашелъ силу повторить онъ, — сердце у него упало… — Для тебя!… Для нея — мнѣ и во снѣ не приснился бы лучше тебя мужъ!… — Объяснитесь, ради Бога! умолялъ бѣдный молодой человѣкъ. Она схватила его за обѣ руки. — Не про тебя, не про тебя жена, со слезами въ горлѣ прошептала она, — elle est possédée, mon ami!… — Что вы говорите?… Онъ отшатнулся отъ нея, ему показалось, она въ бреду… — Она моя дочь, единственная, съ глубокою печалью говорила госпожа Зарницына, — и, кромѣ меня, никто ея не знаетъ… Я тебѣ говорю: elle est possédée… въ ней сидитъ съ измальства какой-то ненасытный, неутомимый демонъ, который движетъ и руководитъ ею… Все, что мы вынесли тамъ, въ Сибири, лишенія, горе, униженія, — все это глубокимъ и, прямо скажу тебѣ, злымъ чувствомъ запало ей въ сердце. И теперь ей нужна une revanche éclatante, — она себѣ это сказала, она добьется этого! нужны деньги, власть, вліяніе, все, что ослѣпляетъ, и вѣситъ, и владѣетъ людьми!… И если все это дастся ей когда-нибудь въ руки, не на добро употребитъ она его, вспомни мое слово! У нея разсчетъ какъ у семидесятилѣтняго ростовщика… Все это можетъ у ней сорваться, пропасть, самонадѣянна она слишкомъ, — но проведетъ она всякаго, кого захочетъ, какъ тебя провела… На бѣду, замѣтила я слишкомъ поздно, я бы не допустила!… До утренней зари продолжался этотъ странный споръ… Завалевскій горячился, доказывалъ, умолялъ… Елизавета Григорьевна не сдавалась. — Я властна отдать ее или не отдать, я ей мать родная! Я не согласна. Во всякомъ случаѣ она слишкомъ молода, теперь нечего объ этомъ думать! говорила она. Рѣшено было наконецъ, что Завалевскій, выдержавъ свой послѣдній экзаменъ, уѣдетъ немедленно въ Петербургъ, что онъ не вернется въ Москву и не возобновитъ рѣчи о бракѣ съ Диной до тѣхъ поръ, пока Елизавета Григорьевна съ дочерью не пріѣдетъ сама въ Петербугъ, куда она намѣрена была переселиться, чтобы не жить врознь съ сыновьями, которые черезъ два года должны были кончить курсъ въ одномъ изъ тамошнихъ высшихъ заведеній и поступить на службу. Прошло два, почти три года. Отсутствіе не измѣнило Завалевскаго: все такъ же цѣпко, какъ и вблизи, владѣла его сердцемъ далекая Дина, и чары ея своеобразной прелести еще неотразимѣе, чѣмъ прежде, оковывали страстью все его существо… Они свидѣлись наконецъ, — и одного взгляда достаточно было для нея, чтобъ убѣдиться, что онъ былъ все тотъ же: прежній, слабый и покорный рабъ ея… Она впрочемъ и до того ни минуты въ этомъ не сомнѣвалась… Предостереженія Елизаветы Григорьевны оказались тщетными; почтенная женщина не могла далѣе упорствовать… Она добилась лишь одного, — и въ этомъ случаѣ оказалась ей горячею союзницей сама Дина: помолвка дочери ея съ Завалевскимъ отлагалась до конца предстоявшаго зимняго сезона и до того времени должна была остаться тайною для всѣхъ, не исключая самыхъ близкихъ… По рожденію, по связямъ, госпожа Зарницына принадлежала въ такъ-называемому "высшему обществу". Дина стала Поклонниковъ у нея было безъ конца, но заботливая нѣжность Завалевскаго, слѣдившаго за нею по баламъ и раутамъ, не находила поводовъ въ опасеніямъ. Никто въ такой степени какъ Дина не владѣлъ тѣмъ двойственнымъ — столь цѣнимымъ въ свѣтѣ — качествомъ внѣшней привлекательности и внутренней сдержанности, никто не умѣлъ такъ, какъ она, нравиться всѣмъ и не поощрять замѣтно никого… Еслибъ и ревнивѣе былъ Завалевскій, онъ среди многочисленнаго двора Дины не отыскалъ бы своего соперника… Нуженъ былъ особенный случай… Зима подходила въ концу; Завалевскій, какъ школьникъ, считалъ дни, остававшіеся еще до поста; Дина, съ своей стороны, жаловалась на усталость, на "эти скучные, все одни и тѣ же балы"… Но вотъ еще одинъ, у графини Лиговской, un bal pour les élus, — нельзя не ѣхать!… Поѣхали. Балъ прелестный, какъ слѣдуетъ: лакеи въ пудрѣ и басонахъ на лѣстницѣ. Лядовъ съ оркестромъ, buffet ouvert, кавалергарды и духота невыносимая… Послѣ третьей кадрили, которую онъ танцовалъ съ Диной, Завалевскій ушелъ изъ танцовальной залы искать прохлады въ дальнихъ комнатахъ. Большой кабинетъ вдовы-хозяйки былъ пустъ, и атласныя занавѣси на одномъ изъ его оконъ отдувало какъ парусъ: за ними открыта была форточка. Завалевскій прямо прошелъ въ тому окну, отвернулъ занавѣсь… На дворѣ стояла оттепель, — несло влажнымъ, едва свѣжимъ воздухомъ… Послѣ той жары — какое блаженство!… Завалевскій совсѣмъ ушелъ за драпри. Ему было хорошо, — и разсѣянъ онъ былъ всегда, — онъ задумался, глядя на звѣздное небо, и остался тамъ. Смѣхъ, голоса, легкое звяканье шпоръ и шуршанье женскихъ тканей вывели его изъ забытья. Длинною вереницей проходили куда-то пары послѣ новой кадрили… Нѣкоторыя изъ нихъ остались въ кабинетѣ… Рядомъ съ его окномъ, на низенькій, стоявшій въ простѣнкѣ, узорный диванъ опустился кто-то… Заговорили… Онъ отгадалъ присутствіе Дины прежде, чѣмъ услышалъ ея голосъ. Первымъ движеніемъ его было затворить форточку — чтобы не простудилась она какъ-нибудь, — и выйти въ ней… что-то необъяснимое — неизбѣжно повторяющееся во всѣхъ подобныхъ случаяхъ — заставило его промедлить одно мгновеніе… А тамъ выходить ему въ ней уже было незачѣмъ. — … и повторять то, что я въ вамъ чувствую! договаривалъ прежде начатую фразу мужской по звуку, но, по выраженію, изнѣженный какъ у женщинъ и вялый чей-то голосъ. — Довольно фразъ; докажите! отвѣчала на это Дина своимъ тихимъ, ровнымъ, невозмутимымъ mezzo-soprano. — Но, Боже мой, что мнѣ дѣлать, — научите меня!… Завалевскій узналъ этотъ ребячески-молящій голосъ: говорилъ молодой князь Солнцевъ, "un des plus brillante partis de Pétersbourg". — Папа, съ нимъ еще можно сладить, il est tout simplement amoureux de vous, lui aussi… Mais maman! Съ ней ничего не подѣлаешь, elle vous trouve charmante, но для нея деньги прежде всего!… Avec notre train de maison, она говоритъ, — et puis ma soeur qu'on va mener dans le monde- мы можемъ дать тебѣ, au plus, пятнадцать тысячъ въ годъ; чѣмъ же ты будешь жить, si vous épousez une fille sans dot? — Ces détails m'intéressent peu, такъ же невозмутимо сказала на это Дина:- Что вы рѣшили? — О, Боже мой, воскликнулъ вмѣсто отвѣта молодой человѣкъ:- если бы у насъ было хоть пятнадцать тысячъ дохода! — У меня ихъ три, а захочу, — будетъ восемьдесятъ завтра, проговорила она, презрительно роняя слова одно за другимъ. — Такъ это правда? всплеснулъ замшевыми своими перчатками "блестящій" офицеръ. — Мнѣ говорили, что у васъ давно есть un aspirant à votre main, и что вы только до сихъ поръ… — Правда! прервала она его. — Кто же это, скажите, ради Бога, — vous me fendez le coeur! — Онъ здѣсь, онъ вамъ знакомъ, отвѣчала — Завалевскій!… Солнцева точно прихлопнуло въ первую минуту это имя, — но онъ снова воспрянулъ:- Да, промолвилъ онъ, слегка фыркнувъ, — il est riche, c'est vrai, но онъ никогда карьеры не сдѣлаетъ… c'est un — Да, я это знаю, едва слышно промолвила Дина. Измѣна ея вся объяснялась этимъ словомъ… Въ помутившейся головѣ Завалевскаго пронеслись слова ея матери: "ненасытный, неутолимый демонъ сидитъ въ ней". — Послѣзавтра, говорила она между тѣмъ оторопѣвшему офицеру:- мы ѣдемъ въ бенефисъ Ронкони. Второй бенуаръ съ правой стороны… Вы мнѣ привезете туда рѣшительный отвѣтъ; я долѣе ждать не могу! Она поднялась съ мѣста. Нервы были такъ напряжены у Завалевскаго, что онъ изъ-за толстой своей занавѣси разслышалъ, какъ звякнули одна о другую длинныя коралловыя подвѣски ея серегъ… Отзвонили! сказалъ онъ себѣ вдругъ — и, приткнувшись лбомъ къ стекольной рамѣ, замеръ, дѣйствительно какъ покойникъ… Онъ насилу могъ дотащиться до швейцарской… На другой день, когда онъ поднялся съ дивана, на которомъ пролежалъ, одѣтый, до зари, и подошелъ къ туалетному столу, — онъ ужаснулся, увидѣвъ отраженіе свое въ зеркалѣ: онъ былъ желтъ, какъ шафранъ. Онъ послалъ въ это же утро записку къ Елизаветѣ Григорьевнѣ Зарницыной, въ которой просилъ ее навѣстить его, такъ какъ онъ, по болѣзни, самъ пріѣхать къ ней не можетъ. Она пріѣхала немедля — и испугалась, увидѣвъ его, но тотчасъ же отгадала: — Дина? воскликнула она съ перваго слова. — Вы были правы!… Онъ ей все передалъ. Она заплакала, — обняла его за голову и поцѣловала. — Благодари Создателя. — Онъ тебя спасъ!… Въ самомъ дѣлѣ, промолвила Елизавета Григорьевна съ горькимъ смѣхомъ, — что бы она съ однимъ твоимъ богатствомъ сдѣлала? "Vous êtes mal vu, ты карьеры не сдѣлаешь!…" А онъ, этотъ мальчикъ… онъ просто глупъ, какъ видно, — но онъ сынъ своего отца, а отецъ, кромѣ богатства, въ огромной милости, высокое положеніе, въ родствѣ со всѣмъ Петербургомъ… Этотъ жалкій — Каждому свой предѣлъ! сказалъ онъ съ своею тихою улыбкой, — его же не прейдешь… Она не властна надъ собою, ее влечетъ… что же дѣлать? Надо помочь ей. — Помочь! — чему? вскрикнула Елизавета Григорьевна. — Дойти до цѣли, промолвилъ онъ. — Князю Солнцеву нельзя взять жену менѣе чѣмъ съ пятнадцатью тысячами дохода;- вы дайте ей двадцать пять, — цѣль достигнута. — Откуда я ихъ возьму? засмѣялась она. — Ты знаешь, что у меня всего… Онъ не далъ ей договорить: — Послушайте, Lise, — вы знаете, что, въ случаѣ я не оставилъ бы послѣ себя дѣтей, вы и семейство ваше — одни изъ ближайшихъ, по закону, моихъ наслѣдниковъ… Раньше или позже это вамъ достанется, не всели равно?… Я никогда не женюсь!… — Ты не можешь знать этого, — развѣ только одна Дина на свѣтѣ! горячо возражала г-жа Зарницына. — Я никогда не женюсь! повторилъ онъ. И она чутьемъ почуяла въ эту минуту, что рѣшенія своего онъ не измѣнитъ. — Я теперь же вамъ передамъ крѣпостною записью мое калужское имѣніе, — крестьяне тамъ на оброкѣ и платятъ въ срокъ, какъ въ банкѣ, двадцать двѣ тысячи семьсотъ рублей, а вы отдадите его въ приданое Динѣ. Съ тѣмъ, что имѣетъ она сама, — цифра круглая; княгинѣ Солнцевой не будетъ причины препятствовать долѣе счастію ея сына. — Ни за что, ни за что! съ негодованіемъ отказала честная женщина. — За что станешь ты награждать ее? — Кто знаетъ, задумчиво и печально взглянулъ ей въ глаза Завалевскій, — Что выйдетъ изъ этого: награда или наказаніе? — Для такихъ людей, какъ ты, нѣтъ счастія на землѣ! разрыдавшись, могла только проговорить Елизавета Григорьевна. Съ пылающими негодованіемъ глазами слушала Марина разсказъ Пужбольскаго. — И она приняла отъ него этотъ подарокъ? воскликнула она, когда онъ кончилъ. Князь засмѣялся. — Приняла, — и такъ, какъ будто она же оказывала одолженіе Завалевскому. Она на это молодецъ у насъ. Наивность цинизма доходитъ у нея до какой-то поэзіи… — Отвращеніе! проговорила Марина:- а онъ, скажите, что за чудо этотъ человѣкъ! онъ… не избѣгаетъ ея, видится съ нею до сихъ поръ?… — Не избѣгаетъ ея — кто хочетъ, возразилъ хмурясь Пужбольскій, — когда — То-есть, какъ же это, что вы хотите сказать? — Она до сихъ поръ тянетъ съ него, что можетъ, презрительно отрѣзалъ князь. Марина даже покраснѣла: ей было совѣстно за эту — Гдѣ она теперь? — А вотъ вы ее, можетъ-быть, увидите… — Здѣсь! съ невольнымъ ужасомъ и какою-то внутреннею болью проговорила дѣвушка. — Да; мнѣ говорилъ Завалевскій, она изъ Петербурга ѣдетъ на лѣто въ мужнино имѣніе, въ Воронежскую губернію, и по пути хотѣла заѣхать сюда… — Да это совсѣмъ не по пути, Воронежская губернія! прервала Марина. — А вотъ то-то! опять засмѣялся онъ:- видите молъ, cher cousin, какая я вамъ преданный, нѣжный, всегда вѣрный другъ; съ дороги свернула, на цѣлыя сутки разницы себѣ — Да чего же ей нужно? гадливо произнесла Марина, — вѣдь она же знатна и богата… — Недостаточно… И богатство, et les grandeurs — все это пошл — Какъ же вы сейчасъ разсказывали?… — Да, да, объяснялъ Пужбольскій: — сводъ свой она вывела вѣрно, только одного не замѣтила, что строила она его на пескѣ. Онъ и — А мужъ что же? спросила Марина. На этотъ разъ Пужбольсвій уже совсѣмъ расхохотался. — Мужъ ничего, сказалъ онъ:- мужъ — князь Солнцевъ, и даже родня мнѣ близкій… — Такъ вѣдь это что же "князь"! Это только кличка, засмѣялась, въ свою очередь, дѣвушка. — Оно и есть! Кличка для клички, какъ было прежде искусство для искусства, какъ нынче у вашихъ — Я все думаю, заговорила Марина: — какъ это — Ни первое, ни совсѣмъ послѣднее! возразилъ князь:- она употребляетъ теперь съ нимъ особенный… какъ это говорится? — да, особенный — И — Вѣритъ, c'est trop dire, но, насколько я могъ замѣтить, говоритъ себѣ, что въ этихъ упрекахъ есть нѣкоторая доля правды, — и это его мучитъ, я знаю… Elle le tient par cette ficelle là! закричалъ князь, пожимая плечами. Марина глубоко задумалась. — О, Боже мой! сказала она послѣ долгаго молчанія: — какъ присмотришься только поближе, — въ мірѣ одно коварство!… — И любовь! добавилъ засмѣявшись Пужбольскій, но въ его выраженіи, опять помимо его воли, было болѣе чѣмъ одна шутка. — А вы все съ своими глупостями; все съ глупостями! досадливо крикнула на него Марина. — Я съ вами говорить болѣе не хочу! Она вскочила съ мѣста такъ же быстро, какъ и опустилась на него два часа тому назадъ, и, приподнявъ слегка спереди свою кисейную юбку съ воланами, торопливо сбѣжала со ступенекъ балкона… — La Judith d'Allori! рѣшилъ съ восторженнымъ вздохомъ князь Пужбольскій, проводивъ ее глазами и очутившись одинъ предъ чашкой своего давно похолодѣвшаго чая. |
||
|