"Забытый вопрос" - читать интересную книгу автора (Маркевич Болеслав Михайлович)XXXIXВходная дверь полуотворилась въ это время, и кто-то, еще не видный, спросилъ не громкимъ скромнымъ голосомъ по-французски: — Можно войти? — Конечно можно, отвѣчала матушка. Вошла Галечка. — Совсѣмъ взрослая дѣвица! засмѣялась maman, глядя на ея длинное платье и прическу à la Clotilde, замѣнившую дѣтскія косы, еще такъ недавно висѣвшія у нея за спиной, между тѣмъ какъ Галечка обнимала ее съ видомъ необычайной радости и нѣжности. Она такъ и забросала матушку любезными вопросами, разсказами о "жантильесахъ" Левы, съ которымъ она будто бы не разставалась все время, и такъ далѣе… — Что ей нужно отъ maman? думалъ я; она была мнѣ рѣшительно противна! То, что ей нужно было, не заставило себя долго ждать. — A у насъ, вы слышали, какое несчастіе… Mon pauvre cousin (весь разговоръ шелъ, разумѣется, по-французски,), заговорила она, усаживаясь подлѣ матушки и заглядывая ей въ глаза. — Да, это ужасно, сказала матушка. — Это у насъ въ домѣ все вверхъ дномъ поставило, молвила опять Галечка, давъ лицу своему достаточно времени на изображеніе соболѣзнованія о несчастіи ея pauvre cousin. — Папа такъ взволнованъ, что его узнать нельзя. И вы знаете, что у меня нѣтъ болѣе учителя музыки? — Вотъ какъ! равнодушнѣйшимъ образомъ проговорила maman. Но та не унывала. — Вѣдь вы знаете monsieur Богенфриша, — какой онъ отличный музыкантъ, и я съ нимъ такъ успѣла… И вдругъ папа его прогоняетъ! И, и такъ непонятно: приходитъ въ нему Богунъ и объявляетъ, что онъ долженъ уѣхать сейчасъ же. И никакихъ объясненій!… Онъ, бѣдный, прибѣгаетъ ко мнѣ весь въ слезахъ, — je n'ai pas pu y tenir moi-même, madame, j'ai fondu en larmes — и побѣжала къ папа. А онъ даже ногами затопалъ. — "Такъ треба", повторила она иронически слова отца и пріостановилась… Не могли-ли бы вы сказать папа? обратилась Галечка уже прямо съ просьбой своею къ maman, — онъ такъ глубоко уважаетъ васъ, chère Софья Михайловна, я знаю напередъ: вамъ стоитъ только слово сказать… — Можетъ-быть, но я этого слова не скажу, прервала ее maman — съ серьезною улыбкой. — Отчего же это? Галечка вся вспыхнула даже. — Оттого, что отецъ вашъ не ребенокъ и знаетъ, что дѣлаетъ, я полагаю. Если онъ удаляетъ вашего учителя музыки изъ своего дома, то у него, вѣроятно, есть на это свои соображенія… "Точно отецъ мой способенъ на какія либо соображенія!" такъ и сказалось въ мелькнувшей на губахъ Галечки насмѣшливой улыбкѣ… — A слава-жь Богу, согласился Вася прилечь, — хоть и спать не будетъ, а все-жь отдохнетъ себѣ трошечки! молвила, входя, Анна Васильевна, не замѣчая нѣсколько взволнованнаго вида дочери и даже не глядя на нее. Галечка, въ свою очередь, живо отвернулась и принялась спокойно улыбаться, какъ ни въ чемъ не бывало. Но я не могъ не замѣтить, что Анна Васильевна продолжала ея не замѣчать — и что это происходило не случайно. Чувствовалось, что опричь ея тревоги за Васю, за отца его, ныло на душѣ милой женщины что-то еще болѣе близкое ей и болѣе глубоко захватывавшее ее за сердечныя струны, — и что именно Галечка вызывала это мучительное что-то въ ея дѣтски-нѣжной, голубиной душѣ… Она передавала между тѣмъ матушкѣ о томъ, что Герасима Ивановича она застала въ томъ же не то снѣ, не то безчувствіи, что Ѳедоръ Ѳедоровичъ Кашеваровъ прописалъ ему moschus, за чѣмъ и послано въ городъ, но отъ чего и самъ докторъ не ожидаетъ особенной пользы, что она лишь съ величайшимъ трудомъ убѣдила Васю отдохнуть, и то лишь при помощи Ѳедора Ѳедоровича, который вернулся отъ Любови Петровны и обѣщалъ ему, что будетъ самъ сидѣть у постели его отца до самаго обѣда… — A Любовь Петровна — не говорилъ докторъ, — гдѣ будетъ обѣдать сегодня?… Съ нами? прервала ее Галечка, — и въ этихъ двухъ словахъ звучалъ какъ бы вызовъ матери на дальнѣйшее объясненіе. — Не говорилъ, кажется, все такъ же не глядя на нее, отвѣчала Анна Васильевна, — и поторопилась обратиться къ матушкѣ съ какимъ-то вопросомъ. Галечка дала maman отвѣтить и снова обратилась къ своей матери: — A если Болѣзненно, глазами полными упрека и глубокаго душевнаго страданія, взглянула на дочь Анна Васильевна. Японялъ, что она только-что — и вѣроятно отъ Ѳомы Богдановича — узнала, какъ успѣла уже Галечка обойтись съ Любовью Петровной. — A для чего тебѣ на это моего приказа просить? промолвила она съ явнымъ усиліемъ. Галечка потупилась съ такимъ видомъ, что: конечно — молъ не мнѣ вамъ объяснять это! — Если Бѣдная мать ея растерянно задвигалась на своемъ мѣстѣ: не подъ силу ей было совладать съ этимъ самоувѣреннымъ, безсердечнымъ пятнадцатилѣтнимъ существомъ. — Можешь у себя обѣдать… коли со всѣми Галечка, добившись своего, встала, почтительнѣйшимъ образомъ присѣла предъ матушкой, поцѣловала на лету руку Анны Васильевны и вышла изъ комнаты. Не успѣла еще затвориться за нею дверь, какъ матъ ея, ухвативъ мою мать за обѣ руки и наклоняясь въ ней, прошептала сквозь слезы: — Въ кого она, скаяжите на милость. Софья Михайловна!… Мы поспѣшили съ Керети оставить ихъ однѣхъ и отправились гулять въ садъ до обѣда. Къ обѣду не явились ни Любовь Петровна, ни Галечка, я никогда еще такъ скучно не совершалась въ Богдановскомъ трапеза, какъ въ этотъ день. Довольно сказать, что самъ Ѳома Богдановичъ ни разу не улыбнулся въ продолженіе всего обѣда, никого не тормошилъ и почти рта не разѣвалъ: взглянетъ на незанятые стулья и приборы съ неразвернутыми на нихъ салфетками дочери и племянницы и — вздохнетъ только… Бесѣду за столомъ вели почти исключительно доктора Кашеваровъ и Кикинъ, успѣвшій проспаться и видимо заискивавшій теперь "въ человѣкѣ науки", какъ называлъ К-го врача Людвигъ Антоновичъ. Студентъ былъ тутъ же, ѣлъ за четверыхъ, молчалъ, какъ булыжникъ, и отдувался послѣ каждаго блюда. О больномъ и его сынѣ не произнесено было ни одного слова: всѣ словно боялись коснуться этого предмета. Матушка переговаривалась вполголоса съ хозяйкой, подлѣ которой она сидѣла, и по печальному взгляду, которымъ милая Анна Васильевна отъ времени до времени поглядывала на насъ съ Левой, не трудно было отгадать, о чемъ шла между ними рѣчь: Анна Васильевна убѣждалась доводами матушки; о необходимости намъ скорѣе ѣхать въ К… Подъ этимъ впечатлѣніемъ побѣжалъ я на верхъ, въ покой Лубянскихъ, едва успѣли встать изъ-за стола. Савелій, котораго я встрѣтилъ въ корридорѣ, передалъ мнѣ, что Герасиму Ивановичу данъ Васей уже второй пріемъ лѣкарства, которое какъ будто нѣсколько оживило его, но что въ настоящую минуту они, должно быть, опять заснули, — потому Василій Герасимовичъ прошли, кажется, сейчасъ въ свою комнату. Я отворилъ двери — и вошелъ. Вася былъ тутъ, дѣйствительно; онъ стоялъ у конторки, облокотившись головой на руку, — и оборотился, слегка поморщившись, на легкій скрипъ двери. — Это я, Вася, осторожно пробираясь въ нему, сказалъ я, — по ковру не слышно… — Ничего, теперь все равно, проговорилъ онъ. — Вася только плечомъ повелъ. Какъ онъ страшно осунулся за эти нѣсколько часовъ! Глаза ввалились, и вокругъ нихъ образовались черные большіе круги, а на щекахъ алѣли тѣ зловѣщія пятна, которыя такъ не нравились Ѳедору Ѳедоровичу. — Спалъ ты предъ обѣдомъ, Вася?… — Нѣтъ, отрѣзалъ онъ. — Не могъ? — Да… — A къ намъ maman пріѣхала, опять началъ я послѣ долгаго, тяжелаго молчанія. — А! сказалъ онъ только, и губы его слегка дрогнули. — Она пріѣхала за нами… увезти насъ въ К… робко заговорилъ я, снова слѣдя тревожно за выраженіемъ его лица. Онъ повелъ на меня равнодушнымъ взглядомъ… — Скоро? спросилъ онъ. — Она сегодня даже хотѣла… Но я надѣюсь, — хоть еще одинъ день… — Конечно! промолвилъ онъ, разсѣянно переводя глаза въ окно, въ которое горячо и трепетно вливался въ эту минуту золотой лучъ склонявшагося въ западу солнца. — Мнѣ будетъ очень… Не знаю даже, какъ сказать тебѣ,- такъ будетъ больно разстаться съ тобою, Вася, сказалъ я. Мнѣ жадно хотѣлось обнять его, прижать въ груди… Но я не смѣлъ. — Какъ кукушка закуковала, слышишь! проговорилъ онъ вдругъ вмѣсто отвѣта. — Онъ и не слышалъ, подумалъ я тоскливо. — Вася! Онъ снова поморщился и глянулъ на меня во всѣ глаза. — Я сегодня ужь буду у m-r Керети ночевать… Лучше, не правда-ли? Онъ кивнулъ въ знакъ согласія. — Если насъ завтра увезутъ отсюда, Вася, я приду въ тебѣ проститься, жалобно молвилъ я, все надѣясь, что онъ вспомнитъ о нашей дружбѣ, о томъ, какъ я любилъ его… — Да, да, сказалъ онъ; слова мои очевидно докучали ему, ионъ отошелъ въ окну. |
||
|