"Забытый вопрос" - читать интересную книгу автора (Маркевич Болеслав Михайлович)

I

Отъ нашей деревни до Богдановскаго считалось верстъ десять шляхомъ, а проселкомъ, черезъ лѣсъ, и половины того не было. Въ счастливые дни, когда мнѣ удавалось отбыть урокъ на славу (надо было для этого отхватить наизусть страницъ восемь изъ курса французской литературы Вильмена), въ эти дни, часу въ седьмомъ послѣ обѣда почтенный наставникъ мой, m-r Керети, провансалецъ и поэтъ романтической школы (de l'école d'Hernam et des Orientales, какъ выражался онъ самъ), притомъ охотникъ страстный, но злополучный, выходилъ на крыльцо съ охотничьей фуражкой на головѣ, ружьемъ въ рукѣ и ягдташемъ черезъ плечо. За нимъ вылетала красивая собака его Сильва, лягавая польской породы, и съ радостнымъ визгомъ кидалась мнѣ на грудь.

— Qui m'aime, me suive! восклицалъ торжественно Керети, но и до этого Сильва, братъ Лева и я бѣжали взапуски къ оградѣ.

— Вести себя хорошо, дѣти, смотрите! раздавался съ балкона голосъ матушки.

— Галечку поцѣлуй, Лева, кричала изъ-за плеча ея сестра Настя.

Досадно мнѣ было всегда на Настю за эти слова, хотя я очень хорошо зналъ, что еслибъ она поручила не Левѣ, а мнѣ поцѣловать Галечку, я бы непремѣнно сталъ алѣе тѣхъ маковъ, что цвѣли подъ ея окномъ.

Не останавливаясь, добѣгали мы до лѣса и видались, едва дыша, въ его высокую и зеленую траву. Какъ свѣжо, какъ привольно было тамъ въ палящіе дни нашего украинскаго лѣта! Всю жизнь, кажется, пролежалъ бы въ этой пахучей травѣ, да глядѣлъ бы въ небо сквозь темные листья дубовъ, да слушалъ бы, какъ гомонитъ лѣсъ всѣми голосами своими: трещитъ кузнечикъ, шепчутъ листы, кудкудахтаетъ перепелъ; незримая, въ самой чащѣ, тоскливо кукуетъ зозуля. Солнце заходитъ… Ахъ, да гдѣ тѣ слова, которыми я могъ бы сказать, какъ хорошо было въ нашемъ лѣсу въ эти вечерніе часы…

Но вотъ вблизи раздается выстрѣлъ и затѣмъ знакомый голосъ:

— Je l'ai manqué, malédiction! восклицаетъ съ досадой почтенный нашъ наставникъ.

Увы! та же исторія повторяется съ нимъ ровно каждый разъ, какъ вздумается ему стрѣлять. Досада его тотчасъ же обращается на добродушную Сильву, которая, услыхавъ выстрѣлъ, кинулась со всѣхъ ногъ, съ поджатымъ хвостомъ, въ совершенно противоположную сторону.

— Malédiction! восклицаетъ еще разъ Керети и бѣжитъ на нее съ поднятымъ ружьемъ.

Напрасно — Сильвы и слѣдъ простылъ. Лева прыгаетъ въ восторгѣ. Онъ радъ всякой неудачѣ m-r Керети, котораго страшно боится…

Въ лѣсу все темнѣе и прохладнѣе; его уже начинаютъ облекать вечернія тѣни. Просѣка повернула вправо. По извилистой и крутой тропинкѣ спускаемся мы въ Холодную-Балку, довольно глубокій оврагъ, на днѣ котораго шумитъ и пѣнится быстрый ручей, падая съ обрыва на камни. По обоимъ берегамъ его навалено по грудѣ щебня, а на нихъ лежитъ мостомъ свѣже-срубленный кленъ; поблеклые его листья печальными, слипшимися гроздями купаются въ водѣ.

— Attention! кричитъ Керети, но мы уже прыгаемъ на деревѣ, весело чувствуя, какъ оно гнется и скрипитъ подъ нашими ногами.

За ручьемъ начинаются владѣнія Ѳомы Богдановича Галагая. Еще минутъ десять ходьбы, — и изъ-за опушки рѣдѣющаго лѣса выглянуло и само Богдановское, во всей тихой прелести украинскаго вида. Направо широко-разметавшееся село подъ тѣнью яблонь и черешень. Налѣво, на пригоркѣ, господское строеніе съ обширнымъ садомъ, окаймленнымъ высокими тополями. За садомъ синѣетъ широкое озеро, пропадая вдали. Между усадьбой и селомъ большая каменная церковь съ зеленымъ куполомъ, а надъ нимъ серебряный крестъ, весь облитый прощальнымъ свѣтомъ заходящаго солнца.

Мы уже близко. Я начинаю чувствовать какую-то пріятно щекочущую истому; сердце бьется шибче, не то отъ ходьбы, не то отъ ожиданія. Мы подходимъ къ плетню, которымъ обнесенъ садъ и изъ-за котораго въ одномъ мѣстѣ торчитъ что-то въ родѣ скамейки, взбираемся на нее, перекидываемъ ногу черезъ плетень на другую оконечность ея, причемъ Керети ворчитъ что-то про себя о варварскомъ краѣ, гдѣ и калитокъ не умѣютъ устроить, и спускаемся въ садъ.

— Ау! кричитъ Лева.

— Ау! отвѣчаетъ ему голосъ изъ ближней аллеи.

А, чай вѣрно поданъ въ бесѣдкѣ. И точно: Ѳома Богдановичъ узналъ насъ. Изъ довольно обширной тесовой бесѣдки, на фронтонѣ которой вычурными кармазиноваго цвѣта буквами по бѣлому фону начертана надпись: Монрепо, храмъ отдохновенія, выходитъ маленькій, толстый и лысый человѣчекъ. похожій на ходячую дыню. и, протягивая въ намъ коротенькія руки, колеблется отъ смѣха и кричитъ: "Здорово, здорово, мусья французики!" Ѳома Богдановичъ насъ иначе не называетъ. A за нимъ показалась добрая Анна Васильевна, и ея кроткіе глаза улыбаются такъ привѣтно; она видимо такъ рада намъ, что Лева и я, вмѣсто того, чтобы подойти въ ручкѣ, какъ приличествовало бы благовоспитаннымъ дѣтяхъ, кидаемся въ ней просто и оба разомъ на шею. Но глаза мои уже ищутъ Галечку. Она тутъ, въ бесѣдкѣ, за столомъ, уставленнымъ чашками и тарелками, полными плодовъ. Она поднялась было на встрѣчу намъ, но я слышу, какъ гувернантка ея, miss Пинкъ, — говоритъ ей довольно громко: "For boys? Sit down!" И она сѣла, послушная и приличная какъ всегда, скромно опустивъ глаза и слегка закусивъ нижнюю губу. Хоть бы посмотрѣла на меня! думаю я, и мнѣ кажется, что мнѣ непремѣнно въ эту минуту надо быть печальнымъ, а между тѣмъ, какъ нарочно, на душѣ у меня не печаль, а напротивъ, такъ легко, такъ весело! Лева, съ своей стороны, къ неописанному удовольствію великаго пріятеля своего, Ѳомы Богдановича, дурачится въ волю, безъ помѣхи. Керети не занимается имъ. Онъ присосѣдился къ чопорной и кругленькой миссъ Пинкъ и, по обыкновенію своему, начинаетъ дразнить ее. Англичанка краснѣетъ и сердится, и нашъ наставникъ, достигнувъ своей цѣли, самодовольно улыбается и продолжаетъ уже тише свой, испещренный романтическими фразами и каламбурами, французскій разговоръ, котораго на половину не понимаетъ миссъ Пинкъ.

A между тѣмъ Ѳома Богдановичъ, поднявшись на цыпочки и ухвативши за воротъ дворецкаго своего, Богуна, шепчетъ ему что-то на ухо. Богунъ, рослый и усатый казакъ, въ широчайшихъ шароварахъ и зеленомъ жупанѣ, шитомъ желтыми шерстяными шнурами, выслушиваетъ, низко нагнувши голову и добродушно моргая глазами, это таинственное приказаніе и затѣмъ скрывается. Ѳома Богдановичъ, потирая руки, ходитъ за нашими стульями, поддразниваетъ Леву, щекочетъ по затылку то дочь, то меня, всѣхъ потчуетъ и суетится и хохочетъ пуще всѣхъ.

Время идетъ. Въ померкшей вышинѣ уже зажглись и мигаютъ звѣзды. Изъ-за тополей выплыла луна и потекла по чистому небу. Блѣдно-золотистый свѣтъ ея мягко играетъ на волосахъ Галечки, озаряетъ ея тонкій, нѣжный профиль, и, глядя на нее, мнѣ вспоминается сказка, — дядька мой Максимычъ на нихъ большой мастеръ, — о распрекрасной царевнѣ, что въ высокомъ терему сидитъ, пригорюнившись, у окна косящата, съ огненною звѣздой среди самаго лба.

Вдругъ, среди общей тишины, раздаются звуки. Поютъ, поютъ дивную украинскую пѣсню. Свѣжій дѣтскій голосъ, свѣтлый и звенящій какъ стекло, зачинаетъ:

A за нимъ густые и мягкіе, какъ бархатъ, голоса принимаютъ тихимъ хоромъ:

Это пѣвчіе Ѳомы Богдановича, собранные Богудомъ въ большой аллеѣ. Объ этомъ-то такъ таинственно шепталъ да ухо своему дворецкому, вися на его воротѣ, Ѳома Богдановичъ.

— Согласно спиваютъ, бисовы дѣти! говоритъ онъ по-малороссійски, отъ избытка чувствъ; вся круглая фигурка его сіяетъ торжествомъ.- A что, Гануся, каковъ голосъ у Онисыма сынка? спрашиваетъ онъ, подходя въ женѣ,- сегодня въ первый разъ поетъ!

Но Анна Васильевна не отвѣчаетъ. Она только годовой качнула и вся ушла въ свое кресло. Ѳома Богдановичъ очень доволенъ впечатлѣніемъ, произведеннымъ на жену пѣвчими; онъ проводитъ рукой по ея волосамъ. Анна Васильевна не измѣнила положенія, только рука ея тихо ловитъ руку мужа и подноситъ ее къ губамъ.

A хоръ поетъ между тѣмъ:

И льется пѣсня за пѣсней въ невозмутимой ясности лѣтняго вечера. A деревья чуть-чуть трепещутъ: зашепчутъ верхушки тополей подъ набѣгающимъ вѣтеркомъ и опять смолкнутъ… Боже мой! гдѣ оно, гдѣ это счастливое время?…

— Господа, пора домой! говоритъ Керети, показавшись на порогѣ бесѣдки.

— Погодите, погодите! восклицаетъ торопливо Ѳома Богдановичъ, — сейчасъ Чайку споютъ, безъ Чайки я васъ не пущу.

Но наставникъ нашъ неумолимъ, и, не дождавшись Чайки, мы идемъ, сопровождаемые всѣмъ семействомъ Галагаевъ, ко двору, гдѣ ждетъ присланная за нами бричка. Прощаемся.

— Скажите маменькѣ, чтобы въ воскресенье непремѣнно привозила васъ, говоритъ Анна Васильевна, осѣняя насъ крестомъ на благополучный путь.

— Настя приказала поцѣловать тебя, Галечка! восклицаетъ вдругъ Лева. Ему только теперь вспомнилось порученіе сестры.

— Такъ на же и ей отвези, отвѣчаетъ Галечка и цѣлуетъ его въ лобъ. — Прощайте, Боренька, обращается она затѣмъ ко мнѣ и низко присѣдаетъ. "Какая она лукавая", думаю я, — "счастливецъ Лева!"

A счастливецъ Лева и не догадывается о своемъ счастіи; онъ заснулъ какъ убитый, едва прикоснулась голова его къ подушкѣ брички. Правда ему всего двѣнадцатый годъ, а мнѣ уже минуло пятнадцать!

Тронулись. Бодрою рысью бѣгутъ наши кони по гладкой дорогѣ, вьющейся лентой среди безконечныхъ полей. Свѣжій вѣтерокъ вѣетъ въ лицо. Тихо зблется, куда не взглянешь, уже высокій, тяжелѣющій колосъ. Темное облако набѣжало на мѣсяцъ. Впереди загорѣлся огонекъ: это чумаки заночевали въ степу и варятъ ужинъ. Мы быстро проѣзжаемъ мимо ихъ: я едва успѣваю замѣтить два загорѣлыя лица въ бараньихъ шапкахъ, надвинутыхъ на самыя брови, съ люльками въ зубахъ, костлявую руку, протянутую къ котелку, широкую голову вола и колесо телѣги, ярко освѣщенныя пламенемъ. А тамъ потянулися опять несчетныя волны колосьевъ и будто совершаютъ какое-то чудное таинство: такъ молчаливо и важно изгибаются они надъ землею. Подымешь голову, — а тамъ еще многочисленнѣе и таинственнѣе, и несчетнѣе колосьевъ, все новыя и новыя звѣзды будто льются изъ темной глубины неба. "Максимычъ", думаю я, "до сихъ поръ увѣренъ, что звѣзды — это все праведныя души, смотрящія на землю. A неужели на родинѣ Керети лучше, чѣмъ у насъ?" спрашиваю себя, глядя на моего гувернера, уснувшаго рядомъ съ Левой, — "онъ съ такимъ восторгомъ говоритъ о ней? Нѣтъ, не можетъ быть, не повѣрю, чтобъ было гдѣ-нибудь лучше, чѣмъ у насъ! Вотъ какъ поютъ Богдановскіе пѣвчіе:

"Да не будетъ крашче"… повторяю я, обнимая за шею друга моего, Сильву, лежащую подлѣ меня на передней скамейкѣ брички (она догнала насъ уже въ Богдановскомъ), и укладываясь головой на ея спинѣ. A кони мчатся все такъ же быстро, такъ же звучно грохочутъ колеса… Но нѣтъ, это уже не грохотъ колесъ, это иные звуки: мнѣ чудится, точно все поетъ кругомъ меня, — и безграничное поле, колыхаясь подъ вѣтромъ, и старый лѣсъ нашъ съ его темными дубами, и ручей, прыгающій по камнямъ оврага, и всѣ они хоромъ поютъ:

"Сидыть голубь на берези, голубка на вышни", начинаетъ вдругъ нѣжный дѣвичій голосъ. Это голосъ Галечки! Да, точно, это она, въ вѣнкѣ изъ колосьевъ, а среди ихъ невыносимымъ блескомъ горитъ самая яркая звѣзда неба…

— Какъ вы запоздали! слышу я сквозь сонъ. Открываю глаза и снова быстро зажмуриваю ихъ. Изъ окна бьетъ прямо въ бричку ослѣпившая меня полоса свѣта, — вотъ она, Галечкина звѣзда. Мы дома, сама матушка стоитъ на крыльцѣ.

— Я давно васъ жду, говоритъ она, цѣлуя насъ, — мнѣ уже Богъ знаетъ что вздумалось. Керети отвѣчаетъ, что она совершенно напрасно тревожила себя: она-молъ вѣрно позабыла, что онъ былъ съ нами. Соннаго Леву уносятъ на рукахъ въ дѣтскую. Я сакъ едва держусь на ногахъ, едва въсилахъ пожелать доброй ночи матушкѣ и тетушкѣ Фелисатѣ Борисовнѣ, батюшкиной сестрѣ, которая, въ огромномъ тюлевомъ чепцѣ набоку, сидитъ въ гостиной, за вѣчнымъ гранпасьянсомъ. Она, по милому обыкновенію своему, посылаетъ мнѣ на сонъ грядущій какое-то вислое замѣчаніе, но на этотъ разъ я не въ состояніи отвѣчать ей. Въ дверяхъ показался Максимычъ, съ шандаломъ въ рукѣ. Какъ сквозь туманъ, вижу я предъ собой зеленыя, мѣстами облупившіяся стѣны моей низенькой спальни, съ прадѣдовскимъ портретомъ надъ шкафомъ и постоянно отвореннымъ окномъ, въ которое дерзко врывается вѣтвь растущей подъ нимъ липы. Липа цвѣтетъ. Вся комната полна ея благоуханіемъ. Какъ вкусно глядитъ, изъ-подъ бѣлаго какъ снѣгъ канифаснаго одѣяла, подушка, взбитая заботливою рукой Максимыча! Какъ скоро и сладко засыпаю я, какіе золотые сны снятся мнѣ опять!…

Блаженные дни, свѣтлыя зори жизни, спасибо вамъ!