"Забытый вопрос" - читать интересную книгу автора (Маркевич Болеслав Михайлович)

XXII

— Что у васъ было съ музыкантомъ вчера? допрашивалъ меня на другой день за утреннимъ чаемъ Керети, — онъ на васъ жалуется.

— Жалуется, — на что? спросилъ я съ удивленіемъ.

Я тотчасъ же замѣтилъ, что гувернеръ мой былъ затрудненъ выразить мнѣ, въ чемъ именно состояла эта жалоба на меня Булвенфресса.

— Mais il vous soupèonne il parait, проговорилъ онъ нерѣшительно, — d'avoir surpris un entretien intime qu'il aurait eu avec cette belle dame… la mère de votre ami enfin…

Я вспыхнулъ и отвѣчалъ, что я никакого entretien intime Булкенфресса avec la mère de mon ami не слыхалъ, и что Булкенфрессъ дуракъ.

Керети нахмурилъ брови.

— Какъ же вы именно очутились тутъ въ то время, когда онъ разговаривалъ съ этою дамой?

— Очень просто, началъ я…

Но оказалось, что объяснить это вовсе не было для меня такъ просто. Вѣдь въ сущности я очутился тутъ потому, что шелъ за Любовью Петровной и даже старался попадать ногой въ ея слѣды; я ничего не слыхалъ, это правда, но я не могъ не сказать самому себѣ, что я далеко не прочь былъ услышать этотъ entretien intime музыканта avec la belle dame, и даже весьма заботился объ этомъ, напротивъ…

— Je n'ai rien entendu je vous le jure, повторилъ я, избѣгая такимъ образомъ прямаго отвѣта на затруднительный вопросъ.

Онъ слѣдилъ пристально за моимъ выраженіемъ, очевидно стараясь отгадать то, что, въ его предположеніи, я непремѣнно долженъ былъ скрывать отъ него. Но онъ не былъ способенъ долго мучить меня допросами.

— Votre parole me suffit et je ne vous en demanderai pas davantage, довѣрчиво промолвилъ онъ. — Надѣюсь, сказалъ онъ, — что вы отъ музыканта не будете требовать никакихъ объясненій и не подадите ему даже виду, что слышали что-либо отъ меня обо всемъ этомъ вздорѣ.

— Я съ нимъ и не говорю никогда, объяснилъ я, — это онъ…

— Très-bien, très-bien… Ses appréhensions sont ridicules, je le saie. Онъ усмѣхнулся, потомъ задумался. — Je crains bien, примолвилъ онъ уже серьезно, — que cet animal là ne fourre son nez dans un guêpier dont il ne se tirera pas sauf…

Мы принялись за латинскій урокъ, который на этотъ разъ прошелъ въ полномъ мирѣ и согласіи. Отпуская меня завтракать къ Лубянскимъ, Керети обратился вдругъ во мнѣ съ слѣдующимъ наставленіемъ:

— Mon cher Boris, il se passe ici je ne sais quel micmac, auquel il serait plus que fâcheux de vous voir mêlé. Vous me comprenez, n'est ce pas? Онъ взялъ меня за руку и значительно поглядѣлъ мнѣ въ глаза. Могъ-ли я сказать, что не понимаю его? Я молча опустилъ голову.

— Soyez donc prudent et songez à votre mère… Vous voilà prévenu! торжественно примолвилъ Керети, освобождая, къ большому моему удовольствію, руку мою изъ своей непріятно влажной руки.

"Какой мерзавецъ этотъ Булвенфрессъ", думалъ я, уходя изъ нашей комнаты. "Онъ навѣрное сказалъ m-r Керети о письмѣ Фельзена въ ней. Какъ объяснить иначе эти наставительныя слова моего гувернера и всѣ эти намеки его на "guèpier" и "mic-mac!"…

Въ корридорѣ я встрѣтился съ Анной Васильевной. Она шла легкимъ и быстрымъ шагомъ, словно семнадцатилѣтняя дѣвушка, и казалась особенно весела. Я подошелъ къ ней со здорованьемъ; она поцѣловала меня и, обнявъ за шею, повела съ собою.

— Вотъ я съ какимъ кавалеромъ, бачите? засмѣялась она, входя со мной въ комнату Герасима Ивановича.

— Браво, тетушка, отвѣчалъ ей такъ же весело голосъ Любови Петровны. Она сидѣла тутъ, за столомъ, между муженъ и сыномъ. A гости ваши что же?

— Ничего, сидятъ, перепеловъ ѣдятъ, продолжала смѣяться Анна Васильевна. — Я Галечку хозяйкой за себя сдѣлала, и будетъ она теперь навсегда хозяйка, — и Ѳома мой на то согласенъ, потому, самъ видитъ, стара я стала, не смогу больше, — а сама я и утикла!…

Маленькое, поблеклое лицо ея такъ и ежилось отъ свѣтлой, какъ у ребенка, улыбки.

— Съ нами тетуш… проговорилъ больной, оживленными глазами указывая на завтракъ.

— A буду, буду! Она сѣла за столъ, усадила меня подлѣ себя и принялась за котлеты.

— Bonjour, jeune homme, сказала мнѣ черезъ столъ Любовь Петровна, въ отвѣтъ на мой поклонъ. — Отыскались вы?

Всѣ обернулись на меня. Но я чувствовалъ себя почему-то необыкновенно храбрымъ въ эту минуту.

— Я и не пропадалъ, отвѣчалъ я, смѣло глядя ей въ лицо.

— A то вчера тебя искали, пояснила Анна Васильевна. — Французъ твой говорилъ мнѣ, ты съ большаго жару подъ кустикомъ гдѣ-то спать легъ?

— Грѣшенъ, сказалъ я съ комическою интонаціей, которая вызвала общій смѣхъ. Любовь Петровна, прищурившись, взглянула на меня, потомъ на сына.

— Вы, кажется, совершенно однихъ лѣтъ съ немъ?

— Я его старше, отвѣтилъ за меня Вася.

— И умнѣе, промолвилъ я,

— Oh, oh, quelle modestie! улыбнулась красавица. — Изъ чего же вы это заключаете?

— Мамаша, не далъ мнѣ открыть рта Вася, — вѣдь онъ меня сейчасъ начнетъ хвалить, потому что онъ необыкновенно добрый человѣкъ, и мнѣ, чтобы не краснѣть, придется убѣжать въ свою комнату. A я еще не доѣлъ котлетки, — пощадите, мамаша!

Нельзя узнать было Васю; точно и у него, какъ у Анны Васильевны, спала съ плечъ какая-то та желая ноша…

— И напрасно бы хвалилъ, сказала Любовь Петровна и ласковымъ, почти молящимъ взглядомъ обернулась на сына, — онъ навѣрно любитъ свою мать болѣе, чѣмъ ты меня любишь…

Вася поднялъ на нее свои большіе глаза, — на нихъ вдругъ набѣжали слезы. Герасимъ Ивановичъ тяжело дышалъ и съ посинѣвшими отъ напряженнаго вниманія жилами на лицѣ перебѣгалъ взглядомъ отъ жены къ сыну.

— A съ чего ты это, Любочка, взяла, что не любитъ тебя сынъ твой? вмѣшалась Анна Васильевна, съ тревогой и упрекомъ въ задрожавшемъ голосѣ.

— A изъ того, тетушка, что онъ слишкомъ серьезенъ, что ему никогда не вздумается, какъ всѣмъ дѣтямъ, приласкаться въ своей матери, обнять ее…

Она не успѣла договорить, какъ уже Вася повисъ на ея шеѣ, цѣлуя ее безконечными, судорожными поцѣлуями.

Герасимъ Ивановичъ опрокинулся на спинку кресла и зарыдалъ. Анна Васильевна подбѣжала въ нему со стаканомъ воды въ рукахъ.

— Это они отъ радости, не извольте сумлѣваться, успокоивалъ ее Савелій, засуетившійся вокругъ барина. Онъ сунулъ руку въ карманъ кресла, вытащилъ оттуда флаконъ и далъ ему понюхать.

— Allons, allons, pas trops d'émotion, mon ami, говорила Любовь Петровна, слегка постукивая рукой по блѣднымъ рукамъ мужа.

Онъ приподнялъ голову, — его глаза сіяли…

— Ахъ, мнѣ такъ хо-ро-шо, Лю… Лю-боч-ка, явственно проговорилъ онъ.

— Ну, и слава Богу, и дай Богъ! молвила она въ отвѣтъ. И не лгалъ ея языкъ, не "лицемѣрили" ея глаза: она была дѣйствительно тронута въ эту минуту, какъ Анна Васильевна, какъ Вася, какъ всѣ мы…

На всѣхъ на насъ нашло такое настроеніе, будто совершилось что-то необыкновенно и неожиданно радостное. Анна Васильевна, ни съ того ни съ сего, принялась передразнивать, какъ исправничиха представляла Дарьѣ Павловнѣ привезеннаго ею артиллерійскаго офицера, какого-то своего племянника, и говорила ей, что онъ "хоть ученый, только лоску не имѣетъ, такъ она хочетъ его швитче выдрессировать черезъ дамское общество." — И стоитъ онъ себѣ, бѣдный, несграбный такой, уши у него длинненькія, а носикъ къ верху торчитъ, какъ у щеночка лягавенькаго, — того и жду я, что она ему по носку швыркъ, да и гаркнетъ на него: "апортъ, Трезоръ!" И такъ забавно представляла исправничиху и ея племянника Анна Васильевна, и такъ была сообщительна эта ей необычная веселость, что всѣ мы, начиная съ больнаго, принялись хохотать до упаду.

— Apporte, Trésor! крикнула Любовь Петровна и, сдернувъ съ руки перчатку, кинула ее черезъ столъ сыну. Я сидѣлъ рядомъ съ нимъ, и перчатка упала на мою тарелку. Я схватилъ ее зубами и — откуда прыть у меня взялась! — поскакалъ кругомъ стола, между тѣмъ какъ Вася, вскочивъ съ мѣста, бѣжалъ за мной, крича: "отдай, я Трезоръ, я, а ты только Амишка!" Но я не отдавалъ и, добѣжавъ до его матери, склонилъ колѣно и протянулъ къ ней голову съ перчаткой въ рукахъ. Она взяла и слегка ударила ею по щекѣ Васи:- Вотъ тебѣ! сказала она, — а вотъ вамъ! и протянула мнѣ руку. Я жадно прильнулъ въ ней губами. Вася схватилъ ея: другую руку и принялся цѣловать каждый пальчикъ отдѣльно.

— Я тебя на дуэль вызываю, Борисъ!

— И онъ тебя непремѣнно убьетъ, смѣялась Любовь Петровна, car il est plus adroit que vous, monsieur mon fils.

— Еще бы! онъ уже трехъ воронъ на своемъ вѣку убилъ.

— A ты будешь четвертая!

Она посмотрѣла на меня и улыбнулась, и ничего не было насмѣшливаго или вызывающаго въ этой улыбкѣ, ничего того, что прежде такъ смущало меня, когда случалось мнѣ встрѣчаться съ нею. Она была для меня даже не красавица въ эту минуту. Она просто, какъ maman сдѣлала бы на ея мѣстѣ, смѣется и шутитъ съ Васей и со мной, думалъ я. И я такъ же довѣрчиво и невинно, какъ еслибы тутъ была не она, а maman, глядѣлъ ей въ глаза и чувствовалъ, что внутри и кругомъ меня все такъ легко, такъ свободно отъ всякой тяжелой мысли и заботы, какъ будто всѣ мы были птицы, присѣвшія на мгновеніе кругомъ этого стола, а вотъ-вотъ вспорхнемъ всѣ и полетимъ въ открытое окно…

— A спросите его, maman, говорилъ Вася, — изъ-за чего они ссорятся съ своимъ гувернеромъ!

Я долженъ былъ разсказать, — и постарался передать это какъ можно смѣшнѣе, — нашу размолвку съ Керети изъ-за bellum и gesta и какъ скучны для меня особенно thèmes de versification, которыми по два раза въ недѣлю онъ угощаетъ меня.

— Вотъ видите, какъ вкусы разны, сказала на это Любовь Петровна, — а я была бы очень рада, еслибъ этимъ угощали моего сына. Son franèais est loin d'être irréprochable.

— За то онъ отлично по-нѣмецки знаетъ, отвѣчалъ я, — а я очень плохо.

— Если хотите, maman, предложилъ Вася, — и если позволитъ тетушка…

— Все заранѣе позволяю! воскликнула Анна Васильевна.

— Такъ я могу вмѣстѣ съ кузиной Галечкой брать французскіе уроки у m-r Керети. A мы съ тобой по-нѣмецки займемся, Боря, промолвилъ Вася.

Герасимъ Ивановичъ закивалъ одобрительно головой.

— Умница Вася! весело воскликнула Любовь Петровна, поймала его за шею и поцѣловала.- A вы будете-ли довольны имѣть такого учителя? спросила меня она. — Вѣдь онъ у насъ престрогій?

— Но справедливый, такъ же шутливо отпарировалъ Вася.

— Дда, да, подтвердилъ улыбающимися глазами отецъ его.

Бѣдный человѣкъ, какъ безконечно былъ онъ счастливъ въ это утро!….