"Две маски" - читать интересную книгу автора (Маркевич Болеслав Михайлович)IСлужилъ я въ кавалергардахъ; ротмистромъ уже былъ, эскадрономъ командовалъ. И старшимъ офицеромъ былъ у меня пріятель мнѣ закадычный, по фамиліи Гордонъ, потомокъ стариннаго англійскаго рода, обрусѣвшаго еще со временъ Петра. Отецъ его, старый генералъ 1812 года, былъ богатый пензенскій помѣщикъ, а онъ со мною вмѣстѣ воспитывался въ лицейскомъ пансіонѣ, въ Царскомъ Селѣ; вмѣстѣ оттуда поступили мы въ полкъ, — словомъ, съ самаго дѣтства почти съ нимъ не разлучались. Былъ онъ малый очень красивый, и въ лицѣ его сохранился родовой англійскій, бѣлокурый и правильный типъ, да и въ характерѣ была у него та рѣшительность и. неожиданность рѣшенія, какія мы встрѣчаемъ въ англійской расѣ, и чего у Происходило все это въ 1844 году. Весною Наталья Андреевна съ мужемъ уѣхала на воды въ Германію, въ надеждѣ вернуться зимой въ Петербургъ. Не тутъ-то было. Входитъ ко мнѣ однажды, въ началѣ зимняго сезона, Гордонъ — жили мы съ нимъ въ одномъ зданіи, въ казармахъ, — и даетъ мнѣ прочесть письмо отъ нея, отчаянное письмо, на двѣнадцати страницахъ, исписанныхъ по-женски вдоль и поперекъ, сущность котораго состояла въ томъ, что мужъ, вмѣсто Петербурга, везетъ ее на зиму въ Римъ, что она съ ума сходитъ отъ одной этой мысли, и что поэтому — или онъ, Гордонъ, долженъ все бросить и тотчасъ же ѣхать также въ Римъ, или она, если онъ только на это согласенъ будетъ, кинетъ мужа и прискачетъ въ Петербургъ, "быть его служанкою, рабою, все, что онъ захочеть изъ нея сдѣлать", — словомъ, одно изъ тѣхъ страстно-нелѣпыхъ и прелестныхъ въ нелѣпости своей писемъ, какія въ состояніи писать лишь одна безъ памяти любящая, и притомъ любящая въ первый разъ, женщина… Я прочелъ. — Что же дѣлать теперь? говорю. — Это безумство! отвѣчалъ Гордонъ, расхаживая по комнатѣ и пожимая плечами:- въ отставку меня великій князь — Михаилъ Павловичъ покойный тогда гвардіей командовалъ, — не за что не выпуститъ, а за границу и подавно; кинуть же ей мужа и ѣхать сюда — это значитъ губить себя на вѣкъ, и я былъ бы мерзавецъ, еслибы допустилъ ее сдѣлать такое… безумство, повторилъ онъ. — Я поэтому отправилъ къ ней сейчасъ письмо: умоляю ее всѣмъ ей дорогимъ… имѣть терпѣніе и не прекословить мужу… а я, съ своей стороны, пишу, буду стараться въ концѣ зимы устроить себѣ какъ-нибудь поѣздку за границу, и тогда, разумѣется, я прямо въ Римъ… — Да какъ же ты думаешь устроить это? спрашиваю его опять. — Да никакъ не думаю, обернулся онъ быстро на меня;- но вѣдь, согласись ты, то, что она предлагаетъ, невозможно, безумно… Ты согласенъ, что это невозможно? съ какими-то тревожными глазами, вижу, требуетъ онъ отъ меня отвѣта. — Конечно, такъ! не могъ я не согласиться. У него лицо повеселѣло. — То-то, говоритъ, — а потому у меня одна надежда — время! Она успокоится, привыкнетъ къ разлукѣ… И ни вздоха. Словно онъ даже радъ былъ этой мысли, что она привыкнетъ… — Э, э, думаю себѣ,- вода, видно, на убыль пошла! И стало мнѣ ужасно досадно за эту бѣдную женщину: томится она теперь, милая, и слезы льетъ украдкой отъ мужа по этомъ молодцѣ, а онъ въ то же время… Однако я и его зналъ, — онъ цѣлый годъ добивался ея, и затѣмъ, еще такъ недавно, такъ горячо любилъ, такъ тосковалъ, когда она уѣзжала весною… Странно!.. Притомъ это былъ не вѣтреный, не Мысль одна какъ молнія блеснула у меня въ головѣ. — Мирра! проговорилъ я себѣ. А Мѣсяца три предъ этимъ, только-что мы изъ лагеря вернулись, пріѣхала изъ-за границы поселиться въ Петербургѣ одна двоюродная сестра моя, Маргарита Павловна Оссовицкая. Была она меня старше лѣтъ на пятнадцать, вышла замужъ рано и жила съ тѣхъ поръ то въ провинціи, то въМосквѣ. Я, признаюсь, едва помнилъ о ея существованіи, когда въодинъ прекрасный Божій день получилъ отъ нея записку, въкоторой она, "въ качествѣ ближайшей родственницы", извѣщала меня о своемъ пріѣздѣ и полушутливо, полунастоятельно вытребывала меня въ себѣ немедленно. "Провинціальная кузина", да къ тому же не молодая, — въ этомъ, вы понимаете, не могло быть ничего заманчиваго для "блестящаго кавалергарда", какимъ я почиталъ себя, да и какимъ — теперь, подъ старость, можно въ этомъ признаться, я и дѣйствительно былъ въ ту пору. Я кинулъ, поморщившись, записку ея на столъ, — но въ то же время припомнилось мнѣ, какъ однажды, въ раннемъ моемъ дѣтствѣ, эта самая Маргарита Павловна ублажала покойнаго отца моего, собиравшагося меня высѣчь за какую-то крупную шалость. "Такъ вотъ за это тотчасъ же и пойду къ ней!" рѣшилъ я великодушно, надѣлъ каску и отправился. Жила она на Сергіевской, въ двухъ шагахъ… Велѣлъ о себѣ доложить. Выбѣгаетъ во мнѣ на встрѣчу еще свѣжая, круглая, съ веселыми глазами и веселыми ямочками на румяныхъ и крѣпкихъ какъ яблоко щекахъ, сорокалѣтняя барыня, безъ чепца и въ какомъ-то распашномъ капотѣ и прямо кидается цѣловать меня. Само добродушіе — и самъ Саратовъ! И вотъ-съ у этого самаго Саратова была дочь — Мирра… Вы всѣ, воскликнулъ на этомъ мѣстѣ Дмитрій Иванычъ, — вѣрующіе въ одни "физіологическіе законы организмовъ", объясните мнѣ; пожалуста, какими чудесами у такихъ матерей, какъ Маргарита Павловна, могутъ рождаться такія созданія, какова была Мирра? Ни единой, ни внѣшней, ни внутренней, черты сходства не существовало между ними. У круглолицей, черноглазой и курносой кубышки, хохотуньи и сплетницы, дочь была стройная, блѣдноокая и словно вся ушедшая въ себя дѣвушка, полная неизъяснимой и какой-то таинственной прелести. Кто видѣлъ ее хотъ однажды, тотъ не могъ уже забыть выраженія ея загадочныхъ, будто туманомъ подернутыхъ, глазъ, неожиданно поднимавшихся на тебя въ иныя минуты съ какою-то дѣвственно вызывающею смѣлостью и упорно затѣмъ глядѣвшихъ до тѣхъ поръ, покаты самъ невольно не опускалъ своихъ вѣкъ… Этотъ взглядъ ея, да ея необыкновенные орѣховаго цвѣта волосы, тяжесть которыхъ словно придавливала книзу ея маленькую голову, — ихъ нельзя было забыть, повторяю. — А вѣдь, ей-же-ей, моя дочь! хохотала Маргарита Павловна, сама указывая на это несходство дочери съ ней, — она съ первой же минуты начала со мною обращаться какъ съ ближайшимъ родственникомъ, выбалтывая все, что у нея было на душѣ:- отъ меня и отъ Петра Петровича покойнаго, и другихъ дѣтей никого у насъ и не было съ тѣхъ поръ. А онъ, помнишь, мущина былъ, что говорятъ у насъ мужики, — Выдать замужъ Мирру — спала и видѣла ея мать; для этого и въ Петербургъ пріѣхала жить. "Выбору больше, говорила она, — пусть себѣ по сердцу найдетъ, а мнѣ ничего другаго и не нужно: состоянія хватитъ у нея и на двоихъ, и одного только молю Бога, чтобы хорошій человѣкъ былъ. А пока пусть повеселится"… Но Мирра была не даромъ И какъ хорошо было у нихъ Не знаю, но и теперь, какъ живые, свѣтятся предо мною эти странные, фатидическіе глаза… Вся эта, какъ выражаются теперь, "обстановка", эта "деревня посередь самого Петербурга", какъ говорилъ я себѣ тогда, нравилась мнѣ сначала лишь какъ контрастъ тому водовороту придворной и свѣтской жизни, въ который погруженъ я былъ до тѣхъ поръ по самое горло. Слушая невинное сплетничанье и полные безконечной любви разсказы румяной "кузины" о дочери, покоясь взглядомъ на чистомъ, строгомъ обликѣ Мирры, я отдыхалъ отъ всѣхъ тѣхъ честолюбивыхъ и тщеславныхъ помышленій и разсчетовъ, которыми полна была моя голова, какъ полны были ими тогда, гораздо еще болѣе чѣмъ нынѣ, головы молодыхъ людей моего положенія. Инымъ, уже чуждымъ мнѣ, еще милымъ по старой памяти, но уже пережитыхъ мною и смѣшнымъ, казалось мнѣ тогда, вѣяло въ этомъ деревянномъ домѣ съ его канарейками и ковровыми дорожками… Мы всѣ въ ту пору нѣсколько И вотъ въ это самое время произошелъ у насъ разговоръ съ Гордономъ по поводу письма Натальи Андреевны… Я понялъ все: онъ радъ былъ, что мужъ увозитъ ее въ Римъ, что она не будетъ сюда, что онъ свободенъ… Онъ любилъ Мирру!… За нѣсколько дней предъ этимъ мы возвращались съ нимъ ночью пѣшкомъ отъ Оссовицкихъ. Шли и молчали… — А знаешь, вдругъ заговорилъ онъ, — что эта твоя племянница… — Какая племянница! перебилъ я его досадливо: терпѣть я не могъ эти родственныя клички. Онъ засмѣялся. — Ну, какъ не племянница!.. Да все равно, — Мирра Петровна… — Что Мирра Петровна? Онъ примолкъ опять, какъ бы собираясь съ мыслями… — Она, словно самому себѣ проговорилъ онъ затѣмъ, — она какая-то неуловимая и неосязаемая… какъ сонъ… А кого увлечетъ она, увлечетъ до смерти!… Я именно то же самое думалъ въ ту минуту. Но мнѣ стало досадно, что это думаетъ и говоритъ о ней другой. — Она просто дѣвушка съ плохимъ здоровьемъ, сказалъ я громко, — нервна, и притомъ балована съ дѣтства… — Нѣтъ, закачалъ головою Гордонъ, — она — Нѣтъ, не читалъ… — Ну, вотъ тамъ… Я тебѣ пришлю книгу, она у меня есть! заключилъ онъ, какъ-то обрывая вдругъ, и мы разошлись по своимъ квартирамъ. И я тогда, въ ту же минуту, не догадался! Но я былъ такъ увѣренъ въ любви его къ Я вспомнилъ еще: Съ мѣсяцъ тому назадъ, Гордонъ просилъ меня велѣть вставить разбитое имъ какъ-то стекло на миніатюрномъ портретѣ Натальи Андреевны, который онъ носилъ съ первыхъ дней ихъ связи на груди, въ золотомъ медальонѣ, привѣшенномъ къ цѣпочкѣ креста. Надо было поручить это какому-нибудь темному ювелиру, который никакъ не могъ бы знать, кто изображенъ на портретѣ. Порученіе это я исполнилъ въ тотъ же день, но Гордона дома не было, когда я привезъ медальонъ обратно; я положилъ его въ себѣ въ столъ и забылъ о немъ. И вотъ уже цѣлый мѣсяцъ лежитъ онъ у меня въ столѣ, а онъ о немъ и не спрашиваетъ… — Леонидъ, сказалъ я, выдвигая ящикъ, — а стекло давно вставлено. Онъ остановился посреди комнаты и уставился на меня, какъ бы не понимая, о чемъ я говорю. — Ахъ, да! воскликнулъ онъ наконецъ и слегка покраснѣлъ, — взялъ медальонъ и, не кинувъ даже взгляда на него, поспѣшно сунулъ его въ карманъ рейтузъ. — Бѣдная Наталья Андреевна, сказалъ я нарочно, — а какъ она тебя любитъ! Онъ — ни слова! Прошелся еще раза два по комнатѣ, толкнулся въ двери и ушелъ въ себѣ. Сомнѣнья для меня не оставалось. Точно ножомъ рѣзало меня по сердцу… А Мирра, — Мирра что же? допрашивалъ я себя. Тысячи мелочей, пропущенныхъ мною доселѣ безъ вниманія, воскресали въ моей памяти. Во-первыхъ, ея туманные глаза, какъ будто потемнѣли за послѣднее время, — да, синѣе, глубже стали, — я это замѣтилъ недавно и пораженъ былъ этимъ, помню; въ ихъ зрачкахъ теперь переливались какія-то горячія струйки, что-то Нѣтъ, и съ этой стороны у меня не могло оставаться сомнѣній!.. |
||
|