"Хоксмур" - читать интересную книгу автора (Акройд Питер)

8

Хоксмуру сдирали кожу со спины, он дергался, попавшись в ловушку, пока не закричал во сне, и крик превратился в звонок телефона рядом. Он застыл в скрюченной позе, потом снял трубку и услышал сообщение: «У церкви найден мальчик. Тело не тронуто. Выслана машина». Мгновение он не мог понять, в каком доме, в каком месте, в каком году проснулся. Как бы то ни было, выбираясь из постели, он ощутил неприятный вкус во рту.

Оказавшись в теплой машине, он стал обдумывать, какие служебные обязанности ему предстоит выполнить; проезжая мимо Св. Георгия, Блумсбери, он размышлял насчет фотоснимков, которые потребуется сделать, — нужно зафиксировать и положение тела, и каждую складку одежды, а также все, что зажато в руках, и то, что вытекло изо рта; когда он ехал по Хай-Холборну, пересекая Холборнский виадук, мимо статуи Кристофера Рена, из полицейского радиопередатчика раздался неразборчивый шум — три всплеска, будто осветивших на миг лицо водителя; когда машина двигалась по Ньюгейт-стрит, он выбирал масштаб изображения и подробных зарисовок, которые ему понадобятся, но, пока смотрел на спину водителя, в голову ему опять пришли обрывочные фразы из недавнего сна, и он беспокойно заерзал на сиденье; когда они проезжали по Энджел-стрит, вспыхнули стекла какой-то фирмы, успев поймать утреннее солнце, прежде чем оно скрылось за облаком, и в их поверхности он увидел отражения других зданий, а оказавшись на Сент-Мартинз-ле-гранд, вспомнил некие слова, но без сопровождающей их мелодии: «Охраняет по ночам, по ночам, по ночам…»

И вот теперь, когда машина въехала на Чипсайд, а затем на Паултри, наполняя улицы эхом сирены, Хоксмуру удалось сосредоточиться на тех предметах, которые ему скоро предстояло отыскивать: волокна, волосы, пепел, горелая бумага, возможно, и оружие (хотя ему было известно, что на самом деле никакого оружия он не найдет). В таких случаях, как этот, ему нравилось считать себя исследователем, даже ученым, поскольку настоящее понимание каждого дела приходило к нему именно так: в результате подробного изучения, за которым следовали логические выводы. Он гордился своим знанием химии, анатомии и даже математики — эти дисциплины помогали ему находить решение в ситуациях, перед которыми пасовали другие. Ведь, как ему было известно, даже во время экстраординарных событий действуют причинно-следственные связи, и он мог, например, разгадать мысли убийцы, подробно изучив оставленные им отпечатки ног, — не то чтобы вживаясь в его образ, но руководствуясь принципами разума и методичной работы. Исходя из того, что длина обычного мужского шага равна двадцати восьми дюймам, Хоксмур установил, что шаг поспешный составляет около тридцати шести дюймов, а при беге достигает сорока. Основываясь на этих объективных данных, он способен был сделать выводы о том, что владело человеком: паника, желание убежать, ужас или стыд; стоило это понять, и люди становились ему подвластны. Все эти соображения занимали его по пути к Св. Мэри Вулнот, позволяя справиться с нарастающим возбуждением при мысли о том, как он будет осматривать тело и впервые окажется внутри этого преступления.

Но, подойдя к углу Ломбард-стрит и Кинг-Уильям-стрит, он первым делом увидел полицейского, державшего белое полотнище, пока фотограф готовил свой аппарат.

— Не надо! — крикнул он, быстро выскочив из машины. — Не надо пока ничего делать! Сейчас же уберите свет! — И жестами отогнал их со ступеней церкви.

Однако на тело он даже не взглянул, а вместо этого остановился на тротуаре перед железными воротами и поднял глаза на церковь: он увидел закругленное окно с кусочками стекла, толстыми и темными, как камушки, а дальше, над ним, — три квадратных окошка поменьше, поблескивающих в осеннем свете. Кирпичи вокруг них потрескались и выцвели, словно облизанные пламенем; взгляд Хоксмура пополз вверх, и шесть обломанных колонн превратились в две толстые башни, которые, подобно зубцам вилки, пригвоздили церковь к земле. Лишь теперь он перевел глаза на мертвого мальчика, распростертого на четвертой ступени из восьми; пока он открывал ворота и приближался к нему, спокойствие его смутили некие запутанные мысли. Несмотря на предрассветный дождик, он снял свой темный плащ и положил его на полиэтиленовую пленку, которую уже успели расстелить.

Мальчик выглядел так, словно он в притворном ужасе широко распахнул глаза, чтобы напугать кого-то из детей, игравших здесь, и в то же время у него был широко раскрыт рот — казалось, он зевает. Глаза еще не потеряли яркости, мускулы не успели расслабиться и превратить их в мутный, застывший символ вечного покоя. Под неотрывным взглядом этих глаз Хоксмуру стало не по себе. Он велел принести рулон липкой ленты, которой пользуются при сборе улик, и наложил кусок ленты на шею мальчика. Наклонившись над телом, он ощутил его запах и потрогал пальцами через ленту. И все же, ощупывая шею, он заставил себя отвернуться и перевел взгляд вверх на каменную табличку с надписью: «Заложена в саксонскую эпоху, последний раз перестроена Николасом Дайером, 1714». Буквы отчасти стерлись от времени, да Хоксмур и не попытался их разобрать. Он быстро поднялся; наверное, капли пота у меня на лице можно принять за дождь, подумал он, отдавая липкую ленту полицейскому.

— На шее ничего нет, — сказал он ему.

Потом он одолел последние четыре ступени и вошел в охваченную безмолвием церковь; там все еще царила темнота, и он сообразил, что окна лишь отражают свет, подобно зеркалу. Кинув взгляд за спину и убедившись, что его никто не видит, он приблизился к купели для крещения в углу, окунул ладони в застоявшуюся воду и потер ими лицо.

У выхода из церкви к нему подошел молодой сотрудник и прошептал:

— Это она его нашла. Так и осталась тут сидеть, пока полицейского не увидела.

Он кивал в сторону рыжеволосой женщины, сидевшей на старом камне во дворике, прямо за воротами. Хоксмур, будто не обратив на нее внимания, поднял глаза на боковую стену церкви, выходившую на Кинг-Уильям-стрит.

— Что тут эти леса делают?

— Раскопки, сэр. Тут раскопки ведутся.

Хоксмур ничего не сказал. Потом он снова повернулся лицом к коллеге.

— Вы погодные условия записали?

— Дождь идет, сэр.

— Я понимаю, что дождь идет. Но мне нужна точная температура. Нужно установить, как остывает тело.

Он поднял глаза к небу и почувствовал, как на него, на щеки и открытые глаза, уставившиеся вверх, падает дождь.

По его указаниям место уже отгородили; у ворот церкви и по бокам поставили большие брезентовые ширмы, чтобы скрыть действия полиции от взглядов людей, которые, разумеется, не преминули собраться там, где было совершено преступление. Теперь, удостоверившись, что нужная территория, в центре которой находится тело, в его полном распоряжении, Хоксмур взял на себя руководство операцией во всех деталях. Брюки, носки, свитер и рубашку жертвы тоже обработали липкой лентой; с ботинок соскребли землю, а также взяли образцы почвы поблизости для анализа, после чего ботинки положили в полиэтиленовый пакет. Тело раздели, и теперь, в свете дуговых ламп, оно приобрело яркий оттенок; каждый предмет одежды поместили в отдельный пакет, и Хоксмур сам их маркировал, не доверив этого никому, а после передал ответственному за вещественные доказательства. Взяли пробу из-под ногтей, руки положили в пакеты и запечатали их липкой лентой. Тем временем землю вокруг места преступления прочесывали в поисках волокон, отпечатков ног и пятен; все, что могло представлять даже отдаленный интерес для следствия, заносили в журнал под отдельным серийным номером, а после помещали в обшитый изнутри ящик для перевозки. Пока шла эта работа, Хоксмур, по-прежнему без плаща, несмотря на непрекращающийся дождик, все время что-то негромко шептал; не сведущему в полицейских делах могло показаться, будто этот человек, совершенно обезумев, разговаривает сам с собой в двух футах от трупа — на самом деле Хоксмур наговаривал свои собственные наблюдения на маленький диктофон.

Последней его фразой перед тем, как приехал патологоанатом, было «Больше тут ничего». Врач был человек в теле, невысокий, и все-таки, когда он медленно поднимался по ступеням Св. Мэри Вулнот, от него исходила некая величавость. Он кивнул Хоксмуру и, пробормотав «Да, вижу, вижу», опустился на колени рядом с трупом и раскрыл коричневый чемоданчик. Секунду он медлил, пальцы его подрагивали.

— Извините, что так рано вас поднял, — начал было Хоксмур, но тот уже вытащил нож и одним быстрым движением вскрыл брюшную полость; затем приложил к печени мертвого ребенка термометр и откинулся назад посмотреть на свою работу. Потом, едва слышно насвистывая, поднялся на ноги, чтобы поговорить с Хоксмуром.

— Вам, наверное, и без моих разъяснений все понятно?

— Да, сэр, спасибо. Но в конце мне от вас все-таки понадобится время.

— Время, как известно, не ждет. — Он отступил назад и посмотрел на обломанные колонны. — Красивая церковь, правда? Нынешние так строить не умеют… — Голос его затих, он снова переключил свое внимание на тело.

— Не знаю, сэр, кого вы понимаете под «нынешними».

Но тот уже снова стоял на коленях, моргая, — это внезапно отключили дуговые лампы. Им почему-то было неловко друг с другом, и Хоксмур, пока патологоанатом ждал, когда можно будет повторно измерить температуру, отправился за брезентовые ширмы, на ту сторону улицы, к Паултри. Оттуда, с угла, фасад церкви был виден ему полностью. Хоксмур и прежде проходил здесь, но ни разу не рассматривал фасад, и теперь он поражал своей несообразностью в этом окружении, несмотря на то, что был зажат другими зданиями, которые чуть ли не скрывали его целиком. Хоксмуру пришло в голову, что мало кто из проходивших мимо этих стен принимал их за церковные, и в результате здание при всех своих размерах ухитрилось исчезнуть из виду. И для него, лишь теперь, после этой смерти, церковь выступила на первый план ясно и четко, такой, какой ее, должно быть, видели впервые после появления. Хоксмур не раз замечал, что в первые мгновения, когда он обнаруживал труп, все предметы вокруг него, секунду поколыхавшись, становились нереальными: деревья, поднимающиеся над телом, спрятанным в лесу, течение реки, выбросившей тело на берег, машины или кусты на пригородной улице, где убийца бросил жертву, — в таких случаях обычно казалось, будто все эти вещи внезапно лишились своего значения, словно галлюцинация. Но церковь перед лицом смерти сделалась больше, отчетливее.

Он зашагал обратно к ступеням, и патологоанатом на минуту отвел его в сторону; затем он подозвал остальных сотрудников.

— Ситуация следующая, — тихо объяснял он, глядя, как над домами встает солнце, — тело можно отвезти в морг, где профессор произведет вскрытие. А сейчас хотелось бы получить информацию о любых обнаруженных здесь фактах, которые могут представлять интерес для профессора.

Он взглянул туда, на труп: к каждому запястью и лодыжке были привязаны бирки, тело поместили в полиэтиленовый пакет, который запечатали со всех сторон, а потом, завернув в непрозрачную простыню, отнесли сперва к носилкам, а после к полицейскому грузовичку, припаркованному на углу Ломбард-стрит. Когда тело проносили через небольшую толпу, собравшуюся тут, несколько женщин заплакали, то ли от жалости, то ли от страха; какая-то девочка попыталась коснуться края простыни, но один из полицейских, шедших с носилками, грубо оттолкнул ее руку. Хоксмур смотрел на все это и улыбался, а потом обернулся к рыжеволосой женщине, которая нашла тело.

Теперь он наблюдал за ней с некоторым интересом: она сидела у изгороди старой церкви; думая, что среди всей этой суеты на нее никто не обращает внимания, она вытащила из сумочки карманное зеркальце и стала приглаживать волосы, слегка поворачиваясь то так, то эдак. Потом она поднялась, и он заметил, что от сырого камня на ее платье сзади осталось большое пятно. Интерес Хоксмура к ней объяснялся тем, что он всегда изучал реакцию тех, кто натыкался на труп человека, погибшего насильственной смертью; правда, большинство в таких случаях просто убегали, словно желая защитить себя от агонии и разложения, которые исходят от тела убитого. Он полагал, что даже тот, кто просто наткнулся на тело, способен сыграть роль в его судьбе, а кроме того, может испытывать чувство вины — ведь именно эта находка довела дело до конца. Но эта женщина осталась. Он подошел к сотруднику, который ее допрашивал.

— Удалось вам от нее добиться чего-нибудь?

— Кое-чего удалось, но немного. Она ничего не знает, сэр.

— И я ничего не знаю. Что насчет времени?

— Про время, сэр, она помнит только, что дождь шел.

Хоксмур снова взглянул на женщину; теперь, стоя ближе к ней, он заметил, что челюсть у нее несколько отвисает и что она неотрывно, пристально смотрит на две церковные башни с недоуменным выражением. Тут он понял, почему она не убежала, а осталась стеречь тело убитого мальчика, пока не пришел кто-то другой.

— Она вообще не понимает, сколько времени, сэр, — добавил сотрудник, когда Хоксмур направился к женщине.

Он приблизился к ней медленно, чтобы не напугать.

— Ну что, — произнес он, подойдя к ней. — Значит, когда вы его нашли, дождь шел?

— Дождь? И шел, и не шел. — Она пристально посмотрела ему в лицо, и он отпрянул.

— А сколько времени было? — спросил он мягко.

— Времени? Времени не было, при чем тут это.

— Понятно.

И тут она рассмеялась, словно он рассказывал ей какую-то неимоверно веселую шутку.

— Я тебя вижу, — сказала она и подтолкнула его рукой.

— А его вы видели?

— Он был рыжий, вот как я.

— Да, у вас красивые волосы, рыжие. Мне очень нравятся. Не разговаривал он с вами?

— Он-то? Он мало говорил. Не знаю, чего.

На мгновение Хоксмур подумал: а что, если она имеет в виду мальчика?

— И что же он делал?

— Он вроде бы как шевелился, ну, понимаете, нет? А потом не шевелился. Как эта церковь называется?

Он не мог вспомнить и в панике крутнулся, чтобы посмотреть; когда он снова обернулся, она копалась в сумочке.

— Ну что, Мэри, — сказал он. — Скоро, надеюсь, еще увидимся?

На этом она заплакала, и он, смущенный, зашагал от нее прочь, к Чипсайду.

Инстинкт обычно подсказывал ему, сколько времени может уйти на расследование, но в этот раз было не так. С трудом переводя дыхание, он внезапно увидел себя таким, каким его, должно быть, видели другие, и поразился невыполнимости стоящей перед ним задачи. Это событие, смерть мальчика, не было простым, потому что не было единственным, и если двинуться назад, медленно прокручивая время в обратном направлении (но есть ли у него направление?), яснее оно не становилось. Что, если причинно-следственная цепочка простирается далеко в прошлое, к самому рождению мальчика, в определенном месте и в определенный день, а то и дальше, во тьму позади? И как быть с убийцей, какая последовательность событий заставила его бродить у этой старой церкви? Все эти события были случайными и в то же время связанными, часть картины до того огромной, что объяснить ее было невозможно. Значит, можно выдумать прошлое на основании имеющихся доказательств — но в таком случае разве не станет выдумкой и будущее? Он словно глядел не отрываясь на рисунок-головоломку, из тех, где передний и задний планы образуют совершенно разные картины; на такие вещи нельзя смотреть подолгу.

Он снова вернулся к церкви, где, к своему неудовольствию, увидел поджидающего его Уолтера. Рыжеволосую женщину уводили, и он сказал — громко, так, чтобы она услышала:

— И сколько, интересно, сейчас времени?

— Не знаю, сколько времени, сэр. Мне велели за вами заехать. — В раннем утреннем свете Уолтер выглядел очень бледным. — Мне сказали, вы в оперативный отдел собираетесь.

— Спасибо, что сообщили.

Когда они поехали в сторону Спиталфилдса, Уолтер переключил радио на волну, которую обычно слушала полиция, но Хоксмур нагнулся вперед и крутнул рычажок.

— Слишком много новостей, — сказал он.

— Опять он, сэр? Тот же самый?

— Тот же самый м.о.[57] — Хоксмур сделал ударение на последние две буквы, и Уолтер засмеялся. — Только не хочу пока об этом говорить. Мне нужно время.

Из приемника донеслась мелодия популярной песни, а Хоксмур принялся смотреть в окно: он увидел закрывающуюся дверь, мальчика, роняющего монету на улице, женщину, поворачивающую голову, мужчину, кого-то окликающего. На миг он задумался, почему это происходит сейчас; возможно ли, что мир возникает вокруг него только тогда, когда он его выдумывает, секунда за секундой, а после, стоит ему двинуться дальше, растворяется во тьме, из которой появился, будто во сне? Но тут он понял, что эти вещи существуют на самом деле; они никогда не перестанут происходить и всегда останутся неизменными, такими же знакомыми и постоянно возобновляющимися, как слезы, которые он только что видел на лице женщины.

Уолтера занимал уже другой вопрос.

— Вы в привидения верите, сэр? — говорил он, пока Хоксмур мрачно глядел в окно.

— В привидения?

— Ну да, знаете, в привидения, в духов. — Помолчав, он продолжал: — Я что спрашиваю — просто эти старые церкви. Они такие, ну, старые, в общем.

— Привидений не бывает, Уолтер. — Он нагнулся вперед, выключить звучавшую по радио песню, и со вздохом добавил: — Мы живем в рациональный век.

Уолтер бросил на него взгляд.

— Вы, сэр, не обижайтесь, но у вас голос какой-то слабый.

Хоксмур удивился, поскольку не думал, что его голос можно хоть как-то охарактеризовать.

— Просто устал, — сказал он.

К тому времени, когда они добрались до оперативного отдела в Спиталфилдсе, по-прежнему координировавшего всю следственную деятельность по этим убийствам, там непрерывно звонили телефоны, по комнате расхаживали, перекидываясь фразами и шутками друг с другом, несколько полицейских в форме и в штатском. Присутствие их раздражало Хоксмура: он хотел, чтобы все события происходили не раньше, чем ему станут ясны причины, по которым они должны происходить, и понимал, что ему придется как можно быстрее взять это расследование в свои руки, пока оно не вышло из-под контроля. В одном углу комнаты устанавливали видеосистему; Хоксмур встал перед ней, чтобы произнести речь.

— Леди и джентльмены, — сказал он очень громко. Поднятый ими шум стих, и он, почувствовав на себе их взгляды, совершенно успокоился. — Леди и джентльмены, работать вам предстоит в три смены, во главе каждой смены будет поставлен оперативный сотрудник. Ежедневные совещания… — Свет мигнул, и он на мгновение прервался. — Часто говорят: чем убийство необычнее, тем проще его раскрыть, но я в эту теорию не верю. Тут нет ничего простого, ничего тривиального. Вам, следователям, нужно воспринимать свою работу как сложный эксперимент: смотрите, что остается постоянным, смотрите, что изменяется, задавайте правильные вопросы и не бойтесь неправильных ответов, а главное — полагайтесь на наблюдения и на опыт. Сдвинуть наше расследование с места способны лишь обоснованные выводы.

Одна из сотрудников начала проверять оборудование, которое устанавливали в комнате, и, пока Хоксмур говорил, на экране позади него появлялись разные сцены преступления: Спиталфилдс, Лаймхаус, Уоппинг, а теперь еще и Ломбард-стрит; короткое время его силуэт вырисовывался на фоне изображений церквей.

— Видите ли, — продолжал он, — предрасположенность к убийству существует почти в каждом человеке. Об убийце можно узнать многое по тому, какую смерть он выбирает для своих жертв: человек нетерпеливый убивает поспешно, нерешительный — более медленно; врач использует лекарства, рабочий — разводной ключ или лопату. В данном случае необходимо задаться вопросом: что за человек станет убивать быстро, голыми руками? При этом необходимо помнить о том, что происходит после убийства, какова последовательность событий. Большинство убийц находятся в шоке от своих действий. Они потеют; иногда их охватывает сильный голод или жажда; многие из них в момент смерти испытывают непроизвольные сокращения кишечника, совсем как их жертвы. С нашим убийцей ничего подобного не произошло: он не оставил после себя ни пота, ни испражнений, ни отпечатков. Но во всех случаях верно одно. Убийцы всегда пытаются вспомнить последовательность событий: что в точности они делали непосредственно перед тем, непосредственно после…

И в этом Хоксмур им всегда содействовал — ему нравилось, когда ему поверяли свои секреты те, кто открыл дверь и переступил порог. Он разговаривал с ними мягко, даже застенчиво, чтобы дать понять: он их не судит. Ему хотелось, чтобы во время исповеди они не запинались, но медленно шли по направлению к нему; тогда он, связанный с ними общим знанием, сможет принять их в свои объятия, а приняв, передать в руки судьбы. Когда же они, оставив позади все проявления страха или стыда, сознавались, он испытывал к ним зависть. Он завидовал тому, что они могут уйти от него с легким сердцем.

— …Но сам момент убийства они никогда не помнят. Это убийца всегда забывает; именно поэтому он всегда оставляет улики. Их-то мы с вами, леди и джентльмены, и пытаемся отыскать. Некоторые говорят, что преступление, которое невозможно раскрыть, еще не изобретено. Но кто знает? Возможно, это станет первым. Благодарю вас.

И он остался неподвижно стоять на месте, пока оперативник, отвечавший за утреннюю смену, распределял мужчин и женщин по разным группам. В это время кому-то под ноги попался кот, взятый сюда по принципу «на счастье». Он с визгом выскочил из комнаты, при этом задев правую ногу Хоксмура; тот как раз подходил к Уолтеру, сидевшему за компьютером, не отрывая глаз от клавиатуры.

Уолтер почувствовал его появление у себя за плечом.

— И как вы только без них обходились, сэр, — сказал он, не оборачиваясь. — В смысле, раньше. — Раздался шум, слабый, как биение человеческого сердца, но для Хоксмура не менее тревожный, и по маленькому экрану побежали какие-то буквы и цифры. Уолтер поднял на него глаза в порыве энтузиазма: — Видите, как тут все организовано? Все очень просто!

— По-моему, где-то я это уже слышал, — ответил Хоксмур, подавшись вперед, чтобы посмотреть на имена и адреса тех, кто был осужден или подозревался в сходных преступлениях, а также тех, кто использовал сходный modus operandi — удушение с помощью рук, убийца сидит на теле жертвы или стоит на коленях.

— Но это же гораздо эффективнее, сэр. Представляете, сколько бы нам пришлось мучиться, если бы не это!

Он ввел новую команду, хотя руки его с виду едва шевельнулись над клавиатурой. И все-таки, несмотря на радостное возбуждение, Уолтеру казалось, что сам по себе компьютер лишь отчасти отражает порядок и ясность, к которой он стремился; что совокупность этих зеленых цифирек, слегка посвечивающих даже в утреннем солнце, — не более чем отдаленный намек на бесконечные возможности, которые порождает исчислимый мир за окном. Но каким же ярким выглядел теперь в его глазах этот мир — совсем как лицо, образовавшееся в окошке «фоторобота»: оно помигивало на экране, тени были заштрихованы зеленым, придавая ему сходство с детским рисунком.

— Ага, — произнес Хоксмур, — тут виноваты зеленые человечки.

Потом вся эта информация ему надоела, и он решил, что пора вернуться к Св. Мэри Вулнот и возобновить расследование там. Они добрались туда ближе к полудню, когда осеннее солнце успело изменить структуру церкви, так что она снова показалась ему совершенно незнакомой. Они с Уолтером обходили церковь, направляясь к стене, выходившей на Кинг-Уильям-стрит, и тут он впервые заметил, что позади, между ней и соседним зданием, имеется зазор — пустой участок земли, частично прикрытый каким-то прозрачным материалом. Хоксмур опустил глаза на обнаженную землю, потом отвел взгляд.

— Это, наверное, и есть раскопки? — сказал он.

— По-моему, просто мусор.

Уолтер рассматривал глубокие канавы, небольшие ямы, прикрытые сверху досками, желтую глину, обломки кирпича и камня, которые, судя по всему, беспорядочно зашвырнули на край участка.

— Да, но откуда он взялся? Помните, Уолтер: ибо прах ты, и в прах возвратишься…

Голос его прервался — он обнаружил, что за ними наблюдают. В дальнем углу раскопанного участка стояла женщина, на ней были резиновые сапоги и свитер яркой расцветки.

— Эй, девушка! — крикнул ей Уолтер. — Мы из полиции. Вы что тут делаете? — Его голос, разносясь над свежеразрытой землей, отдавался эхом.

— Идите сюда, сами увидите! — откликнулась она. — Только тут ничего нет! С вечера ничего не трогали! — В подтверждение своих слов она пнула кусок пластикового покрытия, который не сдвинулся с места. — Идите, я вам покажу!

Хоксмур как будто мешкал, но тут на улице из-за угла появилась группа детей, и он внезапно двинулся вниз по металлической лестнице, ведущей на участок. Он нерешительно обходил с краю открытые ямы, вдыхая промозглый земляной запах. Тут, ниже уровня тротуара, было тише, и он, приблизившись к археологу, понизил голос:

— Что вам здесь удалось найти?

— Да так, кремневые обломки, куски кладки. Видите, вот тут канава — это фундамент. — Говоря, она расцарапывала себе ладонь, с которой слезала кожа. — А вот что вам удалось найти?

Этот вопрос Хоксмур решил пропустить мимо ушей.

— Глубоко вы забрались? — спросил он, вглядываясь в темную яму у своих ног.

— Знаете, тут все очень сложно, но вообще-то мы уже до шестого века дошли. Это настоящая сокровищница. По-моему, тут хоть до бесконечности копай.

Опустив глаза на то, что казалось ему свежераскопанной землей, Хоксмур увидел собственное лицо, глядящее на него из пластикового покрытия.

— Вы хотите сказать, вот это — шестой век? — спросил он, указывая на свое отражение.

— Да, именно. Но, знаете, ничего особенно удивительного в этом нет. Тут всегда церковь стояла. Всегда. И найти можно еще много чего.

В этом она была уверена — время виделось ей отвесной скалой, по которой она иногда спускалась во сне.

Хоксмур опустился на колени рядом с ямой; взяв кусок земли и потерев его между пальцами, он представил себе, как проваливается сквозь столетия, чтобы в конце обратиться в прах или глину.

— Не опасно это? — сказал он наконец. — Так близко к церкви копать?

— Почему опасно?

— Ну, упасть может.

— На нас? Нет, в наши дни такое произойти не может.

К ним присоединился Уолтер, перед тем изучавший деревянные опоры, на которых держалась церковь.

— В каком смысле — в наши дни? — спросил он у нее.

— А, это мы тут недавно скелет нашли. Вас он вряд ли заинтересует.

Но Уолтер заинтересовался.

— Где вы его нашли?

— Вот там, рядом с церковью, где трубы проложены. Они, кстати, тоже довольно новые оказались.

Хоксмур взглянул в направлении, куда она указывала, и увидел землю цвета ржавчины. Он отвернулся.

— Новые — это как? — не отставал от нее Уолтер.

— Лет двести-триста; мы еще не закончили анализировать. Наверно, рабочий какой-нибудь погиб, когда церковь перестраивали.

— Ну да, — сказал Хоксмур. — Тоже версия, а лишняя версия еще никому не мешала.

На этом он предложил Уолтеру идти — время поджимало, — и они поднялись на улицу, где снова услышали шум движения. Он поднял глаза на здание какой-то фирмы на другой стороне и увидел людей, перемещавшихся туда-сюда в комнатках, где горел свет.

Уолтер задержался поговорить с полицейскими, которые все еще методически прочесывали место, где произошло само убийство; пока он с ними беседовал, Хоксмур заметил бродягу, стоявшего на коленях на углу Поупс-хэд-элли, напротив северной стены Св. Мэри Вулнот. Поначалу ему показалось, будто тот молится на церковь, но потом Хоксмур понял, что, хотя тротуар еще не просох после утреннего дождя, человек заканчивает что-то рисовать на нем белым мелом. Он медленно перешел дорогу и остановился рядом со стоящим на коленях; секунду он с ужасом глядел на его волосы, до того спутанные, что напоминали плитку табака. Бродяга нарисовал фигуру человека, приложившего к правому глазу цилиндрический предмет, в который тот смотрел, словно в подзорную трубу, хотя это вполне могло оказаться куском пластмассы или просфорой. Сперва он не обратил внимания на Хоксмура, а затем поднял глаза, и они уставились друг на друга. Хоксмур собирался что-то сказать, но тут его окликнул Уолтер, подзывая к машине.

— Надо обратно ехать, — говорил он, когда Хоксмур подошел к нему. — Они кого-то нашли. Кто-то сознался.

Хоксмур трижды провел рукой по лицу.

— Не может быть, — пробормотал он. — Не может быть. Еще рано.

Молодой человек сидел, опустив голову, в тесной приемной; стоило Хоксмуру увидеть его руки, маленькие, с обкусанными до мяса ногтями, как он понял: это не тот.

— Моя фамилия Хоксмур, — сказал он, — я расследую это дело. Вы внутрь не пройдете? — Он открыл дверь в комнату для свидетелей. — Проходите. Садитесь вот сюда. Как вы тут, мистер Уилсон? Хорошо вас тут встретили?

Раздался неразборчивый ответ, который Хоксмур даже не попытался расслышать; человек сел на деревянный стульчик и начал покачиваться, словно пытаясь успокоиться. В этот момент Хоксмуру расхотелось продолжать — ему не хотелось входить в эту камеру пыток и осматриваться внутри.

— Я должен задать вам несколько вопросов, — произнес он очень тихо, — по поводу убийства Мэттью Хэйса, тело которого было найдено у церкви Св. Мэри Вулнот около пяти тридцати утра в субботу двадцать четвертого октября. Последний раз мальчика видели живым в пятницу двадцать третьего октября. Вы явились с повинной. Что вам известно про его смерть?

Пока двое мужчин смотрели друг на друга через стол, вошел Уолтер с записной книжкой.

— Что мне говорить? Я им уже рассказал.

— Ну, а теперь мне расскажите. Не торопитесь. Времени у нас много.

— Времени на это не потребуется. Я его убил.

— Кого вы убили?

— Мальчика. Не спрашивайте почему.

И он снова опустил голову, но в наступившей тишине взглянул на Хоксмура, словно умоляя, чтобы тот заставил его продолжать, заставил сказать еще что-нибудь. Он сидел, сгорбившись, наклонившись вперед, потирая руки о колени, и в это мгновение Хоксмуру открылись мысли этого человека: ему представился рой мошкары, запертый в пустой комнате, дергающийся то в одну сторону, то в другую, безуспешно пытаясь вырваться.

— Но я все-таки хочу спросить вас: почему? — мягко произнес он. — Мне надо знать, почему, Брайан.

Он никак не прореагировал на то, что Хоксмуру известно его имя.

— А что я могу поделать? Как есть, так и есть. Ничего не поделаешь. Как есть, так и есть.

Хоксмур изучал его: увидел, что его пальцы, сжатые в кулаки, пожелтели от никотина; увидел, что его одежда ему мала; увидел сонную артерию, пульсирующую на шее, и подавил желание ее коснуться. Потом спросил без тени интереса:

— И как же вы обычно действуете в подобных случаях, когда появляется такая возможность?

— Просто ловлю их, убиваю, и все. Так надо.

— Так надо? Довольно категоричное утверждение, не находите?

— Не знаю, почему. Вам виднее…

Он собирался было что-то добавить, но тут впервые заметил, что за спиной у него стоит Уолтер, и осекся.

— Продолжайте, Брайан. Может, вам воды принести? — Хоксмур резким жестом велел Уолтеру выйти. — Продолжайте, я слушаю. Тут никого нет, только мы вдвоем.

Но момент был упущен.

— Это вам решать, что дальше делать. — Молодой человек сосредоточил взгляд на небольшой трещине на полу. — Я вам сообщил, а уж дальше это не моя ответственность.

— Ничего нового вы мне не сообщили.

— Значит, вы и так все знаете.

Это явно не был убийца, которого разыскивал Хоксмур; обычная история — сознавались, как правило, те, кто ни в чем не виновен. В ходе множества расследований Хоксмуру попадались такие, что обвиняли себя в преступлениях, ими не совершенных, и требовали, чтобы их забрали, пока они не причинили нового вреда. Подобные люди были ему знакомы, он узнавал их сразу же, хотя выдавали их, пожалуй, лишь легкое подергивание глаза или неловкий шаг, каким они перемещались по миру. Обитали они в комнатках, куда Хоксмура порой вызывали: комнатки, где стоят кровать и стул, и больше ничего, комнатки, где закрывают дверь и начинают разговаривать вслух, комнатки, где сидят целыми вечерами и ждут ночи, комнатки, где пристально смотрят на свою жизнь в приступах слепой паники, а за ней — ярости. И порой, встречая таких людей, Хоксмур думал: вот что меня ждет, я стану как они, потому что заслуживаю этого — быть как они; сейчас мне в этом мешает лишь незначительное стечение обстоятельств. Он заметил, что щека молодого человека быстро дергается, и этот нервный тик напомнил ему угольки, которые то затухают, то снова вспыхивают, когда на них подуешь.

— Но ведь вы мне ничего не сообщили, — услышал он собственный голос. — Я хочу, чтобы вы рассказали мне, что произошло.

— Как же я могу сознаться, если вы мне не верите?

— Нет, я вам верю. Продолжайте. Давайте-давайте. Что же вы остановились?

— Я шел за ним следом, пока не убедился, что он один. Это было рядом с той улицей, в общем, которая в газете. Он знал, что я за ним пришел, только что он мог сказать? Просто посмотрел на меня, и все. Кто ему вообще дал право жить? Я бы ничего не имел против такой смерти, если бы кто-нибудь взял и вот так, сразу — понимаете, о чем я?

— Да, я понимаю, о чем вы. Сколько человек вы убили, Брайан?

И человек улыбнулся; в этот момент вошел Уолтер со стаканом воды.

— Столько, что вам и не догадаться. Много, вот сколько. Я это даже во сне умею.

— А что церкви? О них вам известно что-нибудь?

— Какие церкви? Нет никаких церквей. Во сне их нет.

Хоксмур начинал злиться на него.

— Чушь какая-то, — сказал он. — Полная чушь. Вы сами разве не понимаете, какую чушь несете? — Человек повернулся к Уолтеру, протянув руку за стаканом воды, и тут Хоксмур заметил у него на шее несколько багровых рубцов — дело его собственных рук. — Можете идти, — сказал он ему.

— Как так — идти? Вы что, разве не хотите меня задержать?

— Нет, мистер Уилсон, в этом нет необходимости.

Смотреть в глаза человеку он не мог, поэтому встал, чтобы выйти из комнаты; Уолтер последовал за ним, улыбаясь.

— Домой его отправьте, — сказал Хоксмур констеблю у входа. — Или оштрафуйте за то, что полицию от дел отрывает. Делайте с ним, что хотите. Мне он не нужен.

Все еще злой, он вошел в оперативный отдел и обратился к одному из сотрудников:

— Что-нибудь новое есть у вас?

— Есть кое-какие показания, сэр.

— Вы хотите сказать, что нашлись свидетели?

— Ну, в общем, сэр, скажем так…

— Нет, с вашего позволения, давайте так говорить не будем.

— Я хочу сказать, поступили заявления, которые мы сейчас проверяем.

— Так давайте сюда, я посмотрю.

Ему дали пачку фотокопий, Хоксмур быстро проглядел каждую: «Около полуночи свидетель увидел высокого человека с седыми волосами, шедшего по Ломбард-стрит… свидетельница заявляет, что в три часа ночи слышала спор — один голос низкий, один высокий, — доносившийся из района церкви. Один человек был, судя по голосу, пьян… Затем, спустя приблизительно тридцать минут, он увидел невысокого, полного человека, поспешно идущего по направлению к Грейсчерч-стрит… Она слышала, как около одиннадцати вечера на Чипсайде пел какой-то мальчик… Он увидел человека среднего роста, одетого в темное пальто, который пытался открыть ворота Св. Мэри Вулнот… потом она услышала слова „Пошли домой“. Времени свидетельница не знает». Ни одно из этих так называемых показаний Хоксмура не заинтересовало. Люди из толпы довольно часто приходили с подобными заявлениями и описывали нереальных персонажей, приобретавших в их рассказах дополнительные черты в стиле газетных заметок. Бывали даже случаи, когда несколько человек сообщали о том, что заметили одну и ту же личность; могло показаться, будто набор галлюцинаций способен породить собственный объект и выпустить его на улицы Лондона, чтобы он там покружил. Хоксмур знал: если устроить реконструкцию преступления у церкви, появятся новые люди с собственными версиями относительно времени и происшествия; тогда само убийство потеряет очертания и вообще всякое отношение к делу, превратившись в плоское поле, на котором остальные изображают свои собственные фантазии об убийце и жертве.

К нему подошел тот же оперативник, на этот раз несколько смущаясь:

— Тут еще обычная почта, сэр. Ее тоже посмотрите?

Хоксмур кивнул, вернул пачку свидетельских заявлений и склонился над новой кипой бумаг. Там тоже были признания, письма от людей, объяснявших в мельчайших подробностях, что бы они хотели сделать с убийцей, когда его поймают (по какой-то случайности некоторые из них заимствовали меры из его собственного репертуара). Хоксмур привык к подобным посланиям, ему даже нравилось их читать — в конце концов, чужое воображение, выставляемое напоказ, способно производить забавный эффект. Но были и другие письма, менее прочувствованные, которые не переставали его злить: так, один из пишущих требовал более развернутой информации, а другой предлагал советы. Известно ли полиции, читал он, что дети часто убивают других детей; не кажется ли им, что неплохо было бы допросить школьных приятелей бедного мальчика? Будьте с ними построже, дети постоянно врут! Еще один из пишущих спрашивал, не было ли тело искалечено, и если да, то каким образом? Он положил лист и уставился на стену перед собой, покусывая при этом ноготь большого пальца. Когда он снова взглянул на свой стол, внимание его привлекло другое письмо. На разлинованном листе сверху была напечатана фраза «не забыть», вызывая предположение, что его вырвали из блокнота для заметок. Там были нарисованы четыре крестика: три из них образовывали вместе треугольник, а четвертый помещался немного в стороне, так что все сооружение напоминало стрелу:

Фигура была Хоксмуру знакома; внезапно он сообразил, что если принять каждый крестик за условный значок, обозначающий церковь, то перед ним схема местоположения преступлений: Спиталфилдс — вершина треугольника, Св. Георгий-на-Востоке и Св. Анна — концы основания, а к западу — Св. Мэри Вулнот. Под этим было нацарапано карандашом: «Знайте, что обо мне заговорят». А затем шла еще строчка, выведенная так слабо, что Хоксмур едва разобрал ее: «Дай умереть малым сим». Затем он перевернул лист и вздрогнул, увидев картинку: человек, стоящий на коленях, к правому глазу приложен белый диск — это был рисунок, который на его глазах выходил из-под руки бродяги поблизости от Св. Мэри Вулнот. Под ним было написано печатными буквами: «ВСЕЛЕНСКИЙ АРХИТЕКТОР». Размышляя об этом, он потихоньку сунул письмо в карман.

— Ну, и что вы об этом думаете? — Такой вопрос задал он Уолтеру позже, когда они сидели вместе в кабинете Хоксмура, разглядывая знак в форме стрелы, лежавший теперь на столе между ними.

— Да ничего не думаю, вообще-то. Если компьютер…

— А бродяга?

Это Уолтера озадачило.

— Может, это один и тот же человек рисовал. А это его знак, этого бродяги: «Надежды нет» или что-нибудь такое. Давайте я на экспертизу отдам?

— А одного бродягу убили. Тут может быть какая-то связь.

Хоксмур видел, как образуется некая схема, но ее неясность раздражала его.

— Насколько я понимаю, сэр…

— Насколько вы понимаете, Уолтер, расскажите мне, что же вы понимаете.

Это его обескуражило.

— Я просто хотел сказать, сэр, что тут необходимо рассуждать логически.

— Ну да, разумеется, логически. В таком случае расскажите мне логически. Откуда ему известно про церкви?

— Может, эти крестики вовсе не церкви.

Хоксмур не обратил на его слова никакого внимания.

— Я ни разу не говорил про церкви. Никому из посторонних. Конечно, это церкви — что же еще.

Это последнее замечание было снова обращено к Уолтеру. Тот неловко заерзал под взглядом Хоксмура, пытаясь придумать какую-нибудь конструктивную реплику.

— А тот бродяга там правда был?

— Да, Уолтер, был, это я точно знаю. Это меня и беспокоит.

Когда Хоксмур уходил с работы, стоял туманный вечер, и вокруг почти полной луны образовался круг розоватого света. Он пошел вверх по Уайтхоллу, потом свернул вправо, на Стрэнд, заметив в тот самый момент, как его дыхание смешивается с туманом. Позади него раздалось: «Я лишнего наговорил!», но, повернув голову, он увидел только двоих детей, идущих в его сторону по вечернему холоду. Они пели:

Но это ему, видимо, почудилось, потому что вслед за тем он услышал: «Подайте старому Гаю!»[58] Заглянув в коляску, которую двое детей везли перед собой, он увидел соломенное чучело с раскрашенным лицом.

— Что вы с этим делать собираетесь? — спросил он, бросив три мелкие монеты в протянутую руку одного из детей.

— Жечь его будем.

— Лучше погодите, пока не надо. Погодите.

И он пошел дальше. Свернув на Кэтрин-стрит, он решил, что слышит за спиной звук шагов, принадлежащих кому-то одному. Он быстро обернулся со вздохом, но увидел лишь толчею вечерних прохожих; шли они, наклонившись вперед. Потом, пройдя немного дальше, он опять услышал те же шаги, громче отдававшиеся эхом в тумане. «Ты у меня попляшешь», — прошептал он и зашагал быстрее, резко свернул на Лонг-эйкр, перешел улицу среди множества машин, выезжавших с Сент-Мартинз-лейн, и рванул дальше по окрестным переулкам. Обернувшись в следующий раз, он улыбнулся — больше его никто не преследовал.

На самом деле за ним ходил Уолтер. Поведение начальника начинало его тревожить, в немалой степени потому, что он был связан с Хоксмуром, и его собственные взлеты и падения несомненно зависели от репутации последнего. На работе были люди, считавшие Хоксмура «несовременным», даже «безнадежно отставшим от жизни»; именно для того, чтобы заткнуть рот тем, кто так говорил, Уолтер и пытался заинтересовать его компьютерной техникой. Но странность поведения Хоксмура в последние дни: его неожиданные приступы ярости и не менее внезапные погружения в молчание, его привычка уходить куда-нибудь в одиночку, словно совсем отстраняясь от дела, — все это, в сочетании с явной неспособностью хоть как-то продвинуться в расследовании убийств, вызывало у Уолтера определенное беспокойство. Он полагал, что Хоксмура мучают личные проблемы и что тот, вероятно, пьет. Предприимчивости Уолтеру было не занимать; пристальное наблюдение за Хоксмуром представлялось ему единственным способом удовлетворить свое любопытство по поводу этих вещей и в конечном счете обезопасить собственную карьеру. И Хоксмуру не удалось, как он полагал, уйти от преследователя. Он вернулся в свою квартиру на Грейп-стрит и там, стоя перед окном, вспомнил песенку, которую только что слышал. Уолтер все это время смотрел на него снизу, с любопытством изучая его бледное лицо.