"Тогда в Египте... (Книга о помощи СССР Египту в военном противостоянии с Израилем)" - читать интересную книгу автора (Филоник Александр)

А.В.Ена Защищая небо над Египтом

Египет… Всегда, когда я произношу это слово, в моем воображении возникает страна знаменитых египетских пирамид, бескрайних песков Ливийской пустыни, величавого Нила.

В те далекие школьные годы, когда мы по учебнику истории «проходили» Египет, я и мысли не допускал, что когда-нибудь в своей жизни попаду в эту экзотическую страну, лицом к лицу встречусь с ее достопримечательностями. И уж ни за что бы не поверил, если бы мне тогда сказали, что ты, Андрей Васильевич, будешь учить египетских летчиков летать на новом типе советского истребителя-бомбардировщика. Но судьба распорядилась именно так…

В один из солнечных дней июня 1972 года я с семьей на своей «Волге» только что возвратился из бухты Шамора (недалеко от Владивостока), где мы чудесно провели выходные дни. В те годы подобного рода выезды на лоно природы были нормой.

Не успел еще поставить машину в гараж, как ко мне подбежал запыхавшийся замполит полка и сходу выпалил; «Андрей Васильевич, пришла шифротелеграмма. Вам необходимо срочно собраться и завтра в десять часов самолетом убыть в Хабаровск. Предстоит длительная командировка в одну из жарких стран. Более подробную информацию получите в штабе Воздушной армии».

За свою длительную службу в Военно-воздушных силах я привык к всякого рода неожиданностям, но такую срочность убытия в командировку, да еще в длительную, встречал впервые. На размышления времени практически не оставалось. Поговорили мы с женой на тему «как нам дальше быть», и уже на следующий день я с небольшим дорожным чемоданчиком и в непривычной для военного человека гражданской форме прибыл на аэродром. Сюда же прибыли и два моих сослуживца — специалисты инженерно-технического состава, которые тоже улетали со мной.

Самолет из Хабаровска прибыл без опоздания. Посадка в него заняла считанные минуты. Точно в десять часов утра мы оторвались от взлетно-посадочной полосы аэродрома, с которого я за десять лет службы на Дальнем Востоке совершил сотни взлетов и посадок. Никто из нас не знал, на какой срок мы оторвались от своих семей, товарищей, ставшего родным гарнизона.

Взяв курс на Хабаровск, наш Ан-26 медленно, но уверенно набирал высоту. В салоне тишина. Каждый из нас, поудобней устроившись в кресле, как-то отрешенно смотрел в иллюминатор. Даже шахматы, как обязательный атрибут любого военно-транспортного самолета, на этот раз бездействовали. Все погрузились в нелегкие раздумья: что нас ожидает впереди, в какую из жарких стран мы направляемся, чем конкретно должны будем заниматься?

Лично меня больше всего беспокоила мысль, какая «заграничная» задача будет передо мной поставлена и насколько успешно я с ней справлюсь?..

Между тем самолет уже подлетал к Хабаровску. Нам разрешили снижение и посадку. Самолет быстренько зарулил на стоянку, и через 15–20 минут мы уже были в приемной командующего 1-й ОД ВА.

Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации База-нов Петр Васильевич тепло встретил нас и сразу же, не теряя ни минуты, приступил к постановке задачи на предстоящую командировку.

Выяснилось, что наша группа авиационных специалистов в составе одиннадцати человек в ближайшее время должна отправиться в Арабскую Республику Египет для переучивания летного и технического состава на новый тип самолета С-32. Из всей группы был один единственный летчик — автор этих строк. Срок командировки — 6 месяцев. Меня, в то время заместителя командира полка, назначили старшим группы.

Командующий в лаконичной форме акцентировал наше внимание на особенностях выполнения ответственного правительственного задания и выразил уверенность, что мы успешно справимся с поставленной задачей и ровно через полгода благополучно возвратимся домой. Срочность командировки генерал Ба-занов П.В. объяснил тем, что самолеты, на которых должны будут летать арабские летчики, в полуразобранном виде уже находятся на пути в Египет. Когда их там соберут, мы тоже должны быть там.

В этот же день лайнер Ил-62 доставил нас из Хабаровска в Москву. Так началась египетская командировка, которая оставила у меня очень хорошие воспоминания, несмотря на то, что она была далеко не легкой.

Каждому специалисту нашей группы задача и цель командировки, как говорят, в общем и целом были ясны, хотя отдельных непонятных вопросов было больше чем достаточно. Пожалуй, самым главным из всех был вопрос, каким образом читать лекцию или проводить другие занятия, когда мы не знаем арабского языка, а в свою очередь арабские авиаторы не знают русского? Нам сказали, что будут русские переводчики. Но впоследствии оказалось, что переводчики — это молодые ребята, которые ехали в Египет на студенческую практику. Им тяжело было разобраться с авиационной терминологией даже на русском языке, а ведь потом нужно было летчикам переводить на арабский или английский язык.

В общем, рой тревожных мыслей кружился в голове все шесть дней специальной подготовки, которую проводили с нами в Москве. Лично меня несколько успокаивало то, что ровно год тому назад мне пришлось выполнять правительственное задание в Афганистане, где мы в составе группы из трех самолетов Су-7 БМК участвовали в воздушном параде в честь дня независимости этой страны. Задание тогда, как и теперь, было очень ответственным. В составе парадного расчета (34 самолета различных типов) мы должны были пройти над центральной площадью Кабула на высоте 150 метров и скорости 1000 км/ч. Характерная деталь: высота 150 м была определена из расчета, чтобы король Мухамед Захир Шах, наблюдая наш пролет, не поднимал и не опускал голову, т. е. высота полета полностью зависела от направления королевского взгляда. Но я до сих пор не уверен, что такое «указание» отдал сам король. Очевидно, решили «ударить по голяшке» ретивые ребята из многочисленной королевской свиты.

Вопрос выдерживания скорости нас не волновал — это делается очень просто, а вот снизиться с пяти тысяч метров до 150 м за 5–6 километров до центральной площади Кабула в условиях сильно пересеченной гористой местности было нелегко и… небезопасно.

После каждого тренировочного полета (а их было пять) мы вылезали из кабин в поту. Но на параде прошли отлично, за что были награждены ценными подарками афганским и нашим командованием.

Но тогда никого не надо было учить. Мы отвечали только за себя, показывали возможности нашей техники и свое личное мастерство. Теперь же, в Египте, нам предстояло свои знания и опыт передать летному и техническому составу АРЕ. Задуматься было над чем.

В последний день перед отлетом в Каир я зашел в Главный штаб ВВС, чтобы окончательно утрясти некоторые вопросы по командировке. После встреч и плодотворных бесед со многими специалистами мне посоветовали обязательно встретиться с полковником Лаврентьевым Евгением Алексеевичем. Наша беседа с ним длилась часа полтора. Все, что было мне сказано этим замечательным человеком, пригодилось не только в Египте, но и в ходе моей дальнейшей службы после возвращения из командировки. Грамотные деловые ответы я получил на все свои вопросы. «Ну, а когда прилетишь в Египет, — подчеркнул Евгений Алексеевич, — там уж действуй по обстановке».

Таким образом, после солидной подготовки в Москве каждый специалист нашей группы почувствовал, что он «врос» в Египет, хотя неясных моментов еще оставалось много.

Итак, наступил день отлета. Шереметьевский аэропорт. Быстро проходим таможенные формальности. Закрывается за нами последняя пограничная дверь и мы, хотя пока еще в Москве, но уже за границей. Дальше обычная посадка в наш родной Ил-62, короткий инструктаж бортпроводницы и долгожданный взлет.

Полет по маршруту над нашей территорией, конечно, никого из нас не удивил, но когда бортпроводница сообщила, что пролетаем над столицей Турции Анкарой, все с большим интересом прильнули к иллюминаторам. А вскоре там далеко внизу заблестела темно-синяя водная гладь — полет продолжался над Средиземным морем.

О том, что наш авиалайнер подлетает к Египту, мы догадались, издалека увидев характерную конфигурацию береговой черты Средиземного моря.

Вскоре самолет пошел на снижение, и под нами потянулась серая без каких-либо ориентиров и признаков жизни песчаная Ливийская пустыня. Увлекшись наблюдением за местностью, мы не заметили, как подошли к посадке. Следует еле заметное касание колес, и наш Ил-62 уже катится по взлетно-посадочной полосе… Каир.

После заруливания на стоянку получилось так, что из самолета наша группа выходила первой. Все сразу заметили, что слева от самолета стоит камуфлированный бронетранспортер, на котором сверху сидело человек 10 солдат с автоматами, стволы которых были направлены точно на нас. Признаюсь, стало как-то не по себе. Мелькнула мысль: «Вот это встреча!». Потом, правда, нам объяснили, что команда бронетранспортера выполняет задачу по охране пассажиров от возможных диверсий.

В здании каирского аэропорта встретил нас советский представитель и автобусом доставил в гостиницу, огромное серое здание на окраине Каира.

День уже близился к вечеру. Мы поужинали «чем бог послал», и вскоре весь личный состав группы уснул богатырским сном.

А утром следующего дня нас пригласили в штаб египетских ВВС, где наши старшие советники Герой Советского Союза генерал-майор авиации Долгарев Павел Михайлович и генерал-майор авиации Загайный Павел Алексеевич приказали мне в недельный срок составить программу переучивания летного и технического состава АРЕ на самолет С-32, представить ее на утверждение нашего и египетского руководства.

Когда программа была составлена и обсуждена с товарищами Долгаревым П.М. и Загайным П.А., мы все вместе прибыли для ее согласования к бывшему тогда начальнику штаба ВВС АРЕ Хосни Мубараку. Это была моя первая встреча с нынешним президентом Египта.

Войдя в довольно просторный, хорошо меблированный кабинет, все обратили внимание на сидящего за столом симпатичного, плотного телосложения мужчину в военной форме кофейного цвета с соответствующими знаками отличия. Он быстро вышел из-за стола и тепло поздоровался с каждым из нас. После того, как предложил всем сесть, спросил, что мы желаем пить — чай или кофе. Желание всех безапелляционно выразил генерал Долгарев П.М. Он четко и внятно произнес:

«Будем пить чай!».

Закончив с этой традиционной в Египте процедурой, мы приступили к делу.

В целом программа переучивания Хосни Мубараку понравилась. В ней были расписаны задачи каждого нашего специалиста по дням месяца. Другими словами, этот документ отражал не только то, что нужно сделать, но и когда должен быть выполнен очередной пункт, кто несет за это ответственность. Хосни Му-барак после ознакомления с программой предложил несколько сократить сроки переучивания, учитывая то, что мы будем иметь дело не с молодыми лейтенантами, а с опытными летчиками. Некоторые из них являются командирами подразделений, частей и даже соединений.

Мы согласились с замечаниями начальника штаба ВВС, и после этого программа переучивания была окончательно утверждена. Здесь же на совещании довольно остро встал вопрос, на каком аэродроме переучивать летный и технический состав? Нам предложили один из двух аэродромов: Бельбейс или Джанаклиз. Оба в одинаковой степени были пригодны для производства полетов. Но бытовые условия на аэродроме Бельбейс были значительно лучше. Здесь в полное распоряжение наших специалистов отдавалась небольшая, но очень уютная двухэтажная гостиница, в которой стояли два вместительных холодильника, газовая плита, достаточное количество изолированных комнат, где можно было хорошо отдохнуть. И кроме всего прочего, на аэродроме Бельбейс был прекрасный бассейн. Он-то, главным образом, и повлиял на окончательный выбор места переучивания.

Итак, все организационные вопросы были завершены. Мы приступили к практическому переучиванию.

Сам процесс переучивания шел по нашим канонам, т. е. мы давали своим подопечным полную теоретическую подготовку, затем принимали от них зачеты и лишь после этого допускали летчиков к полетам, а инженерно-технический состав — к обслуживанию самолета С-32.

В то время, когда инженеры проводили теоретические занятия, я должен был перегонять самолеты с аэродрома сборки Джанаклиз на аэродром Бельбейс. И вот в один из июльских дней получаю задачу перегнать первый собранный самолет. Так как на аэродроме Джанаклиз я не был «прописан», не стоял ни на каком довольствии, меня для перегонки очередного самолета возили из Каира в Джанаклис на малюсеньком двухместном связном самолете под громким названием «Гумхурия» («Республика»).

Команда сборки самолетов с нетерпением ждала моего прибытия, так как их труд как бы негласно оценивался выпуском собранного самолета в воздух. После радостной встречи с заводскими специалистами на египетской земле техник самолета доложил, что машина к полету готова. Не теряя времени, осматриваю самолет по установленной схеме и расписываюсь в журнале приемки.

После посадки в кабину как-то учащенно забилось сердце: мне показалось, что сижу в самолете на своем родном аэродроме, с которого не так давно мы стартовали в командировку. Но это секундное воспоминание быстро улетучилось. Нужно было запускать двигатель, выруливать на взлетную полосу и не просто взлететь, а показать взлет советского истребителя-бомбардировщика с изменяемой стреловидностью крыла.

Я, безусловно, знал, что за этим первым взлетом нового типа самолета наблюдают не только наши и египетские специалисты. Наверняка смотрят и «невидимые» глаза.

Вырулив на взлетную полосу, запрашиваю взлет и одновременно даю полные обороты двигателю. «Взлет разрешаю!» — послышалось в наушниках шлемофона. Отпускаю тормоза, и мой красавец С-32 стремительно начинает разбег. Проходят считанные секунды, поднимаю нос самолета, и он тут же отрывается от взлетно-посадочной полосы. С ростом скорости максимально увеличиваю взлетный угол. Практически в конце полосы самолет уже достиг высоты более тысячи метров и (по наблюдениям с земли) как бы растаял в плотной утренней дымке.

«Так держать!» — последовала короткая команда со стартового командного пункта, что означало «взлет отличный».

Набрав высоту 4000 метров, беру курс на аэродром Бель-бейс. И вот впервые я один в небе Египта. Казалось бы, какая разница, в чьем небе лететь. Но все же разница есть. Когда летишь над своими родными полями, лесами, горами, морями, как бы чувствуешь теплое дыхание Родины, ее гордость за своих сыновей, бороздящих пятый океан.

Естественно, однообразный рельеф местности территории Египта действует на психику не лучшим образом. Я летел с запада строго на восток. С левой стороны по курсу в густой серой дымке кое-где просматривались отдельные мелкие населенные пункты, а справа — бескрайние пески пустыни. Как-то сами собой пришли на ум слова известной песни: «Не нужен мне берег турецкий и Африка мне не нужна».

Однообразная обстановка создавала впечатление, что самолет не летит, а висит в воздухе. И лишь характерный звук работы двигателя, мигание многочисленных сигнальных лампочек говорило о том, что самолет все-таки летит. Бортовые часы четко показывали местное египетское время и время полета от аэродрома Джанаклиз. Через десять минут полета я установил связь с аэродромом Бельбейс. Получил разрешение снизиться до высоты 500 метров, выработать лишнее топливо над аэродромом и произвести посадку. Но перед тем как приземлиться я обязан был показать «товар лицом», т. е. нужно было продемонстрировать самолет С-32 перед летчиками, которые (я в этом был уверен) с нетерпением ждут поступления новой машины. Порядок этого маленького показа мною был продуман заранее.

После опознавания аэродрома, точная копия которого находилась у меня в кабине, прохожу правее полосы с той целью, чтобы детально рассмотреть местность, подходы к полосе, расположение различных сооружений на аэродроме, места сбора личного состава. Затем, километров за 20 до аэродрома, снижаюсь на предельно малую высоту, устанавливаю стреловидность крыла 60° и на максимальной скорости проношусь между взлетной полосой и ангарами. Затем повторяю заход по этому же маршруту, но с минимальной стреловидностью (30°) и минимальной скоростью.

В третьем заходе со стреловидностью крыла 45° я набрал максимальную скорость и над взлетной полосой выполнил полупетлю.

После посадки и заруливания на стоянку я оказался в плотном кольце летного и технического состава египтян. По их радостным лицам нетрудно было определить, что этот маленький показ самолета произвел на них хорошее впечатление. Тут же мне было задано много вопросов по самолету, его оборудованию, различным системам, вооружению, и лишь время обеда помешало нам продолжать эту импровизированную встречу.

Так закончился мой первый летный день в Египте. Через три дня мне удалось перегнать уже два самолета. Дело, как говорится, спорилось. Связной самолетик «Гумхурия» трудился в полную силу. На аэродром сборки самолетов меня возил один и тот же летчик. Но когда наступил черед перегонять седьмой С-32, на самолет связи «Гумхурия» дали другого летчика.

В точно назначенное время я прибыл на стоянку, где меня уже поджидал «новичок», медленно прохаживаясь перед «Гумху-рией» Я поздоровался с ним и сразу понял, что он ни одного слова не знает по-русски. Ничего удивительного в этом не было. Несколько не понравилось в нем другое: какая-то излишняя самоуверенность, наигранность. Чуть ли ни за каждым словом он поднимал большой палец и повторял: «О кэй». В авиации обычно таких пилотов недолюбливают.

Занимаем места в кабине. Пилот тут же запускает двигатель. Затем, повернувшись в пол-оборота, некоторое время смотрит в сторону командного пункта аэродрома и как бы утвердительно качает головой. Все это «немое кино» означало: «Вам взлет разрешен!» С помощью жестов спрашиваю у пилота: «А что, радиостанции на самолете нет?» Он с улыбкой мотает головой, т. е. действительно нет.

Развернувшись на рулежную дорожку, летчик дал полные обороты двигателю и взлетел. По нашим документам этот дерзкий взлет был бы рассмотрен как лихачество высшей степени, ну а по авиационным законам страны пребывания, очевидно, это была норма.

Первые минут пятнадцать мы летели строго на север вдоль левого берега Нила. Могучая река со своими зелеными берегами осталась позади. С каждой минутой «Гумхурия» все дальше и дальше уходила в безжизненную Ливийскую пустыню. Куда ни глянь — везде густая приземная дымка и серый песок.

Курс и время полета на аэродром Джанаклиз я знал. И, естественно, в ходе этого полета периодически смотрел на компас и свои наручные часы. Бросилось в глаза, что командир «Гумху-рии» после того, как мы отошли от «зоны жизни», т. е. от р. Нил, довольно часто стал посматривать на землю, резко наклоняя наш малюсенький «тихоход» то влево, то вправо. При этом он практически не обращал внимания на указатель курса. Самолет постепенно стал уклоняться влево от заданного маршрута. У меня мелькнула мысль: «А знает ли пилот, где мы находимся?». Но… в авиации существует неписаный закон: давать в воздухе командиру экипажа рекомендации, советы, а тем более указания кем бы то ни было — значит проявить бестактность, задеть самолюбие летчика. Это все равно, что пассажир будет учить таксиста, как ему нужно ехать. Но когда по времени мы уже должны были подходить к аэродрому Джанаклиз, а его пока и в помине нет, тут я решил нарушить этикет. Мучительно вспоминая нужные слова из своего скудного запаса английского языка, спрашиваю у пилота, показывая на карту: «Где мы находимся?» Он пожимает плечами. Всю его самоуверенность, оптимизм как ветром сдуло. В эти минуты я по-настоящему пожалел, что никогда не уделял серьезного внимания изучению английского языка.

Видя, что командир экипажа полностью потерял ориентировку, принимаю решение взять командование на себя. У него спрашиваю: «Хватит топлива до Каира?». Он утвердительно кивает головой. Рукой показываю ему, чтобы разворачивался вправо и летел домой. Летчик возражать не стал. И вот в процессе разворота мне удалось краем глаза увидеть сначала часть рулежной дорожки, а потом и конец взлетно-посадочной полосы аэродрома Джанаклиз. Я тут же рукой показал пилоту. Он настолько обрадовался, что чуть не выскочил из кабины. Тут же резко рванул хлипкую «Гумхурию» влево и со снижением стал заходить на посадку. В этот момент над нами на большой скорости пронесся боевой МиГ-21. Один бог знает, как мы с ним не столкнулись. И вот мы наконец-то подходим к посадочной полосе. Командир экипажа, видимо от избытка чувств, забыл убрать обороты двигателя и попытался сесть. Но умная «Гумхурия» тут же взмыла над полосой метров на 5. Только после этого «водитель» понял в чем дело, убрал обороты, и мы сели, как говорят в авиации, «на три точки поодиночке». После заруливания на стоянку и выключения двигателя летчик некоторое время сидел молча. Затем, как бы очнувшись, крепко пожал мне руку.

И вот прошло уже почти тридцать лет, но я до сих пор удивляюсь, как можно было этому «веселому летчику» так безобразно готовиться и полету? Этот случай лишний раз подтверждает незыблемое правило, что к любому полету следует готовиться со всей серьезностью и даже тогда, когда собирается лететь на таком простейшем самолете как «Гумхурия».

Перегонка остальных самолетов с аэродрома Джанаклиз на аэродром Бельбейс прошла без каких-либо приключений.

В то время, когда я занимался перегонкой самолетов, специалисты инженерно-технического состава группы значительно продвинулись по плану теоретической подготовки. И надо отдать должное трудолюбию всех без исключения моих коллег. Каждый, проводя то или иное занятие с летным или техническим составом, не жалел ни, сил, ни времени, добиваясь главного — качества подготовки «учеников». И вот на этом этапе, как мы и предполагали, проявился так называемый языковый барьер.

На свою первую лекцию с летным составом я прибыл с переводчиком — «англичанином». К занятию мы с ним готовились очень тщательно. И все же в самом начале лекции я почувствовал, что летчики с трудом воспринимают перевод. Наш переводчик изо всех сил старался подбирать нужные английские слова, но они не всегда достигали цели. Понимая, что нам трудно проводить занятие, один из египетских летчиков встал и на довольно неплохом русском языке сказал: «Мистер Ена, Вы читайте лекцию, а переводить не нужно. Мы по-русски понимаем лучше, чем говорим». Все слушатели заулыбались, а мы с переводчиком облегченно вздохнули. В дальнейшем все занятия мы проводили с обязательным присутствием переводчика, но зачастую он находился в «дежурном режиме».

Здесь хотелось бы особо подчеркнуть тот факт, что египетские летчики очень любознательный народ. Любую систему самолета, любой прибор они изучали глубоко, досконально, я бы сказал, дотошно. Поэтому, когда мы принимали у них зачеты по теоретической подготовке, трудно было кому-то поставить тройку. Любой из них заслуживал «отлично» или «хорошо».

Сдача зачетов по теоретическим дисциплинам была оформлена документально и представлена египетскому командованию и нашему старшему советнику. Этим же документом летчики допускались к полетам на новом типе самолета С-32.

Без всякого перерыва между теорией и практикой мы приступили к полетам. Мне небезынтересно было знать, как же египетские летчики будут применять на практике полученную от нас теорию.

Следует сказать, что мои египетские коллеги почти все были опытными летчиками. Из 18 человек, которые были отобраны для переучивания на самолет С-32, один командир дивизии, один заместитель командира полка, два командира эскадрильи со своими заместителями, начальник воздушно-огневой и тактической подготовки. Остальные — командиры звеньев.

Перед самостоятельным вылетом на боевом самолете я обязан был с каждым египетским летчиком слетать на учебно-боевом (на «спарке») и дать «добро» на его самостоятельный полет.

В первый день полетов удалось выпустить самостоятельно троих летчиков. В процессе полета на учебно-боевом самолете они показали свою высокую летную подготовку. Каждый из них не только грамотно эксплуатировал авиационную технику, но и «чувствовал» машину, как опытный шофер чувствует дорогу. Конечно, у каждого проверяемого летчика были незначительные отклонения на отдельных этапах полета, но все эти погрешности, как говорят, укладывались в ТУ. Тем не менее даже незначительные ошибки я старался скрупулезно разбирать после каждого полета.

И здесь мне хочется обратить внимание читателя на одну из особенностей характера египетских летчиков: они очень болезненно реагировали на те замечания, которые давал инструктор после полета. Меня об этом проинформировали советские специалисты, которые уезжали домой после окончания срока командировки. Информация, безусловно, была принята к сведению, но я и раньше стоял и стою сейчас на той позиции, что в ходе обучения (переучивания) любого летчика (а не только египетского) с одной стороны, должен быть принципиальный подход к анализу допущенных ошибок, а с другой — глубокое уважение к обучаемому. Ни в коем случае нельзя допускать при разборе ошибок обучаемого грубости, окрика, а тем более оскорбления летчика. Не только потому, что это человек неба, а самое главное, что такой «лихой» разбор кроме вреда больше ничего не дает. Распространенное среди некоторой части авиаторов мнение, что, мол, чем больше и крепче ругаешь обучаемого, тем он быстрее и лучше все усваивает — глубоко ошибочное и, как правило, свидетельствует о дремучей невоспитанности такого «учителя».

Считаю, что в ходе разбора контрольного полета со стороны инструктора должна исходить доброжелательность, стремление помочь обучаемому до глубины разобраться в каждой ошибке, если необходимо — проявить сочувствие, поставить себя на место обучаемого.

Именно такой подход к летному составу египетских ВВС помогал мне проанализировать в спокойном тоне ошибки обучаемых, не задевая их профессионального самолюбия. Часто приходилось говорить, например, так: «Мистер Ашраф! В целом Вы слетали неплохо. Но было бы еще лучше, если бы Вы на взлете более плавно поднимали нос самолета, чуть пораньше бы убрали шасси. В зоне при выполнении вертикальных фигур пилотажа необходимо более энергично создавать нужную перегрузку, в противном случае будет большая потеря скорости в верхней части фигуры…»

Шло время. Мы с головой окунулись в работу и как-то перестали замечать жару, дискомфорт, не оставалось места и для депрессии. Полтора месяца командировки пролетели, как полтора часа. Все египетские летчики уже вылетели самостоятельно и успешно продвигались к самому важному разделу программы — боевому применению самолета С-32.

Из многочисленных бесед с летным составом я убедился, что новый истребитель-бомбардировщик С-32 им нравится, они с большим удовольствием на нем летают. Египетских пилотов прельщало то, что крыло самолета было подвижным, т. е. его стреловидность можно было менять в воздухе в диапазоне от 30 до 60°. Благодаря этому новшеству сверхзвуковой восемнадцатитонный С-32 на взлете и посадке превращался в «небесный тихоход». Но, пожалуй, больше всего Летчикам нравилась система кондиционирования воздуха в кабине. На улице стоит жара 25–30°, а в кабине самолета приятная прохлада. По желанию летчика в кабине можно установить любую температуру путем нажатия на выключатель «тепло-холод».

Но, приступая к переучиванию египетских летчиков, мы совершенно не подозревали, что всеми уважаемая система кондиционирования принесет нам немало хлопот. Дело в том, что для нормальной работы системы в ее расходный бачок заливалось 5 литров спирто-водяной смеси в пропорции: 60 % спирта и 40 % воды.

И вот в один из очередных летных дней первым вырулил на полосу и взлетел командир эскадрильи подполковник Хазем. После уборки шасси он паническим голосом передал по радио: «Сильный запах спирта в кабине! Разрешите немедленно произвести посадку!!» Находящийся на стартовом командном пункте рядом с арабским наш руководитель полетов подполковник Коно-плев Г.В. передал летчику: «Наденьте кислородную маску, перейдите на чистый кислород, выработайте топливо и заходите на посадку». Мистер Хазем несколько успокоился, но вскоре сел. Еще не закончив пробег, летчик открыл фонарь кабины, чтобы скорее глотнуть чистого воздуха. Зарулив на стоянку, подполковник Хазем пулей выскочил из кабины. Как раз в этот момент мы с руководителем полетов подъехали к самолету. Командир эскадрильи был бледный, как полотно. Из его доклада следовало, что после взлета и уборки шасси при уменьшении оборотов двигателя он вдруг почувствовал тот самый злополучный запах спирта. Его тут же стошнило, но он успел надеть кислородную маску.

Об этом случае немедленно было доложено командиру полка, который вызвал меня к себе в кабинет и сказал, что пока не будет найдена причина такого своеобразного отказа техники, ни один самолет в воздух не выпускать.

Для специалистов нашей группы и представителей завода такое решение египетского руководства было, как говорят, ударом ниже пояса. У нас в Союзе на такое замечание, как запах спирта, даже не обратили бы внимания, но здесь в Египте, где строго соблюдается сухой закон, такое событие потрясло весь летный состав.

Обстановка требовала немедленных действий. На совещании заводских представителей и специалистов нашей группы, которое пришлось провести тут же на стоянке, после тщательного анализа возможной причины отказа пришли к выводу, что основной клапан системы кондиционирования, который автоматически регулирует подачу «разбавленного» спирта на испаритель, видимо отказал. Сняли с самолета этот клапан и убедились, что он почти полностью забит песком и разнородным мусором. Клапан этот аккуратно «запеленали» и, так сказать, в первозданном виде показали руководящему, летному и техническому составу полка.

Под руководством наших специалистов на всех самолетах были сняты клапаны системы, тщательно очищены и промыты, затем снова поставлены на самолеты. Кроме того, в воронки, через которые заливали в расходный бачок спирто-водяную смесь, впаяли фильтры тонкой очистки. На все эти мероприятия ушло два драгоценных для нас дня. Группа частично выбилась из графика. Пришлось изыскивать дополнительные резервы, чтобы «войти в колею».

После того, как была обнаружена и устранена причина ненормальной работы системы кондиционирования воздуха в кабине, командование ВВС Египта предложило нам взять два любых самолета и проверить на них работу системы кондиционирования в воздухе. На самолете, в кабине которого проявился запах спирта, должен был лететь я, а на другом самолете — египетский летчик по имени Хазем. Во втором полете мы с ним должны были поменяться самолетами.

И вот я на взлетной полосе. Кислородную маску умышленно не надеваю. Вывожу полные обороты двигателю, отпускаю тормоза, взлетаю. Все внимание сосредоточено на «улавливании» запаха спирта. Но его нет. Система кондиционирования работает, как женские часики, о чем я тут же доложил на землю.

Вслед за мной взлетел Хазем. У него тоже не было замечаний к работе системы. После обмена самолетами и выполнения второго полета подозрение «на запах» было снято с повестки дня. В этот же день возобновились полеты египетских летчиков. Мы облегченно вздохнули, но оказалось не надолго.

Примерно через полторы недели от некоторых летчиков стали поступать ко мне робкие доклады, что, мол, запашок спирта все же бывает.

Узнав об этом, один из заводских специалистов в сердцах сказал мне: «Андрей Васильевич, не лучше ли научить египетских летчиков употреблять спирто-водяную смесь, чем опять искать причину запаха в кабине?». Но шутка шуткой, а подозрение «на запах» у летного состава все усиливалось.

И вот в один из предвыходных дней меня вызвал к себе командир полка Фарук и в дружеской беседе сказал, что все же летчики летают с некоторой настороженностью. Нельзя ли совсем убрать спирт с самолета? Вопрос очень серьезный, и мы приняли решение через наше посольство связаться с Москвой. Вскоре оттуда пришел документ, в котором было сказано, что в странах с высокой температурой наружного воздуха в систему кондиционирования можно заливать обычную дистиллированную воду.

Этот документ мы незамедлительно довели до египетского руководства. Они поблагодарили нас, но все же для гарантии потребовали поднять самолет на большую высоту (где, как известно, очень низкая температура) и если в этих условиях вода в расходном бачке не замерзнет, то египетская сторона никаких претензий к нашей технике иметь не будет.

Посоветовавшись с заводскими специалистами, мы пришли к выводу, что в ходе предстоящего «спецполета» должно быть все в норме, а если паче чаяния на высоте порядка двенадцати тысяч метров и замерзнет вода в бачке, он треснет, и находящаяся в нем вода спокойно вытечет по мере снижения на малую высоту.

И вот в ходе подготовки к этому интригующему полету у самолета собрался чуть ли ни весь летный и технический состав полка. Внимание всех приковано к расходному бачку системы кондиционирования. Видимо, боялись, чтобы русские специалисты не обманули их и не залили в бачок вместо дистиллированной воды обычную спирто-водяную смесь.

Расписавшись в журнале приемки самолета, я обычным порядком запускаю двигатель, проверяю работу всех систем и выруливаю на взлетную полосу. Система кондиционирования работает отлично, но все же чувствуется несколько повышенная влажность воздуха в кабине.

После взлета набираю высоту по кругу над аэродромом. Все нормально. Техника работает без замечаний. На высоте 11 500 м перевожу самолет в горизонтальный полет и несколько раз меняю режим работы двигателя. Система кондиционирования работает нормально. Доложив об этом на землю, перевожу самолет на снижение с максимальной потерей высоты. Над аэродромом прохожу на 50 м, выполняю традиционную полупетлю и захожу на посадку.

После заруливания на стоянку мне показалось, что наши и египетские товарищи, проводив меня в полет, так и не сошли с места за эти 30 минут «испытаний».

После выключения двигателя я еще не успел освободить кабину, как весь «народ» тут же облепил то место на фюзеляже самолета, где находилась заливная горловина расходного бачка. Техник самолета, как бы испытывая крепость нервов собравшихся, неспеша открыл лючок подхода к горловине, а затем и саму крышку горловины. Все убедились, что бачок цел и невредим, а расход воды за весь полет был примерно таким же, как и спирто-водяной смеси.

Таким образом, «спиртовая проблема» была решена окончательно и бесповоротно.

Летная работа вошла в нормальное русло. Египетские летчики уверенно двигались по программе переучивания, а мы, советские специалисты, как бы перешли в ранг консультантов. Замечания любого летчика по работе нашей авиационной техники тут же становились достоянием всех специалистов. Любые неполадки устранялись в обязательном присутствии египетского инженерно-технического состава. Это было своего рода закрепление теории на практике. Но при устранении замечаний египетских летчиков не обходилось и без курьезных случаев.

Однажды в самый разгар полетов возвратившийся из пилотажной зоны майор Набиль доложил мне, что при отработке фигур сложного пилотажа в процессе создания незначительной перегрузки самолету в противоперегрузочный костюм летчика подается много воздуха. В результате этого летчик испытывает сильные болевые ощущения в мышцах ног и брюшной полости. Попытка летчика переставить головку регулятора подачи воздуха в минимальное положение ни к чему не привела — ее невозможно было сдвинуть с места.

Вызываю специалиста по этому агрегату капитана Н.Ямщика и приказываю ему осмотреть агрегат, устранить неисправность и доложить мне.

Прошло минут пять времени, и капитан Ямщик с виноватым видом докладывает мне: «Андрей Васильевич, эту неисправность я устранить не могу, так как отказавший агрегат не так давно передан другой службе». Я был ошарашен. «А разве вместе с агрегатом и ваши знания передали другой службе?!», — с возмущением спрашиваю его. Но капитан Н.Ямщик стоял на своем.

Время шло. Самолет уже заправили топливом и другими компонентами, а мы продолжали вести нелицеприятный разговор. Пришлось напомнить уважаемому капитану, где мы находимся и какую задачу выполняем. Но и это не помогло. В этот момент проходил мимо нас специалист по радиооборудованию самолета капитан Н.Никитин. Он действительно не имел никакого отношения к отказавшему агрегату, но, быстро вникнув в курс нашей «беседы», попросил разрешения осмотреть злополучный агрегат. В считанные секунды Никитин установил, что на головке регулятора подачи воздуха слишком сильно затянут стопорный винт. Стоило отвернуть этот маленький винтик на два оборота, и головка регулятора давления стала работать как часы.

Майор Набиль тут же сел в кабину ракетоносца и улетел в зону для отработки техники пилотирования.

В конце летной смены я ожидал, что Н.Ямщик, осознав свою промашку, извинится. Но этого не произошло. Он был уверен, что поступил правильно. Свою пассивность в ответственный момент, перестраховку, видимо, пытался прикрыть дисциплинированностью, точным выполнением обязанностей, закрепленных соответствующими циркулярами.

Безусловно, любая инструкция пишется для того, чтобы ее выполняли. Но я считаю, что всякая инструкция предусматривает, как само собой разумеющееся, осознанное выполнение ее положений. Да и то верно, что на каждый случай жизни инструкцию не напишешь.

Те условия, в которых мы находились, часто вынуждали нас действовать по своему усмотрению, по обстановке. Вот этого постулата так и не понял капитан Ямщик.

Вскоре об этом неприятном случае мы забыли. Все внимание было уделено выполнению программы переучивания. Египетские летчики радовали нас своими успехами в освоении самолета С-32. Они летали на этой машине с большой охотой. Мне самому практически невозможно было выкроить за летную смену хотя бы один полет. Все отдавали египетским летчикам. Я в основном летал лишь тогда, когда на каком-либо самолете устраняли солидный отказ, после чего требовался облет машины. Как это ни парадоксально звучит, но я радовался такому случаю.

На выходные дни весь личный состав группы с радостью возвращался из Бельбейса на «базовые» квартиры в Каир. Откровенно скажу, что в столице Египта мы неплохо отдыхали. В просторных комнатах многоэтажной гостиницы, где мы жили, было все необходимое: вода горячая и холодная, газ, холодильник, посуда, довольно приличная мебель. А в самой гостинице на первом этаже размещалась отличная библиотека, где мы помимо интересных книг, регулярно читали хотя и не совсем свежие, но и не пожелтевшие газеты и журналы. Сюда же приходили и долгожданные письма с Родины от наших жен. Вечером в летнем кинотеатре нам регулярно показывали интересные советские кинофильмы. Кроме того, мы имели возможность поехать на экскурсию к знаменитым египетским пирамидам, на Красное море и т. д. Короче говоря, условия жизни в Каире для нас, авиаторов, были довольно неплохие. И когда сравниваешь их с теми условиями, в которых находились наши боевые друзья-зенитчики вместе со своим командиром дивизии ныне генерал-полковником в отставке Смирновым Алексеем Григорьевичем, то однозначно можно сказать, что мы жили в раю.

Одной из форм отдыха личного состава нашей группы была прогулка по городу. Не спеша прохаживаясь по улицам Каира, мы как бы заглядывали в глубину веков, видели памятники седой древности и в то же время картины самой что ни на есть современности. Бросается в глаза четкое расслоение общества на богатых и бедных. Одни имеют по несколько «Мерседесов», магазинов, вилл, а другие под телегой ночуют в песке. И у этих других основным видом транспорта является не «Мерседес» или «Тоета», а его длинноухое величество ишак.

За свою длительную службу в Военно-воздушных силах мне приходилось бывать в Польше, Чехословакии, Монголии, Корее, Афганистане. Но нигде я не видел таких красивых частных вилл, как в Египте. Здесь вилла — это не просто собственный дом, а своего рода дворец, в котором воплощены лучшие мысли архитектора и филигранный труд строителя. Диву даешься, как можно проявить человеку столько изобретательности, нестандартных решений при создании того или иного проекта виллы. Каждая из них — это образец строительного искусства. Просмотрев несколько десятков частных вилл, я пытался найти две одинаковых, но увы… так и не нашел. Само собой разумеется, возле таких вилл ишака не встретишь.

Но что нам больше всего не понравилось в столице Египта, так это сверхназойливая реклама. Не берусь судить о том, насколько нравилась она самим египтянам, но нам она, мягко говоря, портила настроение. Реклама товара, безусловно, нужна, но в этом, как и в любом другом вопросе, должно быть чувство меры. В противном случае навязчивая реклама может сыграть не положительную, а отрицательную роль. Кстати, в настоящее время наше телевидение по части рекламы, видимо, впереди планеты всей. Результат: многие, с кем мне приходилось беседовать на эту тему, выключают телевизор, как только увидят на экране слово «Реклама».

Хотелось бы несколько слов сказать о порядках в египетской армии, в том числе и в ВЕС. На первых порах пребывания в Египте нам, советским специалистам, показалось дикостью то, что в армии бытует рукоприкладство (офицерского состава по отношению к рядовым) наказание солдат методом «лечь-встать», длительным бегом по кругу при полной амуниции, стрижкой наголо и т. д. Все эти уродливые явления нас шокировали. Но обсуждать их с личным составом армии страны пребывания мы не имели права. Это их внутреннее дело. Но смотреть на все это, конечно, очень неприятно. Жаль только, что мы об этих порядках узнали с некоторым опозданием и в некоторых случаях становились как бы виновными в том, что спровоцировали скандал.

Помню, однажды я должен был лететь на проверку техники пилотирования египетского летчика. Он мне доложил, что самолет к полету готов. Перед тем, как сесть в кабину, мы обязаны были осмотреть машину. Осматривая фюзеляж, я заметил, что вся его нижняя часть покрыта крупными и мелкими каплями гудрона. Заметного влияния на полет этот «дефект» оказать не мог, но каждый летчик любит летать на чистой машине. Поэтому я, так, мимоходом, заметил: «Да, грязноват фюзеляж». Реакция египетского летчика на мое замечание была ужасной. Он выскочил из-под самолета, подбежал к техническому составу экипажа, который стоял в одной шеренге слева от самолета и начал на них так кричать, что те бедолаги готовы были упасть в обморок. Через 5–6 минут после нагоняя весь фюзеляж блестел, как зеркало. Мы улетели в пилотажную зону выполнять задание. Но у меня на душе еще долго оставался неприятный осадок. «Дернуло же меня сказать об этом несчастном гудроне, — думал я, — ничего страшного не случилось бы с самолетом, если бы он слетал «неумытым».

В процессе дальнейшей работы мы хорошо усвоили «методику», как нужно делать замечания, и руководствовались ее принципами до конца срока командировки.

Время летело очень быстро.

С египетскими летчиками и техническим составом у нас сложились хорошие отношения, атмосфера полного взаимопонимания. Чувствовалось, что египтяне относятся к нам с уважением. Это была своеобразная форма благодарности советским специалистам за наш добросовестный труд.

Авиаторы Египта знали, что к любому нашему специалисту можно обратиться по тому или иному вопросу, который никогда не останется без ответа.

Лично у меня с некоторыми летчиками сложились крепкие товарищеские отношения. Поэтому я не удивился, когда один из них (к сожалению, забыл его фамилию) пригласил меня к себе в гости в Каир. Мне, конечно же, хотелось посмотреть, как живет египетский летчик, какая у него квартира и т. д.

После доклада своим непосредственным начальникам и проведения соответствующей беседы, мне разрешили побывать в гостях у египетского летчика при условии, что я поеду туда не один, а с двумя-тремя нашими специалистами.

И вот наступил воскресный день. Ровно в двенадцать часов дня мы прибыли в условленное место Каира. Через одну-две минуты смотрим, подкатывает к нам шикарный автомобиль черного цвета, и хозяин (т. е. наш знакомый летчик) любезно приглашает нас в машину. Следует сказать, что этот летчик, пожалуй, лучше всех говорил по-русски, учился у нас в Союзе летать на различных типах самолетов.

Когда машина тронулась, я предложил нашему знакомому взять пару бутылок чего-нибудь «для души». Но он категорически отказался от этого предложения и сказал, что если бы мы все же это сделали, то отец мог бы от него отречься.

Минут через 7–8 машина подъехала к подъезду дома, где жил этот летчик, впоследствии мы поняли, что это был дом его родителей. По красивой витой лестнице поднимаемся на второй этаж и оказываемся в коридорчике с несколькими дверьми слева и справа, из которых, как по команде, показалось несколько маленьких черных головок детворы. Очевидно, советских людей они увидели впервые. Наш гид открыл первую в коридоре дверь, и мы прошли в небольшую комнату. Посредине стоял журнальный столик, вокруг него — красивая мягкая мебель. Летчик положил на стол кипу фотокарточек, а сам удалился в боковую дверь и вскоре опять появился с огромным подносом, на котором было все: жареное и отварное мясо, плов, «длинный хлеб», прекрасные булочки, яблоки, абрикосы, дыни. В общем, все… кроме спиртного. Безусловно, мы между собой переглянулись.

За этим богатым угощением мы разговорились. Много пищи для разговора дали фотокарточки. Наш знакомый летчик охотно рассказывал, «где, что». Одна из фотокарточек нас очень заинтересовала. На ней был запечатлен представительный мужчина средних лет атлетического телосложения с широким покрывалом через плечо. Это был его отец в молодости. Он ходил на хадж в Мекку, о чем и свидетельствовала одежда на нем. Эта фотокарточка была реликвией всей семьи.

Видя наш особый интерес, хозяин торжества решил позвать отца, чтобы мы его увидели не только на фотокарточке, но и в жизни.

И вот в дверях появился человек, которому можно было дать не более шестидесяти лет, в аккуратном темно-сером костюме. Казалось, что он только что сошел с фотокарточки, которую мы продолжали рассматривать. Вежливо поздоровавшись с каждым из нас, он задал несколько вопросов: как мы долетели, как переносим здешний климат, нравится ли нам в Египте и надолго ли мы приехали. По-русски отец не знал ни одного слова. Весь наш разговор переводил сын. Беседа длилась минут пять. Затем, сославшись на занятость (он имел магазин), ушел. Мы продолжали праздновать, хотя без спиртного как-то было «не с руки». И все же время провели неплохо. Покинули мы эту уютную комнату около четырех часов дня. Много интересного узнали о жизни и быте египтян. Так, например, молодые люди в Египте после того, как они подружились, женятся не «с ходу». У них существует своего рода «кандидатский стаж». Причем касается он только будущей невесты. Жених после того, как на сто процентов договорился с девушкой, что он возьмет ее в жены, ставит в известность своих родителей. Если родители ничего не имеют против, то невеста переходит в дом жениха и «держит экзамен на зрелость». В ходе испытательного срока будущая жена показывает свое умение ладить с родителями, убирать, готовить и т. д. Другими словами, делает все, чтобы прочно прижиться «ко двору». Живет она в отдельной комнате и общается только с членами семьи, к числу которых относится и будущий муж. Длится «кандидатский стаж» полгода. И если стороны выразят обоюдное согласие, тогда назначается свадьба.

Я считаю, что это довольно неплохой обычай, который не мешало бы взять на вооружение и нам. Женитьба «с первого взгляда? как это часто бывает, особенно в последнее время, нередко приводит к скороспелому разводу. Вскоре после такой свадьбы появляется «второй взгляд», затем третий и т. д.

Хотелось бы еще сказать несколько слов о проведении египтянами религиозного праздника Рамадан. Он напоминает нашу Пасху. Но если у нас так называемый «большой пост» соблюдают постольку поскольку, то египтяне соблюдают его свято. В ходе поста люди до 18.00 ничего не едят. К вечеру все становятся раздражительными. Каждый спешит домой, поближе к кухне. И вот в эти последние часы уходящего дня очень опасно переходить улицу, как правило, перегруженную автомобилями. Водители в эти минуты меньше всего думает о соблюдении правил уличного движения — у них в голове ужин.

Вначале мы думали, что «великий пост» касается только гражданского населения. Оказывается, нет. Соблюдать пост обязаны все, в том числе и летчики! По нашим канонам голодный летчик — это предпосылка к летному происшествию. И горе тому, по чьей вине своевременно не накормили летчиков. В дни полетов мы принимаем пищу четыре раза: завтрак, второй завтрак, обед и ужин. Но египетские летчики летали в эти «постные» дни, как в обычные, совсем позабыв о том, что целый день ничего не ели. Нам жалко было на них смотреть: стоит жара 25–30°, к обшивке самолета нельзя прикоснуться без перчаток, а летчик садится в кабину и летит… голодный!

Но вот, наконец-то, прошел «Рамадан». Жизнь как бы опять вошла в свою колею. Продвижение летного состава по программе переучивания шло с небольшим опережением графика. И вот в такой обстановке, как гром среди ясного неба, поступает к нам на аэродром Бельбейс информация: прекратить полеты и всем прибыть в Каир. Оказалось, что президент Египта Анвар Садат объявил нашему послу Виноградову В.М. о том, что египетская сторона отказывается от услуг советского военного персонала.

Соблюдая требования международного этикета, советское посольство в Каире организовало прощальный ужин, куда был приглашен и я как старший группы специалистов. Ужин прошел очень хорошо, но для нас он оказался не «прощальным». Оказалось, что выводят всех наших 28 специалистов кроме тех, которые переучивают египетский персонал на новую технику. В их числе оказалась и наша группа.

Насколько мне помнится, сам вывод специалистов был проведен очень организованно, строго по графику. В считанные дни 90 % советских специалистов покинули Египет. Как-то непривычно и странно было без своих коллег. Опустела наша многоэтажная гостиница в Наср-Сити. Штаб советского руководства перевели на частную виллу. Наша группа тоже сменила место жительства. Теперь мы жили в трехэтажной вилле недалеко от штаба.

Режим работы оставался прежний, но мы чувствовали, что отношение к нам со стороны руководящего состава ВВС, мягко говоря, стало прохладным. Но мы на это мало обращали внимания — занимались своим делом. Египетские летчики, понимая наше состояние, в разговорах старались обходить вопрос вывода наших специалистов из АРЕ.

По телевидению ежедневно муссировали тему вывода советских специалистов, очень часто с продолжительными речами выступал Анвар Садат. Некоторая часть арабской публики ликовала. Но эйфория продолжалась недолго. Недели через две то и дело стали поступать сигналы из войск о том, что арабские специалисты не в состоянии сами готовить и обслуживать различную военную технику, в том числе и самолеты. Боевая готовность вооруженных сил резко снизилась. В этих условиях египетское руководство вынуждено было опять обратиться к нам за помощью.

Но наша программа переучивания уже подошла к концу. Заканчивался и срок нашей командировки. Вскоре нам сообщили: готовьтесь к убытию домой. Радости нашей не было предела. В один из рабочих дней мы надели «дипломатическую» форму одежды и при полном параде поехали на аэродром Бельбейс попрощаться с командованием полка и нашими бывшими учениками. Командир полка полковник Фарук от души поздравил нас с завершением программы переучивания, поблагодарил за самоотверженный труд и пожелал благополучного возвращения на Родину. Затем мы прибыли в штаб полка, где встретились с летчиками и инженерно-техническим составом. Они были очень удивлены, увидев нас в парадной форме. В такой форме они нас ни разу не видели. Надо прямо сказать, что прощание было очень теплым, искренним и… грустным. Да это и понятно. Арабские товарищи ежедневно ощущали нашу помощь, а мы в свою очередь уже привыкли к ним.

На следующий день вся группа была готова выехать в аэропорт с последующим убытием в Москву. Ждали автобуса.

И вот примерно в 10.00 утра на нашу виллу прибыл «вестовой» из штаба и сообщил мне, что все специалисты в 11.00 убывают на автобусе в аэропорт, а мне лично пока оставаться на месте. Источник такой информации — посольство. Для меня это был очередной удар. Уже все подписано, все сдано, чемодан полностью упакован, и вдруг- остаться!

Попрощавшись со своими ребятами, я тут же отправился в наш штаб, а потом в посольство для выяснения причин моей задержки. Оказалось, что меня оставляют для облета самолетов СУ-17 МБК после их сборки на аэродроме Бельбейс, так как другого летчика, кто бы летал на этом типе самолета, на данный момент в Египте не было. В связи с этим срок моего пребывания в Египте продлили еще на два месяца.

Как ни печально, но я вынужден был распаковать чемодан. Остались мы втроем на той же вилле: я и два переводчика. Потянулись обычные трудовые дни. Я внимательно следил за ходом сборки самолетов. Чуть ли не каждый день «уговаривал» заводских специалистов побыстрее прикручивать полукрылья к фюзеляжу, но личный состав бригады особливо не торопился: у них были свои интересы. Первый самолет для облета они мне представили к началу декабря. Затем процесс сборки пошел веселее. К новому году все шесть самолетов были облетаны и приняты египетскими представителями. Но все же новый год пришлось встретить в Каире. И только 6 января 1973 года я наконец-то вернулся на родную землю. Так закончилась эта самая длинная в моей жизни египетская командировка. Она оставила в памяти неизгладимый след. И не только потому, что все специалисты группы были награждены (я получил орден «Знак почета»), а потому, что мы знали: нашим египетским друзьям мы оказали посильную помощь.