Глава 16

Лерей проводил Блейки последним теплом и солнцем, Двуречье встретило мелким дождем пополам с первым снегом. Яркий шар дирижабля еще болтался над причальной мачтой, как последнее осеннее яблоко на ветке, а Блейки уже телеграфировал Тесла, что долетел, купил низкорослую тягловую лошадку с черной гривой, закинул вещи в нечто среднее между фургончиком и крытой кибиткой, и отважно двинулся в путь, догрызая дареную курицу, как приятное воспоминание о далекой приморской любви.

Двуречье особенно славилось глинами и посудой, и не раз и не два Блейки пришлось жаться к обочине, пропуская тяжело груженые повозки, громыхающие на запад. И не раз и не два его собственная повозка застревала в грязи, так что в другое время Блейки, конечно, охотно переждал бы распутицу где-нибудь и с пользой, но теперь, с охапкой поручений и бумаг всякого рода, да еще и подробным планом тракта, он ни за что не хотел останавливаться и упорно двигался дальше. Выходило так, что за каких-нибудь три недели неспешного, но безостановочного пути Блейки уже увидит широкие карьеры и деревянные башенки медных рудников, а оттуда начнет поиски тропинки к той самой горе, откуда начиналась вся его недолгая здешняя жизнь

На десятый день, когда все письма были розданы, курицы съедены, а первая пара варежек потеряна, мягкая слякоть сменилась жестким морозцем. К этому времени Блейки как раз достиг последнего по тракту стоящего села. Дальше на карте были обозначены хвойные леса и относительное безлюдье, и Блейки сменил своей повозке колеса на полозья, проверил у лошадки упряжь, подковы и храбро поехал дальше.

Под полозьями звонко хрустели смерзшиеся иголки и тонкая ледяная корка, Блейки кутался в одеяло и сжимал рукоять походного ножа, про себя думая, что старый Тесла был-таки прав, когда звал его упертым: через лес обычно ездили караванами, а уж по таким, полузаброшенным и не слишком людным дорогам — тем более. Кто мешал ему подождать, пока соберется достаточно повозок и ехать с хорошей компанией? А теперь каждое движение в лесу, пусть даже и сонном, настораживает, и спиной Блейки словно бы чувствовал, как прощупывали его невидимые глаза, прислушивались к скрипам повозки чуткие уши, и беззаботность Старра, свойственная ему среди людей, таяла, как снег от дыхания, оставляя между лопаток липкое ощущение тревоги.

Чувство это все усиливалось, так что к полудню Блейки решительно расчехлил самострел, к вечеру натащил для костра здоровенных засохших елок и сидел с взведенной тетивой всю ночь, настороженно всматриваясь в темноту между стволов.

Утро принесло ему, замерзшему, сонную одурь, зато лошадь хорошо отдохнула и бодрой рысцой везла дальше. Полуспящий Блейки, разомлевший от солнца и света, пропустил момент, когда откуда-то с высоты на его животинку спикировала пестро-рыжая крупная молния, упала жалобно заржавшей лошади на спину — и Блейки только успел ошарашенно увидеть, как из разодранного лошадиного горла выливается ярко-алая жидкость, быстро впитываясь в лесную подстилку.

— Маааааааааать! — заорал Блейки и нажал на спусковой крючок, всаживая стрелу куда-то в пестрокрылое великолепие.

— Ааааать… — отозвался зверь человеческим голосом.

На секунду Блейки показалось, что голос знакомый, но задумываться было некогда, лошадь обмякла и повисла в оглоблях, повозка вильнула и накренилась, Блейки спрыгнул, перезарядил арбалет и зашел сбоку. Зверь резко обернулся, и Блейки Старр узрел широкие пушистые лапы с выпущенными когтями и забрызганное кровью бледное лицо Рональда Грина, ученика Серазана Тесса.

— Ты мне, зараза, кажется, крыло прострелил, — кусая губы, объявил Грин.

— Ты мне, скотина, кажется, лошадь задрал! — негодующе заорал Блейки, не успев толком разобраться в увиденном.

— Я, кажется, не сориентировался, — раскрывая крыло и отползая по возможности подальше, отозвался Грин.

— Ты, кажется, еще и пожрать не успел! — наступая на Грина, на пределе сознания продолжал орать Блейки.

— Ты стрелу свою вытащи, — примирительно попросил Грин, — Мало ли что. Пригодится.

— Твою! Стрелу… в задницу…! — захлебнулся слюной, яростью и воздухом Блейки, поскользнулся в крови и рухнул рядом с лошадью. Он немножко полежал так еще, потом ущипнул себя и осторожно огляделся еще раз.

— Ронни, это чего? Это что, правда ты? — переспросил он, смутно надеясь на то, что просто задремал и упал головой с повозки.

— Я что, похож на кого-то еще? — морщась и передергивая шкурой, спросил сфинкс.

Блейки встал и торжественно высказался, и в этой речи прозвучали все эмоции уроженца Мабри и воспитанника Лерея, морской и летный фольклор души его причудливо перемешался с обуревавшими Старра чувствами, выплеснувшись на сфинкса водопадом ранее неведомых природе слов и речевых оборотов. Блейки загибал так долго и выразительно, что Грин заслушался и даже улыбнулся, хотя и очень слабо.

— Извини меня, пожалуйста, — проникновенно попросил он, дождавшись завершения блейкова шедевра, — Давай только мясо не упускать, раз так получилось, а?

Блейки еще раз выругался, вытащил из кармана платок и пихнул его Рону в зубы:

— На, держи, хищник!

И полез смотреть, куда попал, сильно и вслух сожалея, что сфинксу не в мягкое место. Рон терпеливо ждал, расправив раненное крыло и положив голову на лапы. Короткая и толстая стрела жестко торчала между перьев. Блейки пошевелил прут, Рон глухо замычал в платок. Блейки примерился, взялся одной рукой за крыло, другой — за стрелу и резко дернул на себя.

Рон вскрикнул и обмяк.

Блейки погладил пестрые перья.

Блейки внезапно и вдруг понял, что воспринимает Грина скорее как человека, попавшего в беду, чем как чудовище, и этим был поражен в самое сердце.

— Мда, — неопределенно высказался он, стараясь скрыть смущение, — вот же птенец. Щенок. А туда же!

И пошел собирать дрова для костра, а потом принялся чиститься, и завяливать мясо в дорогу. Очень вовремя, потому что к вечеру опять пошел крупный, красивый снег, засыпая следы нападения, и, отфыркиваясь от этого снега, Блейки и Грин уже в темноте, на ощупь отползали от остатков конской туши и от повозки, потому что ночевать рядом со свежениной ни один из них не мог и не хотел, и опять Блейки высказывался на все лады по поводу волшебников-недоучек, потому что ему надо было сбросить пар, а Грин молчал, потому что у него болело крыло, а еще потому, что он четко видел дорогу. Через эту снежную и словесную круговерть они шли полночи, взяв с собой только самое необходимое. А когда снег прекратился, стало еще холоднее. Две луны выбрались из-за туч, и огромное звездное небо зажгло снег разноцветными искрами. Это было невероятно красиво, но в сочетании с рваными тенями, ночью и усталостью — это было опасно.

— Давай устраиваться, — сказал Грин, увидев огромную сосну чуть в стороне от дороги. Он раскопал сугроб до хвои, Блейки развернул палатку и кинул на дно одеяло, в который раз мысленно благодаря старика Тесла за заботу, и сначала в палатку заполз сфинкс, а потом Блейки. Они прижались друг к другу, Блейки глубоко зарылся в теплый мех на брюхе зверя, Грин пристроил раненое крыло сверху и глубоко вздохнул. Палатка вдруг наполнилась горячим воздухом, как будто ее прогрели тепловой пушкой.

— Ничего себе, — сонно пробормотал Блейки, — ты так все время можешь?

— Только когда не голодный, — успокоил его сфинкс и сыто облизнулся.

Наутро Блейки долго не мог проснуться — так разнежился в уютном тепле под мехом и перьями. У Грина чесалось и болело крыло, он тоже вставать не хотел, палатку продолжало заносить снегом, и получеловек и человек стали увлеченно заговаривать друг другу зубы. Грин изменился: он уже не выглядел таким аккуратным и ухоженным, каким оставил Тесса, рыжая грива растрепалась, глаза отчетливо позеленели, кожа на лице огрубела, линия скул заострилась. И улыбался он теперь гораздо реже. Чтобы колдовать тепло, сфинксу нужна была еда, и Блейки отрезал от замороженной конины тонкие ломтики мяса и кормил Рона с рук, а тот воспринимал это, как должное.

Прошло несколько дней, холод превратил снег из мокрой липкой гадости в мягкие хрустящие сугробы, а Блейки многое узнал о характере Рона: что сфинкс оживляется на солнце и хандрит в ненастье, что с ним нельзя замерзнуть или потерять в лесу направление, что, кроме еды, ему нужно каждый день рассказывать что-нибудь новое, что он любит играть со своим хвостом, гордится своими крыльями и легко ловится на лесть. И Блейки было совсем нетрудно узнать про то, как Рон изменился и как мастер Тесс его отпустил, как Грин совершенно один прожил в лесу полмесяца, о первой охоте, о тягучей дневной дреме под шум дождя, и о том, как сфинкс неделю выслеживал рогача, а тот оказался матерым и кошаку не по когтям, и как Грин вышел к заброшенному рудничному тракту, потеряв рассудок от ощущения скорой и легкой добычи.

А Грину было совсем нетрудно ощутить растерянность и неуверенность Блейки в том, что касалось возвращения к своим соплеменникам из другого мира. Проще сказать, что к тому времени, как они наговорились и вылезли из палатки, снег успел засыпать лес и собственно тракт ровным слоем, а дорога теперь угадывалась только благодаря широким просветам между деревьями.

Грин категорически заявил, что занесенный снегом ненахоженный тракт — плохой ориентир, и предложил углубиться чуть дальше в лес, на дневной переход, чтобы выйти к реке Салка, потом подниматься вверх по ее берегам. Блейки сверился с картой и увидел примерно там, где Грин предлагал выйти к реке, паромную переправу Зурташ. Это и решило дело.

Петляя между деревьями, человек и сфинкс углубились в лес, рассчитывая идти так долго, как только смогут.

Шли по лесу до позднего вечера, пока Блейки не задубел, а Рон не стал досадливо трясти лапами. Прижавшись друг к другу, они наскоро передохнули и в лунном свете шли еще, потому что Грин уверял, что река где-то уже совсем рядом, потом, наконец, вышли на опушку и к обрыву, и тут сфинкс внезапно сердито нахохлился и сообщил, что внизу под обрывом ничего нет.

— Мы что, так заплутали или вообще где? — недоуменно спросил Блейки, зажигая фонарик и рассматривая сначала карту, потом пытаясь посветить вниз, чтобы увидеть хотя бы что-нибудь на берегу.

— Вышли правильно, дома внизу стоят, — сфинкс прикрыл глаза, пытаясь прочувствовать и сообразить, что же там такое, — но в этих домах никто не живет.

Открыл глаза:

— Должны быть огни хотя бы в окнах, но я ничего не вижу.

— Ну вот и здравствуйте вам, край Хабарлар и ночлег в поселке Зурташ, — эпически отозвался Блейки. — Это как называется, что мы приехали?

Грин и Старр все-таки заночевали в лесу, неподалеку от обрыва, затемно в непонятное селение не полезли. Наутро Грин заупрямился и предложил обойти стремное место стороной, и они с Блейки опять долго вертели карту:

— Смотри, — говорил Блейки, ведя пальцем по синей линии, — вот река, она идет высоко в горы, мы как раз к ней вышли. Внизу стоит Зурташ, последняя переправа по спокойной воде, еще через два дня пути начинаются предгорья Каштала и Салковские рудники. Там же обозначен старый город Хабар. Очень старый. Оставленный нами тракт идет параллельно реке и чуть выше, огибает гору Шельта и заканчивается вот тут, на Шельтинских рудниках.

— В Зурташ людей ну совсем не ощущается, там слишком спокойно, — хмурился сфинкс. — И если идти по реке вверх, в предгорья, то что будет в Хабар? А дальше, в горах? Может быть, вернуться вместе с тобой на тракт? Там как раз санный путь устанавливается.

— Да мало ли что там ощущается! — возмущался Блейки. — Спустимся и побеспокоим! Ну, дойду я до Шельты, а дальше что? Опять к реке спускаться? Большой крюк получится. Я же, когда с базы рванул, дошел до первой попавшейся воды и по ней вниз шел, как по ориентиру… Как раз вышел на дорогу. Вот и вернусь вверх по реке, но не от Шельты, а отсюда.

Так даже лучше.

— Ты уверен, что ты шел именно по самой реке, а не по впадающим ручьям? Их же тут, как снаружи снега!

— Я у Теслы спросил. Он прямо пальцем ткнул: вот тут вот меня нашел, второй приток, считая от вот этой вот недогоры. Оттуда тропа вверх на горное озеро. Тропа крутая, но пройти можно. — Тогда ближайшее от нас человеческое поселение — рудники. И еще старый город по дороге. Но я слышал, что в старых городах мало кто живет.

— Да ты что?! А Лерей?

Грин хмыкнул — крыть было нечем. О Лерее он от Блейки уже наслушался так, что по городу мог бы гулять с закрытыми глазами. Оставить своего спутника на переправе Зурташ, среди людей, как он сначала хотел, уже не получилось. Сомнительно, что получится оставить его в старом городе. Выходило, что Блейки придется сопровождать аж до самых рудников.

Но Блейки горел энтузиазмом посмотреть переправу, а сфинкс ради разнообразия захотел опробовать чуть поджившее крыло и спорхнуть, или хотя бы спланировать к реке с высоты. Блейки, отвернувшись, долго хихикал, глядя на осторожные маневры и суматошные зигзаги пернатого. Видимо, Грину было все-таки еще больно.

Потом Блейки сам съезжал с высокого обрыва на задней точке ногами кверху, и тут уже ухмылялся, пряча лицо в лапы, Грин.

Паром, вытащенный на берег, несколько невысоких, но длинных деревянных домов, по окна занесенных снегом, темно-серая широкая река и пара стоячих, в три человеческих роста, камня у самой воды — вот так выглядела переправа Зурташ.

— Что странно, даже собак нет, не то что людей — оглядываясь вокруг, заметил Блейки. — Где они себе, как думаешь?

Сфинкс как будто прислушивался, склонив голову. Лицо его было печальным.

— Тут люди и правда вымерли, но не от болезней, — наконец, произнес он.

— И до весны жить здесь точно уже нельзя. Открой вон тот амбар.

Блейки осторожно толкнул указанную дверь, замешкался на пороге, и сфинкс с достоинством прошествовал мимо него внутрь.

— Рыба, — объявил он, прижмуриваясь. — Слишком много рыбы.

Копченые сочные пласты висели на жердях, занимая пол-амбара, от штабеля бочек высотой под потолок исходило специфическое благоухание маринада, шуршали серебристые связки сушеного, привешенные к потолку. Блейки смотрел и нюхал, как завороженный, а сфинкс повернулся и вышел, резко дернув хвостом.

Он толкнул лапой дверь в другой дом, с веселыми занавесочками на окнах, осторожно заглянул внутрь, но вскоре вышел, брезгливо дергая шкурой и встряхиваясь:

— Блейки, бери там рыбу на несколько дней пути, и уходим дальше по берегу!

Блейки прикинул, что голодный, а конину давно подъели, схватил веревку, перевязал, как поленья, особо жирные тушки, отрезал шелестящую гроздь чего-то типа лещей от потолка и пошел нагонять приятеля, который уже шел вверх по течению вдоль самого берега, оставляя на снегу четкие, глубокие отпечатки лап. Время от времени сфинкс подходил к самой кромке воды, проламывая сухую траву, и как будто что-то высматривал. Наконец, позвал Блейки:

— Вот они, смотри.

Блейки посмотрел. В неглубокой ямке у самой воды, покрытые льдом, присыпанные снегом, лежали люди, несколько человек — глаза закрыты, лица белые. Блейки стало нехорошо, да так нехорошо, что все те слова, которые обычно легко слетали у него с языка, теперь словно вмерзли в тот самый лед.

— Что за..? — спросил он, чуть отойдя в сторону.

— Позже, — пообещал Грин, и Старр подчинился, и даже не болтал по дороге, как обычно, и они быстро шли вдоль берега, стремясь как можно скорее уйти подальше, а когда стало темнеть, поднялись к лесу и развели костер, и долго отчищались снегом от запаха копчений перед тем, как залезть в палатку.

— В таком темпе, — все-таки не выдержал и подвел итог дня Блейки, вытягиваясь в тепле, — завтра холмики нам встретятся уже покруче, потом выйдем в предгорья, а там мимо старого города, и через несколько дней от него — рудники. На рудниках-то все в порядке, как ты думаешь?

— Должно быть в порядке, — сонно мурлыкнул сфинкс.

— Ты обещал рассказать, — напомнил Блейки. — Что случилось на переправе?

— Случилась рыба, — неохотно пояснил Грин, — Видимо, ее было много. Ее было так много, что стали ловить без счета, готовить без опаски. Странно!

— Рыба что, оказалась отравленная? А мы ее…

— Странно, что они забыли про речной народ. Это ведь и его рыба тоже.

Скорее так — рыба — это их стада, но люди могут брать свою часть, особенно когда хороший приплод. Речные сами дают стада прореживать, а свою долю запирают по затонам. Брать из реки можно — но по зиме, а не по осени, и быть готовым делиться. И еще — копченое, вяленое и сушеное речной народ не ест.

— И..?

— И вот речной народ заготовил себе вместо рыбы на зиму из того, что живет на берегах этой реки, — безмятежно пояснил сфинкс. — Никто не хочет умирать от голода. А про рыбу надо будет сказать другим людям, кстати. Здесь она все равно уже никому не пригодится. Но почему такое случилось, понять не могу! — признался он вдруг и довольно нервно подгреб к себе Блейки поближе, для надежности.

Умотавшийся за день Блейки спал, как младенец, и Грин, которому уже не надо было притворяться перед спутником невозмутимым лесным зверем, старался опять и опять сообразить, как так получилось, что небольшое селение было убрано так беспощадно. Грин читал о противостояниях людей и нелюдей, но до сих пор по наивности своей считал, что те конфликты ушли в прошлое, а теперь давние истории опять и опять всплывали в памяти.

Грин сам поражался, что теперь гибель людей кажется ему естественной, хотя и не вполне логичной. А еще сфинкса тревожил шум ветра за стеной палатки, а человек слышал в этих завываниях чей-то тревожный далекий зов. И тогда спящий рядом Блейки представлялся Грину чем-то вроде зацепки за тот единственно уютный и понятный человеческий мир, который он хорошо знал и в котором был уверен.