ДЖОРДЖ МАРТИН ПРИСЯЖНЫЙ РЫЦАРЬ

В железной клетке на распутье дорог гнили под летним солнцем два мертвеца.

Эг остановился на них поглядеть.

— Как вы думаете, кто они, сир?

Его мул Мейстер, благодарный за передышку, принялся щипать сухую дьяволову траву у обочины, несмотря на то что был навьючен двумя громадными бочками с вином.

— Разбойники. — Дунк сидел верхом на Громе и потому был гораздо ближе к мертвецам. — Насильники и убийцы. — На его старом зеленом камзоле под мышками проступили темные круги. Солнце пылало на синем небе, и из Дунка с утра вышло несколько галлонов пота.

Эг снял широкополую соломенную шляпу, обнажив блестящую лысую голову, и стал отмахиваться от мух — сотни их ползали по трупам, а в безветренном воздухе висело и того больше.

— Наверное, они были большие злодеи, раз их посадили в воронью клетку.

Эг, бывавший порой мудрым как мейстер, оставался в сущности десятилетним мальчишкой.

— Лорды лордам рознь, — сказал Дунк. — Не всем нужна веская причина, чтобы предать человека смерти.

Клетка была рассчитана на одного человека, однако в нее втиснули двоих. Они стояли лицом к лицу, переплетя руки и ноги, прижавшись спинами к горячим железным прутьям. Один из них перед смертью начал глодать плечо и шею другого. Над обоими успели потрудиться вороны. Когда Дунк и Эг появились у холма, птицы взмыли вверх черной тучей, напугав Мейстера.

— Кто бы они ни были, видно, что они голодали, — сказал Дунк, глядя на обтянутые зеленой кожей скелеты. — Может, украли хлеб или убили оленя в лесу какого-то лорда. — Засуха длилась второй год, и лорды стали весьма немилостивы к браконьерам, которых и прежде не очень-то жаловали.

— А может, они из разбойничьей шайки. — В Даске они слышали арфиста, певшего «Как вешали Черного Робина», и с тех пор благородные разбойники мерещились Эгу за каждым кустом.

Дунк встречал иногда разбойников, когда был оруженосцем у старого рыцаря, и не хотел бы встретиться с ними опять. Те, которых он знал, благородством не отличались. Один, которого помогал вешать сир Арлан, так любил перстни, что у мужчин отсекал заодно и пальцы, а у женщин откусывал. О нем, насколько знал Дунк, песен не складывали. Разбойники или браконьеры, разница небольшая, в компании мертвецов все равно невесело. Дунк медленно объехал клетку. Пустые глазницы казненных, казалось, следили за ним. У одного голова была опущена, а рот открыт, и Дунк заметил, что у него нет языка. Вороны, что ли, склевали? Дунк слышал, что воронье первым делом выклевывает глаза — может, язык идет следующим по порядку. А может, это лорд велел отрезать ему язык за дерзкие речи…

Дунк запустил пальцы в выгоревшие на солнце волосы. Мертвым уже ничем не поможешь, а вино в Оплот отвезти надо.

— Откуда мы ехали-то? — спросил он, оглядывая дорогу. — Что-то я закружился.

— Оплот вон там, сир, — показал Эг.

— Ну так поехали. К вечеру доберемся, если не будем торчать тут да мух считать. — Он тронул Грома каблуками и повернул большого коня на левую дорогу. Эг опять нахлобучил шляпу и потянул Мейстера за повод. Мул в кои-то веки подчинился без споров. Ему тоже жарко, подумал Дунк, да и бочки весят будь здоров.

Дорога от солнца стала твердой, что твой кирпич. В колее конь мог запросто сломать ногу, и Дунк держался посередине. Он сам вывихнул себе лодыжку, когда они уезжали из Даска — ночью было прохладнее, и он шел пешком. Рыцарь должен учиться терпеть боль, говорил ему сир Арлан. «Да, парень, сломанные кости и шрамы — такая же часть рыцарства, как мечи и щиты. А вот если Гром сломает ногу, то без коня и рыцаря нет».

Эг вместе с Мейстером плелся следом, ступая одной босой ногой в колею, а другой на середину. Из-за этого он на каждом шагу то поднимался, то опускался. На бедре у него висел кинжал, за спиной — сапоги, старый бурый камзол он подобрал и завязал вокруг пояса. На измазанном лице под полями соломенной шляпы темнели большие глаза. Ему десять, и росту в нем меньше пяти футов. В последнее время Эг стал быстро расти, но Дунка он догонит еще не скоро. С виду он вылитый конюшонок — нипочем не догадаешься, кто он на самом деле.

Клетка с мертвецами уже скрылась позади, но Дунк не мог перестать думать о них. Много разбойников развелось в королевстве. Засухе конца не видно, и простые люди тысячами снимаются с мест в поисках заветных земель, где идут дожди. Лорд Красный Ворон повелел им всем вернуться назад, к своим господам, да только его мало кто послушался. Многие говорят, что они-то и накликали засуху, Красный Ворон и король Эйерис. Это кара богов, ибо тот, кто проливает родную кровь, проклят. Кто поумней, тот, понятно, вслух такого не скажет. «Сколько глаз у лорда Красного Ворона?» — спрашивается в загадке, которую слышал Дунк в Староместе. «Тысяча и еще один».

Шесть лет назад в Королевской Гавани Дунк видел его собственными глазами: тот ехал на сивом коне по Стальной улице, а следом — полусотня Вороньих Зубов. Это было еще до того, как король Эйерис взошел на Железный Трон и сделал его десницей, но лорд и тогда притягивал взоры, весь в черном и алом, с Темной Сестрой на боку, сам бледный, волосы белые — живой мертвец, да и только. На щеке у него родимое пятно винного цвета — оно будто бы напоминает ворона, только Дунк ничего такого не разглядел, пятно и пятно. Мальчуган пялился так, что королевский чародей это почувствовал и повернулся к нему. Глаз у него один, и тот красный, второй у него отнял Жгучий Клинок на Багряном Поле, но Дунку показалось, что оба глаза целы и смотрят ему в самую душу.

Он содрогнулся от этого воспоминания, несмотря на жару, и Эг сзади спросил:

— Вам нехорошо, сир?

— Нет, ничего. Только жарко и пить охота, прямо как им. — На поле у дороги сохли рядами дыни. Козья и дьяволова трава по краям еще цеплялась за жизнь, но урожаю приходилось куда как плохо. Дунк знал, каково этим дыням. Сир Арлан говаривал, что межевой рыцарь не будет страдать от жажды, покуда при нем есть шлем, в который можно набрать дождевой воды. «Небесная влага — лучший на свете напиток, парень». Старик за всю свою жизнь ни разу не видел такого лета. Свой шлем Дунк оставил в Оплоте. В нем было бы слишком жарко и тяжело, а дождя, чтобы подставить под него этот сосуд, явно не ожидалось. Что делать межевому рыцарю, когда даже зелень на межах высохла и скукожилась?

Авось хоть в ручье можно будет искупаться. Дунк улыбнулся, воображая, как прыгнет прямо туда и растянется в мелкой воде, намочив волосы и камзол. Эгу, наверно, тоже захочется, хотя ему вроде бы и не жарко — он порядком запылился, но ничуть не вспотел. Он почти никогда не потеет и любит зной. В Дорне он бегал полуголый и загорел, как дорниец. Это все его драконова кровь. Слыханное ли дело — потный дракон? Дунк сам охотно снял бы камзол, но этого делать не подобало. Межевой рыцарь может хоть голый разъезжать, этим он никого не посрамит, кроме себя самого. Присяжный рыцарь — иное дело. «Если ты ешь мясо за столом лорда и пьешь его мед, — говаривал сир Арлан, — все твои поступки сказываются на нем. Всегда делай больше того, что от тебя ожидают, и никогда — меньше. Никогда не увиливай от трудных задач, а в первую голову — не позорь лорда, которому служишь». «Мясо и мед» в Оплоте означали курятину и эль, но сир Юстас ел и пил то же самое.

Поэтому Дунк продолжал париться в камзоле.

Сир Беннис Бурый Щит ждал их у старого дощатого моста.

— А, вернулся все-таки. Долго тебя не было — я уж думал, ты сбежал и стариково серебро прихватил. — Беннис сидел на своем косматом коньке и жевал кислолист, отчего казалось, что рот у него полон крови.

— За вином пришлось ехать в Даек. На Малый Даек налетели кракены[1], увезли все добро и женщин, а что не взяли, то пожгли.

— Дагон Грейджой так и напрашивается, чтоб его вздернули — да только кому это по зубам? Видел ты старого Пейта Щипозада?

— Говорят, убили его, когда он вступился за свою дочку.

— Семь преисподних, — сплюнул Деннис. — Видал я эту дочку — было бы за что помирать. Он мне полсеребреника остался должен. — Бурый рыцарь выглядел точно так же, как вдень их отъезда, а пахло от него еще хуже. Свои бурые бриджи, мешковатый грубошерстный камзол и сапоги он не снимал и не менял никогда. Еще один бурый камзол, верхний, он надевал, когда облачался в заржавленную кольчугу. Меч у него висел на поясе из вареной кожи, покрытое рубцами лицо казалось сделанным из того же материала. Ни дать ни взять сморщенная дыня, которые они видели по дороге. Даже зубы под красными пятнами от кислолиста были бурые. Среди этого бурого однообразия выделялись глаза — светло-зеленые, косые, близко посаженные и злобные. — Всего-то две бочки, — заметил он. — Сир Никудышный просил четыре.

— Хорошо, что хоть две-то нашлись. Засуха добралась и до Бора. Говорят, виноград там превращается в изюм прямо на корню, да еще островитяне разбойничают…

— Сир, а воды-то нет, — вмешался Эг.

Дунк, занятый разговором с Беннисом, этого не заметил. Под щелястым настилом виднелись только песок и камни. Странное дело. Вода в ручье стояла низко, когда они уезжали, однако была.

Беннис рассмеялся. Смех у него был двух видов — иногда он кудахтал, как курица, а иногда реготал громче Эгова мула. Сейчас он кудахтал.

— Высохла, пока вы ездили, не иначе. Засуха, что поделаешь. Вот тебе и выкупался, мрачно подумал Дунк и слезе коня.

Что ж с урожаем-то будет? Половина колодцев на Просторе пересохла, а реки обмелели, даже Черноводная и могучий Мандер.

— Паскудное пойло, вода, — сказал Беннис. — Я раз напился, и меня вывернуло. Вино лучше.

— Только не для овса, ячменя, морковки и лука с капустой. Даже виноградникам нужна вода. Как это ручей пересох так быстро? Нас всего шесть дней не было.

— Он и так еле-еле сочился, Дунк. Я в свое время пускал ручьи побольше этого.

— Я вам не Дунк — сколько раз повторять? Меня зовут сир Дункан Высокий. — Да что попусту слова тратить. Такого сквернослова и насмешника еще свет не видывал.

— Это кто же тебя так зовет? Твой лысый щенок? — опять закудахтал Беннис. — Ты, конечно, подрос с тех пор, как ездил с Пеннитри, но для меня ты все тот же Дунк.

Дунк почесал в затылке, глядя на пересохшее русло.

— Что ж теперь делать?

— Вези вино домой и скажи сиру Никудышному, что его ручей высох. В колодце вода еще есть, так что от жажды он не помрет.

— Не называйте его Никудышным. — Дунк любил старого рыцаря. — Вы живете под его кровом, так проявляйте к нему хоть немного уважения.

— У тебя уважения хватит на нас обоих, а я зову его, как хочу.

Серовато-белесые доски заскрипели, когда Дунк ступил на мост. Среди камней кое-где остались лужицы не больше его ладони.

— Вон дохлая рыба валяется, видишь? — Запах напомнил ему о мертвецах в клетке.

— Вижу, сир, — сказал Эг.

Дунк спрыгнул вниз, присел и перевернул один из камней. Сухой и горячий сверху, илистый и мокрый снизу.

— Вода совсем недавно ушла, это видно. — Дунк кинул камень на берег, и тот сшиб нависшую над обрывом грудку сухой земли. — На берегу земля потрескалась, а посередке мягкий ил. И рыба еще вчера жива была.

— Дунк-чурбан — так, помнится, Пеннитри тебя называл. — Беннис сплюнул на камни красным кислолистом. — Чурбанам думать не надо, их головы для этого не годятся.

У сира Арлана это прозвище звучало ласково — он оставался добрым, даже когда ругался. Сир Беннис произносил его совсем по-другому.

— Сир Арлан уже два года как умер, — сказал Дунк, — а меня зовут сир Дункан Высокий. — Ему очень хотел заехать Беннису кулаком в челюсть и выбить его красно-бурые зубы. Беннис, может, и горазд драться, но Дунк на полтора фута выше его и на четыре стоуна тяжелее. Хоть и чурбан, да большой. Он успел стукнуться головой о половину всех притолок Вестероса и о стропила каждой гостиницы от Дорна до Перешейка. Брат Эга Эйемон измерил его рост в Староместе — тогда, полгода назад, Дунку недоставало одного дюйма до семи футов, а с тех пор он еще больше подрос. Расти — это единственное, что ему хорошо удается, как говорил старый сир Арлан.

— Отвези вино в Оплот, Эг, — сказал он, снова садясь на Грома. — Я погляжу, что такое стряслось с этим ручьем.

— Ручьи то и дело пересыхают, — упорствовал Беннис.

— Я просто хочу поглядеть.

— Камни переворачивать опасно, Дунк — кто знает, что из-под них выползет? В Оплоте у нас славные соломенные тюфяки, куры несутся исправно, и делать особенно нечего — знай себе слушай, каким крутым был сир Никудышный в молодости. Говорю тебе, оставь это. Высох ручей, и все тут.

Чего-чего, а упрямства Дунку было не занимать.

— Сир Юстас заждался вина, — сказал он Эту. — Скажи ему, куда я поехал.

— Скажу, сир. — Мальчик потянул за собой Мейстера. Мул запрядал ушами, но понукать его опять-таки не пришлось. Хочет, чтобы с него скорее сгрузили бочки — оно и понятно.

Ручей, когда в нем была вода, тек на северо-запад, поэтому Дунк повернул Грома на юго-восток. Через каких-нибудь дюжину ярдов его догнал Беннис.

— Пригляжу, чтоб тебя не вздернули. — Он запихнул в рот новую порцию жвачки. — За теми ракитами на правом берегу начинается паучья земля.

— Я буду держаться нашего. — Дунк не хотел неприятностей с хозяйкой Холодного Рва. В Оплоте он наслушался о ней всякого. Ее прозвали Горячей Вдовой — она уже не одного мужа свела в могилу. Старый Сэм Ступе ругал ее и ведьмой, и отравительницей, и другими словами, почище этих. Два года назад она послала своих рыцарей за ручей схватить человека Осгри, который воровал у нее овец. «А когда милорд поехал требовать его назад, ему посоветовали поискать его во рву, — рассказывал Сэм. — Она зашила беднягу Дейка в мешок с камнями и утопила. После этого сир Юстас и взял на службу Бенниса, чтоб пауков отгонять».

Гром шел ровным шагом под синим небесным сводом, где не было видно ни облачка. Русло вилось между каменистыми, поросшими ивняком пригорками, через поля с пожухлыми колосьями. В часе езды от моста стоял принадлежащий дому Осгри лесок под названием Уотов лес. Издали он представлялся заманчивым, вызывая у Дунка мечты о свежей зелени и прохладной тени, вблизи оказался чахлым и подсохшим. С больших дубов падали листья, половина сосен побурела на манер сира Бенниса, и под ними лежала опавшая хвоя. Плохо дело, подумал Дунк. Одна искра — и все это заполыхает что твой костер.

Вдоль Шахматного ручья, однако, стеной росли молодые ивы, крапива и ежевика. Двое рыцарей, чтобы не продираться сквозь эту чащу, перешли через русло на сторону Холодного Рва, где лес вырубили под пастбище. Среди бурой травы с увядшими полевыми цветами бродили черноносые овцы.

— Нет глупее скотины, чем овцы, — промолвил Беннис. — Они тебе, часом, не родня? — Дунк не ответил, и он снова засмеялся, будто закудахтал.

Еще через пол-лиги они увидели плотину — небольшую, но крепкую с виду.

Ручей перегородили двумя палисадами из древесных стволов, не потрудившись снять с них кору, а в промежутке накидали камней и плотно утрамбовали землю. За плотиной ручей стекал в канаву, ведущую на поля леди Веббер. Дунк привстал на стременах, чтобы лучше видеть. На солнце сверкала целая сеть более мелких канавок — они разбегались во все стороны, как паутина. «Воду нашу воруют!» Дунк вознегодовал, особенно когда сообразил, что деревья для запруды взяты явно из Уотова леса.

— Ну что, чурбан, поглядел? — спросил Беннис. — Нет бы остаться при том, что ручей высох. Началось с воды, а кончится кровью — моей и твоей, по всему видать. — Бурый рыцарь обнажил меч. — Ну что ж, делать нечего. Вон они, землекопы проклятые. Надо их постращать. — Он пришпорил свою лошадку и поскакал по траве.

Дунку ничего не оставалось, как последовать за ним. На поясе у него висел длинный меч сира Арлана, славный клинок. Если у этих людишек есть хоть капля ума, они разбегутся, думал он. Из-под копыт Грома били фонтаны сухой земли.

Один землекоп бросил заступ, увидев скачущих рыцарей, но этим дело и ограничилось. Они стояли в ряд, десятка два человек — высокие и низенькие, молодые и старые, все загоревшие дочерна, с лопатами и кирками в руках. Беннис сдержал коня.

— Это земля Холодного Рва, — крикнул кто-то из рабочих.

— А это вода Осгри. — Беннис показал мечом в сторону ручья. — Кто поставил эту паршивую дамбу?

— Мейстер Серрик, — сказал молодой землекоп.

— Он только указывал — делайте то да делайте это, — поправил его старик, — а строили мы.

— Вы строили, вы и разбирайте.

Землекопы смотрели молча, с угрюмым вызовом. Один утер потный лоб.

— Да вы никак оглохли, — проворчал Беннис. — Может, мне пару ушей отрубить? Кому первому?

— Это земля Вебберов, — упрямо повторил старик, тощий и сгорбленный. — Нет у вас права тут находиться. А вздумаете нам уши рубить, миледи вас живо в мешок и на дно.

Беннис подъехал поближе.

— Я тут никаких леди не вижу, только наглое мужичье. — Он ткнул мечом в голую коричневую грудь старика, и на ней проступила кровь.

— Уберите меч, — вмешался Дунк, решив, что Беннис заходит слишком далеко. — Это не они придумали, им мейстер велел.

— Это для урожая, сир, — подтвердил другой крестьянин. — Пшеница у нас сохнет и груши.

— Либо груши погибнут, либо вы.

— А вы нас не пугайте, — снова подал голос старик.

— Не пугайте? — Меч Бенниса, свистнув, раскроил старику лицо. — Я сказал — либо груши, либо вы.

Напрасно он так. Дунк, видя, как хлещет из раны кровь, сдержал свою ярость — ведь они с Беннисом действовали заодно.

— Уходите, — крикнул он землекопам. — Возвращайтесь в замок своей госпожи.

— Бегом! — добавил сир Беннис.

Трое побросали свои орудия и побежали, но один кряжистый парень покрепче перехватил кирку и сказал:

— Их всего двое.

— Лопаты против мечей — глупая затея, Йорген, — произнес старик, зажимая рану. — Погоди. Дело этим не кончится.

— Еще слово, и конец придет тебе, — посулил Беннис.

— Мы никому не хотим зла, — сказал старику Дунк. — Нам нужна только вода, больше ничего. Скажи об этом своей госпоже.

— Скажем, — заверил задиристый парень с киркой. — Все как есть скажем.

Домой они ехали напрямик, через Уотов лес, радуясь скудной тени, которую еще давали деревья. И все равно они изжарились. В лесу предположительно водились олени, но единственной живностью, которая встречалась им, были мухи. Они жужжали вокруг головы Дунка, лезли Грому в глаза и раздражали коня невыносимо. Неподвижный воздух действовал удушающе. В Дорне дни тоже жаркие, зато ночи холодные — Дунк там кутался в плащ и все равно трясся. А на Просторе, даже здесь, ближе к северу, ночи ненамного прохладнее дней.

Пригибаясь под ветками, Дунк сорвал листок, и тот рассыпался у него в руке, как тысячелетний пергамент.

— Не надо было рубить того человека мечом, — сказал он Беннису.

— Подумаешь, пощекотал малость. Это научит его следить за своим языком. Я бы глотку ему перерезал, но тогда остальные разбежались бы, точно кролики, и пришлось бы за ними гоняться.

— Неужто вы их всех убили бы? Двадцать человек? — недоверчиво спросил Дунк.

— Двадцать двух. На два больше, чем пальцев у тебя на руках и ногах. Пришлось бы убить, чтоб не трепали потом языками. — Всадники объехали бурелом. — Давай скажем сиру Никудышному, что его занюханный ручеек доконала засуха.

— Вы хотите солгать сиру Юстасу?

— А почему бы и нет? Кто ему правду-то скажет — мухи? — Беннис ощерил свои мокрые красные зубы. — Никудышник не вылазит из своей башни — разве что к мальчикам в ежевику.

— Присяжный рыцарь должен говорить правду своему господину.

— Правда правде рознь, чурбан. Иногда от нее один вред. Засуху насылают боги, а против богов человек ни хрена не может. Горячая Вдова — иная статья. Если сказать Никудышнику, что воду у него отвела эта сука, он сочтет долгом чести вернуть покражу назад. Вот увидишь. Он этого так не оставит.

— Так и следует. Нашим крестьянам без воды смерть.

— Нашим? — На этот раз Беннис заржал, а не закудахтал. — Может, я по нужде отлучился, когда сир Никудышный сделал тебя своим наследником? И сколько же у тебя крестьян? С десяток, считая полоумного сынка Косой Джейны, который не знает, каким концом топор держать? Сделай их всех рыцарями, и у нас будет вполовину меньше, чем у вдовы. Это помимо ее оруженосцев, лучников и прочих. Всех твоих пальцев не хватит, чтоб их перечесть — придется кликнуть лысую башку на подмогу.

— Мне не обязательно по пальцам считать. — Дунку все опротивело: жара, мухи и общество бурого рыцаря. Беннис когда-то служил вместе с сиром Арланом, но это было давным-давно. С тех пор он стал низким человеком, лжецом и трусом. Дунк послал коня рысью и уехал вперед, подальше от Бенниса и его запаха.

Оплот назывался замком только из вежливости. Он гордо высился на скалистом холме и виден был за много лиг, но весь состоял из одной-единственной башни. Пару веков назад она частично обрушилась и была восстановлена. Серый верх с севера и запада резко отличался от старого черного низа. Тогда же на кровле, опять-таки с северной и западной сторон, поставили стрельчатые вышки. Каменные надстройки в двух других углах так пострадали от непогоды, что трудно было определить, как они выглядели первоначально. Плоская крыша из сосновой дранки покоробилась и протекала.

От подножья холма к башне вела тропка, до того узкая, что ехать приходилось гуськом. Дунк поднимался первым. Вверху на скальном выступе стоял в своей потрепанной шляпе Эг.

К башне притулилась глинобитная конюшня, вся заросшая красновато-лиловым мхом. В одном из денников, рядом с Мейстером, стоял серый мерин старого рыцаря. Бочки Эг с Сэмом Ступсом, видимо, закатили в дом. По двору бегали куры.

— Ну как, выяснили, что случилось с ручьем? — спросил Эг.

— Горячая Вдова его запрудила. — Дунк спешился и вручил поводья Эгу. — Не давай ему много пить сразу.

— Да, сир, я знаю.

— Моего коня тоже возьми, парень, — распорядился Беннис.

— Я у вас не служу, — нахально ответил Эг.

Ох, не доведет его язык до добра, подумал Дунк.

— Возьми у него коня, не то в ухо получишь.

Эг надулся, однако послушался. Как только он взялся за повод, смачный красный плевок Бенниса шмякнулся ему прямо на босую ступню.

— Вы плюнули мне на ногу, сир, — ледяным тоном заметил мальчик.

— Угу. А в другой раз в рожу плюну, — посулил Беннис, слезая с коня. — Посмей только опять надерзить мне.

Дунк видел, как зол мальчуган, и боялся, как бы дело не обернулось к худшему.

— Займись лошадьми, Эг, — сказал он. — Нам надо поговорить с сиром Юстасом.

Единственным входом в Оплот служила дубовая с железом дверь в двадцати футах над ними. Нижние ступени из гладкого черного камня до того истерлись посередине, что больше походили на чаши. Выше их сменяла крутая деревянная лесенка, которую в случае нападения поднимали, как мост. Дунк шагал через две ступеньки, распугивая кур.

Оплот был больше, чем казался с виду. Его глубокие подвалы и склепы занимали добрую часть холма, на котором торчала четырехэтажная башня. На двух ее верхних ярусах имелись балконы и окна, на нижних — только амбразуры. Внутри было прохладнее, но так темно, что глаза у Дунка не сразу привыкли. Жена Сэма Ступса, стоя на коленях у очага, выгребала золу.

— Сир Юстас внизу или наверху? — спросил ее Дунк.

— Наверху, сир. — Старуха так горбилась, что голова у нее сидела ниже плеч. — Он только что ходил навестить мальчиков в ежевике.

«Мальчики» были сыновья Юстаса Осгри — Эдвин, Гарольд и Аддам. Эдвин и Гарольд были рыцарями, Аддам — оруженосцем. Все они пали на Багряном Поле пятнадцать лет назад, в конце мятежа Черного Пламени. «Они умерли славной смертью, сражаясь за своего короля, — сказал Дунку сир Юстас, — а я привез их домой и похоронил в ежевике». Жена старого рыцаря тоже лежала там. Вскрывая новую бочку вина, старик всякий раз спускался с холма, чтобы помянуть своих мальчиков. «За нашего короля!» — произносил он, поднимая чашу, и пил.

Спальня сира Юстаса занимала четвертый этаж башни, горница помещалась под ней. Старик обыкновенно сидел там, роясь в своих сундуках. На толстых стенах из серого камня висело заржавленное оружие, знамена поверженных врагов, трофеи времен давнишних сражений, о которых не помнил больше никто, кроме сира Юстаса. Знамена, некогда яркие, покрылись плесенью, выцвели, запылились и все как одно казались зеленовато-серыми.

Сир Юстас, счищавший грязь с разрубленного щита, просветлел при виде Дунка.

— А, мой добрый великан — и храбрый сир Беннис. Взгляните-ка — я нашел его на дне вот этого сундука. Настоящее сокровище, хотя и заброшенное.

От щита, серого и щербатого, осталось чуть больше половины. Железный обод проржавел, дерево усеивали червоточины. На нем еще остались чешуйки краски, но слишком мало, чтобы распознать герб.

— Что это за щит, милорд? — спросил Дунк. Осгри уже несколько веков перестали быть лордами, но сиру Юстасу нравилось, когда его так называли — это напоминало ему о былой славе его дома.

— Он принадлежал Маленькому Льву. — Рыцарь стер немного ржавчины с обода. — Сир Уилберт Осгри имел его при себе, когда пал в бою. Вы, конечно, знаете эту историю…

— Нет, милорд, — сказал Беннис, — не знаем. Маленький лев, вы сказали? Он что ж, карлик был?

— Разумеется, нет. — Усы старика возмущенно дрогнули. — Сир Уилберт был высокий, могучий муж и великий рыцарь. Это прозвище ему дали в детстве, как младшему из пяти братьев. В его времена семь королей еще сидели на своих престолах, и Хайгарден часто воевал со Скалой. Тогда нами правили зеленые короли, Садовники. В них текла кровь Гарта Зеленой Руки, и зеленая рука изображалась у них в гербе на белом поле. Жиль Третий повел свои знамена на восток, на войну со Штормовым Королем, и все братья Уилберта пошли вместе с ним: в те времена шахматный лев всегда развевался рядом с зеленой рукой, когда Король Простора выступал на битву.

Король Скалы, однако, усмотрел в этом удобный случай, чтобы оторвать кусок от Простора, и налетел на нас со своим войском. Осгри были хранителями Северных Марок, и встретить врага выпало Маленькому Льву. Ланнистеров вел четвертый король Лансель — а может, и пятый. Сир Уилберт заступил ему дорогу и сказал: «Ни шагу дальше. Я запрещаю вам ступать на землю Простора». Но Ланнистер послал свои знамена вперед.

Полдня они бились, золотой лев и шахматный. Ланнистер был вооружен валирийским мечом, с которым обычная сталь не сравнится: видите, как пострадал от него щит Маленького Льва. В конце концов, истекая кровью от дюжины ран, со сломанным клинком в руке, Уилберт бросился на врага очертя голову. Король Лансель разрубил его чуть ли не пополам, как поется в песнях, но Маленький Лев, умирая, успел вонзить свой кинжал королю под мышку, на стыке его доспехов. Западные воины, когда погиб их король, отступили, и Простор был спасен. — Старик погладил разбитый щит нежно, словно ребенка.

— Да, милорд, — проскрипел Беннис, — нынче бы нам такой воин в самый раз пригодился. Мы с Дунком побывали у вашего ручья. Сух, как старый скелет, и не засуха тому причиной.

Старик отложил щит и пригласил своих рыцарей сесть.

— Рассказывайте. — Он слушал Бенниса молча, вздернув подбородок и развернув плечи, прямой, как копье.

В молодости сир Юстас Осгри был, наверное, образцом рыцаря — высокий, сильный, красивый. Время и горе сделали свое дело, но он оставался по-прежнему широким в плечах и груди, с резкими, как у орла, чертами. Коротко остриженные волосы побелели, как молоко, однако усы сохраняли пепельно-серый цвет. Чуть более светлые, полные печали глаза прятались под такими же серыми бровями.

Они стали еще печальнее, когда Беннис заговорил о плотине.

— Этот ручей зовется Шахматным уже тысячу лет, а то и больше, — сказал старый рыцарь. — Мальчишкой я в нем ловил рыбу, и мои сыновья тоже. Алисанна любила плескаться в нем в такие вот жаркие дни. — Алисанной звали дочь старика, умершую по весне. — На берегу Шахматного ручья я впервые поцеловал девушку — мою кузину, младшую дочь моего дяди, Осгри с Лиственного озера. Теперь их никого нет в живых, и ее тоже. — Усы старика дрогнули. — Мы не можем этого допустить, сиры. Эта женщина не получит мою воду — шахматную воду.

— Плотина построена на совесть, милорд, — сказал Беннис. — Мы с сиром Дунком ее и за час не разберем, даже если лысый малец поможет. Понадобятся кирки, лопаты, веревки и дюжина мужчин — только для работы, а не для боя.

Сир Юстас молчал, глядя на щит Маленького Льва. Дунк откашлялся и сказал:

— Видите ли, милорд, с землекопами у нас вышла…

— Не беспокой милорда пустяками, Дунк, — перебил его Беннис. — Будет дурню наука, только и всего.

— Наука? Что за наука? — вскинул глаза сир Юстас.

— Да я там проучил одного. Чиркнул клинком по щеке, ничего больше.

Старик пристально посмотрел на Бенниса.

— Вы поступили необдуманно, сир. У этой женщины сердце паучихи. Она погубила трех мужей, а все ее братья, пятеро или шестеро, умерли еще в пеленках. Они стояли между ней и наследством. Не сомневаюсь, что она способна спустить шкуру с любого крестьянина, вызвавшего ее недовольство, но то, что ее человека ранили вы… такого оскорбления она не потерпит. Можете быть уверены: она явится за вами, как явилась за Лемом.

— За Дейком, милорд, — поправил Беннис. — Простите великодушно, ведь вы знали его, а я нет, однако его звали Дейк.

— С разрешения милорда, я мог бы съездить в Золотую Рощу и, рассказать лорду Ровану об этой плотине, — сказал Дунк. Рован был сюзереном как старого рыцаря, так и Горячей Вдовы.

— Ровану? Нет, там вы помощи не найдете. Сестра лорда Рована вышла за Вендела, кузена лорда Вимана, стало быть, он родня Горячей Вдове. К тому же он не любит меня. Отправляйтесь завтра по моим деревням, сир Дункан, и соберите всех пригодных к бою мужчин. Я стар, но пока еще не умер. Эта женщина скоро увидит, что когти у шахматного льва еще есть!

«Два когтя, — сумрачно подумал Дунк, — и один из них я».

На землях лорда Юстаса имелось три деревеньки — в каждой горсточка хижин, овечьих загонов и свинарников. В самой большой была даже крытая соломой септа с корявыми изображениями Семерых, начерченными углем на стенах. Мадж, горбатый старый свинарь, побывавший когда-то в Староместе, каждые семь дней устраивал службы. Дважды в год деревню посещал настоящий септон, отпускавший грехи именем Матери. Крестьяне с радостью принимали прощение, но визитов септона не любили, поскольку его приходилось кормить.

Дунку и Эгу они обрадовались ничуть не больше. Дунка здесь знали как нового рыцаря сира Юстаса, но предлагали разве что воды напиться. Большинство мужчин работали в поле, и из хижин вылезли только женщины, ребятишки да дряхлые старцы. Эг вез знамя Осгри — лев на задних лапах в зеленую и золотую клетку, на белом поле.

— Мы приехали из Оплота по поручению сира Юстаса, — сказал Дунк. — Всем здоровым мужчинам от пятнадцати до пятидесяти лет приказано завтра явиться к башне.

— Война, что ли? — спросила тощая баба с грудным ребенком на руках. Еще двое детишек цеплялись за ее юбку. — Снова черный дракон пришел?

— Драконов не будет — ни красных, ни черных, — ответил Дунк. — Надо решить спор между шахматным львом и пауками. Горячая Вдова отвела вашу воду.

Эг обмахивался шляпой, и женщина посмотрела на него с жалостью.

— Парнишка-то совсем без волос. Хворый, видать?

— Я их брею, понятно? — Эг снова нахлобучил шляпу, повернул Мейстера и поехал прочь.

Экий он сегодня вскидчивый, слова ему не скажи. Дунк догнал мула и спросил своего надутого оруженосца:

— Ты злишься, что я не заступился за тебя вчера перед сиром Беннисом? Мне он не больше по душе, чем тебе, однако он все-таки рыцарь. Ты должен говорить с ним учтиво.

— Я ваш оруженосец, а не его. Он грязный и ругается скверными словами, да еще и щиплется.

«Знай он, кто ты такой, он бы раньше обмочился со страху».

— Он и меня щипал. — Дунк позабыл об этом, но когда Эг сказал, вспомнил. Сир Арлан и сир Беннис входили в число рыцарей, которых один дорнийский торговец нанял проводить его из Ланниспорта до Принцева перевала. Дунк тогда был не старше Эга, хотя и выше. «Все бока мне исщипал до синяков, — вспомнил Дунк. — Пальцы у него были как железные клещи, но я ни разу не пожаловался сиру Арлану. Один из их рыцарей пропал у Каменной Септы, и поговаривали, что сир Беннис распорол ему живот в пылу ссоры». — Если снова будет щипаться, скажи мне, и я это прекращу. А пока что поухаживай за его конем, ничего от тебя не отвалится.

— Кому-то все равно надо, — согласился Эг. — Беннис его никогда не чистит и навоз не убирает. У коня даже имени нет.

— Некоторые рыцари не дают имен своим скакунам. Чтобы не так было тяжело потерять коня в битве. Ты просто заводишь нового и не думаешь, что лишился верного друга. — Так говорил сир Арлан, но сам он всегда поступал иначе и давал имена всем своим лошадям. Как и Дунк. — Посмотрим, сколько народу явится к башне, но сколько бы их ни было, пять или пятьдесят, ты и о них должен заботиться.

— Чтобы я да прислуживал мужичью?!

— Я прошу тебя не прислуживать им, а помогать. Ведь нам надо сделать из них бойцов. — («Если Горячая Вдова даст нам время».) — По милости богов среди них окажется несколько старых солдат, но большинство будет зелено как майская травка и больше привычно к мотыгам, чем к копьям. Однако придет день, когда наша жизнь будет зависеть от них. Когда ты впервые взял в руки меч?

— Я был совсем маленький, а меч — деревянный.

— Мальчишки из простых тоже дерутся, только не на мечах, а на палках. Эти люди могут показаться тебе глупыми, Эг. Они не знают, как правильно называются части доспехов, не знают, у какого дома какой герб и который из королей отменил право первой ночи, но все равно, обращайся с ними уважительно. Ты оруженосец благородного происхождения, но пока еще мальчик, а они, почти все, будут взрослые. У мужчины есть своя гордость, как бы низко он ни стоял. У них в деревне тебя тоже дурачком бы сочли. Если сомневаешься, попробуй промотыжить полосу или овцу остричь, а не то перечисли мне названия всех растений в Уотовом лесу.

Мальчик поразмыслил над этим.

— Я могу показать им гербы великих домов и рассказать, как королева Алисанна убедила короля Джейехериса отменить право первой ночи. А они мне скажут, которые травы ядовиты и какие ягоды можно есть даже зелеными.

— Хорошо — но ты, прежде чем перейти к королю Джейехерису, научи их пользоваться копьем. И не ешь ничего, что Мейстер не ест.

На следующий день к куриному поголовью Оплота примкнула дюжина будущих воинов — один старше, чем надо, двое моложе, а тощий парнишка на поверку оказался тощей девчонкой. Их Дунк отправил домой, и осталось восемь: три Уота, три Уилла, один Лем, один Пейт и Большой Роб, полудурок. Ничего себе воинство, помимо воли подумал Дунк. Добрых молодцев, которые в песнях покоряют сердца благородных дев, среди них не видать — один другого грязнее. Лему как пить дать полсотни стукнуло, у Пейта глаза слезятся. Только эти двое и побывали в солдатах — ходили на войну с сиром Юстасом и его сыновьями. Остальные шестеро зеленым-зелены, как Дунк и предчувствовал. Все до единого вшивые, а двое Уотов — братья.

— Видать, ваша мамка больше имен не знала, — не преминул съехидничать Беннис.

Вооружение ополченцев состояло из серпа, трех мотыг, старого ножа и дубин. Заостренная палка, которую принес Лем, могла сойти за копье, а один из Уиллов сказал, что метко кидает камни.

— Вот и ладно, — одобрил Беннис, — будешь у нас требюшетом[2]. — После этого Уилла стали звать не иначе как Требом.

— Умеет кто-нибудь стрелять из длинного лука? — спросил Дунк.

Крестьяне некоторое время переминались с ноги на ногу, и наконец Пейт со слезящимися глазами ответил:

— Прощения просим, сир, только милорд не позволяет нам держать у себя длинные луки. Олени в лесу — они для шахматных львов, а не для нашего брата.

— А нам дадут мечи, и кольчуги, и шлемы? — осведомился младший из трех Уотов.

— Ты непременно получишь все это, — заверил Беннис, — Вот убьешь кого-нибудь из вдовьих рыцарей и снимешь с него. А если пошаришь в заднице у его коня, то и серебром разживешься. — Он ущипнул молодого Уотатак, что тот взвизгнул, и увел все войско в Уотов лес рубить древки для копий.

Вернулись они с обожженными на костре копьями самой разнообразной длины и с плетеными из лозы щитами. Сир Беннис, который и себе сделал копье, стал показывать, как надо колоть, как отражать древком удары и куда направлять острие, чтобы убить врага.

— Брюхо и глотка лучше всего. Вот тут сердце, — он стукнул себя кулаком по груди, — туда тоже можно. Но сердце прикрыто ребрами, а брюхо, оно мягкое. Это смерть медленная, но верная. Никогда не встречал человека, который выжил бы, если кишки ему выпустить. А если кто сдуру повернется спиной, колите между лопатками или в почки, вот сюда. Так он тоже не жилец будет.

Наличие в отряде сразу трех Уотов вносило путаницу, и Эг предложил Дунку:

— Давайте будем звать их по именам деревень — вот как сир Арлан, ваш старый хозяин, взял себе имя «Пеннитри». — Это пригодилось бы, будь у деревень названия, но их не было. — Тогда назовем их в честь того, что у них растет, — нашелся Эг. В одной деревне возделывали бобы, в другой большей частью ячмень, в третьей разные овощи и дыни. Кочаном или Репой называться никто не хотел, поэтому уроженцев третьей деревни нарекли Дынями. В итоге получилось четверо Ячменей, двое Дынь и двое Бобов. Братья Уоты оба получили прозвище «Ячмень», поэтому требовался еще какой-то отличительный знак. Когда младший Уот обмолвился, что как-то свалился в деревенский колодец, сир Беннис назвал его «Мокрый Уот», и это решило задачу. Мужиков восхитили их новые имена, «как у лордов», только Большой Роб никак не мог упомнить, кто он — Ячмень или Боб.

Когда имена и копья раздали всем, из башни вышел сир Юстас и обратился к ратникам с речью. Он стоял у двери Оплота, облаченный поверх кольчуги и панциря в длинный белый, пожелтевший с годами камзол. На груди и спине камзола был вышит зелеными и золотыми квадратиками шахматный лев.

— Вы все помните Дейка, ребята, — сказал старый рыцарь. — Горячая Вдова зашила его в набитый камнями мешок и утопила во рву. Она отняла у него жизнь, а теперь и нашу воду хочет отнять — Шахматный ручей, орошающий наши поля… но это ей не удастся! За Осгри! — вскричал он, подняв над головой меч. — За Оплот!

— За Осгри! — откликнулся Дунк, и остальные подхватили: — Осгри! Осгри! Оплот!

После этого сир Юстас стал наблюдать с балкона, как Дунк и Беннис обучают новобранцев в окружении кур и свиней. Сэм Ступе набил мешки грязной соломой. Крестьяне тыкали в них копьями, а Беннис давал указания:

— Воткнул, повернул и выдернул. Выдернул, говорю! Оно тебе опять понадобится. Живей поворачивайся, Треб. Кидай лучше камни, коли быстрее не можешь. Вкладывай в удар свой вес, Лем. Вот так, молодцом. Воткнул — выдернул, воткнул — выдернул. Как с бабой: туда-сюда, туда-сюда, что есть мочи!

В конце концов из растерзанных мешков вывалилась вся солома. Дунк надел кольчугу, панцирь и взял деревянный меч, желая посмотреть, как мужики управятся с более живым врагом.

Оказалось, что дело у них не очень-то ладится. Один Треб сумел ткнуть Дунка в обход щита, и получилось это у него только однажды. Дунк отражал один неуклюжий выпад за другим, отталкивал копья в стороны и наступал. Будь у него стальной меч, а не деревянный, он убил бы каждого с полдюжины раз.

— Чье копье меня не задело, тот покойник, — орал он, молотя их по рукам и ногам, чтобы наука лучше дошла. Треб, Лем и Мокрый Уот хотя бы отступать научились. Большой Роб бросил копье и побежал. Беннис догнал его и приволок, заплаканного, обратно. Под конец дня все новобранцы покрылись синяками, а на мозолистых руках от копий вздулись новые волдыри. Сам Дунк остался невредим, но чуть не утонул в поту. Эг помог ему снять панцирь.

На закате Дунк отвел всех бойцов в подвал и заставил помыться — даже и тех, кто это делал не далее как прошлой зимой. Потом жена Сэма Ступса накормила их куриной похлебкой с морковкой, луком и ячменем. Мужики устали до смерти, но слушая их, можно было подумать, что каждый из них скоро превзойдет рыцарей Королевской Гвардии. Им не терпелось показать себя в деле. Сир Беннис подначивал их, рассказывая о развеселом солдатском житье, о добыче и женщинах. Двое старых ратников поддакивали ему. Лем после мятежа принес домой нож и пару хороших сапог; сапоги оказались малы, но он их повесил на стенку. А у Пейта остались самые нежные воспоминания о лагерных потаскушках.

Сэм постелил в подвале восемь соломенных тюфяков, и бойцы, наевшись, легли спать. Беннис, оставшись наедине с Дунком, закатил глаза.

— Надо было сиру Никудышному обрюхатить побольше крестьянских баб, пока еще было чем. Понаделал бы ублюдков, и выросли бы солдаты.

— Они не хуже любых других рекрутов. — Дунк навидался таких, пока был оруженосцем у сира Арлана.

— Угу. Через пару недель они могли бы выйти против такого же сброда. Но против рыцарей? — Беннис потряс головой и плюнул.

Колодец Оплота тоже помещался в подвале, защищенный со всех сторон земляными стенами с каменной облицовкой. Здесь жена Сэма стирала и колотила вальком белье, а сушила его на крыше. Большое каменное корыто использовалось заодно и для омовений. Чтобы помыться, следовало начерпать воды из колодца, нагреть ее над очагом в большом чугунном-котле, вылить котел в корыто, а затем повторить все сначала. Когда согревался последний котел, вода из первого была уже еле тепленькой. Сир Беннис заявлял во всеуслышание, что не намерен так надрываться — поэтому вши на нем не переводились, а пахло от него испорченным сыром.

Дунку, когда ему неотложно, вот как сегодня, требовалась хорошая баня, хотя бы помогал Эг. Таская воду и ожидая, когда она нагреется, мальчуган угрюмо молчал.

— Эг, что стряслось? — спросил Дунк, когда над последним котлом появился пар. — Помоги мне вылить.

Вдвоем они потащили котел к корыту, стараясь не ошпариться.

— Сир, — сказал Эг, — как вы думаете, что собирается делать сир Юстас?

— Снести дамбу и сразиться с людьми вдовы, если они попытаются нам помешать. — Дунк говорил громко, словно желая перекричать плеск воды. Они опрокинули котел над ванной, и от пара Дунк покраснел.

— У них щиты плетеные, сир. Копье или стрела из арбалета их сразу пробьет.

— Мы подберем им кое-какие доспехи, когда они будут готовы. — Дунк знал, что на лучшее надеяться нечего.

— Их могут убить, сир. Мокрый У от совсем еще мальчик, Уилл Ячмень в следующий приезд септона хочет жениться. А Большой Роб правую ногу от левой не отличает.

Дунк бросил пустой котел на утоптанный земляной пол.

— Роджер Пеннитри был моложе Мокрого Уота, когда погиб на Багряном Поле. В войске твоего отца были и молодожены, и парни, которые ни разу девушек не целовали. А уж таких, кто не отличал правую ногу от левой, сотни были, если не тысячи.

— Это другое дело. Тогда война была.

— У нас тоже война, только помельче.

— Мельче и глупее.

— Об этом не мне судить и не тебе. Их долг — идти на войну, когда сир Юстас призовет… и умереть, если понадобится.

— Тогда не надо было имена им давать. Теперь, если они умрут, будет тяжелее. — Эг сморщил нос. — Если бы мы прибегли к моему сапогу…

— Нет. — Дунк, стоя на одной ноге, стянул собственный сапог.

— Но мой отец…

— Нет. — Второй сапог отправился вслед за первым.

— Мы…

— Нет. — Дунк стащил через голову пропотевший камзол и швырнул Эгу. — Скажи жене Сэма, пусть постирает.

— Скажу, сир, только…

— Нет, говорю. Может, в ухо тебе дать, чтоб лучше слышал? — Дунк развязал бриджи, под которыми ничего не было — слишком жарко для подштанников. — Это хорошо, что ты беспокоишься за трех Уотов и остальных, но сапог — это на крайний случай. — («Сколько глаз у лорда Красного Ворона? Тысяча и еще один».) — Что сказал твой отец, когда отдал тебя мне в оруженосцы?

— Чтобы я всегда брил или красил волосы и никому не называл своего настоящего имени, — неохотно промолвил мальчик.

Эг служил у Дунка года полтора, хотя некоторые дни можно было считать за двадцать. Вместе они одолевали Принцев перевал и пересекали глубокие, красно-белые пески Дорна. Вместе спустились на плоскодонке по реке Зеленая Кровь до Дощатого города, а оттуда на галее «Белая леди» приплыли в Старомест. Вместе ночевали в гостиницах, на конюшнях, в канавах, делили трапезу с монахами, шлюхами, лицедеями и посетили не меньше сотни кукольных представлений. Эг ухаживал за конем Дунка, точил его меч и счищал ржавчину с его кольчуги. Лучшего спутника человек и желать не мог, и межевой рыцарь относился к нему чуть ли не как к младшему брату.

А между тем никакой он ему не брат. Это яичко[3] драконово, не куриное. Эг может служить в оруженосцах у межевого рыцаря, но Эйегон из дома Таргариенов — это четвертый и самый младший сын Мейекара, Летнего Принца, который, в свою очередь, является четвертым сыном покойного короля Дейерона Доброго, Второго этого имени — тот сидел на Железном Троне двадцать пять лет, пока его не прибрала весенняя хворь.

— Насколько всем известно, Эйегон Таргариен вернулся в Летний Замок со своим братом Дейероном после Эшфордского турнира, — напомнил мальчику Дунк. — Твой отец не желал разглашать, что ты скитаешься по Семи Королевствам с каким-то межевым рыцарем. Так что помалкивай о своем сапоге.

В ответ он получил только взгляд. Большие глаза Эга казались еще больше из-за бритой головы. В тускло освещенном подвале их можно принять за черные, но при лучшем освещении виден их истинный цвет, темно-лиловый. Валирийские глаза. В Вестеросе такие встречаются только у потомков дракона, а в волосах Таргариенов золото перемежается с серебром.

Когда они спускались на шестах по Зеленой Крови, девочки-сиротки приспособились хлопать Эга по лысой макушке, на счастье, и этим вгоняли его в краску. «Девчонки все глупые, — заявлял он. — Если еще одна меня тронет, полетит в реку». «Тогда я тебя трону, — пообещал Дунк. — Так по уху тресну, что до будущей луны колокольный звон будешь слышать». «Лучше уж колокола, чем дуры-девчонки», — пробурчал мальчуган, но в реку так ни одну и не кинул.

Дунк залез в корыто, и вода покрыла его до подбородка — сверху почти кипяток, внизу значительно холоднее. Он стиснул зубы, чтобы не заорать. Эг бы над ним посмеялся — мальчишка с удовольствием моется в кипятке.

— Не подогреть ли еще воды, сир?

— Не надо, хватит и этой. — Грязь сходила в воду дымчатыми струйками. — Принеси-ка мне мыло и скребницу с длинной ручкой. — Думая о волосах Эга, Дунк вспомнил, как грязны его собственные, задержал дыхание и окунулся с головой. Когда он вынырнул, Эг уже доставил требуемое. — У тебя остались два волоска — вот тут, пониже уха, — заметил Дунк. — Не забудь про них, когда опять будешь бриться.

— Хорошо, сир. — Мальчишку это открытие явно порадовало — думает, что у него борода начинает расти, не иначе. Дунк тоже радовался, обнаружив пушок у себя на верхней губе. Он сбривал его кинжалом и чуть нос себе не оттяпал.

— Ступай теперь спать, — сказал он Эгу. — До утра ты мне не понадобишься.

Смыв с себя грязь и пот, Дунк вытянулся и закрыл глаза. Вода совсем остыла и приятно холодила после дневной жары.

Он продолжал мокнуть, пока не сморщилась кожа на пальцах, и лишь тогда вылез.

Их с Эгом тюфяки тоже лежали в подвале, но они предпочитали спать на крыше. Воздух там был свежее, и даже ветер иногда веял. Дождя опасаться не приходилось — здесь его за все их пребывание еще не случалось ни разу.

Когда Дунк поднялся на крышу, Эг уже спал. Дунк лег, заложил руки за голову и стал смотреть в небо. Тысячи звезд горели там, напоминая ему о ночи на Эшфордском лугу, перед началом турнира. В ту ночь он увидел, как упала звезда. Падучие звезды, по общему мнению, предвещают удачу, и он попросил Тансель нарисовать эту звезду на щите, но Эшфорд не принес ему счастья. До конца турнира он чуть было не лишился руки и ступни, а трое хороших людей и вовсе расстались с жизнью. Зато он приобрел оруженосца. Эг уехал из Эшфорда вместе с ним — вот и все, в чем ему посчастливилось.

Дунк надеялся, что в эту ночь звезды падать не станут.

Вдали виднелись красные горы, встающие из белых песков. Дунк копал, втыкая лопату в сухую горячую землю, и кидал через плечо песчаный грунт. Он рыл яму. Могилу, чтобы похоронить свою надежду. Трое дорнийских рыцарей наблюдали за ним, переговариваясь тихими насмешливыми голосами. Чуть подальше ждали купцы с мулами и волокушами. Им хотелось отправиться в путь, но приходилось ждать, пока он не похоронит Каштанку. Он отказывался бросить старую подругу на съедение змеям, скорпионам и диким собакам.

Кобыла пала на долгом безводном переходе от Принцева перевала до Вейта. На ней ехал Эг. Передние ноги внезапно подломились под ней, она опустилась на колени, упала на бок и умерла. Теперь она лежала рядом с ямой, уже окоченев, — скоро и запах пойдет.

Дунк, работая, проливал слезы на потеху дорнийским рыцарям.

— Вода тут в большой цене — не тратьте ее попусту, сир, — говорил один.

— Нашел о чем плакать, — ухмылялся другой. — Добро бы лошадь была хорошая.

«Каштанка, — думал Дунк. — Ее звали Каштанкой, она долгие годы носила меня на себе, не била задом и не кусалась. Она имела жалкий вид рядом с поджарыми скакунами дорнийцев, с их точеными головами, длинными шеями и пышными гривами, но исполнила свой долг до конца».

— Плакать по вислобрюхой кляче? — старческим голосом промолвил сир Арлан. — По мне ты небось не плакал, а ведь это я посадил тебя на нее. — Старик посмеялся беззлобно и добавил: — Эх ты, Дунк-чурбан.

— Он и меня не оплакивал, — подал голос Бейелор Сломи Копье из могилы. — А ведь я был его принцем, надеждой Вестероса. Боги не предназначали мне умереть так рано.

— Отцу было всего тридцать девять, — подхватил принц Валарр. — У него были задатки великого короля, самого великого со времен Эйегона Дракона. — Принц смотрел на Дунка холодными голубыми глазами. — Отчего боги забрали его, а не тебя? — Его каштановые, как у отца, волосы пересекала серебристо-золотая прядь.

«Ты мертв! — хотелось закричать Дунку. — Вы трое все мертвецы, почему бы вам не оставить меня в покое?» Сир Арлан умер от простуды, принц Бейелор — от удара, нанесенного ему собственным братом во время Испытания Семерых, сын его Валарр — по весне. Уж в его-то смерти Дунк не виноват. Он был в Дорне и даже не знал ничего.

— Ты рехнулся, — сказал старый рыцарь. — Мы для тебя могилу копать не будем, когда ты убьешь себя этой работой. В пустыне надо беречь силы и воду.

— Прочь, сир Дункан, — сказал Валарр. — Ступайте прочь. Эг помогал рыть — не лопатой, руками, и выброшенный песок тут же снова стекал в могилу. Все равно что рыть яму на дне моря. «Но я должен копать, — говорил себе Дунк, хотя спина и плечи у него разламывались. — Надо похоронить ее поглубже, чтобы дикие собаки не достали. Я должен…»

— …Умереть? — спросил из могилы дурачок, Большой Роб. Он лежал там смирно, с резаной красной раной на животе, и не казался таким уж большим.

Дунк остановился и уставился на него.

— Но ты-то не умер. Ты спишь в подвале. — Он посмотрел на сира Арлана и взмолился: — Велите ему вылезти из могилы, сир.

Но рядом с ним стоял вовсе не сир Арлан, а сир Беннис Бурый Щит.

— Дунк-чурбан, — закудахтал он, — вспарывая брюхо, ты убиваешь медленно, зато верно. Никогда не видывал человека, который выжил бы, если кишки ему выпустить. — На губах у него пузырилась красная пена. Он плюнул, и белые пески впитали его плевок. Позади него Треб со стрелой в глазу лил медленные красные слезы. Там же стоял Мокрый Уот с разрубленной чуть не надвое головой, и Лем, и красноглазый Пейт, и все остальные. Сначала Дунк подумал, что они тоже жуют кислолист, но нет — изо рта у них текла кровь. Мертвые, все они мертвые.

— Вот-вот, — заржал бурый рыцарь, — так что шевелись, надо побольше могил нарыть. Восемь для них, одну для меня, одну для сира Никудышного, а последнюю для твоего лысого мальца.

Лопата выпала у Дунка из рук.

— Эг, беги! — крикнул он. — Надо бежать! — Но когда мальчик попытался выбраться из ямы, она осыпалась, и пески сомкнулись над ним. Дунк рвался к нему, а песок поднимался все выше, затягивая и его в могилу, заполняя рот, нос, глаза…

Утром сир Беннис стая учить рекрутов строить стену из щитов. Он поставил всех восьмерых в ряд так, чтобы щиты соприкасались, а копья торчали между ними, как длинные деревянные зубы. Дунк и Эг сели верхом и пошли в атаку.

Мейстер стал как вкопанный в десяти футах от копий, но Гром, старый боец, пошел напролом. Куры с воплями вспархивали из-под его ног. Их паника оказалась заразной: первым бросил копье Большой Роб, оставив брешь посреди стены. Воители, вместо того чтобы сомкнуться, ударились в бегство вслед за ним. Гром, которого Дунк не успел сдержать, топтал плетеные щиты, и они хрустели под железными подковами. Беннис витиевато ругался, крестьяне и куры разбегались во все стороны. Эг мужественно боролся со смехом, но в конце концов проиграл битву.

— Ну, хватит. — Дунк остановил Грома и сорвал с себя шлем. — Если и в бою будет то же самое, их всех поубивают. — «Да и нас тоже, скорее всего». — Становилось жарко, и он чувствовал себя потным и грязным, точно и не мылся вчера. В голове стучало, недавний сон никак не желал забываться. На самом деле все было не так, твердил он себе. Каштанка умерла на пути в Вейт, это правда, и они с Эгом ездили на одном коне, пока брат Эга не подарил им Мейстера, но все остальное…

Дунк не плакал тогда. Ему хотелось, но он не плакал. Он хотел похоронить лошадь, но дорнийцы не стали ждать. «Собакам тоже есть надо и щенков чем-то кормить, — сказал один из них, помогая Дунку снять с Каштанки седло и уздечку. — Собаки и песок обглодают ее дочиста, не пройдет и года. Это Дорн, дружище». «А кто же обглодает Уотов?» — невольно подумал Дунк, вспомнив об этом. Разве что шахматные рыбы в ручье.

Он вернулся к башне и спешился.

— Эг, помоги сиру Беннису собрать их и привести обратно сюда. — Он бросил Эгу шлем и поднялся в полутемную горницу к сиру Юстасу.

— Не слишком удачно вышло, — сказал старый рыцарь.

— Да, милорд. От них толку не будет. — Присяжный рыцарь должен верно служить своему сюзерену, но это уже безумие.

— Им такое в новинку. Их отцы и братья были ничуть не лучше, когда начинали. Мои сыновья вложили в них много труда, прежде чем отправиться королю на подмогу. Учили их изо дня в день добрые две недели и сделали их солдатами.

— А как они держали себя в бою, милорд? — спросил Дунк. — И много ли их вернулось с вами домой?

Старый рыцарь посмотрел на него долгим взглядом.

— Лем и Пейт. И Дейк. Дейк был у нас фуражиром — лучшего фуражира я в жизни не видывал. Мы ни разу не снялись с лагеря на пустой желудок. Трое вернулось — трое, не считая меня. — Его усы дрогнули. — В две недели мы, пожалуй, не уложимся.

— Милорд, эта женщина может нагрянуть сюда уже завтра со всеми своими людьми. — «И наши бравые ребята тут же станут мертвыми при столкновении с рыцарями Холодного Рва», — добавил про себя Дунк. — Надо найти другой способ.

— Другой… — Сир Юстас провел пальцами по щиту Маленького Льва. — Ни от лорда Рована, ни от нынешнего короля я не дождусь правосудия. — Он ухватил Дунка за руку выше запястья. — Но в старину, когда нами правили зеленые короли, за убитое животное или крестьянина можно было уплатить пеню.

— Пеню? — с сомнением повторил Дунк.

— Вот вам и способ. У меня кое-что отложено. Речь ведь идет о простой царапине, как сказал сир Беннис. Я мог бы уплатить тому человеку серебряного оленя и еще три женщине за нанесенное бесчестье. Я готов это сделать, если она снесет дамбу. Но в Холодный Ров мне ехать нельзя, — нахмурился старик. Толстая черная муха, пожужжав, села ему на руку. — Этот замок когда-то был нашим. Вы этого не знали, сир Дункан?

— Знал, милорд. — Дунку сказал об этом Сэм Ступе.

— За тысячу лет до Завоевания мы были хранителями Северных Марок, и в вассалах у нас ходили двадцать мелких лордов и сто рыцарей-землевладельцев. Мы владели четырьмя замками и сторожевыми башнями на холмах — с них следили, не идет ли враг. Холодный Ров был самым крупным из наших поместий. Лорд Первин Осгри построил его — Первин Гордый. После битвы на Огненном Поле Хайгарден перешел от королей к управителям, и род Осгри захирел. Король Мейегор, сын Эйегона, отобрал у нас Ров, когда лорд Ормонд Осгри выступил против притеснения им Звезд и Мечей — так назывались тогда отряды Бедняков и Воинских Сынов. — Голос старика звучат хрипло. — Над воротами Холодного Рва выбит шахматный лев. Отец показал мне его, когда ездил со мной к старому Рейнарду Вебберу, а я, в свой черед, показал своему сыну, Аддаму… Он служил в Холодном Рву пажом, а затем оруженосцем. Между ним и дочерью лорда Вимана возникла… привязанность, и вот однажды зимой я облачился в лучшие свои одежды и поехал к лорду Виману просить ее руки. Он отказал — учтиво, но я, уезжая, слышал, как он смеется с сиром Лукасом Дюймелем. После этого я побывал во Рву только раз, когда эта женщина похитила одного из моих людей. Когда мне сказали, чтобы я поискал бедного Лема на дне…

— Дейка, — мягко поправил Дунк. — Беннис говорит, его звали Дейк.

— Дейк? — Муха, ползая по рукаву старика, остановилась потереть лапки. Сир Юстас согнал ее и подергал себя за ус. — Ну да, Дейк, я так и сказал. Лихой парень, я хорошо его помню. На войне он был у нас фуражиром. Нам никогда не приходилось воевать на пустой желудок. Когда сир Лукас сказал мне, что сделали с моим бедным Дейком, я поклялся, что ноги моей больше не будет в этом замке, разве лишь чтобы вступить во владение. Теперь вы понимаете, почему я не могу поехать туда, сир Дункан, ни для уплаты пени, ни по иной причине.

Дунк понимал как нельзя более ясно.

— Но я-то могу, милорд. Я ведь не давал клятвы.

— Вы славный человек, сир Дункан, и отважный рыцарь. — Старик крепко сжал его руку. — Жаль, что боги не пощадили мою Алисанну. Именно о таком муже для нее я и мечтал. Истинный рыцарь. Зерцало рыцарства.

Дунка бросило в краску.

— Я передам леди Веббер то, что вы сказали относительно пени, но…

— Этим вы спасете сира Бенниса от участи Дейка. Я знаю. В людях я разбираюсь недурно, и в вас чувствуется сталь. Один ваш вид заставит их призадуматься. Когда эта женщина увидит, что у Оплота есть такой защитник, она разрушит свою дамбу по собственной воле.

Дунк, не зная, что на это ответить, сказал:

— Я поеду завтра, милорд, и сделаю, что смогу.

— Истинно так. Завтра. — Муха снова села сиру Юстасу на левую руку. Он поднял правую и прихлопнул ее.

— Опять?! — вознегодовал Эг. — Вы ж только вчера помылись.

— А потом весь день плавал в поту под доспехами. Закрой рот и набери воды.

— Вы мылись, когда сир Юстас взял нас на службу, — вспомнил Эг. — Да вчера, да еще сегодня. Три раза получается!

— Мне предстоят переговоры с благородной дамой. Хочешь, чтобы от меня разило, как от сира Бенниса, когда я буду стоять перед ней?

— Для этого вам пришлось бы сперва в Мейстеровом навозе вываляться, — заметил Эг, наполняя котел. — Сэм Ступе говорит, что кастелян Холодного Рва с вас ростом будет. Его имя Лукас Дюймель, а прозвище — Длинный Дюйм. Как вы думаете, он правда такой большой?

— Нет. — Дунк давно уже не встречал никого с себя ростом. Он взял котел и подвесил его над огнем.

— Вы будете с ним сражаться?

— Нет. — Дунку очень хотелось бы ответить «да». Пусть он не первый боец в королевстве, но рост и сила могут восполнить много изъянов. Жаль, что к недостатку ума это нельзя применить. Со словами он управляется плоховато, а с женщинами и того хуже. Этого здоровенного Длинного Дюйма он опасался и вполовину не так сильно, как встречи с Горячей Вдовой. — Я буду говорить с вдовой, только и всего.

— А что вы ей скажете, сир?

— Что она должна снести дамбу. — «Вы должны снести дамбу, миледи, иначе…» — Вернее, я попрошу ее об этом. — «Пожалуйста, верните нам шахматную воду». — Если ей будет угодно. — «Хоть чуточку, миледи, смилуйтесь». Сиру Юстасу не понравится, если он будет унижаться — как же сказать ей об этом?

Вода в котле уже закипала, и Дунк велел Эгу:

— Помоги-ка мне. — Вместе они вылили воду в корыто. — Не умею я говорить с благородными дамами, — признался Дунк. — В Дорне мы оба могли поплатиться жизнью за то, что я сказал леди Вейт.

— Леди Вейт была сумасшедшая, — напомнил Эг, — но немного галантности вам бы не помешало. Дамы любят галантность. Если бы вы защитили Горячую Вдову, как ту девушку-кукольницу от Эйериона…

— Эйерион сейчас в Лиссе, а вдова не нуждается в защите. — Дунку не хотелось говорить о Тансель. Ее прозвали «Тансель Длинная», но для него она была в самый раз.

— Некоторые рыцари поют своим дамам галантные романсы или играют им на лютне.

— У меня лютни нет, — насупился Дунк. — А когда я напился в Дощатом городе, ты сказал, что я пою, как завязший в грязи буйвол.

— Верно, сир. Я и позабыл.

— Как ты мог позабыть?

— Вы мне велели забыть, я и забыл, — невинным голоском ответил Эг. — Вы сказали, что дадите мне в ухо, если я об этом упомяну.

— Обойдемся без песен. — Будь даже у него голос, песню он знал только одну, «Медведь и прекрасная дева» — вряд ли ею можно покорить леди Веббер. Второй котел пускал пары, и они вылили его в ванну.

— Не ешьте и не пейте ничего в Холодном Рву, сир. Горячая Вдова всех своих мужей отравила.

— Я на ней жениться не собираюсь. Она знатная леди, а я Дунк с Блошиного конца. Сколько у нее всего мужей было, не знаешь?

— Четверо, а детей нету. Как только она родит, ночью является демон и уносит младенца. Жена Сэма говорит, что она их еще до рождения продала владыке Семи Преисподних, а он взамен обучил ее черной науке.

— Благородные леди не занимаются черной магией. Они танцуют, поют и вышивают.

— Может, она пляшет с демонами и вышивает злые заклятия, — со смаком предположил Эг. — Да и откуда вам знать, что делают благородные леди, сир? Вы знакомы с одной только леди Вейт.

Это было сказано дерзко, однако верно.

— С дамами я, может, и не знаком, зато хорошо знаю одного мальчишку, и он так и напрашивается, чтоб получить в ухо. — Дунк потер затылок, который после целого дня ношения кольчуги делался как деревянный. — Ты вот знался с принцессами и королевами — разве они пляшут с демонами и занимаются колдовством?

— Леди Шира, наложница Красного Ворона, занимается. Она купается в крови, чтобы сохранить красоту. А моя сестра Рея подлила мне приворотного зелья, чтоб я женился на ней, а не на Даэлле, другой сестре.

Эг говорил о подобном кровосмешении как о самом естественном деле. Для него это так и есть. У Таргариенов братья веками женятся на сестрах, оберегая чистоту драконовой крови. Последний дракон умер еще до рождения Дунка, но династия драконовых королей продолжается. Может быть, боги не против таких браков.

— Ну и как зелье, подействовало? — спросил Дунк.

— Подействовало бы, да я его сразу выплюнул. Мне жена ни к чему, я хочу стать рыцарем Королевской Гвардии и посвятить всю жизнь королю. Белые рыцари приносят обет безбрачия.

— Это благородно, но ты, когда подрастешь, выберешь, возможно, невесту, а не белый плащ. — Дунку вспомнилась Тансель Длинная и то, как она улыбалась ему в Эшфорде. — Сир Юстас сказал, что желал бы для своей дочери такого мужа, как я. Ее звали Алисанна.

— Так ведь она умерла, сир.

— Без тебя знаю, — раздраженно отрезал Дунк. — Он сказал «будь она жива». Тогда он выдал бы ее за меня. Или за такого, как я. Никогда еще лорд не предлагал мне свою дочь в жены.

— Умершую дочь. И если Осгри когда-то и были лордами, то сир Юстас просто рыцарь, хотя и помещик.

— Я знаю, кто он такой. В ухо захотел?

— Лучше уж в ухо, чем жениться. Особенно на мертвой. Вода закипает, сир.

Они опрокинули в ванну третий котел, и Дунк стал раздеваться.

— Завтра я надену мой дорнийский камзол. — Это была самая красивая вещь в гардеробе Дунка: песочный шелк с изображением вяза и падающей звезды.

— Если надеть его в дорогу, он весь пропотеет, сир. Наденьте этот, а тот я возьму с собой. Переоденетесь около замка.

— Поблизости от замка. Я не стану дурака из себя строить, переодеваясь на подъемном мосту. И кто тебе сказал, что ты едешь со мной?

— Рыцарь внушает больше уважения, если его сопровождает оруженосец.

И то правда. Мальчишка хорошо смыслит в таких вещах, не зря же он прослужил два года пажом в Королевской Гавани. Дунк тем не менее не хотел брать его на опасное дело. Кто знает, какой прием ему окажут в Холодном Рву. Если эта Горячая Вдова в самом деле так страшна, как о ней говорят, он может оказаться в вороньей клетке, вроде тех двоих на перекрестке дорог.

— Ты останешься и поможешь Беннису с новобранцами. И не дуйся, это не поможет. — Дунк скинул бриджи и сел в горячую воду. — Отправляйся спать и дай мне помыться. Ты не едешь, и весь разговор.

Когда Дунка разбудило солнце, Эга уже след простыл. Боги, неужели утро? Так скоро? Он сел, потянулся и сонно побрел к колодцу. Там он зажег толстую сальную свечу, поплескал холодной водой в лицо и оделся.

Оседланный Гром уже ждал его у конюшни. Эг с Мейстером тоже ждали.

В тугих белых бриджах, в дублете с зелеными и золотыми квадратами и в сапогах мальчишка в кои-то веки выглядел как настоящий оруженосец.

— Бриджи порвались сзади, но жена Сэма зашила их, — объявил он.

— Это вещи Аддама, — пояснил сир Юстас, выводя из конюшни собственного серого мерина. Поношенный шелковый плащ с шахматным львом окутывал его плечи. — Дублет немного сопрел в сундуке, но еще годен. Рыцарь с оруженосцем внушает больше уважения, поэтому я решил, что Эг будет сопровождать вас в Холодный Ров.

«Нас перехитрил десятилетний мальчишка». Дунк посмотрел на Эга и произнес одними губами: «А в ухо?» Тот заухмылялся.

— У меня и для вас кое-что есть, сир Дункан. Смотрите. — Старик тряхнул чем-то в воздухе и развернул еще один плащ — из белой шерсти, расшитый квадратами зеленого атласа и парчи. Последняя вещь, которую Дунку хотелось надеть в такую жарищу, но когда сир Юстас накинул плащ ему на плечи, Дунк увидел гордость в его глазах не смог отказаться.

— Благодарю вас, милорд.

— Он вам к лицу. Жаль, что я не могу дать вам еще что-нибудь. — Усы старика дрогнули. — Я велел Сэму поискать в вещах моих сыновей, но Эдвин и Гарольд были гораздо ниже вас, уже в груди, и ноги у них были намного короче. То, что осталось от них, вам будет не впору, увы.

— Плаща вполне довольно. Я не посрамлю его, милорд.

— Не сомневаюсь в этом. — Старик потрепал серого по шее. — Я провожу вас немного, если не возражаете.

— Помилуйте, какие могут быть возражения.

Эг поехал под гору первым, очень прямо держась в седле.

— А эта шляпа ему непременно нужна? — спросил сир Юстас. — Какой-то дурацкий вид, вам не кажется?

— Будет еще хуже, милорд, если у него голова облезет. — Солнце, едва взойдя, уже припекало. К полудню седла начнут так жечь, что волдыри вскочат. Эг, конечно, хорош в наряде умершего мальчика, но к вечеру яичко сварится вкрутую. Дунк хотя бы переодеться сможет — парадный камзол он вез в седельной сумке.

— Поедем западной дорогой, — решил сир Юстас. — Последнее время ею мало пользуются, однако это самый короткий путь до Холодного Рва. — Дорога вела в обход холма, мимо ежевичника, где покоились жена и сыновья старого рыцаря. — Они любили ходить сюда по ягоды, мои мальчики. Малышами они прибегали ко мне все перемазанные и исцарапанные, и я сразу догадывался, где они были. — Лицо старика осветила нежная улыбка. — Ваш Эг напоминает мне моего Аддама. Такой же смелый, несмотря на свои юные годы. Аддам прикрыл собой своего раненого брата Гарольда, и речной рыцарь с шестью желудями на щите отсек ему руку топором. — Грустные серые глаза сира Юстаса встретились с глазами Дунка. — Ваш старый господин, рыцарь из Пеннитри, тоже сражался во время мятежа Черного Пламени?

— Да, милорд — еще до того, как взял меня к себе. — Дунку в ту пору было года три или четыре, и он бегал, полуголый, по улицам Блошиного Конца, скорее звереныш, чем человеческое дитя.

— За красного дракона или за черного?

Вопрос оставался опасным даже спустя столько лет. Со времен Эйегона Завоевателя в гербе Таргариенов значился трехглавый дракон, красный на черном. Дейемон Претендент поменял эти цвета на своих знаменах по обычаю многих бастардов. «Сир Юстас — мой сюзерен и имеет право знать», напомнил себе Дунк.

— Он сражался под знаменем лорда Хейфорда, милорд.

— Бледно-зеленые скрещенные полосы на золотом поле? Волнистые?

— Возможно, милорд. Эг должен знать. — Мальчуган мог без запинки назвать гербы половины вестеросских рыцарей.

— Он был известный сторонник престола, лорд Хейфорд. Король Дейерон сделал его своим десницей перед самым сражением. Батервелл так плохо справлялся с этой должностью, что многие сомневались в его преданности, но лорд Хейфорд оставался несгибаемым от начала до конца.

— Сир Арлан был рядом с ним, когда он погиб. Его зарубил лорд с тремя замками на щите.

— Много славных людей погибло в тот день и с той, и с другой стороны — потому это поле и назвали Багряным. Сир Арлан рассказывал вам о сражении?

— Он не любил говорить о нем. Там погиб и его оруженосец, Роджер Пеннитри, сын его сестры. — При одном упоминании этого имени Дунк испытывал легкое чувство вины — ведь он занял место Роджера. Только принцы и самые знатные лорды могут позволить себе двух оруженосцев. Если бы Эйегон Недостойный вручил свой меч законному наследнику Дейерону, а не бастарду Дейемону, мятежа Черного Пламени могло и не быть, и Роджер Пеннитри был бы жив. Со временем он стал бы рыцарем, лучшим рыцарем, чем Дунк — а Дунка в конце концов повесили бы или сослали на Стену, в Ночной Дозор.

— Страшное это дело — большое сражение, — сказал сир Юстас. — Но, помимо крови и резни, в нем есть и красота, красота, от которой разрывается сердце. Никогда не забуду, как садилось солнце над Багряным Полем. Десять тысяч человек полегло, воздух наполняли стоны и жалобы, но небо над нами, золотое, алое и оранжевое, было прекрасно, и я плакал оттого, что моим сыновьям не дано его видеть. — Он вздохнул. — В тот день, что бы вам ни говорили теперь, все висело на волоске. Если б не Красный Ворон…

— Я всегда думал, что битву выиграл Бейелор Сломи Копье. Он и принц Мейекар.

— Молот и наковальня? — Старик шевельнул усами. — Певцы о многом умалчивают. Дейемон в тот день был воплощением самого Воина. Никто не мог выстоять против него. Он разнес вдребезги авангард лорда Аррена, убил рыцаря Девяти Звезд и Уила Уэйнвуда, а затем схватился с сиром Гвейном Корбреем из Королевской Гвардии. Чуть ли не час гарцевали они на конях и рубились, а убитые падали вокруг них. Говорят, что каждый раз, как сходились их мечи, Черное Пламя и Покинутая, звон разносился на целую лигу — то ли песнь, то ли вопль. Но наконец Покинутая дрогнула, и Черное Пламя рассекло шлем сира Гвейна, ослепив его и залив кровью. Дейемон спешился, чтобы оградить поверженного врага от конских копыт, и приказал Красному Бивню унести его в тыл, к мейстерам. Сделав это, он совершил роковую ошибку. Вороньи Зубы только что заняли Гряду Слез, и Ворон увидел в трехстах ярдах королевский штандарт своего сводного брата, а под ним — Дейемона и его сыновей. Первым он сразил Эйегона, старшего из близнецов — он знал, что Дейемон ни за что не оставит мальчика, пока в том теплится жизнь, даже под градом белых стрел. И Дейемон не оставил, и семь стрел пронзили его — они слетели с лука Красного Ворона, но направляло их колдовство. Юный Эйемон поднял Черное Пламя, выпавшее из руки умирающего отца, и Ворон его тоже убил. Так погиб черный дракон и его сыновья.

После этого произошло еще много всего, я знаю. Кое-что я видел сам. Мятежники обратились в бегство, но Жгучий Клинок повернул назад и предпринял свою безумную атаку… его бой с Красным Вороном уступал только поединку Дейемона с Гвейном Корбреем. Принц Бейелор, как молот, обрушился на задние ряды мятежников, дорнийцы с бешеным визгом метали копья… но это уже не имело решающего значения. Война была выиграна, когда погиб Дейемон.

От какой малости порой все зависит. Если бы Дейемон остался в седле и предоставил Гвейна его судьбе, он мог бы разбить левое крыло Мейекара еще до того, как Красный Ворон занял гряду. Тогда битву бы выиграли черные драконы, а десница короля пал, и перед мятежниками открылась бы дорога на Королевскую Гавань. Пока принц Бейелор подоспел бы со своими штормовыми лордами и дорнийцами, Дейемон уже мог бы сесть на Железный Трон.

Певцы могут сколько угодно разливаться про молот и наковальню, но исход битвы решил братоубийца своими белыми стрелами и черными чарами. И теперь нами правит он, не сомневайтесь на этот счет. Король Эйерис — его создание. Я не удивился бы, узнав, что Ворон околдовал его величество и подчинил своей воле. Не диво, что нас постигло проклятие. — Сир Юстас погрузился в мрачное молчание. Дунку хотелось знать, что из всего этого слышал Эг, но его бесполезно спрашивать, все равно не сознается. Сколько глаз у лорда Красного Ворона?

День быстро накалялся. Даже мухи в такую жару не летают, заметил Дунк. У них больше ума, чем у рыцарей. Окажут ли им с Эгом гостеприимство в Холодном Рву? Кружка охлажденного темного эля пришлась бы кстати. Дунк обдумывал эту вероятность с удовольствием, но тут он вспомнил, что говорил Эг о мужьях Горячей Вдовы, и жажды как не бывало. Есть вещи похуже пересохшей глотки.

— Было время, когда дом Осгри владел всеми землями в округе, от Нанни на востоке до Мощеного Двора, — снова заговорил сир Юстас. — Холодный Ров был наш, и гряда Подковы, и пещеры Дерринга, и оба берега Лиственного озера, и села Даек, Малый Даек, Бутылочное Дно… Девицы Осгри выходили замуж за Флорентов, Сваннов, Тарбеков, даже за Хайтауэров и Блэквудов.

Вдали показался край Уотова леса. Дунк заслонил рукой глаза и один-единственный раз позавидовал соломенной шляпе Эга. Хорошо будет побыть хоть недолго в тени.

— Раньше Уотов лес тянулся до самого Холодного Рва, — сказал сир Юстас. — Кто был Уот, я не помню, но до Завоевания тут водились зубры и лоси ладоней двадцати вышиной. А уж красных оленей за всю жизнь было не перевести, ведь тут разрешалось охотиться только королю да шахматному льву. Еще при моем отце деревья росли по обе стороны ручья, но пауки вырубили лес, чтобы расчистить пастбище для своей скотины и лошадей.

Пот струился по груди Дунка, и ему очень хотелось, чтобы его сюзерен помолчал. Слишком жарко для разговоров, и для верховой езды, и для всего остального.

В лесу они наткнулись на труп большой дикой кошки, кишащий червями.

— Фуу. — Эг далеко объехал падаль. — Воняет хуже, чем от сира Бенниса.

Сир Юстас придержал коня.

— Не знал, что в этом лесу еще остались дикие кошки. Отчего же она погибла? — Не получив ответа, он сказал: — Здесь я поверну обратно. Держите на запад, и приедете прямо к Холодному Рву. Деньги у вас при себе? — Дунк кивнул. — Это хорошо. Возвращайтесь вместе с водой, сир, — сказал старый рыцарь и потрусил к дому.

— Я придумал, как вам говорить с леди Веббер, — тут же зачастил Эг. — Надо привлечь ее на нашу сторону комплиментами. — Мальчишка в своем дублете выглядел таким же свеженьким, как сир Юстас в своем плаще.

«Один я, что ли, потею» — подумал Дунк и повторил:

— Комплиментами, значит. Это еще что за штука?

— Вы знаете, сир. Скажите ей, как она прекрасна.

— Она четырех мужей пережила и стара, должно быть, как леди Вейт, — засомневался Дунк. — Если я скажу покрытой бородавками карге, что она прекрасна, она меня за лжеца примет.

— А вы скажите правду. Так мой брат Дейерон делает. Даже у старой шлюхи может быть что-то красивое — волосы там или уши, как он говорит.

— Уши? — Сомнения Дунка усиливались.

— Или глаза. Скажите, что платье делает ее прекрасные глаза еще ярче. — Мальчуган пораздумал. — Если, конечно, у нее оба глаза целы, а не один, как у Красного Ворона.

«Миледи, это платье делает ваш прекрасный глаз еще ярче». Дунк слышал, как другие рыцари опускают дамам такого рода любезности — не столь, правда, смелые. «Миледи, ваше платье прелестно. Оно делает цвет ваших обоих прекрасных глаз еще ярче». Среди дам встречались и сморщенные старухи, и толстушки, и рябые, но платья носили все, и оба глаза у них, насколько Дунк помнил, были на месте. «Это платье, миледи, усиливает цвет ваших ярких глаз».

— Межевым рыцарям проще жить, — посетовал Дунк. — Ляпну что-нибудь не то, а она велит зашить меня в мешок с камнями и кинуть в свой ров.

— Сомневаюсь, что у нее найдется такой большой мешок, сир, но лучше бы нам прибегнуть к моему сапогу.

— Нет, — отрезал Дунк.

Выехав из Уотова леса, они очутились намного выше плотины. Вода здесь стояла так высоко, что Дунк вполне мог бы осуществить свою мечту и выкупаться. Тут и утопить человека впору, подумал он. На том берегу вдоль ведущей на запад дороги пролегала канава, а от нее ответвлялось множество мелких, орошавших поля. Перебравшись через ручей, они окажутся во власти вдовы. «Ох и попал же я в переделку, — подумал Дунк. — Один-одинешенек, не считая десятилетнего мальчика, который прикрывает мне спину».

— Сир, почему мы остановились? — обмахиваясь, спросил Эг.

— Мы не останавливались. — Дунк послал Грома через ручей, Эг последовал его примеру. Вода доходила Грому до брюха, и на вдовий берег они выбрались мокрые. Канава уходила вдаль, прямая, как стрела, отсвечивая на солнце золотом и зеленью.

Увидев несколько часов спустя башни Холодного Рва, Дунк остановился, переоделся в нарядный камзол и поправил меч в ножнах. Недоставало еще, чтобы клинок застрял, когда понадобится вынуть его. Эг, с серьезным под полями шляпы лицом, проделал то же самое со своим кинжалом. Теперь они ехали бок о бок — Дунк на большом боевом скакуне, Эг на муле, с безжизненно повисшим на древке знаменем Осгри.

Холодный Ров после всех рассказов сира Юстаса немного разочаровал Дунка. По сравнению со Штормовым Пределом, Хайгарденом и другими поместьями, которые ему довелось повидать, этот замок выглядел весьма скромно… но все же был настоящим замком, а не укрепленной сторожевой башней. Зубчатые крепостные стены насчитывали в высоту тридцать футов, а дозорные вышки на каждом углу могли достать до середины Оплота. На всех вышках и шпилях висели черные знамена Вебберов с серебряной паутиной и пятнистым пауком на ней.

— Сир, — сказал Эг, — смотрите, куда вода бежит. Канава под восточной стеной впадала в ров, от которого замок получил свое название. Услышав журчание воды, Дунк скрипнул зубами. Ну нет, не получит она шахматную воду.

— Едем, — сказал он Эгу.

На своде главных ворот под черными знаменами виднелась глубоко врезанная в камень эмблема. За долгие века она выветрилась, но видно было, что это стоящий на задних лапах лев, составленный из отдельных квадратов. Проезжая помосту в открытые ворота, Дунк оценил глубину рва — шесть футов, не меньше.

Двое стражников с копьями преградили им путь — один с большой черной бородой, другой безбородый. Бородач осведомился, зачем они здесь.

— Милорд Осгри прислал меня для переговоров с леди Веббер, — ответил Дунк. — Меня зовут сир Дункан Высокий.

— Да уж ясно, что не Беннис, — сказал безбородый. — Его бы мы издали учуяли. — Во рту у него недоставало зуба, на груди был нашит пятнистый паук.

Бородач подозрительно щурился, глядя на Дунка.

— Леди нельзя видеть без разрешения Длинного Дюйма. Ступайте за мной, а ваш конюх останется при лошадях.

— Я оруженосец, а не конюх, — заявил Эг. — Ты слепой или просто дурак?

Безбородый заржал, бородач приставил копье к горлу Эга.

— А ну, повтори еще раз. Дунк дал Эгу в ухо.

— Закрой свой рот и займись лошадьми. — Он спешился. — Пойду повидаюсь с сиром Лукасом.

Бородач опустил копье.

— Он во дворе.

Под заостренной подъемной решеткой они прошли во внешний двор. Собаки лаяли в конурах, из семистенной септы с цветными окнами слышалось пение. Кузнец у своей мастерской подковывал боевого коня, ему помогал подмастерье. Оруженосец стрелял по мишеням из лука. Веснушчатая девушка с длинной косой занималась тем же, и у нее получалось ничуть не хуже. Тут же вращалась кинтана[4], и несколько рыцарей в стеганых камзолах атаковали ее.

Сира Лукаса Дюймеля они нашли в числе зрителей, наблюдавших за кинтаной. Он разговаривал с септоном, толстым и рыхлым, как пудинг. Потел этот септон еще больше, чем Дунк — можно было подумать, он выкупался прямо в одежде. Дюймель рядом с ним мог сойти за копье — очень длинное копье, но все-таки ниже Дунка. Шесть футов семь дюймов, прикинул Дунк, и каждый дюйм заносчивее предыдущего. Разряженный в черный шелк и серебряную парчу, Лукас тем не менее выглядел таким свежим, будто только что слез со Стены.

— Милорд, — обратился к нему часовой, — вот этот явился из курятника и желает видеть ее милость.

Септон обернулся первый, с радостным возгласом — это заставило Дунка заподозрить, что он пьян.

— Это кто же такой? Межевой рыцарь? У вас в Просторе межи длинные. — Септон осенил Дунка благословением. — Да будет Воин на твоей стороне. Я септон Сефтон. Неудачное имя, но что делать. А вас как зовут?

— Сир Дункан Высокий.

— Похвальная скромность, — заметил септон, обращаясь к сиру Лукасу. — Будь я такого же роста, я именовал бы себя сир Сефтон Огромный, сир Сефтон Башня, сир Сефтон Заоблачный. — Его круглая физиономия раскраснелась, на рясе остались винные пятна.

Сир Лукас разглядывал Дунка. На вид Дюймелю было не менее сорока, а то и все пятьдесят. Скорее жилистый, чем мускулистый, он поражал своим безобразием. Губы толстые, за ними частокол кривых желтых зубов, нос мясистый, глаза навыкате. Дунк почувствовал, что Лукас зол, еще раньше, чем тот промолвил:

— Межевые рыцари — в лучшем случае вооруженные попрошайки, в худшем разбойники. Ступай прочь. Здесь такие, как ты, не нужны.

Дунк потемнел.

— Сир Юстас Осгри из Оплота прислал меня для переговоров с хозяйкой замка.

— Осгри? — Септон взглянул на Длинного Дюйма. — Шахматный лев? Я думал, дом Осгри вымер.

— Можно и так сказать. Кроме старика, никого не осталось. Мы позволяем ему занимать полуразрушенную башню в нескольких лигах к востоку. Если сир Юстас желает говорить с ее милостью, пусть приезжает сам, — бросил Длинный Дюйм Дунку. — Ты был с Беннисом у плотины, — его глаза сузились, — не трудись отрицать. Мне следовало бы повесить тебя.

— Да сохранят нас Семеро. — Септон вытер мокрый лоб рукавом. — Так он разбойник? Да еще такой громадный. Покайтесь, сир, и Матерь помилует вас. — Тут септон пукнул, и это свело на нет его благочестивые речи. — Ох, простите. Вот что бывает от бобов и ячменного хлеба.

— Я не разбойник, — ответил Дунк им обоим со всем достоинством, на какое был способен, но Длинного Дюйма это не тронуло.

— Не испытывайте моего терпения, сир… если вы действительно рыцарь. Бегите назад в свой курятник и скажите сиру Юстасу, чтобы он выдал нам сира Бенниса Вонючего. Если он избавит нас от хлопот изымать оного рыцаря из Оплота, миледи, возможно, проявит некоторое милосердие.

— Я сам поговорю с миледи. О сире Беннисе, о стычке у плотины и о покраже нашей воды.

— О покраже? Попробуй заикнуться об этом, и окажешься во рву еще до заката. Ты уверен, что хочешь с ней говорить?

В одном Дунк был крепко уверен: ему очень хотелось заехать кулаком в желтые зубы Длинного Дюйма.

— Я вам уже сказал.

— Да пусть себе говорит, — вмешался септон. — Какой от этого вред? Бедный сир Дункан проделал такой долгий путь под палящим солнцем — пусть скажет то, что хотел.

Лукас снова окинул Дунка взглядом.

— Прислушаемся к служителю богов. Пойдем, и сделай милость — будь краток. — Он зашагал через двор, и Дунку поневоле пришлось его догонять.

Двери септы в это время отворились, и оттуда стали выходить богомольцы — рыцари, оруженосцы, с дюжину ребятишек, несколько стариков, три септы в белых одеждах… и одна грузная благородная дама в синем шелковом платье с мирийским кружевом, таком длинном, что подол волочился по земле. Дунк дал ей лет сорок. Под серебряной сеткой лежали высоко взбитые рыжие волосы, но даже они уступали яркостью красному лицу.

— Миледи, — сказал сир Лукас, — вот этот межевой рыцарь заявляет, что приехал от сира Юстаса Осгри. Угодно вам будет его выслушать?

— Если вы того хотите, сир Лукас. — Она так воззрилась на Дунка, что ему невольно вспомнились разговоры Эга о колдовстве. Непохоже, однако, чтобы она купалась в крови ради сохранения красоты. Толстая, приземистая, и голова у нее как редька — даже прическа этого не скрывает. Нос слишком велик, рот чересчур мал. Оба глаза, к счастью, на месте — но Дунку сделалось не до комплиментов.

— Сир Юстас поручил мне поговорить с вами о недавнем происшествии у вашей плотины.

— У плотины? — заморгала она.

Вокруг них собирался народ, и Дунк чувствовал на себе недружелюбные взгляды.

— На Шахматном ручье. Ваша милость построили там плотину…

— Да нет же. Я все утро посвятила молитвам, сир. Сир Лукас хмыкнул.

— Я не хотел сказать, что вы построили ее самолично, но… без воды у нас весь урожай погибнет, и ячмень, и дыни…

— Дыни? — заулыбалась она. — Я люблю дыни. Какого они сорта?

Дунк обвел взглядом собравшуюся толпу, и ему стало еще жарче. Что-то тут не то. «Длинный Дюйм из меня дурака делает».

— Миледи… быть может, мы поговорим с глазу на глаз?

— Ставлю оленя, он переспать с ней хочет, орясина! — гаркнул кто-то, и все покатились со смеху. Дама, испуганно попятившись, закрыла руками лицо, и одна из септ обняла ее за плечи.

— Что тут за веселье? — произнес звонкий и твердый голос. — Кто-то, кажется, изволит шутить? Зачем вы докучаете моей родственнице, сир рыцарь?

Голос принадлежал девушке, которую Дунк видел у мишеней для лучников. На бедре у нее висел колчан, в руке она держала лук с себя ростом, то есть не очень длинный. Если Дунку недоставало дюйма до семи футов, то ей недоставало дюйма до пяти. Ее талию он мог бы обхватить ладонями. Рыжая коса опускалась почти до колен. Дунк смотрел сверху вниз на вздернутый нос, подбородок с ямочкой и легкую россыпь веснушек.

— Простите великодушно, леди Роанна, — сказал миловидный молодой лорд с кентавром Касвеллов на дублете. — Этот олух принял леди Гелисенту за вас.

— Так это вы — Горячая Вдова? — брякнул Дунк, переводя взгляд с одной на другую. — Но вы так…

— Так молода? — Девушка перебросила лук долговязому парню, с которым стреляла по мишеням. — Мне двадцать пять, говоря откровенно. Или вы хотели сказать «так малы»?

— Так прекрасны. — Дунк сам не знал, откуда это взялось, но радовался, что оно подвернулось вовремя. Ему нравился ее носик, и ее светло-рыжие волосы, и маленькие, но хорошо вылепленные груди под кожаным колетом. — Я думал, что… то есть мне говорили, что вы уже четырежды овдовели, и я…

— Мой первый муж умер, когда мне было десять, а ему двенадцать. Он был оруженосцем моего отца и пал на Багряном Поле. Боюсь, что мои мужья долго на свете не заживаются. Последний умер весной.

Так говорили обо всех, кто умер два года назад от весенней хвори: он умер весной или по весне. Поветрие унесло десятки тысяч человек, в том числе мудрого старого короля и двух молодых, подававших большие надежды принцев.

— Я… соболезную вам, миледи. — «Комплименты, чурбан, переходи к комплиментам!» — Ваше платье…

— Платье? — Она окинула взглядом свои сапоги, бриджи, просторный полотняный камзол и колет. — Но на мне нет платья.

— Я хотел сказать, ваши волосы… они такие мягкие и…

— Почем вы знаете, сир? Если бы вы трогали мои волосы, я бы это запомнила.

— То есть не мягкие, а рыж… огненные. Они просто пылают.

— Надеюсь, все же не так, как ваше лицо. — Она рассмеялась, и все собравшиеся подхватили ее смех.

Все, кроме сира Лукаса Длинного Дюйма.

— Миледи, — сказал он, — этот человек из наемников Осгри. Это он вместе с Беннисом напал на наших землекопов у дамбы, когда ранили Уолмера. Старый Осгри прислал его для переговоров.

— Точно так, миледи. Меня зовут сир Дункан Высокий.

— Скорее уж Недалекий, — вставил бородатый рыцарь с разветвленной молнией Лейгудов. Смех возобновился, и даже леди Гелисента хихикнула, оправившись от испуга.

— Неужели учтивые манеры в Холодном Рву умерли вместе с моим лордом-отцом? — холодно молвила девушка — нет, не девушка, а взрослая женщина и даже вдова. — Хотела бы я знать, как мог сир Дункан так ошибиться?

Дунк злобно глянул на сира Лукаса.

— Вина целиком моя.

— Так ли? — Вдова оглядела Дунка с головы до ног, задержав взгляд на груди. — Дерево и летящая звезда. Этот герб я вижу впервые. — Она провела двумя пальцами по ветке вяза на камзоле у Дунка. — И он не вышит, а нарисован. Я слышала, что так раскрашивают шелка в Дорне, но вы слишком велики для дорнийца.

— Не все дорнийцы маленькие, миледи. — Дунк чувствовал ее пальцы сквозь шелк. На руке у нее тоже веснушки — и по всему телу, наверное. У Дунка внезапно стало сухо во рту. — Я провел в Дорне год.

— Там все дубы такие высокие? — спросила она, не отнимая пальцев от ткани.

— Это, собственно, вяз, миледи.

— Хорошо, я запомню. — Она убрала руку. — Во дворе слишком пыльно и жарко для разговора. Проводи сира Дункана в мою приемную палату, септон.

— С удовольствием, сестрица.

— Наш гость, думаю, хочет пить — вели заодно принести вина.

— Как прикажете, — просиял септон.

— Я приду, как только переоденусь. — Она расстегнула пояс с колчаном и отдала своему спутнику. — Пусть мейстер Серрик тоже придет. Пришлите его, сир Лукас.

— Я приведу его тотчас же, миледи, — заверил Длинный Дюйм.

Она одарила своего кастеляна холодным взглядом.

— Нет нужды. Я знаю, как много у вас дел в замке. Довольно будет, если вы пришлете мейстера ко мне в комнаты.

— Миледи, — сказал Дунк ей вслед, — я оставил своего оруженосца за воротами. Можно ли ему пойти с нами?

— Оруженосца? — Улыбаясь, она из женщины двадцати пяти лет становилась пятнадцатилетней. — Разумеется, если вы так желаете.

— Не пейте вина, сир, — прошипел Эг, пока они ждали в приемной вместе с септоном. Каменный пол устилал душистый тростник, на стенах висели гобелены с турнирными и батальными сценами.

Дунк фыркнул и прошептал в ответ:

— Очень ей надо меня отравлять. Она думает, что я олух с овсянкой вместо мозгов, ручаюсь.

— Сестрица любит овсянку, — заметил на это септон, возникнув словно из-под земли с кувшином вина, кувшином воды и тремя чашами. — Да-да, я слышал. Я хоть и толст, но не глух. — Он налил себе и Дунку вина, а Эгу воды, но мальчик тут же отставил чашу. — Вино борское, — сказал септон Дунку, — а яд придает ему особо тонкий букет. — Он подмигнул Дунку. — Сам я, правда, не пробовал, но мне говорили.

Дунк осторожно отведал вина, сладкого и очень приятного — но лишь тогда, когда септон, причмокивая, наполовину опорожнил свою чашу. Эг скрестил руки на груди, упорно отказываясь пить.

— Овсянка ей в самом деле нравится — и вы тоже, сир. Уж я-то сестрицу знаю. Увидев вас во дворе, я возымел надежду, что вы — поклонник миледи и приехали из Королевской Гавани искать ее руки.

— Как вы узнали, что я родом из Королевской Гавани? — нахмурился Дунк.

— У гаванских выговор особый. — Септон поболтал вино во рту, проглотил и вздохнул от удовольствия. — Я много лет прослужил при верховном септоне в Великой Септе Бейелора. Вы не узнали бы город после минувшей весны, — сказал он со вздохом. — Одни кварталы выгорели, другие стоят пустые. Даже крыс не стало, вот странность какая. Мыслимо ли, чтобы в городе не было крыс?

Дунк уже слышал об этом.

— Вы были в городе во время поветрия?

— Был, был. Страшное время, сир, страшное. Сильные мужчины утром вставали здоровые, а к вечеру умирали. Люди мерли в таком множестве и с такой быстротой, что их не успевали хоронить и вместо этого сваливали в Драконьем Логове. Когда груда тел достигала высоты десяти футов, лорд Риверс приказывал пиромантам сжечь их. Огонь полыхал за окнами, как в те времена, когда под куполом еще жили драконы. Ночью зеленое зарево дикого огня было видно со всех концов города — я до сих пор не могу видеть зеленый цвет. Говорят, что болезнь косила народ и в Ланниспорте, и в Староместе, но в Королевской Гавани она унесла четырех из каждых десяти человек, не щадя ни молодых, ни старых, ни богатых, ни бедных, ни великих, ни малых. Скончался наш добрый верховный септон, голос богов на земле, а с ним ушла треть Праведных и почти все Молчаливые Сестры. Его величество король Дейерон, славный Матарис, Валарр, десница… скорбный перечень. К концу мора половина города молилась Неведомому. — Сефтон выпил еще и спросил: — А вы где были в ту пору, сир?

— В Дорне.

— Хвала милосердной Матери. — В Дорн весенняя хворь так и не пришла — потому, возможно, что дорнийцы закрыли свои порты и границы. Аррены в Долине сделали то же самое, и их зараза тоже не тронула. — Все эти разговоры о смерти способны отвратить человека от вина, но и радоваться в наше время тоже особенно нечему. Засуха продолжается, несмотря на все наши молитвы. В Королевском лесу бушуют пожары. Жгучий Клинок и сыновья Дейемона Черное Пламя замышляют недоброе в Тироше, кракены Дагона Грейджоя рыщут по Закатному морю, как волки. Они захватили половину богатств Светлого острова и сто женщин. Лорд Фармен укрепляет оборону — ни дать ни взять отец, который надевает на свою дочь пояс целомудрия, когда у нее живот уже на нос лезет, как у меня. Лорд Бракен медленно угасает на Трезубце, а старший его сын умер по весне. Стало быть, лордом станет сир Ото, а Блэквуды ни за что не потерпят Бестию Бракена у себя по соседству, и будет война.

Дунк знал о старинной вражде между Блэквудами и Бракенами.

— Может быть, их сюзерен вынудит их сохранить мир?

— Увы. Лорд Талли — мальчик восьми лет, окруженный женщинами. От Риверрана многого ждать не приходится, а от короля Эйериса — и подавно. Вряд ли эта распря удостоится его высочайшего внимания, если только какой-нибудь мейстер не напишет книгу о ней. Лорд Риверс к нему никого из Бракенов не подпустит. Вы же помните — наш десница наполовину Блэквуд. Если он и пошевелится, то лишь для того, чтобы помочь своей родне укротить Бестию. Небесная Матерь пометила лорда Риверса при рождении, а Жгучий Клинок на Багряном Поле добавил свою отметину.

Септон говорил о Красном Вороне. Настоящее имя десницы — Бринден Риверс[5]. Его мать происходила из дома Блэквудов, а отцом был король Эйегон Четвертый.

— Что до Эйериса, — продолжал, не забывая о вине, септон, — то его величество больше занят пыльными свитками и древними пророчествами, чем своими лордами и законами. Он не дает себе труда даже зачать наследника. Королева Эйелинор каждый день молится в Великой Септе, чтобы Матерь благословила ее чрево, но до сих пор остается девственницей. У Эйериса отдельные покои, и говорят, что он куда охотнее ложится в постель с книгой, нежели с женщиной. — Он снова наполнил свою чашу. — Будьте уверены: нами правит лорд Риверс с помощью своих чар и шпионов. Противников у него нет. Принц Мейекар сидит и дуется в Летнем Замке, лелея обиду на своего августейшего брата, принц Рейегаль расслаблен и телом, и разумом, а его дети еще малы. Все должности заняты друзьями и фаворитами лорда Риверса, лорды Малого совета лижут ему руки, новый великий мейстер увлечен чародейством не меньше, чем он. Гарнизон Красного Замка составляют Вороньи Зубы, и без позволения десницы никто не имеет доступа к королю.

Дунк беспокойно ерзал на стуле. Сколько глаз у лорда Красного Ворона? Тысяча и еще один. Остается надеяться, что ушей у десницы меньше тысячи и одного. Речи септона отдавали изменой. Дунк взглянул на Эга, любопытствуя знать, что об этом думает он. Мальчишка из последних сил сдерживался, чтобы не дать воли языку.

Септон грузно поднялся на ноги.

— Сестрица придет еще не сейчас. С дамами всегда так — первые десять платьев, что они примеряют, не вяжутся с их настроением. Еще вина? — И он, не дожидаясь ответа, подлил в обе чаши.

— Дама, которую я принял за леди Веббер, ваша сестра? — спросил Дунк, желая переменить разговор.

— Мы все дети Семерых, это так, но по крови, к счастью, мы не родственники. Леди Гелисента была сестрой сира Роланда Афферинга, четвертого мужа леди Роанны — того, что умер весной. Его предшественником был сир Симон Стаунтон, мой брат — он имел несчастье подавиться куриной костью. Холодный Ров, можно сказать, кишит призраками. Мужья умирают, но их родня остается — они, точно стая пухлой, розовой, одетой в шелка саранчи, пьют вина миледи и поедают ее сласти. — Септон вытер рот. — Однако ей придется выйти замуж опять, и скоро.

— Почему придется?

— Такова воля ее лорда-отца. Лорд Виман очень хотел внуков, которые продолжили бы его род. Когда он слег, то попытался выдать ее за Длинного Дюйма — хотел, умирая, оставить ее под защитой сильного человека, — но Роанна не пожелала. Его милость отомстил ей, указав в завещании, что буде она до второй годовщины его смерти останется незамужней, Холодный Ров со всеми землями отойдет к его кузену Венделу. Вы, возможно, видели его во дворе — коротышка с зобом, страдающий газами. Хотя с моей стороны нехорошо так говорить, ибо я сам подвержен тому же пороку. Сир Вендел — человек алчный и глупый, но жена его приходится сестрой лорду Ровану и дьявольски плодовита, этого у нее не отнять. Она щенится не менее часто, чем он пускает ветры. Сыновья у них все в него, дочки и того хуже, и все они загибают пальцы, считая дни. Лорд Рован утвердил завещание, и миледи осталось сроку до новой луны.

— Зачем же она ждала так долго? — с недоумением спросил Дунк.

— Женихи ее, по правде сказать, не осаждают, — пожал плечами септон. — Смотреть на нее, как вы заметили, отнюдь не противно, а в придачу дается замок и обширные земли — следовало бы ожидать, что младшие сыновья и безземельные рыцари так на нее и накинутся, ан нет. Четверо усопших мужей всех отпугивают, к тому же поговаривают, что она бесплодна — у нее за спиной, конечно, кому же охота оказаться в вороньей клетке. Двух детей она доносила, мальчика и девочку, но оба и до года не дожили. А те немногие, кого не пугает молва об отравительстве и злых чарах, не хотят иметь дела с Длинным Дюймом. Лорд Виман на смертном одре поручил ему охранять дочь от недостойных искателей, а он всех женихов подводит под эту статью. Всякий, кто ищет ее руки, первым делом знакомится с его мечом. — Септон допил вино и отставил чашу. — Нельзя сказать, чтобы охотников совсем уж не находилось. Клейтон Касвелл и Симон Лейгуд — самые упорные, хотя зарятся, похоже, больше на земли, чем на саму леди. Будь я игроком, то поставил бы на Герольда Ланнистера. Сюда он еще не показывался, но говорят, что волосы у него золотые, ум быстрый, а рост больше шести футов…

— …и что его письма пришлись по сердцу леди Веббер. — Упомянутая леди появилась в дверях, сопровождаемая молодым мейстером с большим крючковатым носом. — Ты проиграл бы свою ставку, братец. Герольд нипочем не окажется от удовольствий Ланниспорта и роскоши Бобрового Утеса ради какого-то маленького именьица. В качестве брата и советника лорда Тибольта он имеет куда больше влияния, чем мог бы обрести как мой муж. Что до других, то сиру Симону пришлось бы распродать половину моих земель, чтобы расквитаться с долгами, а сир Клейтон дрожит как лист, стоит только Длинному Дюйму посмотреть в его сторону. Кроме того, он красивее меня. А у тебя, септон, самый длинный язык во всем Вестеросе.

— Язык и должен быть длинным, а рот большим, чтоб прокормить такой живот, как у меня, — не смутился септон.

— Вы в самом деле Горячая Вдова? — удивленно спросил Эг. — Я почти с вас ростом!

— С полгода назад один мальчик сделал такое же замечание, и я отправила его на дыбу, чтоб стал подлиннее. — Леди Веббер заняла высокое сиденье на помосте и перекинула косу через левое плечо. Пушистый хвостик свернулся у нее на коленях, как спящая кошка. — Сир Дункан, мне не следовало дразнить вас, когда вы так старались быть любезным там, во дворе. Но вы так мило краснели… разве в той деревне, где вы доросли до такой вышины, девушки вас не дразнили?

— Моей деревней была Королевская Гавань. — О Блошином Конце Дунк умолчал. — Там, конечно, имелись девушки, но… — Дразнилки на Блошином Конце были такого рода, что тебе могли отхватить палец на ноге.

— Должно быть, они просто побаивались это делать — вон вы какой большой. — Рука леди Роанны рассеянно гладила косу. — Прошу вас не думать худо о леди Гелисенте. Моя сестрица проста, но совершенно безобидна. При всем своем благочестии она даже одеться не смогла бы без своих септ.

— Она не виновата. Это я обознался.

— Какая благородная ложь. Я знаю, что это подстроил сир Лукас. Его шутки бывают жестокими, а вы нанесли ему оскорбление одним своим видом.

— Как так? Я ему ничего плохого не сделал…

Ее улыбка заставила Дунка пожелать, чтобы она не была такой красивой.

— Я видела вас рядом. Вы на целую ладонь выше, а сир Лукас давно не встречал человека, на которого не мог бы глядеть свысока. Сколько вам лет, сир?

— Около двадцати, миледи. — Дунку нравилось, как это звучит, «около двадцати», хотя он был на год или два моложе. Никто не знал его возраста в точности, а он и подавно. Родители у него, надо думать, были, как у всякого человека, но он сроду в глаза их не видел, даже имен их не слышал, а на Блошином Конце никому дела не было до того, когда и от кого он родился.

— Так ли вы сильны, как кажетесь с виду?

— Насколько же сильным я кажусь вашей милости?

— Достаточно сильным, чтобы вызвать раздражение сира Лукаса. Он мой кастелян, хотя назначала его не я. Он достался мне в наследство вместе с Холодным Рвом. Вас посвятили в рыцари на поле брани, сир Дункан? Простите мне эти слова, но ваша речь доказывает, что вы происходите не из благородного дома.

«Я происхожу из канавы».

— Межевой рыцарь сир Арлан из Пеннитри взял меня к себе в оруженосцы, когда я был совсем еще мал, обучил меня правилам чести и боевым навыкам.

— И он же сделал вас рыцарем?

Дунк пошаркал ногами. Шнуровка на одном сапоге распустилась.

— Больше некому было.

— Где он теперь, сир Арлан?

— Умер. — Дунк поднял глаза, решив завязать сапог после. — Я похоронил его на склоне холма.

— Он пал в бою?

— Да нет, простуду схватил. Из-за дождей.

— Старики все болеют. Мне это известно по второму мужу. Мы поженились, когда мне было тринадцать, а ему бы исполнилось пятьдесят пять, доживи он до следующих именин. Когда он уже полгода лежал в земле, я родила сына, но Неведомый прибрал и его. Септоны сказали, что отец потребовал сына к себе. Как вы думаете, сир, это правда?

— Может, и так, миледи, — неуверенно ответил Дунк.

— Вздор. Просто мальчик родился слабеньким. Такой крошка — у него едва хватало силенок, чтобы сосать. Но его отцу боги даровали целых пятьдесят пять лет — могли бы и сыну дать чуть больше трех дней.

— Да, наверно, могли бы. — В том, что касалось богов, Дунк ничего не смыслил. Он иногда ходил в септу и молился Воину, чтобы тот дал силу его мышцам, но большей частью оставлял Семерых в покое.

— Я сожалею о смерти вашего сира Арлана, — сказала леди Роанна, — и еще больше сожалею о том, что вы служите у сира Юстаса. Не все старики одинаковы, сир Дункан. Лучше вы бы вернулись домой, в Пеннитри.

— Мой дом там, где я приношу присягу. — Дунк в глаза Пеннитри не видел и даже не знал, где оно находится — в Просторе или где-то еще.

— Так принесите ее здесь. Времена нынче неверные, и рыцари мне нужны. У вас должен быть хороший аппетит, сир Дункан — на одной курятине вам долго не протянуть. В Холодном Рву вы не будете знать недостатка в настоящем мясе и сладких пирогах. Оруженосца вашего тоже не мешало бы подкормить — у него от недоедания все волосы выпали. Жить он будет с другими мальчиками, своими сверстниками. Ему понравится. Мой мастер над оружием обучит его всем воинским искусствам.

— Я сам его обучаю, — робко возразил Дунк.

— А еще кто? Беннис? Старый Осгри? Ваши несушки? Дунк действительно одно время заставлял Эга гоняться за курами, чтобы развить в нем быстроту — но если бы он в этом сознался, Роанна посмеялась бы над ним. Ее вздернутый носик и веснушки мешали ему сосредоточиться. Пришлось напомнить себе, для чего сир Юстас послал его сюда.

— Я присягнул милорду Осгри, миледи, и этого уже не изменишь.

— Будь по-вашему, сир. Поговорим о менее приятных вещах. — Вдова дернула себя за косу. — Мы не потерпим, чтобы на Холодный Ров или наших людей нападали. Почему бы мне не зашить вас в мешок?

— Я приехал для переговоров, — напомнил Дунк, — и пил ваше вино. — Вкус еще держался у него во рту, и признаков яда он пока не чувствовал. Возможно, как раз вино и придало ему смелости. — Да и мешка, чтобы я в него поместился, у вас не найдется.

Придуманная Эгом шутка вызвала у Роанны улыбку, и Дунк испытал облегчение.

— Зато для Бенниса найдется вполне. Мейстер Серрик говорит, что он раскроил Уолмеру лицо до кости.

— Сир Беннис просто из себя вышел. Сир Юстас поручил мне уплатить пеню.

— Пеню? — засмеялась она. — Я знаю, что он стар, но не настолько же. Уж не думает ли он, что мы живем в Век Героев, когда жизнь человека ценилась не дороже мешка с серебром?

— Ваш человек не умер, миледи. Ничего страшного не случилось. Он получил рану, только и всего.

Роанна перебирала пальцами косу.

— И во сколько же оценил сир Юстас нанесенную Уолмеру рану?

— Один серебряный олень ему и три вам, миледи.

— Дешево же сир Юстас ценит мою честь — хотя три оленя, бесспорно, лучше, чем три курицы. Лучше бы он доставил Бенниса ко мне для наказания.

— Наказание — это мешок, о котором вы говорили?

— Быть может. — Она обмотала косу вокруг руки. — Пусть Осгри оставит при себе свое серебро. За кровь можно уплатить только кровью.

— Может, оно и так, миледи — но не лучше ли позвать сюда того землекопа и спросить, не предпочтет ли он оленя Беннису в мешке?

— Он, без сомнения, выберет серебро, если не сможет иметь и то, и другое. Но выбирать будет не он. Это дело о льве и пауке, а не о крестьянине, которому поцарапали щеку. Мне нужен Беннис, и я его получу. Никто не смеет вторгаться на мои земли, чинить зло моим людям и уходить как ни в чем не бывало.

— Вы тоже вторглись на землю Оплота, миледи, и причинили большое зло одному из людей сира Юстаса, — выпалил Дунк, не успев обдумать свои слова.

— Разве? — Она снова подергала себя за косу. — Если вы об овцекраде, то мое терпение истощилось. Я дважды жаловалась на него Осгри, но тот не принял никаких мер. Просить трижды не в моих правилах, и королевский закон дает мне право заточать и казнить.

Тут в разговор вступил Эг. — Только в своих владениях, — заявил он. — Король дает лордам право заточать и казнить на своих землях, не на чужих.

— Если ты такой ученый, — сказала Роанна, — то должен знать также, что рыцари-землевладельцы не имеют права наказывать кого бы то ни было без разрешения своего сюзерена. Сир Юстас живет под властью лорда Рована. Беннис нарушил мир в королевстве, пролив кровь, и должен ответить за это. Если сир Юстас пришлет его сюда, я сделаю ему на носу зарубку, и конец делу. Если мне придется ехать за ним самой, я не обещаю ограничиться этим. Дунк ощутил дурноту под ложечкой.

— Я скажу ему, но он сира Бенниса не отдаст. Все это вышло из-за плотины. Если ваша милость согласится ее снести…

— Это невозможно, — подал голос молодой мейстер. — У Холодного Рва крестьян в двадцать раз больше, чем у Оплота.

Пшеница, кукуруза и ячмень ее милости гибнут от засухи. В ее садах растут яблоки, абрикосы и три сорта груш. У нее много стельных коров, пятьсот голов черноносых овец и лучшие в Просторе лошади. Около дюжины кобыл вот-вот ожеребятся.

— У сира Юстаса тоже есть овцы, — сказал Дунк. — А также дыни, бобы, ячмень…

— Вы отводите воду в ров! — громко произнес Эг. «Туда меня и отправят», — подумал Дунк.

— Ров необходим для обороны замка, — не сдавался мейстер. — Вы хотите, чтобы леди Роанна осталась без всякой защиты в столь смутные времена?

— Сухой ров все равно остается рвом, — медленно проговорил Дунк. — У миледи толстые стены и достаточно здоровых мужчин, чтобы защищать их.

— Сир Дункан, — сказала Роанна, — мне было десять лет, когда восстал черный дракон. Я просила отца поберечь себя или хотя бы оставить со мной мужа. Кто защитит меня, спрашивала я, если обоих моих мужчин не станет? Тогда отец взошел со мной на крепостную стену и показал мне сильные стороны Холодного Рва. «Вот что тебя защитит, — сказал он. — Позаботься о своей обороне, и никто не причинит тебе зла». Первое, на что он указал, был ров. — Она провела хвостом косы по щеке. — Первый мой муж погиб на Багряном Поле. Отец находил мне других, но Неведомый забирал их одного за другим. Я не верю больше в мужчин, какими бы здоровыми они ни были. Я верю в камень, сталь и воду. Верю во рвы, сир, и мой никогда не будет сухим.

— Ваш отец судил здраво, — сказал Дунк, — но это не дает вам права забирать воду Осгри.

Она дернула себя за косу.

— Сир Юстас, должно быть, сказал вам, что ручей — его собственность.

— Вот уже тысячу лет. Он даже зовется Шахматным — это же ясно.

— Да. — Ее рука теребила косу без передышки. — А река зовется Мандером, хотя Мандерли вот уже тысячу лет как прогнали с ее берегов. Хайгарден до сих пор Хайгарден, или Вышесад, хотя последний из Садовников пал на Огненном Поле. В Бобровом Утесе ни одного Бобра не сыскать — одни Ланнистеры. Мир меняется, сир. Шахматный ручей берет начало в Подкове, а она, насколько мне известно, моя. И вода тоже моя. Докажите ему, мейстер Серрик.

Мейстер сошел с помоста. Немногим старше Дунка, он в своем сером одеянии и с цепью на шее казался мудрым не по годам. В руках он держал пергамент.

— Смотрите сами, сир. — Он развернул свиток и подал Дунку.

Дунк-чурбан… Кровь снова бросилась ему в лицо. Он осторожно взял пергамент у мейстера и хмуро уставился на него, не разбирая ни слова. Восковую печать, однако, он знал хорошо — трехглавый дракон дома Таргариенов. Королевская. У него в руках какой-то королевский указ. Дунк поводил глазами по строчкам, чтобы все думали, будто он читает.

— Тут есть одно слово, которого я не могу понять. Взгляни, Эг, у тебя глаза помоложе.

Мальчик мигом шмыгнул к нему.

— Что за слово, сир? Вот это? — Эг быстро пробежал грамоту, поднял глаза на Дунка и чуть заметно кивнул.

Ручей ее, про это и грамота писана. Дунка точно в живот двинули. И печать самого короля.

— Тут, должно быть, ошибка… Все сыновья старого рыцаря отдали жизнь за короля, по какой причине его величеству отбирать у него ручей?

— Будь король Дейерон менее склонен к прощению, ваш старик и голову бы потерял.

— Как так? — растерялся Дунк.

— Миледи хочет сказать, — вмешался мейстер, — что сир Юстас Осгри — мятежник, изменивший своему королю.

— Сир Юстас выбрал черного дракона в надежде, что Черное Пламя вернет его дому земли и замки, которых они лишились при Таргариенах, — сказала Роанна. — Особенно он хотел заграбастать Холодный Ров. Сыновья поплатились жизнью за измену отца. Когда он привез их кости домой, а дочь отдал людям короля как заложницу, жена его бросилась вниз с башни Оплота. Разве сир Юстас вам не рассказывал? — грустно улыбнулась она. — Вижу, что нет.

— Черный дракон… — «Ты присягнул изменнику, чурбан этакий. Ты ел хлеб предателя и спал под кровом мятежника». — Но ведь тому уже пятнадцать лет, миледи… и у нас засуха. Хоть сир Юстас и был когда-то мятежником, вода ему все равно нужна.

Горячая Вдова встала и оправила юбки.

— Так пусть помолится о дожде.

Дунк вспомнил то, что старик сказал ему в лесу перед тем, как расстаться.

— Если вы не хотите поделиться водой ради него самого, сделайте это ради его сына.

— Сына?

— Да. Ради Аддама. Он служил у вашего отца пажом и оруженосцем.

— Подойдите, — с каменным лицом приказала леди Роанна.

Дунк, не зная, как быть, повиновался. Помост делал ее на добрый фут выше, но Дунк все равно возвышался над ней.

— Преклоните колени.

Он опять подчинился, и Роанна закатила ему пощечину, вложив в это всю свою силу — а она была сильнее, чем казалась на вид. Щека у него запылала, и он ощутил вкус крови из разбитой губы, но настоящей боли она ему не причинила. Какой-то миг Дунку очень хотелось схватить ее за рыжую косу, перекинуть через колено и отшлепать, как нашкодившего ребенка. Так ведь кричать будет — сбегутся двадцать рыцарей и прикончат его.

— Вы посмели приплести сюда Аддама? — Ее тонкие ноздри раздулись. — Убирайтесь вон из Холодного Рва! Сейчас же.

— Но я не хотел…

— Ступайте, не то я подыщу для вас мешок, хотя бы мне пришлось самой его сшить. Скажите сиру Юстасу, чтобы завтра же доставил сюда Бенниса Бурый Щит, иначе я сама явлюсь за ним с огнем и мечом. Вы меня поняли? С огнем и мечом!

Септон Сефтон взял Дунка под руку и потащил к двери. Эг поспешал за ними.

— Неразумно, сир, очень неразумно, — шептал септон, увлекая Дунка вниз по лестнице. — Зачем вы упомянули Аддама Осгри?

— Сир Юстас сказал, что она питала к нему привязанность.

— Привязанность! Она любила этого мальчика, а он ее. Дальше пары поцелуев дело не пошло, но это Аддама она оплакивала после Багряного Поля, а не мужа, которого едва знала. В его смерти она винит сира Юстаса, и это понятно — ведь Аддаму было всего двенадцать.

Дунк знал, что такое душевная рана. Стоило кому-нибудь упомянуть Эшфордский луг, он вспоминал о трех добрых людях, погибших, чтобы спасти его от наказания, и каждый раз терзался.

— Скажите миледи, что я не хотел причинить ей боль. Я прошу у нее прощения.

— Сделаю, что смогу, сир — но уговорите сира Юстаса привезти к ней Бенниса, да поскорее. Иначе ему придется плохо, очень плохо.

Лишь когда стены и башни Холодного Рва скрылись из вида, Дунк спросил Эга:

— Что там было написано, в той грамоте?

— Король жалует лорда Вимана Веббера за его верную службу во время последнего мятежа и отдает ему и его потомкам все права на Шахматный ручей, от Подковы до Лиственного озера. Еще там говорится, что лорд Виман и его потомки вправе охотиться на красных оленей, вепрей и зайцев в Уотовом лесу, когда им заблагорассудится, и каждый год рубить в оном лесу по двадцать деревьев. — Мальчик откашлялся. — Однако права эти временные. Буде сир Юстас умрет, не оставив наследника мужеского пола, Ош, отойдет в казну, и привилегии Вебберов на этом закончатся.

Осгри тысячу лет были хранителями Северных Марок…

— Они оставили старику только башню, чтоб в ней умереть.

— И голову, — рассудительно заметил Эг. — Король помиловал его, хотя он сражался на стороне мятежников.

— А ты бы снял с него голову? — покосился на него Дунк. Эг пораздумал.

— Когда я жил при дворе, то иногда прислуживал на Малом совете. Там об этом все время спорили. Дядя Бейелор говорил, что с благородным врагом милосердие уместно всегда. Побежденный, веря, что будет прощен, способен сложить меч и склонить колено. В противном случае он будет драться до последнего и лишит жизни еще больше преданных нам людей. А лорд Красный Ворон возражал, что прощать мятежников значит сеять семена нового мятежа. — В голосе Эга звучало сомнение. — Зачем было сиру Юстасу восставать против короля Дейерона? Тот был добрым королем, так все говорят. Он присоединил к королевству Дорн и сделал дорнийцев нашими друзьями.

— Спроси об этом сира Юстаса, Эг. — Дунку казалось, что он знает ответ, но мальчугану такой ответ не понравился бы. Он хотел вернуть замок со львом на воротах, а получил могилы в ежевичнике. Когда ты присягаешь кому-то, ты клянешься служить этому человеку, повиноваться ему и сражаться за него в случае нужды, а не лезть в его дела и не оспаривать союзы, которые он заключает… но сир Юстас выставил Дунка дураком. Сказал, что его сыновья погибли за короля и что ручей его, а не Вебберов.

Ночь застала всадников в Уотовом лесу — по вине Дунка. Надо было ехать прямо домой, той же дорогой, а он свернул на север, чтобы еще раз взглянуть на плотину. Он даже подумывал о попытке разрушить ее собственными руками, но Семеро и сир Лукас Длинный Дюйм предусмотрели такое намерение. Плотину теперь охраняли двое арбалетчиков с пауками на камзолах. Один сидел, опустив ноги в краденую воду. За одно это Дунк охотно придушил бы его, но тот вскинул арбалет, как только заслышал их, а его товарищ и стрелу зарядил. Пришлось Дунку ограничиться грозными взглядами и повернуть восвояси.

Окрестности он знал не так хорошо, как сир Беннис, но счел бы унизительным для себя заплутать в таком маленьком леске, как Уотов. Когда они перешли ручей вброд, солнце стояло низко и появлялись первые звезды вместе с тучами мошкары. Среди темных деревьев у Эга опять развязался язык.

— Этот толстый септон сказал, что мой отец сидит в Летнем Замке и дуется.

— Мало ли кто что скажет.

— Отец никогда не дуется.

— Как знать. Ты же вот дуешься.

— Нет. — Эг помолчал. — Или да?

— Бывает, хотя и редко. Иначе ты чаще получал бы в ухо.

— Сегодня вы уже дали мне в ухо. Там, у ворот.

— Так, слегка. Будь это настоящая затрещина, ты бы почувствовал.

— Зато вам Горячая Вдова залепила как следует.

— А ты и рад. — Дунк потрогал распухшую губу. «Твоему отцу, однако, в ухо никто никогда не давал — возможно, потому он и получился таким, как есть, принц Мейекар». — Когда король назначил лорда Красного Ворона своим десницей, твой лорд-отец отказался войти в королевский совет и удалился из Королевской Гавани в собственное поместье, — напомнил он Эгу. — В Летнем Замке он остается уже полтора года. Конечно, он дуется, иначе не скажешь.

— Я бы сказал, что он гневается, — надменно промолвил Эг. — Его величеству следовало бы назначить десницей его. Он брат короля и лучший в стране военачальник после смерти дяди Бейелора. А Красный Ворон даже не лорд — его просто сделали лордом. Он колдун и человек низкого происхождения.

— Не низкого, а незаконного. — Пусть Красный Ворон не настоящий лорд, но кровь в нем благородная с обеих сторон. Мать его была одной из многих любовниц короля Эйегона Недостойного. Бастарды Эйегона стали проклятием Семи Королевств с самой кончины старого короля. На смертном одре он узаконил их всех — не только Красного Ворона, Жгучего Клинка и Черное Пламя, чьи матери были благородными дамами, но и остальных, зачатых им от трактирных девок, купеческих дочек, лицедеек и всех пригожих крестьянок, какие только попадались ему на глаза. Девиз дома Таргариенов — «Пламя и кровь», но сир Арлан говаривал, что Эйегону следовало бы взять другой: «Вымыть ее и привести ко мне». — Король Эйегон очистил его от клейма побочного сына, как и всех прочих.

— Прежний верховный септон говорил моему отцу, что у короля один закон, а у богов другой, — не уступал Эг. — Отец и Матерь благословляют детей, рожденных в законном браке, но бастарды родятся от похоти и слабости человеческой. Король Эйегон сделал своих бастардов законными, но натуру их изменить не мог. Верховный септон говорил, что всем бастардам на роду написано быть изменниками — и Черному Пламени, и Жгучему Клинку, и даже Красному Ворону. Лорд Риверс, мол, просто хитрее, чем двое других, но в конце концов он себя покажет. Верховный септон советовал отцу никогда не доверяться ни ему, ни другим бастардам, какого бы рода те ни были, знатного или простого.

«На роду написано… Рождены от похоти и слабости человеческой».

— Эг, — сказал Дунк, — а ты никогда не думал, что я тоже бастард?

— Вы, сир? — опешил мальчик. — Вы не такой.

— Все может быть. Я ведь не знаю, кто была моя мать и что с ней сталось. Может, я родился таким большим, что убил ее, но скорее всего она была шлюхой или служила в трактире. Знатные леди на Блошином Конце не живут. А если она была замужняя, то куда отец подевался? — Дунк не любил вспоминать о своей жизни до сира Арлана. — Я все ходил в одну харчевню — сбывал там крыс, кошек и голубей на жаркое, так повар всегда говорил, что отец у меня был не иначе как вором. «Бьюсь об заклад, что видел, как его вешали, — говорил он, — хотя могли и на Стену отправить». Потом я спрашивал у сира Арлана, нельзя ли нам поступить на службу в Винтерфелл или другой какой северный замок. Все думал — вот доберусь до Стены и встречу там старика, высоченного, как я. Но мы так и не добрались до нее. Сир Арлан сказал, что на Севере межей нет, одни леса, а в них волки. Короче говоря, — подытожил Дунк, — очень может статься, что ты служишь в оруженосцах у бастарда.

Эг впервые на памяти Дунка не нашелся с ответом. Сумерки вокруг них сгущались, между стволами порхали, как летучие звезды, светляки. На небе тоже высыпали звезды — столько, что ни одному человеку не сосчитать, даже если он доживет до лет короля Джейехериса. Дунк без труда находил среди них старых друзей: Жеребца, Свинку, Королевскую Корону и Фонарь Старицы, Галею, Призрака, Лунную Деву. Но голубой глаз Ледяного Дракона, тот, что смотрит на север, скрыли набежавшие облака.

Когда они добрались до дома, взошла луна и осветила на холме высокую черную башню. В верхних окнах горел бледный желтый свет. Сир Юстас почти всегда отправлялся спать сразу после ужина, но сегодня он задержался. «Нас дожидается», — сказал себе Дунк.

Беннис Бурый Щит тоже ждал — он сидел на ступенях башни, жевал кислолист и точил при луне свой меч. Медленное шарканье камня по стали разносилось далеко. Как ни пренебрегал сир Беннис своей одеждой и собственной персоной, к оружию он относился заботливо.

— Никак чурбан воротился. А я уж сталь вострю, чтоб ехать к вдове вызволять тебя.

— Что-то наших людей не видно.

— Треб с Мокрым Уотом несут караул на крыше — вдруг вдова нагрянет. Остальные спать повалились, как убитые — я их здорово погонял сегодня. Пустил малость кровь большому недоумку, чтоб его разозлить. Он лучше дерется, когда злой. — Беннис ощерился в своей красно-бурой улыбке. — А тебе, я гляжу, губу расквасили. То-то — будешь знать, как камни переворачивать. Что тебе сказала женщина?

— Воду она оставит себе и вас тоже требует — за то, что поранили того землекопа.

— Так я и думал, — плюнул Беннис. — Сколько шуму из-за вшивого мужика. Он бы мне спасибо должен сказать — бабы любят мужчин со шрамами.

— Значит, вы не будете возражать, если она оставит вам на носу зарубку.

— Да пошла она… Если б мне хотелось иметь на носу отметину, я бы сам ее сделал. Сир Никудышный сидит у себя, — Беннис ткнул большим пальцем вверх, — размышляет о былом величии.

— Он сражался за черного дракона, — подал голос Эг. Дунк уже примерился дать мальчишке в ухо, но Беннис только засмеялся…

— Ясное дело. Стоит только на него поглядеть. По-вашему, он похож на того, кто выбирает сторону победителя?

— Не больше, чем вы — иначе вас бы здесь не было. Позаботься о Громе и Мейстере, — сказал Дунк Эгу, — а потом приходи к нам наверх.

Старый рыцарь сидел у очага в ночном одеянии, но огонь в очаге не горел. В руке он держал тяжелую серебряную чашу, сделанную для кого-то из лордов Осгри еще до Завоевания. Чашу украшал шахматный лев, составленный из золотых и малахитовых чешуек — некоторые из них уже облупились. Услышав шаги Дунка, старик заморгал, словно пробужденный от сна.

— Вот и вы, сир Дункан. Ну как, напугался Лукас Длинный Дюйм, когда вас увидел?

— Не думаю, милорд. Скорее уж рассердился. — Дунк рассказал, как умел, о своем визите — только о леди Гелисенте умолчал, чтоб совсем уж дураком не показаться. Он опустил бы и затрещину, но губа у него раздулась вдвое против прежнего, чего сир Юстас не заметить никак не мог.

— Что с вашей губой? Дунк потрогал опухоль.

— Ее милость припечатала.

— Она ударила вас? — Старик раскрыл рот и снова закрыл. — Бить моего посла, приехавшего к ней под шахматным львом! Посметь поднять на вас руку!

— Это еще не самое страшное. Кровь унялась, не успели мы выехать из замка. — Дунк сжал руку в кулак. — Вашего серебра ей не нужно. Она требует сира Бенниса и плотину сносить не намерена. Она показала мне пергамент с какой-то писаниной и королевской печатью. Там сказано, что ручей ее. И еще она сказала, — замялся Дунк, — что вы…

— Был сторонником черного дракона? — Сир Юстас поник головой. — Этого я и боялся. Если вы захотите покинуть службу, я не стану удерживать вас. — Старик опустил глаза на свою чашу, неведомо что там высматривая.

— Вы мне сказали, что ваши сыновья погибли за короля.

— Так оно и было. За истинного короля, Дейемона Черное Пламя. Короля, Опоясанного Мечом. — Усы старика дрогнули. — Люди красного дракона называли себя «верными», но те, кто выбрал черного, отличались не меньшей верностью. Теперь они — те, кто вместе со мной пытался возвести Дейемона на Железный Трон, — исчезли, как утренняя роса. То ли они мне приснились, то ли лорд Красный Ворон со своими Зубами нагнал на них страху. Не могли же они все умереть.

Дунку нечего было возразить на это. До сих пор он не встречал еще никого, кто сражался за Претендента. Не странно ли? Ведь их были тысячи! Полстраны поддерживало красного дракона, полстраны — черного.

— Сир Арлан говорил, что и та, и другая сторона бились отважно. — Дунк подумал, что старику приятно будет это услышать.

Сир Юстас покачал чашу в ладонях.

— Если бы Дейемон растоптан Гвейна Корбрея… если бы Огненный Шар не был убит накануне битвы… если бы Хайтауэр, Тарбек, Окхарт и Батервелл поддержали нас всей своей силой, не пытаясь служить и вашим и нашим… если бы Манфред Лотстон не предал… если бы штормы не задержали прибытия лорда Бракена с мирийскими арбалетчиками… если бы Скорохвата не поймали с крадеными драконьими яйцами… так много «если бы да кабы»… Если бы хоть что-то вышло не так, как наделе, все могло бы обернуться по-иному. Тогда «верными» звали бы нас, а красных драконов вспоминали как проигравших сторонников узурпатора Дейерона Ложного.

— Может, оно и верно, милорд, но вышло все так, а не иначе. Зачем себя мучить? Это все давно быльем поросло, и вас помиловали.

— Помиловали, да. Тех, кто склонил колено и предоставил ему заложников в знак грядущей верности, Дейерон простил. Я выкупил свою голову жизнью дочери. Алисанне было семь, когда ее увезли в Королевскую Гавань, а умерла она в Двадцать, Молчаливой Сестрой. Я однажды ездил в город ее повидать, а она ни слова не захотела сказать родному отцу. Королевское милосердие — дар, несущий в себе отраву. Дейерон Таргариен оставил мне жизнь, но отнял гордость, мечты и честь. — Его рука дрожала, и красное вино плескало из чаши на колени, но старик не замечал этого. — Лучше бы я отправился в изгнание со Жгучим Клинком или лег рядом с моими мальчиками и славным моим королем. Такая смерть была бы достойна шахматного льва, потомка стольких гордых лордов и могучих воинов. Милость Дейерона умалила меня.

В его сердце черный дракон еще жив, понял Дунк.

— Милорд, — сказал Эг, вошедший, когда старик говорил о смерти. Сир Юстас посмотрел на него так, словно видел впервые.

— Да, паренек? Что тебе?

— Прошу прощения… но Горячая Вдова сказала, что вы примкнули к мятежникам, чтобы отнять у нее замок. Это ведь не так, правда?

— Замок… — смутился старик. — Дейемон обещал мне Холодный Ров, да… но воевал я не ради награды.

— Ради чего же тогда? — спросил Эг.

— Ради чего… — нахмурился Осгри.

— Зачем вы стали изменником, если не ради замка? Сир Юстас долго смотрел на Эга и наконец ответил:

— Ты еще мальчик. Тебе не понять.

— Я постараюсь.

— Измена — это всего лишь слово. Когда двое принцев дерутся за стул, на который только один из них может сесть, и лордам, и простым людям приходится выбирать между ними. А после битвы победителей провозглашают верными, побежденных же — мятежниками и предателями. Вот и меня постигла такая участь.

Эг подумал немного.

— Да, милорд… но ведь Дейерон был добрый человек. Почему вы выбрали Дейемона?

— Дейерон… — Старик выговорил это невнятно, и Дунк сообразил, что он сильно подвыпил. — Дейерон был хилый, узкоплечий, и брюшко у него подрагивало при ходьбе. Дейемон отличался гордой осанкой, и живот у него был плоский и твердый, словно дубовый щит. И драться умел на славу. Любого рыцаря мог побороть на копьях, топорах или дубинках, а уж с мечом это был сам Воин. С Черным Пламенем в руках он не имел себе равных — будь то хоть Ульрик Дейн с Мечом Зари или Рыцарь Драконов с Темной Сестрой.

Человек познается по его друзьям, Эг. Дейерон окружал себя мейстерами, септонами и певцами. Женщины вечно шептали что-то ему на ухо, и дорнийцы толклись у него при дворе. Какже иначе, если он уложил дорнийку к себе в постель и продал свою милую сестру принцу Дорнийскому, хотя любила она Дейемона? Дейерон носил то же имя, что Молодой Дракон, но сына от жены-дорнийки он назвал Бейелором в честь самого слабого из королей, когда-либо занимавших Железный Трон.

Дейемон набожен был не более, чем это прилично королю, и вокруг него собрались все великие рыцари королевства. Лорду Красному Ворону очень хотелось бы, чтобы они были забыты, и он запрещает нам петь о них, но я-то помню. Робб Рейн, Гарет Серый, сир Обри Амброз, лорд Гармон Пик, Черный Бирен Флауэрс, Красный Бивень, Огненный Шар… Жгучий Клинок, наконец! Где еще, я вас спрашиваю, собиралось столь благородное общество, где вы еще найдете столько героев?

Ты спрашиваешь, почему, мальчик? Да потому, что Дейемон был лучшим из двух. Это и старый король понимал. Недаром он отдал меч Дейемону — Черное Пламя, клинок Эйегона Завоевателя, которым со времен Завоевания владел каждый король из рода Таргариенов… он вложил этот меч в руки Дейемона в тот самый день, когда посвятил его, двенадцатилетнего, в рыцари.

— Мой отец говорит, что он сделал это, потому что Дейемон был бойцом, а Дейерон нет, — сказал Эг. — Зачем дарить лошадь человеку, который не ездит верхом? Меч — еще не королевство, сказал отец.

Рука старого рыцаря дернулась, и вино снова выплеснулось из чаши.

— Твой отец глуп.

— Нет, не глуп.

Лицо Осгри исказилось от гнева.

— Ты задал вопрос, и я на него ответил, но дерзость я терпеть не намерен. Вам следует почаще бить этого мальчика, сир Дункан. Его манеры оставляют желать много лучшего.

Если вы хотите, чтобы я сам потрудился над ним, я это сделаю…

— Нет, — перебил Дункан, — не сделаете. Теперь уже ночь, но как только рассветет, мы уедем.

— Уедете? — повторил пораженный сир Юстас.

— Да. Мы покидаем Оплот и отказываемся от службы у вас. — «Вы лгали нам, — добавил про себя Дунк. — Называйте это как хотите, с честью это несовместимо». Дунк снял с себя плащ, свернул и положил старику на колени.

— Женщина предложила взять вас к себе? — прищурился Осгри. — Вы покидаете меня, чтобы лечь в постель с этой шлюхой?

— Не знаю, кто она — шлюха, колдунья, отравительница или честная вдова. Мне нет до нее дела, чем бы она ни была. Мы едем на межи, не в Холодный Ров.

— На большую дорогу, вы хотите сказать. Подкарауливать добрых людей. — Чаша выпала из дрожащей руки старика и покатилась по полу, расплескивая вино. — Что ж, убирайтесь. Вы мне не нужны. Я жалею, что принял вас в дом. Убирайтесь!

— Как скажете, сир. — Дунк сделал знак Эгу, и они вышли.

В эту последнюю ночь Дунку хотелось быть как можно дальше от Юстаса Осгри, поэтому легли они в подвале, вместе с доблестным войском Оплота. Ночь выдалась беспокойная. Лем с красноглазым Пейтом храпели — один громко, другой непрерывно. Через люк, из еще более глубоких погребов, несло сыростью. Дунк ворочался на колючей соломе, то засыпая, то пробуждаясь. В лесу его покусала мошкара, в соломе обитали блохи, и он все время чесался. Скорее бы уйти отсюда, думал он, подальше от старика, сира Бенниса и всех остальных. Пора, пожалуй, свозить Эга в Летний Замок, к отцу. Он скажет ему об этом утром, когда башня останется позади.

Утро, однако, казалось очень далеким. В голове у Дунка кишели драконы, черные и красные, шахматные львы, старые щиты, поношенные сапоги, ручьи, рвы, плотины и непонятные для него пергаменты с королевской печатью.

Присутствовала там и она, Горячая Вдова, Роанна — ее веснушчатое лицо, тонкие руки, длинная рыжая коса. Из-за этого он чувствовал себя виноватым. Ему должна сниться Тансель, а не вдова — Тансель по прозвищу Длинная, но для него в самый раз. Она раскрасила его щит, а он спас ее от Огненного Принца, но еще до назначенного ему испытания Тансель исчезла, «Она не хотела видеть, как я умру», — твердил себе Дунк, но наверняка он этого знать не мог. Он туп, как чурбан — одно то, что ему лезут в голову мысли о Горячей Вдове, это доказывает. Тансель только улыбалась ему, он ни разу к ней не притронулся и ни разу ее не поцеловал, даже в щеку. Зато вдова к нему притронулась, да еще как — так, что губу раздуло. «Не будь дураком, чурбан, она не про таких, как ты. Она слишком маленькая для тебя, слишком умная и ох как опасна».

Наконец он заснул надолго, и ему приснилось, что он бежит через поляну в Уотовом лесу — бежит навстречу Роанне, а она стреляет в него из лука. Каждая ее стрела попадала в цель и пронзала ему грудь, но боль от них была удивительно сладостна. Ему следовало бы бежать прочь, но он бежал к ней, медленно, будто самый воздух обратился в мед, хотя во сне всегда бежишь медленно. Стрелы продолжали вонзаться в него, точно в ее колчане им счету не было. Ее с серые с зеленым глаза смотрели лукаво. «Это платье делает ваши глаза еще ярче», — хотел сказать он, только на ней не было платья, не было вообще ничего. Веснушки чуть сбрызнули ложбинку меж ее маленьких грудей, твердые красные соски походили на ягоды. Утыканный стрелами наподобие дикобраза, он свалился к ее ногам, но еще нашел в себе силы ухватить ее за косу, рывком повалил ее на себя и поцеловал.

На этом месте его разбудил чей-то крик.

Люди ругались и охали, нашаривая в темном подвале штаны и копья. Никто не знал, что стряслось. Эг ощупью зажег сальную свечку. Дунк первым вылез наверх и чуть не врезался в Сэма Ступса — тот бежал вниз, пыхтя, как кузнечные мехи, и бормоча что-то неразборчивое. Дунк придержал его за плечи, не дав упасть.

— Что там такое, Сэм?

— Небо, — бормотал старик, — небо. — Видя, что толку от него не добьешься, все поднялись на крышу, чтобы самим посмотреть. Сир Юстас уже стоял на парапете в ночной рубахе, глядя куда-то вдаль.

Солнце вставало на западе.

Дунк далеко не сразу сообразил, что это значит, а когда понял, промолвил:

— Уотов лес горит. — Снизу слышалась ругань Бенниса — такая, что Эйегону Недостойному покраснеть впору. Сэм бормотал молитвы.

Пламени на таком расстоянии не было видно, но зарево охватило половину западного небосклона, затмив звезды. Половина Королевской Короны скрылась за пеленой дыма.

«С огнем и мечом», — сказала она.

Пожар полыхал до утра, и в Оплоте никто не спал. Вскоре до них дошел запах дыма, и стали видны языки пламени, пляшущие вдали, как девушки в алых юбках. Все беспокоились, не дойдет ли огонь сюда. Дунк до рези в глазах всматривался в ночь, ожидая появления всадников.

— Беннис, — сказал он, когда бурый рыцарь поднялся к ним со своей жвачкой во рту, — ей нужен ты. Лучше бы ты уехал отсюда.

— Бежать? — заржал тот. — На моем-то одре? Все равно что попробовать улететь верхом на проклятой курице.

— Тогда сдайся. Ну, раскроят тебе нос, и всех дел.

— Мой нос меня устраивает таким, как он есть. Пусть сначала возьмет меня — поглядим, чья краса пострадает. — Беннис сел, поджав ноги, спиной к крепостному зубцу, и достал свой точильный камень. Сир Юстас стоял как раз над ним, и они стали вполголоса совещаться.

— Длинный Дюйм будет ждать нас у дамбы, — говорил старый рыцарь, — а мы вместо этого сожжем ее урожай. Огонь за огонь.

Сир Беннис счел эту мысль удачной, только добавил, что и мельницу бы неплохо поджечь.

— Она в шести лигах от замка с той стороны, Длинному Дюйму не придет в голову там караулить. Спалим мельницу и убьем мельника, это ей дорого станет.

Эг тоже их слышал. Он кашлял, и его белки сверкали во мраке.

— Сир, надо остановить их.

— Как? — спросил Дунк. «Их вдова остановит, вместе со своим Длинным Дюймом». — Это они так, языком треплют, Эг. Чтоб штаны не намочить со страху. А нам до них дела больше нет.

Пришел рассвет, затянутый серой дымкой. Воздух ел глаза. Дунк хотел выехать пораньше, но сомневался, что они далеко уедут после бессонной ночи. Они с Эгом позавтракали вареными яйцами, пока Беннис учил ополченцев. Они люди Осгри, а мы нет, говорил себе Дунк. Он съел четыре яйца, полагая, что с сира Юстаса причитается, Эг съел два. Еду они запили элем.

— Можно поехать на Светлый остров, сир, — предложил мальчик, пока они укладывались. — Если им докучают островитяне, лорду Фармену лишние мечи пригодятся.

Эг подал хорошую мысль.

— А ты там когда-нибудь был?

— Нет, сир, но там, говорят, красиво. Недаром же остров и замок лорда Фармена называются Светлыми.

— Светлый так Светлый, — засмеялся Дунк. С него словно тяжесть свалилась. — Я пойду седлать, — сказал он, когда они увязали его доспехи в узел, перехваченный пеньковой веревкой. — А ты ступай на крышу за нашими одеялами. — Этим утром еще одно столкновение с шахматным львом требовалось ему меньше всего. — Если увидишь сира Юстаса, ничего не говори.

— Хорошо, сир, не буду.

Беннис выстроил всех рекрутов в ряд с копьями и щитами и пытался научить их наступать строем. На Дунка, когда тот шел через двор, он даже не глянул. Он добьется, что их всех поубивают. Горячая Вдова вот-вот будет здесь. Эг выбежал из башни с одеялами и поскакал по деревянным ступенькам. Сир Юстас стоял на балконе, упершись руками в перила. Встретившись глазами с Дунком, он шевельнул усами и отвернулся. Дым густо стоял в воздухе.

Беннис тоже повесил через плечо щит, окованный железом, с бесчисленными слоями старого лака. Эмблемы на нем не было, только выпуклая накладка, напоминавшая Дунку большой зажмуренный глаз. Такой же слепой, как сам Беннис.

— Как ты намерен сражаться с ней? — спросил Дунк. Беннис с красным от кислолиста ртом посмотрел на своих солдат.

— Холм с таким малым количеством копий не удержишь. Будем оборонять башню. Засядем внутри — вход у нее только один, втянем деревянную лестницу, и они нас не достанут.

— Они свою лестницу могут построить. Могут захватить веревки с крючьями и проникнуть к вам через кровлю. Или просто будут стрелять из арбалетов по двери, которую вы обороняете.

Дыни, Бобы и Ячмени прислушивались к их разговору. Недавнюю храбрость с мужиков как ветром сдуло, несмотря на полное безветрие. Сжимая свои заостренные палки, они смотрели то на Дунка с Беннисом, то друг на друга.

— Твое воинство тебе не поможет, — сказал Дунк. — Если ты оставишь их на открытом месте, вдовьи рыцари порубят всех на куски, а в башне от их копий никакого проку.

— Они могут бросать что-нибудь с крыши, — заметил Беннис. — Треб хорошо камни кидает.

— Пару камней он, может, и бросит, пока кто-то из арбалетчиков не снимет его.

— Сир, — возник рядом Эг, — если мы едем, то нам пора — неровен час вдова нагрянет.

Эг, конечно, был прав — из-за промедления они могли оказаться в ловушке, — но Дунк все-таки медлил.

— Распусти их, Беннис.

— Что-о? Распустить наших доблестных воинов? — заржал тот и предостерег мужиков: — Вы себе ничего такого в голову не берите. Я выпущу кишки каждому, кто вздумает убежать.

— А я выпущу кишки тебе. — Дунк вынул меч и сказал крестьянам: — Ступайте домой. Расходитесь по своим деревням и посмотрите, не пострадали ли от пожара ваши дома и посевы.

Никто не шелохнулся. Бурый рыцарь смотрел на Дунка, пережевывая кислолист.

— Ступайте, — повторил Дунк, словно кто-то из богов внушил ему это слово. Только не Воин. Может, у дураков есть свой бог? — ПРОЧЬ! — рявкнул он во весь голос. — Копья и щиты возьмите с собой, только уходите, иначе до завтра вам не дожить. Вы что ж, не хотите снова обнять ваших жен и детей? По домам! Оглохли вы все, что ли?

Нет, они не оглохли. Во дворе поднялась суматоха. Большой Робб в спешке наступил на курицу, Пейт споткнулся о собственное копье, чуть не вспоров живот Уиллу Бобу. Наконец все они разбежались — Бобы в одну сторону, Дыни в другую, Ячмени в третью. Сир Юстас кричал на них сверху, но они не обращали внимания. На этот раз их уж точно глухота одолела.

Когда старый рыцарь вышел из башни и слез по ступенькам, посреди кур остались только Беннис, Дунк и Эг.

— Вернитесь, — закричал сир Юстас вслед своему улепетывающему войску. — Я не разрешал вам уходить. Я не разрешал!

— Бесполезно, милорд, — сказал Беннис. — Они не вернутся.

Осгри повернулся к Дунку с трясущимися от ярости усами.

— Вы не имели никакого права их отпускать. Я решительно запретил им уходить, а вам — отпускать их!

— Мы не слыхали, милорд. — Эг снял шляпу, чтобы разогнать дым. — Очень уж куры раскудахтались.

Старик хлопнулся на нижнюю ступеньку Оплота.

— Что предложила вам эта женщина за меня? Сколько золота она вам дала за измену, чтобы вы разогнали моих людей и оставили меня одного?

— Вы не один, милорд. — Дунк убрал меч. — Я спал ночью под вашим кровом, а утром ел яйца, которые снесли ваши куры. Я перед вами в долгу и не стану убегать, поджав хвост. Мой меч пока еще здесь. — Он дотронулся до рукояти.

— Один-единственный. — Старик медленно поднялся на ноги. — Что может один меч против этой женщины?

— Для начала попробуем не пустить ее на вашу землю. — Дунк очень хотел бы чувствовать себя так же уверенно, как говорил.

Усы старого рыцаря трепетали при каждом вздохе.

— Да, — сказал он. — Лучше действовать смело, чем отсиживаться за каменными стенами. Лучше умереть львом, чем кроликом. Мы были хранителями Северных Марок тысячу лет. Пойду надену доспехи.

Он заковылял наверх, а Эг сказал, глядя на Дунка:

— Не знал, что у вас есть хвост, сир.

— В ухо хочешь?

— Нет, сир. Вам тоже понадобятся доспехи?

— Да. И еще кое-что.

Они подумывали о том, чтобы взять с собой сира Бенниса, но в конце концов сир Юстас приказал ему оставаться и держать Оплот. Его меч принес бы мало пользы против численно превосходящего врага, а его вид мог разгорячить вдову еще больше.

Бенниса долго уговаривать не пришлось. Дунк помог ему выбить железные шпеньки, закреплявшие на месте верхний пролет. Беннис взобрался по ним, отвязал древние веревки и стал тянуть. Деревянная лестница со скрипом поползла вверх, оставив десятифутовый прогал между каменными ступенями и единственной дверью башни. Сэм и его жена уже были внутри, кур предоставили собственным заботам.

— Если мы не вернемся к ночи… — крикнул напоследок сир Юстас, сидя на своем сером.

— То я поеду в Хайгарден, милорд, и расскажу лорду Тиреллу, как эта женщина сожгла ваш лес и убила вас самих.

Дунк спустился с холма вслед за Эгом и Мейстером. Старый рыцарь, побрякивая доспехами, замыкал процессию. Ветер, поднявшийся впервые за много дней, трепал его плащ.

На месте Уотова леса дымилось пожарище. Огонь к этому времени догорел сам собой, но среди моря пепла и тлеющих углей еще потрескивали его островки. Одни обгоревшие стволы торчали в небо, как черные копья, другие рухнули кронами к западу с тускло-красной тлеющей сердцевиной. Кое-где стоял клубами плотный горячий дым. На сира Юстаса напал кашель, и Дунк боялся, как бы старику не пришлось повернуть назад, но приступ миновал.

Им встретилась туша красного оленя и еще один трупик, похоже, барсучий. Выжили здесь только мухи — они способны пережить что угодно.

— Вот таким, наверно, было Огненное Поле, — сказал сир Юстас. — Оттуда, двести лет назад, начались наши беды. Там пал последний из зеленых королей, а с ним и весь цвет Простора. Отец рассказывал, что от драконова огня у них мечи в руках плавились. Потом эти клинки собрали и сделали из них Железный Трон. Хайгарден перешел от королей к управителям, а Осгри захирели и из хранителей Северных Марок сделались рыцарями-землевладельцами, вассалами Рованов.

Дунку нечего было на это сказать, и некоторое время они ехали молча. Потом сир Юстас кашлянул и спросил:

— Сир Дункан, вы помните историю, которую я вам рассказал?

— Возможно, и помню, сир — которую?

— О Маленьком Льве.

— Да, помню. Он был младшим из пяти сыновей.

— Именно. Когда он убил Ланселя Ланнистера, западные повернули назад. Без короля война прекращается. Вы понимаете, к чему я говорю это?

— Да, — неохотно ответил Дунк. «Мог бы я убить женщину?» Единственный раз в жизни ему захотелось стать и правда тупым, как этот пресловутый чурбан. «Нет, так не годится. Я не должен этого допустить».

Там, где западная дорога пересекала ручей, сохранилось несколько зеленых деревьев, обгоревших только с одной стороны. Вода за ними поблескивала синевой и зеленью, но золото ушло из нее — дым застил солнце.

На берегу сир Юстас остановился.

— Я дал священный обет никогда не переходить этот ручей, пока земля за ним принадлежит ей. — Рыцарь был одет в кольчугу и панцирь под пожелтевшим камзолом, на бедре висел меч.

— А что, если она так и не придет, сир? — спросил Эг. «С огнем и мечом», — вспомнил Дунк и сказал:

— Придет.

И она явилась, не прошло и часа. Сначала они услышали конский топот, потом позвякиванье доспехов. Стелющийся дым мешал различить, далеко ли всадники, но вскоре из-за рваной серой завесы возник ее знаменосец. Древко венчал железный паук, раскрашенный в белый и красный цвета, ниже болталось черное знамя Вебберов. Увидев их за ручьем, знаменосец остановился. С ним поравнялся сир Лукас Дюймель, в броне с головы до ног, и лишь тогда показалась леди Роанна на черной, как уголь, кобыле.

Лошадь была убрана полосками серебристого шелка, точно нитями паутины. За плечами вдовы вздувался плащ из такой же ткани, легкий, как воздух. Ее чешуйчатые доспехи, покрытые зеленой эмалью, сверкали золотой и серебряной чеканкой. Они сидели на ней, как перчатка, и казались сшитыми из летней листвы. За спиной подскакивала длинная рыжая коса. По одну ее руку ехал краснолицый септон Сефтон на большом сером коне, по другую мейстер Серрик на муле.

Позади виднелось еще полдюжины рыцарей и столько же оруженосцев. Замыкали отряд конные арбалетчики. Заметив Дунка на том берегу, они раскинулись веером по обе стороны от дороги. Всего бойцов, считая септона, мейстера и саму Роанну, было тридцать три. Дунк встретился взглядом с одним из рыцарей — приземистым, лысым, одетым в кольчугу и кожу, с сердитым лицом и безобразным зобом на шее.

Горячая Вдова подъехала к самому краю ручья.

— Сир Юстас, сир Дункан — мы видели ночью, как горит ваш лес.

— Видели, вот как? — отозвался сир Юстас. — Ясно, что видели, — после того, как сами его подожгли.

— Это злобный навет.

— И дело злое.

— Ночью я спала в своей постели, в окружении своих дам. Крики часовых разбудили меня, как и всех остальных. Старики карабкались на башню, чтобы взглянуть, грудные младенцы плакали от страха, видя красное зарево. Вот и все, что известно мне о вашем пожаре, сир.

— Это сделала ты, женщина, и мой лес погиб!

— Сир Юстас, — вмешался, прочистив горло, Сефтон, — леса горят повсюду, и Королевский, и даже Дождливый. Засуха их все превратила в сухие дрова.

— Взгляните, как высохли мои поля, Осгри, — призвала, подняв руку, Роанна. — Устраивать пожар было бы большой глупостью. Стоило ветру перемениться, пламя перескочило бы через ручей и сожгло половину моего урожая.

— Но твои поля целы, а лес мой сгорел! — прокричал сир Юстас. — И сожгла его ты. Ветер ты подчинила себе колдовскими чарами, и те же чары помогали тебе убивать своих мужей и братьев!

Лицо Роанны окаменело, как в Холодном Рву перед тем, как она закатила Дунку пощечину.

— Довольно болтать, сир. Выдайте нам Бенниса Бурый Щит, иначе мы сами его заберем.

— Не бывать этому! — прогремел, шевельнув усами, сир Юстас. — Ни шагу далее. Эта сторона ручья принадлежит мне, и я вас к себе не звал. Вы не получите здесь ни хлеба, ни соли, ни даже воды и тени. Я запрещаю вам ступать на землю Осгри.

— Сир Лукас, — только и вымолвила Роанна, перекинув косу через плечо. По знаку Длинного Дюйма лучники спешились, подкрутили воротки своих арбалетов и зарядили их. — Вы, кажется, хотели мне что-то запретить, сир? — осведомилась тогда леди Веббер.

Дунк решил, что с него довольно.

— Если вы перейдете этот ручей без позволения, то нарушите мир в королевстве.

— Король не узнает об этом, да ему и дела нет, — сказал септон, послав своего коня на шаг вперед. — Все мы дети Небесной Матери, сир, — отступитесь во имя ее.

Дунк нахмурился.

— Я мало что смыслю в божественных делах, септон, но разве мы также не дети Воина? Если вы попытаетесь перейти, я остановлю вас.

— Вот межевой рыцарь, желающий стать ежом, миледи, — засмеялся сир Лукас. — Одно ваше слово — и мы утыкаем его стрелами. На таком расстоянии они проткнут его броню, как вертелом.

— Повремените, сир, — сказала Роанна и обратилась к противникам за ручьем: — Вас двое мужчин и мальчик, а нас тридцать три человека. Как вы намерены помешать нам переправиться?

— Я скажу вам, — сказал Дунк, — но только наедине.

— Как вам будет угодно. — Роанна направила лошадь в ручей и остановилась, когда вода дошла кобыле до брюха. — Приблизьтесь, сир, — я обещаю не зашивать вас в мешок.

Сир Юстас схватил Дунка за руку.

— Ступайте к ней, но помните о Маленьком Льве.

— Да, милорд. — Дунк въехал в воду и стал рядом с Горячей Вдовой. — Миледи.

— Сир Дункан. — Она потрогала его раздувшуюся губу. — Неужели это я сделала?

— За последнее время меня больше никто не бил по лицу, миледи.

— Я поступила дурно. Нарушила законы гостеприимства. Наш добрый септон долго меня за это журил. — Она посмотрела через ручей на сира Юстаса. — Теперь я уже едва помню Аддама. Это было полжизни назад. Помню только, что любила его, а других не любила.

— Отец похоронил его в ежевичнике вместе с братьями. Аддам любил ежевику.

— Я помню. Мы собирали ее вместе и ели со сливками.

— Король простил старику Дейемона — пора и вам простить ему Аддама.

— Отдайте мне Бенниса, и я подумаю.

— Беннис не моя собственность, чтобы его отдавать.

— Мне не хотелось бы убивать вас, — вздохнула она.

— Мне не хотелось бы умирать.

— Ну так отдайте Бенниса. Мы отрежем ему нос, потом вернем назад, и делу конец.

— Нет, не конец. Остается еще плотина. И пожар. Вы согласны выдать нам поджигателей?

— Там водились светлячки. Может, это они зажгли пожар своими фонариками?

— Довольно шутить, миледи. Время шуток прошло. Снесите плотину и отдайте сиру Юстасу воду в обмен на лес. Это будет честно, не так ли?

— Было бы честно, если б лес подожгла я. Но я этого не делала — я мирно спала в Холодном Рву. Так что же нам помешает переправиться на ту сторону? Вы разбросали среди камней железные шипы? Закопали лучников в пепле? Скажите же — что, по-вашему, нас остановит?

— Я. — Дунк снял перчатку с руки. — На Блошином Конце я был сильнее и выше других мальчиков, поэтому я бил их и все у них отнимал. Мой старый рыцарь сказал мне, что так делать негоже. Это нехорошо, сказал он, а кроме того, у маленьких мальчиков бывают большие старшие братья. Взгляните. — Дунк снял с пальца перстень и подал Роанне.

Она отпустила косу, которую теребила, и взяла кольцо.

— Золото, — определила она, взвесив его на руке. — И печатка золотая, с ониксом. — Ее зеленые глаза сузились. — Откуда это у вас, сир?

— Оно лежало в носке сапога, завернутое в тряпицу. Роанна, зажав перстень в кулаке, бросила взгляд на Эга и сира Юстаса.

— Вы пошли на большой риск, показав его мне. Но какое отношение это имеет к нам? Если я прикажу своим людям переправляться…

— В таком случае мне придется вступить с вами в бой.

— И умереть.

— Очень может быть. Тогда Эг вернется домой и расскажет, что здесь случилось.

— Не расскажет, если тоже умрет.

— Не думаю, что вы способны убить десятилетнего мальчика, — сказал Дунк, надеясь на правоту своих слов. — Во всяком случае, этого мальчика. Вас тут тридцать три человека, как вы сами сказали. Пойдут разговоры — ваш толстяк уж верно молчать не будет. Как бы вы глубоко нас ни закопали, правда выйдет наружу. И тогда… лев, возможно, может умереть, если его укусит паук, но дракон — зверь иного рода.

— Да, с драконом лучше не ссориться. — Роанна примерила перстень, но он даже для большого пальца был слишком велик. — Но Бенниса Бурый Щит я должна получить в любом случае.

— Нет.

— В вас семь футов упрямства.

— На один дюйм меньше. Она вернула ему кольцо.

— Я не могу вернуться в Холодный Ров с пустыми руками. Скажут, что Горячая Вдова перестала жалить, что ей не по силам вершить правосудие и своим крестьянам она не защита. Вам этого не понять, сир.

— Отчего же. — «Мне это понятнее, чем ты думаешь». — Помню, один лордик на штормовых землях взял сира Арлана на службу, в помощь против другого лордика. Я спросил старика, чего эти двое не поделили, а он ответил: «Да так, пустяки. Состязаются, кто дальше струю пустит».

Строгий взгляд, которым одарила его леди Роанна, продержался недолго и сменился усмешкой.

— В свое время я слышала множество комплиментов, но вы первый рыцарь, сказавший при мне такую вещь. В таких состязаниях, — уже серьезно продолжила она, — лорды оценивают, кто из них чего стоит, и горе тому, кто выкажет слабость. Женщине, если она хочет быть самостоятельной, приходится тужиться вдвое сильнее, а если она к тому же и ростом не вышла… Лорд Стэкхаус охотно оттяпал бы у меня Подкову, у сира Клиффорда Конклина старые притязания на Лиственное озеро, Дарвеллы живут тем, что угоняют скот у соседей… а у меня в доме распоряжается Длинный Дюйм. Просыпаясь утром, я каждый раз думаю, не решится ли он взять меня силой. — Она обмотала косу вокруг руки, как веревку, удерживающую ее над пропастью. — Он этого хочет, я знаю. Только страх перед моим гневом останавливает его, как и Стэкхауса, и Конклина, и всех остальных. Если кто-то из них найдет, что я хоть в чем-то дала слабину…

Дунк снова надел перстень на палец и достал из ножен кинжал.

— Что выделаете? — Ее глаза широко раскрылись. — Рехнулись вы, что ли? На вас смотрит дюжина арбалетов.

— Вы сказали, что за кровь платят кровью. — Дунк приставил острие кинжала к щеке. — Вам доложили неверно. Того землекопа ранил я, а не Беннис. — Он полоснул себя по лицу и стряхнул кровь с клинка. Несколько капель попало на лицо Роанны, смешавшись с ее веснушками. — Теперь Горячая Вдова получила свое. Одна щека в обмен на другую.

— Нет, вы в самом деле с ума сошли. — Ее глаза наполнились слезами от дыма. — Будь вы лучшего рода, я стала бы вашей женой.

— Будь у свиней крылья, чешуя и огнедышащий зев, они были бы драконами, миледи. — Дунк убрал кинжал в ножны. Щеку дергало, кровь стекала на стальной ворот. Гром, почуяв ее запах, захрапел и ударил ногой по воде. — Теперь выдайте мне тех, кто поджег лес.

— Лес загорелся сам, но если кто-то из моих его и поджег, то лишь для того, чтобы мне угодить. Как же я могу выдать их вам? — Она оглянулась на свою свиту. — Будет лучше, если сир Юстас возьмет назад свое обвинение.

— Скорей уж свиньи начнут изрыгать огонь, миледи.

— В таком случае мне придется доказать свою невиновность перед глазами богов и людей. Скажите сиру Юстасу, что я требую извинения… или испытания, на его выбор. — Она повернула лошадь и вернулась к своим.

Полем их битвы должен был стать ручей.

Септон Сефтон вошел в воду и прочел молитву, прося Всевышнего Отца воззреть на двух этих бойцов и рассудить их справедливо; Воина он просил даровать силу правому, Матерь — быть милостивой к неправому и простить ему грехи. Покончив с молитвой, он снова обратился к сиру Юстасу Осгри.

— Я еще раз прошу вас, сир, взять назад свое обвинение.

— Нет, — отрезал старик, подрагивая усами.

— Сестрица, — сказал септон Роанне, — если вы виновны, покайтесь и предложите доброму сиру Юстасу какое-то возмещение за его лес. Иначе прольется кровь.

— Мой боец докажет мою невиновность перед глазами богов и людей.

— Поединок — не единственный способ решить это дело, — настаивал септон, стоя по пояс в воде. — Я прошу вас обоих отправиться в Золотую Рощу и предоставить лорду Ровану рассудить вас.

— Ни за что, — заявил сир Юстас, а вдова потрясла головой. Сир Лукас смотрел на Роанну, потемнев от бешенства.

— Когда эта комедия кончится, вы станете моей женой, как того желал ваш лорд-отец.

— Мой лорд-отец не знал вас так хорошо, как я.

Дунк, став на одно колено перед Эгом, вложил ему в руку перстень с двумя парами трехглавых драконов, гербом Мейекара.

— Спрячь его обратно в сапог, и если умереть суждено мне, ступай к тому из друзей твоего отца, кто живет поближе, и пусть тебя отвезут в Летний Замок. Не вздумай ехать один через весь Простор. Сделай, как я сказал, не то мой дух явится и даст тебе в ухо.

— Да, сир, но вы уж лучше не умирайте.

— Не хотелось бы в такую жару. — Дунк надел шлем, и Эг помог прикрепить его к вороту. Кровь на щеке уже подсыхала — сир Юстас заткнул рану клочком своего плаща. Садясь в седло, он увидел, что почти весь дым унесло ветром, но небо оставалось сумрачным. «Да это же тучи, которых никто не видел давным-давно. Может, это дурной знак? Для него или для меня?» Дунк плохо разбирался в приметах.

Сир Лукас за ручьем тоже сел на коня, великолепного гнедого скакуна, резвого и сильного, но не такого большого, как Гром. Этот недостаток всадник возмещал доспехами — конь имел на себе и подбрадник, и наголовник, и легкую кольчужную попону. Сам Длинный Дюйм был одет в черный эмалевый панцирь и серебряную кольчугу. На шлеме у него грозно раскорячился ониксовый паук, но щит украшала его собственная эмблема: перевязь в черно-белую клетку, пересекающая бледно-серое поле. Сир Лукас отдал щит оруженосцу, и Дунк понял причину, когда другой оруженосец подал ему топор на длинной рукояти, с тяжелым лезвием и острой пикой на конце. Оружие было двуручным. Длинный Дюйм полагался на защиту своих доспехов, и Дунк пообещал себе, что заставит его пожалеть об этом.

Сам он надел щит на левую руку — тот самый, что раскрасила Тансель, с вязом и летящей звездой. В голове у него застрял детский стишок: «Дуб и железо, храните меня от смерти и адова огня». Он вынул меч из ножен и с удовольствием ощутил его вес.

Он послал Грома в воду, и сир Лукас на том берегу сделал то же самое. Дунк держался правой стороны, чтобы оставить Длинного Дюйма с левого, прикрытого щитом, бока. Сир Лукас, раскусив этот маневр, быстро повернул коня, и они сошлись посреди потока, в шуме воды и стали. Длинный Дюйм нанес удар топором, и Дунк, изогнувшись в седле, принял его на щит. От силы удара у него онемела рука и заныли зубы. Ответный взмах его меча задел Дюймеля ниже поднятой руки. Сталь скрежетнула о сталь. Начало бою было положено.

Дюймель описал круг, пытаясь обойти Дунка с незащищенной стороны, но Гром повернулся ему навстречу и огрызнулся на другого коня. Привставая на стременах, сир Лукас наносил один сокрушительный удар за другим. Дунк, пригибаясь под щитом, бил по ногам, рукам и боку противника, но меч каждый раз отскакивал от панциря. Они кружили, и вода бурлила у их колен. Длинный Дюйм нападал, Дунк защищался, выискивая слабое место.

В конце концов он его нашел. Дюймель вскинул топор, и под мышкой у него обнаружилась щель. В том месте не было панциря — только кольчуга, кожаный кафтан и стеганая подкладка. Дунк прикрылся щитом, рассчитывая время. Топор обрушился и снова взлетел. Вот оно! Дунк пришпорил Грома и вогнал острие меча прямо в брешь.

Но прореха сомкнулась столь же быстро, как и появилась. Меч проехался по стальному диску, и Дунк чуть не вылетел из седла. Топор задел железный обод щита, двинул Дунка сбоку по шлему и скользнул по шее Грома.

Конь завизжал и встал на дыбы, закатывая глаза. Острый медный запах крови прорезал воздух. Кованые копыта врезались в лицо и плечо Длинного Дюйма, а после тяжелый Гром рухнул на его скакуна.

Все это совершилось в мгновение ока. Оба коня упали, кусаясь, лягаясь, взбивая илистую воду. Дунк хотел соскочить, но одна его нога застряла в стремени. Он еще успел глотнуть воздуха, и вода тут же хлынула в глазную прорезь его шлема. Мощные движения Грома чуть не вывернули ему ногу из бедренного сустава. В следующий миг он освободился и пошел на дно, беспомощно молотя руками в мутной сине-зеленой среде.

Увлекаемый тяжестью доспехов, он стукнулся плечом о дно. Если это низ, то в другой стороне должен быть верх. Хватаясь руками в стальных перчатках за камни и песок, Дунк как-то ухитрился опереться на ноги и встать. Его пошатывало, ил и вода стекали из носовой щели помятого шлема, однако он стоял и мог дышать.

Щит удержался на его левой руке, но меч куда-то пропал. Внутри шлема, кроме воды, чувствовалась и кровь. Когда он попытался переменить положение, боль в лодыжке прошила всю ногу. Кони тоже поднялись на ноги. Дунк прищурил заливаемый кровью глаз и повернул голову, высматривая врага. Утонул, не иначе — или Гром проломил ему череп.

Тут сир Лукас выскочил из воды прямо перед ним, держа в руке меч. Он рубанул Дунка по шее, и только крепкий стальной ворот не дал голове слететь с плеч. Безоружный Дунк отступил. Длинный Дюйм наседал, вопя и орудуя мечом. Дунк получил парализующий удар выше локтя и болезненный — по бедру. Под ногу ему подвернулся камень, и он упал на одно колено, уйдя в воду по грудь. Он успел прикрыться щитом, но мощный удар Лукаса расколол дуб точно посередине. В ушах зазвенело, рот наполнился кровью, но Дунк все-таки услышал, как где-то далеко кричит Эг:

— Бейте его, сир, бейте, он прямо над вами!

Дунк взвился ввысь, долбанул врага на уровне пояса и сбил его с ног. Ручей снова накрыл их обоих, но на этот раз Дунк был готов. Обхватив Длинного Дюйма одной рукой, он прижал его ко дну. Тот пускал пузыри из-под вдавленного забрала, но еще боролся. Нашарив в иле камень, он стал молотить Дунка по голове и рукам. Дунк свободной рукой ощупывал пояс. Неужели кинжал тоже потерялся? Нет, вот он. Сквозь взбаламученную воду, кольчугу и вареную кожу Дунк медленно вонзил его Длинному Дюйму под мышку и повернул. Лукас дернулся и обмяк, Дунк, оттолкнувшись, всплыл. Грудь жгло огнем. Мимо промелькнула рыба — длинная, тонкая, белая. «Что это? — успел подумать он. — Что это? Что?»

Очнулся он не в том замке.

Открыв глаза, он почувствовал благословенную прохладу. Во рту стоял вкус крови, на глазах лежала примочка, пахнущая гвоздикой.

Дунк убрал ее. На высоком потолке играл свет от факела. По стропилам разгуливали вороны, каркая и поглядывая на него черными глазками-бусинками. Он не ослеп — уже хорошо. Дунк понял, что находится в мейстерской башне. На полках стояли глиняные горшки и зеленые склянки, на длинном столе громоздились пергаменты, книги и какие-то бронзовые инструменты, густо окропленные вороньим пометом. Птицы тихо переговаривались между собой.

Дунк попробовал сесть. Это оказалось ошибкой. Голова поплыла, левую ногу пронзила острая боль. Он увидела, что лодыжка у него забинтована, и на груди тоже повязка.

— Лежите тихо. — Над ним нависло щуплое молодое лицо с темно-карими глазами и крючковатым носом. Дунк узнал его. Ниже начиналось серое одеяние, шею охватывала мейстерская цепь, составленная из многих металлов. Дунк ухватил его за руку.

— Где я?

— В Холодном Рву. Вы слишком пострадали, чтобы везти вас в Оплот, и леди Роанна приказала поместить вас сюда.

Выпейте это. — Мейстер поднес чашу к губам Дунка. Питье походило на уксус, зато смывало вкус крови.

Дунк, заставив себя выпить все до капли, согнул и разогнул пальцы обеих рук. Они были целы и подчинялись ему.

— Куда я ранен?

— Спросите лучше, куда не ранены. Лодыжка и ключица сломаны, связки колена растянуты, торс весь в синяках, правая рука и вовсе черная. Я думал, что череп у вас тоже поврежден, но оказалось, что нет. Есть еще порез на лице — боюсь, шрам останется. И вы, можно сказать, захлебнулись, когда мы вытащили вас из воды.

— Захлебнулся?

— Не думал, что в человеке может поместиться столько воды, даже в таком большом, как вы, сир. Вам посчастливилось, что я родом с Железных островов. Жрецы Утонувшего Бога умеют как топить людей, так и откачивать, а я изучал их приемы.

«Выходит, я утонул. — Дунк опять попытался сесть, но сил не было. — Утонул в ручье, который мне и до шеи-то не доставал». Он засмеялся и тут же застонал.

— Что сир Лукас?

— Мертв. Вы в этом сомневались? Дунк сомневался во многом, но только не в этом. Он помнил, как обмяк Длинный Дюйм на дне.

— Эг, яйцо. Где он?

— Это хорошо, что вам хочется есть, но сон вам сейчас нужнее.

— Эг — мой оруженосец…

— Вот как? Храбрый паренек и сильный, хотя с виду не скажешь. Это он вытащил вас из ручья, и помог снять с вас доспехи, и доехал с вами в повозке до самого замка. Здесь он не сомкнул глаз и сидел рядом с вами с вашим мечом на коленях, опасаясь, как бы кто-нибудь вас не обидел. Даже ко мне он относился с подозрением и заставлял пробовать все лекарства, которые я вам давал. Странный мальчик, но преданный.

— Где он теперь?

— Сир Юстас попросил его прислуживать на свадебном пиру. Больше людей Осгри в замке нет, и отказать было никак нельзя.

— Свадебный пир?

— Конечно, откуда же вам знать. После вашего поединка Оплот и Холодный Ров помирились. Леди Роанна попросила у сира Юстаса разрешения навестить могилу Аддама, и он позволил. Он преклонила колени у ежевичника и расплакалась, и он был так тронут, что стал ее утешать. Они проговорили всю ночь, вспоминая Аддама и лорда Вимана — ведь отец миледи и сир Юстас были закадычными друзьями до самого мятежа. Нынче утром наш добрый септон Сефтон сочетал его милость и миледи браком. Теперь Юстас Осгри — лорд Холодного Рва, и его клетчатый лев развевается на всех стенах и башнях наряду с пауком.

Мир вокруг Дунка начал медленно вращаться. «Это из-за питья. Он меня усыпил». Он закрыл глаза, и боль покинула его тело. Он слышал перебранку воронов, собственное дыхание и еще какой-то шум — мерный, тяжелый, странно успокаивающий.

— Что это за звук? — пробормотал он сонно.

— Это? Да просто дождь.

Он увидел ее только в день отъезда.

— Это безумие, сир, — причитал септон Сефтон, пока Дунк ковылял через двор, опираясь на костыль и покачивая ногой в лубке. — Мейстер Серрик говорит, что вы еще и наполовину не поправились, а тут еще этот дождь… вы Простынете, раз уж утонуть вам не суждено. Дождитесь хотя бы хорошей погоды.

— Может, он теперь годами лить будет. — Дунк был благодарен толстяку — тот навещал его почти ежедневно и молился только для порядка, посвящая прочее время разным историям и сплетням. Дунк привык к его веселому обществу и живому, образному языку, но это ничего не меняло. — Мне надо ехать.

Дождь все это время хлестал их тысячью серых плетей. Он уже насквозь промочил плащ, подаренный сиром Юстасом, с отделкой из золотых и зеленых шахматных клеток. На прощанье сир Юстас прямо-таки навязал его Дунку. «За ваше мужество, сир, и вашу верную службу». Плащ на плече скрепляла пряжка, тоже дареная — паук из слоновой кости, с серебряными ногами и россыпью дробленых гранатов на спине.

— Надеюсь, вам не придет в голову охотиться за Беннисом, — продолжал септон. — Вы так побиты, что вам лучше ни с кем не ссориться.

Беннис, проклятый Беннис. Пока Дунк дрался на середине ручья, он связал Сэма с женой, ограбил Оплот дочиста и сбежал с кучей свечей, одежды, оружия, с серебряной чашей Осгри и горсткой монет, которую старик прятал у себя в горнице за полуистлевшим гобеленом. Дунк надеялся, что когда-нибудь еще встретится с сиром Беннисом Бурый Щит.

— Беннис подождет.

— Куда же вы собираетесь? — Септон пыхтел, не поспевая даже за хромающим Дунком.

— На Светлый остров. В Харренхолл. На Трезубец. Межи есть повсюду. Мне, к примеру, всегда хотелось взглянуть на Стену.

— На Стену?! Вы меня ужасаете, сир Дункан! — Септон застыл под дождем посреди двора, простирая руки. — Молитесь, сир, чтобы Старица озарила ваш путь! — Дунк, не слушая, ковылял дальше.

Она ждала его на конюшне, рядом с желтыми кипами сена, в зеленом, как лето, платье. Перекинутая на грудь коса опускалась ниже бедра.

— Приятно снова видеть вас на ногах, сир Дункан. «Как будто ты видела меня лежачим», — подумал он, а вслух спросил:

— Что привело вас сюда, миледи? Для прогулки верхом денек сыроват.

— То же самое и к вам относится.

— Это Эг вам сказал? — «Получит в ухо, паршивец».

— Хорошо, что сказал, иначе бы я послала людей вернуть вас. Жестоко убегать вот так, потихоньку, даже не попрощавшись.

Она ни разу не пришла навестить его, пока он лежал у мейстера Серрика.

— Зеленое вам к лицу, миледи. Оно делает ваши глаза еще ярче. — Он неловко переступил с ноги на ногу, опираясь на костыль. — Я пришел за своим конем.

— Вам нет нужды уезжать. Место для вас есть — можете стать капитаном моей стражи, когда поправитесь. А Эг будет жить вместе с другими оруженосцами, и никто не узнает, кто он.

— Благодарю вас, миледи, но нет. — Дунк потащился к Грому, стоявшему в дальнем деннике.

— Подумайте хорошенько, сир. Времена нынче опасные даже для драконов и их друзей. Останьтесь хотя бы до полного выздоровления. — Роанна шла рядом с ним. — И сиру Юстасу будет приятно. Он очень вас любит.

— Любит, — согласился Дунк. — Будь его дочь жива, он выдал бы ее за меня, а вы были бы моей леди-матерью. У меня ведь никогда не было матери, даже без «леди».

Какой-то миг ему казалось, что леди Роанна сейчас снова закатит ему оплеуху. Или костыль вышибет, чего доброго.

— Вы сердитесь на меня, сир, — сказала она вместо этого. — И вправе требовать возмещения.

— Вы могли бы помочь мне оседлать Грома.

— У меня на уме нечто другое. — Она взяла его за руку своей, веснушчатой, с тонкими сильными пальцами. «Бьюсь об заклад, она вся в веснушках». — Вы понимаете толк в конях?

— У меня есть один.

— Старый, пригодный только для битвы, неповоротливый и злобный. Не такой, чтобы на нем путешествовать.

— Делать нечего — для путешествий у меня либо он, либо они. — Дунк показал на ноги.

— Ноги у вас, конечно, большие, и руки тоже. Для большинства верховых лошадей вы чересчур велики — под вами они походили бы на пони. Однако вам пригодился бы скакун резвый и в то же время рослый, с добавкой дорнийской крови. Такой, например, как она.

Напротив Грома стояла гнедая кобыла с горящими глазами и длинной огненной гривой. Леди Роанна достала из рукава морковку и скормила ей, поглаживая лошадь по крупу.

— Нет, пальцы оставь в покое. Я зову ее Искоркой, но вы можете сами подобрать имя. Назовите Заменой, если хотите.

Дунк, на миг утратив дар речи, посмотрел на гнедую новыми глазами. Такого коня у сира Арлана никогда не было. Она способна мчаться как ветер — стоит только посмотреть на ее длинные точеные ноги.

— Все ее племя славится красотой и резвостью, — сказала Роанна.

— Я не могу ее взять.

— Почему?

— Слишком хороша для меня. Сами видите. Роанна, вспыхнув, скрутила косу узлом.

— Я была вынуждена выйти замуж, вы знаете. Завещание моего отца… ну, не будьте же таким глупым.

— Каким же мне еще быть? Я туп, как чурбан, и бастард к тому же.

— Возьмите лошадь. Я не отпущу вас без какой-нибудь памятки о себе.

— Я буду вас помнить, миледи, не сомневайтесь на этот счет.

— Берите, говорят вам!

Он схватил ее за косу и притянул к себе. Это вышло у него неуклюже из-за костыля и разницы в росте. Он чуть не упал, пристраивая ее губы к своим. Она одной рукой держала его за шею, другой за спину. За один этот миг он узнал о поцелуе больше, чем знал из наблюдений. Когда они наконец оторвались друг от друга, Дунк вынул кинжал.

— Я придумал, что взять у вас на память, миледи.

Эг сидел у ворот на новой красивой лошадке, держа Мейстера в поводу. Увидев Дунка на Громе, он удивился.

— Она сказала, что подарит вам новую лошадь.

— Даже прихоти благородных дам не всегда исполняются. — Они переехали через подъемный мост. Ров так переполнился, что грозил выйти из берегов. — Я предпочел взять не лошадь, а локон. — Дунк достал из-за пазухи рыжую косу и улыбнулся.

Два мертвеца по-прежнему обнимались в клетке на перекрестке дорог. Вид у них был заброшенный — даже мухи и вороны покинули их. На костях остались лишь лоскутья волос и кожи.

Дунк, нахмурившись, придержал коня. Лодыжка от езды разболелась, но его это не смущало. Боль — такая же часть жизни рыцаря, как мечи и щиты.

— В какой стороне юг? — спросил он Эга. Среди дождя и грязи, под серым, как гранит, небом это было трудно определить.

— Вон в той, сир.

— Летний Замок на юге.

— А Стена на севере. Дунк посмотрел на Эга.

— До нее далеко.

— У меня новая лошадь, сир.

— Ну да, — не сдержал улыбки Дунк. — А тебе-то Стена зачем сдалась?

— Ну… Я слышал, она очень высокая.