"Крестный отец «питерских»" - читать интересную книгу автора (Шутов Юрий Титович)

Глава 16 «Труп врага всегда хорошо пахнет»

…И даже один порок у сидящего на троне всегда гораздо опасней всех пороков простых людей, вместе взятых…

Собчак сильно разобиделся на депутатов, не захотевших заплатить даже 60 тысяч рублей из городской казны за его безопасность, давших тем самым понять, что жизнь «патрона» они ценят гораздо дешевле. А после того, как однажды прямо в подъезде своего дома Собчак наткнулся на какого-то, вероятно, наиболее дальновидного избирателя, поджидавшего его для «откровенной» беседы с обрезком водопроводной трубы в руке, «патрон» решил вооружаться сам.

Мне стоило большого труда убедить Собчака не носить с собой пистолет, доказывая, что применение оружия, да еще неумелое, все равно исключено по соображениям нежелательности случайного убийства очередного соискателя личной встречи. Однако, жена «патрона» продолжала сильно и перманентно драматизировать обстановку, вдруг, ни с того ни с сего, уверовав, что и на нее все хотят напасть. Поэтому пришлось для временного успокоения обоих подарить каждому по газовому баллончику и предложить иногда использовать как личную охрану специально подобранных офицеров-десантников из военного Института физкультуры. При этом я ломал голову, раздумывая, как же со стороны будет выглядеть в кругу внушительных телохранителей еще пока любимый всеми Собчак. Ибо мне казалось, что защищать его от избирателей еще рановато, хотя встречаться с ними, как я видел, он уже не желал.

Давление жены становилось все более истеричным, поэтому в один из вечеров «патрон» сам решил посмотреть на этих «профи» из институтского Центра рукопашного боя, возглавляемого офицером ВДВ Павлом Закревским, которому я заранее сообщил время нашего приезда и порекомендовал подготовить небольшую программу, на жаргоне десантников — «показуху», а заодно свежие веники с паром в тамошней бане.

К слову сказать, Собчак повадился париться в разных так называемых «эксклюзивных» банях после того, как его крепко напугал профессор Кулик, к которому мы с Валерием Павловым обратились, чтобы он, будучи специалистом в области болезней сердца, осмотрел «патрона».

Чуть отвлекаясь, замечу: этот эскулап сам появился в Мариинском дворце и решительно остановил шагавшего по коридору Собчака. Тогда это было еще возможно, ибо все демонстрировали пламенный «демократизм», полагая, что только в подобной доступности он весь и должен заключаться. Профессор-кардиолог, бегло представившись, пытался походя поведать «патрону» о своем знакомом, каком-то южнокорейце, «приятеле президента Ро Дэ У» по имени доктор Юнг, который якобы «дает» 300 миллионов долларов на строительство «Центра передовых медицинских технологий» при клинике этого Кулика на Северном проспекте в районе Поклонной горы, где сей профессор уже подобрал площадку, понравившуюся его юго-восточному компаньону.

Такая новомодная и, как правило, не соответствующая основной профессии, но по-кавалерийски лихая бесшабашность громадья частных инициатив уже перестала кого-либо удивлять, поэтому Собчак, отступая к двери своего кабинета, делал вид, что внимательно слушает настырного лекаря, а затем, ловко нырнув в тамбур, мгновенно забыл об авторе проекта, спихнув его на произвол помощников. К чести изобретательного Кулика, такое «гостеприимство» Собчака его вовсе не обескуражило. Полагаю, это была домашняя заготовка, ибо он тут же мне заявил, что внешний вид «патрона» заставляет желать лучшего, и по его, как специалиста, мнению требуется срочное тщательное обследование собчачьего сердца, какое возможно лишь в руководимой им клинике. Сделав такое заявление и понагнав еще какой-то кардиологической жути, доктор, уверенный в продолжении встреч с Собчаком, с достоинством удалился, сунув мне на прощание в руки свою красивую визитную карточку.

В тот же вечер, мысленно аплодируя сообразительности профессора, я с улыбкой доложил о его «открытии» Собчаку. «Патрон» неожиданно переполошился не на шутку и сразу же дал указание срочно договориться обследоваться у Кулика в любое удобное для врача время. На другой день, осматривая «патрона», доктор Кулик сумел не только втолковать ему идеи и пожелания южнокорейца Юнга, но и, учитывая сверхмнительность Собчака, насмерть перепугал своего высокопоставленного пациента вкрадчиво-доходчивым разъяснением результатов обследования, предопределивших необходимость их следующих постоянных встреч и даже будущую нужность операции на сердце. Несмотря на уверения в несложности, этакой «косметичности» хирургического вмешательства, Кулик, видя жажду «патрона» как можно дольше хорошо пожить именно теперь, рекомендовал сделать эту операцию за границей, где она, по его словам, будет стоить пустяки — около 30 тысяч долларов, и более недели в постели Собчака не задержит.

Стало заметно: «патрон» растерялся не только от приговора врача, но и от суммы за спасение, которую тогда достать ему еще было трудновато, поэтому откровенные намеки хитрющего эскулапа о способности доктора Юнга все устроить бесплатно принял благосклонно, так как считал, что не возвращаются лишь самим истраченные деньги да сбежавшие от надоевших мужей жены. А всей своей собственностью Собчак очень дорожил, поэтому тратиться не любил.

После встречи с Куликом идейку доктора Юнга о строительстве медцентра Собчак стал озвучивать со всех трибун, выдавая ее за свой личный вклад в заботу о здоровье населения, этим завлекая все доверчивые развесистые уши возможностью уже в самое ближайшее время воспользоваться услугами новейшего, но, правда, еще не построенного «Центра передовых медицинских технологий» — гордости своей «потемкинской деревни». Впоследствии, так как за границу его всегда тянуло неудержимо, словно заполярного гуся к осеннему перелету, он под эту сурдинку умудрился пару раз смотаться до Сеула и даже вернуться обратно, оправдывая в глазах общественного мнения свой очередной коммерческий тур необходимостью ускорения окончания строительства того, чего строить еще не начинали.

Теперь часто приходится слышать довольно злобные высказывания о том, что вся деятельность Собчака быстро привела наш город и его население к трагедии. Этот вывод неверен, ибо Собчак, насколько мне стало ясно после многомесячных наблюдений, кроме личной цели разбогатеть, а также реабилитировать свое достоинство от долговременного пресмыкательства и унижений прошлого побирушного бытия, да еще попросту желания отъесться и откормить своих близких родственников за счет завоеванного им в трудной предвыборной борьбе дармового кошта, никогда никаких других задач перед собой не ставил. Ибо, несмотря на публичные заявления, прекрасно сознавал свое неумение, беспомощность, а потому полную неспособность их решать. Отсюда обнищание населения и разруха в городе — это результаты его не деятельности, а, скорее, наоборот, бездеятельности. Своих же личных целей Собчак всегда решительно добивался и поэтому, смею уверить, он не очень понимал, чего от него все хотят и ждут. Относительно обширности и разнообразия своекорыстных интересов и совершенных им воровских дел он уже стал догадываться: в любой другой стране мира за подобные «свершения» можно было легко угодить на виселицу, что на фоне им содеянного могли расценить как большую удачу и даже необычное везение повешенного. Однако в нашей стране ему пока ничего не угрожало.

В зале Центра рукопашного боя полукругом вытянулся строй в разбойно-пятнистой униформе. Из полутемного коридорчика «патрон» своим излюбленным развязным шагом, схожим с походкой пожилой цапли, влетел в ярко освещенное помещение и, словно срезанный пулей, споткнулся о дружный крик: «Здравия желаем!», после которого каждый стоящий в строю боец выхватил из-за спины пустую водочную бутылку и шандарахнул ею себя по башке. Помню, бутылки разлетелись вдребезги, усеяв весь пол битьем, а головы — нет. Собчак аж присел посреди зала и замер, дико озираясь, словно волк, случайно забравшийся вместо овчарни на колокольню сельской церкви в момент, когда грянул звон главного колокольного калибра, зовущий ко всенощной службе. Сперва он не знал, что и говорить, а затем попытался взять себя в руки и своим обычным суконно-пламенным языком решил поведать собравшимся, например, о «путях развития демократии в СССР в сравнении с другими развивающимися странами», но тут же сбился, ощутив нелепость темы и места, однако, быстро очухавшись, простецки попросил впредь беречь стеклотару, нехватку которой город уже ощущал. Офицеры, не обращая внимания на «патрона», принялись по команде крошить друг друга ногами и кулаками, вертясь вокруг него и демонстрируя такой неподдельный драчливый энтузиазм, что мне за Собчака стало неспокойно. Ему с лихвой хватило бы одного случайного удара любого из них, поэтому я решительно выхватил высокого гостя из этой, уже чуть окровавленной, круговерти. Наш уход никто из дерущихся, похоже, не заметил, что свидетельствовало о серьезности намерений участников схватки в этом междусобойчике.

Мы вышли во двор института и направились в противоположный угол обширной территории, к бане. Собчак продолжал сокрушаться по разбитым бутылкам, сожалея о крепости голов.

Ставшие в последнее время довольно частыми походы с «патроном» в баню я ценил и старался не пропускать. Собчак столько не пил, чтобы бывать пьяным, поэтому баня стала единственным местом его психического раскрепощения. Под ударами веников, в клубах пара, сильно ароматизированного припасенными травяными настоями, повседневная несменяемая маска «патрона» растворялась, как болотная ряска, порой обнажая трясину собчачьего сердца. Отсюда ценность любого банного разговора в силу его почти искренности была несоизмеримо выше всей, вместе взятой, изрекаемой им постоянно и повсеместно лжи. Темы после распарки обсуждались всякие: от достоинств отдельных частей тела приглянувшейся ему официантки до эпохи явления «феномена Собчака» современникам и причин почему-то не очень сильно ощущаемой бурной радости человечества по поводу такого всевышнего благоволения. Откровенные и частые подозрения «патрона», что он принадлежит всему человечеству и что его возможная смерть от сердечного недуга, предсказанная хитрым Куликом, может стать катастрофой для населения планеты, Собчака сильно угнетали, а меня забавляли. Но, тем не менее, я решил для успокоения размагнитить «патрона» от куликовских чар при помощи заехавшего в Ленинград и случайно подвернувшегося под руку известного оракула, «мага астрологии» Паши Глобы, которого мне пришлось долго уговаривать заявить в своих очередных телепредсказаниях о будущих «долгих летах» «патрона», для убедительности сославшись, скажем, на «зашедшие друг за друга» близкрутящиеся планеты или еще какие-либо неприятности в созвездии, к примеру, Рака. На следующее утро после вечернего телепророчества Глобы радости Собчака не было предела. Оракульское вранье его необыкновенно воодушевило, поэтому, вместо активизации в работе, он стал сильнее и чаще париться, уже невзирая на учащающийся при этом пульс.

Время, проводимое в банях, зачастую мною использовалось для доведения кругозора «патрона» до необходимого его должности радиуса. В этой связи приходилось, с учетом известного статистического материала, порой делать социально-экономические срезы исторически сложившегося городского потенциала. Надо отметить: Собчак первое время город не то чтобы не знал, он просто был в этом смысле абсолютно стерилен и воспринимал Ленинград только по адресам вузов, где подхалтуривал, да по маршрутам известного ему транспорта, и то в пределах одной, максимум двух трамвайных остановок. Такая «осведомленность» «патрона» о субъекте своего управления меня сильно обескураживала. Почти ежедневно приходилось пожинать плоды этого незнания и его общей, подавляющей разум некомпетентности. Дело в том, что есть такие показатели жизнедеятельности городского организма, которые у главы города должны быть постоянно просто на слуху. Например, ежели известно, что ежедневное хлебопотребление горожан составляет в среднем, скажем, 1000 тонн, то доклад о наличии в запасниках городских складов не более 3000 тонн муки должен вызвать мгновенную тревогу, но не радость от якобы значительного в обывательском понимании запаса. Ну, а сообщение о резком увеличении потребления какого-либо отдельного продукта должно свидетельствовать об опасном нарушении снабженческого пищевого баланса со всеми вытекающими экономическими зависимостями и грядущими последствиями. Все это было для «патрона» «темным лесом», где он порой даже ленился плутать. Отсюда непомерность его самодовольных телевосторгов по поводу, например, поставки в город к какому-нибудь празднику 100 тонн апельсинов. Об этом он с посрамляющей критиков гордостью заявлял, как о блистательном личном вкладе в продовольственное обеспечение горожан, явно не отдавая себе отчет, что его сообщение о поступлении в продажу всего 100 тонн цитрусовых, скорее, обернется невозможностью их купить. Ибо, даже без учета населяющих область и приезжих, один их килограмм будет приходиться на более чем 50 жителей, то есть человеку с грехом пополам может достаться по трети одной дольки. Поэтому подобное заявление вполне могло вызвать интервенцию магазинов и умерщвление людей при давке в очередях, а посему, вместо восторгов и самовосхваления, от таких публичных выступлений бывало нужно воздерживаться. Вот примерно так был в середине 90-го года инициирован известный ленинградцам табачный бунт, когда, благодаря постоянным неосмысленным публичным выступлениям о трудностях с поставками в город табака, до курильщиков наконец-то дошло, что, в конечном счете, команда, возглавляемая Собчаком, может их полностью оставить без курева. Уразумев это, они рванули по магазинам и в драку расхватали все, попавшее под руку, превратив временный перебой с табаком в его устойчивое отсутствие, чем вызвали резкий скачок цен, на котором кто-то заработал десятки миллионов долларов. Причем именно долларов, ибо массовое недовольство горожан, вылившееся в беспорядки даже на Невском, а также в ряде других мест вокруг табачных магазинов, враз сняло, ввиду срочности и важности проблемы, все разумные контрольные параметры и ограничения с закупочных цен при заключении контрактов на поставку сигарет из-за рубежа, чем тут же воспользовались проконсулы Собчака, которым он эту аферу поручил.

В ту пору я был убежден, что табачный катаклизм возник в городе сам собой или уж, во всяком случае, без участия «патрона». Время указало на мою безграничную наивность и недооценку криминального дара Собчака вкупе с его почти что маниакальной страстью к получению любыми путями личных доходов, не облагаемых налогами по причине таинства их извлечения. Эта афера с табаком была организована и осуществлена безупречно. В анналах уголовных историй она сможет занять достойное место под кодовым названием «Операция дым», причем не только в связи с исчезновением курева в городе, но и с полным отсутствием следов организатора. После резкого роста цены табака, спровоцированного самими же курящими, управляемыми умелым и невидимым дирижером, можно лишь догадываться, кому утекла львиная доля денежной разницы, выуженной из карманов облапошенных курильщиков. Еще нужно добавить, что это дельце с «сигаретными долларами» могло и не выгореть, если бы отечественные производители курева работали хотя бы в околоплановом режиме, поэтому их деятельность, в т. ч. Ленинградской табачной фабрики имени Урицкого, была вовремя умело и полностью парализована.

Как-то в бане Собчак завел разговор о том, что следует ожидать жителям Ленинграда от их «демократизации». Продолжая тему статистического скальпирования социальной среды, я заметил «патрону»: наш город в определенном смысле ветеранский, причем неудержимо стареющий, поэтому пренебрегать заботой о старшем поколении, а тем более вообще не учитывать проблемы пожилых людей, было бы большой ошибкой нового главы Ленсовета. Сокрушаться по поводу преобладания в городе пенсионеров никак не следует. Дай Бог нашим отцам и матерям долгих лет жизни, а нам самим дожить бы до их возраста. Возникновение пожилого социального слоя вполне естественно, а его увеличение объясняется, кроме прочего, престижностью самого Ленинграда и лучшими, в сравнении с другими регионами, условиями доживания тут наших стариков. Их количество постоянно растет также за счет оседания здесь военных и иных заслуженных пенсионеров, которые были вправе выбирать место жительства после окончания государственной службы. Самым же главным фактором устойчивой тенденции старения городского населения явилось сокращение его прироста на фоне пока еще неуклонного увеличения продолжительности самой жизни, что может огорчать, разве лишь, Собчака, который в одиночку прибыл в Ленинград из тмутаракани на манер приснопамятного «товарища Бен дера». Подобное сравнение озарило лицо «патрона» недоброй ухмылкой.

— Так вот, — подытожил я, — уменьшение рождаемости с одновременным возрастанием продолжительности жизни, а также понятной тягой советских ветеранов к оседлости именно в Ленинграде, который многие из них отстояли в годы войны, привело к увеличению среднего возраста его жителей. Поэтому, имея де-факто подобный социально-возрастной состав жителей, разворачивать сколь-нибудь обширную программу предпринимательства и спекуляции всем и вся было бы просто неразумным и губительным для пенсионного большинства населения, стремительное обнищание и вероятность массовой гибели которого будет уже не избежать. Этакая перспектива, как только пенсионеры сообразят, куда их волокут «реформаторы», бесспорно вызовет, возможно, даже открытый протест наших славных стариков — ветеранов войны и труда, блокадников и многих других людей, отдавших все силы стране, а теперь абсолютно беспомощных, но уверенных в незыблемости государственной опеки, коих уже не выучить новым приемам совершенно чуждого им капиталистического способа выживания. И нужно быть отпетым негодяем или же ярким образцом безумия, чтобы замахнуться на жизнь старшего поколения, сделав помойки источником ветеранского пропитания.

Нелишне напомнить, что и сами мы когда-нибудь окажемся пенсионерами.

Еще некоторое время я доказывал патрону разумность управления городом с учетом нужд большинства его жителей, но после того, как распаренный Собчак вдруг обозвал ветеранов Великой войны «красными недобитками», пришлось резко прекратить разговор. Несовместимость наших полюсов и тут была очевидна.

Непрестанно коробит мою память та презрительная кличка, вскользь данная Собчаком всем, кто сражался за Родину, «командовал ротами и умирал на снегу», как, бывало, пели в послевоенные годы фронтовые друзья моих родителей, которые по праздникам сходились в нашей коммуналке, чтобы почтить подвиг советского народа.

Они, тогда еще совсем молодые ребята, в блеске своих боевых наград подолгу сиживали за праздничным столом с нехитрой закуской и со слезами на глазах вспоминали павших в боях да складно пели о пыльных туманных фронтовых дорогах, о синем платочке, о бьющемся в тесной печурке огне, о выходящей на берег Катюше, о дымах-пожарищах, о друзьях-товарищах, о родном городе, растаявшем в предрассветной дымке за кормой корабля, о тех, «кто в Ленинград пробирался болотами, горло сжимая врагу», о майских коротких ночах, когда, отгремев, закончились бои…

Стоя, чокались гранеными стаканами за Родину, пили за Сталина, тост был за Знамя Побед. Мы же, детсадовские пацаны, совсем уже по-взрослому внимали волнению и чувствам своих закаленных в битвах отцов, которые героически дрались на всех фронтах, морях, океанах, в воздухе и в суровых водах Заполярья. За плечами дошедших до Берлина советских солдат остались тысячи километров вымощенных смертью и щедро залитых кровью фронтовых дорог. Защитники Родины с честью выдержали самый главный жизненный экзамен. Они доказали свое превосходство над всем миром и пронесли сквозь всю жизнь накрепко выстраданные и закаленные в военных сражениях Любовь и Преданность своей советской Отчизне. Их жизненный путь, пролегший сквозь горнила Великой Отечественной войны, по праву стал вечным эталоном Доблести, Чести и Патриотизма.

Поэтому банное выражение лица Собчака, замотанного по уши в простыню, постоянно всплывало в моей памяти, когда я слушал по телевидению его очередные врушные разглагольствования о том, как он «ценит» ветеранов и делает все возможное, дабы им помочь. Известное изречение Абуталиба гласит: «Кто выстрелит по прошлому из пистолета, по тому будущее выстрелит из пушки». Важно, чтобы Собчак не смылся из нашей страны раньше того, как все поймут, что он собой представляет.

С каждым новым днем сквозь внешний лоск и импортный глянец медленно, но все более отчетливо проступал на этой разглядываемой мною переводной картинке выпестованный с детства образ врага. Приходилось только сожалеть, что возмездие за содеянное обычно настигает следующие поколения. Таким образом, гадят одни, а платят, как правило, другие.

В тот раз после «показухи» десантуры «патрон» повел себя, словно голодный козел, случайно наткнувшийся на капустную грядку небольших размеров: вмиг стал азартен, конкретен, собран и четок, что обычно наблюдалось за ним лишь при стремлении к корыстной цели. Во всем же остальном, его лично не касавшемся, он никогда не выходил за рамки фотогеничного, лозунгового, прекраснодушного, примитивно-абстрактного популизма с сильно напудренным и неестественно напомаженным, как у привокзальных проституток, лицом, какое он каждый раз делал перед съемкой на телевидении.

В бане нас ждал массажист и большая барокамера, куда Собчак тут же, едва успев раздеться, забрался, начисто запамятовав рекомендации «сердечного» пастыря — доктора Кулика, но помня «прорицание» Глобы. Для страховки мне пришлось лезть туда тоже. «Погружение» в кислород и «всплытие» прошло успешно. После раздраивания люка барокамеры небольшой звон в ушах вновь, вероятно, напомнил «патрону» разбитые бутылки, и он стал опять сокрушаться о таком неслыханном расточительстве. Незатухающая реакция Собчака по поводу битья стеклотары меня стала забавлять. Так переживать мог только человек, считавший, например, подарок простой бутылки дворнику, собирающему мусор на лестнице, чуть ли не подрывом благосостояния собственной семьи.

Бодро войдя в парилку с уже красным после барокамеры носом и в войлочной панаме набекрень, «патрон» тут же завел разговор о необходимости скорейшей ломки системы единого народно-хозяйственного комплекса и перевода всех поголовно предприятий на прямые экономические связи, от которых, как сказал Собчак, будет в восторге большинство трудовых коллективов города и страны.

Эту идейку «патрону» недавно подбросил Георгий Хижа, будущий вице-премьер России. В отличие от Собчака, он прекрасно понимал всю пагубность для промышленности предлагаемой затеи, потому-то и решил использовать равнодушно-бездумный собчачий лоббизм для достижения каких-то своих целей. Хижа успел присмотреться к Собчаку и заметить: американская поговорка «Не пытайся чинить то, что не сломано» «патроном» воспринимается не как любым нормальным человеком, исключающим ковыряние исправно действующего механизма, а, наоборот, рекомендацией все сперва сломать, потом починить (понимай: реформировать). Узрев эту черту собчачьего характера, Хижа действовал наверняка, найдя в «патроне» отзывчивого распространителя и пропагандиста не принадлежавших ему разрушительных идей, но с удовольствием приписывающего себе, как минимум, их соавторство.

Примостившись на самом верхнем полке парилки вместе с замоченными в бадейке вениками, ожидавшими распарки тела «патрона», я молча внимал его восторженно-победоносному монологу о том, как «реформаторы», нанятые развалить нашу страну, фактически с успехом уничтожают сам воздух, которым все, не замечая того, дышат, при этом уверяя, что без воздуха будет всем еще лучше. Но самое удивительное: большинство народа им удалось в этом абсурде убедить.

Да! Воистину неисповедимы дела Твои, Господи! Ведь у нас и восторг легко довести до абсурда. Думаю, только в России могут в согласии жить и сосуществовать авторы программы удушения вместе с теми, кого они собираются душить. Это действительно умом не понять и с аршином бесполезно примеряться. Ведь к чему может привести излагаемая Собчаком ломка хозяйственного механизма, было ясно, не выходя из парилки: сперва вытечет из страны сырьевая и ресурсная кровь, а затем остановится ее индустриальное сердце, и уж потом произойдет разложение единого цельного организма. Чтобы такое понять, родственником А. Гайдара — автора книги о «тимуровцах», быть вовсе не обязательно.

Свое мнение я изложил Собчаку, для доходчивости акцентируя эту точку зрения ударами двух веников по его лоснящейся от пота спине и ниже. Не слушая меня и под напором пара покрякивая, как охотничий утиный манок, «патрон» продолжал строить модель брутального «реформирования» жизни с тотальной невозможностью выжить в ней всех, неспособных пристроиться. Его речь попахивала смрадом идей переустройства России, достойных, разве что, писателя Шикльгрубера, больше известного в истории под фамилией Гитлер, который на фоне сегодняшних «побед демократов» выглядит просто мелким пакостником.

Освободившись из цепких лап массажиста, «патрон» с видом блаженного принялся за горячий грог с разнообразными бутербродами, показывая манерой их съедания, что это был основной продукт питания все долгие академические годы, но не такой изысканный, судя по зачарованному оглядыванию каждого очередного бутерброда с икрой перед отправлением его в рот. Отвалившись наконец от самовара, Собчак перевел общеинформационный разговор в неожиданное для меня русло.

Ко времени, о каком идет речь, у него уже накопилась целая картотека строго индивидуальных врагов. Идея «патрона» сводилась к тому, что неплохо было бы иметь под рукой группу лиц из подобных тем, кто недавно бил о свои головы бутылки в зале, чтобы они занялись «черновой» работой с его врагами. Я опешил и, желая затушевать свою реакцию, из осторожности спросил, как он себе представляет эту «черновую работу».

— Труп врага, как известно, всегда хорошо пахнет и ведет себя очень достойно, — заухмылялся «патрон».

«Палермо какое-то! Начитался где-то о сицилийской мафии», — про себя отметил я, но вслух сказал, что, подписывая, скажем, пятый — седьмой некролог, не исключена возможность стать жертвой статистики собственной результативности в борьбе со своими врагами.

— Зачем же всех хоронить? — вконец размечтался «патрон». — Можно просто по сусалам дать, но профессионально. Многие уже переходили требуемый момент получения.

— Может быть, поискать иные методы воздействия? — отреагировал я полувопросом-полушуткой.

— А какие? Суды в сегодняшнем их виде не годятся — это дьявольский промысел, неповоротливый и в подобных делах практически безрезультативный, что у меня, как юриста, не вызывает сомнений. Кроме того, карать врагов судом — значит, нужно фабриковать обвинение с использованием услуг множества исполнителей, а это само по себе хлопотно и не всегда безопасно. И потом, этот балаган с судейством заставляет терять веру в разумное вообще. Хотя одновременно с работой зубодробильной команды мускулистых помощников можно кое-кого протаскивать и через суд.

— А как же декларируемая всеми и всюду охрана прав личности, пусть даже тех же врагов? — тема становилась для меня занятной.

— Все эти права, приоритеты, их защита законом и тому подобное хороши для фасада власти. Мы же говорим о внутренних помещениях, которые всегда существовали и будут существовать и где во все времена будет царить мрак бесконтрольной хозяйской силы.

— Сильно сказано, — похвалил я.

«Патрон», польщенный, сытно икнул, продолжая обыскивать глазами мою душу, затем тяжело поднялся и отправился опять мучить массажиста полюбившейся ему процедурой.

«Надо не терять из памяти эту фразу, — отметил я про себя. — Интересно, у кого он ее спер?»

Учитывая важность обсуждаемых порою тем, я по горячим следам вел для себя что-то типа дневниковых заметок, благодаря которым легко восстанавливал потом весь разговор в целом почти дословно. Делал я это вполне откровенно и открыто, что никого не смущало, да, пожалуй, и не интересовали мои быстрые чирканья в неразлучном блокноте. Я же все конспектировал вовсе не для будущей книги, мысль написать которую пришла значительно позже, а для анализа и систематизации происходящего вокруг.

После следующего захода в парную, продлевающую, как считал «патрон», активное мужское долголетие, все его истекающее влагой, заляпанное банным листом тело демонстрировало изнеможение, на которое способны разве что трагические артисты хорошей школы, и то лишь к пятому акту. Собчак развалился на топчане, предусмотрительно застланном горячими простынями, и пожелал продолжить, видимо, интересующий его разговор.

Обнаруживая черты внимательного слушателя, я напомнил, что наш «юрист-гуманист» до второго посещения парилки вел разговор об идее создания некоей тергруппы для осуществления карательных мероприятий романтического свойства, объявив эту идейку светочью правового прогресса, обещанного «демократами» народу. «Патрон» выслушал мой каламбур без обычной одобрительной улыбки, поэтому я уже серьезно спросил о том, как же он мыслит прикрывать промахнувшихся исполнителей, без чего, надо полагать, обойтись будет невозможно.

— Ну, во-первых, — начал Собчак, — желательно работать без брака и промахов. Что же касается во-вторых, то мне один из руководителей главразведупра рассказал об их «конторе» в Москве, где нечто подобное давно существует. Вот и тут, в Ленинграде, нужно, лучше под какой-нибудь официальной крышей, скажем, ГУВД или КГБ, создать такое же подразделение, предварительно, конечно, заменив руководство.

«Ничего себе! Дерзновенный планчик по созданию банды!» — хотел я заметить, но смолчал.

— Надежные ребята, — продолжал Собчак фантазировать дальше, — прикрытые погонами и официальным положением, будут исполнять любые приказы своего командира под общей вывеской, скажем, «борьбы с организованной преступностью»…

— Да, — перебил я. — Но подобная группа отсутствием официальных результатов этой борьбы очень скоро бросится в глаза своим же коллегам. Сперва — внешним бездельем, а потом могут раскрутить и дальше, тем более что общий фон преступности, в связи с ухудшающимся экономическим положением в стране, будет стремительно расти. Это нетрудно предположить. И всем придется в поте лица усиливать борьбу с ней, а тут какое-то подразделение безмятежных сотрудничков. Нет! Взмыленные соседи-оперативники не потерпят этого хотя бы из злобной зависти и сразу выяснят, чем те занимаются. Вот тогда, в лучшем случае — скандал, который может смести с номенклатурного стола, словно хлебные крошки, всех без исключения хозяев и заказчиков. Кроме того, у меня вызывает большие сомнения надежность таких парней, о необходимости которой здесь уже говорилось. Дело в том, что у большинства способных заниматься исполнением подобных… э… приказов, как правило, вместо мозгов желудок, поэтому они станут служить лишь тому, кто их лучше накормит. Это тоже нужно учитывать, не забывая о полной противоправности их предполагаемой деятельности.

Собчак слушал лежа, полузакрыв глаза, потом поднялся с топчана и пересел в глубокое кожаное кресло, которое, приняв его тело, тяжко, по-человечески вздохнуло.

— Ну, во-первых, — повел он своим обычным назидательным тоном пастыря малочисленной секты, — усиление борьбы с преступностью нужно лишь имитировать, и вообще с ней эффективно бороться не следует. Ею нужно пугать население, давая этим понять, что только существующая власть способна защитить всех от ее разгула, и чем сильнее разгул, тем безропотнее будут жаться к властям налогоплательщики.

Я был весь внимание, ибо услышанное было уже нечто принципиально новое. «Патрон» либо перепарился, либо закрадывалось подозрение, что юридические науки он в свое время одолевал лишь по настенным и настольным надписям в университетских аудиториях, а в хранилища первоисточников забегал только по нужде, не говоря уже о моральной стороне его суждений. И если же он действительно без шуток считал уголовный террор гарантом доброго порядка, а также необходимым условием воспитания у населения любви к новой власти, то, несмотря на его докторскую степень, для науки Собчак был, скорее, пациентом, чем ученым. Правда, сам его интерес к теме этого разговора лишний раз доказывал, что искусством выживания, без которого нельзя рассчитывать на успех в любой борьбе, а тем более за высшую власть, Собчак владел в совершенстве. Назвать его посредственностью тут было бы явной нелепостью.

«Патрон» замолк и сделал вид, что задумался. Я также молчал. Способность мыслить по-настоящему — это такой же дар Божий, как, скажем, писать стихи или музыку. Одним дано, другим нет, и пытаться научиться этому дару чрезвычайно сложно. Вот почему многие просто делают вид, что он у них есть.

— Ваша правда! — продолжил Собчак свои построения в не свойственном ему направлении. — Этой группе периодически действительно нужно будет симулировать для отвода глаз свои достижения. Например, эффективный показательный арест какого-нибудь сверхизвестного прохвоста. Прохвост в тюрьме — народ в восторге, и работа налицо.

— Да! Но таких известных мало, и они, надо думать, опытны, умны и осторожны, поэтому вряд ли дадут законный повод для ареста, — возразил я.

— Опять не дотягиваем до уровня понимания задач, — заметил «патрон», с сожалением взглянув на меня как на несвежий кусок говядины. — Главное — чтобы прохвост был, ну а повод всегда найдется!

Это напоминало уже что-то из ежово-бериевских теорий. Я вновь стал присматриваться, не шутит ли он. Ведь, как всем известно из нашей истории, на эту тропинку стоит лишь соскользнуть, а дальше в отлаженную целесообразностью мясорубку произвола полетят головы совершенно невиновной публики. Все это уже у нас было. Меня самого когда-то затянуло в шестерни такой вот трансмиссии слепого к закону и глухого к воплям жертв правового прокурорско-судебного произвола…

— Периодически нужно сажать всех известных преступников, — продолжил «патрон». — Ну, а ежели таковых не окажется, то при помощи прессы создавать новые имена и сажать их.

— А кто же сумеет доказать, что они преступники, или снова обман ради обмана и старый судебный произвол? А как же тогда приоритет права, о котором постоянно всем внушают? — не унимался я.

Тут Собчак начал довольно многосложно рассуждать о потрясающем своей «новизной», почти научном выводе, каковой ему, профессору-юристу, удалось сделать. Смысл им сказанного был примерно таков: если за основу принять постулат о том, что преступления совершают преступники, то как следствие этого «важного» вывода сначала нужно найти человека и назвать его преступником, а уж затем искать сами преступления. Эта «светлая» мысль, воплощенная в жизнь, во-первых, сильно упростит следствие, как таковое; а во-вторых, сведет к минимуму трудности с отправлением закона при судопроизводстве, заменив суд спектаклем в духе средневековых постановщиков из ордена иезуитов, основанного в Париже мелким испанским дворянином Игнатием Лойолой.

Реализацию сего дерзновенного проекта, по мнению Собчака, надо бы совместить с желанием градоначальника карать своих врагов мановением его перста, для чего все правоохранительные органы в городе должны быть полностью в руках главы. Ну, а чтобы судейская и разная прочая прокурорская сволочь никаких вольностей себе не позволяла, необходимо вообще всю эту махину так называемого правосудия подчинить подведомственному лишь городскому голове новоиспеченному комитету, или как он там еще будет именоваться, создание коих уже было запрограммировано в изобилии. В общем, выходило что-то похожее на «демократию закрытого типа» с ответственностью, ограниченной определенным кругом лиц, где хозяин города может карать, кого ему будет угодно, независимо от желания либо нежелания, к примеру, судей.

— А как же закон? — перебил я.

— Запомни! Закон — это право сильного! — подытожил «патрон» с каким-то наркотическим блеском в глазах.

Я-то запомнил, и неплохо. Но кто мог тогда предположить, что этот разговор, к теме которого Собчак больше никогда со мной не возвращался, может быть воплощен в реальность. Мне тогда казалось, что в деле правосудия, столь близком Собчаку как юристу, «демократам» возвратить страну назад, к могильным терриконам отработок жертв прошлого, будет невозможно.

У Собчака за обильной трескотней общих фраз и расхожих выражений зияла бездна. Как могли не видеть это барабанное нутро его университетские коллеги, да еще вдобавок и «серенадить» ему, — вовсе непонятно. Может, такова школа «отжева» всех ученых? И все они схожи? Надо надеяться, что сие маловероятно. Именно по этим причинам я серьезного значения банному разговору не придал, тем паче что и «патрон» пожелал мне не принимать сказанного всерьез. Мне этого также не хотелось. Просматривая через пару дней свой блокнотик, я про себя отметил, что банная задумка Собчака — тонкий лед и ходить по нему опасно…

Спустя некоторое время город захлестнули профессиональные выстрелы в затылки избранных жертв у подъездов их домов, разные взрывы, даже на вокзалах, целенаправленные городские пожары и прочие резонансные нападения. Все это не без оснований наводило меня на подозрение о том, что идея о создании карательно-диверсионной группы, высказанная в тот вечер Собчаком, не была им, как обычно, забыта, даже несмотря на врожденную более чем осторожность, а точнее, трусость вкупе со жгучим презрением к людям, всюду предохраняющим его от потери самообладания.