"Политическая антропология" - читать интересную книгу автора (Крадин Николай Николаевич)

3. Особенности доиндустриальных обществ

Политическая антропология не случайно автономна от политологии и социологии. Дело в том, что последние две науки занимаются изучением современных, индустриальных обществ, тогда как законы функционирования механизмов власти в доиндустриальных обществах принципиально отличны от их более развитых форм.

Одним из тех, кто наиболее обстоятельно рассмотрел различия между индустриальными и допромышленными обществами, был немецкий социолог Фердинанд Теннис (1855-1936). Он использовал для обозначения этих двух типов обществ термины Gemeinschaft (гемайншафт – общность, единение, производное от нем. Gemeinde – община) и Gesellschaft (гесельшафт – общество). Согласно его мнению, основные отличия между Gemeinschaft и Gesellschaft заключаются в следующем: Gemeinschaft основана на натуральной экономике, родственных связях и отличается ограниченной специализацией. Основные социальные институты – семья, родственные группы и община. В Gesellschaft существует развитая дифференциация профессиональных функций, отделенных от семейных ролей. Здесь складываются крупные объединения, институты, корпорации и ассоциации. В Gemeinschaft поведение людей определяется общинными нормами, взаимопомощью. Культура формируется на основе религиозных ценностей, социальный контроль основывается на обычаях и традиционном праве. Gesellschaft основано на личной выгоде рационально действующих, вычлененных из коллектива индивидов. Здесь культура базируется на системе светских ценностей, поведение граждан опосредуется системой формального права.

В социологической литературе часто встречается мнение, что эти термины были введены в научный оборот именно Теннисом в трактате "Gemeinschaft und Gesellschaft" (1887). Однако это не совсем точно. Данные понятия использовались в научной литературе и до него, в частности, противопоставление между доиндустриальным и капиталистическим обществом было глубоко проанализировано Карлом Марксом в ряде сочинений, особенно в знаменитом разделе "Экономических рукописей 1857-1861 гг." (Маркс К., Энгельс Ф. Собр. соч. Изд. 2-е. Т. 46. Ч. I. С. 461-493), получившем название "Формы, предшествующие капиталистическому производству".

Маркс показал, что в индустриальном (капиталистическом) обществе каждый человек выступает как обособленный индивид, отношения между людьми принимают форму товарно-денежных связей, а эксплуатация имеет экономический характер.

Для доиндустриальных обществ характерны (1) сращенность непосредственного производителя со средствами производства, "природное единство труда с его вещными предпосылками" (Там же: 461); (2) собственность в докапиталистических обществах есть отношение индивида к более крупному целому (локальной группе, общине, военно-иерархической организации). Именно этой собственностью опосредовано отношение индивида к средствам производства, и в первую очередь к земле; (3) в силу этого эксплуатация принимала форму личностных отношений – "непосредственного господства и подчинения".

Здесь одна часть общества обращается с другой его частью как с неорганическим и природным условием своего воспроизводства. Раб не находится в каком-либо отношении к объективным условиям своего труда; напротив, сам работник – и в форме раба, и в форме крепостного – ставится в качестве неорганического условия производства в один ряд с прочими существами природы, рядом со скотом, или является придатком к земле (Там же: 478).

Впоследствии в ходе второй дискуссии об азиатском способе производства 1950-1960-х годов эти идеи были заимствованы и развиты целой группой исследователей в рамках "личностной" теории докапиталистических отношений (Ф. Текеи, А.Я. Гуревич, М.А. Виткин, Л.А. Седов, В.В. Крылов Л.Б. Алаев, Г.С. Киселев и др.). В наиболее законченной форме данные идеи переформулированы в теории А.И. Фурсова (Фурсов 1989; 1995).

Последующее изучение западными этнографами-антропологами экономики так называемых примитивных обществ подтвердило и дополнило данные положения. Выяснилось, что в этих обществах трудно отделить экономику от политики и генеалогии, они как будто "встроены" друг в друга. Процессы производства, потребления и обмена опосредованы отношениями родства, пола, возраста, разнообразными ритуалами, верованиями и проч. Исследователи пришли к выводу, что в первобытном обществе существует сложная система социально-экономических отношений, к которой неприменимы основные принципы политэкономии капитализма (минимизация, выгода, конкуренция, рынок, товар и т. д.), поскольку многие ее составляющие не поддаются рациональному истолкованию.

В силу того, что экономическая система архаических обществ не тождественна индустриальной, антропологи были вынуждены заняться разработкой теории "первобытной экономики". В целостном виде учение о дарообмене было сформулировано в работах французского антрополога и социолога Марселя Мосса (1872-1950) и впоследствии развито в трудах американских антропологов К. Поланьи, Дж. Далтона и М. Салинза (Мосс 1996; Polanyi 1968; Dalton 1971; Салинз 2000). Данное направление получило название субстантивистской экономической антропологии. По мнению Поланьи, экономика представляет собой универсальное явление в том смысле, что в каждом обществе имеется определенная "субстанция" в виде производства, распределения и потребления материальных благ. Однако в доиндустриальных обществах экономика не поддается рациональному истолкованию, она "встроена" в другие институты архаического общества, опосредуется родственными, возрастными, религиозными и престижными связями.

Исследования антропологов данного направления показали, что в архаических обществах дарообмен был универсальным средством установления отношений между индивидами. Причиной этого, согласно Марселю Моссу, является антропоморфизм – субъективизация внешнего мира, присущая сознанию первобытного человека. Он видел в подарке магическую силу, которая, с одной стороны, передавала с вещью частицу души дарителя (его "везение", магические способности и проч.) и, с другой стороны, в случае некомпенсации дара могла навредить обладателю первоначального дара. Очень хорошо этот аспект дарообменных отношений отражен, например, в сказке о Горе-злосчастье.

Поскольку получивший дар должен был отдарить дающего, то неспособные это сделать попадали в определенную морально-психологическую зависимость от дарителя. У ненцев, например, на этот счет существовала пословица "Дают подарки, глядят отдарки". Эскимосы говорят, что подарки создают невольников, как кнуты – собак. У казахов бытовала поговорка: "Собака, которую ударят жирной костью, никогда не пищит". Можно напомнить и русскую пословицу, согласно которой "Нет ничего хуже, чем ждать, догонять и отдавать". В основе данного явления лежит глубокий культурно-психологический феномен.

Однако подарок не являлся альтруистическим актом. Он обязательно предполагал компенсирующий акт в форме отдаривания. Из трех составляющих дарообмена (давать, брать и отдавать) наиболее существенной являлась именно последняя часть. Подарок равного предполагал ответный дар. Подарок лица более высокого статуса часто предполагал ответную услугу в будущем. Уклонение от отдаривания могло привести к серьезным последствиям (например, изгнанию из общины, что равносильно смертному приговору). Субъектами обмена, как правило, выступают не отдельные индивиды, а коллективы или же такие индивиды, которые выражают интересы какой-либо группы (например, вожди), то есть как бы аккумулирующие в себе силу данной группы. Система обмена дарами связывает коллективы непрерывно циркулирующими связями от группы к группе, от племени к племени и в то же время охватывает все этажи и сферы общества.

Последнее превращало дарообмен в важный элемент общественных отношений, посредством которого преодолевалась замкнутая автономия экономически обособленных общин и они связывались в сложную систему общественных связей с другими человеческими коллективами.

Наиболее известным примером реципрокации является знаменитая меланезийская кула, изученная Брониславом Малиновским (Malinowski 1922; см. также на русском языке: Мосс 1996: 115-129; Шрайдер 1999: 86-90). Кула представляет собой межобщинный церемониальный обмен, распространенный на Тробрианских островах и восточном побережье Новой Гвинеи. Кула отличается от простого экономического обмена, называемого здесь гимвали. Она является прежде всего занятием людей с высоким общественным статусом. Предметом обмена являются две группы предметов: мвали – браслеты из полированных раковин и сулава – ожерелья из красных раковин, отливающих перламутром. Предметы передаются по кругу в двух противоположных направлениях: мвали с запада на восток, а сулава с востока на запад. Их нельзя долго хранить, и они не имеют реальной стоимости. Однако количество раковин и ожерелий, как и постоянное участие в церемониальных обменах, несомненно, влияет на престиж и социальные позиции тробрианцев. Сам акт обмена подарками производится в торжественной форме. Даритель принимает преувеличенно скромный вид и под звуки раковины кладет вещь к ногам партнера. Вещь сразу брать нельзя, в ней содержится опасная магическая сила, должно пройти некоторое время, чтобы она стала безопасной для принимающего дар.

Можно выделить два вида дарообмена. Первый вид обмена предполагал равенство между дарителем и отдаривателем. Обмен подарками между ними происходил в одной социальной плоскости, по горизонтали. Такие отношения в антропологии называют термином реципрокация (reciprocity). В качестве примера можно привести обмен подарками между двумя женатыми членами рода, между женихом и невестой, между двумя бигменами. Второй вид дарообменных отношений предполагает наличие неравенства между дарителями. Он может представлять собой как предоставление подарков лицу с более высоким статусом, так и дары индивидам с более низким общественным рангом. Для обозначения таких отношений в антропологии используют термин ре-дистрибуция (redistribution). Примером могут выступать отношения между общинниками и вождями, между дружинниками и их предводителем, между подданными, вассалами и королем, между правителем небольшого государства и властителем могущественной империи, между людьми и миром богов.

В качестве иллюстрации можно, например, привести описание подобной церемонии у индейцев острова Ванкувер (тихоокеанское побережье Канады). Праздник – он называется потлач – "состоит в периодическом распределении ее (личной собственности. – Н.К.) среди приглашенных гостей, из которых от каждого ожидается возвращение этой вежливости соответствующими подарками в другом подобном же случае. Следующие подробности относятся к распределению собственности отдельными лицами между другими лицами их племени. Одеяла обыкновенно даются мужчинам, игрушки и краски для лица – женщинам. Не менее двух одеял обыкновенно дается одному и тому же лицу за один раз. Иногда новое ружье разбирается, и ложе, замок и ствол раздаются различным лицам. Разрушение известных родов собственности служит той же цели, как и ее распределение. Лодки, например, дарятся редко; в них делают дыру и топят их. Владелец показывает этим актом совершенное равнодушие к своей собственности; он отдает ее; он уничтожает ее, "сердце его очень сильно" (Зибер 1923: 119-120).

Индеец, стоящий перед вами в совершенно разорванном одеяле, может иметь дома в своем сундуке 20 новых одеял и столько же ярдов коленкора. Все, что он приобретает сверх непосредственных потребностей, идет на увеличение этого запаса, пока не придет его день в зимнее время, когда он дает свой праздник и распределяет дары между гостями сообразно достоинству каждого. Чтобы всем достало подарков на подобном пиру, одеяло иногда рвется на двадцать частей; и говорят, хотя этому трудно поверить, что ценность и количество данного каждому гостю трудно запоминается. Обычай требует, чтобы дар был быстро брошен в лицо получателя, чтобы показать, что он идет от доброго сердца. Даритель не смотрит на дело так, что он расстается со своей собственностью; он считает ее выгодно помещенною, ибо нынешние получатели постараются возвратить ему на своем празднике с излишком. Лицо, раздавшее больше всего собственности, приобретает наибольшую славу, и по времени голос племени приписывает высшее достоинство. Достоинство это не есть достоинство высшего класса; оно лишь пожизненное и отличается от древнего, наследственного достоинства (Там же: 120).

Подобные обычаи были характерны не только для архаических обществ, но и для уже сложившихся традиционных цивилизаций. Чтобы продемонстрировать свое пренебрежительное отношение к богатству, европейские феодалы совершали различные сумасбродства. Один из них приказал засеять поле серебром, другой велел спалить конюшню вместе с тридцатью скакунами (Bloch 1967).

Важное место в престижном дарообмене занимают массовые застолья.

Сама организация подобных праздников требовала больших вложений, что существенно повышало престиж их организатора. Именно на совместных трапезах нередко осуществлялся обмен подарками и устанавливались асимметричные связи между соплеменниками. Они могли сопровождаться культовыми или религиозными церемониями. Наконец, подобные мероприятия играли также важную роль в выработке чувства коллективизма у членов данной группы или более крупной общественной структуры.

В качестве иллюстрации можно, например, привести описание такой церемонии на островах Фиджи.

Уже за месяц… идут приготовления к празднику; для него садятся овощи и перестают бить свиней, а также собирать фрукты, чтобы не было недостатка в еде. За два или за три дня до пиршества весь народ на ногах. Они гордятся щедростью своего вождя, и каждый приносит столько свиней, черепах, ямса и других съестных припасов, сколько только может. Все заняты приготовлениями к празднеству, и король руководит всем этим. В этом случае они отделываются от предубеждения против поваренного искусства, в иных случаях исполняемого только рабами: каждый, даже сам король, помогает готовить пищу. Накопляют такие массы съестных припасов, что однажды при подобном празднестве 200 человек занимались 6 недель их расставлением, причем шесть куч, составляющих эту массу, содержали около 50 тонн жареного ямса и картофеля, 15 тонн пудинга, 70 черепах, 200 тонн сырого ямса и т. п. Один только пудинг имел 7 метров объема. Когда все готово, начинается раздача сообразно строжайшему этикету. Различные племена и их начальники садятся на месте праздника; туи-papa, или церемониймейстер, заведывает раздачей кушаний и определяет количество частей, смотря по значению племени. Он призывает одно племя за другим. При произнесении его имени каждое племя благодарит и посылает известное число человек из молодежи, чтобы принесли пищу. Так идет, пока не роздано все. Тогда мужчины едят на свободе и посылают женам их долю на дом, чтобы и те не ушли с пустыми руками (Зибер 1923: 118-119).

Нетрудно заметить, что некоторые отголоски данных традиций сохранились и в современном обществе. В странах Запада, например, во многих организациях проводятся регулярные совместные чаепития или периодические вечеринки. Главная цель этих мероприятий – выработка в сотрудниках esprit de corps – духа коллективизма данной организации. Во многих традиционных и постградиционных обществах обычаи массовых публичных застолий сохранились и по сей день. В нашей стране они чаще встречаются в национальных республиках и в сельской местности. Однако нередко они облачены в новую оболочку и приурочены к датам, созданным в период советской власти – празднованию официальных праздников, проводам в армию, чествованиям передовиков труда и т. д.

Один из подобных праздников, распространенный в Средней Азии, приурочен к обряду социализации мальчиков – обрезанию. Данный обряд называется суннат-туй. Обряд является обязательным, но требует больших расходов. Праздник длится три дня. Необходимо накрыть столы на большое количество приглашенных, одарить пришедших подарками. Однако отказаться от организации церемонии было нельзя. Это сказалось бы на престиже главы семьи. По этой причине приходилось залезать в долги (в 1980-е годы на организацию праздника требовалось 4-5 тыс. руб.). Однако чем более роскошный пир устраивал организатор церемонии, тем больше ответных подарков он получал (Абашин 1999).

Традиция организации коллективных застолий связана не только с массовыми календарными событиями. Всякое сколько-нибудь важное событие в жизни отдельного человека (день рождения, свадьба, рождение ребенка, повышение в должности, защита диссертации, выход на пенсию, иногда даже уход в отпуск) предполагает, что он должен организовать стол и угощение. Его родственники, друзья или коллегии по работе нередко с неудовольствием воспринимают, если данный человек проигнорировал стихийно сложившуюся традицию.

Сюда же следует отнести и традицию встречи новогодних, а также ряда иных праздников. Посмотрите, как легко пришла к нам из Америки и Западной Европы традиция дарения подарков к Новому году и на Рождество. Мы постоянно жалуемся на нехватку финансов, но подобно нашим далеким предкам (иногда) из последних сил стремимся, чтобы наш новогодний стол ломился от кушаний. В условиях отмены ряда советских праздников и возрождения некоторых прежних (с учетом глубоко укоренившейся любви к спиртному) стихийно сложилась новая традиция празднования Нового года в течение почти целого месяца, начиная от встречи католического Рождества и заканчивая встречей Нового года по старому календарю.

Как интерпретировать данные иррациональные обычаи? В первобытных и архаических обществах коллективизм доминировал над частной экономической инициативой. По этой причине изменение социальных позиций индивидов не могло достигаться за счет накопления стоимости. Однако люди постоянно борются за свой статус в иерархии. Каким образом они могли повышать свой общественный ранг? В силу того, что способность индивида принести пользу для группы была преобладающим фактором полезности того или иного лица для общества, можно предположить, что именно вклад "в общий котел" должен был стать критерием такого рода.

Символический обмен подарками позволял преобразовывать материальные ресурсы в отношения психологической зависимости и престиж, что в свою очередь давало возможность получать новые ресурсы и, раздаривая их, увеличивать престиж еще больше. Таким образом, повышение общественного статуса осуществлялось через механизмы престижной экономики: с одной стороны, через организацию массовых праздников, на которых накопленные богатства демонстративно раздаривались или уничтожались, а с другой – через развитие обменных связей и формирование сети зависимых лиц и должников, которые не могли сделать ответный подарок.

Карл Поланьи предложил классифицировать экономические системы на основе способа распределения. Он выделил три такие формы: (1) реципрокация, встречающаяся в племенном обществе; (2) редистрибуция, характерная для архаического общества; (3) рыночный товарно-денежный обмен, представленный в современном индустриальном обществе. Несмотря на то, что эти три способа распределения логично выстраиваются в единую цепь, Поланьи неоднократно оговаривал, что он не рассматривает их как последовательные стадии, поскольку они могли существовать в структуре одного и того же общества, например, в форме соподчиненных экономических укладов (Polanyi 1968).

Его ученик и последователь Дж. Далтон предложил несколько иную схему, в которой показал, как локальные человеческие общества были включены в региональные и транснациональные экономики: (1) племенная (первобытная) экономика, основанная на реципрокации и редистрибуции; (2) крестьянская экономика стран "третьего мира", где помимо вышеупомянутых способов распределения встречается и рыночный обмен; (3) современная товарно-денежная экономическая система (Dalton 1971).

Открытия, сделанные субстантивистскими антропологами, подтолкнули к новым интерпретациям и историков. Особенно много в этой области сделали историки-медиевисты. Оказалось, что средневековое западноевропейское общество так же было построено на отношениях престижной экономики, как и архаические вождества и государства Африки и Океании. Наиболее важными добродетелями, которыми должен был обладать король, считались щедрость и справедливость. Щедрость в представлении вассалов выражалась в раздаче земель, титулов и богатых даров, в организации пышных пиров и турниров, в народном сознании – в устроительстве праздников и зрелищ, в раздаче обильного подаяния. Эти качества воспеваются в стихах придворных трубадуров. В балладах о короле Артуре и его рыцарях щедрость превозносится как одно из главных качеств сеньора. В одном из средневековых источников сообщается: "Всякий государь, а король в особенности, должен быть щедрым и щедро награждать людей, ибо щедро дающий вызывает к себе сильную любовь" (см.: Одиссей 1995: 26).

Классической работой в этом направлении считается труд выдающегося французского историка-медиевиста, одного из основоположников научной школы "Анналов", Марка Блока "Феодальное общество" (Bloch 1967)[14]. Проблемам престижной экономики феодального общества значительное внимание уделяли и другие ученые.

Раздаривая и раздавая материальные ценности, король поддерживал свой престиж и влияние на подданных. В то же время, принимая королевский подарок, вассал полагал, что он получает и долю священной силы господина. Подаренная вещь нередко становилась предметом особого почитания, амулетом. В ней была сосредоточена толика магического могущества господина. Даже в трудные периоды вассал берег нередко ее как самую большую ценность.

Только в эпоху Возрождения появились иные взгляды на идеального правителя. В знаменитом сочинении Никколо Макиавелли "Государь" (1513) говорится, что правитель не должен быть излишне щедрым, так как это может разорить казну страны и подданных. Если же нет возможности проявлять умеренную щедрость, то больше мудрости, по его мнению, в том, чтобы заслужить популярность скупого, но рачительного властелина.

Таким образом, если в капиталистическом обществе господствуют вещные связи, то в докапиталистических – личные отношения. Если исходной "клеточкой" в первом случае является товар, то во втором – престижная экономика и дар.

Одно из наиболее распространенных в социальных науках заблуждений – это сведение отношений власти к собственности на средства производства. Особенно широкое распространение данная точка зрения получила в отечественной марксистской науке. В результате вся человеческая история была сведена к пяти сменяющим друг друга формам собственности – первобытнообщинной, рабовладельческой, феодальной, капиталистической и социалистической.

Азиатский способ производства выпадал из этой стройной схемы. Деспот классом быть не может, государство – только аппарат господствующего класса. Где же здесь тогда класс эксплуататоров и кто является собственником средств производства? В конечном счете официально поддерживаемая позиция свелась к следующему. Кто-то обязательно должен считаться собственником. Поскольку тот или иной индивид или группа (государство-класс, бюрократия и т. д.) обладает властью, получает долю прибавочного продукта, значит, эти лица в совокупности и являются собственниками. Если речь идет о древних обществах – времени господства рабовладельческого строя, – такое государство и класс составляющих его лиц следует признать рабовладельческим; если речь идет о средневековье – периоде господства феодализма, – данное государство следует признать феодальным.

Главная ошибка здесь заключается в сведении всех общественных отношений только к собственности. Вне всякого сомнения, собственность является одной из важнейших составляющих социально-экономической системы человеческого общества. Она генетически имеет глубокие социобиологические корни и восходит к механизму территориальности, отражающему витальные потребности любого живого организма (подробнее об этом см. в гл. 2). Собственность регулирует отношения по поводу ресурсов жизнеобеспечения, средств производства, результатов труда. Отношения собственности в человеческом обществе могут выступать в форме нефиксированных культурных норм, традиционного права, формализованных юридических отношений.

Однако вся система социальных отношений не может быть сведена только к отношениям по поводу среды и ресурсов. Общество, как и биологическая система, не просто сумма конкурирующих между собой особей (естественный отбор, война всех против всех, классовая борьба). Анализ функционирования сложных систем в принципе несводим к анализу их отдельных элементов-"клеточек" (именно в этом заблуждался Маркс) или внутренних связей, составляющих эти системы. Следовательно, и общественные системы не могут быть сведены только к собственности на средства производства, так же как и вся история – к пяти типам собственности.

Собственность является лишь одной из сторон общественных отношений. В наиболее развитом виде собственность проявляется при буржуазном способе производства, где капитал и наемный труд в результате длительного процесса отделения условий осуществления труда от непосредственных производителей кажутся расположенными на противоположных полюсах системы. Главные условия существования такого общества – динамичная, саморегулирующаяся товарная экономика, а ее оборотная сторона – разработанная система защиты прав и интересов собственника (правовое государство, принципы частного права, идущие от этики протестантизма, и др.).

Система отношений, в которой системообразующей является собственность, более характерна для западной цивилизации. И буржуазное, и античное, и даже феодальное общества предполагали разработанную систему частного права (истоки которого в римском праве). Пусть законы не всегда соблюдались, существовали многочисленные злоупотребления и правонарушения со стороны судов, государства и господствующей элиты, однако право, законность были фундаментом, на котором зиждилась вся общественная структура. Можно привести немало примеров, когда угнетенные (будь то рабы, колоны или же феодальные крестьяне) обращались в суд на своих более высоких по социальному статусу обидчиков и даже выигрывали тяжбы.

Помимо собственности в обществе имеются другие важные составляющие общественных отношений. Общество – сложная система, функционирование которой как целостности требует создания специфических механизмов регуляции внутренних процессов. Эти механизмы, с одной стороны, предназначены для снятия или сглаживания внутреннего напряжения, возникающего вследствие конкуренции между отдельными индивидами или группами, а с другой стороны, предназначены для разделения функций между индивидами и группами и/или координации их усилий в целях интеграции и сохранения коллектива как самовоспроизводящейся системы, реализации поставленных перед обществом задач. Иными словами, речь должна идти об отношениях иерархии (доминирования) и власти (подробнее см. гл. 2).

Почему советская марксистская наука категорически игнорировала роль власти в структуре восточных обществ и так упорно пыталась свести дискуссию о сути азиатского способа производства к изучению собственности? По всей видимости, ответ здесь прост. Как сами создатели марксистского учения и их более поздние интерпретаторы, так и обычные представители партноменклатуры интуитивно осознавали сходство экономического базиса восточного деспотизма и грядущего коммунизма. Ни при азиатском способе производства, ни при коммунизме нет частной собственности. Но в обоих случаях есть управители и управляемые. На Востоке, выполняя общественно значимые функции, управители постепенно превратились в эксплуататоров. Где гарантия, что при коммунизме не произойдет того же самого? Не случайно сам К. Маркс уклонился от дискуссии по данному вопросу с М. Бакуниным. Отказался, по сути, полемизировать с Г.В. Плехановым и В.И. Ленин на IV съезде РСДРП (1906 г.). В годы правления Сталина вопрос вообще был снят с повестки дня, дискуссия прекращена, а несогласные расстреляны или отправлены на длительные сроки в лагеря. И позднее советские цензоры зорко следили за тем, чтобы крамольные намеки не попадали на страницы книг и научных журналов.

Слабость позиции многих сторонников азиатского способа производства в ходе первой (1925-1931 гг.) и второй (1957-1971 гг.) дискуссий заключалась в том, что, следуя концепции Маркса, они отказывали в возможности существования на Востоке частной собственности. Оппоненты азиатчиков указывали на многочисленные примеры наличия на Востоке разнообразных форм частной собственности, и это являлось основным аргументом в доказательство ошибочности концепции азиатского способа производства. Современные позиции сторонников особого пути развития Востока намного гибче. Они не отрицают наличия частной собственности на Востоке – пример этому недавно вышедший сборник статей на данную тему под редакцией Л.С. Васильева (1998). Различие между Западом и Востоком видится теперь не в отсутствии частной собственности в Азии как таковой, а в глубинных отличиях европейской и неевропейской структур. На Востоке собственность была, но там не существовало надежных гарантий и прав собственности. Не только самые крупные богатеи (так сказать, олигархи), а все собственники были поставлены в зависимость от носителей власти, регулярно являлись объектом произвола, жестоких поборов и конфискаций со стороны администрации.

Любой разбогатевший торговец или иной не причастный к власти собственник хорошо знал, что его существование зависит в первую очередь, и едва ли не исключительно, от благосклонности власть имущих, главным образом – на местах.

Перед нами оскопленная частная собственность и контролируемый всемогущими представителями власти рынок. И то и другое означает, что ни собственники, ни рынок на традиционном Востоке не имели потенций для рождения нового качества – такого, которое было бы сравнимым с тем, что появилось в Европе в виде капитализма.

Здесь (т. е. на Востоке. -Н.К.) частные собственники (а они подчас бывали много более богатыми, чем в Греции и Риме) верно служили власти и были готовы довольствоваться тем приниженным статусом, который имели. Они не знали и не желали знать, что такое свобода, право, гарантии собственности или неприкосновенности личности и т. п. Они хотели лишь одного: существовать и процветать под надежным прикрытием сильной власти, любое требование со стороны которой было для них законом. А власть со своей стороны была заинтересована в существовании частных собственников – но именно таких, какими они были. Заинтересована потому, что рыночно-частнособственнические отношения выполняли под присмотром власти те жизненно важные функции, без которых развитое общество и сильное государство просто не могли бы существовать (Васильев 1998а: 36-38).

Был пересмотрен и вопрос о соотношении частной собственности и политогенеза. Прежде всего необходимо заметить, что открытия субстантивистских антропологов опровергли точку зрения Энгельса, согласно которой государственность возникает из необходимости защиты частной собственности. В предыдущем разделе данной главы было показано, что в первобытности развитие личной собственности сдерживалось различными перераспределительными механизмами, а повышение общественного статуса осуществлялось не напрямую – в зависимости от количества имущества, а опосредованно – через престиж и повышение социального статуса.

Более того, выяснилось, что сложная иерархическая организация власти возникла задолго до появления частной собственности. Изучая особенности политогенеза у самых различных народов Европы, Азии, Африки и Америки, целый ряд как отечественных, так и зарубежных историков и антропологов в период I960-1970-х годов пришел к мнению, что в ранних государствах частной собственности еще не существовало и только с формированием зрелых форм доиндустриальных обществ появляется институт частной собственности (А.И. Неусыхин, А.Я. Гуревич, Э. Сервис, A.M. Хазанов, X. Классен, П. Скальник, Л.С. Васильев, В.П. Илюшечкин и др.; подробнее см. гл. 4).

Возник вопрос, как определять уровень развития этих обществ. В западной науке догосударственные общества стало принято именовать вождествами, а появившуюся государственность – "архаическим", или "ранним", государством. Среди отечественных авторов длительное время была популярна концепция "дофеодального периода" А.И. Неусыхина, позднее большинство вышеупомянутых советских ученых и их последователей (некоторые не без влияния зарубежных коллег) приняли идею о необходимости выделения трех этапов:

* (1) предгосударственного общества, в котором большинство населения уже отстранено от управления обществом ("дофеодальное общество", "предклассовое общество", "военно-иерархические структуры", "протогосударство-чифдом", "вождество" и др.);

* (2) "раннего государства", знакомого с эксплуатацией, но не знающего частной собственности ("раннеклассовое общество", "раннефеодальное", "варварское" или "сословное" государство и проч.);

* (3) традиционное государство, знакомое с частной собственностью ("зрелое государство", "сословно-классовое общество" и т. д.).

Но если частная собственность появляется только на третьей из выделенных стадий, в период уже сложившегося доиндустриального государства, на основе чего тогда складываются отношения эксплуатации в ранней государственности? Этот вопрос был обстоятельно исследован Л.С. Васильевым (Васильев 1982; 1983). Васильев исходит из развиваемой им билинейной теории социальной эволюции. Он полагает (см., например, вышеприведенные цитаты), что западная цивилизация основывалась на частнособственнических отношениях, а государство являлось инструментом в рамках господствующего класса. На Востоке частная собственность была усеченной, подчиненной, а отчуждение прибавочного продукта осуществлялось на основе "ренты-налога". Опираясь на разработки антропологов-субстантивистов, Л.С. Васильев пришел к выводу, что "рента-налог" восходит по своей сути к редистрибутивным отношениям. Обладающий правом перераспределения политический лидер не является собственником средств производства. Однако он – в силу выполняемых должностных функций – распоряжается ими и может передоверять свои полномочия помощникам, руководителям структурных подразделений, старейшинам деревень.

Возникает хорошо известный специалистам феномен перекрывающих друг друга прав на землю: одна и та же земля принадлежит и обрабатывающему участок общиннику, и общине в целом, от имени которой ее распределяет старейшина, и региональному вождю, который стоит над верховным старейшиной и поручает ему делить эту землю, и, наконец, верховному собственнику, без согласия которого тоже обойтись невозможно… это явление обычно никого не смущало, ибо подтверждало то, что было нормой: земля не является частной собственностью, она принадлежит всем, но в строгом соответствии с той долей владения, власти над ней, которой реально располагал каждый из ее владельцев, снизу доверху (Васильев 1982: 83).

При этом складывается тенденция превращения регулярных подношений общинников в "ренту-налог", а общественных работ в отработочную повинность. Иными словами, речь идет о становлении феномена иерархического владения средствами производства в соответствии с занимаемым местом в общественной иерархии. Данное явление было предложено Л.С. Васильевым именовать термином "власть-собственность". В социобиологической подоснове данного процесса, по всей видимости, находятся потребности в установлении асимметричных иерархических связей, стабилизирующих сообщество как систему, территориальное поведение, а также индивидуальное стремление особей к доминированию (подробнее см. гл. 2).

Вследствие этого власть-собственность можно определить как феномен, дающий возможности перераспределения и использования человеком собственности (коллективной, государственной, общенародной и т. д.) в силу его должностной власти и статуса.

Власть-собственность была распространена не только в доиндустриальных обществах. Она существует во всех редистрибутивных обществах (т. е. в обществах, где главенствующим является не частная собственность и рыночная экономика, а перераспределение продуктов по вертикали). Она существует и в плановом индустриальном обществе, где именно причастность к власти, к каналам перераспределения, но не к собственности, дает человеку право на пользование и обладание теми или иными вещами или привилегиями.

Данная сторона института власти-собственности применительно к современным обществам хорошо была отражена М. Вселенским в его эссе о советской номенклатуре.

Главное в номенклатуре – власть. Не собственность, а власть. Буржуазия – класс имущий, а потому господствующий. Номенклатура – класс господствующий, а потому имущий. Капиталистические магнаты ни с кем не поделятся своими богатствами, но повседневное осуществление власти они охотно уступают профессиональным политикам. Номенклатурные чины – сами профессиональные политики и, даже когда это тактически нужно, боятся отдать крупицу власти своим же подставным лицам. Заведующий сектором ЦК спокойно относится к тому, что академик или видный писатель имеет больше денег и имущества, чем он сам, но никогда не позволит, чтобы тот ослушался его приказа (Восленский 1991: 113-114).

Стоит человеку оказаться исключенным из институтов власти, как он автоматически лишается всех былых привилегий и благ. Все, чем он был наделен при назначении на пост (дача, квартира, персональная автомашина, "вертушка", санатории и т. д.), становится для него недоступным (см., напр.: Афанасьев 1997: 183). Следовательно, отношение к собственности чиновника оказывается производным от власти, от того места, которое он занимает в официальной иерархии.

Тот факт, что имеющиеся в распоряжении блага не являются его собственными, подсознательно хорошо понимался представителями советской партноменклатуры.

Хотя завсектором будет занимать, как правило, из года в год одну и ту же дачу, он всегда помнит, что дача – не его… Иметь ее не принято, так же как и частную автомашину. Формального запрета нет, но это рассматривается как вольнодумство и как неуверенность в своем номенклатурном будущем (Вселенский 1991: 305).

Только после развала СССР сложились условия для реализации давней мечты номенклатуры – превращения власти в собственность. Однако и до настоящего времени редистрибуция, возможность того или иного должностного лица направлять разнообразные ресурсы и денежные средства по тем или иным каналам играет важную роль в приобщении власть имущих к разнообразным материальным благам.

Идеология занимает важное место в обосновании притязаний власти на собственность. Как и почему люди приняли навязанные им обществом институты принуждения и эксплуатацию? Известный французский антрополог Морис Годелье, перекликаясь в известной степени с Вебером, подчеркивает, что отношения социального неравенства всегда строились не только на угрозе насилия, но и на принятии существующего положения самими эксплуатируемыми. Они возникали постепенно и, по его мнению, воспринимались как вознаграждение за оказанные обществу услуги его политическими лидерами, включая обеспечение покровительства со стороны сверхъестественных и божественных сил (Godelier 1978).

Отсюда, полагает А. Саутхолл, монополии на материальные средства производства должна была предшествовать монополия на "воображаемые" (imaginary) средства производства. В число "воображаемых" средств производства он включает и единоличное право правителей и жрецов на представление социума во взаимоотношениях с космическим миром, и монополию на умение вступать в контакты с духами и богами, и способности обеспечить благорасположение со стороны сакральных сил (Southall 1991).

Поскольку люди серьезно верили в сверхъестественные способности правителей, они оказывали им разнообразные услуги, не ощущая себя угнетенными. Со временем, считает Саутхолл, символическая власть правителей развилась и укрепилась, и они могли опереться на разнообразные механизмы реального принуждения. Момент, когда власть больше использует политические, чем ритуальные санкции, является, по его мнению, ключевым – это уже свидетельствует о возникновении зачаточных форм государственности. После этого люди оказались лишенными выбора и были вынуждены смириться с выросшими среди них эксплуататорскими институтами.

С известной долей редукционизма можно выделить несколько возможных этапов роста концентрации в руках элиты "воображаемых" средств производства. По всей видимости, сначала правители изображали себя распорядителями всех общественных ресурсов (материальных, людских, интеллектуальных и проч.) в отношениях со сверхъестественными силами. Со временем такие представления были перенесены из сакральной сферы в мирскую. Вожди стали представлять себя монополистами в отношениях с главами других первобытных и архаических обществ. Затем они провозгласили себя верховными собственниками в отношениях с простыми общинниками. Наконец, стали предприниматься попытки обратить "воображаемую" собственность в реальные приобретения.

На примере обществ Океании можно проследить разные этапы этого процесса. В Меланезии предводители не имели прав на землю. У маори известны случаи притязания вождей на участки общинников. На Маркизских островах сохранялось общинное землевладение, но вожди провозгласили себя собственниками земли. На Таити, Тонга и особенно на Гавайях контроль над недвижимыми ресурсами получил дальнейшее развитие.

Едва ли реальный исторический процесс поддается упрощению. Во многих архаических обществах притязания вождей на землю были встречены отпором. В других формально земля считалась собственностью правителя, но ее реальными владельцами были общинники. Вождь довольствовался долей от редистрибуции прибавочного продукта. В третьих обществах существовал специальный земельный фонд, принадлежащий вождю, который обрабатывался общинниками.

В целом монополия на "воображаемые" ресурсы трансформировалась в реальную собственность на средства производства в течение длительного времени, и даже применительно к развитым традиционным цивилизациям процесс формирования частной собственности не может считаться завершенным. Далеко не всегда декларируемые в официальных юридических документах, речах и текстах заявления о правах тех или иных лиц или общественных групп на собственность соответствовали реальности. По этой причине исследователям следует проявлять известную осторожность при интерпретации древних и средневековых нарративных, а также этноисторических источников. Возможно, эти выводы справедливы и в отношении ряда посттрадиционных структур.

1 Пять глав первого тома этой книги опубликованы на русском языке см.: Блок М. Апология истории, или Ремесло историка. М., 1973 (2-е изд. 1986). Кроме того, исторической антропологии западноевропейского средневековья посвящены следующие работы, опубликованные на русском языке: Гуревич А.Я. Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе. М., 1970; Он же. Категории средневековой культуры. М., 1972; Он же. Исторический синтез и школа "Анналов". М., 1993; Лебедев Г.С. Эпоха викингов в Северной Европе. Л., 1985; Кардини Ф. Истоки средневекового рыцарства. М., 1987; Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М., 1992; Одиссей. Представления о власти. М.: Наука, 1995; Средние века. Т. 58; Средневековая Европа глазами современников и историков: Книга для чтения. Ч. 1-5. М., 1994; Блок М. Короли-чудотворцы. М., 1998; Флори Ж. Идеология меча; Предыстория рыцарства. СПб., 1999. Дюби Ж. Трехчастная модель, или Представления средневекового общества о самом себе. М., 2000.