"Ледяной город" - читать интересную книгу автора (Фаулер Карен Джой)

Глава шестая

На берегу горел костер. Возле него сидели трое детей — двое мальчиков, один черный, другой белый, и одна девочка, белая. Мальчики разыгрывали какую-то сцену из фильма или видеоигры: то ли драку на мечах, то ли поединок кунфуистов. На черном мальчике был длинный плащ, хлопавший его по ногам. Перемещались они медленно, совершая сложные движения, останавливаясь, вновь принимаясь за выпады, споря. Девочка наблюдала за обоими, а Рима — за всеми троими из своей спальни.

Солнце только что зашло, и Рима подумала, что детям пора уже домой. Будь она вампиром, она бы охотилась именно на детей. Эти были примерно того же возраста, что и ее ученики, когда она преподавала историю — еще до смерти Оливера. Черный сильно напоминал Лероя Шеппарда, однажды заявившего, что рассказывать черным детям о рабстве — это просто очередной способ угнетения. Для того все и задумано, так и делается. Нет, он не обвинял Риму, ведь та лишь орудие.

Море было темно-синим. Рима уже разбиралась в цветах Тихого океана: бледный, прозрачно-голубой возле берега на рассвете, серебристо-голубой позже, когда от солнечного блеска начинал сверкать песок; зеленый ближе к вечеру, но багряный за землечерпалкой, поднимавшей в воздух белые струи; темно-синий после заката, а потом черный; однако от огней волны прибоя делались самых неожиданных оттенков — красных, зеленых, желтых. Смотреть на океан было здорово, даже ночью.

И слушать его тоже. Был вечер пятницы, и шум волн через довольно равномерные промежутки перекрывался криками с американских горок. Это было приятным и замысловатым дополнением ко всей сцене. Неприятным же было то, что любоваться на океан Риме оставалось недолго — она уже держала в руках плащ.

Идея принадлежала Аддисон: Рима обязательно должна пойти на вечернюю прогулку вместе со Скорч и Коди. Аддисон беспокоило, что Рима слишком много времени проводит в своей комнате. Шестидесятичетырехлетняя женщина полагала, что двадцатидевятилетняя Рима, двадцатиоднолетняя Скорч и двадцатидвухлетний Коди — все они примерно одного возраста. Рима, Скорч и Коди полагали иначе.

Рима согласилась пойти, тут же пожалела о своем согласии, попыталась отговориться, мол, все еще живет по огайскому времени и рано засыпает (это было даже правдой, но все тут же засуетились вокруг нее, и Рима пожалела об отказе), снова согласилась, хотя и с меньшей охотой. Ей хотелось остаться у себя, почитать немного письма Максвелла и «Ледяной город», покараулить у окна — ведь женщина с пляжа могла появиться еще раз. Может быть, та окажется настолько предупредительна, что опять наденет зеленый свитер, и тогда Рима легко узнает ее.

Аддисон дала Скорч деньги — на вход куда-нибудь и на первую порцию напитков. Это вполне могло не быть платой за выгуливание Римы, но все равно последней лучше было об этом не знать.

Аддисон не было известно, однако, что Рима и Скорч чувствуют себя неловко друг с другом. Рима предприняла поиск в Интернете на слова «ожирение у такс», и результаты оказались такими убийственными — искривление ног, перелом позвоночника, — что она сочла своим долгом поговорить со Скорч о кормлении собак сэндвичами с яйцом. Скорч мигом признала, что не права, что это надо прекратить, что она очень, очень извиняется и никогда больше не станет этого делать, что она очень, очень извиняется и просит ни о чем не говорить Аддисон. Рима на такое не рассчитывала, и хотя внешне все оставалось прекрасно, и Скорч, и Риме было неудобно от их разговора. Собаки же были потрясены. Они еще не вполне раскусили, какую подлянку подложила им Рима, но скоро должны были осознать это.

Пока Рима имела тяжелое объяснение со Скорч, Тильда перенесла мисс Тайм со столика у Риминой кровати в ванную первого этажа и поставила домик у раковины, так как у полки с гостевыми полотенцами уже стоял другой — из романа «Крупные петли», где мужчину задушили недовязанным рукавом свитера ручной вязки (подумайте, в самом деле, почему так мало убийств совершается при помощи свитеров ручной вязки?).

Рима не просила уносить мисс Тайм и не просила ее оставлять. Для нее это означало лишь, что Тильда может — и будет — входить в ее комнату без приглашения. Римина спальня несколько утратила свой ореол священного пространства — за счет метелки, швабры и свежевыглаженных простыней. Рима испытывала смешанные чувства относительно вторжения Тильды.

Ночной же столик сделался поразительно пустым. Тильда оставила на нем вазу с засохшими цветами, хотя, если подумать, цветы были мертвее мисс Тайм.

Мартин заявился, когда Рима стояла наверху лестницы и накидывала плащ. Они встретились на полпути — Рима спускалась, Мартин шел наверх, чтобы закинуть свой рюкзак в спальню «Наши ангелы». Он был выше Оливера и одного роста с Римой, если она стояла на ступеньку выше его.

— Вы, наверное, та самая Рима, — сказал он. — Я Мартин, сын Тильды.

В его тоне не прозвучало и намека на иронию, но Рима почувствовала, что ирония все же была, только спрятанная глубоко. Пара дорогих солнечных очков была сдвинута на макушку. Мартин снял их, и волосы рассыпались по его лицу — такие же как у матери, темно-каштановые, прямые. Под его нижней губой было прямоугольное, с почтовую марку, пятно волос. Такая штука имела какое-то особое название — не усы, не борода, не эспаньолка, — но вот какое? Сама Рима из принципа не купила бы солнечные очки дороже двадцати пяти долларов и поражалась, что кто-то делает это. На своем опыте она пришла к выводу, что девушка, выйдя из дома в дорогих очках, редко возвращается в них.

— Я еду вместе со всеми, — объяснил Мартин, — только закину вещи и назад.

Машина Скорч оказалась старым коричневым «сатурном». На заднем сиденье валялась одежда: похоже, Скорч частенько там переодевалась. У Риминых ног лежал красный лифчик с белыми сердечками, а у заднего окна — точно такие же трусики, брошенные туда, видимо, при более счастливых обстоятельствах, чем нынешние, ибо сейчас Скорч и Коди не могли сойтись ни в чем. Он включил проигрыватель — она вырубила его. Он опустил свое стекло, так что концы его пиратской банданы затрепыхались на ветру, — она сразу же подняла стекло обратно.

Машина ехала между океаном и озером, которое, как недавно узнала Рима, местные называли лагуной, хотя пляж официально именовался Пляжем двух озер. За озером виднелась круглая, белая, как кость, луна, висевшая в заднем окне машины, точно картина в рамке, над украшенным сердцами бельишком. Мартин показал на нее Риме.

— Полнолуние, — объявил он, завыл по-волчьи и тряхнул головой. — Я в чертовски хорошем настроении. А кто еще?

Молчание.

— И вы давайте присоединяйтесь. А то мне одному не по себе. — Он вытянул руку вдоль заднего сиденья, едва не коснувшись Риминой шеи, и щелкнул пальцами. — Аддисон — твоя крестная.

— Да, — сказал Рима.

— Твоя крестная-фея.

Рима не понимала, куда клонит Мартин: вариантов было много, и ни один ей не нравился, хотя Мартин и улыбался дружелюбно. Она решила не отвечать.

С четвертой попытки удалось найти место для парковки рядом с рекой, откуда до центра было несколько кварталов. Они прошли мимо санта-крусского клоуна в розовых башмаках и розовых штанах, с розовым зонтиком в руках. На щеках его были нарисованы розовые круги, а по губам блуждала невероятно тревожная улыбка. Кажется, на него обратила внимание одна Рима, хотя в Кливленде клоун всем бросался бы в глаза.

Все прочие были одеты очень тепло. Скорч и Мартин пребывали в полнейшем, восхитительнейшем согласии относительно того, какой именно стоит холод: абсолютно долбаный. Скорч протянула Мартину свою ладонь — пощупать, какая та холодная, и тот положил ее себе на грудь под курткой — ладонь такая холодная, объяснил он, что, если не принять решительные меры, можно потерять пальцы. И поскольку Коди смотрел в сторону, не говоря ничего, то Рима предложила им не плакаться, потому что они не видели зимы в Огайо.

Бар был на верхнем этаже дома без единой вывески. Они прошли по коридору с блеклыми обрывками мишуры, красными обоями в золотой горошек и пыльной люстрой. С одной стороны висели портреты — букет головок разных мисс Санта-Крус тридцатых и сороковых годов и Мэрилин Монро пятидесятых. Они поднялись по лестнице — Рима чуть не упиралась в кроссовки идущей впереди Скорч, золотые с зелеными шнурками. Наконец они вошли в жаркое переполненное помещение.

Скорч и Коди сразу окликнули по имени. С них не потребовали никакого удостоверения личности, вообще ничего, в то время как Рима и Мартин подверглись придирчивому осмотру. У Римы спросили год рождения — к счастью, она его помнила, — а потом им предложили поставить на руку любой штамп по их выбору, хотя выбор ограничивался скверно настроенными свиньями. Свинья Скорч была печальной, свинья Римы — рассерженной, свинья Мартина — страдающей от неразделенной любви. У Коди была такая же, как у Мартина, но вид у нее получился какой-то заговорщицкий.

Несмотря на протесты Римы, Скорч заявила, что заплатит за всех. В баре было слишком шумно, чтобы нормально разговаривать, в воздухе витали запахи хмеля, травки и пота. Одно место у барной стойки оказалось незанятым. Его предложили Риме, а Коди отправился посмотреть, нет ли свободных мест дальше, но не нашел, вернулся и взял бокал красного вина для Римы, коктейль с джином и лимонным соком для Скорч и пива себе с Мартином. Он встал по одну сторону от Римы, а по другую были Мартин и Скорч, причем Мартин стоял так близко, что голова Римы касалась рукава его вельветовой куртки.

В баре наличествовала живая музыка — группа «Следи за собакой», с голосистой певицей и мощным басистом. Поэтому разговор состоял большей частью из выкриков между песнями. «Если я выброшу его, дай его мне, — пела вокалистка. — Не что-то что-то меня туда что-то ты».

После долгого финального аккорда Мартин перегнулся к Коди через Риму.

— Ну что, она тебя послала?

— Он знает, что делает, — отозвалась Скорч.

В другом конце бара раздался взрыв смеха. «Идите вы все на хер», — сказал кто-то за столиком слева от Римы, а мужчина с другой стороны Коди ввернул что-то про любовь — кажется, в том смысле, что та должна быть безусловной, или наоборот, Рима слышала его плохо. Позже она с удивлением осознала, что мужчина говорит о Боге.

— Просто извинись, — посоветовал Мартин. — Лучше, если ты будешь не прав.

— Как будто извинение все решает. Как будто есть кнопка «Стереть все на хрен».

Скорч дальше говорила еще что-то, но Рима не слышала и ее, потому что «Следи за собакой» начала новую песню. «Спинной пирог на тихой улице», — проорала вокалистка, но, возможно, Рима просто неправильно уловила слова.

Несколько песен и один бокал спустя.

Мартин что-то говорил на ухо Скорч. Коди присоединился к разговору по другую сторону Римы, о безусловной любви, но Рима не слышала его, так что тема могла и смениться. За столиком слева кого-то послали подальше, но вполне дружеским образом. Когда Мартин заметил, что Рима наблюдает за ними, то, выбрав момент, когда музыка утихала, он вскинул голову и повысил голос:

— Чтобы делать деньги, нужны деньги, вот что я говорю. Это факт. Печальный, но факт. Надо иметь что-то для начала. Необязательно даже деньги. Что-то. Возьми Аддисон. Если она чуть пошевелится, то сможет больше не писать сама. Посадить кого-нибудь другого. Поделись прибылью и успевай обналичивать чеки. А все потому, что у нее было что-то для начала.

Скорч склонила голову, и пряди ее волос оказались на плече у Мартина. В свете барных огней рыжие волосы ее казались черными, а розовые — серебряными.

— Она трясется над Максвеллом Лейном, — сказала Скорч. — И никого к нему не подпустит.

Последовала новая песня, в которой не установленное Римой лицо убивало себя выхлопными газами, и песня, как подумал бы всякий, обещала быть тихой, но не была, и, когда она закончилась, Скорч продолжила разговор ровно там, где он оборвался.

— Она просто звереет от фанфиков. Особенно от тех, где есть секс.

Это было первое упоминание секса за вечер, и исходило оно от сексуальной девушки. Мужчины, которые были поближе, притихли. Атмосфера сделалась напряженной.

— Какой секс? — спросила Рима.

— Бог ты мой! — воскликнула Скорч.

По мере того как она пила и танцевала и снова пила, она сбрасывала с себя одежду — под стулом Римы уже образовалась кучка ее тряпок. Теперь она осталась в безрукавке с глубоким вырезом на спине. Плечи и верх груди сверкали. Скорч была одета совсем как фигуристка, за исключением обуви.

— Разве ты не читала? Сексуальные фантазии Максвелла Лейна. Фаны выкладывают их в Интернете. Тоннами. Есть совсем непристойные, есть не очень.

Рима ничего не слышала о фанфиках, но видела, что Максвелл порождает различные фантазии. В молодости он был информатором ФБР и совершал поступки, которые с тех пор не давали ему покоя, — особенно это касалось предательства и нечестности по отношению к другим. Так шел он по жизни, совершенно одинокий, преследуемый собственным прошлым. Аддисон изо всех сил настаивала на этом.

— Я слышал, все эти фанфики пишут женщины, — сообщил Мартин. — Почему тогда среди них так много гейских?

— Думаю, их пишут лесбиянки, — сказала Скорч.

— Но это ничего не проясняет.

— Только про парочку Максвелл и Бим их тонны.

Впервые за вечер было упомянуто о сексе с Риминым отцом. Бокал Римы был пуст. Она помахала бармену, но тот все не шел, и поэтому, когда Мартин отворачивался, Рима отхлебывала пиво из его стакана.

Три бокала спустя.

«Пока кот не бредет», — пела вокалистка, а может быть: «Пока год не пройдет», и затем: «Ты любишь ты любишь ты любишь ты». Скорч говорила что-то Мартину, быстро, как всегда, но произносила слова четко, явно стараясь, чтобы ее услышал Коди.

— Значит, записывается он на курс «Поведение приматов», и раз, мы как на ладони, он все про нас знает, он знает, что мы, оказывается, делаем. Оказывается, мы делаем не то, что думаем, будто делаем, не то даже, что собираемся сделать: все, что мы делаем, — это ради повышения статуса, демонстрация — вон мы какие, или для союза с кем-то, или устрашения, или приспособления. И меня это, извините, достало. Сегодня вечером я оделась и спрашиваю его: «Так кто я — высокостатусная самка?» Он все бубнил про этих высокостатусных самок, вот я спросила про себя. То есть, конечно, имелось в виду, считает ли меня мой драгоценный бойфренд высокостатусной самкой.

— Парень, — повернулся Мартин к Коди, — и ты сказал не то, что нужно?

— Я сказал то, что нужно.

— Это он сейчас так говорит. Что ночью сказал «да». А ночью сказал «да» тоже. Железное, стопроцентное «да». Но сначала засмеялся. Это был первый его ответ, настоящий. Смех.

Риме показалось, что Скорч взяла Коди не столько напором, сколько измором.

— Ты настолько выше меня, девочка, — обратился он к ней. — Я даже не вижу тебя, так ты высоко.

Скорч поставила бокал и обернулась к Риме:

— Хочешь потанцевать?

— Заключение союза с высокостатусной самкой, — прокомментировал Коди и прикрыл рот ладонью. — Ой. Вырвалось.

— Рима? — Скорч повысила голос. — Рима — высокостатусная самка?

— Из нас всех сидит только она, — ответил Мартин.

Еще две песни и по-прежнему три бокала.

Рима уступила Скорч свое место и устроилась рядом с Мартином. Он наклонился к ней и спросил:

— Думаешь, Аддисон завещает тебе свои денежки?

Рима была так ошарашена, что пролила вино на джинсы. Влажное пятно расползалось по ткани, а свою салфетку она зачем-то изорвала на тонкие полоски. За столом слева кого-то послали подальше.

Мартин потянулся через Риму за салфеткой. Она ощутила жесткий наждак вельвета на своей щеке, запахи табака, эвкалипта и лосьона, прикосновение к ее бедру руки, промокающей вино.

— Моя мама выведет это, — заверил он, жарко дыша ей прямо в ухо. — У нее есть что-то для красного вина и что-то для белого. Она отлично отстирывает все, что угодно, после пьянки.

Если бы Рима повернулась к нему, ее губы оказались бы в дюйме от его рта.

— Почему Аддисон должна мне что-то оставить? — спросила она.

— А кому еще? Да кто у нее еще есть? Ты да моя мать.

— Друзья. Собаки. Судебные иски. Я ее почти не знаю.

Рима сделала еще один глоток, на этот раз медленно и аккуратно. Рука Мартина так и осталась на ее колене. Рима стряхнула ее. Мартин выпрямился, скаля зубы.

«Так зачем ты слушал меня? — пела вокалистка. — Что-то что-то что-то меня».

— Я уже получила другое наследство, — сказала ему Рима.

Группа начала очередную песню, видимо самую хитовую — первые строчки были встречены аплодисментами. Хотя головы их чуть не соприкасались, Риме пришлось повторить это дважды, второй раз чуть не крича.

— Тебе охренительно везет, — сказал Мартин.

Четвертый бокал, или пятый, или, может быть, — в лучшем мире — все еще третий.

Певица уже осипла, но так было даже лучше. «Что-то что-то что-то, — хрипела она, вся — чистая эмоция, открытая рана. — Что-то что-то». Голова Римы оставалась вполне светлой, но уши болели от громкой музыки, а горло — оттого, что пришлось кричать, после того как она почти ни с кем не общалась неделями, хотя, может быть, она подхватила простуду от Скорч. Вечер (ночь) продолжался, но теперь состоял из отрывочных фрагментов. Коди, видимо, ходил подышать воздухом, хотя Рима не заметила, как он вышел, и, видимо, кто-то незнакомый, не говоря ни слова, толкнул его и добил свингом. Удар получился несильным, но на одном из пальцев незнакомца было кольцо, которое рассекло Коди подбородок. Из раны сочилась кровь. Скорч вытерла ее салфеткой, а потом продезинфицировала водкой и «Ред буллом».[23]

— Из-за чего? — спросила Рима.

Видимо, на этот вопрос уже был дан ответ, и в более пространном варианте, так как те куски объяснения, которые Скорч пожелала воспроизвести, звучали непонятно.

— Он высокий, — ответила она. — Парни любят спускать с лестницы высоких, а Коди — высокий, но легкий. Выглядит он не слишком внушительно. Вот ему и достается. — Она отняла салфетку от его лица, чтобы осмотреть рану, и приложила снова. — Или это расизм.

Кто-то удивился такому предположению. Должно быть, Рима. Она могла такое сказать.

— Он черный, — пояснила Скорч. — Ты хочешь сказать, что не видишь этого?

— Вижу.

Рима почувствовала себя странным образом виноватой, словно было что-то расистское в неопознавании черного. Она пригляделась к Коди. У него были темные глаза и зубы такой белизны, что в темноте бара казались бледно-зелеными. Он обнимал Скорч, и на левом плече сзади был виден вытатуированный китайский иероглиф. Коди мог быть кем угодно, но слово «черный» приходило на ум далеко не первым. Рима подумала, что надо бы подробнее обсудить, почему кто-то нежданно-негаданно врезал Коди по физиономии, но тот уже целовался со Скорч, рты открыты, язык трется о язык, лицо трется о лицо, руки о руки, лосьон переходит с одного на другого, а тут и новая песня, и стало не до того.

Чуть позже.

Голос Мартина прямо в Римином ухе:

— Тебе говорили, что у тебя кошачьи глаза?

Рима повернулась и с удивлением обнаружила, что Мартин смотрит на нее в упор.

— Значит, так, Мартин, — начала она. — Прекрати со мной заигрывать. У меня есть младший брат твоего возраста. — И тут же вспомнила, что это неправда.

Она разрыдалась, но не беззвучно, а во весь голос, так что все обернулись к ней.

Скорч, отдавшаяся на волю музыки, кинула в сторону Мартина испепеляющий взгляд.

— Что ты ей сказал? — спросила она, но даже если Мартин повторил про кошачьи глаза, Рима не слышала этого.

— Ничего, — сказал он. — О боже.

— Пойдем, — обратилась Скорч к Риме, которая сделала один шаг и наткнулась носком туфли на рукав сброшенного плаща Скорч.

Вместо того чтобы собраться, Рима запаниковала и совершенно потеряла равновесие, оказавшись в конце концов на руках незнакомого парня, который, вспомнила она потом, пытался ее клеить.

Приземлиться по пьяному делу к нему в объятия — классический смешанный сигнал.