"Временная вменяемость" - читать интересную книгу автора (Коннорс Роуз)ГЛАВА СЕДЬМАЯДжей Стэнли Эдгартон Третий пока что допрашивал Патти Хаммонд вполне формально. Патти признала, что не имела контактов с мужем в промежуток времени между тем, как он опознал тело их сына и стрелял в Гектора Монтероса. Тут бы Стэнли и остановиться. Он получил все, что нужно для того, чтобы заявить, что ее показания не имеют отношения к делу. Но Стэнли желает большего. Он расхаживает по залу, заложив руки за спину, и жилка у него на лбу пульсирует. — Значит, вы лично, миссис Хаммонд, не знаете, в каком состоянии находился ваш муж в то утро? Патти изумленно смотрит на него. — Нет, знаю, — отвечает она, обернувшись к присяжным. — Наверное, я — единственный человек, который это знает. — Возражаю! — орет Стэнли так громко, что Патти вздрагивает. Тогда встаю я: — Против чего? Против своего собственного вопроса? Стэнли разворачивается ко мне: — Ответ свидетельницы невразумителен. Судья, предлагаю вычеркнуть ответ из протокола. Беатрис кивает. — Теперь позвольте возразить, — говорю я. — Обвинитель задал вопрос, свидетельница ответила. Он не имеет права снимать вопрос потому, что ему не понравился ответ. Беатрис смотрит на меня тяжелым взглядом: — Просьба удовлетворена, адвокат. Ответ вашей свидетельницы действительно был невразумительным. — Давайте еще раз вспомним вопрос и ответ. — Я обращаюсь к протоколисту, тощему бледному человеку в белой рубашке с галстуком-шнурком. — Мы этого делать не будем! — Беатрис стучит молотком. — Мисс Никерсон, в чьем ведении находится этот зал? А вот об этом я с удовольствием напомню присяжным. — Этот зал, ваша честь, находится в ведении граждан штата Массачусетс. — Кто отвечает за этот зал, мисс Никерсон? — А вот отвечаете за него вы, — говорю я с улыбкой. Она разворачивается к присяжным: — Леди и джентльмены, прошу вас не принимать во внимание последний ответ. Присяжные взирают на судью. Лица у них непроницаемые. Судья Нолан переводит взгляд на Патти: — Впредь свидетельнице рекомендуется отвечать на поставленные вопросы и воздерживаться от комментариев. Вы понимаете меня, миссис Хаммонд? — Боюсь, что нет, — качает головой Патти. Этот ответ судье Нолан не нравится. Она собирается что-то сказать, но тут вмешивается Стэнли. — Ваша честь, — говорит он, — у меня больше нет вопросов к свидетельнице. Прежде чем объявить перерыв, судья Нолан бросает на меня испепеляющий взгляд. И вскакивает до того, как судебный пристав просит всех встать. Гарри встает, подходит ко мне и говорит: — Возможно, я ошибаюсь, но, по-моему, теперь она хочет упечь за решетку тебя. Похоже, за время перерыва настроение судьи Нолан не улучшилось. Она с кислой миной усаживается в кресло. Разворачивает его к скамье присяжных и, пока присяжные рассаживаются, изучает стену. Хорошо хоть на нас не смотрит. Бак серьезен и сосредоточен, сидит, сложив руки на столе. Он готов давать показания. И ему незачем смотреть на нашу злюку-судью. — Леди и джентльмены, господа присяжные… — Беатрис одной рукой держится за подлокотник, а второй, на всякий случай, вцепилась в молоток. — Настало время защите и обвинению выступить с заключительным словом. Мы с Гарри вскакиваем. На долю секунды мы оба лишаемся дара речи. Гарри первым приходит в себя. — Эгей… — произносит он. Пришел в себя, называется. «Эгей» — не слишком подходящее для зала суда словечко. Беатрис чуть не подпрыгивает. — Эгей? — Она поднимает молоток и держит его на весу, как томагавк, который готова метнуть в любой момент. — Вы сказали «эгей», мистер Мэдиган? Гарри морщится. — Сказал, ваша честь. Но я не это имел в виду. Беатрис опускает молоток себе на ладонь. — Рада это слышать, мистер Мэдиган. Ну, так объясните же наконец, что вы хотели сказать. — Я хотел сказать: прошу прощения, ваша честь, но защита еще не закончила. — Гарри делает шаг вперед. — У нас еще один свидетель, судья. Мистер Хаммонд — наш последний свидетель. — Мистер Хаммонд? — спрашивает Беатрис с таким видом, будто ей сообщили, что сейчас даст показания фикус. — Обвиняемый, — Гарри показывает на Бака, и Бак поднимает руку. Будто судья не знает, кто он такой. — Подойдите ко мне, — морщится Беатрис. Стэнли и Гарри оказываются рядом с судьей раньше, чем я, но судья Нолан не намерена ждать. Впрочем, это не имеет значения. Она говорит так громко, что ее слышно даже в последнем ряду. — Что здесь происходит, господин адвокат? — Что здесь происходит? — озадаченно спрашивает Гарри. — Обвиняемый готов дать показания. Вот что здесь происходит. Беатрис раздувает ноздри: — Что он намерен сказать? — Не можете же вы у меня об этом спрашивать! — Гарри еле сдерживается. — Разумеется, могу. Я — судья. — Мне плевать, кто вы такая. Я защитник. А он, — Гарри показывает на Бака, — обвиняемый. Это значит, что он имеет право давать показания без предварительного обсуждения с обвинителем. Беатрис хмурится: — Он не имеет права давать ложные показания. — Ложные? — хором восклицаем мы с Гарри. — И вы не имеете права его на это подстрекать. — Подстрекать? — снова хором говорим мы. — Вы объяснили вашему клиенту, что ему грозит за дачу ложных показаний, господин адвокат? — Беатрис переводит взгляд с Гарри на меня. — Почему мы должны были это делать, судья? Беатрис тянется через стол и хлопает рукой по телевизору. — Я видела запись, адвокат. Пленка не лжет. Если ваш клиент собирается давать показания, противоречащие тому, что есть на этой пленке, значит, он собирается лжесвидетельствовать. А этого я не допущу. Она вызывающе смотрит на нас, но нашего ответа не ждет. — А если он не собирается противоречить тому, что есть на пленке, тогда его свидетельство — сплошное безрассудство. Вы ему давали советы по этому поводу? Если вы не отговорили его давать показания, это подтверждает вашу некомпетентность. И я отстраню вас от защиты. — Отстраните? — А если вы его отговаривали, а он вас не послушал, значит, ваши действия были неэффективными. И я все равно отстраню вас. Беатрис все продумала. В зале сотни людей, и все сидят не шелохнувшись. Слышно только, как тяжело дышит Беатрис. В ее взгляде — открытый вызов, и я его принимаю. Я разворачиваюсь и направляюсь к протоколисту. Наши глаза на миг встречаются. «Только меня не впутывайте», — всем своим видом говорит он. — Защита вызывает в качестве свидетеля Уильяма Бака Хаммонда. Все замирают, в том числе и протоколист. Я стою перед ним и говорю: — Вы должны были это записать. Он бросает неуверенный взгляд на судью и начинает печатать. Она, конечно, судья, но я рядом, могу, если что, его и стукнуть. — Мисс Никерсон, вы слышали мои вопросы? — Да, судья. Я слышала ваши вопросы и слышала ваши угрозы. — Угроз не было, мисс Никерсон, но я бы хотела, чтобы вы ответили на мои вопросы. Если, конечно, вас это не затруднит. Я не спеша подхожу к ней. — Вы только что слышали мой ответ. Защита вызывает в качестве свидетеля Уильяма Бака Хаммонда. — Я даю Баку знак встать и подойти к свидетельскому месту. — Это наш ответ, судья, на все ваши вопросы. Бак уже идет по проходу, но тут Беатрис вопит: — Одну минуту, мистер Хаммонд! Он останавливается, смотрит на меня. Я киваю головой: иди, мол. Беатрис стучит молотком, но Бак не обращает на это внимания. Он подходит и спокойно усаживается на свидетельское место. — Что вы делаете, адвокат? — Я вызвала своего клиента для дачи свидетельских показаний. Если вы хотите запретить мистеру Хаммонду дать свидетельские показания, вы можете это сделать. Но я не допущу, чтобы вы сделали это во время якобы закрытого совещания с представителями защиты и обвинения. — Я показываю на Бака. — Если вы лишите этого человека слова, ваше решение попадет в протокол. Беатрис открывает рот, но не издает ни звука. Я подхожу к судейскому столу и говорю, тихо, но так, чтобы присяжные меня слышали: — И вас отстранят сразу же после этого дела. Беатрис поджимает губы: — У меня не было намерения лишать мистера Хаммонда слова, адвокат. Секретарь суда, приведите свидетеля к присяге. Взгляд Беатрис красноречивее слов. Этот бой она проиграла, но война еще не закончена. По Баку Хаммонду видно, что ему терять нечего. Ему разрешено было надеть на суд собственную одежду, но она на нем болтается. Ни ремня, ни шнурков нет. Волосы у него взлохмачены, на щеках щетина, под глазами круги. Бак выше Гарри сантиметров на пять, но он сутулится — его спина словно согнулась под невидимой ношей. По его огромным серым глазам трудно что-нибудь понять. Дело не в том, что у него не осталось никаких вопросов, просто на вопросы, которые его действительно интересуют, нет ответов. Но он попросит, чтобы его отпустили домой. Он сделает это ради Патти, а не ради себя, потому что ему все равно. И моя задача — предоставить ему такую возможность. Все очень просто. Мы начнем с вопросов, отвечая на которые Бак опишет свою жизнь до 19 июня. Присяжные узнают, как этот человек ходил каждый день на работу, ужинал по вечерам с женой и сыном. Они узнают чуть больше про человека, который родился и вырос на Кейп-Коде и впервые столкнулся с законом только полгода назад. Они узнают, как внезапно изменилась его жизнь. Конечно же, будут трудности со Стэнли. Жилка у него на лбу набухла, он сидит на краешке стула, готовый в любую минуту вскочить. Он, по-моему, хочет выразить протест еще до того, как я задам первый вопрос. Судья Беатрис Нолан с огромной радостью примет все возражения Стэнли. С ней нам тоже будет нелегко справиться. — Мистер Хаммонд, назовите, пожалуйста, для протокола ваше полное имя. — Уильям Фрэнсис Хаммонд. Но все называют меня Баком. Стул под Стэнли скрипит. Я оборачиваюсь и вижу, как он шепчет одними губами: «Слухи». Неужели он серьезно? Он машет мне рукой, дает понять, что на первый раз прощает. Он разумный человек, не будет лезть с такими мелочами. Я снова смотрю на Бака. Он спокоен и ждет следующего вопроса. Мелкой выходки обвинителя он не заметил. Бак прав. Стэнли никому не интересен. И его злобные нападки не имеют никакого значения. Так же, как и мои предварительные вопросы. Присяжные знают, кто такой Бак Хаммонд. Они знают, где он живет, видели его жену. О его возрасте они могут догадаться, и им все равно, как он зарабатывает на жизнь. Они знают, что он сделал с Гектором Монтеросом. Важно только одно: почему он это сделал. Я подхожу к столу и достаю из портфеля две фотографии. На обоих Билли. До — и после. Бак не видел этих фотографий. Первый снимок сделан им самим, но пленку проявили, когда он уже сидел в тюрьме. Второй сделали во время вскрытия. Так положено. Обычно не рекомендуется предпринимать ничего неожиданного для свидетеля. Но это не было обычным убийством, и сам процесс тоже нельзя назвать обычным. Гарри располагает пюпитр так, чтобы его видели и Бак, и присяжные. Я ставлю на него первую фотографию: улыбающийся Билли стоит на фоне заката на пляже. В одной руке у него удочка, в другой — здоровенная, почти метровая, рыбина. — Вы знаете, кто это? Бак смотрит на снимок и моргает. В глазах у него слезы. — Да. Это мой сын Билли. — Кто сделал этот снимок? — Я. Мы с ним ходили на рыбалку. Билли уже поймал несколько окуней, но этот, — показывает Бак на рыбину, — был самый большой. — Когда это было? — В субботу, двенадцатого июня. За неделю до… — До чего? — Ваша честь! Беатрис успела схватить молоток еще до того, как Стэнли заговорил. — До чего, Бак? — Ваша честь! Молоток стучит. Я знала, что это произойдет, но не думала, что так сразу. Надеялась, что мне удастся задать хотя бы пяток вопросов до того, как судья с обвинителем начнут применять силовые приемы. Но я готова. Я все спланировала заранее. И намереваюсь заткнуть рот обоим оппонентам. — До чего, Бак? — Ваша честь! Беатрис наклоняется ко мне, но я не оборачиваюсь. Я не свожу глаз с Бака. — Адвокат! — рявкает она. — Поступило возражение. — Я его не слышала, ваша честь. До чего, Бак? Беатрис стучит молотком и тычет им же в Бака: — Свидетель должен молчать. Адвокат, у мистера Эдгартона возражение. Она шумно дышит, а я оборачиваюсь к ней: — Нет, ваша честь. Никакого возражения не поступало. Я указываю на протоколиста. Глаза у него вылезают из орбит, но он продолжает печатать. — По-видимому, возражение есть у вас, судья. Так выскажите же его. Когда я снова смотрю на нее, рот у нее открыт — она словно готовится запеть оперную арию. — Давайте же, судья. Внесите свое возражение в протокол. И мы попросим, чтобы высшие инстанции его рассмотрели. Намека на апелляционную комиссию Беатрис снести не может. — Одну минутку, адвокат! — Нет, судья. Сейчас не ваша очередь. Мой свидетель дает показания, и я должна задавать ему вопросы. Прервать нас не имеет права никто, даже вы, если только этот человек… — я тычу ручкой в сторону Стэнли, и тот отступает на шаг, — не выскажет своих возражений. Членораздельных! Теперь и у Стэнли рот нараспашку. Может, им надо петь дуэтом? — Обвинитель — он, а не вы, судья. И высказывать возражения входит в его обязанности. «Ваша честь» — это не возражение. Этих слов нет в правилах допроса свидетелей. Если обвинитель не может обосновать свое возражение, судья не имеет права его принять. Молоток застывает в воздухе. Беатрис, по-моему, с удовольствием опустила бы его на мою голову. — А если вы не принимаете возражения, то этот человек, — указываю я на Бака, — продолжит говорить. Бак поднимает голову, а я оборачиваюсь к присяжным. Они не сводят с меня глаз. — В конституции сказано, что Баку Хаммонду должно быть предоставлено слово. Стэнли продолжает стоять, но ничего не говорит. Беатрис кладет молоток на стол. Я принимаю это за разрешение продолжать. — Давайте вернемся к нашему разговору, Бак. Пока у нас еще есть эта возможность. — Довольно, адвокат! — Беатрис снова стучит молотком. — Еще одна ремарка от вас, мисс Никерсон, и я вам устрою перерыв. Причем длительный. Я не обращаю внимания ни на Стэнли, ни на Беатрис, ни на протоколиста. То, что сейчас происходит, касается только Бака и присяжных. — Что Гектор Монтерос сделал с Билли? В наступившей тишине присяжные смотрят то на пюпитр с фотографией, то на Бака. — Забрал, забрал его с пляжа. — Бак вцепляется в подлокотники кресла. — Сделал ему больно. — Как? Некоторые из присяжных тоже вцепляются в подлокотники кресел. Они больше не хотят слышать эту историю, тем более из уст отца мальчика. Одного раза было более чем достаточно. — Он… делал ужасные вещи, а потом… убил Билли. — Как он убил Билли? Бак опускает голову. — Можете не торопиться, — говорю я Баку. Чем больше времени он проведет в свидетельском кресле, тем больше вероятность справедливого решения. Для меня его муки очевидны, его горе — вот оно, здесь. Но я не знаю, чувствуют ли это присяжные. По их лицам ничего нельзя понять. Бак поднимает глаза на присяжных. Мы репетировали это. Не для того, чтобы прозвучал нужный ответ. Просто сначала Бак вообще не мог отвечать на этот вопрос. Он не мог произнести это вслух. И теперь он проговаривает все быстро, чтобы не запнуться. — Он связал Билли металлической проволокой… — Бак складывает руки — запястье к запястью. — Запястья и лодыжки. И заткнул ему рот. Это все, что Бак может ответить. Для него это предел. — А что вы, Бак, сделали с Гектором Монтеросом? — Ваша честь, прошу вас! — возражает Стэнли. — Присяжные видели видеозапись. Они слышали показания начальника полиции. Им известно, что сделал обвиняемый. Это возражение — всего лишь очередная уловка, очередная возможность высказаться. Беатрис смотрит на меня и, когда я встречаюсь с ней взглядом, морщится. Я едва сдерживаю усмешку. Она не посмеет запретить Баку рассказать присяжным, что он сделал. И никакая апелляционная комиссия не одобрит такого запрета. Стэнли это известно, и Беатрис тоже. — Леди и джентльмены, — говорит она, — напоминаю вам об инструкциях, полученных вами в первый день разбирательства. Предупреждаю вас, эти инструкции остаются в силе. Забавно: это единственное распоряжение судьи Лонга, которое Беатрис признала. Присяжные тут же кивают. — Бак, что вы сделали с Гектором Монтеросом? — Я пытался его остановить, — говорит Бак присяжным. — Я стрелял в него. — Вы смогли его остановить? — Нет. — Он закрывает глаза. — Я пытался. Но не сумел. Было уже поздно. Я подхожу к пюпитру и снимаю с него снимок, где стоит улыбающийся Билли. Ставлю вместо него второй. Бак так и стоит, закрыв глаза. А присяжные смотрят сначала на меня, затем на пюпитр. И видят этот ужасающий снимок. Тело Билли на столе в прозекторской. Руки согнуты в локтях, заведены за голову. Глаза закрыты — как будто он спит. Но на запястьях отчетливо видны ссадины. Бак наконец открывает глаза и замечает фотографию. — Видите? — спрашивает он сквозь стиснутые зубы. — Я не смог его остановить. Было уже поздно. — Было уже поздно? — Стэнли разглядывает Бака, словно это не человек, а выставленный на аукцион натюрморт. — Так это ваши показания? Было уже поздно? — Да, — кивает Бак. — А вам не кажется, что было поздно задолго до того, как вы выстрелили в Гектора Монтероса и убили его, мистер Хаммонд? — Я не понимаю, о чем вы говорите. — Когда вы спустили курок, ваш сын был уже мертв? — Да, — кивает Бак. — И вы знали об этом? — Я знаю это теперь. — Но вы и тогда знали! Меня так и подмывает встать, но я сдерживаюсь. Не стоит уподобляться Стэнли. Тем более, что впереди еще много чего. Стэнли только начал. Он ждет ответа, но он его не получит. Мы с Баком проговаривали это тысячу раз. Если вопрос не задан, Бак должен молчать. А молчать он умеет. Наконец до Стэнли доходит, почему возникла пауза. — Когда вы стреляли в Монтероса, вы знали, что ваш сын мертв, не так ли? — Я в этом не уверен. — Не уверены? Стэнли подходит к присяжным. На губах его играет презрительная улыбка. — Вы находились в зале суда, когда давал показания начальник полиции Томас Фицпатрик, мистер Хаммонд? — спрашивает Стэнли. — Да. — Вы слышали, как он сказал, что вы опознали в морге тело вашего сына? — Да. — Вы помните, как опознавали тело, сэр? — Помню ли я?… — Бак смотрит на Стэнли так, словно это он сейчас временно невменяемый. — Конечно, помню, — отвечает он. — И вы сделали это, то есть опознали тело вашего сына, мистер Хаммонд, за два с лишним часа до того, как вертолет с Монтеросом приземлился в Чатеме. Правильно? — Я не знаю. — Вы слышали, как мистер Фицпатрик говорил именно это? — Да. — Вы хотите заявить, что мистер Фицпатрик солгал? Вопрос некорректный, но я не хочу заявлять протест. Мы предвидели, что Стэнли позволит себе несколько мерзких выпадов. Бак готов их отражать. — Нет, я не хочу этого заявлять, — говорит Бак спокойно. — Значит, вы подтверждаете, что опознали тело за два с лишним часа до того, как убили Монтероса? Бак тяжело вздыхает и говорит, обращаясь к присяжным: — Если начальник полиции сказал, что за два с лишним часа, значит, так оно и было. — Но вы сами об этом ничего не знаете, да, мистер Хаммонд? Таковы ваши показания? — Да, — отвечает Бак, глядя на Стэнли. — Вы этого не помните? — Именно так. Стэнли подходит к выключателю, гасит свет — готовит площадку для своего главного свидетеля. Он демонстрирует кассету Баку, выдерживает паузу и ставит кассету в видеомагнитофон. — Давайте выясним, мистер Хаммонд, что именно вы помните. Мы с Гарри удивленно переглядываемся. Мы были уверены, что второй показ Стэнли прибережет для заключительного слова, наверняка захочет, чтобы эта кровавая сцена впечаталась в память присяжных. Экран освещает силуэт Стэнли и профиль Бака. Всех остальных укрывает тьма. Стэнли берет со своего стола деревянную указку с резиновым наконечником. Он терпеливо ждет, когда на экране покажется военный вертолет. Молча смотрит, как тот приземляется. И нажимает на паузу. Я встаю и подхожу к скамье присяжных, встаю у стены. Хочу проследить за указкой Стэнли. — Вы уже видели этот вертолет, мистер Хаммонд? — Да, — кивает Бак. — Я видел эту запись. — Я спрашиваю не про запись. Я спрашиваю про настоящий военный вертолет, с надписью «Армия США», вы его видели двадцать первого июня или нет? Вот оно. Вопрос, которого я не предусмотрела. Бак склоняет голову. — Точно не могу сказать. Стэнли пристально изучает едва освещенное лицо Бака, поворачивается к присяжным. — Точно не можете сказать? — Я понимаю, что должен был видеть, — говорит Бак. — Но я не помню, чтобы я на него смотрел. Не думаю, что я осознавал, что это военный вертолет. — Вы не помните, — бормочет Стэнли и продолжает показ записи. Из вертолета выходит человек в форме, рука его заведена назад. За ним появляется Гектор Монтерос, он в наручниках и в кандалах, но цепь достаточно свободная — чтобы он мог спуститься по трапу. Следом идет еще один охранник с автоматом, дуло которого смотрит в небо. Стэнли снова нажимает на паузу. — Вы помните этих людей? — Он показывает указкой на первого и второго охранников. Еще один вопрос, которого мы не проговаривали. Бак хмурится — похоже, ему и самому не нравится его ответ. — Нет, — говорит он. — Не помню. Стэнли ухмыляется, запись идет дальше. Он останавливает ее, как только Монтерос оказывается на земле. — Полагаю, вы и этого человека не помните, мистер Хаммонд? — Стэнли тычет указкой в Монтероса. — Таковы ваши показания? Этот вопрос я не упустила. Я встаю так, чтобы видеть и присяжных, и Бака. Он сидит неподвижно, глаза устремлены на кончик указки. — Нет, — отвечает он, — мои показания не таковы. — Тогда скажите, что вы помните о мистере Монтеросе. Бак смотрит на присяжных и произносит: — Я помню все. — Все? Не могли бы вы ответить конкретнее? — Помню татуировку у него на руке, шрам на подбородке, помню его ухмылку. Я помню все. Стэнли, кажется, доволен ответом. Он снова включает запись. — Расскажите нам, мистер Хаммонд… — Стэнли нажимает на паузу и тычет указкой в изображение Бака. — Кто этот человек? — Это я. — Совершенно верно. — Стэнли дважды нажимает на кнопку пульта, делает громче звук. В зале суда гремит выстрел. Многие присяжные вскакивают, кто-то зажимает рот рукой. Бак сидит не шелохнувшись. Монтерос на экране падает, охранники бросаются в разные стороны. Из головы Монтероса хлещет кровь. Стэнли нажимает на паузу, подходит к свидетельскому месту. — Это стреляли вы, мистер Хаммонд? — Да. — Чье у вас было ружье? — Мое. — Вы охотитесь? — Да. — На кого? — На оленей. Стэнли отходит от Бака, и тот облегченно вздыхает. Стэнли снова тычет указкой в экран, в Монтероса: — Вы намеревались убить этого человека, мистер Хаммонд? — Да. — Вы прицелились в висок и не промахнулись? — Да. — Отличный выстрел. Для невменяемого — просто великолепный. Гарри двигает стулом и, поймав мой взгляд, качает головой. Он боится, что я стану возражать. Зря боится. Присяжные не любят, когда одна из сторон ехидничает. Бак не произносит ни слова. Молчание нервирует Стэнли. Он кидается к Баку, едва не задевает его своей указкой. — Вы подтверждаете, мистер Хаммонд, что утром двадцать первого июня вы приехали на своем грузовике в аэропорт Чатема, зарядили охотничье ружье, прицелились, сделали единственный выстрел и поразили цель, причем все это проделали, будучи невменяемым? Настала пора выразить протест. Я встаю. — Одну минутку, судья. Этот свидетель не является экспертом. Беатрис не реагирует. — Мистер Хаммонд не высказывал своего мнения относительно своего психического состояния в описываемый момент, судья, и на это есть причины. Он не является специалистом в данной области. Обвинитель уже допросил вызванного нами в качестве свидетеля психиатра. И не имеет права задавать тот же самый вопрос свидетелю, не обладающему профессиональными знаниями в данной области. — Я разрешаю этот вопрос, адвокат. — На каком основании? Штат выслушал мнение двух экспертов по этому вопросу, судья. Как можно спрашивать мнение непрофессионала? — Я приняла решение, адвокат. Гарри прав. Я ей не нравлюсь. — Так ответьте нам, мистер Хаммонд… — Стэнли направляет указку на экран телевизора. — Ваши защитники утверждают, что вы находились в невменяемом состоянии. Это соответствует действительности? — Я не специалист, — говорит Бак. — Не мое дело соглашаться или не соглашаться с врачами, которые дали показания. Я знаю только одно. Все четырнадцать присяжных замерли и не сводят глаз с Бака. Впервые голос Бака дрожит. В его глазах слезы. Он показывает на экран: — Если бы этот человек был жив, я бы выследил его и убил. |
||
|