Глава четвертая СОЗИДАНИЕ ВОЕННО-БУРЖУАЗНОЙ ДИКТАТУРЫ

Интервенция явилась решающим фактором в развертывании гражданской войны в России. С ее началом резко активизировалась внутренняя контрреволюция, подготовлявшая чужеземное нашествие на свою страну, всячески ему способствовавшая и активно поддерживавшая интервентов, «…нисколько не удивительно, — подчеркивал В. И. Ленин в июле 1918 г., — что теперешние обострения международного положения Советской республики связаны с обострением классовой борьбы внутри страны»¹.

Сколько катастрофических бедствий пришлось пережить Советской Республике в летние месяцы 1918 г.! Белогвардейско-кулацкие мятежи сотрясали Поволжье, Урал и Сибирь. В Москве левые эсеры, чтобы сорвать мирный договор с Германией, организовали провокационную акцию — убийство германского посла графа Мирбаха. В кадетских кругах это известие было встречено с радостью. «Во всяком случае теперь интервенция решена», — писала по этому поводу в своем дневнике А. В. Тыркова².

6 июля в Москве вспыхнул левоэсеровский мятеж. Он был быстро ликвидирован, но одновременно выступил савинковский Союз защиты родины и свободы, которому удалось организовать вооруженные антисоветские выступления в Ярославле, Рыбинске, Владимире, Коврове и Муроме. Если в остальных городах савинковцы потерпели незамедлительное поражение, то Ярославль они сумели захватить и удерживали его в течение 16 дней. Две эти страшные недели были отмечены кровавым разгулом белого террора.

И здесь партия «народной свободы» не осталась в стороне. В июльских событиях в Ярославле активно участвовал кадет Ю. В. Ключников — будущий колчаковский министр³. Возглавивший мятеж начальник Центрального штаба Союза защиты родины и свободы полковник А. П. Перхуров назначил своим помощником по гражданской части кадета Кизнера⁴, а в городскую управу двух местных членов партии «народной свободы» — Соболева и Горелова⁵.

10 июля главнокомандующий Восточным фронтом левый эсер М. А. Муравьев, узнав о мятеже в Москве, вознамерился заключить мир с белочехословаками, самолично объявить войну Германии и направить войска с фронта в столицу, в помощь мятежникам. Хотя с этой авантюрой усилиями коммунистов Симбирска во главе с И. М. Варейкисом было быстро покончено, белочехи успели воспользоваться вылазкой Муравьева и захватить Симбирск, Уфу, а также Екатеринбург.

Не менее бурно разгорался военный пожар на Юге. С Дона надвигалась созданная при поддержке германских оккупантов белоказачья армия генерала П. Н. Краснова. Бурлила Кубань: там подняла голову контрреволюционная верхушка местного казачества, туда же в начале августа вступила Добровольческая армия под командованием генерала А. И. Деникина. Усилили свою подрывную работу подпольные белогвардейские центры в тылу Советской Республики. Бушевавшая по всей стране гражданская война, по выражению В. И. Ленина, «слилась с войной внешней в одно неразрывное целое»⁶.

Это была прежде всего война классов-антагонистов. Это была война зарубежной и внутренней буржуазии против российского рабочего класса, впервые в мире установившего пролетарскую диктатуру. В секретных документах Антанты откровенно формулировалась подлинная цель интервенции: свергнуть большевистский режим, чтобы в зародыше уничтожить возможность мировой пролетарской революции. Это была для трудящихся масс России, как подчеркивал В. И. Ленин, «единственно законная, справедливая, священная война угнетенных и эксплуатируемых против насильников и грабителей»⁷. Революция вынуждена была защищаться и от внешнего и от внутреннего врага. Летом 1918 г. во весь рост встала задача жизненной важности — в кратчайший срок добиться превращения Советской Республики в единый военный лагерь.

29 июля 1918 г. на объединенном заседании ВЦИК, Московского Совета, фабзавкомов и профсоюзов Москвы по докладу В. И. Ленина была единогласно принята резолюция: признать социалистическое Отечество в опасности⁸. Первоочередной заботой Коммунистической партии стало формирование новой регулярной армии. Начало ее созданию было положено в конце мая — первой половине июня 1918 г. 1 июня ЦК РКП(б) обратился ко всем трудящимся Советской Республики с призывом: «К оружию, товарищи рабочие! К оружию, братья пролетарии деревни! Контрреволюция и голод идут на нас войной! Революционная армия должна быть создана немедленно, ибо только в ней спасение. Добровольческие полки недостаточны, обязательный призыв должен быть проведен в жизнь. Во имя борьбы за хлеб, за землю, за свободу и социализм рабочие и крестьяне — под ружье!»⁹

10 июля V Всероссийский съезд Советов принял постановление «Об организации Красной Армии». В основу строительства Советских Вооруженных Сил были положены принципы всеобщей воинской повинности и последовательного централизма в управлении и формировании армии.

Красная Армия стала подлинно народной армией. В. И. Ленин подчеркивал, что если в феврале — марте «истомленные, истерзанные четырехлетней войной» массы бросали фронт и требовали мира, то уже через несколько месяцев эти же массы встали снова в строй и «создали новую дисциплину в Красной Армии… дисциплину Советов рабочих и крестьянских депутатов», «…если они теперь идут на величайшее самопожертвование, — говорил В. И. Ленин, — если среди них сложилась новая сплоченность, то это потому, что в первый раз в сознании и на опыте десятков миллионов рождается и родилась новая, социалистическая дисциплина, родилась Красная Армия»¹⁰.

Безотлагательного решения требовал вопрос о командных кадрах для армии. Коммунистическая партия имела в своем распоряжении некоторое число военных работников, которые, будучи профессиональными революционерами, получили подготовку в ходе революционной борьбы. Многие командиры-большевики вышли из рядов солдат, матросов, унтер-офицеров старой армии и флота, прошедших суровую школу мировой войны. Однако этих кадров было мало. В Красной Армии ощущался острый недостаток опытных командиров.

Чтобы решить задачу комплектования командного состава, В. И. Ленин поставил вопрос о привлечении к обороне Советской Республики буржуазных военных специалистов. Этот шаг, связанный с огромным риском, был единственно правильным в тех условиях, и в целом он оправдал себя. «Вспоминая совместную работу с офицерами старой армии, — писал впоследствии в своих мемуарах Г. К. Жуков, — должен сказать, что в большинстве своем это были честные, добросовестные и преданные Родине сыны нашего народа»¹¹. С лета и до конца 1918 г. было призвано, по неполным данным, около 25 тыс. бывших офицеров. Это позволило ускорить организацию местных военных комиссариатов, регулярных частей и соединений, создать боеспособные армии и фронты¹².

Конечно, среди военспецов были и противники Советской власти. С началом интервенции, и обострением гражданской войны они не только стали на путь саботажа, но и занялись контрреволюционными заговорами, шпионажем, вредительством. Эта шпионско-диверсионная деятельность направлялась разведывательными Органами белых армий. Следует особенно подчеркнуть, что во многих случаях связь офицеров-предателей с белогвардейскими разведками осуществлялась через кадетский Национальный центр и его местные отделения¹³.

Коммунистическая партия, учитывая трудности, связанные с использованием на командных постах старых офицерских кадров, установила строгий и бдительный контроль за их деятельностью. 8 апреля 1918 г. был учрежден институт военных комиссаров, которые, по выражению М. В. Фрунзе, являлись «пролетарским оком» Красной Армии¹⁴.

Разумеется, роль комиссаров далеко не исчерпывалась тем, что они обеспечивали возможность успешного использования буржуазных военных специалистов. На плечи комиссаров легло политическое воспитание армии в целом. На должности комиссаров назначались испытанные революционеры, большевики с подпольным стажем, закаленные годами борьбы за дело рабочего класса. Они служили проводниками коммунистических идей в красноармейские массы, образцом мужества и самоотверженности. Комиссары поддерживали высокий морально-политический дух армии, воспитывали у бойцов классовую сознательность. Им принадлежит огромная заслуга в создании дисциплинированной, боеспособной рабоче-крестьянской Красной Армии¹⁵. «Как ни трудно было… сорганизовать армию в процессе острой гражданской войны, — с гордостью говорил В. И. Ленин, — мы превозмогли все трудности. Армия сложилась…»¹⁶

Создавая и усиливая Красную Армию, Коммунистическая партия ни на минуту не забывала об укреплении тыла Советской Республики. В. И. Ленин, ЦК РКП(б) разработали конкретную развернутую программу перевода всей жизни страны на военные рельсы.

Вступив в борьбу за хлеб с кулацкой контрреволюцией, Советское правительство направило в деревню сотни продотрядов. Повсюду в сельской местности были созданы комитеты бедноты, явившиеся опорными пунктами диктатуры пролетариата в деревне. Для преодоления хозяйственной разрухи и укрепления обороноспособности Республики были национализированы крупная промышленность и основные виды транспорта. На повестку дня ставились вопросы выработки новых методов государственного управления, соответствовавших изменившейся ситуации, перестройки деятельности центральных и местных органов РКП(б), превращения ее в «воюющую партию».

Огромное значение придавалось политико-пропагандистской работе в стране. В устных и печатных выступлениях В. И. Ленина были намечены основные ее направления в обстановке гражданской войны, «…судьба революции решится исходом этой войны, — подчеркивал В. И. Ленин. — Это должно стать первым и последним словом нашей агитации, всей нашей политической, революционной и преобразовательной деятельности»¹⁷. Основными принципами агитационно-пропагандистской кампании, отмечал В. И. Ленин, являются правдивость, точность, умение «совершенно прямо смотреть в лицо самой горькой опасной действительности, не делая иллюзий, а точно учитывая силы»¹⁸.

В. И. Ленин призывал «сосредоточить всю нашу агитацию, всю нашу пропаганду»¹⁹ на разоблачении предательской роли внутренней контрреволюции, развязавшей кровопролитную гражданскую войну и торговавшей национальными интересами Родины, «…пусть российская буржуазия выбирает, пусть Милюков решает… вопрос, с какими империалистами им идти вместе, — говорил В. И. Ленин. — Но мы заявляем, что для того, чтобы помешать решению этого вопроса, мы должны быть готовыми отдать нашу жизнь, ибо дело идет о спасении всей социалистической революции»²⁰.

Молодая, находившаяся еще в периоде становления, роста, советская пресса внесла громадную лепту в морально-политическое воспитание трудящихся в годы гражданской войны, в организацию всенародного отпора внутреннему и внешнему врагу²¹.

Летом 1918 г. особую остроту приобрела задача борьбы с вражеской пропагандой, задача противодействия распространению панических слухов, клеветнических наветов на Коммунистическую партию и ее вождя, буквально наводнивших в те дни контрреволюционную прессу. В связи с этим встал вопрос о запрещении буржуазных газет, продолжавших в открытой и завуалированной форме поносить Советскую власть, предрекать ее скорое падение.

Еще в апреле 1918 г. в работе «Очередные задачи Советской власти», давшей развернутый план построения нового, социалистического общества, В. И. Ленин говорил о необходимости беспощадного подавления «насквозь лживой и нагло-клеветнической буржуазной прессы»²².

В июне в докладе на IV конференции профсоюзов и фабзавкомов Москвы В. И. Ленин вновь указывал на глубокий вред, приносимый «контрреволюционными уловками» кадетов, заполняющих свою «продажную» прессу «всяческими запугиваниями народа»²³. Делегаты конференции с возмущением задавали вопрос: «Почему до сих пор выходят контрреволюционные газеты?»²⁴.

В первых числах июля на совещании советских работников, проходившем под председательством В. И. Ленина, было принято решение о закрытии московских буржуазных газет²⁵. «Споры были долгие и горячие, — вспоминал впоследствии А. Я. Аросев (ему, как помощнику командующего войсками Московского военного округа было поручено руководить операцией по выполнению этого решения). — Горячее всех был Ленин. И его точка зрения взяла верх»²⁶.

По разработанному в соответствии с указаниями В. И. Ленина плану операцию по закрытию буржуазных газет следовало провести в течение одной ночи, с помощью военной силы остановив их печатание в типографиях. Очень важно было не допустить появления на следующее утро ни одного экземпляра ни одной самой маленькой газеты буржуазии. В. И. Ленин уделял предстоящей операции самое пристальное внимание²⁷. Как вспоминает А. Я. Аросев, он вникал во все подробности, «давал самые детальные и конкретные указания. Он все время старался вообразить себе возможные трудности. И тут же соображал, как можно было бы их преодолеть. Он старался предвидеть все возможные шахматные ходы противника»²⁸.

При помощи отрядов Московского военного округа удалось лишить буржуазные газеты возможности выхода. Отдел по делам печати при Московском Совете принял специальное постановление о закрытии антисоветской прессы в целях «прекращения контрреволюционной агитации посредством печатного слова», которое, по определению «Правды», являлось одним из могущественнейших орудий буржуазии в психологической подготовке контрреволюционного переворота²⁹. 26 июля было опубликовано сообщение «К закрытию антисоветской печати», в котором говорилось: «В период острой гражданской войны, когда контрреволюционные банды пытаются свергнуть ненавистную им власть Советов, допущение к выходу контрреволюционной печати было бы преступлением против борцов за идею Советов, преступлением против всего трудового народа»³⁰. Так закончилось существование антисоветской, в том числе и кадетской, прессы на территории Советской Республики.

Действенные меры были приняты для раскрытия подпольных контрреволюционных заговоров. Значительную роль в этом сыграло укрепление Всероссийской Чрезвычайной Комиссии за счет очищения ее от левых эсеров и пополнения новыми сотрудниками — большевиками. В Красной Армии был организован военный подотдел ЧК во главе с М. С. Кедровым³¹. В результате принятых мероприятий усилилась бдительность и оперативность чрезвычайных комиссий.

26 апреля 1918 г. Народный комиссариат по иностранным делам потребовал от правительств стран Антанты и США, чтобы они указали своим представителям в России на недопустимость поддержки ими контрреволюционных заговорщиков. По настоянию Советского правительства был отозван посол Франции Ж. Нуланс, тесно связанный с белогвардейской буржуазией³². А после разоблачения так называемого «заговора послов», имевших в России, по определению Ф. Э. Дзержинского, «широкое разветвление своей агентуры, в задачи которой входил не только шпионаж, но и борьба с Советской властью»³³, был арестован и затем выслан из Советской страны «связник» английской разведки с кадетами Р. Брюс Локкарт.

Вспоминая об этом времени — одном из самых тяжелых в истории Советской страны, Г. В. Чичерин писал, что на открытое нападение Антанты, сочетавшееся с конспиративной работой ее агентов и попытками вызвать восстания внутри страны, В. И. Ленин считал нужным отвечать «рядом сильных ударов», используя «мгновенное применение силы»³⁴.

Летом 1918 г. чекистам удалось получить сведения о решениях майской конференции партии «народной свободы», свидетельствовавших о том, что кадеты не только не прекратили борьбу против диктатуры пролетариата, но полны решимости всемерно расширять и усиливать ее. Вместе с другими контрреволюционными элементами они приняли на себя роль лакеев англо-французского империализма, «пошли на все, чтобы во что бы то ни стало сделать все, что возможно, против Советской власти»³⁵. Им оставалось пенять на себя. Летом 1918 г. окончательно прекратилось полулегальное существование кадетских организаций. Были арестованы несколько десятков членов Центрального и Московского городского комитетов партии «народной свободы», ряд видных кадетских деятелей.

Характерно освещение этих и других акций Советской власти по отношению к внутренней контрреволюции в реакционной буржуазной историографии. Наиболее наглядным примером здесь может служить книга Р. Пайпса. Расписывая самыми черными красками меры, принятые Советской властью летом 1918 г. для обуздания действовавших внутри страны врагов, автор изображает дело следующим образом: борьба против того, что «квалифицировалось как политическая и экономическая контрреволюция», являлась лишь «показной целью», в действительности эти меры якобы были обусловлены стремлением большевиков в связи с возникшей опасностью извне всемерно запугать население России³⁶. При этом Пайпс ничего не сообщает читателю о диверсионных и террористических актах контрреволюции в 1918 г.: диверсиях на транспорте, поджогах продовольственных складов, расхищении государственных ценностей, убийствах партийных и советских активистов. Он ни единым словом не упоминает о покушении на В. И. Ленина 1 января (кстати, в числе его организаторов был родной брат бывшего члена кадетского ЦК, министра Временного правительства Н. В. Некрасова)³⁷, о смертельном ранении в июне комиссара по делам печати, пропаганды и агитации Петроградского Совета В. Володарского, об убийстве в августе председателя Петроградской чрезвычайной комиссии М. С. Урицкого, наконец, о выстрелах в В. И. Ленина на заводе Михельсона 30 августа 1918 г. Пайпс умалчивает о том, что принятое 5 сентября (а не в начале августа, как он утверждает)³⁸ постановление о борьбе с контрреволюцией ³⁹ явилось исключительной акцией рабочего класса в обстановке острейшей классовой борьбы, ответом на террор буржуазии и ее приспешников⁴⁰.

С болью и гневом воспринимали рабочие массы все новые и новые известия о преступлениях против революции. Они требовали сурового наказания для «паразитических эксплуататорских групп и всех примыкающих к ним»⁴¹. На традиционных пятничных митингах 6 сентября руководители Советского правительства разъясняли смысл происходивших событий: «Мы думали, что власть, опирающаяся на миллионы трудящихся, может уничтожить господство буржуазии без всяких жестокостей против осужденного историей класса. Это было ошибкой: самый острый период гражданской войны начался только теперь»

Вполне естественно, что усиление революционной бдительности пролетариата по отношению к классовому врагу не могло не отразиться на положении кадетской партии. Летом 1918 г. она окончательно перешла в подполье.

«Изгнанные из дач и имений… — жаловался П. Д. Долгоруков, — мы должны были все лето из-за опасений ареста и расстрела вести в Москве кочевую жизнь в поисках ночлега, без прописки, опасаясь доноса швейцаров и дворников, постоянно меняя место жительства»⁴³.

Но кадеты не складывали оружия. В Москве два-три раза в неделю собиралось бюро ЦК в составе пяти-шести человек, состоялись и два заседания Центрального комитета, на которые приезжали кадетские лидеры из Петрограда. «Личными и письменными сношениями» были восстановлены контакты с провинциальными организациями. Свою деятельность в эту пору кадеты окрестили «московским сидением». «Мы считали, — писал впоследствии Долгоруков, — что делаем большое национальное дело». В действительности это было продолжение гражданской войны, приведшей страну на грань национальной катастрофы.

Последнее пленарное заседание кадетского ЦК было проведено в конце июля 1918 г. Открывая его, П. Д. Долгоруков призвал «почтить память» бывшего российского царя. Хотя кадетская партия не сочувствовала его способу управления Россией и была в оппозиции к назначаемым им правительствам, сказал Долгоруков, но по существу и по форме мы стремились быть «оппозицией его величества». На том же заседании кадетский ЦК вновь единодушно высказался за союзническую ориентацию и наметил новые планы борьбы против Советской власти в разных частях страны⁴⁴. В провинцию в качестве эмиссаров контрреволюционных центров были командированы уполномоченные кадетской партии, снабженные директивами и инструкциями ее ЦК.

В Самару, где власть принадлежала эсеро-меньшевистскому Комитету Учредительного собрания (Комучу), был послан с полномочиями Союза возрождения России Л. А. Кроль. Одновременно по поручению кадетского ЦК он устанавливал контакты с провинциальными губернскими комитетами партии «народной свободы» с целью координации действий. Обнаружилось, что и в Казани, и в Самаре, и в Омске у кадетов очень сильны монархические настроения⁴⁵. Вскоре Кроль перебрался в Екатеринбург, где стал одним из руководителей недолго просуществовавшего Временного областного правительства Урала.

В Сибирь Национальный центр командировал члена кадетского ЦК В. Н. Пепеляева, которому предстояло сыграть одну из главных ролей в колчаковской эпопее. Туда же первоначально предполагалось послать Н. К. Волкова, П. В. Герасимова и А. В. Карташева, но, по словам последнего, «не хватило техники», чтобы организовать эту поездку⁴⁶. Позже в Сибирь, через Уфу, выехали Н. А. Бородин и находившийся в 1918 г. в Москве самарский кадет А. К. Клафтон⁴⁷. Впоследствии оба они также подвизались при Колчаке.

В Уфу же двинулся активный член Национального центра, бывший одним из ведущих сотрудников «Русских ведомостей» А. С, Белоруссов (Белецкий). Национальный центр снабдил его средствами на издание газеты «Отечественные ведомости». Первые девять номеров вышли в Уфе, затем редакция перебралась в Екатеринбург. 2,5 тыс. экземпляров газеты бесплатно высылались на фронт. «Вся сибирская пресса, — хвастал Белоруссов, — нас постоянно цитирует и перепечатывает»⁴⁸. Пепеляев в своем дневнике 27 октября 1918 г. записал: «Ознакомился с „Отечественными ведомостями” по нескольким номерам. Ведет линию [Национального] центра»⁴⁹ (выделено Пепеляевым).

Осенью 1918 г., как писал Карташев, «„центровики” стаями потянулись в теплые края»⁵⁰. На Юг, к Деникину, вслед за Степановым и Астровым отправились Федоров, Волков, Червен-Водали, Салазкин. Несколько позже, в октябре, туда же бежали из Москвы Долгоруков, Новгородцев, Панина, Тесленко, Юренев и др. Бежали переодетые, с поддельными документами, изменив внешность.

Графиня С. В. Панина рассказывала впоследствии, как «с фальшивым паспортом за пазухой, в одежде бедной крестьянки-мешочницы, закутанная в платки и шали, в валенках», она пробиралась через Москву, Орел и Курск далее на Юг, к белой армии… В руках у нее был маленький чемоданчик, потрепанный, грошовый, не вызывавший никаких подозрений. В чемоданчике этом — бриллианты и другие драгоценности двух богатейших русских родов — Паниных и Мальцевых (род ее матери). Графиня везла эти ценности, чтобы передать значительную их часть в руки генерала Деникина на нужды белой армии. На одной из станций в спешке и суете чемоданчик затерялся. «Много в нем драгоценных камней и золота, но искать его нельзя: надо было сразу же уносить ноги подальше от станции и от чемоданчика»⁵¹.

Любопытна история, рассказанная Бородиным об устройстве его отъезда из Москвы вместе с Клафтоном. Когда в Национальном центре узнали, что Казань в руках белочехов, «воспрянули духом» и стали искать возможность попасть туда. В это время подвернулся «замечательно удобный и менее всего рискованный случай легального выезда»⁵².

Дело в том, что в захваченной белочехословаками Уфе остались семьи видных большевиков Н. П. Брюханова, А. Д. Цюрупы, А. А. Юрьева и др. Бросив их в тюрьму, белочешское командование объявило по радио, что будет держать семьи большевиков как заложников до тех пор, пока красные не обменяют их на нескольких пленных белочехов, вывезенных из Уфы в Сарапул. Этот шантаж возмутил даже представителей нейтральных государств в Москве. Консулы Дании, Швеции, Норвегии, Голландии и Швейцарии выступили с протестом против подобных действий, поскольку они противоречат международному праву⁵³.

ВЦИК сразу же стал подыскивать лояльных людей из среды буржуазии, которые смогли бы переправиться через фронт с полномочиями Международной комиссии Красного Креста и произвести обмен заложников. Видимо, в Красном Кресте у кадетов имелись свои люди, поскольку эта ответственная миссия была возложена на Бородина и Клафтона.

Через Симбирск и Самару они добрались до Уфы. А там вместо того, чтобы выполнить взятое поручение, составили для белочешского штаба «длинный список находившихся в заключении в Москве лиц разных партий во главе с Кишкиным»⁵⁴. Этот список был передан в Москву по радио с требованием в обмен на семьи большевиков освободить не только пленных белочехов, но и перечисленных лиц⁵⁵.

Осенью 1918 г. правление Национального центра переместилось сначала в Киев, затем в Одессу, а с ноября 1918 г. осело в Екатеринодаре. На Юге Национальный центр, вышедший из подполья, численно сильно вырос. Местные отделения были открыты в Киеве, Одессе, Новороссийске, Ростове-на-Дону, Таганроге, Харькове, Батуме, Тифлисе, Баку, Кисловодске, Симферополе⁵⁶. С национальным центром были связаны и архангельские кадеты⁵⁷.

Посланные на Урал и в Сибирь эмиссары Центра организовали там его филиал под названием Национальный союз с отделениями в Екатеринбурге, Перми, Шадринске, Тагиле, Омске, Новониколаевске, Семипалатинске, Барнауле⁵⁸.

Часть членов Национального центра во главе со Щепкиным осталась в Москве и, глубоко законспирировавшись, по-прежнему вела разведывательно-диверсионную работу.

В разных частях страны — на оккупированной белогвардейцами и интервентами территории и в самом тылу Советской Республики — кадетская партия продолжала ожесточенную борьбу против трудового народа, против Советской власти, против Коммунистической партии.

Осенью 1918 г. стало ясно: близится конец мировой войны. В сентябре — октябре Германия потеряла всех своих союзников. Прекратили сопротивление Болгария, Турция, Австро-Венгрия. Считанные дни оставалось воевать и самой Германии.

Конец войны означал радикальные изменения в международной политической обстановке. Кадеты оказались перед необходимостью сформулировать вытекающие отсюда новые задачи. Это было сделано 15 октября 1918 г. на даче Паниной в Гаспре близ Ялты, где жил в это время ее отчим, почетный председатель кадетской партии И. И. Петрункевич. В архиве сохранился записанный рукой Паниной подробный протокол совещания в Гаспре, о котором нет ни одного упоминания ни в советской, ни в зарубежной литературе⁵⁹.

Прежде всего это совещание интересно тем, что на нем кадетские лидеры (И. И. Петрункевич, Н. И. Астров, М. М. Винавер, В. Д. Набоков, Н. В. Тесленко) и близкий к кадетам Г. Н. Трубецкой обсуждали план совместных действий с представителями российских промышленников — П. П. Рябушинским и Д. В. Сироткиным.

С началом гражданской войны консолидация партии «народной свободы» с крупной буржуазией стала еще более тесной, причем большую роль здесь сыграл Национальный центр. О его постоянном взаимодействии с Торгово-промышленным союзом в Москве весной и летом 1918 г. свидетельствует в своих воспоминаниях П. Д. Долгоруков⁶⁰. Протокол совещания в Гаспре наглядно отражает дальнейшее укрепление этих связей.

Доклад о задачах, которые поставили перед Россией начавшиеся в Европе переговоры о перемирии между Германией и Антантой, был сделан Астровым как представителем ЦК кадетской партии и одним из руководителей Национального центра. Из этого подробного доклада следовали два практических вывода — необходимо, во-первых, добиться недопущения на мирную конференцию представителей «Совдепии» и, во-вторых, достичь представительства на ней единой России, а не отдельных ее частей. Обсуждением этих вопросов и занялось совещание.

Г. Н. Трубецкой предложил, исходя из стремления достичь единства, обратить особое внимание на Добровольческую армию, «которая пронесла идею государственности как священный ковчег через все испытания» и «сохранила традиции». По его мнению, Добровольческая армия должна была «включить политические элементы из представительства территорий, партий и объединений». «Крайне нежелательно, — предупреждал Трубецкой, — выносить на конференцию наши внутренние споры». Необходимо обеспечить «взаимный сговор» территориальных образований на различных условиях предоставления им самостоятельности «вплоть до автономий».

«Нужно объединение партий, продолжал Трубецкой. Но как практически его осуществить? «Конъюнктура в Европе вызывает равнение налево», — констатировал он. Но, с другой стороны, «в Добровольческой армии 90% офицеров — монархисты». В связи с этим Трубецкой выдвигал главную задачу: «Нужна власть сильная, авторитетная», «привлекающая симпатии армии», но «не предрешающая форму правления».

В. Д. Набоков подчеркивал, что «на знамени Добровольческой армии должна быть программа», частью которой является вопрос о форме правления. Иначе «при одной военной власти — диктатуре — не будет… идеи». Однако его смущало, «удобно и практично ли провозглашение царя в Москве».

Трубецкой высказал надежду, что «можно было бы объединить все интересы», поставив во главе Добровольческой армии великого князя Николая Николаевича и оговорив два условия: дальнейший образ правления «не предрешается» и великий князь дает заверение, «что он только доведет страну до окончательного решения вопроса» (последнее, чтобы успокоить «левых»).

Трубецкому возражал Н. В. Тесленко: «ставить одного из Романовых во главе этой борьбы не следует даже с точки зрения монархизма».

П. П. Рябушинский считал вопрос о будущей форме власти не столь уж важным. «Власть можно создать искусственно и навязать народу», — с циничной уверенностью заявил он. Однако Рябушинский настаивал на необходимости найти авторитетное лицо вроде Пашича или Венизелоса (премьер-министры Сербии и Греции того времени), «с которым могли бы говорить союзники». «Потеря Милюкова — роковая вещь», — сокрушался он, имея в виду подмоченную в глазах Антанты репутацию Милюкова как германофила. Не менее актуальна и другая задача, подчеркивал Рябушинский: «Никто не сознает необходимости единой России с такой остротой, как промышленники». Рябушинский и Сироткин желали знать, «какие реальные шаги предпринимаются для «совместной работы» кадетов с крупной буржуазией.

Самым важным в данный момент Рябушинскому представлялся вопрос об ориентации. «Мы должны занять позицию определенную — друзей и союзников Англии и Франции». Набоков предупреждал: «Оккупировать Россию скоро союзники не смогут. Добровольческая армия бессильна, следовательно, придется считаться с германской оккупацией как фактом». Но остальные участники совещания его не поддержали. Нужно внушить союзникам, доказывал Тесленко, что в России «произошел в сущности военный крах… враги использовали его и водворили своих эмиссаров, организовали мятеж против законного правительства… Нужно весь большевизм рассматривать как военную операцию Германии… Помощь союзников — их долг, нечего об этом молчать». «Нужно, чтобы союзники рассматривали большевиков как германские войска, — вторил Винавер. — Прежде всего необходимо потребовать от союзников освобождения России от большевиков».

Итоги совещания резюмировал Астров: «Значит — объединение прежде всего». Необходимо сосредоточить работу вокруг Добровольческой армии. «Союзникам придется еще многое объяснить… Необходима прямая и резкая линия, как указывал Рябушинский… Мы должны не просить, а требовать».

Председательствующий Винавер констатировал «единодушное настроение»: «Союзникам нужно предъявить требование очистки Советской России и помощи в создании единой России»⁶¹.

Протокол совещания в Гаспре подтверждает ленинские слова, сказанные ровно через неделю, 22 октября 1918 г., на объединенном заседании ВЦИК: «Чем сильнее развивается революция, тем сильнее сплачивается буржуазия». В. И. Ленин разглядел суть процессов, происходивших «по ту сторону баррикад», и предостерег Коммунистическую партию, трудящиеся массы от самоуспокоения, от недооценки сил российской буржуазии, совместно с новым, гораздо более страшным врагом — англо-французским империализмом, организующей «поход против большевистского революционного пролетариата»⁶².

Спланированная на совещании в Гаспре «совместная работа» кадетской партии с торгово-промышленниками стала осуществляться в широком масштабе. Многие из них состояли членами Национального центра (Рябушинский, Сироткин, Гукасов, Прядкин, Фенин, Фену и др.).

При организации отделений Национального центра в небольших городах его эмиссары требовали от местных кадетов прежде всего «рекомендовать купцов с громкими фамилиями, которые должны составить ядро»⁶³.

Торгово-промышленники поддерживали Национальный центр денежными субсидиями (щедрую материальную помощь ему оказывали, например, харьковские промышленники и Совет горнопромышленников Юга России⁶⁴). П. Н. Милюков упоминает о своих переговорах по поводу материальной поддержки с «группой Северного банка»⁶⁵.

Кадеты сохранили крепкие связи и получали серьезную финансовую помощь от своих старых единомышленников — миллионеров Гессенов⁶⁶ (двоюродных братьев бывшего редактора «Речи»), а также от председателя Совета Азовско-Донского банка Б. А. Каменки, который уехал из России еще до Октябрьской революции, «предвидя, — как он говорил, — что будет, и желая сберечь силы для дела восстановления России». В Париже он имел собственный банк⁶⁷.

Стремление к объединению сил определило и линию на ликвидацию раскола в среде самой кадетской партии. В значительной степени это облегчалось тем, что осенью 1918 г. в связи с предстоящей капитуляцией Германии утратили почву разногласия по поводу ориентации: «Если политиканы вроде г. Милюкова с таким легким сердцем изменили свою союзническую ориентацию на германскую, — писала в связи с этим газета «Известия», — то с еще более легким сердцем они поспешат перекраситься в цвета Согласия теперь, когда шансы антигерманской коалиции так сильно возросли»⁶⁸.

Примирение пронемецкого и проантантовского течений в кадетской партии состоялось на Екатеринодарской партийной конференции 28–31 октября 1918 г. Москву на ней представляли Астров, Степанов, Винавер, Панина; Киев — Милюков и Григорович-Барский. Посредническую роль принял на себя Донской краевой кадетский комитет под председательством В. Ф. Зеелера⁶⁹. В конференции приняли также участие представители Тифлисского, Харьковского, Нахичеванского, Таганрогского, Новочеркасского, Азовского, Бакинского, Владикавказского комитетов кадетской партии, делегаты из Крыма, Ставропольской губернии, Кубанской и Черноморской областей⁷⁰.

Москвичи предложили конференции составленные Степановым тезисы, в которых предлагалось устранить все области с «германской ориентацией» от «дела освобождения России» или же «потребовать от них торжественного покаяния». Милюкову пришлось заявить: он «рад, что ошибался и что правы были его противники». Эта формула была принята в качестве «торжественного покаяния», и тезисы Степанова переделаны «в смысле уравнения [в правах] всех освободившихся от большевиков территорий, какой бы ориентации они ни держались в прошлом»⁷¹.

В знак примирения Милюков был возведен в ранг одного из двух товарищей председателя правления Национального центра (вторым был П. Д. Долгоруков). Сообщая об итогах конференции сибирским кадетам, Астров в письме Пепеляеву писал: «На съезде публично Милюков заявил… что «партия никогда не изменяла союзникам и что ошибся только он». Это признание очень выправило его положение и в значительной мере возвращает его к возможности снова действовать активно на мировой арене»⁷². Однако в самой кадетской партии Милюкову уже не пришлось вернуть себе прежнюю руководящую роль.

Основной целью Екатеринодарской конференции, отметил в интервью корреспонденту «Одесского листка» Винавер, было достижение соглашения о том, «как организовать представительство России перед лицом союзников», которое «сможет двинуть вопрос ликвидации большевизма»⁷³.

По инициативе агента Антанты в Екатеринодаре, француза Гокье, союзникам была передана через него составленная Милюковым записка, в которой кадетская партия указывала на необходимость «участия антибольшевистской России в решении вопросов перемирия и мира», поддержки союзников при создании «единого русского правительства» и признания «особого значения Юга России (наряду с Сибирью)» в контрреволюционной борьбе⁷⁴. Главный смысл этого меморандума, в общем совпадавшего с решениями совещания в Гаспре, заключался, по нашему мнению, в том, чтобы продемонстрировать перед союзниками воссоединение партии «народной свободы» и тем самым реабилитировать в их глазах ее значение как серьезной политической силы.

Действуя в тесном единении с капиталистической буржуазией и монархической военщиной, кадеты держали твердый курс на контрреволюционную военно-буржуазную диктатуру. Они играют существенную роль в образованном в июле 1918 г. на Дальнем Востоке буржуазно-монархическом «правительстве» (так называемом деловом кабинете) управляющего Китайско-Восточной железной дороги генерала Д. Л. Хорвата, которое опиралось на японскую военщину. В состав этого «правительства» входили член кадетского ЦК, бывший депутат Государственной думы от Енисейской губернии золотопромышленник С. В. Востротин (министр торговли и промышленности), кадет А. М. Окороков (министр продовольствия) и кадет С. А. Таскин, бывший комиссар Временного правительства в Забайкалье (министр земледелия и государственного имущества)⁷⁵. Из дневника В. Н. Пепеляева явствует, что его также «искали и вызывали с целью включить в деловой кабинет» в качестве министра народного просвещения⁷⁶. Однако он в то время еще не приехал в Сибирь.

Выше уже говорилось о роли Востротина в организации японской интервенции. Характерно, что при переговорах с японцами Востротин доказывал: «организуемая на Востоке власть должна быть единоличная в лице Хорвата»⁷⁷. Что касается Таскина, то еще ранее он подвизался при японском ставленнике есауле Г. М. Семенове, провозгласившем себя «походным атаманом всех казачьих войск и главнокомандующим русской армией на Дальнем Востоке».

Вторгшись в апреле 1918 г. в Забайкалье, Семенов объявил себя и своих приближенных — Таскина и генерала Шильникова — Временным правительством Забайкальской области. Семеновцы установили на захваченной территории режим кровавого террора, творили чудовищные зверства, расправлялись с мирным населением. Во второй половине мая советские войска под командованием Сергея Лазо отбросили их в Маньчжурию⁷⁸.

Кадеты играли активную роль и в марионеточном правительстве гетмана Скоропадского на Украине. «Оголенной, открытой диктатурой буржуазии»⁷⁹ называла «Правда» его режим. Программные установки правительства Скоропадского были определены торгово-промышленным съездом в Киеве в мае 1918 г., которому партия «народной свободы» придавала «большое политическое значение». Кадетские министры, в частных беседах уверявшие германских представителей, что «можно опираться только на буржуазную интеллигенцию, т.е. на кадетов», поскольку они являются «деловыми людьми»⁸⁰, на съезде заявили об этом во всеуслышание. Министр путей сообщения кадет Бутенко назвал съезд «первым залогом пробуждения буржуазно-интеллигентских сил, на которые падают большие задачи». Ему вторил министр торговли, промышленности и труда кадет Гутник. «Благосостояние страны, — уверял он, — создадут культурные классы, которые должны объединиться для политической и государственной работы». Но тут же Гутник пояснял, на какой основе будет строиться эта работа: «Нам придется жертвовать некоторыми демократическими принципами, но это необходимо для создания государства»⁸¹.

Подобного рода «жертвы» незамедлительно обнаружились в решениях съезда. Резолюция по вопросам труда гласила, что изданный Временным правительством закон о свободе стачек должен быть пересмотрен, положения о заводских комитетах и советах старост отменены, а коллективные договоры объявлены недействительными. В резолюции по земельному вопросу съезд приветствовал восстановление частной земельной собственности, «являющееся одним из устоев общежития». Вступление помещиков во владение принадлежащим им имуществом, говорилось в резолюции, встречает «большие затруднения» и «не может быть проведено без энергичной помощи со стороны власти, которая должна прежде всего приступить к отобранию всего отобранного и разграбленного у земледельцев имущества и инвентаря»⁸².

Этим установкам полностью соответствовала практическая деятельность кадетских министров: торговли, промышленности и труда — Гутника и внутренних дел — Кистяковского.

Особенно жестокую политику проводило министерство внутренних дел в деревне. Как вспоминал впоследствии часто наезжавший на Украину из Крыма член кадетского ЦК В. А. Оболенский, «начальники уездов из бывших землевладельцев вместе с реставрированной полицией — исправниками, становыми, урядниками — восстанавливали помещичьи хозяйства, а в случае сопротивления крестьян производили экзекуции и порки при содействии германских войск… Отряды немецких и австрийских войск то и дело ходили на усмирение деревенских бунтов, предавая огню и разрушению восставшие села и деревни»⁸³.

Вообще, по словам Оболенского, с тех пор как пост министра внутренних дел занял Кистяковский, «политика украинского правительства стала откровенно реакционной… Кистяковский, как передавали, хвастливо называл себя последователем Плеве (один из реакционнейших царских министров внутренних дел, шеф жандармов. — Н. Д.)⁸⁴. На Украине свирепствовали германские военно-полевые суды, привычным зрелищем стали публичные казни. Недаром сам гетман столь высоко оценивал помощь министра внутренних дел «в борьбе с большевистской опасностью»⁸⁵.

Кистяковский настаивал на создании «принудительной армии из кадров офицерства и интеллигенции». Только такая классовая армия, заявлял он, может быть опорой, образование же армии путем набора крестьян и рабочих равносильно передаче оружия в руки большевиков⁸⁶.

Своими действиями кадетский «Плеве» вызвал глубокую ненависть со стороны населения. Когда однажды в театре со сцены предложили приветствовать присутствовавшего на спектакле Кистяковского, в зале раздался дружный свист⁸⁷. Не большей популярностью пользовались и другие кадетские министры. Например, на министра путей сообщения Бутенко в июле 1918 г. было совершено покушение, о чем сообщалось в киевской прессе⁸⁸.

«Голая, неприкрашенная буржуазная диктатура носится вихрем из одного конца Украины в другой, — писала «Правда», — и душит, и давит все здоровое и живое, сохранившееся в среде трудового народа»⁸⁹.

Главные задачи правительства Скоропадского были продиктованы уже при его образовании — из Берлина. Германское министерство иностранных дел 30 апреля 1918 г. предписывало послу на Украине фон Мумму: «Необходимо прежде всего, чтобы правительство полностью стояло на платформе независимой от России Украины и ее политической и экономической ориентации на Центральные державы», имея «своей основной задачей самое активное участие германского капитала и германского труда в экономическом развитии Украины»⁹⁰. В ответ фон Мумм заверял Берлин: правительство Скоропадского «является только куклой (nur Puppe. — Н. Д.) в наших руках, а правительственные распоряжения обслуживают исключительно наши интересы»⁹¹.

Пытаясь теоретически обосновать свое полное подчинение германскому диктату, кадетские министры утверждали, что немцы думают об осуществлении «элементов кадетской программы» в области аграрной политики и в сфере отношений между трудом и капиталом⁹². Их усердие в служении интересам Германии было щедро вознаграждено: министр торговли, промышленности и труда Гутник и министр финансов Ржепецкий удостоились ордена короны I степени — одного из высших орденов Германской империи⁹³.

Полугодовая деятельность кабинета Скоропадского получила четкую оценку в «Правде»: «Подхалимство перед германским империализмом, система предательств и провокаций в политике; грязь, биржевая спекуляция и безудержное обдувательство крестьянских масс в экономике — таков общий итог кратковременной работы Скоропадских и Кистяковских — этих калифов на час»⁹⁴.

Три месяца, с августа по ноябрь 1918 г., просуществовало так называемое Временное областное правительство Урала, в образовании и деятельности которого кадеты играли доминирующую роль.

С 1 августа в течение шести дней в Екатеринбурге заседала межпартийная комиссия по организации правительства, состоявшая из представителей уральских кадетов, народных социалистов, эсеров и меньшевиков и занимавшаяся разработкой программы будущего кабинета. В переговорах об организации власти активно участвовали французский и английский консулы Буаяр и Престон, глава французской миссии Гинэ, чешский представитель Рихтер.

Хотя мелкобуржуазные партии имели в комиссии шесть из восьми решающих голосов, фактическое руководство во всех основных вопросах принадлежало кадетам.

В результате достигнутого соглашения в состав правительства вошли кадеты П. В. Иванов (председатель Совета министров и министр торговли и промышленности), Л. А. Кроль (заместитель председателя Совета министров и министр финансов), эсер А. В. Прибылев (министр земледелия и государственного имущества), меньшевик П. В. Мурашев (министр труда), энес Н. В. Асейкин (министр внутренних дел) и два «беспартийных прогрессиста» — А. Е. Гутт (министр горных дел) и Н. Н. Глассон (министр юстиции)⁹⁵.

Главным действующим лицом в организации Временного областного правительства Урала явился Л. А. Кроль. Именно он вел переговоры о его образовании с Временным сибирским правительством. Последнее брало на себя обязательство способствовать «организации власти в Приуралье… путем передачи своей власти по всем делам (кроме затрагивающих ведомства: военное, путей сообщения, почт и телеграфов и иностранных Дел) в ведение Временного уральского правительства»⁹⁶.

Буржуазия на Урале, и прежде всего в Перми и Екатеринбурге, была очень сильна и по численности, и по степени организованности. Поэтому правительство стремилось «особенно сильно обеспечить правый фланг со стороны торгово-промышленников». Председателем Совета министров был сделан «кадет весьма умеренного толка» Иванов — председатель Екатеринбургского биржевого комитета, старый земский и городской гласный, он служил «порукой за правительство на правом фланге»⁹⁷.

Порука была надежная — Иванов зарекомендовал себя лютым врагом Советской власти с первых дней ее существования. На экстренном заседании городской думы 27 октября в связи с событиями в Петрограде он выступил с требованием объявить большевикам войну не на жизнь, а на смерть. «Для этого корниловца, — писала о нем пермская большевистская газета „Пролетарское знамя”, — ясно только одно: нужно изничтожить большевиков во что бы то ни стало»⁹⁸.

На первых порах Иванов отказался возглавить кабинет, но представители мелкобуржуазных партий обратились к нему с слезным прошением, в котором писали, что комиссия отрицает за ним «моральное право снятия кандидатуры на означенный выше пост», поскольку его отказ может сорвать образование правительства вообще⁹⁹. Так уральские «социалисты» молили буржуазию взять власть в свои руки.

Как только определился состав кабинета, Кроль и Иванов посетили начальника Екатеринбургского гарнизона полковника Голицына и предложили ему стать во главе военной части правительства Урала. Заведующим гражданской частью при начальнике гарнизона стал кадет Н. П. Чистосердов¹⁰⁰.

19 августа была принята правительственная декларация, выработанная на предварительных совещаниях. Почти все ее пункты: о необходимости продолжения империалистической войны, о воссоздании «единой и неделимой России», об ограничении демократических свобод в интересах создания твердой власти, о введении цензуры, повышении возрастного и имущественного цензов при выборах в Учредительное собрание, о восстановлении частного предпринимательства в области промышленности, торговли и финансов, привлечении в экономику иностранного капитала — были приняты в кадетской редакции.

Решающая роль кадетов в выработке правительственной платформы особенно наглядно выявилась при обсуждении аграрного вопроса. Резолюции по этому вопросу были единогласно приняты на заседании комиссии 8 августа, состоявшемся в отсутствие представителей партии «народной свободы». На другой день кадеты заставили комиссию пересмотреть соответствующий пункт платформы и добились его изменения в интересах бывших владельцев латифундий. В итоге частная земельная собственность подлежала полной реставрации¹⁰¹. Правда, по настоянию эсеров окончательное решение вопроса о земле откладывалось до Учредительного собрания¹⁰².

Возражения со стороны представителей мелкобуржуазных партий вызвало заявление Кроля о том, что Временное областное правительство Урала призвано решать главным образом вопросы административно-хозяйственного характера, а не заниматься законодательной деятельностью, составляющей прерогативу Учредительного собрания. Они настаивали на более широкой компетенции правительства для того, чтобы оно могло немедленно отменить реформы Советской власти, «затрагивающие интересы основной массы населения». С этой поправкой кадеты согласились. Однако при обсуждении вопроса о денационализации производства, когда мелкобуржуазные соглашатели попытались как-то ограничить власть крупного капитала, кадеты заявили, что не войдут в правительство, если оно не будет гарантировать немедленной и безоговорочной передачи предприятий в собственность бывшим владельцам. Соглашатели были вынуждены пойти на уступки, выговорив лишь условия, что в аренду государству будут переданы за справедливую оплату предприятия, владельцы которых отсутствуют.

Компромиссными были и другие пункты экономической программы: при сохранении 8-часового рабочего дня предусматривалось значительное увеличение норм выработки, заработная плата устанавливалась по соглашению рабочих с предпринимателями, свобода стачек сочеталась со свободой локаутов¹⁰³.

С самого начала существования правительства буржуазия Урала повела борьбу за интересы крупного капитала, оказывая грубый нажим на мелкобуржуазных соглашателей или действуя при помощи военщины.

Уже 10 сентября под ее давлением Совет министров принял специальную инструкцию в дополнение к соответствующим пунктам декларации по рабочему вопросу. Согласно инструкции, не допускалось вмешательство рабочих в управление предприятиями, упразднялся рабочий контроль, рабочие лишались права требовать смещения сотрудников администрации, нарушающих трудовое законодательство, и т.п. Широко применялась система локаутов. «Увольнение рабочих и служащих, — констатировала местная газета, — приняло массовый характер и отличается полным произволом»¹⁰⁴. Резко снизилась заработная плата. Росла безработица: из 205 предприятий Южно-Екатеринбургского горного округа к концу 1918 г. действовало 80¹⁰⁵. Практиковались увольнения или крупные штрафы не только за малую производительность, за брак, за опоздание, но и за не вовремя снятый картуз при встрече с администрацией, за малейшее проявление недовольства и т.д.¹⁰⁶

На Уральском торгово-промышленном съезде, состоявшемся в Екатеринбурге в октябре 1918 г., были приняты решения, направленные на полную реставрацию дореволюционного режима. Признав декреты Советской власти «не имевшими законной силы, а потому ничтожными», съезд потребовал немедленно возвратить прежним владельцам или их правомочным доверенным все промышленные предприятия со «всем движимым и недвижимым имуществом, а также леса, недра и земельные угодия»¹⁰⁷.

С такими же требованиями к правительству обратилось в начале октября совещание горнопромышленников Урала. Горнозаводчики настаивали на применении в Уральской области закона Временного сибирского правительства о денационализации земли. Осуществлялись эти требования при помощи военных властей, которые исключали из юрисдикции Временного областного правительства Урала и присоединяли к Сибири целые районы Урала — Челябинский, Златоустовский, Троицкий, а затем Камышловский, Шадринский и Ирбитский уезды¹⁰⁸.

Полным хозяином положения частный капитал стал в продовольственной сфере. Естественным следствием восстановления свободной торговли явился колоссальный скачок цен на хлеб и другие продукты. Жизненный уровень трудящихся масс резко снизился.

Правительство попыталось сдержать размах спекуляции, опубликовав в середине сентября постановление о хлебной торговле. Оно обязало продавать хлеб и другие продукты только организациям, зарегистрированным Главным управлением продовольствия (продажа разрешалась по вольным ценам, но не выше предельных норм, установленных правительством), однако эта мера вызвала негодующую отповедь со стороны Совета съездов представителей торговли и промышленности Урала, заявившего, что снабжение населения является исключительно частным делом, и потребовавшего упразднить регулирующие государственные органы. Спекуляция продолжала расти, а продовольственный кризис на Урале — обостряться¹⁰⁹.

И здесь, как во всех других районах, оккупированных белогвардейцами, воцарился произвол черносотенной военщины. Она бесцеремонно вмешивалась в дело государственного управления, не желала признавать никаких законов, распоряжалась продовольственными запасами, денежными средствами, жилым фондом, деятельностью городской и земской милиции, судебно-следственных учреждений.

На Урале был установлен режим жестокого террора. «Второй месяц граждане не могут избавиться от кошмара бесчисленных арестов, самосудов и расстрела без суда и следствия, — говорилось в протесте, обращенном к белогвардейским властям меньшевистско-эсеровским областным бюро профессиональных союзов Урала. — Город Екатеринбург превращен в одну сплошную тюрьму: заполнены почти все здания в большинстве невинно арестованными»¹¹⁰.

Такова была обстановка на Урале в период правления возглавлявшегося кадетами Временного областного правительства¹¹¹.

Те же тенденции, что и на Урале, отчетливо обнаруживаются в развитии событий на Севере.

В Архангельске группа местных кадетов, «объединявшая деловую интеллигенцию с купечеством» и издававшая газету «Русский Север», была весьма влиятельна¹¹². Как указывалось выше, кадеты П. Ю. Зубов и Н. А. Старцев вошли в состав Верховного управления Северной области, большинство которого составляли представители мелкобуржуазных партий во главе с Н. В. Чайковским.

В ночь на 6 сентября 1918 г. в Архангельске был совершен переворот с целью установления военной диктатуры. Руководивший переворотом английский агент Г. Е. Чаплин, главнокомандующий белогвардейскими частями в Северной области, вспоминал впоследствии, что в течение второй половины августа он «неоднократно совещался» с кадетом Старцевым «по вопросу о замене правительства»¹¹³.

Любопытно письмо Старцева, в котором он указывает, что был членом Национального союза и категорически отвергает предположение о его принадлежности к Союзу возрождения России. «Там были социалисты, а эту породу человечества я сильно не перевариваю»¹¹⁴. После переворота Старцев был назначен «начальником по гражданской части Северной области»¹¹⁵.

«Правда» в связи с событиями в Архангельске писала: «В наше время невозможна никакая промежуточная власть, сейчас речь может идти либо о диктатуре буржуазии над пролетариатом, либо о диктатуре пролетариата над буржуазией»¹¹⁶.

Временное правительство Северной области, созданное после переворота по указке англичан и по согласованию с верхушкой архангельской торгово-промышленной буржуазии, было по существу кадетским. Кабинет состоял из шести человек. Номинально возглавлявший его Н. В. Чайковский вскоре уехал за границу, оставив своим заместителем П. Ю. Зубова, который «легко объединял около себя членов правительства»¹¹⁷. Среди них трое из пяти были кадетами и состояли в Национальном союзе: П. Ю. Зубов — секретарь Временного правительства Северной Области и заведующий отделом народного образования; С. Н. Городецкий, бывший председатель царского окружного суда, — заведующий отделом юстиции; Н. В. Мефодиев, врач по профессии, — заведующий отделами торговли, промышленности и продовольствия¹¹⁸. Кандидатуры всех троих были утверждены и одобрены послом США Д. Фрэнсисом, находившимся в то время в Вологде¹¹⁹.

В декларации вновь сформированного правительства от 28 сентября 1918 г. возвещалось, что его «программой… в первую очередь ставится воссоздание русской армии и продвижение ее вперед во что бы то ни стало». «Временное правительство возникает, — говорилось в том же документе… — при полном преобладании общесоюзнических задач над местными»¹²⁰. Этот тезис проводился в жизнь, как мы увидим, в буквальном смысле слова.

«Фактически полным хозяином края, — писал впоследствии белогвардейский генерал В. В. Марушевский, — был британской службы генерал Мейнард, который командовал всеми оккупационными силами союзников»¹²¹. Даже в расходовании бюджетных средств правительство отчитывалось перед интервентами¹²². С ведома и при попустительстве Временного правительства Северной области интервенты, хищнически вывозя лес, пушнину, сырье, осуществляли неприкрытый экономический грабеж края вплоть до своего ухода оттуда в октябре 1919 г.¹²³ Сошлемся лишь на один документ — доклад управляющего отделами финансов, торговли и промышленности, сменившего на этом посту Мефодиева.

«В первые же месяцы своего прихода, — говорилось в этом документе, — союзные представители… приняли все меры к тому, чтобы как можно скорее исчерпать запасы находящихся в области экспортных товаров, что им и удалось при полном содействии управления по делам внешней торговли». Управление установило «какую-то вакханалию вывоза по совершенно фиктивным компенсационным распискам, откладывающим расчет на совершенно неопределенное время, причинило области неисчислимый вред».

В докладе было подсчитано, что менее чем за полтора года пребывания на Севере англичане вывезли 1532 тыс. пудов льна, кудели, смолы, марганцевой руды, пеньки, пакли и других товаров на общую сумму свыше 2 млн., французы вывезли товаров более чем на 800 тыс. и американцы — более чем на 600 тыс. ф. ст. Только один английский лесопромышленник Смит вывез из Архангельска леса на 200 тыс. ф. ст.¹²⁴ Общий материальный ущерб, нанесенный интервентами Архангельской губернии, составил более миллиарда золотых рублей¹²⁵.

Чтобы убедиться в антинародности внутренней политики Временного правительства Северной области, достаточно вспомнить о ее полном подчинении диктату союзного командования, осуществлявшего политику жесточайшего террора. По требованию интервентов в Северной области были введены военно-полевые суды, вершившие расправу над населением. В период господства белогвардейского режима в тюрьме или концлагере побывал каждый шестой житель Северной области, каждый четвертый был убит. Существовали специальные лагеря смерти на реке Иоканге, на острове Мудьюг, на Торосозере, в Александровском. Архангельская губернская тюрьма была переполнена. В 20-местные камеры набивали по 50–60 человек. По ночам в тюрьме заседал военный суд, выносивший, как правило, смертные приговоры¹²⁶.

Неудивительно, что, даже по признанию местных жителей, сотрудничавших с Временным правительством Северной области, чувствовалась «вражда между властью и населением». «Масса… — констатировали они, — уходит к большевизму»¹²⁷.

Крайняя реакционность буржуазных белогвардейских правительств, в которых кадеты принимали активное участие, была закономерна и исторически обусловлена. «Ни для кого не секрет, — подчеркивала „Правда”, — что в теперешней исторической полосе кадеты, представляющие финансовый капитал, должны были неизбежно выкинуть за борт всякие намеки на какой бы то ни было демократизм. Запуганные до смерти диктатурой пролетариата, при своей победе они могут осуществить только кровавую диктатуру буржуазии, которая отшвыривает, как грехи молодости, все и всякие заигрывания с демократизмом»¹²⁸.

Жесткий курс кадетов на военно-террористическую буржуазную диктатуру определил их отношение к исходу так называемого Уфимского государственного совещания, проходившего с 8 по 23 сентября 1918 г.

На совещании в Уфе во исполнение соглашения Национального центра и Союза возрождения России было избрано Всероссийское временное правительство — Директория. Но состояла она не из трех, а из пяти членов: из них два правых эсера — Н. Д. Авксентьев и В. М. Зензинов (избранный заместителем отсутствовавшего Н. В. Чайковского), известный сибирский деятель П. В. Вологодский (заместитель — профессор из Сибири В. В. Сапожников), кадет В. А. Виноградов (избранный заместителем отсутствовавшего Н. И. Астрова) и, наконец, генерал В. Г. Болдырев вместо генерала М. В. Алексеева (последний фигурировал в качестве его заместителя). Эта замена оказалась полной неожиданностью для кадетов. Болдырев был близок к эсерам и являлся членом Союза возрождения России. В беседе с представителями Национального центра весной 1918 г. он, по утверждению М. М. Федорова, изъявил полную готовность подчиниться авторитету генерала Алексеева¹²⁹.

Однако основным спорным вопросом на совещании в Уфе, по свидетельству Авксентьева, «была не программа власти, не форма ее и даже не состав Директории, а вопрос об Уч[редительном] собр[ании]»¹³⁰. Меньшевики и эсеры требовали, чтобы Директория была ответственна перед съездом членов Учредительного собрания. Буржуазия во главе с кадетами настаивала на том, чтобы Учредительное собрание первого созыва вообще было забыто. В итоге Директория признала Учредительное собрание старого созыва и обязалась передать ему власть 1 января 1919 г., если к тому времени соберется кворум.

В советской историографии прочно утвердилась точка зрения, согласно которой на Уфимском совещании победу одержала «буржуазная реакция» во главе с кадетами. Так считают, например, В. В. Гармиза, К. В. Гусев, Г. З. Иоффе¹³¹. Д. Л. Голинков называет Директорию «буржуазно-кадетским правительством»¹³². В результате образования Директории, пишет Л. М. Спирин, эсеры оказались в меньшинстве. Про них говорили, что они «проуфили»¹³³.

Думается, что такая точка зрения отражает ситуацию, сложившуюся в результате создания Директории, не полностью. Эсеро-меньшевистская часть Уфимского совещания действительно пошла на значительные уступки буржуазным делегатам. Об этом подробно рассказывается в работах В. В. Гармизы, Л. М. Спирина, К. В. Гусева, Г. З. Иоффе. Однако буржуазия в лице ее главных идеологов — руководства кадетской партии и Национального центра — отнеслась к образованной на совещании власти в высшей степени отрицательно. Целесообразно, по нашему мнению, подробно остановиться на этом вопросе, поскольку с ним связана одна из важнейших проблем рассматриваемой темы — проблема отношения кадетской партии к конструкции власти.

Начнем с того, что под «Актом об образовании Всероссийской верховной власти» стоят подписи всего трех членов партии «народной свободы»: Л. А. Кроля, являвшегося посланцем Союза возрождения России, и двух провинциальных кадетов — А. И. Коробова и А. П. Мельгунова. Ни один из них непосредственно не был облечен полномочиями кадетского ЦК или Национального центра¹³⁴.

По словам Милюкова, первоначально предполагалось, что в совещании будут участвовать он сам, Астров, Волков и Степанов¹³⁵. Однако никто из руководителей Национального центра и кадетской партии в Уфу не приехал. Официальные полномочия представлять обе эти организации получил Пепеляев. 20 августа в Челябинске он при встрече с приехавшим на месяц раньше из Москвы Кролем сообщил, что «ЦК совершенно определенно стал на точку зрения, что вне диктатуры никакого выхода нет и что в этом направлении и должны быть приложены все усилия». Итак, директива ЦК и Национального центра, привезенная Пепеляевым из Москвы, была краткой и вполне однозначной — диктатура! Не приходится удивляться поэтому, что Пепеляев предпочел уклониться от участия в уфимском соглашении. Накануне совещания Кроль получил от него телеграмму, что он захворал, приехать не может и просит принять на себя «представительство ЦК». Много позднее, чуть не через год, Кролю передали со слов Пепеляева, что он умышленно не поехал в Уфу, чтобы «иметь руки развязанными».

Имела значение и собственная позиция Пепеляева. С давних пор он находился на крайнем правом крыле кадетской партии. Назначенный Временным правительством в 1917 г. комиссаром Кронштадтской крепости, Пепеляев был арестован матросами, просидел две недели в каземате. «Правый до этого, он вышел из Кронштадта архиправым», — писал о Пепеляеве Кроль и при этом особо подчеркивал, что, хотя тот был членом не только Национального центра, но и Союза возрождения России, социалистов любой разновидности он ненавидел не меньше, чем большевиков¹³⁶.

На Уфимском совещании Кроль заявил: ЦК кадетской партии считает, что «наилучшей формой правления была бы временная единоличная верховная власть», но поскольку «на фоне нашей революции не явилось ни одного человека, которому вся страна, вся нация могла бы доверить» такую власть, «приходится поневоле мириться с менее совершенной формой в виде Директории»¹³⁷.

Следует отметить, что во время работы государственного совещания в Уфе был сформирован возглавлявшийся Белоруссовым (Белецким) Центральный комитет Национального союза; он ратовал за единоличную диктатуру¹³⁸.

Когда Национальный центр в Екатеринодаре получил первые, далеко не полные официальные известия о создании Директории, он тут же разослал всем своим отделениям циркуляр, где подчеркивал, что признает ее только частью будущей всероссийской власти, и высказывал «совершенно отрицательное отношение к установленной в Уфе роли Учредительного собрания»¹³⁹.

Милюков, узнав о решениях Уфимского совещания по поводу Учредительного собрания заявил, что он решительно возражает против народного «волеизъявления». Эта формула, прокламировал он, — «обман и лицемерие», ошибочность идеи «неограниченного народовластия» доказана «уроком революции». Он считал, что о способе создания власти в России «говорить не надо», поскольку определение этого способа «предрешает форму правления», а уж о ней и вовсе следует молчать. В ответ на возражение Винавера: «Тогда уже нужно говорить открыто о монархии» — Милюков категорически заявил: «И говорят. Нельзя играть в жмурки»¹⁴⁰. Позицию Милюкова полностью поддержали киевские кадеты¹⁴¹.

В защиту военной диктатуры, отвергая какое-либо сотрудничество с «социалистами», выступали кадетские организации на Волге, в Сибири и на Дальнем Востоке¹⁴². В. Н. Пепеляев об итогах Уфимского совещания записал в дневнике следующее: «Узнал, что в Уфе образована Директория из 5 членов, обязавшаяся «содействовать съезду членов Учредительного собрания в скорейшем созыве Учредительного собрания». Итак, государственные элементы пошли в социалистическую Каноссу. Соглашение с привидением заключено»¹⁴³. 29 октября в Омске состоялось объединенное заседание городского комитета партии «народной свободы» с переместившимися сюда комитетами Симбирска, Уфы, Самары. Выступавший с докладом лидер омских кадетов В. А. Жардецкий заявил: «Наши делегаты в Уфе — предатели и изменники. Они дали Директорию абсолютно неприемлемую»¹⁴⁴.

Кадеты проявили редкое единодушие в негативном отношении к Уфимскому совещанию. Об этом как нельзя более ярко свидетельствуют письма кадетских лидеров к В. А. Виноградову, принявшему в качестве заместителя Астрова пост одного из пяти директоров.

В некоторых работах Виноградов характеризуется как «беспартийный»¹⁴⁵. В действительности этот известный сибирский адвокат являлся членом ЦК партии «народной свободы», принадлежал к ее левому крылу, выступавшему за сотрудничество с мелкобуржуазными соглашателями. В 1917 г. он был близок к наиболее решительному представителю этого направления Н. В. Некрасову, заместителем которого являлся в министерстве путей сообщения первого состава Временного правительства. Никакой активной роли в Директории Виноградов не играл.

Адресованные ему письма проливают свет и на вопрос о партийной принадлежности другого члена Директории — П. В. Вологодского, который во многих работах предположительно, а чаще безоговорочно назван кадетом. Однако приводимые ниже письма убедительно свидетельствуют о том, что руководство партии «народной свободы» никоим образом к ней его не причисляло. Объяснить это неосведомленностью едва ли возможно, тем более что ни в архивных документах Восточного отдела ЦК партии «народной свободы», ни в дневнике В. Н. Пепеляева, ни в мемуарах Л. А. Кроля и Г. К. Гинса¹⁴⁶ (т.е. кадетов непосредственно участвовавших в событиях в Сибири) нет никаких указаний на причастность Вологодского к кадетской партии.

Приведем несколько выдержек из писем кадетских лидеров, касающихся итогов Уфимского совещания.

В. А. Степанов — В. А. Виноградову, 3 ноября 1918 г. (из Екатеринодара в Омск)¹⁴⁷.

«…получив первые известия о том заведении, которое именуется Всероссийским правительством… мы все… отнеслись к этому государственному образованию в высшей степени сдержанно… То, что было известно, повергло нас в величайшее смущение:

1) вместо трехчленной Директории с Алексеевым во главе и двумя содиректорами — одним социалистом и одним несоциалистом — получилась комбинация: 1 к.-д., 3 социалиста + генерал Болдырев.

2) ген[ерал] Алексеев — заместитель к Болдыреву!!! Мягко выражаясь, это неосторожно, ибо le ridicul tue (смешное убивает. — Н. Д.). Объяснение, что Алексеева не было налицо, — неудовлетворительно, ибо и Астрова, и Чайковского налицо не было, однако их не избрали заместителями к тем, кто оказался под рукой.

3) самое главное. Кучка черновских эсеров, которая именует себя Всероссийским учредительным собранием, по полученным сведениям, играла какую-то существенную роль при создании Директории. Между тем основной пункт соглашения с левыми заключался в абсолютном непризнании старой учредилки, этого не то что непогребенного трупа, а ноги от трупа в каком бы то ни было виде, в какой бы то ни было роли. На основании этих сведений мы решительно не могли признать Директорию Всероссийским правительством, но не исключали возможности контакта и соглашений. Но то, что мы знаем теперь, т.е. обстоятельства, принятые Всероссийским правительством перед черновской учредилкой, исключают для нас всякую возможность вообще считаться с этой лавочкой и делается абсолютно непонятным твое в ней участие. Говоря — мы, я имею в виду единогласное и единодушное мнение Центрального Комитета, всех наличных к.-д. организаций и вполне в этом отношении держащуюся на сей предмет этих же взглядов Добровольческую армию.

… С радостью узнали, что В. Н. Пепеляев уклонился от участия в Уфимском гос[ударственном] совещании и что там были только Кроль и какой-то Коробов, никем не уполномоченные. Это, однако, не помешало этим шулерам-социалистам заявить, что Директория создана при участии ЦК партии народной свободы. Ты — член ЦК. Твое участие тяжелым камнем ложится на ответственность партии».

Н. И. Астров — В. Н. Пепеляеву, 3 ноября 1918 г. (из Екатеринодара в Омск)¹⁴⁸.

«…здешние газеты печатают отчеты о заседании Уфимского совещания. Отчеты эти дают убийственную картину попытки воскрешения недохороненного трупа, даже не всего трупа, а его случайного куска… Общее отношение общественных элементов Юга… — с полным недоумением относятся к реставрации старого Учредительного собрания… Я приму избрание лишь в том случае, если Вы мне дадите материалы и данные, чтобы я мог убедиться и убедить моих друзей, что я должен в интересах дела идти на эту заведомо гнилую комбинацию».

В тот же день и почти в тех же выражениях Астров написал другому члену Директории — генералу Болдыреву¹⁴⁹. Характерно, что как раз тогда, когда составлялись эти письма, Пепеляев, не получив еще указаний из Екатеринодара, в беседе с П. В. Вологодским «изложил свои предположения об Астрове: он давал согласие не на ту комбинацию, что сложилась в Уфе. Он не согласился бы на уфимские условия. Убежден, что Астров поставит условия гарантии несозыва [Учредительного собрания]»¹⁵⁰.

Н. И. Астров — В. А. Виноградову, 18 ноября 1918 г. (из Екатеринодара в Омск)¹⁵¹.

«Вчера члены ЦК, находящиеся в Екатеринодаре (Винавер, Долгоруков, Панина, Степанов, Соколов и я), признали, что я не должен вступать в состав правительства, долженствующего к январю предстать перед осколком Учредительного собрания старого созыва и имеющего сложить всю полноту власти к ногам кучки эсеров с Черновым во главе. Правительство это не может быть признано Всероссийским и члены партии к.-д. не должны создавать иллюзии, что комбинация эта отвечает интересам России… Члены ЦК рекомендуют Вам выйти из состава правительства, если оно объявляет себя Всероссийским и если оно признает себя ответственным перед Учредительным собранием старого созыва… [Необходимо] повести настойчивую работу по объединению военных сил и согласованию их действий… Вам, Пепеляеву и Бородину нужно взять на себя эту работу. Угрозой ухода добивайтесь образования власти не в эсеровско-партийном духе, а в такой конструкции, которая могла бы быть принята и теми кругами, которые… с негодованием отвергают восстановление недохороненного трупа. Этот труп нужно, может быть, почетно схоронить, а не танцевать перед ним».

Знаменательно, что в тот самый день, когда в Екатеринодаре сочинялось это гневно-категорическое послание, за тысячи верст, в Омске, как раз и совершались «похороны» (правда, далеко не почетные) недолговечной эсеровской Директории. Именно потому столь важен вопрос об отношении кадетов к уфимской комбинации, что без ответа на него совершенно неясен смысл их участия в колчаковском перевороте 18 ноября 1918 г.

Итак, как видим, кадеты, не сговариваясь, в разных концах страны восприняли весть об уфимском соглашении совершенно одинаково. Их реакция не оставляет сомнений в том, что это соглашение расценивалось ими отнюдь не как победа над «социалистической» частью совещания, но как в корне неприемлемая для них комбинация.

Казалось бы, причина, по которой кадеты отказались от коалиционной власти, лежит на поверхности — это нарушение «социалистами» условий достигнутого в Москве, соглашения. Между прочим, любопытна реакция на уфимские события председателя Союза возрождения России В. А. Мякотина: «Сегодня я прочел в „Одесском листке” Ваше письмо с отказом от вступления в Уфимскую директорию, — писал он Астрову. — Я вполне понимаю этот отказ и ничего не могу возразить против мотивировки его. В Уфе несомненно было нарушено московское соглашение… В этом вопросе я стою на позиции, очень близкой к Вашей»¹⁵².

Но только ли в этом дело? В архиве сохранился документ, раскрывающий более глубокие мотивы нового кадетского «антилевого» настроения. Это письмо Н. И. Астрова члену кадетского ЦК, бывшему министру Временного правительства П. П. Юреневу. «Не подлежит сомнению, — говорится в нем, — что теперь… наше положение в отношении к социалистам должно в значительной мере измениться… Теперь блок с ними вовсе не так бесспорен, как это было раньше… В вопросах строительства власти и для разрешения всех основных политических и социальных вопросов они неизбежно создадут так называемое государственное совещание, которое будет сплошь и исключительно из социалистов. При чем тут к.-д.? Ведь именно теперь наступает время указать на различие между демократизмом и социализмом… Наступило время поставить господам социалистам, организующим демократическое мнение, вопрос об отношении их к собственности и сказать им, что демократизм социалистический не совпадает с демократизмом кадетским и наше участие в этих хитросплетениях должно быть окончено… Наступило время дать ответ на хотя бы некоторые, наиболее острые вопросы. Дать один ответ с ними мы не можем, ибо миросозерцания наши совершенно различны… Они могут только вредить… Пускай они отмирают сами. Их роль в России кончена…»¹⁵³.

Следует особенно подчеркнуть, что эти слова принадлежат человеку, считавшемуся в кадетской партии «левым» и прежде всегда выступавшему за единение с мелкобуржуазными соглашателями. Теперь такое единение представлялось бесцельным — и в том случае, если «социалисты» будут гнуть свою линию и если они поплетутся на поводу у партии «народной свободы». «Опыт революции показал, — говорил по этому поводу Милюков в ноябре 1918 г., — что по мере того как социалисты, становясь ближе к власти, начинали обнаруживать чутье действительности и отказываться от тех или иных иллюзий (т.е. шли на поводу у кадетов. — Н. Д.), они неизбежно утрачивали свое влияние и авторитет в массах»¹⁵⁴.

Руководящие круги Антанты пытались сцементировать контрреволюционный лагерь в России. Одна из таких попыток была предпринята на совещании в Яссах 14–23 ноября 1918 г., созванном для определения путей дальнейшей борьбы против Советской власти и «для выяснения вопроса о пожеланиях антибольшевистской России» в отношении «способа помощи со стороны союзников»¹⁵⁵.

В так называемой ясской делегации участвовали три основных политических течения российской контрреволюции: правое (монархистско-помещичьи круги), «центрально-кадетское» и левое (Союз возрождения России). От партии «народной свободы» в делегацию вошли П. Н. Милюков, М. М. Федоров, М. В. Брайкевич — бывший товарищ министра торговли и промышленности Временного правительства — и крупный промышленник С. Н. Третьяков — бывший министр Временного правительства в последнем его составе¹⁵⁶.

Милюков, как и другие члены Ясской делегации, получил «личные» приглашения на совещание от французского посла в Румынии Д. Сент-Олера и английского — Д. Барклая. По словам Милюкова, Сент-Олер заявил: «У Милюкова так много заслуг перед союзниками, что на последнее отступление (немецкую ориентацию. — Н. Д.) мы смотрим как на отдельный эпизод, отошедший уже в прошлое… Если никто не приедет, но Милюков приедет, то наша цель будет достигнута».

Свою цель на совещании Милюков, отправляясь в Яссы, сформулировал так: доказать, что «создать власть, нужную для России», можно, только если «восторжествует монархия». Он намеревался «убедить в этом союзников без лишних тяжелых опытов», уговорить их, что «нельзя давать монополию власти уфимским эсерам»¹⁵⁷. Эта линия была полностью выдержана на Ясском совещании как Милюковым, так и председателем Национального центра Федоровым (оба они не только играли первую скрипку в кадетской части делегации, но и вообще наиболее активно участвовали в переговорах).

Как утверждал Федоров, «согласно основному течению народной мысли (!) в России будет создана конституционная монархия» как «наиболее вероятная форма государственного устройства». Правда, возникали опасения, что правительства Англии и Франции «очень склонны оглядываться на избирателей» и потому не пойдут на водворение в России монархического строя с помощью диктатуры, но на это Милюков решительно заявил: союзники «не только реалисты, но иногда даже циники в политике… Они сделают все, что диктуется обстановкой, и только, может быть, потребуют известной демократической декорации. Однако с точки зрения политической честности надо сказать им, что декорации эти неуместны и что, принимая сущность, надо принимать и формы».

«Диктатура не только возможна, — уверял Милюков, — она уже существует… Мы находим высший вид диктатуры в лице Добровольческой армии». Кадеты настаивали, чтобы при решении вопроса о всероссийской власти именно руководству Добровольческой армии союзники отдали предпочтение перед Уфимской директорией.

В этом их полностью поддерживали принимавший участие в ясских переговорах представитель промышленных кругов В. П. Рябушинский (заявивший: «для подавления анархии не годится коллектив, чему примером служит Временное правительство»), а также делегаты совещания от монархистско-помещичьих кругов В. И. Гурко и Н. Н. Шебеко. Последние предлагали назначить на пост главнокомандующего великого князя Николая Николаевича. Федоров возражал против этой кандидатуры, но исключительно на том основании, что диктатор должен будет «предъявить значительную степень суровой беспощадности, от коих следовало бы уберечь всякое лицо, связанное с династией».

Милюков особенно подчеркивал необходимость «суровости» и «беспощадности» диктаторской власти, ибо «когда пролагаются широкие исторические просеки, нет времени думать о деталях». Кадеты настаивали на кандидатуре «готового диктатора» генерала Деникина. Милюков уговаривал участников совещания остановить выбор на этой «уже возникшей власти». «Нам остается ее поддержать, — призывал он, — и надлежащим образом обставить»¹⁵⁸.

Итак, на Ясском совещании устами экс-лидера кадетской партии и председателя ее руководящего ядра — Национального центра — было четко и недвусмысленно сформулировано политическое кредо кадетов: программа-максимум — конституционная монархия (не исключая романовскую); программа-минимум — «беспощадная» военная диктатура.

Поскольку представители Союза возрождения России отстаивали приоритет коллегиального правительства, участники ясских переговоров не смогли достичь единодушия в вопросе об организации власти в России.

Однако они пришли к полному согласию, признав необходимость просить дальнейшего расширения интервенции против Советской Республики. Для непосредственных сношений с союзниками по поводу присылки войск и участия России в мирных переговорах между Германией и Антантой ясская делегация выделила шесть представителей — по два от каждого из участвовавших в ней политических течений.

От кадетов в делегацию вошли Милюков и Третьяков. Шесть посланцев «объединенного фронта русских политических партий» были уполномочены предъявить в Париже требование, чтобы 150-тысячное союзное войско, уже находившееся на Балканах, заняло «германские посты на Юге России» и тем самым устроило заслон для создания на этой территории «собственной национальной армии»¹⁵⁹.

Отношение кадетских лидеров к итогам Уфимского совещания, их бескомпромиссная позиция в Яссах подтверждают неуклонное стремление руководства партии «народной свободы» и Национального центра к жесткой военной диктатуре. Подобный курс проводился кадетами во всех центрах белогвардейского движения.

Реакционный характер поддерживавшихся кадетской партией диктаторских режимов, вызывавших сильнейшую ненависть к ним со стороны народных масс, настолько очевиден, что его не решаются отрицать ни главный кадетский историограф гражданской войны Милюков, ни большинство современных буржуазных исследователей этой проблемы. Они признают, что кадетская партия, вынужденная выступать в единой упряжке с черносотенно-помещичьим офицерством, не имела сил противостоять его реакционным тенденциям, но уверяют, что она жертвовала своими «гуманными», «справедливыми» принципами поневоле и если бы имела возможность провести эти принципы в жизнь, основанный на них режим полностью соответствовал бы тем идеалам свободы и демократии, в верности которым неизменно клялись кадеты. На этих утверждениях основана легенда о «кадетском эксперименте» в Крыму, воплотившем в себе «лучшие либеральные традиции». Наиболее подробно эта легенда изложена в книге У. Г. Розенберга «Либералы в русской революции»¹⁶⁰.

В советской историографии создание и деятельность крымского правительства получили отражение лишь в самых общих чертах. Между тем имеются интересные материалы (как архивные, так и опубликованные), доказывающие полную несостоятельность упомянутой выше легенды.

Известно, что с 1905 г. в Крыму действовали три кадетские организации — в Ялте, Симферополе и Севастополе. В них входили представители местной буржуазии и буржуазной интеллигенции. Сколько-нибудь серьезной опоры в массах крымские кадеты не имели и на выборах в Учредительное собрание получили лишь 7% голосов¹⁶¹. Однако они поддерживали тесные контакты с земскими кругами, пользовались значительным влиянием в сфере местного управления. Член земской управы кадет Н. Н. Богданов был назначен Временным правительством комиссаром Таврической губернии.

Связь кадетских групп с земцами стала еще теснее после установления в Крыму Советской власти. Теперь их объединяла общая ненависть к большевикам, к диктатуре пролетариата, в борьбе против которых они готовы были блокироваться с любыми силами. Поэтому, когда в апреле 1918 г. Крым был захвачен германскими войсками, местные кадеты с готовностью приняли германскую «ориентацию».

Один из кадетских лидеров, В. Д. Набоков, бежавший в декабре 1917 г. из Петрограда и оставшийся в Крыму, изобрел целую «историческую» концепцию, чтобы прикрыть, замаскировать изменническую сущность коллаборационистской политики крымских кадетов. По его словам, партия «народной свободы» должна была сотрудничать с немцами, поскольку русские «стали культурными европейцами только благодаря немцам. Наша наука, наша технология, наша философия — результат немецкого влияния, — утверждал он, — даже экономически мы связаны с Германией, а не с Англией или Францией»¹⁶².

Весной 1918 г. в Крыму оказалось несколько членов кадетского ЦК. Помимо Набокова, сюда перебрались М. М. Винавер и В. А. Оболенский (последний до 1917 г. несколько лет жил в Симферополе). Еще с дооктябрьских времен в Гаспре поселился уже упоминавшийся кадетский патриарх И. И. Петрункевич. Вкупе с местными кадетскими руководителями — Н. Н. Богдановым, редактором газеты «Таврический голос» Д. С. Пасмаником, бывшим депутатом I Думы и членом Государственного совета Крымом (псевдоним С. С. Неймана) — они составили влиятельную и авторитетную в крымских буржуазных кругах группу. В апреле 1918 г. председателем губернской земской управы был избран Оболенский.

Неудивительно, что при образовании в Крыму угодного германскому командованию правительства встал вопрос об участии в нем кадетов.

Первоначально немецкий генерал Кош поручил сформировать кабинет лидеру татарских националистов в Крыму Джаферу Сеидамету (Сеидаметову). Кадеты после длительных переговоров отказались от министерских портфелей. Розенберг изображает дело таким образом, будто это решение диктовалось «высокими принципами». «Таким образом, — пишет Розенберг, — они избегли какой-либо идентификации с германской администрацией и вместе с тем продемонстрировали своим партийным коллегам в Киеве (вошедшим в правительство Скоропадского. — Н. Д.) альтернативу открытому коллаборационизму»¹⁶³.

«В отличие от своих коллег в Киеве, — подчеркивает американский буржуазный историк, — крымские кадеты выдвинули программу собственных требований, направленных на то, чтобы ограничить татарское влияние и помешать крымскому сепаратизму»¹⁶⁴.

Содержание этих требований находим в воспоминаниях В. А. Оболенского. Они состояли из трех пунктов: 1) «Крым не является самостоятельным государством, это лишь часть России»; 2) «правительство должно отказаться от дипломатических отношений с иностранными государствами»; 3) во главе правительства может стоять «лицо по взаимному соглашению, но только не Сеидаметов», не внушавший кадетам «никакого доверия»¹⁶⁵.

Два первых пункта, как выяснилось впоследствии, не имели важного значения. Оба они были нарушены кадетами, когда те сформировали собственное правительство в Крыму.

В марте 1919 г. на совещании членов ЦК партии «народной свободы» те самые крымские кадеты, которые год назад «принципиально» возражали против государственной самостоятельности Крыма, упорно отстаивали независимость краевых образований¹⁶⁶. Те самые крымские кадеты, которые отрицали право крымского правительства на установление дипломатических отношений с другими государствами, придя к власти, первым делом создали министерство внешних сношений. Возглавлявший его Винавер вступил в непосредственный контакт с командованием прибывшей в Крым союзнической эскадры, всячески стремясь делать «большую политику». Решающим являлся третий пункт. Вопрос заключался в том, кто будет играть главенствующую роль в кабинете. В «Записках» крупного крымского помещика и общественного деятеля В. С. Налбандова, участвовавшего в переговорах с Сеидаметом, говорится: «…был момент, когда казалось, что все трения улажены», в кабинет должны были войти «от к.-д. — Крым, Келлер (крымский кадет. — Н. Д.) и Набоков или кн. Оболенский»¹⁸⁷.

16 июня 1918 г. в московской кадетской газете «Свобода России» было помещено сообщение из Крыма: «Партия народной свободы выделила из своей среды делегацию для переговоров с Д. Сеидаметом. Делегация указала последнему, что соглашение… может состояться, но, ввиду целого ряда обстоятельств, желателен отказ его, Д. Сеидамета, от звания премьера будущего правительства». Вскоре переговоры с Сеидаметом прекратились, поскольку германское командование подобрало другого главу кабинета — генерала Сулеймана Сулькевича.

По поводу дальнейших событий Розенберг пишет следующее: в начале осени 1918 г. все мысли находившихся в Крыму кадетских лидеров сосредоточились на том, чтобы заменить «германскую марионетку» генерала Сулькевича другой, пользующейся поддержкой местного населения администрацией «по их собственному выбору». И хотя немецкие оккупационные власти «игнорировали требование земства убрать Сулькевича», кадеты заняли в Крыму такую позицию, которая позволяла им «оказывать влияние на развитие событий».

Одной из главных задач для кадетов, подчеркивает Розенберг, было помешать Сулькевичу сохранить свою власть после ухода немцев из Крыма, и они эту задачу выполнили. В программном заявлении крымского кадетского правительства при его образовании в качестве одного из главных принципов провозглашалась «абсолютная политическая независимость» Крыма. Таким образом, пишет Розенберг, правительство хотело продемонстрировать, что оно «не потерпит вмешательства со стороны германских властей»¹⁶⁸.

О том, какова была ситуация на самом деле, можно узнать из воспоминаний В. А. Оболенского и мемуаров В. Д. Набокова «Крым в 1918–1919 гг.».

После известия о революции в Германии, пишет Оболенский, было созвано совещание земских гласных, «которое решило уже прямо обратиться к немцам с просьбой устранить от власти правительство Сулькевича и дать возможность земству сформировать свое». Во главе нового правительства решено было поставить уже упоминавшегося С. С. Крыма.

Такой выбор определялся расчетом на его популярность среди местного населения в качестве председателя Таврического губернского земского собрания (расчет этот, кстати, впоследствии не оправдался — именно на Крыме, как ни на ком другом, сосредоточилась ненависть масс, и прежде всего татарских слоев). В ответ на просьбу земских гласных начальник штаба немецких войск фон Энгелин пригласил Оболенского и Крыма на беседу. Поскольку кадеты полагали неудобным для будущего главы правительства являться по вызову в штаб германского командования, свидание было устроено на частной квартире¹⁶⁹.

О результатах переговоров Крым рассказал своим однопартийцам 17 октября 1918 г. в Ялте на квартире Н. Н. Богданова, где вместе с местными кадетскими лидерами собрались находившиеся в то время в Ялте члены кадетского ЦК Петрункевич, Панина, Винавер, Тесленко и Набоков.

Как сообщил Крым, фон Энгелин обещал, что если земское совещание выскажется против Сулькевича, «он будет тотчас устранен», а власть передана избранному совещанием правительству во главе с кадетами. В ответ Крым изложил условия, на которых кадеты согласны принять власть: уход Сулькевича и изображение дела таким образом, что «власть берется не от немцев».

Выслушав рассказ Крыма, кадетский синклит «вполне одобрил эту постановку вопроса». Одновременно «признано было, что до организации собственной военной силы придется иметь дело с немцами и опираться на них»¹⁷⁰. И это притом, что на совещании в Гаспре те же самые люди приняли, как мы видели, твердое решение «занять определенную позицию друзей и союзников Англии и Франции»!

Таким образом, «высокие принципы», обусловившие якобы отказ кадетов от участия в опекаемом немцами правительстве, на поверку обернулись пустыми словесами.

14 ноября 1918 г. губернская земская управа получила уведомление от германского командования о том, что оно отстраняет генерала Сулькевича от власти и предоставляет право губернскому земству образовать свое правительство¹⁷¹. Так обнаруживается явная несостоятельность легенды, по которой кадеты «не терпели вмешательства немецких властей» и «влияли на развитие событий», «свергая» вопреки воле германского командования его марионетку — Сулькевича.

15 ноября было сформировано новое правительство, состав которого был намечен ранее на заседании находившихся тогда в Крыму членов кадетского Центрального комитета, на даче Винавера под Алуштой, а также на межпартийных совещаниях с мелкобуржуазными соглашателями. Помимо Крыма (председателя Совета министров и министра земледелия), в кабинет вошли еще три кадета — Богданов (министр внутренних дел), Набоков (министр юстиции) и Винавер (министр внешних сношений). Кадетская четверка вкупе с эсером В. А. Никоновым (министр просвещения) и меньшевиком П. С. Бобровским (министр труда и государственный контролер) составила коллегию, руководившую общей политикой правительства. В состав кабинета вошли также беспартийные министры А. А. Стевен (продовольствие и снабжение) и А. П. Барт (финансы).

Несмотря на то что к партии «народной свободы» принадлежала лишь половина членов правительства, по своему политическому курсу, программе и характеру оно было чисто кадетским. Таким оно вошло в историю. Именно это правительство дало, по словам кадетских мемуаристов и историков, «образцовое» решение вопроса о власти.

В чем же состояло это «образцовое» решение? Розенберг выделяет в деятельности Крымского правительства «важные черты», которые отличали его от других белогвардейских правительств.

На первое место Розенберг ставит стремление кадетских лидеров в Крыму проводить в политической жизни линию на соглашение с «левыми» партиями. «Винавер, Набоков, Крым, Богданов и их товарищи, — пишет он, — сделали успешную попытку сотрудничать с другими политическими и социальными группами и создать жизнеспособную коалицию, которая пользовалась доверием среди крымского населения»¹⁷².

Этот миф опровергается свидетельствами самих кадетов. Прежде всего о том, на каких основах осуществлялось «сотрудничество». Как рассказывает Набоков, на предварительных переговорах «социалисты» выдвигали два условия: созыв сейма с учредительными функциями и восстановление распущенных Сулькевичем местных органов самоуправления. «Мы решили категорически и ультимативно возражать против того и другого, — пишет Набоков. — Социалисты хотят в резолюции вставить упоминание о республиканско-демократической России. Это мы отвергли, и нам удалось заставить их отказаться от своего намерения. То же с сеймом»¹⁷³. По словам Астрова, крымские кадеты вполне сознавали, что созыв сейма «приведет к отставке правительства»¹⁷⁴. Таким образом, ни одно из выдвинутых «социалистами» условий не было соблюдено. По существу кадеты полновластно хозяйничали в правительстве.

Что касается «доверия среди населения», то, по словам Оболенского, правительство не находило поддержки ни в «массах населения», ни в «органах крымской общественности»¹⁷⁵. В докладе о событиях в Крыму на заседании Национального центра местный кадет Пасманик констатировал: «С первых шагов своей деятельности правительство почувствовало, что у него нет реальной власти». Несмотря на коалицию с умеренными «социалистами», оно «не опиралось на широкие массы населения, ибо сами социалисты не имели опоры в населении»¹⁷⁶. Вот каково в действительности было отношение населения к кадетскому кабинету.

Ни одного сколько-нибудь серьезного вопроса политической и хозяйственной жизни края правительство не решало без согласования с представителями Антанты¹⁷⁷.

Когда 23 ноября 1918 г. из Константинополя пришло известие о том, что в Черное море вошла союзническая эскадра, в Крыму стали готовиться к торжественной встрече. Из Симферополя в Севастополь выехали три делегации: правительство в полном составе, представители Добровольческой армии и депутация от губернского земского собрания (Оболенский и — для пущей демократичности — два крестьянина). Когда Оболенский зашел к Крыму в севастопольскую гостиницу Киста, он застал главу правительства бегающим в теплой вязаной фуфайке взад и вперед по отчаянно холодному номеру (гостиница не отапливалась) и зубрящим французскую речь, которую тот составил для произнесения на флагманском броненосце.

На следующее утро все три делегации отправились на вошедший в порт английский дредноут, где их сначала заставили ждать два часа в помещении без стульев, а потом перенесли аудиенцию на вторую половину дня¹⁷⁸. Тем не менее крымские правители во главе с Винавером (упивавшимся своей ролью министра внешних сношений) восторженно приветствовали представителей союзников как «истинных и бескорыстных спасителей» России, устроили в ознаменование их прибытия грандиозный по местным масштабам банкет, на котором провозглашали в их честь громкие подобострастные тосты¹⁷⁹.

В Севастополе были высажены десант английской морской пехоты, французский, греческий и сенегальский полки. К началу 1919 г. в городе насчитывалось 22 тыс. иноземных солдат¹⁸⁰. Доминировавшие в эскадре англичане и французы заняли все русские суда в порту, спустили на берег их команды и подняли на мачтах английские флаги¹⁸¹. Интервенты чувствовали себя в Крыму полными хозяевами.

Между тем экономическое положение края становилось все более трудным. С каждым днем ухудшались материальные условия жизни трудящихся, росли рыночные цены на продукты питания. Хлебный паек беспрерывно сокращался — с трех четвертей фунта в день в ноябре 1918 г. до четвертушки в апреле 1919 г. Не хватало обуви, мануфактуры, продовольствия¹⁸².

В Крыму царила массовая безработица. Например, в Севастополе среди рабочих было 80% безработных¹⁸³. «Безработица достигла таких размеров, каких рабочие Севастополя не знали, — отмечалось в политической сводке деникинского Осведомительного бюро от 20 февраля 1919 г. — Целые семьи рабочих голодают в буквальном смысле этого слова»¹⁸⁴. Правительство пыталось принимать меры: как сообщал Пасманик на заседании Национального центра, в Севастополе пробовали открыть оружейные заводы, на которых могли бы быть заняты около тысячи рабочих. Однако явилось лишь 200 человек. Большинство же отказалось готовить оружие и снаряды для Добровольческой армии¹⁸⁵.

Заработная плата рабочих была мизерной, месяцами задерживалась, а правительство принимало решения о возврате буржуазии денег, взысканных с нее в качестве контрибуции в период Советской власти, о выдаче денежных пособий служителям религиозных культов, об ассигновании полутора миллионов рублей в месяц на содержание деникинской армии¹⁸⁶. «Конечно, — писал Оболенский, — для этого приходилось усиливать налоговый пресс, изобретать новые налоги и повышать ставки старых»¹⁸⁷.

Рабочие называли Крымское краевое правительство «кривым». Дело дошло до всеобщей забастовки в Севастополе и попытки вооруженного восстания в Евпатории. Как констатировал Пасманик, «большевизм в рабочей среде усиливался»¹⁸⁸, и это вызывало бешеную злобу буржуазии. Известный советский физик А. Ф. Иоффе, живший в то время в Крыму, вспоминал впоследствии о «звериной ненависти крымских либералов к пролетариату» как определяющей черте местной буржуазной власти¹⁸⁹.

В этой связи необходимо развенчать еще один миф о Крымском правительстве — на сей раз как поборнике справедливости и законности, стремившемся помешать репрессиям со стороны Добровольческой армии, и в частности жестокому преследованию большевиков.

О том, как родился этот миф, можно узнать из мемуаров В. А. Оболенского. Через несколько дней после прихода отрядов Добровольческой армии в Крым, рассказывает он, начальник Крымской дивизии генерал Корвин-Круковский составил список с именами «60 большевиков, разгуливающих на свободе». Когда список был предъявлен премьер-министру Крыму, выяснилось, что первым в нем фигурировал известный как лидер реакционеров в Таврическом губернском собрании бывший земский начальник Сахновский. Его причастность к большевизму заключалась в том, что он вынужденно давал продовольствие и фураж отряду красноармейцев, который стоял в его имении. Остальные «опасные большевики» были в том же роде…¹⁹⁰ Вот за каких «большевиков» ратовали кадетские министры, вот откуда появились легенды об их «милосердии» к своим политическим противникам.

В действительности же 7 февраля 1919 г. было принято постановление правительства «Об образовании Особого совещания для борьбы с большевиками и сочувствующими Советской власти». Были восстановлены царские законы по «борьбе с политическими преступниками». Функционировало жандармское управление, получившее название контрразведки, был изобретен закон о «внесудебных арестах». Лица, заподозренные в сочувствии Советской власти, предавались военно-полевому суду¹⁹¹.

Что же касается до разногласий Крымского правительства с командованием Добровольческой армии, то они действительно существовали. Однако, как констатирует П. Д. Долгоруков, эти «постоянные трения» происходили «из-за тона взаимоотношений скорее, чем по существу»¹⁹². И причина их заключалась отнюдь не в различном отношении к политическим противникам. По воспоминаниям Оболенского, эти конфликты были связаны с бесчинствами офицеров из контрразведки, производивших сначала беззаконные обыски и аресты, а затем замешанных в «серии убийств с грабежами»¹⁹³.

Несмотря на конфликты с офицерством, Крымское правительство, как отмечалось выше, щедро финансировало Добровольческую армию. Винавер писал в Екатеринодар Астрову, что оно употребляет «все свои усилия на поддержку Добровольческой армии», что сам он выступал публично с речами о заслугах армии на спектакле в ее пользу и на губернском собрании¹⁹⁴.

Не имея реальной силы, на которую можно было опереться, правительство металось между Добровольческой армией и союзнической эскадрой. Крымские правители считали, что «без репрессий не обойтись» — «крымские методы не будут годны»¹⁹⁵. Так говорил приехавшему в Крым Астрову министр внутренних дел Богданов. Вернувшись в Екатеринодар, Астров доложил Национальному центру, что как премьер Крым, так и министр юстиции Набоков «прямо ставили в беседах вопрос об отказе от власти в пользу Добровольческой армии» и «подчеркивали лишь необходимость соответствующим образом обставить уход»¹⁹⁶.

Руководство Национального центра в Екатеринодаре пришло к выводу, что «с политической точки зрения усиление отрядов Добровольческой армии в Крыму представляет единственно правильное решение»¹⁹⁷.

Трагикомическим фарсом явился последний этап существования крымского кабинета. При наступлении на Крым Красной Армии министры спешно выехали в Севастополь, где попросили убежища на союзнических судах «ввиду опасности, грозящей не только от появления большевиков, но главным образом от покушений со стороны возбужденных приближением большевиков большевистски настроенных масс»¹⁹⁸. В момент бегства злополучным крымским правителям пришлось испытать еще и горькое унижение от презрительно-наглого отношения к ним представителей союзников. Во всей красе раскрылась истинная сущность неизменно восславлявшихся ими «бескорыстных спасителей и благодетелей».

11 апреля министров вызвал к себе французский полковник Труссон и потребовал деньги «на эвакуацию», пригрозив, что иначе не выпустит ни одного парохода из рейда. Когда министры объяснили, что касса в Севастополе иссякла, Труссон заявил: «Где деньги, дайте деньги, иначе не уедете. Мне нужны деньги, а не ваши разъяснения»¹⁹⁹. Наконец, сторговались: Труссон согласился взять «выкуп» — часть государственных ценностей Крыма, эвакуированных в Севастополь, на сумму 8—10 млн. руб., но пригрозил, что до их получения правительство не выпустит.

12 апреля Крым, Винавер, Набоков и Барт, составив для приличия официальный акт, покорно передали французским властям в Севастополе «ценности, вывезенные из краевого банка… и находившиеся в здании казначейства в Севастополе», причем расходовать их французам предоставлялось «по собственному усмотрению». Однако Труссону и этого показалось мало: он заподозрил министров в намерении утаить и увезти часть ценностей. Поэтому до окончания ревизии финансовых дел правительства его члены были арестованы. Их выпустили из Севастополя лишь 15 апреля²⁰⁰.

Перед самым отъездом из Крыма Набоков имел разговор с французским адмиралом Аметом. Амет держал себя, по его словам, так вызывающе грубо», «так третировал Россию», «так нагло издевался над всем святым и дорогим» для «русского национального чувства», что он готов был, выйдя из каюты адмирала, броситься в воду²⁰¹.

Из истории Крымского правительства кадеты вынесли так называемые «уроки будущего»: «власть в настоящее время не может быть парламентарной, а должна быть построена на началах диктатуры»²⁰². «Крымский опыт» еще больше сблизил кадетов с Добровольческой армией, явившейся очагом реакционно-реставраторских устремлений. На состоявшемся в начале марта 1919 г. совещании членов кадетского ЦК в Ялте была принята резолюция, призывавшая к «сосредоточению сил около центров всероссийского объединения, какими должны быть наши армии»²⁰³, т.е. к безоговорочной поддержке военной диктатуры.

Собственные признания кадетских лидеров, стоявших у кормила власти в Крыму в 1918–1919 гг., показывают, что за нарисованной буржуазной историографией сусальной маской надклассового «патриотического, милосердного и пользовавшегося всеобщим доверием» правительства скрывался все тот же звериный лик контрреволюционной буржуазии, враждебной и ненавистной трудящимся массам, готовой на национальное предательство, на любую жестокость в смертельной схватке с поднявшимся на борьбу с ней пролетариатом.