Фрагмент последней главы многотомного труда, излагающего историю Польши, Литвы и Руси. Известно, что при описании современных ему событий знаменитый летописец и историк Ян Длугош пользовался только достоверными и проверенными сообщениями очевидцев этих событий. Ян Длугош умер в начале 1480 года.

"Сообщение о том, что Московия вырвалась на свободу, наш летописец поместил в главе, описывающей события 1479 года. Тем временем вся без исключения мировая историография относит конец татарского ига к году 1480, имея в виду осеннее стояние на Угре, о котором Ян Длугош ничего знать не мог, поскольку в это время уже покоился в могиле. Стало быть, лишь на основании событий, имевших место ранее, счел он возможным то единственное их следствие, которое действительно стало реальностью, хотя происходило все в обстоятельствах, крайне драматических и совершенно не поддающихся предвидению. Таким образом, наша великая средневековая хроника содержит правдивое известие о факте, который свершился после смерти ее автора…"

Павел Ясенца, современный польский историк

Глава вторая ЖАЛОВАННАЯ ГРАМОТА КНЯЗЯ ОЛЕЛЬКОВИЧА

В самом начале сентября с князем Михаилом Олельковичем едва не произошло страш­ное несчастье.

Несчастья всегда случаются в тот момент, когда их меньше всего ждешь. Вот и тогда все начиналось про­сто замечательно.

В один прекрасный теплый день князю вздумалось поохотиться в своих слуцких лесах на зайчиков.

Опытные слуги и придворные прекрасно знали, что это означало: надо приготовить побольше еды, доброго меда и нового, очень полюбившегося князю крепкого напитка, похожего на прозрач ную воду, ко­торому-то и названия еще не придумали, называя в шутку просто живой водой, и отвезти все это, вместе с полным охотничьим снаряжением, подальше в лес. К полудню приедет князь с друзьями, а к вечеру все будет съедено и выпито.

В промежутке между тостами и закусками князь ся­дет на коня, возьмет лук и поедет на ближайшую поля­ну, которую ему укажут ловчие, где без труда добудет десяток великолепных трофеев, так никогда и не уз­нав, что заранее отловленных отборных зайцев выпус­кает на поляну из корзин сидящий в кустах егерь.

Вот и на этот раз все происходило как обычно, да то ли князь выпил слишком много, то ли ловчие, указавшие тропинку, ошиблись, но князь Михайлушко на полянку, где его ждал егерь с зайцами, не вышел.

Друзья, веселящиеся под вековыми дубами на траве, покрытой огромной скатертью, уставленной превос­ходными напитками и отменной едой, были уверены, что князь увлекся охотой, а зевающий егерь с корзи­нами, полными зайцев, был уверен, что князь задержи­вается с друзьями, в результате чего исчезновение князя было обнаружено лишь через несколько часов.

За это время с князем произошло нечто совершен­но ужасное — он едва не лишился жизни.

А было так.

Напевая одну из любимых украинских песен и уми­ленно прислушиваясь к тому, как булькают в его ог­ромном желудке только что выпитые напитки, князь неторопливо шагал по неширокой лесной дороге к поляне, где его ждали зайцы, как вдруг из кустов по обе стороны дороги бесшумно выскочили пятеро крепких молодцов с укрытыми под черными платками лицами и схватили князя под руки, первым делом за­ткнув ему рот какой-то вонючей тряпкой.

Однако тут у нападающих вышла некоторая замин­ка, потому что у князя от страха и неожиданности сразу подкосились ноги, и сам он идти никак не мог, а вес и объем тела Михайлушки был так велик, что даже пятеро сильных на вид людей не могли с ходу его поднять. Тем не менее после нескольких попыток это им удалось и, сопя от напряжения, они потащили пе­репуганного насмерть князя куда-то в глубину леса. Там они завязали ему глаза, погрузили на подводу и с полчаса возили по лесу, петляя по каким-то ухаби­стым дорогам.

Когда они сгрузили его, посадили на пень и развя­зали глаза, князь увидел себя на небольшой поляне.

Прямо перед ним с ветки крепкой осины свисала петля из толстой веревки, под ней — обрубок бревна, а рядом стоял один из похитителей и неторопливо смазывал петлю куском сала.

Князь едва не потерял сознание, но ему подсунули под нос тряпку, смоченную едким уксусом, и он снова пришел в себя.

Один из похитителей встал напротив, развернул какую-то бумагу и торжественным голосом начал чи­тать:

— Мы, верные дворяне и подданные короля польского и великого князя литовского Казимира, входя­щие в тайную Гильдию защитников державы, постано­вили. Первое. Представленные Гильдии документы и свидетельства относительно имевших место летом

прошлого 1479 года заговора с целью захвата престо­ла и покушения на жизнь его величества считать убе­дительными. Второе. Вину изменника и предателя князя Михаила Олельковича признать безусловно до­казанной. Третье. За вышеуказанные преступления, а именно: измену отчизне, покушение на жизнь коро­ля, незаконное посягательство на трон и корону —приговорить князя Михаила Олельковича к смертной казни через повешение. Четвертое. Привести приговор в исполнение без права последнего слова подсу­димому немедленно после того, как вышеупомянутый преступник будет схвачен. Подписано всеми членами Гильдии.

Закончив чтение, похититель свернул бумагу и, кивнув головой людям, державшим Олельковича за ру­ки и плечи, коротко приказал:

— Исполняйте!

Олельковича, мычащего, с вытаращенными глаза­ми, поставили на обрубок колоды, набросили на шею петлю и аккуратно затянули ее.

— Помолимся, — сказал читавший приговор, и все

перекрестились.

Поскольку слово «помолимся» служило условным паролем, Степан Ярый, который ожидал рядом в за­рослях, внезапно вылетел на поляну верхом и, выра­жая неслыханное удивление, громко и властно спро­сил:

— А это еще что такое? Что здесь происходит?

Все вышло даже лучше, чем предполагалось, потому что князю Михайлушке удалось выплюнуть изо рта кляп и он заорал во весь голос:

— Помогите! Я князь Олелькович! Меня схватили убийцы…

Это дало Степану дополнительный козырь в даль­нейшей игре.

— Как? — возмущенно воскликнул он, выхватывая саблю. — Князь Михаил Олелькович — величайший ум княжества, мудрейший и благороднейший православ­ный вельможа! Как вы посмели поднять на него руку, вонючие псы?! Я изрублю вас на кусочки!

Первым взмахом сабли Степан рассек веревку, и князь Олелькович свалился на землю, хрипя и хвата­ясь за узел на шее, что на некоторое время лишило его возможности наблюдать отлично поставленный спектакль.

Все было разыграно, как по нотам, благодаря мно­гочисленным предварительным репетициям. Даже вишневый сок, словно густая кровь, появлялся на те­лах мнимых раненых. Фабула маленького представле­ния заключалась в том, что Степан был на коне, а по­хитители пешими, хотя их лошади стояли в стороне наготове. Первыми ударами Степан «ранил» двух, и они, обливаясь мнимой кровью, при помощи товари­щей отступили к лошадям, пока пятый на глазах полу­бесчувственного Олельковича отчаянно дрался со Степаном, а после сокрушительного удара противни­ка, пошатываясь, бросился к своей лошади, и все пяте­ро мгновенно умчались, скрывшись в зарослях. Теперь их задачей оставалось лишь незаметно выбраться из пределов окружающего Слуцк леса и, переодевшись, скакать домой в Белую, что им без труда удалось, по­тому что князя к тому времени еще никто не хватился.

Степан же приступил к выполнению своего плана и в этом тоже преуспел полностью.

Он представился князю как сын небогатого литов­ского дворянина, как рьяный защитник православия и борец против засилья католичества.

Ну что тут говорить — Степан был умен, молод и красив, хитер и коварен к тому же. Уже через неделю он стал самым любимым прибли­женным князя, и Михайлушка души в нем не чаял. Через две недели Степан достоверно знал очень многое. Знал, что через месяц в Кобрине состоится огром­ное празднество по случаю бракосочетания и свадьбы князя Федора Вельского и княжны Анны Кобринской.

Знал, что князья Ольшанский и Олелькович будут там со своими приближенными.

Знал, что Медведев непрерывно находится при Вельском.

Знал, что братья только за этот месяц встречались в окрестностях Кобрина дважды. Оба раза Олелькович умолял Степана поехать с ним, но тот, разыгрывая скромность и робость перед лицом таких сиятельных вельмож, оба раза отказался, опасаясь быть узнанным с близкого расстояния Медведевым, Ольшанским или кем-либо из людей Федора, которые могли хорошо за-. помнить его, преследуя в прошлом году.

Он, наконец, знал, что на свадьбу приглашен ко­роль и уже получено согласие на его прибытие.

Степан не сомневался в том, что на свадьбе должно произойти чрезвычайное, исторически поворотное событие, и нетрудно было догадаться какое.

Теперь необходимо получить убедительное письмен­ное доказательство намерений заговорщиков.

Случай представился.

В самом конце сентября, в один пасмурный осен­ний вечер, ровно за три недеЛи до кобринской свадьбы, Степан, наконец, получил то, чего так долго ждал.

В тот день князь Михаил Олелькович находился в дурном настроении и с утра пил. Разумеется, в компании любимых придворных, первым из которых, к за­висти остальных, стал теперь Степан.

К вечеру князь устал и дал понять гостям, что хочет остаться один.

Все потихоньку разошлись.

Степан удалился в опочивальню, которую князь вы­делил в своем слуцком замке любимому фавориту.

Однако князь не спал — свечи в его рабочем каби­нете горели, и Степан рискнул.

Осторожно приоткрыв дверь, он заглянул в каби­нет.

Князь Михаил Олелькович, одетый в самое наряд­ное платье, которое он надевал, лишь когда отправ^ лялся на прием в королевский дворец, стоял перед большим зеркалом из тонкого листа отполированного серебра и, глядя на свое отражение, что-то говорил, размахивая одной рукой и заглядывая в какой-то лист бумаги, которую держал в другой.

Степан нарочито покашлял, чтобы привлечь внима­ние князя.

Олелькович обернулся и очень обрадовался:

— Степан! Ну и молодец! У тебя нюх, как у гон­чей! — Он громко расхохотался. — Я как раз хотел за тобой послать! Ну-ка выпьем, и я тебе кое-что по­кажу!

На столе стоял большой восточный серебряный со­суд, и Олелькович налил из него себе и Степану.

— Живая вода! — воскликнул он и осушил кубок.

Степан едва не поперхнулся от жгучего, очень креп­кого напитка, но выпил.

— А теперь смотри и слушай!

Олелькович заглянул в бумагу, которую положил на стол, и теперь Степан увидел, что это была страни­ца, грубо вырванная из какой-то старинной книги.

Олелькович встал в позу и торжественно начал:

— Мы, Михайло Олелькович, Божьей милостью ве­ликий князь литовский, и польский, и русский, и жмудский, и прочая, и прочая, жалуем тебя, дворянина и слугу моего званием… Ну, Степан, — вдруг выйдя из роли, спросил он просто, — каким званием тебя пожа­ловать?

—Не знаю, — смутился Степан. — О! Может, столь­ником?

—Правильно! Стольником — то бишь тем, кто помогает мне сидеть за столом, — расхохотался своей шутке Олелькович. — Отлично! Все! Слушай!

—…и прочая, и прочая, жалуем тебя, дворянина и слугу моего, званием нашего стольника, а ты чтобы служил нам в том звании честно и прямо!

Степан бросился на колени и со слезами на глазах поцеловал Олельковичу руку:

— О князь! — вскричал он, — как я хочу дожить до того дня, когда все это станет правдой! Позволь, я на­лью тебе, как благодарный раб, вознесенный тобой, истинно великим князем, на такие высоты!

Степан вскочил, ловко наполнил кубок, поставил на поднос и, стоя на одном колене, подал князю.

Польщенный Олелькович, наслаждаясь игрой, зал­пом выпил кубок.

— Налей еще, да и себе тоже! И ничего не бойся!

Скоро все так и будет!

Новоиспеченный стольник наполнил оба кубка, и когда Олелькович, задрав голову, опрокидывал свой, Степан незаметно выплеснул за открытое окно содер­жимое своего.

Князь Олелькович хмелел на глазах, и Степан по­нял, что его час пробил.

— Ах, князь, — сказал он, — сделай меня счастливым —повтори это сладкое пожалование еще раз! Или нет, нет, умоляю, сделай другую милость — напиши, — он схватил со стола чистый лист, вложил князю в руку гусиное перо и подвинул флакончик с краской. — Это будет так замеча­тельно: «Мы, Михайло Олелькович…» Я умоляю тебя о сча­стье увидеть это на бумаге… Но сперва…

Степан молниеносно наполнил очередной кубок и поднес князю. Князь крякнул, выпил, отрыгнул и взял в руку перо.

— Ты прав, Степан, ты совершенно прав… Мне надо привыкать к письменным пожалованиям…

Он склонился и начал выводить слова. Степан под­сказывал текст, читая его с вырванного из книги лис­та, и мысленно твердил: «Скорее, скорее…»

Написав слова «званием стольника», Олелькович вдруг остановился и тупо уставился на Степана.

— А что это я делаю? Ты че, Степан? Ты хочешь ме­ня под монастырь подвести? Ишь, хитрец! — прищу­рился внезапно протрезвевший Олелькович.

Степан побледнел и открыл было, рот, чтобы воз­разить, но Олелькович вдруг дружески хлопнул его по спине и расхохотался.

— Или ты не знаешь, сукин сын, что я сам как вели­кий князь ничего писать не буду! У меня на то дьяки есть! Ты понял, осел! А я… Я… Я только подписывать бу­ду… Вот так!

И князь Михайло Олелькович одним росчерком пе­ра подписал себе смертный приговор. И еще приказал после этого:

— Наливай!

…На следующее утро, проснувшись с похмелья, князь позвал слугу и велел пригласить на ранний завтрак с легкой выпивкой для поправки здоровья своего люби­мого нового друга Степана.

Однако слуга огорчил его:

— А Степана нет. Ночью вроде прискакал к нему го­нец из родного дома с вестью, что, мол, батюшка его при смерти. Так Степан всем сказал и уехал…

Князь Олелькович очень огорчился и попытался соединить в одно целое смутные обрывки воспомина­ний о каком-то вчерашнем ночном разговоре со Сте­паном, но, так ничего и не вспомнив, плюнул на это дело и отправился поправлять здоровье один.

…Тем временем Степан во всю мочь скакал прямо в Вильно — далеко от Слуцка, но дня за три думал по­спеть.

Он скакал и подбирал слова, чтобы красиво и убе­дительно рассказать доктору Корнелиусу Моркусу, ка­кой огромный секрет государственной важности уда­лось ему добыть на службе братству, и выразить наде­жду на то, что теперь его неудачное начало будет забыто, промах исправлен и ему, наконец, разрешат пройти процедуру приобщения, чтобы иметь полное право с гордостью носить звание брата Первой запо­веди…