"Императрица Фике" - читать интересную книгу автора (Иванов Всеволод Никанорович)Глава 2. Эстафета короляВ узкой гавани города Штеттина, провонявшей селедкой да треской, волны трясут рыбачьи посуды. На горе, над стенами — колокольня, и оттуда то и дело падает уныло чугунный звон — бамм! бамм! Тесные улицы города в этот день Нового года заваливает снег. По улице Дом-штрассе под номером 761 — высокий дом темного камня, в доме квартира командира 8-го Ангальт-Цербстского полка прусской службы генерал-майора, герцога Христиана-Августа Ангальт-Цербстского. Да разве такой жизни ждала себе его супруга Иоганна-Елизавета? Кто же не знает, что ее брат герцог Карл-Август был когда-то женихом Елизаветы Петровны, императрицы Российской, да умер от оспы… А не умри он — сидел бы он теперь, может быть, в Петербурге императором, а с ним жила там и Иоганна-Елизавета, его сестра… Вот горе какое! Бамм! Бамм! — гремит колокол, с моря встает метель, гонит рыбачьи лодки в гавань… Бамм! В темной низкой зале после новогодней обедни собрался весь, «двор» герцога. Герцогиня Иоганна-Елизавета — черная, худущая — нахохленной птицей сидит в кресле с высокой спинкой, под ногами — шитая подушка, золотые кисти отсвечивают… На скамеечке у нее ног старшая четырнадцатилетняя дочь — София — Фике, черноволосая, розовощекая девочка с блестящими глазками. Герцогиня вяжет крючком длинный кошелек — она его вышьет бисером и подарит кому-нибудь из многочисленных родичей. Дешево и мило… Кругом толпятся французы — мадам Кардедль — старая воспитательница Фике, проповедник Пэрар, учитель чистописания Лоран, танцмейстер Пеко. Французы улыбаются, жестикулируют, немцы, напротив очень серьезны. Потирая зябко руки, вошел пастор Дове — бледный, взволнованный сказанной им проповедью. Его большие глаза еще, до сих пор полны пафосом и улыбаются дружеской слабой улыбкой профессору Вагнеру. — Господин пастор, ваша проповедь сегодня превосходна, — говорит в ответ на улыбку профессор Вагнер. — Да, да… Учитель музыки Рэлиг из Цербста наготове и стоит у клавесина, — может быть, придется играть… Сам герцог, командир прусского полка, в голубом мундире, в высоких ботфортах, сидит за круглым столом и уж конечно тянет пиво с тремя своими офицерами… — Ха-ха-ха! — громко хохочет он. — Ха-ха-ха! Фике вытягивает тоненькую шейку в сторону веселой компании, но герцогиня опускает на дочь свои темные, обведенные синевой глаза: — Фике! Ах, Фике! Сиди же прилично! Ты совсем стала мальчишкой! Ты носишься по улицам! И все эта бедность! Ах, бедность! Ну, какая же ты принцесса! — Мадам, густым голосом говорит мадам Кардедль, — Фике достаточно видит свет. Когда она бывала с вами во дворца в Берлине, то вела себя отменно. И Фике теперь сидит совсем, совсем смирно. Обоими кулачками она подперла свое симпатичное личико и смотрит, как в люстре горит в хрустале розовый огонек… Почему-то ей кажется, что ее ждет тоже что-то такое же красивое, что-то розовое, как этот огонек… О, она смелая девочка, у нее темные волосы и чудная розовая кожа блондинки. Ей смешны эти постоянные слезы и ахи матери… — Ха-ха-ха! — снова хохочет герцог. Толстый, рослый, румяный — он развалился в кресле: он хохочет своей же остроте. Сегодня Новый год… Надо веселиться. За ним хохочут и его офицеры… Иоганна-Елизавета выдвигает вперед полную нижнюю губку: — Как они грубы? О, эти мужчины! Кружка пива, водка — и они счастливы. Солдаты! Только солдаты! Но что же теперь делается в Петербурге?.. Брюммер обещался писать и молчит… — Мамочка, да чего же вы ждете от этого лощеного господина? — Фике, ты не понимаешь! Ведь это письмо будет из Петербурга! Мой бедный брат, правда, умер, его брак расстроился! Но ведь ваш Петр Ульрих — наследник русского престола… Внук Петра Великого. Твой двоюродный братец… Твой кузен! Императрица Елизавета благосклонно относится к тебе, она очень любит европейцев. Образованных. Воспитанных. Ах, какая это великолепная страна — Россия! Какая богатая! А что мы с мужем? Бедняки… Нам приходится таскаться с места на место. По полям сражений… То в Голландии, то в Испании. То на острове Рюгене… Ужасно! Жить в трактирах. Любезно говорить с пьяными офицерами. Невыносимо! Я же не герцогиня. Нет, нет, я просто мать-командирша! Герцогиня прижала к носу скомканный платочек, скорбно смотрела из-за него на дочку и вдруг всплеснула руками. — Ведь императрица России Елизавета — это же наша тетка. Эльза! Моя невестка! Царствует в России. Веселая. Добрая! У нее, говорят, трон золотой!.. Ах, ах! У нее бриллианты на башмаках! Ах, ах! Ее двор в Петербурге роскошнее Версаля. А какие войска у тетки Эльзы… Такими солдатами можно завоевать весь мир! А вельможи! Красавец к красавцу… Они получают в подарок от государыни по тысяче рабов… По сто тысяч червонцами. Собольи шубы. Ордена с бриллиантами. Золотые табакерки. В Петербурге живет кузен Петер… Там живут сотни немцев. Там дядя Людвиг! Там Брюммер… Барон Корф… Это все же наши люди. Там граф Шембелен-Бирндорф… И ты, кузина наследника, могла бы быть тоже там. Это положительно необходимо! Фриц, старый лакей, вошел неслышно в залу, натягивая нитяные перчатки, доложил в восковое ухо герцогини. — Эстафета! Экстренно! — Ваша светлость! — вскочила с места герцогиня, обращаясь к мужу. — Ваша светлость! Благоволите пройти в кабинет… «Неужели! — думала она. — Неужели!» В кабинете герцога в полированном столе отразились канделябры с грифонами. Герцог едва успел опуститься в кресло и принять величественный вид, как в дверь шагнул румяный молодой офицер. Он только что сбросил плащ, и снег оставил еще мокрые пятна на его плечах и груди: — От его величества — короля! Герцог встал, щелкнул каблуками, вытянулся, принял синий пакет за пятью печатями. Жена встала за его плечом. — Какова дорога? — нарочито бодрым голосом спросил: герцог. — Собачья, ваша светлость! Не пришлось спать! Гнали, как на крыльях! — Благодарю! — сказал герцог и протянул мясистую руку с перстнем. — Добрая кружка вина доброму офицеру будет как раз впору. Ха-ха! Отсалютовав, офицер вышел. — К чему эта фамильярность с подчиненным? — шипела герцогиня, выхватывая пакет у мужа. — Удивительно! — Я должен думать о том, чтобы мои подчиненные любили меня! — говорил герцог, следя, как жена ловко вскрывала плотную бумагу. — Боже мой! — воскликнула герцогиня. — Это же из Петербурга! Я взволнована. — Сомневаюсь, чтобы там было что-нибудь путное, из Петербурга, — ворчал герцог. — Этот пьяница Брюммер… — Вот именно — Брюммер! Да, это он! — воскликнула герцогиня, потрясая синеватыми листками, выхваченными из конверта. — Именно он! Вы ничего не понимаете, ваша светлость, и очень жаль, что я имею такого мужа. О-о! Слушайте! И, сунув письмо под самый канделябр, герцогиня читала в лорнет: — «Государыня моя! — писал Брюммер[35]. — Надеюсь, что ваша светлость совершенно уверены, что с тех пор, как я нахожусь в этой стране…» — В России! — выразительно отнеслась она к супругу. — Вы понимаете? Тот кивнул белокурой головой. — «…в этой стране, я не перестаю трудиться для отечества и величия пресветлейшего герцогского дома. Питая издавна почтение к особе вашей светлости и стараюсь убедить вашу светлость не пустыми словами, а и действительными делами в этом, я дни и ночи размышлял — нельзя ли сделать что-либо блистательное для пользы вашей светлости… Чтобы не терять времени на предисловия, да позволит мне ваша светлость иметь честь с полным удовольствием сообщить ей, в чем дело… По именному повелению ее императорского величества я должен передать вашей светлости, что августейшая императрица пожелала, чтобы ваша светлость в сопровождении вашей дочери прибыла бы возможно скорее в Россию, в тот город, где будет находиться императорский двор. Ваша светлость слишком просвещенны, чтобы не понять истинного смысла этого нетерпения, с которым ее величество желает скорей увидать вас здесь, как равно и принцессу вашу дочь, о которой молва уже сообщила ей много хорошего». — Боже мой! — воскликнула герцогиня, обернувшись к распятию, что чернело на белой стене над столом. — Боже мой! Благодарю тебя! Какой чудесный Новый год послал ты нашей бедной семье! — Нам предстоит интересное путешествие! — сказал герцог. — «В то же время несравненная монархиня наша указала именно предварить вашу светлость, чтобы герцог, супруг ваш, не приезжал вместе с вами…» Герцог даже приподнялся в кресле: — Это почему же? — «Ее императорское величество имеет весьма уважительные причины не желать этого! — выразительно подчеркнула голосом герцогиня следующие слова письма обергофмаршала Брюммера. — Полагаю, ваша светлость, что достаточно одного слова, чтобы воля нашей божественной монархини была выполнена». Герцогиня дочитала до точки и перевела теперь лорнет на мужа. — Очевидно, в Петербурге отлично знают, что вы — только бедный солдат, и ничего больше! — с состраданием произнесла она и читала дальше: «Чтобы ваша светлость не была в затруднений, чтобы вы могли сделать несколько платьев для вас и для вашей дочери и могли, не теряя времени, предпринять это путешествие, честь имею приложить к настоящему письму вексель, по которому ваша светлость получит деньги по предъявлении. Правда, сумма скромна, но надобно сказать, ваша светлость, что это сделано с умыслом, чтобы выдача слишком большой суммы не бросилась бы в глаза тем, кто следит за нашими действиями… Сообщив вашей светлости, что мне было поручено, позволю себе прибавить, что для удовлетворения излишнего чужого любопытства ваша светлость может объяснить, что долг и вежливость требуют от вас поездки в Россию, как для того, чтобы поблагодарить ее императорское величество за неизменную благосклонность, оказываемую ею герцогскому дому, так и для того, чтобы видеть священнейшую из государынь, милостям которой вы хотите поручить себя… Чтобы ваша светлость знали все обстоятельства, имею честь сообщить вашей светлости, что король Прусский посвящен в этот секрет, и потому ваша светлость можете говорить с ним об этом или же не говорить, как найдете более уместным. Что касается меня, то я бы почтительнейше посоветовал бы вашей светлости поговорить об этом, с его величеством королем. Мне затем остается только лишь прибавить, что я с полным почтением и преданностью имею честь быть Брюммер. Санкт-Петербург, 17 декабря 1743 году. Примечание: «Если ваша светлость найдет это удобным, вы можете ехать под именем графини Рейнбек с дочерью до самой Риги, где найдете эскорту, которая вам назначена». — Боже мой! Боже мой! — шептала герцогиня, сжав седеющую голову обеими руками и раскачиваясь всем телом. — Какое счастье! Силы небесные покровительствуют нам! Неужели же исполнится все, о чем я мечтала в длинные ночи в этом проклятом Штеттине? — Все это прекрасно, — вымолвил герцог, набивая табаком длинную трубку с бисерным чубуком. — Но почему все-таки никто не хочет спросить по этому поводу моего мнения — мнения отца и мужа? — Удивительный вопрос! Или вы не понимаете, что, пока это дело не вышло из женских рук, оно почти ничего не значит в политическом смысле и, значит, не может вызвать нежелательных осложнений? А потом, что вы понимаете в России? Это мой брат, который был… — Покойный ваш брат, который был женихом императрицы Елизаветы? Я слышал эту историю уже много раз. Много! Я только очень удивлён, что вы опять начинаете какую-то длинную интригу, из которой ничего не выйдет, как ничего до сих пор не выходило из ваших интриг… — Согласна с вами! И вполне! Действительно, что вышло из длинной интриги, закончившейся нашим браком? Ничего! Маленький князек в крохотной стране… Захолустный владыка! Несчастная жена! Герцогиня на момент было заплакала, герцог осторожно молчал. А через полминуты, вытерев глаза, она уже энергично рубила ладонью воздух: — Чтобы раз навсегда положить конец вашим сомнениям в этой «интриге», я должна сказать вам, что ее ведет не кто иной, как… …?! — …его величество король. Да, наш король Фридрих! Вы скоро убедитесь в этом! Но бедная Фике! Найдется ли в ее хрупком теле достаточно сил, чтобы пройти через такие испытания… — Ручаюсь за нее! — сказал герцог. — Это моя дочь! Дочь прусского солдата. В дверь постучали. — Войдите! — крикнул герцог. Снова на пороге стал верный Фриц в старой своей штопанной ливрее. — Эстафета из Берлина! Экстренно! — объявил он. Герцогиня всплеснула руками: — Неужели оттуда? Снова румяный, озябший юный офицер с пятнами от талого снега на мундире стал на пороге и, отсалютовав, вручил герцогу пакет с пятью печатями. — От его величества! — Ну, какова дорога? — радушно спросил герцог. — Гнусная, ваша светлость! — Ха-ха, добрая кружка вина сейчас не повредит, — сказал герцог и хотел было захохотать, но спохватился под ненавидящим взглядом жены. — Вы свободны! Не успела захлопнуться тяжелая дверь, как пакет очутился в руках Иоганны-Елизаветы. — «Государыня моя кузина! — громко прочла она и уничтожающе посмотрела на супруга. — Не сомневаюсь, что вы уже знаете из писем из Санкт-Петербурга, до какой степени ее императорское величество императрица всероссийская желает, чтобы вы с принцессой вашей дочерью приехали к ней, и какие меры приняты императрицей для пополнения расходов, связанных с этим путешествием. Совершенное почтение, питаемое мною к вам и ко всему, касающемуся вас, обязывает меня сказать вам, какова собственно цель этого путешествия, а, доверенность моя к прекрасным качествам вашим позволяет мне надеяться, что вы осторожно отнесетесь к моему сообщению по делу, успех которого вполне зависит от непроницаемости его тайны. В этой уверенности я не хочу далее скрывать от вас, что вследствие уважения моего к вам и к принцессе, вашей дочери, и у меня явилась мысль о браке ее с кузеном, с русским наследником…» — Надеюсь, вы видите теперь, кто ведет эту «интригу»? — надменно спросила герцогиня у мужа. И читала дальше: — «Я приказал хлопотать об этом в глубочайшем секрете, в надежде, что вам это не будет неприятно, хотя при этом встретились некоторые затруднения, особенно же по близкому родству между принцессой и великим князем. Тем не менее найдены уже нами способы устранить эти препятствия и до последнего времени успех этого предприятия был таков, что я имею все основания надеяться на счастливый исход, если вам будет угодно дать свое согласие — пуститься в путь, предлагаемый вам ее императорским величеством. Но так как только немногим известна сия тайна и так как крайне необходимо ее сохранить, то я полагаю, что ее императорское величество желает. чтобы вы таили эту тайну в Германии и чтобы вы особенно позаботились о том, чтобы ее не узнал граф Чернышев, русский посланник в Берлине. Сверх того, меня извещают, что ее императорское величество приказала вручить вам через одну прусскую контору 10 000 на экипаж и на путевые расходы и что по прибытии в Санкт-Петербург вы получите еще 1000 дукатов, на путешествие в Москву. В то же время ее императорское величество желает, чтобы по приезде в Москву вы говорили бы всем, что это путешествие единственно для принесения ее императорскому величеству личной благодарности за ее милости к вашему покойному брату и вообще ко всей вашей семье. Вот все, что я могу сообщить вам в настоящее время, и так как я уверен; что вы воспользуйтесь этим со всевозможной осторожностью, то был бы бесконечно польщен, если бы вам было угодно согласиться со всем, что я вам сообщил и парою слов известить меня о вашем взгляде на это дело. Впрочем, прошу вас верить, что и впредь я не перестану стараться в вашу пользу в этом деле и что остаюсь благодарным к вам. Фридрих-Rex[36] Берлин, 30 декабря 1743 году». Как добрые немецкие супруги, герцогская чета всегда спала вместе на широкой постели под старым штофным одеялом, под траченным молью балдахином, ещё вывезенным из Цербста, где наверху парил в облезлой позолоте амур в кольце розового венка, поддерживающий тяжелые виды видавшие складки. Три последующие длинные январские ночи превратились теперь для дебелого герцога в постоянную пытку, так как супруга-герцогиня не давала ему спать, требуя от него всестороннего обсуждения своих лихорадочных планов. Тусклое пламя сальной свечи колебалось от дыхания пурги с моря, тени прыгали по углам, худое лицо Иоганны-Елизаветы от возбуждения казалось еще страшнее. Главным камнем преткновения для герцога было, как себя будет держать Фике в отношении веры их отцов? Герцогская семья была крепкими лютеранами, и поэтому герцог не мог допустить, чтобы его дочь переменила веру так же легко, как она могла менять платье или перчатки. И во всяком случае — как она бы смогла принять веру этих русских? Он видел их в Померании — это были казаки, они были страшны, были гадки. У них у каждого в руках нагайка — страшное оружие, которым они истязали людей, одним ударом вырывая из тела куски мяса. А калмыки? Так те еще хуже казаков! У них и глазки маленькие, как у кошек. А когда они бьются пиками, они щерят зубы, как собаки. Они едят детей — да, да, кто же не знает этого? И как наша нежная Фике может принять веру таких людей? Немыслимо! И тучный герцог, досадуя, ворочался на постели и то и дело попадал либо рукой, либо ногой в прорехи старого одеяла. — Как, ваша светлость до сих пор не приказали подать новое одеяло? — сердился он на жену. — Да, но для того, чтобы иметь одеяла, надо иметь средства! — Нет, нет! Все-таки я не могу допустить, чтобы моя дочь приняла веру этих варваров, — торопился герцог замять неприятный оборот разговора. — А впрочем, знаете что… Герцог даже сел на постели, поправил вязаный колпак, прикрывавший от блох его уши… — Если бы вышло так, то, пожалуй, я мог бы получить от императрицы русской тысяч пятнадцать или двадцать таких казаков, чтобы воевать с австрийцами… Ха-ха-ха! Это было бы недурно! Мы с нашим королем Фрицем наломали бы тогда бока «римскому императору»! Герцогиню волновали другие вопросы. В конце концов дело выгорает, и Фике должна будет вести себя так, чтобы выйти замуж за своего кузена… За наследника русского престола. Но ведь ей только 14 лет! Как ей объяснить, как такую интригу следует вести? Правда, она девочка способная, но все-таки.. — Сколько, сколько ей? — переспросил герцог. — Пятнадцатый! И вы, отец, не знаете? — Пятнадцатый! Черт возьми, это не пять лет! Ха-ха! Я, знаете, в пятнадцать лет уже знал кое-что! — О, эти мужчины! Но все-таки должна ли я говорить об этом с Фике или нет? — Я думаю, да! — отвечал, герцог, валясь в кровать и натягивая на себя одеяло. — Фу, черт, опять дыра! Это священная обязанность матери. И знаете, это лучше сделать в дороге, чтобы она сама не стала здесь болтать… Я потушу свечу, а? И он улыбнулся в наступившей темноте: — Кто это там сказал, что Париж стоит обедни? А? А Москва побольше Парижа. Во всяком случае, вы должны хорошо посоветоваться в Берлине с его величеством королем… И захрапел. После второй ночи таких разговоров герцогиня приказала мадам Кардель позвать к ней Фике. Девочка явилась и под самым порогом высокой двери присела в глубоком реверансе. Герцогиня смотрела на нее в лорнет, оценивая дочь с точки зрения задуманного предприятия: «Девочка отлично сложена. Да. Благородная осанка. Она выглядит старше своих лет… Лицо не так красиво, но очень, очень приятно. Любезная улыбка очень красит ее облик. Нужно только отучить ее от гордости… Да, да….» — Принцесса София! — торжественно обратилась герцогиня к дочери. — Вы знаете, что ни его светлость герцог — ваш отец, ни я ничего не жалели для вашего воспитания… Для вашего образования… И мы надеемся, что вы теперь полностью отблагодарите нас за потраченные нами труды. Фике стояла неподвижно, широко раскрыв голубые глаза, обе сложенные руки держа под девичьей грудью. На правой, на безымянном пальце блестело кольцо с сердечком. — Я должна объявить вам большую радость! Ее императорское величество императрица России Елизавета, наша добрейшая тетка Эльза, приглашает нас — меня и вас— посетить ее в Петербурге… Да, как добра всегда наша тетя Эльза! И герцогиня подняла глаза к потолку. — Фикхен, вы воспитаны очень скромно, — продолжала она, — мы бедны, а между тем вы там увидите самый богатый двор в Европе… Дочь моя, вы понимаете, какая ответственность ложится на вас? Вы понимаете, как вы должны держать себя, чтобы полностью использовать этот случай и получить все, что можно получить? Считаете ли вы себя достаточно серьезной для этого или… нам лучше отказаться от путешествия?.. Чтобы не осрамиться! — Маменька! — рванулсь к ней Фикхен, но остановилась в полете. — Обещаю вам, что я буду благоразумна! Я не доставлю вам огорчений! — Принцесса, я довольна вами… Прежде всего вы должны помнить, что мы едем, чтобы благодарить нашу благодетельницу. Вы, конечно, знаете, что мой покойный брат… — Был женихом русской императрицы, мама? Знаю, знаю… — И она улыбнулась ясной, доверчивой улыбкой. Ни тени смущения не было в ее хорошеньком, старательно вымытом личике. «Она похожа на солдата, встречающего опасность лицом к лицу!» — подумала мать, а вслух произнесла: — Готовьтесь же к отъезду, дорогая Фике! Сборы не были сложными. Были вытащены из каретников и осмотрены две старые кареты — снегу еще было мало. Фике взяла с собой всего четыре платья, дюжину рубашек, чулок и другого белья. Они, эти дамы, захватили даже простыни. Обеих герцогинь должны были сопровождать только девица Шенк — горничная да офицер Латторф, чтобы помогать на станциях в пути. Утро отъезда было хмурое, холодное. Герцог стоял на крыльце, и снежинки блестели в его седеющих волосах. Он был в полной парадной форме, в голубом мундире, заботливо отглаженном Фрицем. Так он навсегда и запомнился дочери — толстый, рослый, большой, без шляпы. Дочь в беличьей шубке бросилась перед ним на крыльце на колени, он ее благословил: — Всегда помни, что ты немка! — сказал он, обнимая ее, и от него крепко пахло пивом и табаком. Герцогиня по ступенькам поднялась в карету с висячими рессорами, Латторф забросил ступеньки вверх, закричал «пошел!», и старые колымаги тронулись в путь, скрипя и позванивая при каждом толчке. 11 января 1744 года они уже въезжали в Потсдам, чтобы сделать визит королю Фридриху Прусскому и получить его дальнейшие инструкции. |
||
|