"Магус" - читать интересную книгу автора (Аренев Владимир)Глава десятая ПО КОМ ЗВОНИЛ КОЛОКОЛ— Что дальше? — спрашивает Фантин, когда они идут по галерее, каждый — с младенцем на руках, а «виллан» еще и с портретом под мышкой. Позади неспешно вышагивают ресурдженты, с которыми Обэрто еще предстоит длительная задушевная беседа. — Дальше? Много работы. Разговор с — Куда я нынче без вас-то? — хмыкает «виллан». — Во-первых, пряник обещанный прибудет на ваше имя, так? Ну а во-вторых… я, мессер, знаю, что такое благодарность. Вы ж меня спасли сегодня утром!.. — Пустяки! Скажи, ты имел когда-нибудь дело с детьми?.. — Обэрто останавливается и тихо смеется. — Мой только что, кажется, подмочил себе репутацию. — Ну, наверное, не так мощно, как вы — синьору Леандро… С детьми-то я умею обращаться, доводилось нянчить соседских, когда… Но послушайте, — восклицает вдруг Фантин, — это что ж, выходит, матушка моя с этим вот, с подестой?.. — Какое-то время он молчит, вышагивая по узорчатым полам, потом медленно кивает. — Да, могло быть. Сходится. Так теперь, — поднимает он голову к магусу, — теперь я… ихний наследник? — Теоретически — да. Но не думаю, что тебе будет предложен хотя бы статус наследника синьора Грациадио. Единственное доказательство, картина, вряд ли будет принято судом. Они проходят по галерее до лестницы и начинают спускаться на первый этаж, когда навстречу, буквально из ниоткуда, выходит призрак синьора Бенедетто. — Я все слышал! — восклицает он, взмахивая руками и гневно пылая глазищами. — Мессер, позвольте засвидетельствовать мое глубочайшее почтение! И вам, господа, — поворачивается призрак к проходящим мимо ресурджентам. — Вы повели себя достойно! — Мы — Каков! — хмурится синьор Бенедетто. — А впрочем, он наверняка прав. Рано или поздно… — призрак на мгновение замолкает, потом опять возвращается мыслями к своему недостойному потомку — и извергает на голову оного поток самых изощренных проклятий. За прошедшие столетия у синьора Бенедетто их накопилось преизрядно. — Если бы не вы, мессер, уж не знаю, что бы я… — Не стоит переоценивать мои заслуги, — вмешивается Обэрто. — Перстни я ведь так и не вернул. Всякое благодушие мигом слетает с призрачного лица синьора Бенедетто. — Я-то решил, вы сказали это нарочно, чтобы вывести на чистую воду моего неблагодарного потомка!.. — Неужели вы забыли? Законники стараются не лгать без крайней необходимости. Призрак молчит, вперив в Обэрто мрачный, задумчивый взгляд. — Готовы ли вы поклясться, мессер, что все три перстня найти невозможно? Вы не знаете, где они? — Я готов поклясться, что не знаю, где они находятся. И что все три вряд ли когда-нибудь станут доступны вам, вряд ли вернутся в сокровищницу рода Циникулли. Этого достаточно? — Увиливаете, мессер? Или хотите смерти этого молодого человека — ведь один из трех — у него на пальце, так? — Я — не ювелир, синьор Бенедетто. И не способен определить, поддельный ли перстень у Фантина или настоящий. Тот, что вы мне прислали тогда в «Стоптанный сапог», как вы сами утверждали, был поддельным. — Мы проверили все семь — и оказалось… — Я помню. Так вот, повторяю: я не знаю, поддельный ли перстень у Фантина. Синьор Бенедетто щурит глаза. — Значит, вы видели все три, так? — Я видел очень много перстней, синьор Бенедетто. И все были похожи на ваши. — Что… что вы хотите этим сказать?! — Не кричите, разбудите ребенка, — но малыш на руках у Обэрто уже и сам проснулся. Он поморгал, скривился было недовольно и собрался возопить о том, что пеленки мокрые и надо больше внимания уделять детям, а не старикам, к тому же давно мертвым, — но вдруг распахнул глазенки, выпростал ручку и потянулся к рукаву синьора Бенедетто. — Я понимаю, чего вы добиваетесь, мессер, — громыхает тем временем призрак. — Ваша хваленая законническая справедливость, да? По перстню каждому бастарду; вам-то что, не вы столько веков заботились о чести Циникулли!.. Не вы… В этот момент он осекается и изумленно глядит вниз, на свой рукав, за который его дергает пра-пра-пра… (мадонна ведает, сколько раз «пра») внук. — Но как?!.. Пальцы малыша уверенно держатся за призрачную ткань, мнут ее, тянут на себя. На лице ребенка — блаженная усмешка: вот ведь какую игрушку себе нашел! — Скажите ему что-нибудь. Все-таки ваш потомок. Но синьор Бенедетто лишился дара речи, он только и может, что, выпучив глаза, смотреть на младенца, схватившего его за рукав. Внизу, на лестнице, хохочет, ухватившись за живот Малимор. Вот только в глазах сервана — слезы. До вечера отдыхали — насколько это удалось при двух требующих внимания младенцах, которые отоспались в библиотеке у синьора Леандро и теперь давали жару. Один раз даже кто-то из постояльцев приходил ругаться: «зачем дитев мучаете?!» «Еще неизвестно, кто кого!» — хмуро отозвался Фантин, в который раз меняя пеленки. И добавил: «Надобно нам, мессер, кормилицу завесть, без нее не справимся». Рубэр, хозяин «Сапога», знал одну, так что вскоре близнецы донимали уже ее. Впрочем, кормилица и малыши быстро нашли общий язык и в целом были довольны друг другом. Остаток дня Обэрто провел в глубоком сне, отдыхая после давешних событий. Жаль, времени на это было мало: только-только смежил веки, а уже — вечер, и Фантин трясет за плечо: «Вы просили разбудить, мессер, когда придут воскрешатели. Ну, так они уже явились. Ждут внизу, в зале». — Идем, — и они спускаются к ресурджентам, заглянув сперва к кормилице («Все в порядке? Спят? Ну, пусть спят»). Оба алоплащника, как по команде, встают, едва завидев Обэрто и его спутника. — Наша договоренность остается в силе, мессер? — Разумеется. — Тогда по пути вы хотя бы вкратце просветите нас по поводу случившегося — Собственно, вкратце я уже рассказал — сегодня днем, у синьора Леандро. — Там ни словом не был упомянут — Так ведь и говорить не о чем. — Очень хорошо, — кивает старший алоплащник. — Осталось выяснить, кто же совершил это. — А вы так и не поняли? — почти с сожалением смотрит на него Обэрто. Фра Клементе наконец начинает догадываться; он пристально смотрит на магуса, будто хочет убедиться, что тот не лжет. — Тогда тем более… — шепчет потрясенный ресурджент. — Тогда… что ж, что же… Может, оно и к лучшему. Да, — говорит он уже решительней, — несомненно, к лучшему. И вы правильно сделали, мессер, что именно так поступили в этой… непростой ситуации. Иначе… я даже затрудняюсь предугадать все возможные последствия. Но волнения в народе, смуты… — Он качает головой, представив все это и многое другое. — Да, вы поступили единственно возможным образом! Обэрто невесело усмехается. «Как будто я мог поступить иначе! Как будто от меня вообще что-то зависело в этой истории». Тяжело опираясь на трость, он идет по пустеющей мостовой, вечер плавно перетекает в ночь, улица — в дорожку кладбища, где вместо домов — склепы, склепы, с ангелами, скелетами, «…покойся с миром» и крысами, выбирающимися из нор и чутко нюхающими воздух: как оно там, чем сегодня душа успокоится? (и — чья?); под ногами шелестит мелкий гравий, ветер играет листвой и норовит бесстыдно задрать плащи ресурджентов, но, убоявшись шитых золотом фениксов, отступает. Черный, печальный гриммо на башне глядит сверху на четверых пришлецов, но не торопится бить в колокол. («Он знал уже тогда. Поэтому и звонил, — признался синьор Аральдо вчера вечером после того, как изложил магусу свою просьбу. — Мы, видите ли, неплохо ладили. Пожалуй, он один из немногих, кто будет печалиться по мне, когда я уйду.») Обэрто, за ним ресурдженты и Фантин входят в фамильный склеп Аригуччи. Призрак синьора Аральдо не заставляет себя ждать. Сегодня он одет торжественно и строго, на лице его блуждает рассеянная улыбка, медаль с всадником, пронзающим дракона, блестит особенно ярко. — Здравствуйте, фра Клементе… Конечно, помню! Вы ведь меня к жизни вернули… хоть и не совсем полноценной, а все-таки. И сегодня, кажется, вам снова предстоит сыграть роль моего благодетеля. — Где бренные останки? — невозмутимо спрашивает ресурджент. Устав ордена не велит ему беседовать на посторонние темы с призраками, которые подлежат окончательному упокоению. — Ах да, простите, что отнимаю ваше драгоценное время! Останки где и положено, в гробу — полагаю, вы читать умеете? «Синьор Аральдо Аригуччи, — Хотите ли исповедаться? — заученным тоном произносит фра Оттавио, пока его старший товарищ сдвигает крышку и готовится к проведению нужных священнодействий. — По-вашему, молодой человек, я в бестелесном состоянии мог так уж много нагрешить? Я и в прошлый-то раз Богу душу отдал раньше, чем исповедался, — и ничего, воскресили меня без особых потерь. Словом, не тяните, приступайте. Устал я, — признается он, повернувшись к Обэрто. — Устал. «Воевать» с синьором Бенедетто на расстоянии, так ни разу и не увидев его в нынешнем обличье; жить в этой клетке без прутьев, занудствовать в разговорах со случайными прохожими… Спасибо, мессер, что согласились помочь. А насчет того нашего разговора… что-то решили? Магус отрывисто кивает: — Решил. Когда есть крылья, глупо в гнезде отсиживаться. Тем более если уже однажды летал. — Удачи вам… Их прерывает старший ресурджент. — У нас все готово, мессер. Попрошу вас с мальчиком выйти. Операцию надлежит проводить при минимальном количестве посторонних людей. А нынешние представители фамилии, как я понял, желания присутствовать не выразили… — Они давно уже переехали во Фьорэнцу, — пожимает плечами синьор Аральдо. — Ну, ступай, малыш, — подмигивает он Фантину. — И кстати, подумай: может, тебе стоит сменить род занятий… Обэрто и «виллан» выходят наружу, тяжелые створки захлопываются за ними, отсекая все звуки: голоса ресурджентов, шорох их одеяния, скрежет крышки гробницы. Остается только неистребимый, легко узнаваемый аромат, к которому на какое-то мгновение примешивается запах гари. Потом аромат рассеивается в ночном воздухе, и тогда Обэрто говорит Фантину: — Пора возвращаться. Они идут обратно — мимо все тех же ангелов, скелетов, заплывших жиром купидончиков. Гриммо на колокольне, не отрываясь, глядит им вслед. И вдруг, ухватившись за лохматую веревку, начинает раскачивать ее так, что в медной чаше колокола нарождается и крепнет яростное грохотанье. Двое на кладбищенской дорожке даже не оглядываются. Деньги от синьора Леандро принесли ровно в полдень, когда колокол на ратуше еще только начал отсчитывать положенное число ударов — никому и ничего не предвещая, а просто сообщая, который час. Вознаграждение принес тот самый распорядитель, который присутствовал при вчерашнем «разоблачении». Это слегка удивляет Обэрто (таких обычно с курьерскими поручениями не посылают), но разгадка, как всегда, проста: вместе с деньгами кое-что передано на словах. Прежде чем озвучить послание, распорядитель зачем-то пристально осматривает всю комнату, резко отворяет дверь, выглядывает в коридор, закрывает ее; теперь его внимание привлекло окно: распахнув ставни, он высовывается наружу и изучает улицу, дома напротив, прохожих… — Может, объясните наконец, что происходит? — Ах да, мессер, прошу меня простить. Но синьор Леандро строжайше велел проверить, чтобы никто не подслушивал, чтобы даже шанса такого не было… — Говорите же! Распорядитель указательным пальцем оттягивает ворот: жарко! Вспотел, бедный, пока плелся сюда аж от самой виллы, да еще такие тяжести нес: деньги, поручение (и неясно, что тяжелей)! — Синьор Леандро велел передать, что ваша миссия закончена. Он бы просил вас как можно скорее покинуть город. И еще… мессер, он спрашивал, как вы намерены поступить с… с ними. Посланник синьора Леандро бросает испуганный взгляд на двух малышей, которые умиротворенно сопят, каждый в своей колыбели. — Еще не решил. А в чем дело? — Он хотел бы… э-э-э… ну, мне было сказано передать, что… — распорядитель нервничает, хотя наверняка и раньше выполнял скользкие поручения хозяина. Мучает беднягу не мысль о неприглядности того, что ему надлежит вымолвить, а персона магуса. Этот может и с лестницы спустить. Или возьмет и в гидру превратит, какую потом ни один Геркулес не захочет уничтожать — побрезгует. Эх, рисковая жизнь у доверенных лиц! — Словом, синьор Леандро по некотором размышлении решил, что лучшим выходом было бы оставить младенцев у себя. Так сказать, под присмотром. Чьи они там дети, кто их мать, кто отец — это все, знаете, материи туманные, сомнительные, можно сказать. А младенчики — вот они, нужно же кому-то о них позаботиться. — Синьор Леандро полагает, что я не в состоянии это сделать? — Н-ну, не поймите меня, то есть его, превратно… Все-таки вы состоите в ордене законников и, насколько я знаю… — Позволю себе напомнить, что именно из сирот мы набираем большую часть новициев. И обращаться с детьми умеем: заботиться и о душе, и о теле. Что-нибудь еще синьор Леандро велел передать? Распорядитель открыл было рот, чтобы спорить, возражать, убеждать и добиться наконец своего, но он натыкается на холодный взгляд магуса и решает: да катись оно все к чертям в пекло! Пусть сам синьор Леандро, если ему так надо, идет и разговаривает с законником. Все это очень явственно отражается на лице распорядителя. Он подходит к окну, по-прежнему оттягивая воротник, вздыхает полной грудью, оборачивается к Обэрто и разводит руками: — Нет так нет, мессер. Что-нибудь еще передать синьору Леандро? — Ничего. Если я захочу с ним связаться, ваши услуги мне не понадобятся. — Раздуванье щек и ничего больше, но Обэрто вдруг захотелось созорничать. Наверное, передалось настроение Фантина, только что вошедшего в комнату и увидевшего на столе три увесистых мешочка с монетами. — Всего хорошего, — кланяется распорядитель. Он неприязненно зыркает на «виллана» и уходит. — Что будешь делать с деньгами? — Я, мессер? Хэх… я… — Фантин с недоверием касается самими кончиками пальцев ближайшего мешочка. Потом, осмелев, берет и взвешивает на ладони. — Тяжеленный! И что, это вправду все мое? — Несколько монет я возьму себе: стандартная плата за услуги и на проезд до Роммы. Остальное — твое. Обэрто, улыбаясь, ждет реакции, хотя знает, почти наверняка знает, какой она будет. Никакого чтения мыслей, просто догадался: два мешочка из трех «виллан» сейчас унесет, пробормотав какие-то невнятные пояснения. Спустившись по скрипучей лестнице, покинет «Сапог» и отправится в порт, в рыбацкий поселок, найдет там Марка, старичину Марка, Марка, которого со вчерашнего утра зовут Погорельцем, найдет и вручит оба мешочка, и поспешит уйти, потому что «и так тошно, приятель, а ты тут со своими благодарностями душу напополам рвешь! Бери — и чтоб отстроил все лучше прежнего, и соседям помоги, не жмись, они ж из-за тебя, считай… ладно, молчу. Ну, бывай», — и, возвращаясь на постоялый двор Рубэра Ходяги, Фантин пойдет не спеша, ибо совесть его с некоторых пор если и не чиста абсолютно, то уж чище, чем несколько дней назад, заботиться о будущем нет нужды, и вообще денек сегодня такой, что к поспешности, деловитости не располагает: хочется шагать, глядя по сторонам, раскланиваясь с каждым встречным, подмигивая симпатичным барышням (а несимпатичных в Альяссо испокон веков не бывало!); Фантин будет идти так медленно, что Обэрто успеет переговорить с «голосом» Папы Карло, отдать младенцев на попечение второй кормилице (первая одна не управляется — оно и понятно!) и даже вздремнуть часок, пока оба малыша за стенкой сосут молоко и, в перерывах, переговариваются между собой с помощью жестов да почти внятного бормотания. Зачем приходил «голос»? Попрощаться от имени Папы. Сообщить, что дон Карлеоне никогда не забывает об оказанных ему услугах и всегда платит по счетам. Разумеется, заказ синьора Леандро решительно отклонен, более того, подесте недвусмысленно дали понять, что обращаться с подобными просьбами к кому-либо из «уборщиков» Альяссо бессмысленно, даже опасно для здоровья некоторых власть имущих. И пусть мессер Обэрто не переживает, что прибегнул к помощи такого не совсем… как бы это выразиться… не совсем обычного партнера. Законность, может быть, и не соблюдена, однако и не нарушена. А вот справедливость, насколько понимает дон Карлеоне, восстановлена. Он, мессер, в первую очередь за справедливость. А вы? Еще С тем «голос» и откланяется — зато придет вторая кормилица, Обэрто объяснит ей что к чему… ну, об этом мы уже рассказали. А дальше? А дальше будет предвечерье, окрашенное в мягкие пастельные тона. Обэрто встанет, удивляясь, какими причудливыми порой бывают сны. Всего он не помнит, только как колола подбородок и руки солома, да что снизу, с заднего двора (откуда «снизу»? с какого двора?..) воняло свежими кожами. Он плеснет из таза в лицо холодной воды, дабы окончательно стряхнуть клочья этого сна, — и как раз вернется Фантин, немного навеселе, но — парадокс! — грустный. — Можно с вами поговорить, мессер? — Конечно. Что-то стряслось? — Я думал… ну, про перстни и все такое. Ведь вы же солгали синьору Бенедетто, да? — Я не сказал ему всей правды, — спокойно согласится Обэрто. — А он волен был трактовать услышанное, как заблагорассудится. Подозреваю, что синьор Бенедетто сделал это неправильно. — А Малимор? — Малимор, как я и просил его, навестит нас сегодня ближе к ночи и принесет настоящие перстни. Где он их держит, я не знаю. Так что я действительно не лгал. — И закон не нарушали? Магус помолчит, вглядываясь в темнеющую улицу, где вот-вот начнут зажигать фонари. — Помнишь, мы говорили о двух законах, небесном и земном? Первый всегда с нами, в нашем сердце, второй… — …написан людьми, чтобы примирить в нас две природы. Помню. — Ну так вот, на сей раз я руководствовался сердцем, данным мне от Бога, а не «сердцем общества», созданным людьми. И поэтому фактически нарушил некоторые из человеческих законов, однако, не преступил других, более важных. — По-вашему, это правильно? Ну, то есть, я хочу сказать, такая отговорка — она же очень удобная, да? «Мое сердце подсказало мне, что это будет справедливо, и я убил» или там «украл». Чего проще — свалить все на сердце! — Нет, — покачает головой магус. — Убить или украсть проистекает не из сердца. Такое могут диктовать тебе ум или чувства, но не оно. Более того, каждый, — Но вы же законник! — Я и говорю: удобная, ровная дорога. Кстати, быть «вилланом» тоже легче, чем отказаться от привычного образа жизни и последовать велениям своего сердца. Спроси у него, куда тебе дальше идти, что делать. — А что теперь будете делать вы, мессер? Ведь вы же нарушили… — Сейчас я намерен прогуляться в доки и переговорить с клабаутерманном. Хочешь — пойдем со мной. Фантин согласится. Заглянув в соседнюю комнату и проведав младенцев (спят, спят! все у них в порядке; кормилица тоже вон прикорнула), Обэрто и «виллан» спустятся в зал, задержатся ненадолго, чтобы переговорить с Рубэром Ходягой («Когда б я знал, мессер! Когда бы знал!.. Такая молодая — и умереть, оставив двух детей! Подумаешь, и сердце кровью обливается. Утонула… а ведь еще вчера… Эх, что говорить!») — хозяин «Сапога» будет сокрушаться и корить себя за то, что когда-то обвинил Марию в краже молока; Обэрто вежливо выслушает его и только потом выйдет на улицу. Где уже будут гореть фонари — как раз над входом в «Сапог». В их свете фигура любого — отличная мишень, даже криворукий попадет. А уж просто немой и подавно! …Обэрто улыбается: сейчас едва-едва перевалило за полдень, только что вошел Фантин и растерянно глядит на принесенные от синьора Леандро деньги, хотя «виллан» уже решил (а магус это знает), что будет с ними делать. В это самое время распорядитель, страдающий от жары, вышел на мостовую, еще раз оттянул воротник указательным пальцем, покосился на окно комнаты, которую снимает Обэрто (оно открыто, но — проклятье! — не просматривается оттуда, где залег стрелок); распорядитель возвращается на виллу, чтобы передать: предложение отклонено, знак об этом он дал, так что не стоит беспокоиться, синьор Леандро. Не стоит беспокоиться! Даже если мститель заснет (а он заснет — и ему приснится странный сон, в котором за стеной будут причмокивать два младенца-близнеца), все равно проспит он недолго и проснется вовремя. Успеет взять на прицел дверь «Стоптанного сапога», успеет натянуть тетиву, когда у входа появится знакомая ненавистная фигура. Выстрелить успеет. Попадет. Потом его, конечно, скрутят подмастерья Лавренца Кожевника, даже как следует изобьют, не поглядевши, что синьор, — а толку? Дело сделано, сказал бы им, улыбаясь, синьор Грациадио, если бы мог говорить. А так он будет только улыбаться, уверенный, что отомстил — не за синьора Леандро, постылого как-бы-отца, не за презренный род Циникулли, но за себя, за свою мать, чье доброе имя было опорочено магусом. Доказал, что не зря, кроме кроликов, в гербе его фамилии есть еще и шпаги. Хотя правильней было бы поместить там арбалет! — Мессер! Мессер, вы живы?! Хвала Мадонне, он еще дышит. Ну, кто-нибудь, позовите же наконец лекаря!.. |
||
|