"Встречи у метро «Сен-Поль»" - читать интересную книгу автора (Флейшман Сирилл)

Явление Виктора Гюго

Залман Лезерик получал по почте еврейскую газету на идише. А кроме того, каждый день часов в десять-одиннадцать покупал в киоске еще одну, на французском. Хотя бы для того, чтобы получше знать о тех событиях глобального масштаба, которые никак не отражались на его частной жизни. Ничего особенного он собой не представлял. Но в прошлом, пока не ушел на покой, ездил по парижским пригородам и торговал на рынках подержанными книгами и журналами, а потому сохранил привычку с величайшим почтением относиться к печатному слову. Так что, отойдя от дел и продав свой фургончик, оставил большую часть скопившегося товара у себя. Груды нераспроданных книг да еще и газеты, которых каждый день все прибывало, — во всем квартале, несомненно, он один был окружен таким количеством типографской продукции.

В тот день он, как обычно, вышел из дому и направился к газетному киоску у метро, но по дороге завернул в аптеку купить бутылку парафинового масла. Лекарство, которое прописал его новый врач, ничуть не помогало, и он решил вернуться к испытанным средствам.

В аптеке Залман Лезерик встретил Симона Рыкова — тот зашел спросить что-нибудь от кашля. Они немножечко поговорили, и Лезерик уже собрался распрощаться и идти дальше за своей газетой, как вдруг Рыков сказал ему любезным тоном:

— Послушайте, Залман, я не хочу сказать ничего дурного, но куда вы денете все свои книги и газеты, когда умрете? У вас ведь, кажется, их целые залежи — мне говорила ваша приходящая прислуга, она у меня тоже делает уборку. Зашли бы лучше как-нибудь сыграть в белот. Я приглашаю.

Однако Лезерик на предложение не польстился. Он знал, что Рыков и компания других пенсионеров собираются в кафе у самого метро. Но ему там было скучно.

— А вы, вы что же, не читаете? — только и спросил он.

— Да никогда! Жена рассказывает мне все новости, которые услышит в городе. С меня хватает.

— Но как же без газеты вы узнаете, что происходит?

— Вы думаете, — усмехнулся Рыков, — когда настанет конец света, то за три дня во «Франс-суар» или «Унзер ворт» поместят об этом объявление?

Задетый, Ледерик предпочел оборвать разговор.

— Будьте здоровы, — сухо попрощался он и вышел из аптеки с торчащим из бумажного пакетика флаконом парафинового масла.

Но Рыков увязался следом.

— Я не успел спросить, у вас, случайно, не найдется каких-нибудь старых ненужных романов? Вы не могли бы мне их дать? Не для меня, не для жены, а для внука — он портит зрение над книжками, а бедный отец не успевает покупать их в «Базар-Отель-де-виль».

— Пускай пойдет в библиотеку в мэрии, — пожал плечами Лезерик.

— Так вот, — воскликнул Рыков, хватая его за рукав, — вот, значит, как вы разговариваете с человеком, когда он просит старые книжонки, вам все равно не нужные, для мальчика, который рвется к знаниям!

Лезерик промолчал и зашагал своей дорогой. Рыков не отставал.

Так они и дошли до киоска, где, как нарочно, стоял Бертольд Фриснах, парикмахер и их общий знакомый. Он покупал какой-то журнал про кино и рылся в кармане брюк, отыскивая мелочь.

— Нет, вы слыхали, как он говорит о моем внуке? — накинулся на него Рыков, призывая в свидетели несправедливости.

Фриснах обернулся, вежливо поздоровался с одним, потом с другим и спросил у Рыкова:

— Ваш внучек заболел?

Нет, — вмешался обозленный Залман. — Просто он хочет, чтоб я отдал ему свои книги. Что, если я явлюсь к вам в дом и начну выпрашивать ваш парик или ножницы?

— Парик? А при чем тут парик? — Бертольд Фриснах так и вздрогнул: он был лысый и страшно обидчивый.

Маленький, метр пятьдесят пять ростом, но кипучий и прыткий, он ткнул Лезерика в грудь скрученным в трубку журналом:

— Вы что, решили посмеяться, Залман? Смотрите, как бы не пришлось смеяться в одиночестве!

А Рыков, сложа руки, довольно наблюдал за ними.

— Что, убедились? Говорил я? — сказал он парикмахеру.

— Да это я к примеру, — оправдывался Залман. — И речь шла вовсе не о вас. О книгах, об образовании… и все такое. Вас это вовсе не касается. Вы неправильно поняли.

— А я, выходит, неуч? Книжек не читаю? Журналов и газет не покупаю? Да? — накалялся коротышка-парикмахер.

— Журнальчик с голыми красотками — это совсем не то! — язвительно заметил Лезерик, показывая на журнал, которым потрясал Бертольд Фриснах.

Они бы еще долго препирались, но вдруг к ним подошел Виктор Гюго. Он с давних пор обосновался на площади Вогезов и даже после смерти захаживал в киоск у станции «Сен-Поль» купить газетку, как все люди.

На вид Гюго был как Гюго, одет в привычный редингот. Но все, и даже парикмахер, ужасно удивились. Первым опомнился и восторженно заговорил Залман:

— Не вы ли месье Виктор Гюго, тот, чей музей находится тут рядом, на площади Вогезов? Ведь это вы? У меня дома штук двадцать пять ваших книг. «Удел человеческий»,[6] «Отверженные»… какие-то еще… Но все хорошие!

— Я и сам не упомню уже всех названий, — сказал Виктор Гюго, потирая ухо. — Скажите-ка лучше, друзья мои, о чем это вы тут спорили? Речь, мне послышалось, шла о чтении? О культуре? И о голых красотках? На редкость интересная беседа! А что, вертящимися столиками вы не увлекаетесь?

Бертольд Фриснах развернулся всем телом, чтобы лучше рассмотреть Виктора Гюго.

— Простите, — сказал он, — я в некотором смысле сам вертящееся, как вы говорите, кресло, а вас в последний раз видал в кино.

— Да? И в каком же, интересно, фильме? — спросил Гюго.

Но прежде чем Фриснах успел ответить, Лезерик отстранил его и, решительно взяв под руку Гюго, повлек его с собой.

— Эти люди не читают книг, — сказал он классику. — Пойдемте лучше ко мне. Я покажу вам свою библиотеку, там есть все ваши книги и много других. Это тут, совсем рядом.

Гюго не возражал. Они отошли уже метров на пять, когда их настиг Рыков.

— Подождите! — крикнул он и обратился к Гюго: — Извините, что затрудняю вас, месье Виктор Гюго, но не могли бы вы сказать что-нибудь этакое моему внуку? Он ходит в лицей Карла Великого, ваши слова пригодятся ему для домашнего задания — он перепишет их и уж наверняка получит хорошую отметку.

— Пусть читает мои произведения, там легко найти подходящую цитату, — с улыбкой ответил Виктор Гюго.

Но Рыков затряс головой:

— Живое слово куда важнее, чем книжка! Ну что вам стоит, раз вы все равно уже здесь, заглянуть ко мне на чашечку чая? А я позвоню внуку, чтобы он зашел. И он вас увидит. Такая будет польза для учебы.

Залман Лезерик тянул Гюго за рукав, чтоб он не слушал Симона Рыкова, но тут и коротышка-парикмахер, который до сих пор робел, решился подойти.

— Месье Гюго, — сказал он, — не будет ли у вас при себе фотографии? С автографом. Для моего салона. Одна подписанная у меня уже есть — от Марселя Коена, боксера. А если я еще и вашу повешу над кассой — отличная приманка для клиентов.

— Увы, нет! — Виктор Гюго развел руками. — Вообще говоря, — сказал он Лезерику с Фриснахом, — для визитов, пожалуй что, уже нет времени. Вот только куплю газету, и пора обратно в музей. — Он поклонился. — Приятного вам дня, друзья.

Залман, увидев, что Гюго уходит, отчаянно вцепился в его руку и срывающимся от волнения голосом спросил:

— А все-таки, как ваше мнение, романы там и прочая литература — от этого действительно умнеют?

Виктор Гюго вздохнул:

— Роман, раз вы хотите знать, не в малой мере порождение необходимости. Другое дело — поэзия! Поэзия — вот самое главное!

И хоть никто из слушателей толком ничего не понял, все трое важно закивали головами, еще бы — говорит не кто-нибудь, а человек, имеющий музей! Великий человек засеменил назад к киоску, а на обратном пути, снова проходя мимо новых знакомых, дружески помахал им газетой. И, не останавливаясь, проговорил:

— Поэзия! Запомните, друзья мои, поэзия!

Он отошел уже довольно далеко, но вдруг обернулся и, снова взмахнув газетой, прибавил — голос был едва слышен:

— Придет время, и вы поймете. Вы сами — это тоже поэзия.

И он исчез до следующего раза.