Труд крупнейшего немецкого историка К.Ю.Белоха (1854—1929) „Греческая история" и сейчас остается самой полной из существующих на русском языке об­щих историй Греции эпохи архаики и классики (VIII—IV вв. до н.э.). В большинст­ве общих курсов древнегреческой истории она чаще всего сводится к истории Афин и Спарты. В данной же работе дана история Древней Греции в целом.

Это чуть ли не единственный на русском языке общий курс греческой исто­рии, из которого можно узнать о развитии событий в Милете, Византии, Мегарах, Коринфе, Сикионе, Сиракузах, Акраганте, Беотии, Фессалии, Фокиде, Арголиде, на Керкире, Эвбее, Самосе, Лесбосе и других полисах, областях и островах Греции. Из этого труда можно почерпнуть достаточно подробные сведения о деятельности не только Солона, Писистрата, Клисфена, Перикла, Леонида, Павсания, но и Фрасибула, Поликрата, Кипсела, Феагена, Гелона, Гиерона, обоих Дионисиев, Диона, Тимолеона и многих других выдающихся исторических лиц. К.Ю.Белох одним из пер­вых занялся исследованием не только политической, но и социально-экономической истории Греции, что, однако, не только нисколько не помешало, но, наоборот, помогло ему дать превосходные очерки развития греческой духовной культуры (философии, науки, искусства, религии).

ГЛАВА VII. Распадение великих держав Эллады

Из двух держав, которые по Анталкидову миру разде­лили между собою владычество над греческим Востоком, одна — Спарта — пала, сокрушенная могуществом демокра­тической идеи и магической формулой „автономия отдель­ных государств", которую она сама произнесла в надежде, раздробив нацию, тем легче властвовать над нею. Одну ми­нуту казалось, что и другой из тех двух держав — персид­ской монархии — грозит такая же участь. Правда, Кипр был возвращен к покорности, и восстание, которое пытались вы­звать в Ионии Глос и Тахос, прекратилось само собой. Но Египет — самая богатая и самая важная из береговых про­винций — все еще сохранял свою независимость, и Артак­серкс II справедливо считал покорение этой страны самой важной своей задачей. Оно казалось тем более легким, что в последние годы Кипрской войны Египет был ослаблен сму­тами из-за престолонаследия, тогда как Персия после подчи­нения Эвагора могла употребить все свои силы на экспеди­цию в Нильскую долину.

Ввиду этого царь добился в Афинах отзыва Хабрия, ко­торый после Анталкидова мира вступил в службу египетско­го царя и преобразовал его войско, а главное — посредством обширной системы укреплений оградил страну против не­приятельских нашествий. Близ Аки в Финикии было собрано огромное персидское войско под командою Фарнабаза, на­чальство над греческими наемными войсками, состоявшими, по преданию, из 12 тыс. человек, было вверено самому зна­менитому полководцу того времени, Ификрату, которого Фарнабаз выпросил себе у царя в товарищи. Наконец, после многолетних приготовлений, в начале 373 г. армия выступи­ла в поход. Персы благополучно достигли Пелусия у восточ­ного устья Нила, однако не решились атаковать сильные не­приятельские окопы. Поэтому часть персидского флота пе­редвинулась вдоль берега к мендесийскому устью и здесь высадила на берег отряд в 3000 человек; подоспевшие на помощь египетские войска были отбиты, и крепость, при­крывавшая устье реки, взята штурмом. Затем Ификрат пред­ложил немедленно подняться вверх по Нилу до Мемфиса и посредством внезапного нападения взять слабозащищенную столицу, что, вероятно, имело бы решающее значение. Но Фарнабаз не хотел и слышать о столь смелом предприятии; напротив, он велел привести главную армию и тем дал егип­тянам время со своей стороны занять войсками опасные пункты. Таким образом, дальнейшее наступление было отре­зано персам, и так как вскоре наступило разлитие Нила, то им не оставалось ничего другого, как вернуться в Сирию. Ификрат, опасаясь сделаться козлом отпущения за неудачу похода, бежал в Афины, где тотчас был избран в стратеги.

Эта новая неудача в борьбе против Египта, естественно, должна была отразиться и на самой Персии. Спустя немного лет в нижних провинциях государства один за другим вос­стал целый ряд сатрапов. Первым возмутился Датам, наме­стник Каппадокии, знаменитый полководец, подчинивший своей власти и Пафлагонию, и греческий город Синоп (вы­ше, с. 130), за ним — Ариобарзан, сатрап Фригии на Геллес­понте. Тщетно сатрап Лидии Автофрадат во главе большого войска пытался вернуть Датама к покорности; не одолев его, он обратился против Ариобарзана, но и последнему удалось с помощью афинян и спартанцев дать отпор царскому вое­начальнику (выше, с. 185). После этого мятеж стал быстро распространяться в Передней Азии. К восстанию примкнули Оронт, сатрап Эолиды и Ионии, Мавсол, владыка Карии, под конец даже сам Автофрадат, равно как горные племена в южной части полуострова от Ликии до Киликии и финикий­ские города. Почти вся часть Азии, лежащая по сю сторону Евфрата, была потеряна для персидского царя.

Мятежники тотчас завязали сношения с царем Тахосом, который около этого времени сменил Нектанеба I на египет­ском престоле, и фараон с радостью ухватился за предста­вившийся ему здесь случай нанести решительный удар Пер­сии и тем упрочить независимость своего государства. Спар­та также примкнула к коалиции, и старый царь Агесилай с тысячью человек отправился в Египет (361 г.). Афины хотя и не стали открыто на сторону Египта, однако не запретили Хабрию снова принять службу в Египте, где Тахос назначил его начальником флота.

Тахос и Агесилай двинулись в Сирию, чтобы поддер­жать восставших сатрапов. Но едва они пришли в Финикию, как в египетском войске вспыхнул мятеж, и Нектанеб, двою­родный брат Тахоса, был провозглашен фараоном. Агесилай, от чьего поведения теперь все зависело, не имел никакой надобности навязывать царя египтянам против их воли; при­том, он был раздражен против Тахоса, так как последний не вверил ему начальства над всей армией. Поэтому он стал на сторону Нектанеба, и всеми покинутому Тахосу не остава­лось ничего другого, как бежать к царю Артаксерксу II. Он встретил там хороший прием: такой претендент мог оказать большие услуги в борьбе с Египтом.

Но тем временем в Мендесе, в египетской Дельте, был провозглашен новый фараон, приобретший вскоре большое число приверженцев; ввиду этого Нектанеб II принужден был прервать свой поход и вернуться в Египет. Вследствие громадного численного перевеса неприятеля он вскоре по­пал здесь в очень затруднительное положение и только бла­годаря искусной тактике Агесилая и храбрости своих грече­ских войск сохранил трон. При этих условиях, конечно, нельзя было и думать о возобновлении наступательных дей­ствий против Персии; поэтому Агесилай не пожелал долее оставаться в Египте и, получив от Нектанеба щедрое возна­граждение, отплыл домой. Но ему более не было суждено увидеть родину. На пути в Кирену, близ гавани Менелая у северного берега Ливии, престарелый царь был застигнут смертью, на 84-м году своей жизни. По древнему обычаю труп его был набальзамирован и привезен в Спарту, где по­гребен в семейной усыпальнице Эврипонтидов.

Между тем коалиция сатрапов распалась так же быстро, как и образовалась, потому что все эти наместники были в сущности верноподданными персидского царя, которым мысль о приобретении самостоятельной власти была совер­шенно чужда и которые взялись за оружие только для защи­ты своих действительных или мнимых прав, или для собст­венного спасения. Та же лояльность господствовала, конеч­но, — и еще в большей степени — среди знатных персов, которые окружали сатрапов; поэтому царь легко мог при­влечь на свою сторону часть мятежников или восстановить против них их собственных товарищей. Вспыхнувшая в Египте междоусобная война должна была ускорить катаст­рофу, так как лишила мятежников их главной опоры. И вот Реомифр дал царским полководцам случай захватить воен­ные корабли и деньги, которые он получил от Тахоса для поддержки мятежных сатрапов. Оронт, избранный сатрапа­ми в главнокомандующие, со всем своим войском передался царю. Даже собственный сын Ариобарзана, Митридат, изме­нил делу своего отца; он убил Датама, лучшего полководца восставших, сумевшего до сих пор отразить все нападения, а затем выдал и Ариобарзана царю, который велел распять его. После этого остальные сатрапы поспешили изъявить покорность и за то были утверждены в своих званиях; Артабаз, командовавший царским войском в войне с Датамом, получил сатрапию Ариобарзана, Малую Фригию, на кото­рую и без того имел право как сын Фарнабаза. Власть пер­сидского царя была снова утверждена во всей Азии (360 г.).

Афины не вмешивались в эту борьбу. Они были дружны с Ариобарзаном и Египтом, но находились в довольно хо­роших отношениях и с персидским царем, с тех пор как он признал права Афин на Амфиполь; а главное, внимание Афин все еще было всецело занято греческими делами. Правда, смерть Эпаминонда при Мантинее избавила Афины от их опаснейшего врага, и с тех пор ни одна фиванская эс­кадра более не показывалась на море; но союзник Фив Алек­сандр Ферский один продолжал морскую войну с Афинами, и если он и был слишком слаб, чтобы причинять много вре­да, то все-таки его смелые грабительские походы стали силь­но докучать афинянам. Так, вскоре после битвы при Манти­нее его флот напал на остров Тенос и увел часть его жителей в плен (август 362 г.); в следующем году он высадил отряд своих наемников на остров Пепарефос, лежащий напротив берега Магнесии, и приступил к осаде главного города. Афиняне послали эскадру на помощь союзному острову, но Александр неожиданно напал на нее, нанес ей полное пора­жение и захватил шесть триер с шестьюстами пленников. Затем он направился к Пирею, где никто не ждал нападения; он беспрепятственно проник в гавань, разграбил банкирские конторы на базаре и прежде, чем подоспела помощь из горо­да, удалился со своей добычей. После этого афиняне заклю­чили союз с фессалийцами, которые также вели войну с Александром (361/360 г.). Однако и теперь не удалось одо­леть Александра, и он сохранил свою власть, пока в 358 г. по наущению своей жены Фебы, дочери Ясона, не был убит ее братьями Тисифоном, Ликофроном и Пифолаем, которые и захватили господство над Ферами.

Во Фракии афинское оружие в эти годы также терпело неудачу за неудачей. Там громадное царство одрисов со времени Пелопоннесской войны постепенно пришло в упа­док. Царь Ситалк (см. выше, т. I, с.417) в 424 г. пал в битве с трибаллами на нижнем Дунае; его наследник Севт I вначале сохранял державу в прежнем объеме, но уже при нем или по крайней мере тотчас после его смерти вспыхнули внутрен­ние смуты, следствием которых было распадение монархии на ряд мелких государств. Дикие трибаллы, пользуясь сла­бостью своих южных соседей, предпринимали опустоши­тельные набеги до берегов Эгейского моря; во время одного из таких нашествий большая часть граждан Абдер, высту­пивших в поле для защиты своей области, была перебита варварами, и только появление афинского флота под началь­ством Хабрия спасло город от гибели (375 г.). Наконец, царю Котию I (384—360 гг.) удалось снова объединить страну, главным образом благодаря поддержке афинянина Ификрата, которому он отдал в жены свою дочь. Впрочем, и Котию в продолжение всего его царствования приходилось бороть­ся с мятежами.

Дружеские отношения с Афинами, существовавшие уже при Ситалке, продолжались и при его преемниках до тех пор, пока Тимофей занял Сеет, на который заявлял притяза­ния и Котий. Дело дошло до войны, и вначале Ификрат ко­мандовал флотом своего тестя; но затем он покинул Фракию, не желая сражаться против своих сограждан. Несмотря на это, Котию удалось овладеть важным Сестом (в начале 360 г.); афиняне удержали на Херсонесе только Элей и Крифоту.

Не большим успехом увенчались военные действия афинян против Амфиполя. Македонский царь Пердикка уже достаточно окреп, чтобы более не нуждаться в поддержке афинян; поэтому он взял Амфиполь под свою защиту и по­слал туда гарнизон. При этих условиях преемнику Тимофея в командовании на этом побережье, афинскому стратегу Каллисфену, не оставалось ничего другого, как заключить мир с Пердиккою на условиях сохранения каждою из сторон ее наличных владений. Но Афинское народное собрание от­вергло этот договор, и Тимофей снова двинулся в Македо­нию, но попал перед Амфиполем в такое затруднительное положение, что принужден был снять осаду и сжечь свой флот на Стримоне (360 г.).

Эти неудачи были вполне естественны, так как афиняне вели войну с крайне недостаточными средствами; но ответ­ственность пала, конечно, на полководцев, и последовал ряд процессов. Несчастные стратеги один за другим были пре­даны суду, и большинство из них присуждено либо к боль­шим денежным штрафам, либо даже к смерти; только Тимо­фея обвинители не решились тронуть, а Ификрат в эти годы благоразумно держался вдали от Афин. Зато Каллистрат по­пал в число подсудимых. Правда, он не принадлежал к числу военачальников, но он был одним из руководящих полити­ческих деятелей, и, как раньше потеря Оропа, так теперь бы­ли поставлены ему в вину военные неудачи. Он был самым замечательным оратором тогдашних Афин; но ввиду господ­ствующего раздражения он не решился защищаться и из­гнанником удалился в Македонию (361 г.). Оттуда он уже ближайшей зимою сделал попытку вернуться в Афины, с помощью своего шурина Тимомаха, командовавшего в это время афинской эскадрой во фракийских водах; однако эта попытка не удалась и привела лишь к тому, что и Тимомах подвергся изгнанию. Но спустя несколько лет Каллистрат действительно осуществил свой план: один, как просящий защиты, пришел он в Афины и сел у алтаря двенадцати бо­гов. Но ни одна рука не поднялась для его спасения; судеб­ный приговор вступил в силу, и великий государственный деятель был казнен.

Обвинителями во всех этих процессах выступали, разу­меется, преимущественно молодые адвокаты, как Гиперид из Коллита, блестящий оратор, добывший при этом случае свои первые лавры. Но почин, по крайней мере в процессе против Каллистрата, исходил, без сомнения, от Тимофея, мстившего Каллистрату за то обвинение, благодаря которо­му он 12 лет назад лишился своего руководящего положе­ния. Во всяком случае руководителем афинской политики в ближайшие годы был Тимофей. Ему главным образом были обязаны Афины возвращением Эвбеи, которая после сраже­ния при Левктрах примкнула к Фивам, а теперь снова при­бегла под защиту Афин (357 г.). По предложению Тимофея на остров тотчас было послано войско, беотийские отряды изгнаны, и Эвбея снова принята в Афинский морской союз.

Столь же важные успехи были достигнуты вскоре после этого и во Фракии. Здесь царь Котий в 360 г. был убит, и в стране одрисов вспыхнула распря за престолонаследие. Про­тив законного наследника, Керсоблепта, сына убитого царя, выступили претендентами два принца из царской фамилии, Амадок и Берисад; и хотя начальник наемных войск Котия, Харидем, спас престол сыну своего господина, но принудить к покорности двух других принцев он оказался не в силах. В конце концов состоялось соглашение, по которому государ­ство было разделено между всеми тремя претендентами: Керсоблепт получил область на Пропонтиде и долину Гебра, Амадок — побережье от Эна до Маронеи, Берисад — ос­тальную часть страны до македонской границы; Херсонес был присужден Афинам, за исключением Кардии, которая должна была остаться независимой. Но так как афинского флота не было налицо, то Керсоблепт отказался выдать Хер­сонес. Только теперь афиняне взялись за дело серьезно. Тот­час после покорения Эвбеи в Геллеспонт было послано на­емное войско под начальством Хареса, Сеет был взят штур­мом, граждане его в наказание за измену и для устрашения других казнены, а женщины и дети проданы в рабство. Эта мера подействовала; Керсоблепт формально уступил Херсонес, земли которого были розданы афинским клерухам (357 г.).

Около этого же времени в Македонии произошли собы­тия, сделавшие достижение той цели, к которой Афины стремились уже десять лет, — именно возвращение Амфиполя — по-видимому, вопросом самого близкого будущего. Царь Пердикка III пал в большой битве с иллирийцами (359 г.), и значительная часть Верхней Македонии попала в руки варваров. Северные соседи Македонии, пеонийцы, вос­пользовались удобным случаем для опустошительного набе­га. После этого отовсюду появились претенденты на вакант­ный престол, потому что законный наследник, сын Пердик­ки Аминта, был еще ребенком. Павсаний, который уже де­сять лет назад оспаривал власть у Птолемея Алорского, по­пытался теперь осуществить свои права с помощью фракий­ского князя Берисада; Архелай, сводный брат Пердикки, за­ставил своих приверженцев провозгласить себя царем; кроме того, и Аргей пытался, опираясь на афинян, снова овладеть страною, над которой он некогда, во времена Аминты, вла­ствовал два года.

Среди таких критических обстоятельств младший сын Аминты, двадцатичетырехлетний Филипп вступил в управ­ление государством, в качестве опекуна своего племянника. С большим искусством он сумел постепенно избавиться от всех своих противников. Пеонийцев он посредством денеж­ного вознаграждения побудил удалиться из Македонии и тем же способом склонил Берисада к тому, чтобы он отка­зался от своего протежё Павсания. Архелай, имевший, по-видимому, мало приверженцев, был схвачен и казнен. Оста­вался один Аргей — благодаря своему союзу с Афинами са­мый опасный из противников. Ибо афиняне, хорошо пони­мая, какое важное значение имеет для них исход македон­ской усобицы, прислали на помощь Аргею сильную эскадру под начальством стратега Мантия, которая высадила в Метоне 3000 наемников. С этим войском Аргей двинулся к Эгам, древней столице государства, и предложил гражданам отло­житься. Но город остался верен Филиппу; Аргей принужден был вернуться на побережье, был при этом разбит Филиппом и должен был сдаться. После этого Филипп стал прилагать все усилия, чтобы прийти к соглашению с Афинами. Он уже раньше вывел свой гарнизон из Амфиполя, а теперь отказал­ся от всяких притязаний на этот город и без выкупа отпустил на родину афинян, взятых в плен вместе с Аргеем. Действи­тельно, вскоре был заключен мир; афиняне возобновили союз с Македонией, и в договор был включен тайный параграф, по которому Филипп обещал доставить афинянам Амфиполь, за что они в свою очередь гарантировали ему владычество над Пидной, издревле принадлежавшей к македонской монархии, а теперь находившейся в союзе с Афинами.

Таким образом, Филипп развязал себе руки и мог сосре­доточить свое внимание на борьбе с варварами. Первыми были усмирены пеонийцы; затем очередь дошла до илли­рийцев, которые все еще занимали часть Верхней Македо­нии. В большом сражении победа досталась Филиппу; илли­рийский царь Бардилис пал, и с ним, по преданию, 7000 че­ловек. Македония была избавлена от врага, и завоевана вся страна до озера Лихнитиды (358 г.). Этот удар сокрушил мо­гущество иллирийцев, хотя война продолжалась затем еще несколько лет.

Теперь Филипп мог обратить свое оружие против Ам­фиполя (357 г.). Халкидцы были недостаточно сильны, что­бы оказать союзному городу деятельную помощь, и Амфиполю оставался выбор только между подчинением Афинам или Македонии. Он выбрал первое; казалось, что добыча, из-за которой афиняне так долго боролись, достанется им те­перь без труда. Но как раз в эту минуту, ввиду положения дел на Геллеспонте, явилась настоятельная необходимость отправить туда афинскую эскадру (выше, с.204); между тем Филипп признал права афинян на Амфиполь, а теперь вдо­бавок дал обещание завоевать город для Афин. Полагаясь на это обещание, Афины отвергли мирные предложения Амфи­поля и отправили Хареса с флотом не в Македонию, а про­тив Керсоблепта. Таким образом, Филипп мог без помехи довести осаду до конца. Город был взят приступом, но побе­дитель явил великодушие; Амфиполь принужден был снова впустить к себе македонский гарнизон, но сохранил свою общинную автономию, и только вожди враждебной Филип­пу партии должны были удалиться в изгнание.

Филипп был, разумеется, далек от мысли сдержать свое слово и выдать важный пункт Афинам. Афины ответили объявлением войны, но Филиппа это не могло беспокоить, так как в это время внимание Афин было поглощено другим предприятием и они не имели никакой возможности послать в Македонию сколько-нибудь значительные военные силы. Филипп без больших усилий взял Пидну; затем он заключил союз с халкидцами против Афин, причем уступил им округ Анфемунта, на который они издавна заявляли притязания, и обещал им свою помощь для возвращения Потидеи. Этот город действительно вскоре попал в руки Филиппа; он был разрушен, область его отдана олинфянам, а афинские клерухи невредимыми отпущены на родину (356 г.).

Между тем Филипп из-за обладания Кренидой на золо­тоносном Пангее принужден был начать войну со своим со­седом, фракийским князем Кетрипорисом, и его братьями, которые только что унаследовали престол после своего отца Берисада. Кетрипорис обратился к Афинам, и был заключен союз, к которому примкнули старые враги Филиппа, пеонийский царь Липпей и иллирийский царь Граб (июль 356 г.). Но прежде чем подоспела помощь из Афин, Филипп сокрушил своих противников одного за другим; Липпей должен был признать над собою верховную власть Филиппа и правил отныне как его вассал; иллирийцы были разбиты полководцем Филиппа Парменионом в большом сражении; Кетрипорис был принужден отказаться от своих притязаний на Крениду и уступить Македонии страну до Неста. Кренида была усилена новыми колонистами и названа по имени ма­кедонского владыки Филиппами, — первый пример этого рода, который мы встречаем в греческой истории. Золотые рудники близлежащих гор разрабатывались отныне в пользу Македонии и составляли один из главных источников дохо­да царской казны. После всех этих успехов Филипп решил, наконец, устранить своего молодого племянника Аминту и самому принять царский титул. Аминта был настолько бла­горазумен, что без сопротивления покорился неизбежному; позднее Филипп дал ему в жены свою дочь Кинану, и пока дядя был жив, Аминта не пытался предъявлять свои права на престол.

В то время как Филипп на македонском побережье от­нимал у Афин один город за другим, на востоке явился у Афин новый, и в данную минуту гораздо более опасный противник. Воинственное племя карийцев благодаря своей политической раздробленности долго оставалось бессиль­ным; оно не сумело отразить от своих берегов греческих по­селенцев и затем без труда было покорено сначала лидянами, потом персами. Но с течением времени греческая куль­тура проникла и внутрь страны; уже в IV веке Кария была в общем эллинизирована и греческий язык являлся господ­ствующим языком в важнейших городах, как Траллес и Миласа. Вследствие этого и здесь, как во всем греческом мире, начало обнаруживаться стремление к более тесному сплоче­нию изолированных общин, и таким образом князю Миласы Гекатомну после падения Тиссаферна (395 г.) удалось со­единить под своей властью всю страну. Персидский царь признал объединение, которому в трудные дни Коринфской войны все равно не мог бы воспрепятствовать, и пожаловал Гекатомну титул сатрапа, перешедший после смерти Гекатомна (около 377 г.) к его старшему сыну Мавсолу.

Первой мыслью карийских князей было, разумеется, ов­ладеть греческими прибрежными городами, и Анталкидов мир, лишивший азиатских греков поддержки метрополии, облегчил им осуществление этих замыслов. Галикарнас и, вероятно, также ближний Ясос были покорены, по-видимо­му, уже Гекатомном; во всяком случае, его сын Мавсол вла­дел обоими городами. То же самое относится, вероятно, и к Книду. Что касается Милета, то Мавсол долго без успеха пытался овладеть им и в конце концов, по-видимому, овла­дел; но сильный Эфес он не сумел завоевать. Зато ему уда­лось распространить свою власть на Ликию, граничившую с Карией на востоке. Теперь его государство занимало терри­торию более чем в 25 тыс. км, т.е. по протяжению было при­близительно равно сицилийскому государству Дионисия или Второму Афинскому морскому союзу в его наибольшем объеме; притом, старые культурные области, из которых со­стояла его монархия, были, без сомнения, очень густо насе­лены, и финансовые ресурсы страны были почти неисчер­паемы. Таким образом, Кария, с точки зрения греческих от­ношений того времени, была великой державой, которая смело могла выдержать сравнение со всяким другим госу­дарством, исключая, разумеется, персидскую монархию, да еще разве Египет.

Правда, Мавсолу приходилось бороться со множеством затруднений, как внутри своего государства, так и вне его. Ибо и в Карии существовала сильная республиканская пар­тия, готовая воспользоваться всяким поводом, чтобы сверг­нуть правящую династию и восстановить автономию общин, и не понимавшая того, что при данном положении вещей Карии оставался выбор только между туземным государем и персидским сатрапом. Но эта оппозиция сама по себе была не очень опасна; все зависело от отношений к персидскому царю. Однако Гекатомн и Мавсол умели путем искусной ди­пломатии обходить те подводные камни, о которые разбился Эвагор; они не скупились на внешние доказательства своей покорности, аккуратно вносили дань и в случае надобности предоставляли в распоряжение царя свой флот, но в прочем вели вполне самостоятельную политику. Только раз, во вре­мя великого восстания сатрапов, Мавсол поддался искуше­нию открыто возмутиться против своего сюзерена; но все-таки ему удалось еще вовремя заключить мир с царем и спа­сти свою власть. Как раз в годы, следовавшие за восстанием, Карийское княжество достигло наибольшего расцвета.

Карийцы издревле были искусными мореходцами; по­этому Мавсол, как и его отец Гекатомн, считал необходи­мым для упрочения своего могущества создание сильного флота. С этой целью Мавсол перенес свою резиденцию из лежащей внутри страны Миласы в Галикарнас, который бла­годаря возведению целого ряда великолепных построек пре­вратился в один из самых блестящих городов греческого ми­ра. На небольшом острове Зефирие, лежащем впереди горо­да, была заложена царская резиденция; вблизи нее находи­лась защищенная стенами военная гавань, на другой стороне — гавань для торговых судов и на прилежащем берегу — рынок. Отсюда город поднимался амфитеатром в горе; с за­падной стороны над ним возвышалась крепость Салмакида; против неприятельских нападений он был защищен мощны­ми стенами. На половине высоты над гаванью возвышалась великолепная усыпальница царской фамилии, одно из зна­менитейших чудес греческого искусства. Население шести окрестных городков было переселено в Галикарнас, который вскоре занял положение первоклассного города.

Но чтобы стать хозяином у себя дома, Мавсолу необхо­димо было завоевать предлежащие карийскому берегу ост­рова. Кос отстоит от Галикарнаса едва на 20 км и господ­ствует над его гаванью и вообще над входом в Керамийский залив; поэтому властители Галикарнаса уже в начале V века стремились овладеть этим островом и на некоторое время присоединили его к своим владениям. Затем Гекатомн во­зобновил эти попытки, но добился лишь того, что эти остро­ва бросились в объятия Афин. Его сын Мавсол искуснее принялся за дело. Он понимал, что бороться с флотом Афин­ского морского союза ему не под силу; поэтому необходимо было воспользоваться накопившимся за последние годы не­довольством афинских союзников и оказать сепаратистским стремлениям островов ту поддержку, которой они со време­ни битвы при Мантинее не находили более в Фивах. При этом Мавсолу пришлось очень на руку то, что на Родосе, Косе и Хиосе демократические правительства посредством систематического угнетения состоятельных классов возбу­дили в них страстную жажду политического переворота; но олигархическая революция была возможна только в том случае, если бы удалось оторвать острова от Афин. С другой стороны демократы, ослепленные своим партикуляризмом, не были в состоянии заметить грозившую им опасность; и вот, как только Афины покорили Эвбею и Херсонес, решено было приступить к делу. По наущению Мавсола Хиос, Родос и Кос заявили о своем выступлении из Афинского морского союза; Византия, опасаясь за только что добытую ею незави­симость, примкнула к сепаратному союзу (осенью 357 г.).

Афины решили всеми силами отстоять целость морско­го союза, на котором покоилось их значение как великой державы. Харес получил приказание вести свой флот к Хио­су, и туда же была отправлена из Афин другая эскадра под начальством Хабрия. Город Хиос был заперт с суши и с мо­ря; но нападение на гавань, произведенное Хабрием, было отражено осажденными, причем знаменитый полководец и сам пал, храбро сражаясь.

После этого пришлось снять осаду Хиоса, и союзники в свою очередь перешли в наступление. Они собрали флот в 100 триер, опустошили острова Лемнос и Имброс и присту­пили к осаде Самоса, важнейшего внешнего владения Афин. Харес, располагая всего шестьюдесятью кораблями, прину­жден был оставаться безучастным зрителем; ввиду этого афиняне снарядили новый флот в 60 триер и во главе его по­ставили обоих лучших полководцев этого времени, Ификрата и Тимофея (середина лета 356 г.). Афины имели теперь на море 120 триер — сила, какою они не располагали со време­ни битвы при Эгоспотамах. Ближайшая цель — освобожде­ние Самоса от осады — действительно была достигнута, но тем и ограничились успехи похода. Попытка овладеть Ви­зантией ни к чему не привела; затем афинские полководцы снова обратились против Хиоса, и здесь, в проливе, отде­ляющем остров от близкого материка, у Эмбаты в эретрийской области, встретили весь неприятельский флот. Море было бурно в этот день, и Ификрат с Тимофеем при таких условиях не хотели рисковать битвой; Харес требовал напа­дения, но, покинутый своими товарищами, принужден был с уроном прекратить уже начатую битву.

Известие об этих происшествиях вызвало в Афинах сильное возбуждение. Чем смелее были надежды, которые афиняне возлагали на действия громадного флота под ко­мандою таких полководцев, как Ификрат и Тимофей, тем сильнее должно было быть теперь разочарование, когда ока­залось, что действительность не оправдала этих надежд. Чем можно было объяснить эту неудачу, как не тем, что полко­водцы были подкуплены врагом? Ификрат, Тимофей и сын Ификрата Менесфей, командовавший рядом с отцом, были отставлены от должности и вызваны в Афины для представ­ления отчета.

Смещенных военачальников привлек к суду Аристофон из Азении. Он некогда был товарищем „освободителя" Фра­сибула и являлся, может быть, единственным участником тогдашней борьбы, принимавшим теперь участие в полити­ческой жизни; позднее он примкнул к Каллистрату, затем был вовлечен в ту серию процессов, которая привела к низ­вержению этого деятеля, и лишь с большим трудом избег смертного приговора. Харес также употребил все свое влия­ние, чтобы погубить своих товарищей по командованию флотом, потому что он сам мог избегнуть ответственности только в том случае, если бы ему удалось всю вину свалить на них. Обвинение, по крайней мере в главном, достигло своей цели. Правда, Ификрат и Менесфей были оправданы, но Тимофей, политически самый видный из обвиняемых, был признан виновным в принятии подкупа от хиосцев и приговорен к штрафу в 100 талантов. Он был одним из бога­тейших людей в Афинах, но его состояния далеко не хватало на покрытие такой суммы, и старый полководец должен был удалиться изгнанником в Халкиду, где вскоре и умер. Так кончил жизнь сын Конона, человек, которому, наряду с Каллистратом и Хабрием, Афины более всего были обязаны восстановлением своего владычества на море. Как ни были велики его военные дарования, но своими успехами он был обязан более своей дипломатической ловкости, чем оружию; возможно, что и в войне с Хиосом он доверился этому сво­ему искусству и потому вел войну с меньшей настойчиво­стью, чем следовало с чисто военной точки зрения. Но не­возможно сомневаться в том, что его осуждение было неза­служенно; афиняне сами вскоре сознали это и после смерти Тимофея сбавили его сыну Конону цифру штрафа до десяти талантов.

Харес был назначен теперь единоличным начальником флота; но это не улучшило положения. Дело в том, что фи­нансовые силы Афин были вконец истощены большими сна­ряжениями последних лет; чтобы флот не распался, Харес должен был сам добыть необходимые средства. И как раз теперь удобный случай к этому представляли вновь вспых­нувшие в прибрежных провинциях Персидского царства внутренние смуты.

Престарелый царь Артаксеркс II умер в 358 г. после 46-летнего царствования. Ему наследовал его сын Ох или, как он отныне стал называться, Артаксеркс III, восточный деспот, не знавший пощады в своей жестокости, который, однако, именно поэтому был наиболее пригоден для того, чтобы снова укрепить колеблющуюся державу. Он начал с того, что для упрочения своего престола казнил большое число своих родственников, — прием, который восточные владыки практиковали во все времена, но редко в столь об­ширных размерах. Сатрап Фригии на Геллеспонте Артабаз, по своей матери Апаме внук Артаксеркса И, также, по-видимому, страшился за свою безопасность; во всяком слу­чае тотчас после смены на престоле он восстал против сво­его царя и господина. Однако справиться с войсками царя ему оказалось далеко не под силу, и он обратился за помо­щью к Харесу, обещая платить жалованье афинскому вой­ску. Харес охотно принял предложение, которое сразу из­бавляло его от всех финансовых затруднений; он отправился во Фригию и здесь с блестящим успехом воевал против сат­рапов царя (355 г.). Сделал ли Харес этот шаг на собствен­ный страх, мы не знаем; во всяком случае в Афинах после заключения договора одобрили поступок Хареса и не от­вергли субсидий, уплаченных Артабазом.

Но с огнем никто не играет безнаказанно. Не в характе­ре Артаксеркса III Оха было простить афинянам вторжение в его владения. Он собрал в Сирии и Киликии сухопутную и морскую силу, какой Персия не видела со времен Ксеркса, и вся эта армия, по слухам, была предназначена для похода в Грецию. Известия об этом вызвали в Афинах взрыв воинст­венного энтузиазма; снова раздались с ораторской кафедры декламации о Марафоне и Саламине, и было постановлено призвать все греческие государства к борьбе с исконным врагом Эллады. Все это было очень хорошо, — плохо было лишь то, что на помощь Афинам не поднялась ни одна рука, а сами Афины были в финансовом отношении все еще слишком истощены, чтобы решиться на большую войну. Ввиду этого воинственный жар очень быстро остыл, и когда царь, окончив свои приготовления, поставил ультиматум Афинам — либо отозвать Хареса из Азии, либо ждать вой­ны, —то афиняне избрали лучшую часть и послали приказ Харесу очистить царскую территорию. Раз этот шаг был сделан, необходимо было даровать мир и отпавшим союзни­кам; Хиос, Кос и Родос были отпущены из союза и признана независимость Византии (354 г.). Около этого же времени расторгли свой союз с Афинами Митилена и, по-видимому, весь Лесбос. Керкира, перешедшая к олигархическому уст­ройству уже несколько лет назад, воспользовалась удобным случаем, чтобы порвать с Афинами. Таким образом, отныне Аттический морской союз состоял, кроме Афин, только из Эвбеи и мелких островов; сами Афины признали, что их владычество на море кончилось.

Около того времени, когда обнаружилось сепаратист­ское движение среди афинских союзников, такое же движе­ние потрясло Фиванский союз; здесь, как и там, кризис был вызван стремлением руководящего государства к более строгой централизации. Само по себе это стремление было вполне законно. Дело в том, что исход сражения при Манти­нее сильно поколебал авторитет Фив среди их союзников; теперь Фессалийский союз сблизился с Афинами, и эвбейские города несколько лет спустя последовали этому приме­ру (выше, с.201 и 203). Фокида, которая после битвы при Левктрах лишь по принуждению примкнула к Беотии, также готовилась свергнуть фиванское господство. Еще до битвы при Мантинее она осмелилась отказать Фивам в военной помощи, опираясь на буквальный смысл договоров, согласно которым она была обязана оказывать Фивам помощь лишь в случае нападения на Беотию, и Эпаминонд счел неудобным в эту минуту, когда решалась участь Греции, употребить си­лу против Фокиды. Но впредь такую непокорность нельзя было оставлять безнаказанной; обладание долиной верхнего Кефиса и Фермопилами было для Фив вопросом их полити­ческого существования.

Приличный повод для открытия военных действий про­тив Фокиды был найден без труда. Со времени смерти Ясона Беотия сохраняла преобладающее влияние в Дельфийской амфиктионии, и Фивы не стеснялись пользоваться этим влиянием для достижения своих политических целей. Так, по их настоянию лакедемоняне за занятие Кадмеи были при­говорены амфиктионами к штрафу в 500 талантов; впрочем, Фивы оказались не в силах взыскать этот штраф. Теперь ре­шено было употребить то же оружие против Фокиды. Мно­гие из виднейших людей Фокиды были обвинены в свято­татстве и приговорены амфиктионами к уплате большого штрафа с тем условием, что если штраф не будет внесен до истечения известного срока, то поместья виновных будут конфискованы в пользу казны Аполлона.

Осужденные, разумеется, не хотели, да, вероятно, и не могли уплатить штраф; притом, как обыкновенно бывает в таких случаях, вероятно, и юридическая сторона дела пред­ставлялась спорной. Они прибегли к помощи Фокейского народного собрания, и благодаря своей влиятельности и гос­подствовавшему раздражению против Фив им легко удалось привлечь большинство на свою сторону. Было принято ре­шение не признавать приговор амфиктионов и в случае на­добности отразить силу силою; Филомел из Ледона, глава военной партии, и Ономарх из Элатеи, один из осужденных амфиктионами, были облечены неограниченными полномо­чиями для управления государством. Затем Филомел отпра­вился в Спарту и заключил союз с царем Архидамом III, ко­торому, конечно, ничего не могло быть более по сердцу, как если бы Фивы оказались замешанными в какую-нибудь вой­ну в Средней Греции. После этого Филомел, отчасти на по­лученные от Спарты деньги, отчасти расходуя собственное большое состояние, нанял отряд наемников, с которым бес­препятственно занял открытые Дельфы (356 г.). Отсюда он обратился с воззванием к эллинам, где, ссылаясь на гомеров­ский „Список кораблей", обосновывал древние права фокейцев на обладание священным городом и храмом, и вместе с тем обещал не трогать священной казны. Одновременно он позаботился и о военных приготовлениях: Дельфы были ук­реплены, число наемников увеличено, способные носить оружие обитатели Фокиды призваны на службу и, таким об­разом, составлено войско в 5000 человек. Необходимые де­нежные средства доставила подать, которою были обложены богатые граждане Дельф; фамилия Фракидов, наиболее вра­ждебная фокейцам, была изгнана, и ее имущества конфиско­ваны.

Теперь Спарта со своими пелопоннесскими союзниками открыто перешла на сторону Фокиды, и издревле дружные с Фокидой Афины также заключили с нею союз. Правда, это был для Фокиды только нравственный успех, потому что оба государства были всецело поглощены другими предпри­ятиями. Напротив, локрийцы тотчас выступили в поход на защиту святилища, но перед Дельфами, у Фэдриадских скал, были наголову разбиты Фил омел ом. Этим моментом вос­пользовались Фивы, чтобы вмешаться; по их почину было созвано собрание амфиктионов, на котором, кроме самих беотийцев, были представлены, правда, только локрийцы, дорийцы и фессалийские племена, — и здесь было решено объявить войну Фокиде.

Чтобы приготовиться к борьбе с этой коалицией, Фило­мел был вынужден сделать заем из находившейся в его вла­сти храмовой казны. То же самое сделали афиняне во время Пелопоннесской войны, Дионисий Сиракузский — во время своей борьбы с карфагенянами; и так как Филомел считал Дельфы частью Фокиды, то с его точки зрения этот поступок являлся вполне законным. Но его противники, не признав­шие прав Фокиды на Дельфы, столь же справедливо видели в этом займе не что иное, как ограбление храма. Однако в Греции было достаточно людей, готовых, несмотря на про­клятие амфиктионов, продать свою шкуру тому, кто больше заплатит, и потому Филомелу удалось вскоре набрать очень значительное наемное войско. Затем фокейцы перешли в наступление; они вторглись в Локриду и в конном сражении наголову разбили локрийцев и их беотийских союзников. После этого Филомел одержал победу над фессалийцами, которые в числе 6 тыс. человек шли на помощь локрийцам. Только теперь беотийцы со всеми своими силами, 13000 че­ловек, вступили в Фокиду; близ Неона, у северного склона Парнаса, встретил их Филомел, но потерпел полное пораже­ние и сам пал в битве (354 г.). Однако Ономарху удалось снова собрать рассеявшееся войско, и беотийцы не решились идти к Дельфам через трудные горные проходы, так что в военном отношении их победа осталась бесплодной.

Тем не менее после этих событий в Фокиде снова взяла верх партия мира, и в Беотии также, по-видимому, рассчи­тывали на прекращение войны; по крайней мере беотийцы заключили теперь союз с сатрапом Фригии Артабазом, кото­рого афиняне только что бросили на произвол судьбы ввиду угроз персидского царя (выше, с.214). Вследствие этого в Азию было послано беотийское войско в 5000 человек под начальством Паммена, офицера эпаминондовой школы, ко­торый командовал в последнем походе против Фокиды (353 г.). Паммен добился значительных успехов; в двух больших сражениях он победил царских сатрапов, но затем своими переговорами с врагом навлек на себя подозрение Артабаза и был изменнически захвачен им и посажен в тем­ницу. Но, порвав с Фивами, Артабаз более не был в состоя­нии держаться против царских полководцев; его сатрапия была занята неприятелем, а он сам вынужден искать убежи­ща при дворе Филиппа II Македонского.

Но Ономарху удалось тем временем склонить своих со­граждан к энергичному продолжению войны. Он сам был утвержден в звании полномочного военачальника, а его брат Фаилл назначен его помощником. Затем в Фокиде наступил период террора; вожди мирной партии были изгнаны или казнены, их имущество конфисковано в пользу государства. После этого всякая оппозиция замолкла; Ономарх и его брат являлись неограниченными владыками страны, и они не стеснялись выражать это даже внешним образом, чеканя мо­неты от своего имени, чего греческие тираны этого времени обыкновенно избегали. Теперь Ономарх стал черпать из дельфийской храмовой казны уже без всяких стеснений; на эти средства было набрано огромное наемное войско, какого Греция еще не видала; союзники Ономарха также не были обижены — большие суммы были истрачены, особенно на подкуп наиболее влиятельных политических деятелей.

Как только Паммен удалился в Азию, Ономарх перешел к наступательным действиям. Дорида была опустошена, главный город западной Локриды, Амфисса, принужден к покорности, укрепленные места у Фермопил взяты и, таким образом, прервано сообщение между Беотией и Фессалией. После этих успехов Ономарх счел себя достаточно сильным, чтобы вторгнуться в самую Беотию; он взял Орхомен и об­ратно водворил в нем прежних жителей, сколько их уцелело при разрушении города фиванцами одиннадцать лет назад.

Не менее успешны были действия Ономарха в Фесса­лии. Там тираны Фер, Ликофрон и Пейфолай, в качестве со­юзников Фив, сначала воевали против Фокиды; теперь Оно­марху удалось посредством щедрых субсидий из дельфий­ской храмовой казны привлечь их на свою сторону и скло­нить к объявлению войны Фессалийскому союзу. Таким об­разом, фессалийцы имели теперь довольно хлопот у себя дома и уже не могли думать об участии в войне с Фокидою; мало того, вскоре положение их сделалось настолько крити­ческим, что им не оставалось ничего другого, как призвать на помощь Филиппа Македонского и вручить ему верховное начальство над союзным войском. Филипп только что завое­вал Метону, последний прибрежный город Македонии, ко­торый еще находился во власти афинян; этим он обеспечил себя против нападений с тыла и теперь охотно воспользо­вался случаем приступить к осуществлению замыслов своего брата Александра о покорении Фессалии. С этой целью он двинулся через Темпейский проход на юг, разбил наголову брата Ономарха Фаилла, который с 7 тыс. человек явился на помощь ферским тиранам, и взял важный приморский город Пагасы, гавань Фер; эскадра, отправленная афинянами на выручку осажденного города, по обыкновению, опоздала. После этого Ономарх принужден был со всеми своими си­лами идти в Фессалию, чтобы положить конец поступатель­ному движению Филиппа. Действительно, ему удалось в двух сражениях совершенно разбить Филиппа и принудить его к возвращению в Македонию. Затем он снова обратился в Беотию, взял путем измены Коронею и у Гермея вблизи города разбил прибывших на помощь последнему фиванцев.

Ономарх достиг теперь высшей точки своего могущест­ва. Чье войско могло помериться с его 20-тысячной, зака­ленной в боях наемной армией? Или какое государство рас­полагало такими огромными финансовыми средствами, ка­кие доставляла владыке Фокиды храмовая сокровищница Дельф? Фессалия лежала у его ног, Беотия была глубоко унижена, — казалось, что на развалинах фессалийского мо­гущества суждено возникнуть Фокейской державе. Мы зна­комимся с образом Ономарха по изображениям его врагов, а они видели в нем, разумеется, только святотатца-грабителя и тирана, который из личного честолюбия навлек на Элладу неизмеримые бедствия. Нам надлежит судить справедливее и не забывать, что только инстинкт самосохранения вложил оружие в руки фокейцев и самого Ономарха и что позднее самый ход событий должен был с роковой силой увлекать их вниз по наклонной плоскости. И как бы ни смотрели мы на дело, которому служил Ономарх, — великие успехи, достиг­нутые им, ясно свидетельствуют, что он был одарен замеча­тельными политическими и военными талантами. Но злой рок противопоставил ему еще более сильного человека — македонского царя.

В то время как восточные греческие державы — Спарта, Афины и Фивы — низошли, таким образом, одна за другой, на уровень государств средней величины, — рухнуло и грандиозное здание, воздвигнутое Дионисием в Сицилии. В минуту наибольшей опасности, когда независимости и, мо­жет быть, самому существованию сицилийских греков гро­зил смертельный удар, сиракузцы отказались от политиче­ской свободы и вручили высшую власть одному человеку. Эта жертва не оказалась бесплодной; тирания доставила Си­цилии полвека внутреннего мира и небывалое внешнее мо­гущество. Но в этот долгий период мира подросло поколе­ние, которому гроза карфагенских нашествий была знакома только по рассказам отцов и дедов и которое не понимало, чем, собственно, оправдывается существование военной мо­нархии, раз независимости Сицилии ни с какой стороны не грозит опасность.

Однако, пока жив был старый Дионисий, все оставалось спокойным; мало того — единовластие было уже настолько упрочено, что и смена на престоле совершилась без всякой помехи. Только раздор, вспыхнувший вскоре в недрах само­го царствующего дома, подал республиканской оппозиции новые надежды. Со времени изгнания Диона (выше, с. 127) все взоры были обращены на него как на человека, по своим талантам, высокому социальному положению и обширной популярности наиболее пригодного стать во главе револю­ционного движения. Сам Дион, вероятно, с первого же дня решил вернуться в отечество с оружием в руках, но был дос­таточно умен, чтобы не делать такой попытки до наступле­ния благоприятной минуты. Он поселился в Афинах, где, поддерживая близкие отношения со своим другом Платоном и остальными членами Академии, по-видимому, всецело от­давался философским занятиям; отсюда он завязывал сно­шения с политическими деятелями различных городов. На­конец Дионисий начал догадываться об его замыслах; он лишил Диона права пользоваться доходом с его огромных имений, которое до сих пор оставлял ему, велел своей сестре Арете развестись с Дионом и выдал ее за Тимократа, комен­данта Сиракузской крепости.

Теперь Дион должен был приступить к делу, прежде чем средства, которыми он еще располагал, были истощены. Академия употребила все свое влияние на поддержку пред­приятия, от которого Платон, обманутый в своих надеждах на Дионисия, ждал осуществления своего политического идеала; в числе спутников Диона находилось несколько уче­ников Платона, как Каллипп из Афин, Эвдем с Кипра, Тимонид из Левкады. Афинское правительство не препятствовало этому; здесь, очевидно, были раздражены тем, что Дионисий совершенно пренебрегал своими союзническими обязанно­стями по отношению к Афинам, и надеялись через посредст­во Диона теснее привязать Сиракузы к Афинам. Коринфяне также отнеслись к предприятию Диона вполне доброжела­тельно и позволили ему устроить здесь свою главную квар­тиру, покупать корабли и вербовать наемное войско. Однако многочисленные сиракузские изгнанники, проживавшие в Греции, за немногими исключениями, не приняли участия в походе, они чувствовали глубокое недоверие к человеку, столь тесно связанному с домом тирана, и последствия пока­зали, что они судили о Дионе правильнее, нежели его уче­ные друзья из Академии и сиракузское общество.

В Сиракузах, конечно, узнали о приготовлениях Диона, и Филист, выйдя в море с флотом, принялся крейсировать у входа в Адриатическое море, тогда как сам Дионисий стал близ Кавлонии, чтобы встретить Диона, если он, как некогда Гилипп, направится от Кефаллении прямо к италийскому берегу. Таким образом, Диону не оставалось ничего другого, как плыть поперек через Ионическое море к Сицилии. Вско­ре после середины лета 357 г. он отплыл от Закинфа с отря­дом в 800 наемников; главная армия должна была последо­вать за ним, как только будет открыт обычный путь вдоль берега Эпира и Италии. Начальство над нею было вверено сиракузцу Гераклиду, который занимал высокий пост в вой­ске Дионисия, но затем был изгнан из-за своей дружбы с Дионом.

Дион благополучно достиг мыса Пахина, южной око­нечности родного острова; но при попытке обогнуть мыс эскадра была подхвачена северным ветром и отнесена к ли­вийскому берегу; лишь после продолжительных скитаний удалось ей добраться до Гераклеи Минои, карфагенской крепости на границе с владениями Дионисия, которая, веро­ятно, с самого начала была намечена как место высадки. Де­ло в том, что Дион еще со времени своего могущества нахо­дился в близких отношениях с руководящими политически­ми деятелями Карфагена; притом, для Карфагена ничего не могло быть приятнее, как ослабление сиракузской военной монархии, какого по всем признакам можно было ожидать от предприятия Диона. Поэтому в Гераклее Дион встретил со стороны карфагенского коменданта наилучший прием. Недолго пробыв здесь, он двинулся далее к Сиракузам; по пути Акрагант, Гела и Камарина приветствовали его как ос­вободителя и подкрепили войсками. Весть о его приближе­нии вызвала и в Сиракузах мятеж; народ открыл ворота, и Дион при ликовании народной массы совершил свой триум­фальный въезд. Даже Гиппарин и Нисей, сыновья старшего Дионисия от сестры Диона Аристомахи, перешли на сторону дяди. Однако наемники Дионисия отстояли остров Ортигию с находившимся на нем укрепленным дворцом тирана и гро­мадным арсеналом, а вскоре подоспел и сам Дионисий с флотом.

Дион должен был приступить к осаде. Он начал с того, что посредством возведения стены от малой до большой га­вани отрезал крепость от остального города; вылазка тирана была отбита, и постройка благополучно доведена до конца. Вскоре прибыл и Гераклид с главными силами, оставшимися в Пелопоннесе, именно с 20 кораблями и тысячью пятью­стами наемников. Сиракузцы приступили к снаряжению эс­кадры, начальником которой был избран Гераклид. Сле­дующей весною в большой гавани произошло морское сра­жение; флот Дионисия, заключавший в себе 60 военных ко­раблей, был совершенно разбит, и адмирал Филист, самый преданный и способный из слуг царского дома, покончил самоубийством, когда увидел, что все проиграно. Дионисий, запертый теперь и с суши, и с моря, предложил сдать кре­пость под условием, чтобы ему с его наемниками и сокро­вищами было предоставлено свободное отступление в Ита­лию. Но сиракузцы, будучи уверены в победе, отвергли это предложение. Тогда Дионисий снарядил последние корабли, какие еще оставались в его распоряжении, взял с собою свою казну и, благополучно пробравшись через осадный флот, достиг Локр; в крепости остался его сын Аполлократ с сильным гарнизоном.

Но в эту минуту, когда победа казалась уже только во­просом времени, в Сиракузах обнаружился внутренний рас­кол. Республиканская партия не могла преодолеть своего недоверия к Диону; она опасалась, что он намеревается сам провозгласить себя тираном. Во главе недовольных стал то­варищ Диона Гераклид, который своей победой над Филистом нанес смертельный удар тирании и благодаря этому пользовался безграничной популярностью в народе. Против этой оппозиции Дион не в силах был устоять; он скрылся из города и ушел со своими наемниками в Леонтины.

Благодаря этим раздорам Дионисию удалось доставить осажденным припасы и провести в крепость отряд кампанских наемников под начальством неаполитанца Нипсия. По­следний в ближайшую же ночь сделал вылазку; сиракузские укрепления, защищавшие город против крепости, были взя­ты, после чего наемники тирана рассыпались по улицам до самого рынка, убивая и грабя. Сиракузцам не оставалось ни­чего другого, как призвать назад Диона; он поспешно явился и после упорной битвы отбросил врага назад в крепость; впрочем, часть города при этом погибла в пламени. Под влиянием этих событий сиракузцы избрали Диона в стратеги с неограниченными полномочиями, и он был уже достаточно силен, чтобы удержаться в этом положении. Тщетно Спарта пыталась теперь вмешаться. Спартиат Фаракс отправился в Сицилию, набрал войско и даже нанес поражение Диону в области Акраганта; но Сиракузы остались во власти Диона. Осада крепости беспрерывно продолжалась; наконец, не по­лучая подкреплений, Аполлократ принужден был капитули­ровать под условием свободного отступления.

Но вскоре народу пришлось убедиться, что он только переменил господина. Дион был далек от мысли сложить диктатуру; напротив, теперь, после победы, он начал дейст­вовать в духе своего учителя, Дионисия Старшего, хотя и без должной последовательности. Вместо того, чтобы разрушить укрепленный замок тирана, как того требовало обществен­ное мнение, он занял его своими наемниками, но сам для благовидности остался жить в городе. Против Гераклида, который все еще упорствовал в своей оппозиции, Дион не решался действовать открыто; он избавился от него посред­ством тайного убийства и затем устроил ему торжественные похороны на государственный счет. Чтобы добыть средства для выдачи своим наемникам недоплаченного жалованья, Дион конфисковал имения своих политических противни­ков; когда же и этих денег не хватило, он обложил граждан обременительными податями. Благодаря этому он утратил симпатии состоятельных классов, не приобретя взамен сим­патий неимущей массы, стремлениям которой добиться пе­редела земельной собственности он оказывал энергичное сопротивление. Его единственной опорой остались наемни­ки и товарищи, которых он привез с собою из Греции.

Но и в их среде скоро обнаружилась измена. Между друзьями из Академии, последовавшими за Дионом в Сици­лию, самым близким к нему был афинянин Каллипп, в чьем доме он жил во время своего изгнания. Именно этот человек и стал во главе заговора, направленного против Диона; по его приказанию Дион был убит своими собственными наем­никами (353 г.). После этого Каллипп взял в свои руки управление государством, тогда как друзья Диона бежали в Леонтины, где успешно защищались против Каллиппа; ру­ководство партией принял на себя племянник Диона Гиппарин, сын великого Дионисия от сестры Диона Аристомахи. Остальные города страны также отказывались признать Кал­липпа. Ему удалось, правда, принудить к покорности Катану; но в то время, когда он находился в походе, Гиппарин посредством внезапного нападения овладел Сиракузами (352 г.). После этого Каллипп не мог удержаться и в Катане; он отправился в Регий, где был убит своими солдатами, ко­торым не мог уплатить жалованье. Гиппарин умер после двухлетнего управления, оставив власть над Сиракузами своему младшему брату Нисею. Об этих правителях мы зна­ем почти только то, что сообщает нам скандальная хроника этого времени, — именно, что они были великие мастера пить и отличались пристрастием к красивым женщинам и мальчикам; но то обстоятельство, что они сумели в это трудное время вернуть себе отцовский престол и держаться на нем долгие годы, показывает все-таки, что они были энергичные люди, достойные своего великого отца и дяди с материнской стороны. Наконец Дионисий вернулся из Л окр в Сиракузы, прогнал своего сводного брата и снова захватил власть (346 г.); правда, ему тотчас пришлось вступить в борьбу с республиканской оппозицией, которая нашла опору в старом друге Диона Гикете, провозгласившем себя влады­кой Леонтин. В Локрах также вспыхнуло теперь восстание против Дионисия, который всевозможными притеснениями и утонченным развратом навлек на себя всеобщую нена­висть. Гарнизон тирана был изгнан, а его жена Софросине и его дети, оставшиеся в Локрах, пали жертвою народной яро­сти.

Между тем как в столице свирепствовала междоусобная война, во всех остальных частях государства исчез всякий порядок. Сиракузские колонии и союзные города объявили себя независимыми, в большинстве из них явились тираны, действовавшие в малых размерах совершенно так же, как те, которые оспаривали друг у друга власть над Сиракузами; таковы были: в Леонтинах — Гикет, в Катане — Мамерк — как показывает имя, оскский вождь наемников, — в Тавромение Андромах, в Мессене — Гиппон. Продлись эта смута, Сицилия неминуемо должна была стать добычей карфагенян или италийских наемников, которых сицилийские тираны все в большем количестве принимали к себе на службу.

Таким образом, куда бы ни обратился взор, на востоке, как и на западе, греческий мир представлял печальную кар­тину политического разложения. Нация, которая, будучи объединена, могла бы повелевать всем миром, тратила свои лучшие силы на внутреннюю борьбу. Уже греческие города Азии подчинились персам, города западной Сицилии — карфагенянам, целый ряд колоний в Италии — самнитам и луканцам. Кто мог сказать, что принесет с собою будущее, если братоубийственные распри не прекратятся?