"Греческая история, том 2. Кончая Аристотелем и завоеванием Азии" - читать интересную книгу автора (Белох Юлиус)




Труд крупнейшего немецкого историка К.Ю.Белоха (1854—1929) „Греческая история" и сейчас остается самой полной из существующих на русском языке об­щих историй Греции эпохи архаики и классики (VIII—IV вв. до н.э.). В большинст­ве общих курсов древнегреческой истории она чаще всего сводится к истории Афин и Спарты. В данной же работе дана история Древней Греции в целом.

Это чуть ли не единственный на русском языке общий курс греческой исто­рии, из которого можно узнать о развитии событий в Милете, Византии, Мегарах, Коринфе, Сикионе, Сиракузах, Акраганте, Беотии, Фессалии, Фокиде, Арголиде, на Керкире, Эвбее, Самосе, Лесбосе и других полисах, областях и островах Греции. Из этого труда можно почерпнуть достаточно подробные сведения о деятельности не только Солона, Писистрата, Клисфена, Перикла, Леонида, Павсания, но и Фрасибула, Поликрата, Кипсела, Феагена, Гелона, Гиерона, обоих Дионисиев, Диона, Тимолеона и многих других выдающихся исторических лиц. К.Ю.Белох одним из пер­вых занялся исследованием не только политической, но и социально-экономической истории Греции, что, однако, не только нисколько не помешало, но, наоборот, помогло ему дать превосходные очерки развития греческой духовной культуры (философии, науки, искусства, религии).


ГЛАВА VI. Возрождение демократии

Насильственная политика, которую преследовала Спар­та со времени Анталкидова мира, возбудила в Греции все­общее неудовольствие. Но мелкие государства поневоле должны были допускать то, чему они не в силах были вос­препятствовать, а иные из них принуждены были еще и по­ставлять свои полки в спартанскую армию; из великих же держав Эллады одна, Сиракузы, находилась в тесном союзе со Спартой, а другая, Афины, заботилась только о том, что­бы посредством политики сосредоточения сил залечить ра­ны, нанесенные ее благосостоянию последней войной.

Здесь после Анталкидова мира прежде всего привлекли к суду тех лиц, которые довели государство до необходимо­сти одновременно бороться со Спартой и с Персией. Агиррий, более всех виновный, был присужден к большому де­нежному штрафу, и так как не мог заплатить его, то был за­ключен в тюрьму, где просидел много лет; политическим влиянием он уже более никогда не пользовался. Фрасибул из Коллита, эскадра которого была взята в плен Анталкидом (см. выше, с. 149), подвергся суду по двум процессам, из ко­торых, впрочем, вышел победителем; Дионисий, который также командовал частью флота на Геллеспонте, был казнен, как государственный изменник. Та же участь постигла и Ко­нонова друга Никофема, и его сына Аристофана, которые служили на Кипре в армии Хабрия. Формисий и Эпикрат, заслуженные демократы, которые были отправлены послами к царю, поплатились жизнью за то, что не сумели добиться более выгодных условий для Афин.

В то же время приложены были все старания к тому, чтобы поддержать хорошие отношения как с Персией, так и со Спартой. По требованию персидского царя Хабрий был отозван из Египта, где он со времени заключения мира занят был организацией обороны страны; напротив, Ификрат по­лучил позволение вступить в персидскую службу на время экспедиции против Египта (379 г.). В самой Греции Афины не препятствовали Спарте подчинить себе Мантинею и за­владеть Фиванской крепостью, и оппозиция с полным пра­вом могла упрекать правительство в том, что олигархическая реакция в Фивах произошла с его ведома и по его желанию. Кажется даже, что Афины теперь уступили настояниям Спарты и отказались от власти над Делосом и его богатым храмом, которую они сначала, — правда, вопреки точному смыслу Анталкидова мира, — еще пытались удержать в сво­их руках.

Однако фиванским изгнанникам Афины дали у себя убежище, и они сделались, конечно, предметом всеобщего сочувствия в демократическом городе. Поэтому они не оста­лись без поддержки, когда в середине зимы 379/378 г. нача­ли подготовлять переворот с целью освобождения Фив. В заговоре приняли участие даже два афинских стратега; ис­подтишка был приготовлен отряд войска, который должен был служить опорой движению в случае удачи. Один из эмигрантов, Мелон, вместе с шестью товарищами пробрался через беотийскую границу; им удалось, не возбудив подоз­рений, поздним вечером войти в Фивы, где у них был со­общник в лице государственного секретаря Филлида. Поле­мархи подверглись неожиданному нападению во время пи­рушки и были умерщвлены; убит был также Леонтиад, кото­рый четыре года назад бросил Фивы в руки спартанцев. По­сле этого восстали граждане, афиняне подоспели на помощь и вместе с фиванцами приступили к штурму Кадмеи. Спар­танские военачальники, не рассчитывая устоять против вра­га, сдали крепость, выговорив себе право свободного отсту­пления. В Фивах установлен был демократический строй и освободитель Мелон избран в полемархи; вместе с ним из­браны были его товарищ Пелопид, один из семи эмигрантов, приехавших из Афин, и Харон, давший в своем доме приют заговорщикам. В том, что со стороны Спарты предстоит страшная расправа, разумеется, никто не сомневался. По­этому сделана была попытка прийти к соглашению с нею; Фивы изъявили готовность сохранить союз, который оли­гархическое правительство заключило со Спартою.

Но после всего, что произошло, Спарта, конечно, не могла согласиться на эти предложения; для того, чтобы по­ложение, занятое государством со времени Анталкидова ми­ра, не потерпело тяжелого удара, честь оружия должна была во что бы то ни стало быть восстановлена. Офицеры, ко­мандовавшие войском в Кадмее, были казнены или пригово­рены к уплате тяжелого штрафа; и еще зимою в Беотию бы­ла послана пелопоннесская армия под начальством юного царя Клеомброта, который унаследовал трон своего брата Агесипола II после его преждевременной смерти под Олинфом. Об осаде, конечно, нечего было думать в эту пору года; а так как неприятель отказывался от сражения и в Фивах не произошло восстания против демократического правитель­ства, то Клеомброту ничего другого не оставалось, как пус­титься в обратный путь после 16-дневной стоянки на высо­тах Киноскефал, в южной части города. Одна треть войска оставлена была в Феспиях для наблюдения за фиванцами и для охраны второстепенных городов Беотии.

Если, таким образом, экспедиция в военном отношении не дала никаких результатов, зато появления пелопоннес­ской армии на границе Аттики было достаточно, чтобы от­бить у афинян всякую охоту к войне. Оба стратега, само­вольно оказавшие помощь фиванским демократам, были приговорены к смерти, и один из них действительно был казнен, тогда как другой отправился в изгнание. Фивы были совершенно изолированы, и этим, казалось, была решена участь восстания демократов.

Но рассеять недоверие правящих кругов Спарты к атти­ческой политике было нелегко. Самое меньшее, чего можно было опасаться со стороны Афин, это — нейтралитета, бла­гоприятного Фивам; но кто мог поручиться за то, что ради­кальной партии в конце концов все-таки не удастся увлечь государство к деятельному участию в войне? Не лучше ли было предупредить опасность? Ввиду этих соображений Сфодрий, командовавший войском в Феспиях, решился на­пасть на Пирей. Он рассчитывал пройти расстояние от беотийской границы до Пирея — 50 километров — в одну зим­нюю ночь; но этот расчет оказался ошибочным: когда начало светать, войско находилось лишь у Элевсина на Фриасийской равнине. Смелое предприятие окончилось неудачей, Сфодрий принужден был вернуться, причем дело не обош­лось без разграбления пограничных аттических деревень.

В Афинах даже теперь еще надеялись сохранить мир и ограничились тем, что потребовали от Спарты удовлетворе­ния. Сам Сфодрий считал для себя неизбежным смертный приговор и бежал за границу. Но царь Клеомброт и сын Аге­силая, Архидам, добились оправдательного приговора для Сфодрия; в Спарте, очевидно, думали, что Афины не станут серьезно настаивать на своем требовании. Но спартанцы ошиблись; в Афинах теперь снова одержала верх военная партия, и заключен был с Фивами оборонительный союз. Впрочем, дело не дошло до объявления войны Спарте; да и лакедемоняне старались не доводить Афины до крайности и по-прежнему относились к Аттике как к нейтральной стране.

Тем энергичнее решили они действовать против Фив. Как только стал созревать хлеб, Агесилай собрал войска пе­лопоннесских союзников и направился через Киферон в Феспии, где присоединил к своей армии отряд, оставленный там Клеомбротом; теперь он располагал 18 тыс. пехотинцев и тысячью пятьюстами всадников. Между тем на помощь Фивам пришел афинский отряд под начальством Хабрия. В ожидании неприятельского нападения фиванцы окружили свою страну цепью укреплений; однако Агесилаю удалось прорваться в свободном от охраны месте, и союзники при­нуждены были отступить назад в Фивы. Под стенами города они выстроились для сражения; но Агесилай не решился на­пасть на крепкую позицию неприятеля, — успех, которым Хабрий по праву гордился больше, чем любой победой в от­крытом поле. Итак, царь должен был ограничиться опусто­шением фиванской области; затем он вернулся на Коринф­ский перешеек и там распустил свое войско по домам. В Феспиях остался Фебид с отрядом наемников.

Теперь фиванцы перешли к наступательным действиям; выступивший против них Фебид был разбит и сам пал в сражении. Вследствие этого и во второстепенных городах Беотии начала поднимать голову демократическая партия, и спартанцы принуждены были послать в Феспии в качестве гарнизона отряд своего ополчения, чем на время остановле­ны были успехи фиванцев.

Следующей весною (377 г.) Агесилай снова предпринял поход в Беотию. В этот раз он также без труда прорвал обо­ронительную линию перед Фивами и уничтожил хлеб на по­лях; до значительного сражения дело не дошло, как и в предшествовавшем году. На обратном пути в Пелопоннес Агесилай в Мегаре заболел тяжелой болезнью, которая на­долго приковала его к постели; поэтому весною 376 г. руко­водство экспедицией против Фив было возложено на царя Клеомброта. Впрочем, предводительствуемая им армия даже не достигла Беотии, так как неприятель загородил проходы Киферона.

Между тем Афины прилагали все усилия к тому, чтобы в третий раз вернуть себе дважды утраченную гегемонию на море. Уже непосредственно после Анталкидова мира возоб­новлены были союзные договоры с Хиосом, Митиленой, Метимной и Византией; Родос также вступил снова в союз с Афинами, когда его малоазиатская коалиция со смертью Глоса распалась (около 379 г.). Попытки завязать прежние отно­шения с фракийскими халкидцами, правда, остались безус­пешными вследствие вмешательства спартанцев; зато Фивы, как мы видели, весною 378 г. вступили в союз с Афинами. И вот, после того как разрыв со Спартою был провозглашен официально, Афины обратились ко всем эллинам и варварам, не подвластным персидскому царю, с воззванием сомкнуться в союз для противодействия притязаниям Спарты. Основою союзного договора должны были служить постановления Анталкидова мира. Всем участвующим государствам обеспе­чивалась автономия, персидский царь признавался владыкою азиатского материка; Афины отказывались от всяких притя­заний на свои старые колониальные владения, и впредь афи­нянам вообще воспрещалось приобретать дома и земли на всем протяжении союзной территории. Для руководства об­щими делами был учрежден союзный совет, который заседал в Афинах и в котором участвовали с правом голоса делегаты всех союзных государств; сами Афины не имели в нем пред­ставителя, и решения совета получали законную силу только в случае согласия между руководящим государством и сове­том. Издержки по содержанию союзного флота должны были покрываться взносами, размер которых каждый раз опреде­лялся союзным советом сообразно наличным потребностям. Заведование этими деньгами и руководство военными дейст­виями вручалось Афинам (весною 377 г.)[4].

Организуя новый союз на таких началах, Афины прино­сили тяжелую жертву; это было равносильно полному раз­рыву с политикой, которой они следовали до Анталкидова мира, и окончательному отказу от мысли о восстановлении государства в его старых формах, которую пытался осуще­ствить еще Фрасибул. Мало того: тысячи афинских граждан теряли последнюю надежду вернуть себе свои внеаттические имения, которых они сами или их отцы лишались благодаря катастрофе 404 г. Но эти жертвы не оказались бесплодными. Эвбейские города тотчас вступили в новый союз, исключая Орфос, занятый лакедемонским гарнизоном; то же сделали Северные Спорады — Пепарея, Скиаф и Ик, затем Тенедос при входе в Геллеспонт, Церинф и Маронея во Фракии, Парос и другие соседние острова, — далее, горо­да, остававшиеся до сих пор в союзе с Афинами: Хиос, Митилена, Метимна, Византия, Родос и Фивы. Таким образом, Афины сразу опять заняли положение господствующей дер­жавы на Эгейском море; теперь они снова могли взять в свои руки заведование Делосским храмом, от которого, как мы видели, они должны были отказаться несколько лет назад.

Одновременно с этим предпринято было обновление ат­тического флота. Это было делом настоятельной необходи­мости, потому что во время Коринфской войны большая часть кораблей сделалась негодной к употреблению, и пра­вительство до сих пор слишком мало заботилось о замене их новыми. Таким образом, хотя в распоряжении государства было более ста триер, но большинство из них пришли в вет­хость и были непригодны для плавания. Поэтому правитель­ство приступило к постройке большого числа новых воен­ных судов и действовало в этом направлении так энергично и целесообразно, что спустя 20 лет (357/356 г.) Афины рас­полагали флотом в 289 триер, несмотря на значительные требования, которые в течение этого периода почти беспре­станно предъявлялись к аттическому флоту. Для покрытия расходов по постройке кораблей и для возмещения военных издержек в Аттике установлен был чрезвычайный имущест­венный налог (378/377 г.).

При таком положении дел пелопоннесцы не могли дольше оставаться в бездействии. Они снарядили флот в 65 триер и послали его к аттическому побережью, где он от­резал Афинам всякий подвоз (летом 376 г.). Наксос и неко­торые другие из Кикладских островов тотчас перешли на спартанскую сторону, на Делосе афинские амфиктионы бы­ли изгнаны из храма и при этом подверглись насилиям. Но Афины оказались на высоте своего положения. Они привели в исправность все корабли, которые еще были годны к упот­реблению, и спустя короткое время Хабрий мог выйти в мо­ре с 83 триерами. Вначале пелопоннесцы не решались всту­пить в сражение; но когда Хабрий обратил свое оружие про­тив Наксоса и приступил к осаде города, лакедемонский ад­мирал Поллис должен был поспешить на помощь последне­му. Таким образом, в проливе между Паросом и Наксосом произошла морская битва; она окончилась полным пораже­нием пелопоннесцев, флот которых наполовину был потоп­лен или взят в плен (16 боэдромиона, в сентябре). Это была первая крупная морская победа, одержанная Афинами со времени битвы при Аргинусах. Теперь афинский флот без­условно господствовал на Эгейском море; Делос снова изъя­вил покорность, а Киклады — все, или по крайней мере большая часть их — примкнули к морскому союзу. Сле­дующей весною (375 г.) Хабрий предпринял экспедицию к фракийскому побережью и заставил Самофракию, Фасос, Абдеру, Энос и другие города присоединиться к Афинам. Этому примеру последовал и Халкидский союз, который как раз в это время снова собрался вокруг Олинфа, — затем Эрес и Антисса на Лесбосе и Орей на Эвбее, изгнавший между тем свой лакедемонский гарнизон. Афины опять господство­вали почти над всеми островами Эгейского моря и над всеми важными городами фракийского побережья от Византии до Олинфа, за исключением Амфиполя.

В то время как Хабрий одерживал эти победы на севере, сын Конона Тимофей во главе 60 триер огибал Пелопоннес, направляясь в Ионическое море. Здесь тотчас примкнули к морскому союзу могущественная Керкира, а также эпирский царь Алкет, акарнанцы и Проннои на Кефаллении. Пелопон­несский флот, выступивший против Тимофея, был разбит при Ализии на акарнанском побережье (375 г.).

Занятая морской войною, Спарта принуждена была ог­раничиваться в Беотии оборонительными действиями, вследствие чего фиванцы получали здесь все больший пере­вес. Пелопиду удалось даже, во главе отборного фиванского войска, т.н. „священного отряда", разбить в открытом поле при Тегире, вблизи Орхомена, два полка спартанского опол­чения. Афины также не преминули извлечь выгоду из этого положения вещей, снова присоединив Ороп, который в 411г. перешел к беотийцам (см. выше, с.52) и в силу Антал­кидова мира получил автономию.

Однако в Афинах уже начали тяготиться войною, про­должение которой после присоединения к морскому союзу всех важнейших островов не могло уже доставить никаких важных успехов, между тем как население почти изнемогало под бременем налогов, необходимых для содержания боль­шого флота. Спарта также пришла к убеждению, что не добьется ни подчинения Фив, ни уничтожения морской ге­гемонии Аттики, тогда как пелопоннесские союзники, чем дольше длилась война, становились все более непокорными, и гарнизонная служба в Орхомене и Феспиях ложилась все более тяжелым бременем на спартанское население. Ввиду этого решено было примириться с совершившимися факта­ми и на этой почве войти в соглашение с Афинами. Летом 374 г. в Спарте был заключен договор, которым обе воюю­щие державы взаимно признали друг за другом верховенство над Аттическим морским союзом и Пелопоннесской симмахией, а в прочем подтверждены были постановления Антал­кидова мира.

В Афинах имели полное основание быть довольными достигнутым результатом; и действительно, город ликовал по поводу заключения договора, и решено было учредить официальный культ богини мира. Но начальник аттического флота в Ионическом море, Тимофей, был решительно про­тив мира. Он подчинился, конечно, приказанию вернуться с флотом в Афины, но не мог удержаться, чтобы, проезжая мимо Закинфа, не высадить на остров изгнанных демокра­тов. После этого лакедемоняне также послали одну эскадру к Закинфу, другую в Керкиру, где между тем вспыхнули внут­ренние волнения; ввиду этого и афиняне вынуждены были отправить на Закинф под начальством Стесикла отряд в 600 пелтастов (еще осенью 374 г.), за которым весною дол­жен был последовать большой флот под командой Тимофея.

Между тем вследствие истощения денежных средств снаряжение флота представляло непреодолимые трудности. Тимофей не решился прибегнуть к новому обложению граж­дан для нужд самовольно вызванной им войны, а попытки достать необходимые средства посредством взыскания кон­трибуций с союзников оказались безуспешными. Таким об­разом, лето прошло в бесцельном крейсировании на Эгей­ском море, и в конце концов флот, негодный для дальней­ших операций, застрял на Калаврийском рейде (осенью 373 г.).

Лакедемоняне искусно воспользовались столь неожи­данно предоставленной им отсрочкой. Еще в конце лета (373 г.) наварх Мнасипп с 60 кораблями отправился к Керкире и тотчас начал осаду. Спустя короткое время в густона­селенном городе начался голод, и если бы не подоспела вскоре помощь из Афин, сдача была неизбежна.

Теперь Тимофей постановлением Народного собрания был отрешен от должности и предан суду. Подобного про­цесса Афины не видали ни до, ни после этого. Обвинителя­ми выступили знаменитейший полководец того времени Ификрат, только что вернувшийся из персидской службы, и Каллистрат из Афидны, один из величайших ораторов и спо­собнейших финансистов Афин, племянник Агиррия и сам влиятельный государственный деятель, игравший выдаю­щуюся роль при основании нового морского союза. С другой стороны, Тимофей для своей защиты пустил в ход все ог­ромное влияние, которое он отчасти унаследовал от своего отца Конона, отчасти сам приобрел в последние годы свои­ми походами. Даже Алкет, царь эпирский, и Ясон, тиран Фессалии, не отказались приехать в Афины, чтобы лично дать показания в пользу своего друга. К тому же несомнен­но, что обвинение с юридической точки зрения было совер­шенно неосновательно, ибо Тимофей истратил свое собст­венное состояние на содержание флота. Но в политическом отношении он был, конечно, ответствен за возобновление войны (см. выше, с. 167); кроме того, благодаря его недоста­точно энергичному образу действий в течение последнего лета Афины потеряли все то, что раньше было приобретено ими на Ионическом море. Однако судьи оправдали Тимофея главным образом, вероятно, из уважения к его царственным друзьям и к памяти Конона; только его казначей и верный приверженец Антимах поплатился жизнью. Но отрешение от должности осталось в силе; павший полководец покинул родной город, чтобы на персидской службе поправить свои расстроенные денежные дела.

Управление государством перешло теперь к Каллистрату и Ификрату. Момент был критический; военное положе­ние на Западе внушало серьезные опасения, флот был со­вершенно расстроен, к тому же в эту позднюю пору года нельзя было и думать об экспедиции в Ионическое море. Но Ификрат был не из тех людей, которые останавливаются пе­ред затруднениями. С непоколебимой энергией он в течение зимы готовился к походу и с началом навигации мог от­плыть к Керкире с флотом в 70 триер. Там дела между тем приняли лучший оборот. Стесиклу удалось прорвать пело­поннесскую блокаду и высадить свое войско на Керкиру; удачная вылазка, во время которой пал неприятельский главнокомандующий Мнасипп, дала возможность стеснен­ному городу вздохнуть свободнее (весною 372 г.). При из­вестии о приближении Ификрата с большим афинским фло­том пелопоннесцы сняли осаду и поспешно отплыли домой; они успели еще вовремя укрыться в Левкаду.

Ификрат одним своим появлением восстановил перевес Афин на Ионическом море. Он подчинил те города Кефаллении, которые держали еще сторону неприятеля, и взял в плен у Керкиры эскадру из 10 триер, посланную Дионисием на помощь спартанцам (см. выше, с. 123); затем, увеличив свой флот керкирскими кораблями до девяноста триер, он возвратился в Кефаллению. Здесь флот остался, готовый на­пасть на Пелопоннес, если бы Спарта стала настаивать на продолжении войны.

Тем временем фиванцы беспрепятственно распростра­няли свое владычество в Беотии, так как спартанские гарни­зоны были, ввиду заключения мира, отозваны, и демократы всюду агитировали в пользу присоединения к Фивам. Платея была разрушена, Феспии покорены; только Орхомен сохра­нял еще свою независимость. Беотийский союз, существо­вавший до Анталкидова мира, был теперь восстановлен, в общем на прежних началах, только с более строгой центра­лизацией и на демократической основе. Мало того, фиванцы чувствовали себя даже достаточно сильными, чтобы перейти к наступательным действиям против Фокиды. Теперь, нако­нец, спартанцы решились снова отправить в поход царя Клеомброта во главе двух третей спартанского ополчения и не­скольких союзных полков, всего около 10 тыс. гоплитов. Появление этой армии в Фокиде заставило фиванцев вер­нуться в Беотию, где они в ожидании неприятеля заняли крепкую позицию на границе страны.

Спартанцы еще раньше послали Анталкида к сузскому двору с просьбой о посредничестве для прекращения войны. Действительно, весною 372 г. прибыло в Грецию персидское посольство. По его настоянию в следующем году собрался в Спарте конгресс из делегатов всех воюющих держав; маке­донский царь Аминта III и Дионисий Сиракузский также прислали своих представителей. Соглашение между Афина­ми и Спартой не представляло трудностей; обе державы лишь поневоле снова взялись за оружие, и Афины требовали теперь только того, что им было предоставлено уже послед­ним договором. Спарта не могла отказать им в этом, тем бо­лее что Афины сохранили свои владения в целости и их флот безусловно господствовал на море. Таким образом, мир заключен был в общем на тех же условиях, как и три года назад; только пункт, касавшийся автономии, был еще силь­нее подчеркнут и прямо сказано, что ни один город не может быть принужден против своего желания поставлять контин­гент в армию руководящего государства. Категорически признаны были старые права Афин на Амфиполь и фракий­ский Херсонес, никто не протестовал против существования, основанного на автономии участников Аттического морско­го союза, что было равносильно безмолвному признанию его; Спарте позволено было подтвердить мир клятвою как от своего имени, так и от имени ее союзников, чем признана была ее гегемония в Пелопоннесе. На этих условиях 14 скирофориона, в середине лета 371 г., представители всех уча­ствовавших в конгрессе держав клятвенно подтвердили мир.

Но уже на следующий день возникли разногласия по поводу толкования мирного договора. Дело в том, что Фивы формально все еще состояли членом Афинского морского союза, хотя они уже несколько лет не делали взносов на со­держание союзного флота; поэтому в акте о мире „фиванцы" были названы в числе афинских союзников, совершенно так же, как и в мирном договоре, заключенном три года назад. Между тем с тех пор Фивы подчинили себе почти всю Бео­тию, и их послы подписали мирную грамоту в предположе­нии, что Фиванское государство признается в его настоящем объеме. Агесилай же понимал дело совершенно иначе; он толковал договор буквально и утверждал, что пункт, касаю­щийся автономии, распространяется также и на подвластные Фивам беотийские города. Против такого толкования фор­мально ничего нельзя было возразить; поэтому беотарх Эпаминонд, стоявший во главе фиванского посольства, потребо­вал, чтобы акт был изменен и чтобы слово „фиванцы" было заменено словом „беотийцы". Разумеется, это требование ни в ком не встретило поддержки. Афины добились всего, на что они, рассуждая здраво, могли рассчитывать; они не име­ли никакой охоты своими руками загребать жар для Фив, особенно теперь, после разрушения Платеи, которым Фивы доказали, как мало они дорожат добрым расположением Афин. Да и вообще ни одна рука не поднялась в защиту фиванских требований, которые к тому же стояли в резком противоречии с постановлениями Анталкидова мира и уже три года назад не встретили никакого сочувствия. А так как Эпаминонд настаивал на своем требовании, то фиванцы бы­ли исключены из числа держав, на которые распространялся мирный договор.

Эпаминонд умышленно довел дело до крайности, вме­сто того чтобы уступить, как сделал 15 лет назад Исмений при таких же обстоятельствах. Пелопоннесский союз Спар­ты уже не обладал теперь прежней прочностью и силой; ста­тья об автономии и здесь оказала свое разлагающее влияние, и если второстепенные государства еще не решались оказы­вать открытое сопротивление спартанской гегемонии, то многие из них уже очень неохотно поставляли свои полки в союзную армию. В Афинах также существовала еще боль­шая партия, которая и слышать не хотела о соглашении со Спартой; это были люди, державшиеся того убеждения, ко­торое однажды метко выразил Филократ, сказав, „что только в одном случае можно помириться со спартанцами, именно когда они лишены будут силы вредить". А главное, Беотия имела теперь надежную опору в новой великой державе, ко­торая в течение последних лет образовалась к северу от Фермопил.

Еще Ликофрону, тирану Фер, только вмешательство со­седних государств — сначала Македонии, затем Беотии — помешало распространить свое владычество на всю Фесса­лию. Его зятю Ясону, который наследовал его престол, уда­лось осуществить планы своего предшественника, пока Спарта была занята Беотийской войной. Около 372 г. почти вся страна, за исключением Фарсала, находилась в руках Ясона; да и этот город подчинился, после того как Спарта ответила отказом на его просьбу о помощи. Ясон избран был тагосом (тагаи) Фессалии, и этим положен конец междо­усобным войнам, которые так долго истощали силы богатой страны. Объединенная Фессалия теперь сразу вступила в число первоклассных греческих держав. Дело в том, что ни одно государство Эллады не имело такой многочисленной и отличной конницы, как Фессалия; а некоторые недостатки фессалийской пехоты Ясон возместил созданием отборного отряда наемников в 6000 человек. Далее, богатые финансо­вые средства страны и ее густое население дали Ясону воз­можность приступить к постройке большого флота. С таки­ми силами можно было, казалось, всего достигнуть; Ясон лелеял те же планы, которые позднее осуществил Филипп; он мечтал добиться гегемонии в Греции и повести объеди­ненный народ против персов.

Главным препятствием для осуществления этих планов было могущество Спарты; поэтому Ясон уже несколько лет назад вступил в союз с Фивами. Последние нашли в лице Ясона гораздо более надежную опору, чем та, какую до сих пор представлял для них союз с Афинами; именно опираясь на него, Эпаминонд мог безбоязненно отвергнуть требова­ния Спарты. А Спарта считала себя достаточно сильною для того, чтобы принудить Фивы к принятию мира; поэтому ца­рю Клеомброту тотчас дано было приказание вести свое войско из Фокиды в Беотию. Царь очень искусно справился со своей задачей. В то время как фиванцы ожидали непри­ятельского нападения на большой военной дороге, ведущей через долину Кефиса к Копаидскому озеру, Клеомброт по крутым горным тропинкам перешел Геликон и через Фисбу достиг Кревсиса у Коринфского залива; он приступом взял крепость и при этом захватил в плен эскадру из 12 триер, стоявшую здесь в гавани. Обеспечив себе, таким образом, сообщение с Пелопоннесом, спартанское войско двинулось к северу, на Фивы, и беспрепятственно достигло Левктр, на­ходившихся в 11 километрах от неприятельской столицы. Здесь оно наконец встретило беотийцев, которые со своими 6 тыс. солдат были, правда, гораздо слабее 10-тысячной пе­лопоннесской армии; но у них не было другого выхода, как решиться на сражение, потому что отступление к Фивам по­влекло бы за собою отпадение мелких городов и вместе с тем потерю всего того, что было приобретено ценою столь продолжительной борьбы.

К счастью для Фив, на этот раз во главе войска стоял именно такой человек, какой был теперь нужен. В числе беотархов, командовавших армией, находился Эпаминонд, сын Полимния, тот самый, который в качестве депутата от Фив участвовал в Спартанском конгрессе. Семья, из которой он происходил, была небогата, но вела свой род от тех воинов, которые, по преданию, некогда выросли из драконовых зу­бов, посеянных Кадмом на фиванском поле. Он долго дер­жался в стороне от политики и посвящал свое время пре­имущественно изучению философии, которую преподавал ему пифагореец Лисис из Тарента. К демократии он не чув­ствовал особенного расположения; он спокойно жил в Фивах при олигархическом строе и не принимал никакого участия в заговоре, который привел к свержению олигархии; поэтому радикальным демагогам он всегда казался подозрительным. Но когда наступил критический момент, он, не теряя ни ми­нуты, встал в ряды защитников родного города. При штурме Кадмеи он был одним из первых; а война со Спартой дала ему возможность вполне проявить свой военный гений. Та­ким образом, он, уже сорока лет от роду, достиг, наконец, высшей должности в государстве, которую и занимал как раз теперь, в решительную минуту фиванской истории.

Клеомброт, конечно, с радостью принял сражение, предложенное ему врагом. Но Эпаминонд уравновесил чис­ленное превосходство неприятеля тем, что главные свои си­лы сосредоточил на левом крыле, напротив спартанцев, а правое крыло поставил против пелопоннесских союзников. Построенные колонной в 50 щитов глубиною, фиванские гоплиты ринулись на врага, и против натиска этой могучей массы не устояло даже ядро спартанских войск. Все их му­жество оказалось бессильным; пали Сфодрий, совершивший когда-то роковую экспедицию в Пирей, его сын Клеоним, полемарх Дейнон, наконец, сам царь и вместе с ним 400 из семисот полноправных спартанцев, участвовавших в битве, а в общем не менее тысячи человек из 4-тысячного отряда, выставленного Лаконией. Оставшиеся в живых медленно вернулись в свой лагерь, сопровождаемые своими союзни­ками, которым почти не пришлось принять участие в сраже­нии. Напасть на лагерь победители не решились; но и спар­танцы, ввиду своих значительных потерь и недовольства союзных войск, также не могли думать о возобновлении сражения. Им не оставалось ничего другого, как просить не­приятеля о выдаче мертвых и этим признать свое поражение; это был первый случай, когда спартанское ополчение при­знавало себя побежденным в большой битве (5 гекатомбеона, в июле 371 г.).

В Спарте теперь призвали к оружию всех граждан мо­ложе шестидесяти лет, и это войско, подкрепленное союз­ными отрядами, послано было к Истму; так как царь Агеси­лай все еще был болен, то начальство было поручено его сы­ну Архидаму. Фиванцы между тем обратились за помощью в Афины и к Ясону из Фер. Однако афиняне очень холодно приняли известие о победе; им достаточно надоела война, и они слишком хорошо понимали, что с победой при Левктрах начнутся в Элладе новые бесконечные междоусобия. Напро­тив, Ясон тотчас двинулся в Беотию с пятьюстами всадников и тысячью пятьюстами пехотинцев и спустя несколько дней прибыл на поле битвы. Но и он был далек от мысли оказать помощь фиванцам для уничтожения противника; напротив, благодаря его посредничеству заключен был договор, в силу которого пелопоннесцам предоставлено было свободное от­ступление из Беотии. Архидам дошел уже до Эгосфен у юж­ной подошвы Киферона; теперь он повел разбитую при Лев­ктрах армию и собственное войско обратно в Коринф и там распустил союзные отряды по домам.

На обратном пути в Фессалию Ясон завладел Гераклеей у Эты. Этот город после Анталкидова мира снова подпал под власть Спарты и еще при Левктрах выставил свой отряд; Ясон разрушил городские укрепления и отдал город этеянам, которые с тех пор и владели им. Теперь путь через Фермо­пилы в срединную Грецию был во всякое время открыт для Ясона. Затем покорена была также Перребия, единственная из смежных с Фессалией областей, сохранившая до сих пор свою независимость; таким образом, Ясон распространил свою власть до границ Македонии, и македонский царь Аминта III поспешил заключить с ним союз.

К следующему году Ясон готовил экспедицию в Дельфы; он хотел принести на Пифийском празднестве велико­лепную жертву богу, и в Греции носились слухи, что он на­мерен присвоить себе руководство играми, тем более что как владыка Фессалии он располагал большинством голосов в совете амфиктионов. Многие думали даже, что он хочет за­владеть храмовыми сокровищами; одно несомненно — что он собирался сделать решительный шаг для достижения ге­гемонии в Греции. Но во время смотра в Ферах Ясон пал жертвой заговора, и его широкие планы вместе с ним сошли в могилу. Ему наследовали во владении Фессалией его бра­тья Полидор и Полифрон; спустя короткое время Полидор умер, и виновником его смерти все считали Полифрона. В Фессалии воцарился террор; Полидам из Фарсала, предав­ший некогда город Ясону, был казнен вместе со многими знатнейшими гражданами, из Ларисы изгнана часть знати. Но уже в следующем году Полифрон был убит своим пле­мянником, сыном Полидора Александром, который затем сам вступил на фессалийский престол (369 г.). Теперь дво­рянство страны восстало против тирании и призвало на по­мощь македонского царя Александра II, который только что унаследовал престол своего отца Аминты. Македонский царь действительно изгнал с помощью Алевадов гарнизоны тиранов из Ларисы и Краннона, но затем сам захватил эти города, так что Фессалия только переменила господина или, вернее, приобрела двух господ вместо одного.

Таким образом, Фивы освобождены были от опасности, которая до сих пор грозила им с севера; теперь они могли беспрепятственно приняться за упрочение своего положения в Средней Греции. Уже тотчас после битвы при Левктрах Орхомен принужден был вступить в Беотийский союз; затем заключены были союзы с Фокидой, с Опунтской и Озольской Локридой, с малийцами и энианцами в долине Сперхея. Эвбейские города также отпали от Афин и примкнули к Фи­вам, которые таким образом объединили под своею властью всю Среднюю Грецию, исключая Аттику и горные области на западе. Для охраны новых приобретений поставлены бы­ли фиванские гарнизоны в крепости Никее у Фермопил и в Эхине на противолежащем северном берегу Малийского за­лива; таким образом, дорога в Фессалию была открыта для Фив и преграждена для неприятельских нападений.

Между тем сражение при Левктрах не осталось без влияния и в самом Пелопоннесе. Поражение сильно поколе­бало авторитет Спарты в глазах ее союзников, и недовольст­во, порожденное в течение последних лет ее деспотическим правлением, разразилось теперь открытым мятежом. Этим положением дел воспользовались Афины для того, чтобы попытаться заменить спартанскую гегемонию своею собст­венной. По их приглашению в Афинах собрались делегаты большинства средних и мелких государств Пелопоннеса и заключен был договор, которым Афины и морской союз, с одной стороны, и пелопоннесские государства, с другой, га­рантировали друг другу самостоятельность и обещали друг другу помощь на случай неприятельского нападения. Одна только Элида не приняла участия в этом соглашении, так как не были удовлетворены ее притязания на прежние периэкские города; вскоре элейцам действительно удалось подчи­нить своей власти часть этих общин.

Таким образом, Пелопоннесский союз распался, и всю­ду на полуострове начала оживать демократическая партия. В Мантинею вернулись эмигранты, и тотчас приступлено было к восстановлению города, чему Спарта была бессильна воспрепятствовать. Из Фигалеи изгнаны были приверженцы Спарты; правда, во время празднования Дионисий они напа­ли на город и произвели резню среди собравшегося в театре народа; однако им не удалось завладеть городом. В Коринфе также произошло восстание демократов; эмигранты двину­лись из Аргоса к Коринфу и проникли в город, но здесь вскоре были побеждены. Дело кончилось, разумеется, тем, что все, кого подозревали в сочувствии к демократам, были казнены или изгнаны. Так же безуспешна оказалась попытка демократического восстания и в соседнем Флиунте.

Но нигде взрыв страстей не достиг такой силы, как в Аргосе, древнем центре пелопоннесской демократии. Здесь заподозрили—справедливо или нет, неизвестно, — сущест­вование олигархического заговора против действующей конституции; чернь, доведенная подстрекательствами дема­гогов до неистовства, напала на зажиточных граждан, кото­рые сотнями пали под палочными ударами. Тщетно зачин­щики восстания пытались прекратить эти жестокости; толпа вопила о заговоре и убивала тех самых людей, которых до сих пор считала своими вождями. Всего в Аргосе, по преда­нию, было убито в эти страшные дни 1200 граждан; вся Гре­ция с ужасом следила за этими событиями.

Однако вожди демократии в Аркадии хорошо понима­ли, что только что приобретенную свободу можно будет со­хранить лишь в том случае, если отдельные общины страны соединятся, по примеру Беотии, в один прочный союз. Но из аркадских городов ни один не был настолько значителен, чтобы занять то положение, какое в Беотии принадлежало Фивам; нужно было, следовательно, основать новую столицу для возникающего единого аркадского государства. Для этой цели избрали плодородную юго-западную часть страны, где возвышается гора Ликей, служившая издревле религиозным средоточием Аркадии, но где до тех пор не было ни одного крупного города; территорию нового города должны были образовать области Паррасия и Эвтресия с отрезками сосед­них округов, а население его должно было составиться из местных жителей, рассеянных по многочисленным деревуш­кам. Сам город решено было построить в долине верхнего Алфея, вблизи лаконской границы, чтобы он мог вместе с тем служить для Аркадии оградою против спартанских на­падений. Кольцом стен была охвачена такая обширная пло­щадь, что город мог вместить очень многочисленное населе­ние; этому соответствовало и название, которое должна бы­ла носить столица Аркадии, „великий город", Мегалополь. Она должна была служить резиденцией союзного совета, состоявшего из пятидесяти членов („дамиорги"), которые являлись представителями всех участвующих в союзе общин пропорционально величине каждой; в определенные сроки здесь должны были происходить собрания всех имеющих право голоса аркадских граждан, так называемых „десяти тысяч", для разрешения важных вопросов и для выбора со­юзной администрации. Отборный отряд войска, — эпариты, имел назначением охранять страну от внешних врагов и поддерживать авторитет центрального правительства в слу­чае непокорности какого-либо из членов союза (370 г.).

Такие широкие планы вызвали, разумеется, сильную оппозицию, особенно в некоторых крупных городах, кото­рым приходилось более всего терять от присоединения к Аркадскому союзу. В Орхомене и слышать не хотели об этом предприятии уже из зависти к соседней Мантинее, ко­торая была самой пылкой сторонницей объединения. В Тегее происходила борьба партий; в конце концов дело дошло до уличной свалки, в которой благодаря подоспевшей помощи из Мантинеи победили демократы; противники, числом 800, спаслись бегством через границу Лаконии. Теперь Спарта решила выйти из своего бездействия; удобный повод к этому представляло вмешательство мантинейцев, которое являлось нарушением тегейской автономии. Итак, в Орхомен был от­правлен небольшой отряд наемников под начальством По­литропа, затем (около середины зимы) царь Агесилай всту­пил во главе спартанского ополчения в Аркадию, присоеди­нил к себе отряд Гереи и двинулся против Мантинеи. Но тем временем Политроп был разбит при Орхомене аркадским стратегом Ликомедом и сам пал в битве, и когда Агесилай прибыл к Мантинее, здесь оказались сосредоточены все си­лы Аркадского союза, подкрепленные вспомогательными отрядами из Аргоса и Элиды. Тем не менее враг не решился принять вызов Агесилая; но и Агесилай не был в состоянии принудить неприятеля к сражению и, спустя несколько дней, принужден был уйти обратно в Спарту, ничего не добив­шись.

Между тем аркадцы и их союзники обратились в Афины и на основании только что заключенного договора потребо­вали от них союзнической помощи против Спарты. Но в Афинах более не хотели слышать о походе в Пелопоннес; вследствие этого аркадские послы отправились в Фивы, где действительно встретили лучший прием. Для Беотии в ее собственных интересах было крайне важно не допустить восстановления спартанской гегемонии в Пелопоннесе. Вви­ду этого, несмотря на позднее время года, тотчас было по­слано за Истм сильное беотийское войско, подкрепленное контингентами союзных государств Средней Греции; среди беотархов, руководивших экспедицией, находился и Эпами­нонд, победитель при Левктрах.

Когда беотийцы достигли Мантинеи, они не нашли там неприятеля, потому что Агесилай уже раньше ушел назад в Спарту. Таким образом, цель похода была достигнута без битвы, и вожди хотели уже двинуться с армией в обратный путь. Но аркадцы настаивали на том, что следует воспользо­ваться удобным случаем для вторжения в Лаконию, которая в эту минуту была почти беззащитна, и Эпаминонд с това­рищами решились на собственный страх предпринять эту экспедицию, которая, ввиду огромного количественного пе­ревеса беотийцев, обещала верный успех. Действительно, при переходе через горы в долину Эврота они не встретили значительного сопротивления; несколько сот неодамодов и тегейских изгнанников, выставленные на границу, были пе­ребиты аркадцами. И вот, впервые на памяти истории перед Спартою стояло неприятельское войско. В Спарте господ­ствовало, конечно, сильное смятение, и гражданам едва ли удалось бы отстоять открытый город, если бы очень полно­водная от зимних дождей река не помешала неприятелю тотчас перейти на правый берег. Правительство решилось дать свободу илотам, и 6000 из них явились на защиту горо­да; но и самое это большое количество могло возбудить опа­сения. К счастью, вскоре подоспела помощь из Коринфа, Сикиона, Флиунта и городов арголидской Актё, так что са­мая страшная опасность была устранена. Правда, неприятель перешел теперь через реку у Амикл и подступил к городу; но на штурм Эпаминонд не решился, а руководивший оборо­ною старый царь Агесилай, конечно, был далек от мысли принять сражение в открытом поле. Поэтому неприятель мог беспрепятственно опустошить богатую страну вплоть до мо­ря и сжечь открытые селения; затем беотийское войско ушло обратно в Аркадию.

Но Эпаминонд лелеял более обширные замыслы. Про­возглашенную некогда Спартою автономию отдельных об­щин он хотел теперь восстановить, обратив против нее са­мой. С этой целью он двинулся в Мессению, крепостное на­селение которой еще не забыло своей старой свободы и те­перь поголовно восстало против своих спартанских господ. Потомки бежавших в 455 г. за границу мессенцев были при­званы назад в отечество; у горы Итомы, этой естественной твердыни в центре страны, была заложена новая столица — Мессена. Периэкские города побережья, как Асина и Кипариссия, правда, остались верны Спарте; все же Спарта поте­ряла треть своей территории, и эта рана уже никогда не за­жила.

Тем временем спартанцы обратились в Афины с прось­бой о помощи, и афиняне действительно пришли к убежде­нию в том, что дольше сохранять нейтралитет невозможно. Спарта нужна была Афинам как противовес против Фив; ввиду этого, по предложению Каллистрата, было решено тотчас послать Ификрата со всем ополчением в Пелопоннес. Он проник до Аркадии, но затем, когда явился из Мессении Эпаминонд, принужден был отступить в Коринф, где в вос­точной части города на горе Онее занял позицию, преграж­давшую доступ к Истму. Однако Эпаминонду удалось про­рвать неприятельские ряды и без урона привести свое войско в Беотию (весною 369 г.).

Однако в Пелопоннесе враждебные действия продолжа­лись, ввиду чего Эпаминонд принужден был уже через не­сколько месяцев предпринять туда новый поход. Дойдя до Истма, он убедился, что перешеек занят сильным афинским и спартанским войском. Дело в том, что оба государства за­ключили между собою формальный союзный договор на на­чалах полного равноправия, так что обе стороны должны были через каждые пять дней чередоваться в командовании соединенной армией. Однако Эпаминонд и в этот раз про­рвал неприятельские ряды, соединился с отрядами своих пе­лопоннесских союзников — аргосцев, элейцев и аркадцев — и двинулся к Сикиону, который, подобно соседней Пеллене, перешел теперь на беотийскую сторону. Но нападение на Коринф было отражено, и когда вслед затем на помощь спартанцам прибыли от Дионисия, владыки Сиракуз, 20 три­ер с 2 тыс. кельтских и иберийских наемников, то Эпами­нонд счел благоразумным отвести свое войско обратно через Истм. В Фивах были, разумеется, не особенно довольны скудными результатами похода. Вследствие этого Эпами­нонд не был избран в беотархи на следующий год и при представлении отчета о своей должностной деятельности обвинен Менеклидом, главою радикальной демократии, в государственной измене. Судьи, правда, не решились осу­дить на смерть победителя при Левктрах, как того требовало обвинение; но все-таки Эпаминонд до поры до времени был устранен от дел. Фиванцы вскоре должны были убедиться, что не могут обойтись без него.

Между тем Фивам пришлось вмешаться и в фессалийские дела. Фессалийская знать обратилась к ним с просьбою о помощи против Александра Ферского и Александра Маке­донского, и правительство послало Пелопида, чтобы он вос­становил порядок к северу от Фермопил. Он без боя занял Ларису, потому что перед тем против Александра восстал один из македонских вельмож, Птолемей из Алора, и оба обратились к посредничеству Пелопида. Затем, заключив договор с Александром Ферским, Пелопид пошел дальше в Македонию, где также водворил мир, правда — ненадолго (369 г.).

Ибо тотчас по удалении Пелопида Птолемей убил царя Александра — по соглашению, как говорили, с его матерью Эвридикой, вдовой царя Аминты. Во всяком случае, Эвридика вышла замуж за убийцу своего сына, и Птолемей взял в свои руки управление государством в качестве опекуна младшего брата Александра, Пердикки. В это самое время один из побочных родственников царского дома, Павсаний, заявил притязания на престол и с наемным греческим вой­ском занял округа Анфемунта и Фермы на халкидской гра­нице. Ввиду такой опасности Эвридика обратилась к афин­скому стратегу Ификрату, который как раз в это время плыл со своей эскадрой вдоль фракийского берега, направляясь к Амфиполю; благодаря его вмешательству действительно удалось изгнать Павсания из страны. Но Фивы не могли примириться с мыслью, что их влияние в Македонии вытес­нено влиянием афинян; поэтому Пелопид снова отправился на север (368 г.) и склонил Птолемея к заключению договоpa, в силу которого он обязался выставлять свой контингент в фиванскую армию и в обеспечение своей верности дал за­ложником, кроме других македонских вельмож, юного брата Пердикки, Филиппа.

Таким образом, преобладающее влияние Фив в Македо­нии было восстановлено, но тотчас обнаружилось, что Фес­салия подчинилась только для вида. Пелопид не догадывался об этом и оказался настолько безрассудным, что отправился в лагерь Александра Ферского, где, разумеется, был задер­жан в качестве заложника. После этого тиран сбросил маску и открыто перешел на сторону Афин, которые немедленно прислали на помощь ему в Фессалию 30 триер и тысячу че­ловек пешего войска. Это дало возможность Александру разбить беотийскую армию, присланную на выручку Пело­пида, и поставить ее в крайне затруднительное положение; войско неминуемо погибло бы, если бы Эпаминонд, который участвовал в походе в качестве подчиненного, в решитель­ную минуту не взял на себя руководства отступлением. Те­перь он снова был избран в беотархи и следующей весною во главе нового войска послан в Фессалию; действительно, путем искусных операций ему удалось принудить Александ­ра к заключению договора, причем Фивы снова получили Фарсал и Пелопид был освобожден (367 г.). Однако тиран в общем удержал свои прежние владения; он сохранил власть над Ферами, Магнесией, Фтиотидой и некоторыми соседни­ми городами собственно Фессалии, в особенности Скотуссой. Были приняты меры, чтобы в стране не мог скоро во­двориться мир, что вполне соответствовало видам Фив.

Между тем в Пелопоннесе новоустроенный Аркадский союз достиг большого могущества. Душою этой политики был мантинеец Ликомед, происходивший из богатой и знат­ной семьи и игравший видную роль уже при основании Мегалополя. Он стремился упрочить независимость Аркадии, освободить ее от беотийской опеки, доставить своей стране то положение, на которое давало ей право ее многочислен­ное и храброе население, и, наконец, привлечь на службу самой родине ту народную силу, которая до сих пор, на службе ли Спарты, или по найму всякого, кто хотел платить, расходовалась ради чужих целей. И страна восторженно приняла программу своего вождя, который твердой рукой повел ее от победы к победе. Те общины, которые еще про­тивились объединению, как Орхомен и Герея, были силою принуждены к вступлению в союз; северные периэкские го­рода Лаконии до Селласии на юге примкнули к Аркадии; то же сделали Ласион и трифилийские города, которые некогда были освобождены Спартою от элейского владычества и те­перь не могли собственными силами защищать свою незави­симость против своих ненавистных прежних господ. С Ар­госом и Мессенией был заключен тесный союз; аркадские войска спасли аргосцев из отчаянного положения, в которое поставили их под Эпидавром наемники афинянина Хабрия и коринфяне; под Асиной в южной Мессении спартанский гар­низон был разбит аркадцами.

Ввиду такого усиления Аркадского союза Спарта при­нуждена была ограничиваться обороной, и только прибытие весною 368 г. нового вспомогательного отряда от Дионисия дало ей возможность снова перейти в наступление против Аркадии. Спартанцы отняли назад Карии, и Архидаму, кото­рый командовал войском вместо своего престарелого отца Агесилая, удалось даже проникнуть до окрестностей Мегалополя. Но как раз в это время Дионисий начал свою по­следнюю войну с Карфагеном и потому отозвал свой отряд; вследствие этого Архидам принужден был прервать поход. Соединенные аркадские и мессенские силы сделали попытку отрезать врагу отступление, но Архидам и его войска, сра­жаясь с мужеством отчаяния, проложили себе путь сквозь ряды неприятеля, который был разбит и потерпел большой урон, тогда как из спартанцев, по преданию, не пал ни еди­ный. Эта „бесслезная битва" произвела, конечно, тем боль­шее впечатление, что это была первая победа, одержанная спартанцами со времени сражения при Левктрах. Спартан­ское и сиракузское войско было спасено, — других послед­ствий победа не имела.

Потребность в мире сказывалась теперь в Греции все с большей силою; и вот, летом 368 г., в Дельфах собрался кон­гресс представителей воюющих держав по почину сатрапа Фригии, Ариобарзана, который для этой цели прислал в Грецию с большой суммой денег своего агента, Филиска из Абидоса. Но так как лакедемоняне не хотели отказаться от Мессении, а беотийцы — бросить на произвол судьбы толь­ко что основанное ими же государство, то переговоры не привели ни к чему, и Филиск должен был ограничиться вы­дачей лакедемонянам субсидии на вербовку отряда наемни­ков. Теперь лакедемоняне отправили посольство в Сузу, и остальные греческие державы — Беотия, Афины, Элида, Ар­кадия, Аргос — тотчас последовали их примеру. Послы на­чали взапуски заискивать у персидского царя, и победителем из состязания вышел беотийский посланник, „освободитель" Фив Пелопид. Он добился принятия всех своих требований: Мессения была признана независимой, Трифилия отдана элейцам, Амфиполь объявлен свободным, Афинам приказа­но распустить их флот. Если бы какое-нибудь государство отказалось принять этот мир, то все остальные державы должны были совместно идти войною на него. Афинский посланник Леонт тотчас заявил протест против этих условий и добился прибавки нового пункта, в силу которого Афинам было предоставлено право предлагать изменения в проекте мирного договора (367 г.).

Теперь надо было позаботиться о том, чтобы этот мир был принят греческими государствами; с этой целью был созван конгресс в Фивах (зимою 367/366 г.). Но здесь фи­ванцы встретили сопротивление со стороны своих собствен­ных союзников; особенно аркадский делегат Ликомед наот­рез отказывался уступить Трифилию. Вследствие этого кон­гресс кончился ничем; точно так же не удалось фиванцам склонить к согласию отдельные города путем сепаратных переговоров. Попытка Фив получить от персидского царя гегемонию над Грецией потерпела полную неудачу.

Ответом Эпаминонда было новое вторжение в Пело­поннес (366 г.). С помощью аргосцев он проложил себе путь через горные проходы у Коринфа и затем обратился против Ахеи, которая до сих пор держалась нейтрально и которую он теперь без большого труда заставил примкнуть к Фивам. При этом Эпаминонд пощадил существовавшую олигархи­ческую конституцию; но фиванское правительство взгляну­ло на это дело иначе: оно послало гармостов в ахейские го­рода, изгнало, опираясь на чернь, большое число наиболее состоятельных граждан и повсюду ввело демократию. В Сикионе олигархия также была низвергнута с помощью аргосцев и аркадцев; один из знатных граждан, Эвфрон, ставший во глав массы, забрал в свои руки управление городом и под прикрытием демократических форм установил настоящую тиранию, причем опорою ему служил наемный отряд в 2000 человек; все его противники были изгнаны и имущество их конфисковано. Наконец аркадцы потеряли терпение; их стратег Эней из Стимфала вступил в город и призвал обрат­но изгнанников; Эвфрон бежал в гавань, которую выдал те­перь лакедемонянам. Впрочем, гавань вскоре была взята сикионцами и аркадцами. Но в Сикионе смуты продолжались, вследствие чего Эвфрону удалось с отрядом афинских наем­ников проникнуть в город и с помощью демократов снова захватить власть (зимою 366/365 г.); однако в Акрополе удержался фиванский гарнизон. Напротив, Ахею фиванцы вскоре опять потеряли; многочисленные изгнанники верну­лись с оружием в руках и приступом взяли города, один за другим. Они, разумеется, тотчас вступили в союз со Спар­тою, так что аркадцы были теперь с двух сторон стеснены неприятелями. А так как и отношения с Фивами становились все хуже, то Ликомед решил искать сближения с Афинами.

Афинское правительство, ввиду исхода мирных перего­воров в Сузе, было готово в случае надобности довести дело до разрыва с Персией. Тимагор, наряду с Леонтом участво­вавший в этих переговорах как представитель Афин, был обвинен в принятии взятки от персидского царя, осужден и казнен; обвинение против него было возбуждено его же то­варищем по посольству, Леонтом. С Ариобарзаном, сатра­пом Фригии, который только что восстал против царя, был заключен союз и в помощь ему послан Тимофей во главе отряда в 8000 человек и флота в 30 кораблей, — правда, с наказом по возможности избегать нападения на земли, несо­мненно принадлежащие царю. Тимофей обратился прежде всего против Самоса, куда персы несколько лет назад, во­преки Анталкидову миру, поставили гарнизон, и после деся­тимесячной осады взял город (весною 365 г.). Часть граждан была изгнана и заменена клерухией афинских граждан. Тем временем в Малую Азию прибыл и царь Агесилай, и Ариобарзану удалось с его помощью одержать верх над царскими полководцами, сатрапом Лидии Автофрадатом и карийским династом Мавсолом. От Тимофея Ариобарзан также полу­чил помощь; в благодарность он уступил афинянам занятые его гарнизонами крепости Сеет и Крифоту на фракийском Херсонесе. Ввиду этих событий персидский царь счел нуж­ным снова сблизиться с Афинами. Он формально признал их права на Амфиполь, после чего афиняне поспешили отозвать Тимофея из Азии и поручили ему начальство на македон­ском побережье.

Здесь уже с 368 г. действовала афинская эскадра под командой Ификрата, присланная для того, чтобы принудить к покорности Амфиполь, который, как мы видели, в 371 г. на мирном конгрессе в Спарте был признан подвластным Афи­нам (выше, с. 169). Задача оказалась трудною, ибо олинфяне тем временем восстановили свой Халкидский союз, уничто­женный было Спартою, и теперь отнюдь не хотели допус­кать, чтобы Афины снова утвердились в их соседстве. По­этому они выступили из морского союза и заключили союз с Амфиполем; регент Македонии Птолемей, только что при­знавший фиванскую гегемонию, также оказал помощь Амфиполю. При этих обстоятельствах Ификрат не мог добиться существенных результатов. Больших успехов достиг Тимо­фей. Он прибыл в Македонию как раз после того, как моло­дой Пердикка убил своего опекуна Птолемея и сам взял в свои руки бразды правления; чтобы удержаться на престоле, он прибег к помощи Афин. Амфиполя, правда, и теперь не удалось взять; зато Тимофей принудил к вступлению в Афинский союз Метону и Пидну и отнял у халкидцев Торону и Потидею (364—362 гг.). Последняя снова, как во время Пелопоннесской войны, была обращена в аттическую клерухию (361 г.).

Между тем Афины понесли в самой Греции очень чув­ствительную потерю. Мы знаем, что Эвбея после битвы при Левктрах отложилась от Афин и примкнула к Фивам; теперь тирану Эретрии Фемисонту удалось овладеть противолежа­щим Оропом (весною 366 г.). Он сделал это по соглашению с Фивами, и последние немедленно заняли город своим гар­низоном. Ввиду этого Афины потребовали помощи от Спар­ты и других своих пелопоннесских союзников; но на помощь им не поднялась ничья рука, а одни Афины были слишком слабы, чтобы решиться на войну с Беотией. Таким образом, Ороп остался во власти фиванцев, и только Филипп вернул этот город Афинам.

Этой минутою решила воспользоваться оппозиция в Афинах для нападения на правительство. Каллистрат из Афидны, бывший в течение последних семи лет, со времени отрешения от должности Тимофея, руководящим государст­венным деятелем, и Хабрий, руководящий военачальник, были преданы суду по обвинению в государственной изме­не. Обвинителем выступил Леодамант из Ахарн; это был один из лучших ораторов Афин, но во время революции он стоял на стороне олигархов и потому до сих пор не сумел приобрести сколько-нибудь значительного влияния. Рядом с ним поддерживал обвинение Гегесипп из Суния, один из вождей радикальной демократии. Но на этот раз правитель­ству еще удалось отразить нападение; правда, этой победой Каллистрат был обязан главным образом своему увлекатель­ному красноречию.

Около этого времени Ликомед прибыл в Афины и от имени Аркадии предложил союз, который, при раздражении против Спарты, вызванном в Афинах потерею Оропа, и был охотно принят. Правда, Ликомед на обратном пути был убит аркадскими изгнанниками, что было тяжелым ударом для Аркадии, потерявшей в нем своего лучшего человека; но за­ключенный им союз остался в силе, и Афины были теперь в силу договоров обязаны оказать помощь как аркадцам про­тив Спарты, так и спартанцам против Аркадии.

Чтобы раз навсегда обеспечить себе свободный доступ в Пелопоннес, афиняне задумали овладеть дверьми в Пело­поннес — Коринфом. Это казалось не очень трудным, так как Афины уже много лет держали гарнизон в Коринфе; но такой вопрос не следовало обсуждать в открытом Народном собрании. В Коринфе тотчас узнали о замыслах Афин; афи­нянам очень дружелюбно заявили, что город более не нуж­дается в их услугах, и афинский гарнизон принужден был удалиться. Вскоре Харес явился с эскадрою перед Кенхреями; но было уже поздно, и он принужден был, ничего не до­бившись, вернуться в Пирей. Но собственными силами за­щищаться против Фив Коринф был не в состоянии, а Спарта не могла подать ему помощи. Поэтому ему не оставалось ничего другого, как войти в соглашение с Фивами. Послед­ние сначала потребовали заключения оборонительного и на­ступательного союза, но в конце концов согласились при­нять мир на условии сохранения каждою из сторон ее закон­ных владений. Этот договор принял и Флиунт, который в течение последних лет лишь с трудом отражал нападения аргосцев и аркадцев, и городов арголидской Акте.

Таким образом, Эвфрон Сикионский был отрезан от Афин; ввиду этого он решил заключить мир с Беотией и сам приехал в Фивы, где его предложения были приняты, разу­меется, с величайшей готовностью. Правда, во время пере­говоров в открытом заседании совета в Кадмее он был убит сикионскими изгнанниками; но его сын Адеас удержал в своих руках власть над Сикионом, и предложенный Эвфроном союз с Фивами действительно был заключен. Эвфрон был погребен на сикионском рынке и, как второй основатель города, получал героические почести.

Пример, который показал Эвфрон, захватив власть в Сикионе, скоро нашел последователя в соседнем Коринфе. После того как афинский гарнизон удалился из города, Ко­ринф увидел себя вынужденным для охраны своего нейтра­литета принять на службу небольшой отряд наемников; на­чальство над ним было вверено Тимофану, одному из наибо­лее влиятельных граждан города. Опираясь на это войско и с помощью неимущей толпы, он сделал попытку провозгла­сить себя тираном, но пал жертвою заговора, во главе кото­рого стоял его собственный брат Тимолеон. Коринфская олигархия была спасена; но общественное мнение, одобрив убийство, с ужасом отвернулось от братоубийцы, и Тимолеон на многие годы удалился от общественной жизни, пока наконец вдали от родины нашел то великое поприще, на ко­тором он мог обнаружить свои замечательные военные и политические дарования.

В течение этих лет Фивы воздерживались от вмеша­тельства в пелопоннесские дела, так как их внимание было поглощено более настоятельными задачами. Правда, Беотия была теперь неоспоримо первою сухопутной державою Гре­ции; но Эпаминонд хорошо понимал, что этого мало. Чтобы стать во главе всей нации, Фивы должны были приобрести первенство и на море; надо было, как выразился однажды Эпаминонд в Фиванском народном собрании, „перенести в Кадмею пропилеи афинского Акрополя". И эта цель казалась вполне достижимой. Дело в том, что новый Афинский мор­ской союз, организованный 15 лет назад, начал расходиться по всем швам. Он был создан для совместного противодей­ствия честолюбивым замыслам Спарты; теперь Спарта была обессилена, — зато Афины стали стремиться к восстановле­нию своего морского владычества, которое они утратили благодаря сражению при Эгоспотамах и потом вторично бла­годаря Анталкидову миру. Они уже возобновили свою ста­рую колонизаторскую деятельность; именно в это время бы­ли посланы на Самос аттические клерухи, и если это меро­приятие и не являлось прямым нарушением союзного дого­вора, так как Самос никогда не входил в состав союза, то все-таки дух союзной конституции был нарушен этим новым по­воротом в аттической политике, и представлялось несомнен­ным, что сам ход событий будет толкать Афины все далее по этому пути. Если Фивы, Эвбея и фракийские халкидцы уже раньше отпали от Аттического морского союза, то теперь начали подумывать об отложении и те союзники, которые еще оставались верны Афинам. Но их собственных сил было для этого недостаточно; нужна была какая-нибудь другая морская держава, которая могла бы послужить им оплотом, каким во время Пелопоннесской войны была Спарта.

Ввиду этого Эпаминонд решил создать флот. Условия, необходимые для осуществления этого плана, были, каза­лось, налицо, ибо, хотя Беотия до сих пор никогда не прини­мала видного участия в греческой морской торговле и, сле­довательно, не имела ни одного крупного портового города, но она владела обширными и очень расчлененными побе­режьями у Эврипа и у Коринфского залива, да и Эвбея нахо­дилась теперь в зависимости от Беотии. Притом, Беотия уже во время Пелопоннесской войны начала организовывать во­енный флот и после вступления Фив в Аттический морской союз снова принялась за это дело. Теперь по настоянию Эпаминонда было построено 100 триер, и он сам отправился с этим флотом в Геллеспонт (364 г.). Византия тотчас отпала от Афин и заключила союз с Фивами; Хиос и Родос, оба мо­гущественнейших члена Аттического морского союза, всту­пили в сношения с Эпаминондом, — даже остров Кеос, ле­жащий у аттического берега, счел эту минуту благоприятной для восстания против Афин. Здесь, правда, Хабрий вскоре восстановил порядок; в общем же афиняне ограничились тем, что выслали под начальством Лахеса эскадру для на­блюдения за Эпаминондом, но вступить с ним в сражение не решились. Эпаминонд также избегал нападений на собст­венно афинские земли и вскоре вернулся домой; он мог быть доволен пробным плаванием своего молодого флота. Однако тем великим надеждам, которые он связывал с созданием беотийского флота, не суждено было осуществиться, потому что вскоре наступили события, отвлекшие силы Фив совсем в другую сторону, а когда затем Эпаминонд пал при Манти­нее, с ним сошли в гроб и его грандиозные планы. Оказа­лось, что Беотия все-таки была не в силах долгое время не­сти то финансовое бремя, какое налагало на страну содержа­ние большого флота; таким образом, это первое морское предприятие Фив осталось вместе с тем и последним.

Между тем в Фессалии Александр Ферский снова уси­лил свою власть. Опираясь на сильное наемное войско, он установил в своей стране террористическое правление; так, однажды, заподозрив верность граждан Скотуссы, он велел созвать их в театр на собрание и здесь приказал своим сол­датам перерезать их. Фессалийский союз, который более не мог собственными силами защищаться против своего агрес­сивного соседа, призвал в посредники Фивы, и в середине лета 364 г. Пелопид снова двинулся на север. Александр ожидал врага на сильной позиции на высотах Киноскефал между Скотуссою и Ферами, на том самом поле битвы, где спустя два столетия погибла эллинская свобода. После жес­токой сечи войска Пелопида приступом взяли не­приятельскую позицию; но победа была куплена дорогою ценой: фиванский полководец пал в битве. В следующем году беотийцы прислали в Фессалию новое войско; Алек­сандр был вторично разбит и принужден заключить мир, по которому уступил все свои владения, кроме самих Фер и Магнесии, и обязался Беотии военной помощью. Таким об­разом, в эту минуту вся Фессалия признавала над собою вер­ховную власть Фив.

Смерть Пелопида должна была произвести в Беотии глубокое впечатление. Кажется, что в Орхомене, втором го­роде страны, начали обнаруживаться сепаратистские стрем­ления; во всяком случае фиванское правительство опасалось восстания и решило предупредить его. Прежде всего на смотре беотийской конницы были захвачены орхоменские всадники и по постановлению Фиванского народного собра­ния казнены, по обвинению в том, что они, совместно с фиванскими изгнанниками, составили заговор, направленный к ниспровержению господствующей демократии. Затем бео­тийское союзное войско двинулось против Орхомена, кото­рый, будучи предоставлен собственным силам, не мог спра­виться с могущественным врагом и вскоре должен был от­крыть ворота. Древний город минийцев был разрушен, гра­ждане его, как изменники, казнены, женщины и дети прода­ны в рабство. Крик негодования пронесся по всему грече­скому миру при известии об этих событиях; по преданию, и Эпаминонд осудил это варварство, когда по возвращении из морского похода узнал о нем. Оно не принесло пользы Фи­вам, потому что Орхомен вскоре возродился из пепла; а позднее оно было сторицей взыскано с потомков тех фиванцев, которые совершили его.

В то время как Фивы воздерживались от вмешательства в пелопоннесские смуты, элейцы решили воспользоваться благоприятной минутой, чтобы вернуть себе свои старые периэкские города, которые были присуждены им персид­ским царем, но которые аркадцы отказывались выдать. С этой целью Элида примкнула к спартанской партии в Пело­поннесе и, опираясь на нее, открыла наступательные дейст­вия против Аркадии (365 г.). Элейцам действительно уда­лось посредством неожиданного нападения взять Ласион на плоскогорье Фолоэ; но затем аркадцы сами перешли в на­ступление, наголову разбили элейцев в одном сражении и завоевали города Элейского нагорья, т.н. Акрореи. После этого победители двинулись к Олимпии, укрепили холм Кроноса, господствующий над святилищем, и заняли его гарнизоном. Соседняя Маргана в Писатиде также перешла на аркадскую сторону, и аркадцы подступили к самой сто­лице Элиде, где кипела распря между демократами и оли­гархами. Аркадцам удалось проникнуть в открытый город и дойти до рынка, но затем они были вытеснены гражданами обратно. Вследствие этого демократы, в числе четырехсот человек, принуждены были покинуть город; с помощью аркадцев они взяли крепкий Пилос, при слиянии Пенея с Ладоном, и отсюда наводили страх на олигархов в близлежа­щей столице. Второе нападение аркадцев на Элиду было от­бито с помощью ахейцев (364 г.); но богатая Элейская рав­нина осталась беззащитной и была жестоко опустошена ар­кад цами. В то же время аркадцы завоевали в Мессении горо­да Кипариссию и Пилос, которые до сих пор оставались вер­ны Спарте. После этого Архидам решил напасть на Арка­дию, чтобы дать оправиться элейцам; он взял небольшую крепость Кромнон близ Мегалополя и оставил в ней спар­танский гарнизон. Расчет оказался верным; аркадцы тотчас бросили Элиду и принялись осаждать Кромнон. Архидам снова выступил в поход, чтобы выручить крепость; но его атака на неприятельскую осадную линию была отбита, он сам ранен, и множество знатнейших спартиатов легло на по­ле битвы. Таким образом, Кромнон попал в руки аркадцев; большая часть гарнизона, свыше ста спартиатов и периэков, была взята в плен.

Между тем элейцы снова заняли Пилос и Маргану; но как только сдача Кромнона развязала руки аркадцам, они снова обратились против Элиды, подкрепленные 2 тыс. гоп­литов из Аргоса и четырьмястами афинских всадников. Бы­ло как раз время Олимпийских празднеств (364 г.), и аркад­цы решили сами руководить играми, чтобы, таким образом, наглядно доказать собравшимся эллинам, что хозяевами в Писатиде являются они, аркадцы. Уже прошли бега на ко­лесницах и большая часть гимнастических состязаний, когда явились элейцы со своими союзниками ахейцами. В святи­лище произошло сражение; элейцы проникли до середины Альтиды, но не устояли перед более многочисленным не­приятелем и принуждены были отступить с большим уро­ном.

Таким образом, Олимпия, а вместе с нею и храмовые сокровища, остались во власти аркадцев. Их вожди не могли устоять против искушения заплатить из этих средств жало­ванье войску. Это вызвало в благочестивом населении силь­ное неудовольствие; Мантинея прямо заявила, что не наме­рена участвовать в ограблении храма; в конце концов и соб­рание „десяти тысяч" в Мегалополе постановило, что впредь никто не должен трогать храмовой казны. А так как других средств не было, то пришлось совершенно прекратить упла­ту жалованья воинам; вследствие этого под оружием могли остаться только более зажиточные граждане, тогда как бед­ные принуждены были покинуть войско. Естественным ре­зультатом этих условий было то, что в значительной части Аркадии получили перевес зажиточные классы. Теперь было тотчас достигнуто соглашение с Элидой: Аркадия отказалась от Олимпии и от руководства национальным празднеством и за то сохранила трифилийские города.

В Фивах начали теперь опасаться, как бы Аркадия снова не перешла на спартанскую сторону, и решили всеми сред­ствами предупредить опасность. Удобный случай для этого представил, казалось, тот момент, когда знатнейшие люди из всех аркадских городов собрались в Тегее, чтобы клятвенно подтвердить мир с Элидою. В Тегее все еще находился беотийский гарнизон в 300 гоплитов; начальник этого отряда внезапно приказал запереть ворота и арестовать членов всех делегаций, какие были налицо. Но приказание было плохо исполнено: очень многим удалось вовремя скрыться, а когда мантинейцы энергично заявили протест, беотийский комен­дант оробел и выдал своих пленников. Аркадцы, конечно, принесли жалобу фиванскому правительству; но Эпаминонд отказался дать им удовлетворение и заявил, что сам отпра­вится в Пелопоннес, чтобы водворить там порядок. Теперь Аркадский союз распался: Мегалополь и Тегея, где еще со­храняла перевес радикальная демократия, остались верны союзу с Фивами, тогда как Мантинея и большая часть про­чих городов решили силою оружия воспрепятствовать вме­шательству фиванцев в пелопоннесские дела. С этою целью мантинейские аркадцы вступили в союз с Элидой, Ахеей и Флиунтом, и коалиция этих четырех государств в свою оче­редь заключила союз с Афинами, причем обе договариваю­щиеся стороны гарантировали друг другу целость своих вла­дений и неизменность своих конституций. Старый союз меж­ду Мантинеей и Спартой также был возобновлен, но, разуме­ется, уже на началах полного равенства, так что верховное начальство должно было принадлежать тому из обоих госу­дарств, на территории которого будет вестись война.

Таким образом, когда Эпаминонд летом 362 г., около времени жатвы, переходил Истм, ему предстояла борьба с могущественной коалицией. В то время как неприятели со­бирались у Мантинеи, он через Аргос двинулся к Тегее и по­пытался отсюда напасть на Спарту, гражданское ополчение которой под предводительством старика Агесилая в это вре­мя находилось на пути в Аркадию. Но Агесилай еще вовремя получил известие о приближении неприятеля, и нападение Эпаминонда снова, как восемь лет назад, было отражено. Вслед затем и союзники подоспели из Мантинеи на защиту Спарты, и так как Эпаминонд не хотел принять сражения в Лаконии, вдали от своего операционного базиса, то ему не оставалось другого выхода, как вернуться в Тегею. Прибыв сюда, он послал свою конницу против Мантинеи, где все население как раз в это время находилось на полях, занятое сбором хлеба и где никто не ожидал нападения. Но и на этот раз его расчет оказался неверным, потому что, когда беотийские и фессалийские всадники подступили к городу, туда только что прибыла с севера афинская конница, которая не­медленно напала на врага и задержала его до тех пор, пока мантинейцы со своими стадами успели укрыться за стенами. Вскоре пришли и афинские гоплиты под начальством Гегесилея, тогда как с другой стороны к городу подступили лаке­демоняне и их пелопоннесские союзники, так что вокруг Мантинеи собралось около 20 тыс. человек.

Если Эпаминонд не хотел уйти теперь из Пелопоннеса ни с чем, он должен был решиться на большую открытую битву. Это было ему тем легче, что количественно его войско было по меньшей мере равно неприятельскому, так как, кроме беотийцев, фессалийцев, локрийцев и эвбейцев, которые после­довали за ним через Истм, он располагал ополчениями Сикиона, Аргоса, Мессены и Южной Аркадии. Сражение про­изошло на окруженном горами плоскогорье Мантинеи, где уже однажды, полвека назад, решалась оружием участь Пело­поннеса. Как при Левктрах, Эпаминонд построил своих беотийских гоплитов на левом крыле глубокой колонной, проти­вопоставив их мантинейцам и спартанцам, занимавшим пра­вый фланг неприятельского войска, союзные же отряды по­местил в центре и на правом фланге. Неприятель и на этот раз не устоял против могучего натиска фиванцев. Лакедемоняне отступили, но лишь после упорного боя, и сам Эпаминонд, который, стоя в первом ряду, воодушевлял своих солдат, пал, раненый насмерть, в ту самую минуту, когда победа начала склоняться на сторону беотийцев. Смерть вождя смутила по­бедоносное войско; неприятель успел собраться с духом и удержал часть поля битвы, так что каждая из сторон принуж­дена была просить противника о выдаче мертвых, и обе могли воздвигнуть памятники победы. Величайшее из сражений, происшедших когда-либо между двумя греческими войсками, не привело ни к какому окончательному результату.

Ввиду такого исхода битвы и ввиду смерти своего луч­шего полководца Фивы не могли более думать о покорении всего Пелопоннеса; а враги и вообще взялись за оружие только для обороны своих владений и, отстояв последние, тем самым достигли своей цели. Поэтому обе стороны легко пришли к соглашению. Был заключен всеобщий мир на ус­ловии сохранения каждой из договаривающихся держав ее автономии и наличных владений; сообразно с этим была ка­тегорически признана независимость Мессении, и деление Аркадии на северный союз во главе с Мантинеей и южный во главе с Мегалополем осталось в силе. Только Спарта ук­лонилась от участия в мире, так как не хотела отказаться от Мессении — не только из политических соображений, но прежде всего потому, что отказаться от Мессении значило бы отказаться от всяких притязаний на ту земельную собст­венность, которою спартанские граждане владели в Мессе­нии и которая составляла около половины всех их поземель­ных владений. Таким образом, у истоков Эврота и на Тайгете война продолжалась, и Фивы были принуждены все еще держать отряд войска в Аркадии для защиты своих союзни­ков; но война велась с обеих сторон вяло и ограничивалась опустошением пограничных округов. Во всей остальной Греции воцарился мир, впрочем, лишь на очень короткое время.

Для Фив этот исход борьбы был равносилен пораже­нию; мечта об установлении беотийской гегемонии в Элладе погибла, и Фивы быстро упали с той высоты, на которую поднялись в последние годы. Крушение этих планов было обусловлено не смертью Эпаминонда. Правда, победитель при Левктрах был одним из величайших полководцев своего времени и всех времен вообще; но он не обладал широким кругозором великого государственного деятеля. Он не по­нял, что Спартанская держава рухнула не вследствие пора­жения при Левктрах, а потому, что система основанных на гегемонии союзов отжила свой век. Поэтому все его усилия были направлены к тому, чтобы доставить Фивам то самое положение, которое до сих пор занимала Спарта. И для дос­тижения этой цели он пользовался теми же средствами, ка­кие употребляла Спарта: союзом с Персией, политической пропагандой, военной оккупацией стратегически важнейших пунктов, наконец, и прежде всего — правилом divide et imрега (разделяй и властвуй). В Пелопоннесе он содействовал основанию Мегалополя и восстановил Мессену, чтобы соз­дать противовес Спарте, — и вполне достиг своей цели. По­луостров, который некогда являлся твердыней Эллады, о который разбились волны персидских нашествий, распался теперь на два равносильных и взаимно грозящих друг другу лагеря и уже никогда более не приобрел руководящего влияния на греческую политику. Не Эпаминонд был винов­ником политического обессиления Фессалии, но он ничего не сделал, чтобы предотвратить его; напротив, он пощадил тиранию в Ферах, как противовес против ларисских Алевадов. Наконец, только преждевременная смерть помешала ему сокрушить и морское владычество Афин и на место едва лишь восстановленного порядка водворить на Эгейском мо­ре дикий хаос. Правда, он сумел этими средствами на мину­ту доставить Фивам первое место среди греческих госу­дарств. Мысль о том, достанет ли сил у Фив нести на себе колоссальное бремя созданной им державы, по-видимому, совсем не приходила ему в голову, — по крайней мере он не принял никаких серьезных мер, чтобы снабдить эту державу более широким фундаментом, чем тот, который представля­ла Беотия. Мало того, он не сумел даже сплотить в одно це­лое с Фивами второстепенные города Беотии; что же касает­ся внебеотийских союзников, то он даже не сделал попытки органически связать их с Фивами. Еще ему самому, во время его последней экспедиции в Пелопоннес, фокейцы отказали в военной помощи на том основании, что они-де обязаны поддерживать Фивы против неприятельских нашествий, но не обязаны принимать участие во внешних походах. Когда затем престиж Фив был поколеблен поражением при Ман­тинее, — повсюду начались отложения, и могущество Фив рухнуло почти так же, как рухнуло могущество Спарты по­сле поражения при Левктрах. Так осудила история полити­ческую деятельность Эпаминонда.