Труд крупнейшего немецкого историка К.Ю.Белоха (1854—1929) „Греческая история" и сейчас остается самой полной из существующих на русском языке об­щих историй Греции эпохи архаики и классики (VIII—IV вв. до н.э.). В большинст­ве общих курсов древнегреческой истории она чаще всего сводится к истории Афин и Спарты. В данной же работе дана история Древней Греции в целом.

Это чуть ли не единственный на русском языке общий курс греческой исто­рии, из которого можно узнать о развитии событий в Милете, Византии, Мегарах, Коринфе, Сикионе, Сиракузах, Акраганте, Беотии, Фессалии, Фокиде, Арголиде, на Керкире, Эвбее, Самосе, Лесбосе и других полисах, областях и островах Греции. Из этого труда можно почерпнуть достаточно подробные сведения о деятельности не только Солона, Писистрата, Клисфена, Перикла, Леонида, Павсания, но и Фрасибула, Поликрата, Кипсела, Феагена, Гелона, Гиерона, обоих Дионисиев, Диона, Тимолеона и многих других выдающихся исторических лиц. К.Ю.Белох одним из пер­вых занялся исследованием не только политической, но и социально-экономической истории Греции, что, однако, не только нисколько не помешало, но, наоборот, помогло ему дать превосходные очерки развития греческой духовной культуры (философии, науки, искусства, религии).

ГЛАВА II. Падение демократии

В течение последних лет влияние Афин в Сицилии сильно пошатнулось. Едва был заключен мир в Геле (выше, т. I, с.434), как в Леонтинах начались волнения; вожди демо­са требовали передела земельной собственности, вследствие чего состоятельные классы принуждены были обратиться за помощью к могущественному соседу, Сиракузам. При со­действии последних демос был изгнан, а состоятельные лю­ди переселились в Сиракузы, где получили права гражданст­ва. Область Леонтин была включена в состав сиракузского государства.

Известие об уничтожении союзной общины не пробу­дило Афины от бездействия; они удовольствовались отправ­кой посольства, которое, разумеется, не имело успеха (422 г.). Это придало смелости противникам, и спустя не­сколько лет Селинунт произвел нашествие на соседнюю Сегесту (416 г.), которая также находилась в союзе с Афинами. Не будучи в состоянии собственными силами отразить напа­дение, Сегеста обратилась за помощью к Афинам.

Не могло быть никакого сомнения в том, что формально Афины обязаны были оказать просимую поддержку. Ясно было также, что если они и на этот раз останутся безучаст­ными зрителями, то потеряют все свое политическое влия­ние на Западе. И все-таки многие были готовы принести эту жертву, в том убеждении, что опасность, грозящая Афинам в самой Греции, требует сосредоточения всех сил. Раньше, чем думать о новом походе против Сицилии, говорили они, нужно вернуть Халкидику. Выразителем этих взглядов в На­родном собрании выступил сам Никий. Но на этот раз его собственная партия не поддержала его; Афины были связа­ны с Западом слишком важными торговыми интересами, чтобы состоятельные классы могли допустить падение афин­ского влияния в Сицилии. С другой стороны, крайняя демо­кратия еще при Клеоне стремилась к покорению Сицилии и теперь отнюдь не была склонна изменять своим традициям.

Наконец, Алкнвнад выступил со всей силою своего влияния на защиту этого предприятия, руководство которым должно было достаться ему же и которое, как он надеялся, должно было наконец открыть ему широкое поле деятельности, где он мог бы развернуть свои таланты. Итак, подавляющим большинством было решено прийти на помощь Сегесте и восстановить независимость Леонтин. Теперь и Никий усту­пил; мало того, он допустил, чтобы его избрали одним из начальников экспедиции; вместе с ним были избраны Алкивиад и Ламах, отличный офицер еще из школы Перикла. Раз уже нельзя было предотвратить войну с Сицилией, следова­ло по крайней мере позаботиться, чтобы Алкивиаду не была предоставлена в этом деле неограниченная власть.

С военной точки зрения, экспедиция, по-видимому, не могла внушать никаких опасений. Во время последней вой­ны Афины отправили в Сицилию значительный флот, нис­колько не ослабив этим перевеса своих морских сил над пелопонесскими; тем легче могли они сделать это теперь, ко­гда в Греции господствовал мир. И даже в том случае, если бы экспедиция не удалась, или если бы в Греции внезапно возникли новые осложнения, которые потребовали бы воз­вращения флота, — могущество Афин на море, казалось, вполне обеспечивало безопасность отступления.

Необходимые приготовления были поспешно сделаны, и флот стоял уже готовый к отплытию в Пирее, когда одно загадочное происшествие повергло город в сильнейшее вол­нение. Однажды утром почти все гермы, которыми были ук­рашены улицы и площади Афин, оказались с разбитыми го­ловами. Суеверная толпа увидела в этом неслыханном свя­тотатстве дурное предзнаменование для сицилийской экспе­диции; в то же время возникло подозрение о существовании заговора, направленного к ниспровержению господствую­щего строя. Неосновательность этого подозрения была со­вершенно очевидна: не говоря уже о том, что всякая попытка сокрушить главный оплот демократии при данных условиях была неминуемо обречена на неудачу, — какой заговорщик был бы настолько безрассуден, чтобы самому привлечь все­общее внимание на свои козни? Во всяком случае одно было ясно — что это святотатство было не просто шалостью ком­пании пьяных кутил; для такого злодейского предприятия требовалось соглашение между многими соучастниками. Ввиду этого даны были неограниченные полномочия для расследования дела, назначена следственная комиссия и обещана награда тому, кто укажет виновных. Посыпались доносы, которые, правда, ничего не выяснили относительно оскорбления герм, но зато разоблачили целый ряд других преступлений против веры. Между прочим, Алкивиад был обвинен в том, что он представил в своем доме пародию на Элевсинские таинства. Алкивиад, конечно, тотчас потребо­вал суда над собою, так как преданность к нему войска, во главе которого он стоял, казалось, вполне обеспечивала ему блестящее оправдание. Но именно ввиду этого его враги ста­рались затянуть дело; притом, эскадра была уже готова к отплытию, и ее невозможно было задерживать до тех пор, пока процесс будет окончен. Поэтому народ постановил, чтобы Алкивиад отправился в Сицилию и лишь по возвра­щении оправдал себя во взведенном на него обвинении. В сущности это было равносильно прекращению следствия; в самом деле, если Алкивиада считали виновным, то нельзя было оставлять в его руках командования войском, а с дру­гой стороны, кто решился бы привлечь его к ответственно­сти, если бы он вернулся из похода победителем?

Итак, около середины лета 415 г. флот вышел в море. Он состоял из шестидесяти афинских военных кораблей, со­рока афинских триер для перевозки войска и тридцати четы­рех триер, снаряженных союзными государствами. Около четырех тыс. гоплитов и тысячи трехсот легковооруженных составляли десант. Для решения той трудной задачи, которая предстояла афинянам, эти силы были, конечно, недостаточ­ны, но отличные качества флота отчасти возмещали его ма­лочисленность. Притом, афиняне рассчитывали найти в Си­цилии союзников.

Флот благополучно прибыл в Керкиру и затем, пере­плыв Эгейское море, достиг берегов Италии. Но здесь он встретил холодный прием; даже Регий, старый союзник Афин, отказался на этот раз поддержать их. В Сицилии так­же были крайне озабочены афинскою экспедицией; ясно бы­ло, что целью столь обширных приготовлений было не что иное, как подчинение острова владычеству Афин. Поэтому вначале на сторону афинян стал только халкидский Наксос; родственная ему Катана последовала его примеру лишь то­гда, когда афиняне проникли в город, взломав ворота; Мессена оставалась нейтральною, равно как и Камарина, которая во время последней войны стояла на стороне Афин.

Между тем в Афинах продолжалось следствие об ос­корблении святыни. Многие из знатнейших граждан были заключены в тюрьму, некоторые казнены; город был охвачен лихорадочным возбуждением. Всюду чуяли заговорщиков; никто не был уверен, что по извету какого-нибудь бессове­стного доносчика он не будет в ближайшую минуту аресто­ван и казнен. В это время один из обвиненных, Андокид из Кидафенея, молодой человек из очень знатного дома, решил принести повинную: он признался, что сам вместе с не­сколькими друзьями изуродовал гермы. Верно ли это пока­зание, — вопрос до сих пор нерешенный; но при данном по­ложении вещей оно являлось спасительным выходом, и Со­вет и народ поспешили воспользоваться представившимся средством, чтобы выйти из невыносимого положения. Те из оговоренных Андокидом, кого удалось захватить, были каз­нены; за головы бежавших назначено было вознаграждение; остальные обвиненные были немедленно выпущены из тюрьмы. Доносчик был освобожден от наказания, но все-таки счел нужным покинуть отечество, куда вернулся лишь много лет спустя.

Итак, оскорбление герм было, по-видимому, отомщено; оставалось оскорбление мистерий. Между тем и по этому делу явились новые разоблачения; и опять в кощунстве об­виняли Алкивиада. Правда, вполне вероятно, что в основе этих обвинений лежала некоторая доля правды и что Алки­виад во время какой-нибудь попойки устроил у себя паро­дию на маскарад, который ставился в Элевсине для поучения верующих. Как бы то ни было, его враги поспешили вос­пользоваться этим поводом, чтобы свергнуть его с того вы­сокого положения, которое он занимал; особенно усердство­вал Андрокл из Питфа, один из вождей радикальной партии, бывший в это время членом Совета и пользовавшийся в нем большим влиянием. Дело в том, что крайняя народная пар­тия не могла простить Алкивиаду его измены общему делу, которая два года назад повела к остракизму Гипербола и тем открыла Никию путь к власти. Умеренные также не имели основания особенно симпатизировать человеку, который во всех своих действиях преследовал только свои личные выго­ды и всегда был готов вовлечь государство в какую-нибудь новую войну. Таким образом, против Алкивиада соедини­лись люди, принадлежавшие к обеим партиям; обвинение внес сын Кимона Фессал. Постановлением Народного соб­рания Алкивиад призывался домой, чтобы немедленно дать ответ на суде.

Алкивиад мог бы не подчиниться этому требованию, опираясь на свою популярность в войске; удобным предло­гом для этого могло бы послужить предшествовавшее по­становление народа об отсрочке процесса до окончания вой­ны. К тому же аттическое правительство было так мало уве­рено в успехе, что категорически приказало своим послам избегать открытого насилия. Но в решительную минуту у Алкивиада все-таки не хватило духа переступить границы законности; может быть, он рассчитывал на то, что его появ­ления в Афинах будет достаточно, чтобы устранить всякую опасность. Однако, едва лишь он пустился в обратный путь, как положение вещей представилось ему в ином свете; по­этому он в Фуриях скрылся со своего корабля и отправился в добровольное изгнание. Этим он сам произнес приговор над собою, и состоявшийся теперь заочно процесс окончился, естественно, его осуждением. Алкивиад и обвиненные вме­сте с ним дядя его Аксиох из Скамбонид, двоюродный брат Алкивиад из Фега и земляк Адеймант были приговорены к смерти, память их предана проклятию, имущество конфи­сковано.

Теперь Никий и Ламах были единственными начальни­ками афинского флота. Они употребили конец лета на по­ездку в Сегесту, причем убедились, что с этой стороны нель­зя рассчитывать на сколько-нибудь значительную поддерж­ку. Наконец, позднею осенью они высадились у Сиракуз. На равнине, прилегающей к большой гавани, возле храма олим­пийского Зевса, они дали битву всему сиракузскому ополче­нию, которое, несмотря на численный перевес, потерпело полное поражение. Впрочем, эта победа осталась бесплод­ною, так как, ввиду позднего времени года, Никий решил отложить начало осады до следующей весны. Войско верну­лось в Наксос и Катану и расположилось там на зимние квартиры.

Таким образом, афиняне без пользы потеряли половину лета. В течение наступившей зимы они тщетно старались привлечь на свою сторону Мессену. Больше успеха имели они у сикелов, которые в Сиракузах видели своего естест­венного врага и поэтому охотно помогали афинянам, по­скольку их не сдерживали сиракузские гарнизоны. По той же причине на сторону афинян перешли и некоторые тиррен­ские города. Камарина, которую обе стороны старались при­влечь к себе, выразила желание сохранить нейтралитет, но затем тайно послала вспомогательный отряд сиракузцам. Акрагант тоже оставался нейтральным; точно так же и Кар­фаген отклонил попытки афинян к сближению. Однако Афины добились по крайней мере того, что, кроме Селинунта и Гелы, ни один город Сицилии не вступил в открытый союз с Сиракузами.

Весною афиняне, наконец, открыли решительные воен­ные действия против Сиракуз (414 г.). Хотя сиракузцы име­ли целую зиму, чтобы приготовиться к осаде, однако они и на этот раз были застигнуты врасплох. Афинянам удалось без сопротивления овладеть холмом Эпиполы, возвышаю­щимся в западной части города и господствующим в страте­гическом отношении над всею окрестностью; попытка сиракузцев отнять у них эту позицию была отбита с уроном. Те­перь афинянам нужно было еще построить вал длиною око­ло 5 км, от гавани Трогил на севере до большой гавани на юге, чтобы отрезать городу сообщение с внутреннею частью острова. Напрасно осажденные старались помешать ходу этих работ вылазками и возведением окопов. Во всех столк­новениях одерживали верх афиняне; правда, в одном из этих сражений пал стратег Ламах, энергии которого они главным образом были обязаны своими успехами. Но мужество оса­жденных было сломлено; афиняне провели свою осадную линию от холма в западной части города до большой гавани, в которую теперь пришел и флот, стоявший до тех пор к се­веру от Сиракуз, у Фапса. Хотя северная половина осадных сооружений еще не была готова, но окончание их было, по-видимому, лишь вопросом короткого времени, и в Сиракузах уже начали думать о капитуляции.

Но в последнюю минуту осажденный город был спасен. Еще зимою сиракузцы отправили послов в Коринф и Спарту, и им была обещана помощь; для самих пелопоннесцев было чрезвычайно важно предотвратить подчинение Сицилии Афинам. Начальником вспомогательного отряда был назна­чен человек, с которым никто в Спарте не мог сравниться по знанию Запада, — Гилипп, сын того Клеандрида, который, будучи осужден на изгнание в 444 г., поселился в Фуриях и скоро приобрел там большое влияние на общественные дела. Гилипп понимал, что нужна прежде всего скорая помощь; и так как снаряжение предназначенной для Сицилии эскадры производилось с обычною в Пелопоннесе медлительностью, то он отплыл пока только с 4 триерами, благополучно про­шел Мессинский пролив, который Никий упустил из виду запереть, и высадился на северном берегу острова, в Гимере. Гимерийцы согласились предоставить в его распоряжение отряд из тысячи пехотинцев и ста всадников; из Селинунта, Гелы и от окрестных сикелов также пришли подкрепления, так что вскоре под начальством Гилиппа собралось около трех тыс. человек, с которыми он двинулся поперек острова к Сиракузам. Он поспел сюда как раз вовремя, так что ему удалось пройти в город через интервал в осадной линии афинян. Если и материальная поддержка, оказанная городу Гилиппом, была довольно велика, то еще гораздо важнее было нравственное влияние его прихода. Сознание, что они не покинуты своими пелопоннесскими соплеменниками, что во главе их стоит спартанец и что они могут рассчитывать на дальнейшие подкрепления, подняло дух сиракузцев. Гилипп немедленно начал наступление; в то время как он сам при помощи ловкого маневра задержал главные силы афинян в их укреплениях, одному отряду его войска удалось стреми­тельною атакою отбить холм Эпиполы. Теперь оставалось соединить эту важную позицию с городом посредством ук­репленной линии. Последняя пересекла бы под прямым уг­лом направление афинских окопов и сделала бы невозмож­ным их окончание; поэтому Никий должен был во что бы то ни стало помешать возведению сиракузских укреплений. Он вывел свое войско из-за окопов и принял вызов противника. В первом сражении победу одержали афиняне, но они все-таки не были в состоянии помешать ходу неприятельских работ, и когда через некоторое время произошла вторая бит­ва, Гилипп сумел лучше воспользоваться своим численным перевесом, и афиняне были отброшены за линию своих ук­реплений. Теперь сиракузцы могли совершенно спокойно кончать свою стену; опасность полного обложения города неприятелем была устранена.

Никию приходилось ограничиваться оборонительными действиями на суше. Чтобы обеспечить себе на всякий слу­чай по крайней мере сообщение с открытым морем, он тот­час по прибытии Гилиппа укрепил мыс Племмирий, кото­рый, выдаваясь в море с юга напротив города, господствует над входом в большую гавань. Между тем положение афин­ского войска становилось с каждым днем более серьезным. Неприятель беспрестанно получал новые подкрепления. Еще осенью пришло 12 коринфских кораблей; следующею вес­ною (413 г.) Гилипп привел новые вспомогательные отряды из сицилийских городов; пелопоннесцы и беотийцы присла­ли 1600 гоплитов. Теперь сиракузцы и их союзники реши­лись помериться с неприятелем и на море; афинский флот находился в плачевном состоянии, корабли, которым прихо­дилось постоянно быть в действии, большею частью пришли в негодность, экипажи поредели вследствие болезней и по­бегов. Тем не менее первое столкновение на море окончи­лось неблагоприятно для сиракузцев; но во время морской битвы Гилипп с сухопутным войском завладел укрепления­ми на Племмирии. Это в высшей степени затруднило афиня­нам вход в большую гавань. Вскоре сиракузцы возобновили также морскую битву, и на этот раз с большим успехом; афиняне потерпели поражение в своей родной стихии и бы­ли отброшены в свой лагерь. Теперь Никий был заперт со всех сторон и обречен на гибель, не явись тотчас подкрепле­ние.

В то время как в Сицилии происходила описанная выше борьба между афинянами и пелопоннесцами, в Греции также вспыхнула открытая война между обеими державами. До сих пор противники хотя и вредили друг другу на стороне при каждом удобном случае, но воздерживались от прямого на­шествия на неприятельскую территорию. Но когда летом 414 г. лакедемонская армия вступила в Арголиду и опусто­шила эту область на большом пространстве, афиняне не могли долее оставаться безучастными зрителями. Для того, чтобы отвлечь врага от союзного города, к берегу Лаконии пристала аттическая эскадра.

Если до сих пор спартанцы не решались вторжением в Аттику нарушить священный мир, то теперь они получили свободу действий. Весною 413 г. союзное пелопоннесское войско, под предводительством царя Агиса, опять перешло границу Аттики — в первый раз после 12-летнего проме­жутка. На этот раз спартанцы не ограничились, как бывало прежде, кратковременным вторжением. Они доказали, что уроки, данные им неприятелем, не пропали даром. Опусто­шив равнину вокруг Афин, Агис построил укрепленный ла­герь на высотах Декелей, приблизительно в 20 км от столи­цы и на таком же расстоянии от беотийской границы; это была необыкновенно удобная позиция, так как она обеспе­чивала спартанцам стратегическое господство над всею се­верною частью Аттики. Здесь остался сам Агис с сильным гарнизоном, который держал Афины в постоянном страхе и заставлял граждан беспрерывно отправлять изнурительную сторожевую службу на стенах. Об обработке земли теперь, конечно, не могло быть и речи; скотоводство пришло в упа­док вследствие недостатка в корме, и рабы начали тысячами убегать из города к неприятелю.

Но несмотря на то, что неприятель стоял у самых ворот города, в Афинах не хотели и слышать о прекращении сици­лийской экспедиции. Еще зимою Никию послали в помощь по его просьбе десять кораблей; теперь снарядили вторую экспедицию, по размерам почти не уступавшую той, которая два года назад была отправлена на запад. Начальником ее был назначен Демосфен, победитель при Сфактерии, наибо­лее прославленный из афинских полководцев этого времени; вместе с ним был послан Эвримедонт, который уже в преды­дущей войне командовал войсками в Сицилии. В Италии афиняне на этот раз встретили лучший прием; Метапонт вы­ставил две триеры и 300 копейщиков; Фурии, где революция незадолго перед тем поставила у кормила правления афин­скую партию, — 700 гоплитов и тоже 300 легковооружен­ных. Около середины лета флот прибыл к Сиракузам — как раз вовремя, чтобы спасти Никия от верной гибели.

Демосфен и Эвримедонт привели с собою 73 триеры с пятью тыс. гоплитов и большим количеством легковоору­женных. Это сразу изменило положение дел, афиняне снова стали более сильной стороною, и Демосфен на этом основа­нии требовал немедленного перехода к энергичному наступ­лению. Все зависело от обладания Эпиполами, и так как от­крытые нападения на сиракузские укрепления не увенчались успехом, то решено было штурмовать их ночью. Сначала все шло отлично; при свете луны афиняне взобрались на гору, напали с тыла на неприятельские сооружения и обратили в бегство гарнизон. Но во время дальнейшего передвижения по направлению к городу афинское войско пришло в рас­стройство; неприятель, оправившись от первого испуга, сно­ва выстроился в боевом порядке, и афиняне в свою очередь были отбиты. Среди суматохи ночной битвы все войско тот­час рассыпалось в беспорядочном бегстве; наконец, афиняне с большим уроном спустились с крутых высот в свой лагерь (начало августа 413 г.).

Теперь Демосфен справедливо считал дальнейшее про­должение осады бесполезным. Никий сначала противился этому; он боялся ответственности за неудачу экспедиции и все еще питал нелепую надежду с помощью своих связей в Сиракузах овладеть городом. Наконец, потеряв напрасно несколько недель, он также дал свое согласие. Вечером 27 августа флот был готов отплыть с войском, как вдруг на­ступило лунное затмение. Войска сочли это за дурное пред­знаменование, и Никий, который сам был не менее суеверен, чем его моряки, и которому, кроме того, отсрочка была очень на руку, воспротивился отплытию и заявил, что оста­ется до новолуния. Это замедление решило участь войска, так как сиракузцы поставили себе теперь целью отрезать осаждающим отступление и уничтожить их перед стенами своего города. Они снова предложили неприятелю морское сражение, от которого тот не мог отказаться, если не хотел быть отрезанным от моря. Но при малых размерах гавани афиняне не могли воспользоваться своею ловкостью в ма­неврировании; притом их корабли в прочности постройки далеко уступали пелопоннесским и сиракузским триерам. Таким образом, несмотря на численное превосходство афи­нян, день окончился их полным поражением; стратег Эври­медонт пал, 18 кораблей из находившихся на берегу были взяты в плен. Теперь гавань была в руках сиракузцев, и они поспешили закрыть вход в нее. Правда, афиняне сделали еще последнюю отчаянную попытку прорвать блокаду. Они спустили на воду все сколько-нибудь годные к плаванию суда своего флота, числом 110, и повели их против непри­ятеля, который имел в своем распоряжении только 76 триер. Но и теперь все их усилия были напрасны; потеряв 50 ко­раблей, афиняне принуждены были возвратиться в свой ла­герь.

Армия была совершенно деморализована; о новой мор­ской битве нечего было думать. Оставаться дольше в лагере тоже было невозможно, так как припасы приходили к концу; не оставалось ничего другого, как вернуться сухим путем. Весь багаж, всех больных и раненых пришлось бросить, флот сделался добычею неприятеля. Ближайшим дружест­венным городом была Катана; но прямой путь к ней был прегражден неприятельскими укреплениями на Эпиполах, и попытка афинян проложить себе дорогу вдоль Анапа вверх по направлению к Акрам была отбита сиракузцами. Таким образом, оставалась только побережная дорога, которая вела от Сиракуз в юго-западном направлении через Гелор в Камарину. Афиняне все еще располагали армиею тысяч в 20—25, состоявшей, впрочем, большею частью из негодных для су­хопутной войны моряков. При разумном руководстве такое войско все-таки, вероятно, могло бы быть спасено; но его-то именно недоставало армии, как недоставало ей и необходи­мой дисциплины. Вожди не позаботились даже о том, чтобы войско не разбилось на части. Никий, командовавший аван­гардом, шел вперед, не обращая внимания на Демосфена, который вел арьергард и вследствие постоянных нападений преследовавших его сиракузцев принужден был подвигаться медленнее. Поэтому между обеими частями афинской армии оказалось большое расстояние, и неприятель мог со всей своей силою ударить на Демосфена, который после мужест­венного сопротивления должен был сдаться. 6000 человек сложили оружие.

Теперь очередь дошла до Никия. Неотступно пресле­дуемый неприятельскими всадниками и легковооруженными отрядами, он дошел до Ассинара, одной из мелких речек, стекающих с Герейских гор в Ионическое море. Здесь его войско пришло в полное расстройство, и после страшного кровопролития Никий с остатком своей армии сдался побе­дителю (середина сентября). Так как не произошло фор­мальной капитуляции, то большинство пленников досталось в добычу солдатам победившего войска. „Вся Сицилия на­полнилась ими", говорит историк, описавший эту войну. Впрочем, немалая часть афинской армии спаслась в Катану.

Таким образом, сиракузцы одержали полную победу — победу, какой до тех пор ни разу не одерживали эллины над эллинским войском. Но они запятнали свой успех варвар­скою местью безоружному неприятелю. Оба полководца, Никий и Демосфен, были, вопреки греческому военному праву, казнены; тщетно Гилипп старался спасти их. Из ос­тальных пленников те, которые попали в руки правительст­ва, были заключены в каменоломни, в те обширные, глубоко врезывающиеся в скалы, латомии, которые теперь покрыты роскошною растительностью и являются для посетителя Си­ракуз одним из самых привлекательных уголков, а в то вре­мя, еще совершенно голые, представляли вид безотрадной пустыни. Здесь пленники провели более двух месяцев, под­вергаясь всем неистовствам погоды и обреченные на самое скудное питание; затем они были проданы в рабство, за ис­ключением собственно афинян и их союзников из Италии и Сицилии. Последние оставались в заточении еще до сле­дующей весны; о дальнейшей участи несчастных, пережив­ших эту страшную зиму, Фукидид не счел нужным упомя­нуть.

Известие об этой катастрофе, как громом, поразило всю Элладу; ореол непобедимости, окружавший афинский флот со дня Саламинской битвы, исчез. Пелопоннес вооружался, готовясь помериться силою с афинянами уже и на море; Си­ракузы обещали помощь, множество городов, входивших в состав Афинской державы, собирались отложиться от нее. Никто в Греции не верил, чтобы Афины после стольких по­терь оказались в состоянии выдержать хотя бы еще одну кампанию.

Но в Афинах и теперь не падали духом. Государство еще держалось; афинский флот все еще превосходил все ос­тальные флоты в Греции как по численности, так и по каче­ству. Казна также еще далеко не была вполне исчерпана, — еще совершенно цел был запасный фонд в тысячу талантов, отложенный в самом начале войны на случай крайней необ­ходимости. Другим счастливым обстоятельством было то, что сицилийская катастрофа произошла в конце лета и, сле­довательно, в этом году уже нечего было опасаться непри­ятельского нашествия. В распоряжении афинян была целая зима, чтобы приготовиться к предстоявшей решительной борьбе.

Те крайние демагоги, которые были виновниками сици­лийской экспедиции, — Пейсандр, Андрокл, Демострат и их товарищи — потеряли теперь, конечно, всякое влияние. Ма­ло того, общество начало приходить к убеждению, что неог­раниченная демократия, какую установили Эфиальт и Перикл, вообще не в состоянии вывести государство из пред­стоявшего ему кризиса; оно сознало необходимость укре­пить правительственную власть в противовес изменчивому большинству Народного собрания. Результатом этого пере­ворота в общественном мнении была реформа государствен­ного устройства. Высшим правительственным учреждением была сделана Коллегия десяти пробулов, которые были из­браны Народным собранием из среды пожилых испытанных людей и на которых возложена была большая часть обязан­ностей, лежавших со времен Клисфена на Совете. Высшее управление финансами также было отнято у Совета и пере­дано новому учреждению, Коллегии пористов. Во внутрен­нем управлении решено было соблюдать крайнюю бережли­вость; однако главной язвы бюджета, жалованья гражданам за исполнение политических и судебных обязанностей, еще не решились коснуться.

Одновременно с этой реформою предпринято было пре­образование податной системы. Подати союзников уже в 424 г. были увеличены до такой меры, что о дальнейшем по­вышении их нельзя было думать, особенно в данный мо­мент, когда держава колебалась в своих основах. Поэтому решено было совершенно уничтожить их и заменить пяти­процентною пошлиной со всех товаров, ввозимых и вывози­мых из гаваней союзного государства. От этой меры ожида­ли прежде всего увеличения государственных доходов; дру­гое преимущество новой системы заключалось в том, что она устраняла насильственное взыскание недоимок, которое более всего другого возбуждало ненависть союзников про­тив афинского владычества. Так как взимание пошлин всюду отдавалось на откуп подрядчикам, то реформу удалось про­вести без большого труда; единственное отличие нового по­рядка от старого состояло в том, что сбор отдавался теперь на откуп от лица государства. Это был, конечно, важный шаг со стороны Афин по пути к объединению государства; но при данном положении дел были бы уместны еще гораздо более решительные меры. Во всяком случае эта система ока­залась удобною, потому что, когда во время Коринфской войны Афины принялись восстановлять распавшуюся дер­жаву, они вернулись не к системе податей, а к системе пор­товых пошлин.

Между тем Афинское государство начало распадаться. Важнейшие острова — Эвбея, Лесбос и Хиос — тайно от­правили послов к Агису в Декелею или прямо в Спарту и заявили о своей готовности отпасть, как только у их берегов покажется пелопоннесский флот. В Спарте решено было прежде всего протянуть руку Хиосу, присоединение которо­го, ввиду значительности его флота и богатства финансовых средств, представлялось особенно важным. В Коринфе сна­ряжена была эскадра в двадцать одну триеру, предназначен­ная для отправки к Хиосу, но коринфяне наотрез отказались выйти в море до окончания предстоявших Истмийских празднеств. Благодаря этому в Афинах узнали о замыслах врагов, и когда пелопоннесцы, наконец, отплыли, они были встречены не менее сильным афинским флотом и принужде­ны искать убежища в Пирее, уединенной гавани на границе между Коринфом и Эпидавром. Здесь они подверглись бло­каде со стороны афинян.

Тем временем из Лаконии отправилась прямо к Хиосу эскадра в пять кораблей под начальством спартанца Халкидея. Его появления в гавани было достаточно, чтобы город перешел на сторону пелопоннесцев (около середины лета 412 г.); Эрифры, Клазомены, Теос тотчас последовали при­меру могущественного соседа. Экипаж пелопоннесских ко­раблей остался на Хиосе в качестве гарнизона: сам Халкидей с 25 хиосскими кораблями отплыл дальше, к Милету, и склонил его также к отложению, между тем как другая хиос­ская эскадра, поддерживаемая сухопутным войском, заста­вила примкнуть к восстанию соседние с Теосом города Эры и Лебедос. Затем 13 хиосских кораблей отправились к Лесбосу, где оба главных города, Метимна и Митилена, тотчас же перешли на их сторону; то же самое сделали и Кима, и Фокея на противолежащем Лесбосу материке.

Наконец, к союзу против Афин примкнула теперь и Персия. Отношения между обеими державами никогда не были хороши, а в последние годы еще значительно ухудши­лись. Дело в том, что малоазиатские сатрапы воспользова­лись войною Афин с Пелопоннесом для расширения преде­лов своего господства в Ионии; еще в 430 г. Колофон был взят персами, а во время Сицилийской войны к ним пере­шел, по-видимому, Эфес. Персия вступила в переговоры и со Спартою, однако безуспешно. С другой стороны, афинское правительство оказало поддержку восстанию сатрапа Писсуфна против персидского царя, а затем, после подавления мятежа, взяло под свою защиту сына Писсуфна, Аморга, ко­торый бежал в Ясос вблизи Милета. Теперь сицилийская ка­тастрофа, казалось, давала Персии возможность осуществить ее старые притязания на греческие прибрежные города в Малой Азии. Немедленно, еще зимою 413/412 г., Фарнабаз, сатрап Фригии при Геллеспонте, и Тиссаферн, новый сардский сатрап, завязали переговоры со Спартою и, как только Милет перешел к пелопоннесцам, Тиссаферн именем царя заключил с ними союз. Пелопоннесцы признали право царя на все области, принадлежавшие раньше ему самому и его предкам; царь со своей стороны обязался платить жалованье действовавшему в азиатских водах пелопоннесскому флоту впредь до окончания войны с Афинами. Таким образом, пе­лопоннесцы сразу избавились от всяких финансовых забот — правда, ценою выдачи азиатских греков варварам. Но об этом пелопоннесцы мало беспокоились; напротив, они за­ключали договор с заднею мыслью отнять у персов их добы­чу, как только покончат с Афинами. Однако, и Спарте при­шлось убедиться, что, вызвав духов, их не всегда бывает легко прогнать обратно. Пример, поданный Спартою, нашел среди ее врагов немало подражателей; таким образом, Ми­летский договор оказался первым звеном в той роковой цепи событий, которая в течение немногих десятилетий должна была сделать царя Персии верховным судьею во всех грече­ских делах.

Между тем афиняне усердно готовились к предстояв­шей войне, понимая, что она будет борьбою на жизнь и смерть. Получив известие об отложении Хиоса, они решили тронуть ту тысячу талантов, которая раньше была отложена как последний запас на случай крайней нужды. Эскадра из восьми триер, тотчас отплывшая в Самос под командою Стромбихида, была, конечно, слишком слаба сравнительно с превосходными морскими силами Хиоса, чтобы удержать другие города от отложения. Но скоро стали приходить под­крепления за подкреплениями: сначала 12 кораблей под на­чальством Фрасикла, затем 16 под командою Диомедонта и наконец 10 под командою Леонта; теперь Лесбос и Клазомены были снова покорены, Милет обложен блокадою, на Хи­ос были высажены войска, граждане его разбиты в несколь­ких сражениях и богатый остров сильно опустошен. Между тем запертым в Пирее пелопоннесским кораблям удалось прорвать афинскую блокаду и найти убежище в Кенхреях, коринфской гавани у Саронического залива. Сюда прибыл к флоту лакедемонский адмирал Астиох и тотчас с четырьмя кораблями отплыл в Хиос.

К концу лета в Ионию отправился еще один афинский флот: 48 триер под командою Фриниха, Ономакла и Скиронида, с десантом в 3500 гоплитов, из которых 1500 были аргосцы. Войско высадилось близ Милета; граждане и их пе­лопоннесские и персидские союзники были разбиты в от­крытом сражении перед городом, и афиняне уже готовились начать осаду, когда пришло известие о приближении силь­ного неприятельского флота. Он состоял из 55 триер, в числе которых были 22, присланные Сиракузами и Селинунтом на помощь их пелопоннесским союзникам. Афиняне не риск­нули вступить в морское сражение с таким флотом в виду Милета, потому что в случае поражения их сухопутное вой­ско неминуемо погибло бы; поэтому они посадили войско на корабли и возвратились в Самос. Аргосцы, понесшие в битве при Милете очень тяжелые потери, отправились домой; по-видимому, Аргос вскоре затем заключил мир со Спартой; по крайней мере мы не имеем никаких известий о его дальней­шем участии в войне. Пелопоннесцы соединились с теми 25 хиосскими кораблями, которых афинская блокада до сих пор держала в Милетской гавани. Неожиданным нападением они взяли Ясос, столицу Аморга, а его самого захватили в плен и выдали Тиссаферну, которому они отдали также и город. Пелопоннесские наемники Аморга перешли на служ­бу к своим землякам и были отправлены в Хиос под началь­ством спартанца Педарита. Лакедемонский адмирал Астиох отправился в Милет и принял начальство над главным пело­поннесским флотом.

Между тем афиняне перевели в Самос стоявшую у Хио­са эскадру, чтобы сравняться в силах с 80 пелопоннесскими кораблями, собравшимися у Милета. Осенью они получили новое подкрепление в 35 триер, и это дало им возможность возобновить нападение на Хиос. Главные силы, именно 74 корабля, остались у Самоса, а 30 кораблей с десантом от­правились в Хиос, где они заняли сильную позицию около храма Аполлона Дельфиния, к северу от города. Теперь Хи­ос был заперт и с моря, и с суши; скоро в городе начал обна­руживаться голод, рабы массами перебегали к осаждающим, в среде граждан снова подняла голову аттическая партия, и только при помощи беспощадной строгости Педарит мог поддерживать порядок. Наконец, потеряв надежду получить помощь от соединенного пелопоннесского флота, он попы­тался спасти город вылазкой, но потерпел полное поражение и сам пал в битве.

Между тем Книд также отложился и перешел на сторо­ну Тиссаферна и пелопоннесцев; попытка афинян взять от­крытый город штурмом не имела успеха. В середине зимы из Пелопоннеса отправилось в Азию новое подкрепление — эскадра в 27 кораблей, но из страха перед более сильным афинским флотом она не решилась идти прямо к Милету и в конце концов попала в Кавн на южном берегу Карии. Чтобы воспрепятствовать соединению этой эскадры с главными силами пелопоннесцев, афиняне послали из Самоса в родос­ские воды 20 триер под начальством Хармина; но у неболь­шого острова Симы они неожиданно подверглись нападе­нию соединенного пелопоннесского флота под командой Астиоха и потерпели поражение, потеряв 6 кораблей. Затем лакедемонский адмирал призвал к себе стоявшую в Кавне эскадру и с 94 триерами направился к Родосу, который тот­час передался ему; экипаж флота остался на этом богатом острове до наступления весны.

Таким образом, афиняне теперь, в начале 411 г., владели в Ионии и Карии только островами, Лесбосом, Самосом и Косом, и прибрежными городами Галикарнасом и Нотием. Правда, на Геллеспонте, во Фракии и на Кикладских остро­вах их господство еще не было поколеблено; но никто не мог сомневаться в том, что и здесь начнутся отпадения, как только покажется пелопоннесский флот. Да и вообще было невероятно, чтобы Афины могли выдержать продолжитель­ную борьбу с коалицией между пелопоннесцами, Сиракуза­ми и Персией; уже одно истощение финансовых средств должно было привести к крушению государства. Действи­тельно, казна почти иссякла, а доходы значительно умень­шились вследствие занятия неприятелем Декелей и отпаде­ния Ионии; между тем морская война требовала все больших расходов.

Под влиянием этих обстоятельств в Афинах усилилось олигархическое движение; казалось, пришло время окончить то, что было начато после сицилийской катастрофы. Боль­шая часть умственной и родовой аристократии Афин соеди­нилась с целью произвести переворот. Во главе движения стал Антифон из Рамна, один из первых ораторов и первый адвокат своего времени, человек, который никогда не скры­вал своего олигархического образа мыслей и именно по этой причине держался до сих пор по возможности в стороне от общественной жизни. Его сотрудниками был целый ряд фи­лософски и риторически образованных людей, как Архептолем из Агрилы, сын знаменитого архитектора и политика Гипподама Милетского, которому в награду за заслуги было даровано право афинского гражданства, софист Андрон, тра­гик Меланфий, и в особенности Ферамен из Стеирии, отец которого, Гагнон, когда-то был близким другом Перикла, а теперь, находясь в преклонном возрасте, занимал должность пробула и, таким образом, стоял у кормила власти. Далее, к этой же партии принадлежало множество других лиц из лучших фамилий города, как Мелесий из Алопеки, — сын того Фукидида, который поколение назад боролся с Периклом за первенство в государстве, — бывшие стратеги, как Аристарх, Аристократ, Лесподий, практические политики, как Пейсандр, старый демократ и приверженец Клеона, пре­вратившийся теперь в олигарха. Кроме того, можно было рассчитывать на поддержку правительства, потому что пробулы в Афинах, как и большинство флотских офицеров на Самосе, сочувствовали плану государственного переворота.

Алкивиад также был готов оказать поддержку движе­нию. Со дня изгнания им нераздельно владела одна мысль — о возвращении в отечество, и он хорошо понимал, что осу­ществление ее будет возможно лишь тогда, когда тяжелые поражения смирят гордость Афин. Поэтому он не задумался употребить все свое влияние в Спарте, чтобы побудить ее к войне с Афинами, и когда война наконец вспыхнула, — все­ми силами содействовать ионийскому восстанию. Затем он в Милете тесно сблизился с Тиссаферном и этим навлек на себя подозрение лакедемонян, так как дружественные отно­шения, существовавшие между Спартою и сатрапами, как раз в это время стали заметно охладевать: Тиссаферн отлич­но понимал, что пелопоннесцам нужны только персидские деньги, но что они вовсе не намерены выдавать царю азиат­ских греков. При таких условиях Алкивиад не мог долее ос­таваться в Милете; он отправился ко двору сатрапа и прило­жил здесь все старания, чтобы усилить разрыв между союз­никами. Действительно, Тиссаферн стал платить жалованье пелопоннесскому флоту неаккуратно и лишь в уменьшенном размере.

Теперь Алкивиад завязал переговоры с афинскими офи­церами на Самосе. Он обещал устроить союз между Афина­ми и царем, но ставил условием своего посредничества свержение той демократии, которая четыре года назад заста­вила его уйти в изгнание. С этим предложением отправился из Самоса в Афины Пейсандр, находившийся при флоте в должности триерарха. Там требование Алкивиада сначала вызвало, конечно, бурю негодования, но в конце концов одержало верх сознание, что для Афин не может быть спасе­ния, пока им приходится бороться с союзом пелопоннесцев и персидского царя. Поэтому народ решил отправить по­сольство к Тиссаферну для переговоров в смысле сделанного Алкивиадом предложения.

Однако оказалось, что Алкивиад обещал больше, чем был в состоянии исполнить; Тиссаферн вовсе не был скло­нен доводить дело до открытого разрыва с пелопоннесцами, которые владели всем побережьем его сатрапии и против флота которых он был совершенно бессилен. Он поставил афинским послам требования, на которые они не могли со­гласиться, и затем немедленно заключил новый договор с пелопоннесцами, приняв все их условия. Этот договор при­знал „земли царя, лежащие в Азии", подвластными персам, но обошел молчанием вопрос, относятся ли к этим землям и прибрежные греческие города; Тиссаферн обязался взамен продолжать уплату жалованья находившемуся теперь в ази­атских водах пелопоннесскому флоту, пока царь сам не по­шлет флот в Эгейское море; мир с Афинами мог быть за­ключен только с согласия обеих договаривающихся сторон.

Таким образом, Афины менее, чем когда-либо, могли теперь рассчитывать на соглашение с Персией; но дело было уже настолько подготовлено, что олигархи могли надеяться осуществить свои планы и без этого соглашения. Действи­тельно, в Афинах все шло как нельзя лучше. Еще во время переговоров были убиты Андрокл и другие вожаки ради­кальной демократии; чернь была совершенно терроризована, и, когда послы вернулись от Тиссаферна, почва была уже вполне подготовлена для политического переворота. Воен­ная помощь, которую обеспечила себе олигархическая пар­тия, отозвав часть гоплитов с Кикладских островов и из Эгины, оказалась излишнею. Благодаря содействию прави­тельства все совершилось в законной форме; постановлени­ем Народного собрания демократическое устройство было отменено и политические права признаны лишь за пятью тыс. наиболее достаточных граждан. Избираемый по жре­бию Совет пятисот, потерявший значительную часть своей компетенции еще два года назад, при учреждении Коллегии пробулов, теперь был совершенно устранен; членам уплати­ли жалованье до конца года и попросту попросили их разой­тись по домам (14 фаргелиона, май 411 г.). Место распущен­ного совета занял новый совет из четырехсот членов, кото­рые на первый раз были избраны вождями движения, а в бу­дущем должны были избираться из числа пяти тыс. Этот со­вет, получивший неограниченные полномочия, избрал из своей среды стратегов и остальных должностных лиц, и на его усмотрение было предоставлено, созвать ли и когда со­звать собрание пяти тыс. Кроме того, принято было за пра­вило, что впредь никто не должен получать вознаграждения за отправление государственных должностей; при стеснен­ном финансовом положении государства это была очень благодетельная мера.

Между тем на Самосе также началось движение. Пред­шествовавшим летом здесь произошло восстание демоса против землевладельцев, из которых 200 были убиты, а 400 подверглись изгнанию; остальные землевладельцы, которых народ пощадил, были лишены всех политических прав. Вследствие этого Афины вернули самосцам автономию, ко­торую отняли у них после восстания 440 г. Теперь состоя­тельный класс на Самосе решил воспользоваться благопри­ятной минутой, чтобы вернуть себе господствующее поло­жение на острове; с этой целью он вошел в соглашение с офицерами афинского флота, принадлежавшими к олигар­хической партии. И здесь, как в Афинах, заговорщики нача­ли с того, что посредством убийства избавились от самого решительного своего противника — демагога Гипербола, который, шесть лет назад изгнанный из Афин остракизмом, жил на Самосе в ожидании своего возвращения (выше, т.1, с.444). Но громадное большинство солдат афинского флота состояло из приверженцев демократии и потому отказало офицерам в повиновении. Благодаря этому олигархическое восстание было легко подавлено; стратеги и часть младших офицеров флота были отрешены от должности, и избраны новые стратеги; в числе последних были состоявшие до тех пор в должности триерархов Фрасибул и Фрасилл, которые стали во главе демократического движения. Вся армия и все граждане Самоса торжественной клятвою обязались оста­ваться верными демократии.

Спрашивалось, как быть дальше. Положение самосских демократов между пелопоннесским флотом, с одной сторо­ны, и афинскими олигархами, с другой, было невыносимо. Спасения можно было ждать только от одного человека — от Алкивиада. Поэтому его призвали в Самос и избрали в стратеги, что при выдающихся способностях Алкивиада бы­ло равносильно назначению его главнокомандующим фло­том. Хотя союз с Тиссаферном, на который рассчитывали афиняне, и теперь не осуществился, однако сатрап снова стал менее усердно помогать пелопоннесцам и — что было важнее — отправил назад финикийский флот в 147 триер, который уже дошел до Аспенда в Памфилии и появление которого в Эгейском море, вероятно, неминуемо повлекло бы за собою гибель Афин.

Теперь афинское правительство решило войти в согла­шение с флотом, и Алкивиад не отверг протянутой руки. Благодаря его влиянию экипаж отказался от намерения идти на Пирей, что повело бы к потере всех афинских владений в Ионии и на Геллеспонте. Он даже изъявил готовность при­знать олигархию 5000, но с тем условием, чтобы был восста­новлен Совет пятисот избираемых по жребию и устранено правительство четырехсот.

Это предложение возымело свое действие в Афинах. Умеренные члены правительственной коллегии были готовы принять условия Алкивиада; Антифон же и его ультраоли­гархические друзья зашли так далеко, что для них уже не было возврата. Но они понимали, как шатко их положение, и обратились к последнему средству, которое еще могло спа­сти их, — к соглашению со Спартою во что бы то ни стало. Мирные переговоры были начаты еще тотчас после водво­рения олигархии, но они потерпели неудачу вследствие тя­жести условий, которые сочла возможным поставить Спарта, пользуясь благоприятным политическим положением: те­перь Антифон готов был на все согласиться и даже пожерт­вовать независимостью государства, лишь бы сохранить олигархию. Конечно, не было никакой надежды добиться согласия на эти условия со стороны граждан или по крайней мере большинства членов Совета; поэтому нужно было при­нять меры, чтобы в случае надобности осуществить этот план наперекор воле народа. С этою целью правительство приступило к укреплению косы Этионеи, которая господ­ствует над входом в Пирей и обладание которой давало оли­гархам возможность во всякое время впустить в гавань пе­лопоннесский флот и, таким образом, без сопротивления предать Афины во власть неприятеля.

Но этим олигархия только ускорила свое собственное падение. Укрепление Этионеи возбудило всеобщее подозре­ние, и один из наиболее влиятельных членов правительства, стратег Ферамен, стал во главе оппозиции. Фриних, один из крайних олигархов, был убит на рынке, и убийца не был ра­зыскан. Когда вслед затем у Эгины появился пелопоннес­ский флот, среди гоплитов в Пирее вспыхнул открытый мя­теж. Разрушив этионейское укрепление, гоплиты двинулись к городу. Однако ни одна из сторон не решилась довести де­ло до крайности; заключен был договор, в силу которого правительство обязывалось составить, наконец, список пяти тыс. граждан, облекавшихся отныне политическими права­ми. Собрание этих пяти тыс. должно было из своей среды избрать новый совет, дабы государство вернулось к закон­ным порядкам.

Все эти события, конечно, сильно тормозили военные операции, и противники не замедлили извлечь из этого свои выгоды. Еще зимою, во время приготовлений к олигархиче­скому перевороту, подвластный Афинам город Ороп, на се­верной границе Аттики, вследствие измены перешел в руки беотийцев. С наступлением весны (411 г.) спартанец Деркилид с небольшим отрядом двинулся сухим путем из Милета к Геллеспонту, где Абидос и Лампсак тотчас передались ему. Правда, последний город был скоро снова покорен афиняна­ми, которые, получив известие об этих событиях, пришли с Хиоса с 24 кораблями. Но ради этого пришлось снять блокаду Хиоса; только Дельфиний был по-прежнему занят афинянами. Когда затем летом в Геллеспонте появилась пелопоннесская эскадра из десяти триер, от Афин отложилась и Византия, имевшая важное значение, и ее примеру тотчас последовали соседние города Калхедон, Селимбрия, Перинф и Кизик.

Таким образом, афиняне потеряли и большую часть геллеспонтской провинции: в их руках оставались теперь здесь почти только фракийский Херсонес, населенный афинскими клерухами (выше, т.1, с.397), и Лампсак на азиатском берегу. Во фракийской провинции также подготовлялись отпадения. Важнейшим союзным городом в этой части государства был Фасос, который до повышения податей в 424 г. платил Афи­нам ежегодно 30 талантов, а теперь, вероятно, — более чем вдвое против этой суммы. Здесь афинские олигархи весною свергли демократическое правление и поставили у кормила власти своих единомышленников; а новое правительство принялось за восстановление городских укреплений, разру­шенных полстолетия назад Кимоном, и вступило в перего­воры с пелопоннесцами.

Поздним летом, приблизительно в начале сентября, в эвбейских водах появился пелопоннесский флот, состояв­ший из сорока двух кораблей, под командою спартанца Агесандрида; это был тот самый флот, который только что уг­рожал Эгине и Пирею (см. выше, с.51). В Афинах поспешно вооружили все наличные корабли и отправили эту эскадру навстречу неприятелю, чтобы защитить остров; всего набра­лось, вместе со стоявшими уже у Эвбеи судами, 36 триер. У Эретрии произошло сражение, в котором Агесандрид без большого труда одержал победу над плохо вооруженной и снабженной неопытным экипажем неприятельской эскад­рою; 22 триеры попали в его руки. Теперь против афинского господства восстала Эретрия, а вскоре затем и остальные города острова, за исключением, разумеется, афинской клерухии Орея. Важнейшее из внешних владений Афин было потеряно для них.

Известие об этих событиях произвело в Афинах панику более сильную, чем та, которая два года назад была вызвана вестью о сицилийской катастрофе. С минуты на минуту ждали появления неприятельского флота перед Пиреем, что при внутреннем раздоре, господствовавшем в городе, могло бы иметь роковые последствия. Во власти победителей бы­ло, по меньшей мере, отрезать Афины от сообщения с морем и этим заставить стоявший у Самоса флот прийти в Грецию на выручку города. Однако пелопоннесцы не отважились на такой энергичный шаг, и на этот раз беда миновала.

Теперь, под впечатлением поражения, олигархия в Афинах без сопротивления пала, и Ферамен взял в свои руки управление государством. Совет четырехсот был распущен, решение всех государственных дел возложено на собрание „пяти тысяч"; сюда должны были войти все те, кто в состоя­нии был на собственные средства служить в гоплитах, сле­довательно, граждане трех высших солоновских классов. Из среды этих „пяти тысяч" был выбран новый совет, опять в составе четырехсот членов, затем стратеги и остальные должностные лица. Принцип, согласно которому никто не должен был получать вознаграждения за отправление госу­дарственных должностей, остался в силе. Для выработки но­вой конституции была назначена комиссия из ста членов. Чтобы открыть путь к примирению с флотом, отменен был указ об изгнании Алкивиада.

Из вожаков павшей олигархии большинство заблаго­временно бежало в Декелею; теперь они были заочно приго­ворены к смерти, а имущество их конфисковано. Только Ан­тифон и Архептолем были схвачены и казнены, несмотря на мастерскую речь, которую произнес Антифон перед судом в свою защиту. В общем же перемена правления совершилась без всякого кровопролития. Главная заслуга во всем этом деле принадлежала Ферамену; без его энергичного противо­действия изменническим замыслам его товарищей Афины уже тогда сделались бы добычею спартанцев, да и новая конституция была в своих главных частях создана им. К не­му и перешло теперь управление государством. Его прежние друзья, крайние олигархи, разумеется, никогда не могли простить ему, что он в решительный момент отрекся от них и интересами партии пожертвовал интересам Афин. Они на­зывали его с этих пор „котурном": подобно тому как котурн приходится на обе ноги, так и Ферамен сумел служить обеим партиям, олигархам и демократам. Между тем это обвинение было вполне несправедливо, ибо то, что создал Ферамен по­сле падения Четырехсот, было отнюдь не демократия, а гос­подство среднего класса. Поэтому крайние демократы пре­следовали Ферамена не меньшею ненавистью, чем крайние олигархи. К сожалению, ему слишком скоро пришлось убе­диться в том, что афинское среднее сословие не было доста­точно сильно, чтобы удержать в своих руках доверенную ему власть; и когда позднее Ферамен, не обескураженный неудачей, еще раз попытался осуществить свой идеал, ему пришлось поплатиться за это жизнью. Лишь потомство оце­нило его по заслугам; Аристотель называет его одним из лучших трех граждан, которых произвели Афины со време­ни Персидских войн, и таково же было мнение всей позд­нейшей древности.

Между тем союзный пелопоннесский флот провел все лето в бездействии. Весною, правда, Астиох отправился с Родоса в Милет, принял там под свою команду корабли с Хиоса, вследствие чего его эскадра возросла до ста двена­дцати триер, но затем ограничился наблюдением за афиня­нами в Самосе и не согласился на сражение, которое по­следние предлагали ему. Виною тому были отчасти разлад с Тиссаферном, отчасти неспособность лакедемонского адми­рала. В середине лета Астиоха сменил в начальствовании над флотом Миндар; последний наконец решился — при­близительно в конце августа — перенести театр военных действий на Геллеспонт, где он надеялся найти лучшую опо­ру в лице сатрапа Фарнабаза. Пелопоннесцы благополучно прошли мимо афинского флота к Хиосу и оттуда в Абидос. Афиняне последовали за ними, и в проливе между Сестом и Абидосом произошло морское сражение, в котором афиняне, несмотря на численный перевес неприятеля — 88 триер про­тив 76, — одержали победу, этот успех имел, впрочем, ско­рее нравственное, чем материальное значение, так как поте­ри были почти равны на обеих сторонах. Во всяком случае афиняне вернули себе теперь важный пункт Кизик. После этого Миндар вызвал из эвбейских вод флот Агесандрида, около 50 триер, из которых, впрочем, большинство было разбито бурей около Афона. Другая пелопоннесская эскадра в 14 кораблей, шедшая из Родоса, благополучно прибыла в Геллеспонт, но у входа в него подверглась нападению более многочисленного афинского флота. Миндар тотчас явился на помощь из Абидоса со всем своим флотом, и здесь произош­ла вторая большая морская битва. Исход ее решил Алкивиад, который во время сражения прибыл в Геллеспонт из Самоса с 20 кораблями. Пелопоннесцы принуждены были отступить к берегу, где имели надежную опору в войске Фарнабаза; но 30 пелопоннесских кораблей, покинутых экипажем, сдела­лись добычей афинян.

Зима на время положила конец военным действиям. Весною афиняне получили подкрепление в 20 кораблей, приведенных Фераменом из Пирея, и Алкивиад задумал на­нести решительный удар неприятелю. Между тем Миндар приплыл из Абидоса в Кизик и снова привлек этот город на сторону пелопоннесцев. В то время как он маневрировал здесь с флотом перед гаванью, Алкивиад неожиданно напал на него, отрезал его от Кизика и отбросил на открытый бе­рег. Тщетно Фарнабаз, явившийся и в этот раз на помощь, старался прикрыть флот своим войском; афиняне высади­лись на берег и одержали полную победу, Миндар пал, все пелопоннесские суда были захвачены, только сиракузцы ус­пели сжечь свои корабли: однако большей части экипажа удалось спастись (май 410 г.).

Таким образом, великий пелопоннесский флот был уничтожен, и морское владычество афинян восстановлено, — правда, лишь до тех пор, пока пелопоннесцы построят новый флот. Этим промежутком времени нужно было вос­пользоваться по мере сил. Кизик и Перинф были тотчас сно­ва приведены в покорность; затем Алкивиад отправился в Боспор, где заложил крепость на мысе Хрисополь (Скутари), напротив Византии. Он оставил здесь эскадру в 30 триер под начальством Ферамена для наблюдения за Византией и Калхедоном и охраны морского пути к Понту. Пошлиною, которая взималась здесь с торговых кораблей, Афины по­крывали значительную часть военных издержек.

Поражение при Кизике опять доставило руководящее влияние в Спарте партии мира. Над морской войною как будто тяготел злой рок, и даже те, кто смотрел на вещи наи­более оптимистически, должны были признать, что ниспро­вержение Афин, если оно вообще удастся, требует еще мно­гих лет. Поэтому решено было предложить мир на условиях сохранения каждым государством принадлежащих ему в данный момент владений; при этом Декелея должна была служить возмещением за Пилос. На большие уступки Спарта не могла согласиться без ущерба для своей чести; она не могла выдать афинские союзные города, которые примкнули к ней в течение последних лет. Но и в этом случае Афины сохранили бы очень значительную часть своих владений, — больше, чем им когда-либо удалось вернуть себе после бит­вы при Эгоспотамах: все клерухии, Самос, Лесбос, Киклад­ские острова, фракийский Херсонес и целый ряд других важных пунктов. При тогдашнем положении вещей эти ус­ловия были во всяком случае очень выгодны, так как всякий здравомыслящий человек должен был понимать, что Афины не в силах выдержать продолжительную борьбу с пелопоннесцами и персидским царем.

Но и в Афинах оказали свое действие геллеспонтские победы. Поражение при Сиракузах, а затем отложение Ио­нии повлекли за собою падение демократии; теперь, когда морское господство Афин, казалось, вновь было упрочено, демократическая партия снова начала поднимать голову. Конституция Ферамена была уничтожена без сопротивле­ния, и восстановлено в главных чертах демократическое устройство, как оно существовало до 413 г. В проведении этих реформ, по-видимому, принял участие и Фрасилл, ко­торый прошедшим летом, вместе с Фрасибулом, руководил демократическим движением на Самосе и осенью, после битв в Геллеспонте, прибыл в Афины, чтобы хлопотать об отправке подкреплений для флота. Весною он был избран народом в стратеги, и это был дальнейший шаг к слиянию обеих половин, на которые распалось государство вследст­вие событий, совершившихся летом 411г. Но настоящим руководителем демократического движения был Клеофонт, человек, принадлежавший к промышленному классу, преем­ник Клеона и Гипербола. Он восстановил выдачу платы за исполнение судейских обязанностей и за отправление ос­тальных государственных должностей; и надо признать, что, управляя финансами государства в течение ближайших лет, он сумел добывать необходимые для этого денежные сред­ства, не ослабляя энергичности военных действий и не об­ременяя граждан чрезмерными прямыми налогами. Сам Фе­рамен должен был понять, что с такой оппозицией невоз­можно справиться; и, без сомнения, именно это обстоятель­ство заставило его покинуть Афины и отправиться во главе эскадры на место военных действий.

Итак, Клеофонт был теперь первым человеком в Афи­нах; он смотрел на положение военных дел с тем оптимиз­мом, который всегда обнаруживали афинские радикалы. Под его влиянием были отвергнуты мирные предложения лаке­демонян; не менее, впрочем, этому способствовало и то со­ображение, что совершенно безразлично, как выскажется по этому вопросу Афинское народное собрание и что настоя­щее решение зависит от воли флота, или, вернее, его началь­ника, Алкивиада. А Алкивиаду нужна была война как вер­нейшее средство возвыситься до того положения в государ­стве, которого жаждало его честолюбие; что ему было до того, в интересах ли Афин продолжать войну?

Таким образом, война продолжалась по-прежнему. Тот­час после прекращения переговоров царь Агис передвинулся со своей позиции при Декелее вниз, по направлению к Афи­нам. Однако он не решился принять сражение, которое Фрасилл предложил ему под стенами города; этот успех, конеч­но, возбудил в Афинах большое ликование. Следующей вес­ною (409 г.) Фрасилл, во главе флота из 30 кораблей, с мно­гочисленным десантом, отплыл для покорения Ионии. Вой­ско высадилось в Нотионе, и соседний Колофон тотчас пе­решел на сторону афинян; затем Фрасилл обратил свое ору­жие против Эфеса. Но здесь его встретили сиракузцы и селинунтцы, которые после битвы при Кизике построили себе новые корабли и получили с родины подкрепление в 5 триер. Сатрап Тиссаферн также поспешил со своим войском на за­щиту находившегося в опасности города. Фрасилл потерпел тяжелое поражение, которое стоило ему четырехсот человек и заставило его отказаться от экспедиции против Ионии. По­сле этого он направился к Геллеспонту и соединился там с Алкивиадом.

Последний до сих пор должен был ограничиваться не­значительной борьбою с Фарнабазом; прибытие Фрасилла дало ему возможность перейти к решительным действиям. Весною 408 г. началась осада Калхедона; вылазка пелопон­несского гарнизона была отбита, и Фарнабазу, сделавшему в это самое время попытку подать помощь осажденным, не удалось прорвать линии аттических войск. Ввиду этого по­ражения сатрап согласился заключить договор, которым он обязался приостановить враждебные действия против Афин, проводить к царю афинское посольство и уплатить 20 талан­тов; афиняне со своей стороны признали независимость Калхедона, который, однако, должен был впредь платить свою прежнюю дань и внести недоимку, накопившуюся со времени его отложения. Затем Алкивиад перешел в Европу, завоевал Селимбрию и, после продолжительной осады, Ви­зантию. Теперь почти все прилегавшие к Геллеспонту облас­ти, за исключением Абидоса, опять были во власти афинян. В следующем году (407) Фрасибул вернул к покорности также Фасос и отложившиеся области на южном побережье Фракии, так что из областей, составлявших Афинскую дер­жаву в 413 г., в руках врага оставались еще только матери­ковая часть Ионии, Хиос, Родос и Эвбея. Если Пилос пере­шел к лакедемонянам, а Нисея к мегарцам, то с этим можно было примириться ввиду упомянутых успехов.

Пока Алкивиад покорял прилегающие к Геллеспонту области, в Сицилии наступили события, заставившие сира­кузцев отозвать свои корабли из Эгейского моря. Самым мо­гущественным человеком в Сиракузах после победы над афинянами был Гермократ. Еще Гелийский мир (424 г.), по­ложивший конец первой попытке афинян упрочиться в Си­цилии, был в значительной степени делом его рук; спустя 10 лет он, до прибытия Гилиппа один, а затем — вместе с ним, руководил обороной Сиракуз, и ему главным образом принадлежала заслуга в том, что сиракузцы решились всту­пить в борьбу с неприятелем также и на море. Когда осадное войско афинян было уничтожено, он усердно хлопотал об отправлении сиракузской эскадры на греческий восток и сам стал во главе ее.

Но именно это удаление из Сиракуз оказалось для него роковым. Победа над афинянами, которою Сиракузы были обязаны главным образом флоту, способствовала сильному подъему самосознания в низших классах; они стали требо­вать расширения своих политических прав. Поэтому демагог Диокл преобразовал сиракузскую конституцию в духе ради­кальной демократии и ввел, по афинскому образцу, выборы по жребию для замещения целого ряда государственных должностей. Новые правители видели в Гермократе своего опаснейшего противника, а уничтожение сиракузского фло­та при Кизике дало им желанный повод, чтобы устранить врага. Постановлением Народного собрания Гермократ был отставлен от должности и изгнан из Сиракуз, а во флот по­сланы новые стратеги. Смещенный военачальник не решил­ся оказать сопротивление, потому что, если он и был уверен в своих офицерах, зато солдаты были, в громадном боль­шинстве, убежденные демократы. Он отправился к Фарнабазу, с которым во время борьбы на Геллеспонте вступил в тесную дружбу; вскоре затем он присоединился к спартан­скому посольству, которое летом 408 г. отправилось к пер­сидскому царю.

Тем временем борьба между Сиракузами и западными союзниками Афин шла своим чередом. В Фуриях вскоре по­сле катастрофы при Ассинаре вспыхнула революция, след­ствием которой было изгнание приверженцев Афин и от­правление городом эскадры на помощь пелопоннесцам. На­против, Катана успешно сопротивлялась неприятелю, под­держиваемая остатками афинской армии, тем более что Си­ракузы были истощены продолжительною осадою и значи­тельную часть своего флота отправили в Эгейское море. Труднее приходилось элимийцам, населявшим Сегесту и Эрике, в их борьбе с могущественным соседним городом Селинунтом. Доведенные до крайности своими противника­ми, они в конце концов принуждены были броситься в объя­тия карфагенян.

Карфаген после гимерийской катастрофы воздерживал­ся от всякого вмешательства в сицилийские дела. Даже во время Аттической войны он оставался нейтральным, не­смотря на то, что афиняне предлагали ему заключить союз; а гибель афинского флота в Сиракузской гавани, конечно, не могла побудить Карфаген к тому, чтобы он изменил полити­ку, которой держался до тех пор. Но теперь более не остава­лось выбора. Если бы Селинунту удалось покорить элимийцев, — финикийским городам в северо-западной части ост­рова грозила бы близкая опасность, и тогда Карфагену все-таки пришлось бы вступить в борьбу с сицилийскими элли­нами, да еще при более неблагоприятных обстоятельствах.

Поэтому летом 409 г. карфагеняне отправили на помощь Сегесте отряд войска, который нанес селинунтцам серьезное поражение; ближайшей весною двинулась главная армия, состоявшая из карфагенских граждан, ливийских подданных и иберийских наемников, под предводительством „царя" Ганнибала, внука того самого Гамилькара, который некогда в борьбе с Гелоном при Гимере проиграл сражение и был убит. Карфагеняне высадились у мыса Лилибей, немедленно двинулись на Селинунт и приступили к осаде его. Стены го­рода в течение продолжительного мира пришли в ветхость и скоро пали под ударами неприятельских орудий, атака бес­прерывно продолжалась, пока, наконец, на девятый день иберийцы не прорвались через брешь. Затем в городе нача­лась страшная резня; варвары не щадили ни возраста, ни по­ла, и, по преданию, жертвой их ярости сделались 16000 че­ловек. В плен было взято только 5000, которых победители отвезли в Африку и обратили в рабство; еще меньше было число тех, которым удалось спастись в соседний Акрагант. Город был разграблен, а стены его разрушены.

Катастрофа совершилась с такою ужасающей быстро­тою, что сиракузцы не успели своевременно явиться на вы­ручку города. В ожидании войны с Карфагеном они заклю­чили мир с Катаной и Наксосом и отозвали свой флот из Эгейского моря; при известии о высадке неприятеля они тотчас отправили под начальством Диокла 3000 гоплитов, которые дошли уже до Акраганта, когда Селинунт пал. Слу­чай помериться с карфагенянами не заставил себя ждать.

Дело в том, что Ганнибал двинулся теперь к северному побережью острова, против Гимеры. На защиту осажденного города поспешил Диокл со своим войском, увеличившимся к этому времени до 4 тыс. человек, и одновременно на рейде появился флот, который до сих пор сражался в Эгейском мо­ре с афинянами. Но ввиду численного перевеса варваров все усилия оказались напрасными. Вылазка осажденных была отбита с тяжелым уроном; спасти город не было возможно­сти и пришлось ограничиться тем, чтобы перевести населе­ние в безопасное место. Да и это удалось лишь отчасти; в то время как очищение города еще продолжалось, карфагеняне пробили бреши в стене, и все, кто еще не успел уйти из го­рода, пали под мечами победителей или были взяты в плен. Пленников Ганнибал принес в жертву манам своего деда; город был сравнен с землей, и место его с тех пор осталось пустынным. После этого победоносный полководец перевез на кораблях свое войско в Ливию и с триумфом вступил в Карфаген.

Гибель двух столь крупных городов, катастрофа, небы­валая в истории сицилийских греков, должна была произве­сти потрясающее впечатление. А вина в этих несчастьях па­дала главным образом на правительство Сиракуз. Несмотря на то, что войны с Карфагеном с уверенностью ждали уже целый год, сиракузцы слишком поздно пришли в Селинунт и прислали слишком малочисленное войско на помощь Гиме­ре. Это имело роковые последствия для господствовавшей теперь в Сиракузах партии, тем более что глава ее, Диокл, был военачальником при Гимере и, следовательно, нес не только политическую, но и военную ответственность за не­счастный исход войны.

Этот момент Гермократ счел удобным для того, чтобы добиться возвращения в отечество. Поэтому при известии о событиях в Сицилии он отказался от своего намерения ехать к персидскому царю; его друг Фарнабаз снабдил его необхо­димыми средствами, чтобы снарядить несколько кораблей и нанять небольшой отряд наемников. С этим войском он вы­садился в Мессене — здесь он привлек к себе тысячу гимерийских беглецов и сделал попытку напасть на Сиракузы, окончившуюся, впрочем, неудачей. После этого он отпра­вился в западную часть острова, где снова укрепил Сели­нунт, призвал обратно прежних его жителей и, таким обра­зом, приобрел опору для осуществления своих дальнейших планов. Затем он двинулся к финикийским городам Мотии и Панорму, награбил в их окрестностях богатую добычу и прогнал выступивших против него граждан обратно за сте­ны. После этих успехов начали действовать и его привер­женцы в Сиракузах; Диокл был низвергнут и изгнан, однако добиться у народа возвращения Гермократа не удалось. То­гда он снова сделал попытку вернуться силою. На этот раз ему отперли ворота, и он дошел до рынка. Но огромное большинство граждан не хотело и слышать о насильствен­ном ниспровержении существующего порядка; со всех сто­рон собрались они с оружием в руках, и в происшедшей на улицах битве Гермократ погиб бесславной смертью (407 г.).

Между тем в Карфагене шли приготовления к новой экспедиции в Сицилию: легкие и блестящие успехи, достиг­нутые в предыдущую кампанию, казалось, давали право на­деяться на покорение всего острова. Тщетно сиракузцы пы­тались помешать переезду неприятельской армии; хотя их флот вблизи Дрепанума одержал победу над одной карфа­генской эскадрой в 40 кораблей, но он принужден был от­ступить, когда прибыл Ганнибал с 50 свежими триерами. Карфагенский полководец высадил свои войска на берег и тотчас двинулся к Акраганту, который теперь, после падения Селинунта и Гимеры, был самым крайним греческим горо­дом на западе (весною 406 г.). Но укрепленные природою и искусством твердыни оказали мощное сопротивление атакам осаждающих; а вскоре явилась помощь на выручку города. Греки Сицилии и Италии, наконец, поняли, как велика опас­ность, которою грозит им усиление Карфагена; из всех горо­дов устремились отряды в Сиракузы. Таким образом, соста­вилась армия, какой западные эллины ни разу не выставляли со времени Гелона. Во главе 30 тыс. человек сиракузский главнокомандующий Дафней перешел реку Гимеру, разбил наголову карфагенский отряд, который хотел преградить ему дорогу, и вступил в освобожденный Акрагант. Однако ему не удалось выбить карфагенян из их сильно укрепленной позиции в западной части города. Война затянулась, и в гус­то населенном городе стали истощаться припасы. Транспорт, посланный из Сиракуз морем, попал в руки неприятеля. То­гда не сочли возможным долее отстаивать город и решили очистить его (в середине зимы 406/405 г.). Под прикрытием вспомогательного войска жители были отведены в Гелу, карфагеняне без боя овладели Акрагантом и расположились здесь до конца зимы.

В Сиракузах весть об этих событиях вызвала бурю не­годования. Одно из двух: или Дафней и его товарищи по должности были предатели, или они были лишены всяких военных способностей; и в том, и в другом случае необхо­димо было переменить главнокомандующих. Теперь снова выступила на сцену партия Гермократа; во главе ее стали двое из наиболее знатных граждан, Гиппарин и Филист, и молодой офицер Дионисий, который блестяще отличился в сражениях при Акраганте и благодаря этому пользовался большой популярностью. Последнюю усиливало еще то, что он по происхождению принадлежал к среднему сословию; потому что в Сиракузах, как и в Афинах, несмотря на демо­кратическое устройство, должности высших военачальников фактически составляли монополию богатейших и знатней­ших родов. Поэтому Дионисий имел полный успех, когда выступил в Народном собрании и обвинил стратегов в изме­не; по его предложению они были отрешены от должности и на их место избраны новые командиры, в том числе и сам Дионисий. Далее, он добился того, что ввиду страшной опасности, грозившей государству, изгнанники были воз­вращены; эта мера прежде всего пришлась на руку бежав­шим единомышленникам Гермократа и доставила Дионисию большое количество преданных приверженцев. Затем он от­правился в Гелу, где вмешался во внутреннюю распрю, став на сторону демоса против достаточных классов; по его на­стоянию много знатных граждан было приговорено к смер­ти, а имущество их конфисковано. Этот поступок, конечно, возвысил авторитет Дионисия в глазах сиракузской толпы; казалось, она нашла, наконец, человека, который в состоя­нии спасти государство. Дионисий не замедлил воспользо­ваться этим благоприятным для него настроением; он затеял против своих товарищей по командованию ту же самую иг­ру, которая ему только что так хорошо удалась против его начальников, и обвинил также их в том, что они подкуплены карфагенянами. Подобному обвинению, высказанному та­ким влиятельным человеком, был теперь в Сиракузах обес­печен успех; и даже те, кто не присоединял своего голоса к крикам об измене, не могли не согласиться с тем, что для спасения государства необходимо поручить главное началь­ство одному человеку. Еще не забыли, как некогда, во вре­мена предков, Гелон в качестве неограниченного военачаль­ника спас Сицилию от карфагенян. Таким образом, стратеги были отрешены от должности и Дионисию вверено едино­личное командование армией.

Во время карфагенской осады акрагантинцы набрали отряд наемников в 1500 человек, который затем, после паде­ния Акраганта, вступил в сиракузскую службу и в описы­ваемое время стоял гарнизоном в Геле. Теперь Дионисий призвал этот отряд в Сиракузы и привлек его на свою сторо­ну обещанием двойного жалованья; кроме того, он составил себе из надежных людей отряд телохранителей в 1000 чело­век. Опираясь на эти силы, он сбросил, наконец, маску, ов­ладел арсеналом и захватил в свои руки всю правительст­венную власть. Город оставался спокойным, потому что вся­кое сопротивление было бы бесплодно, и, кроме того, ввиду страха перед карфагенянами, все остальное казалось неваж­ным, только бы Сиракузы были спасены — все равно, кем и каким образом. Дионисий добился того, что оба его влия­тельнейших противника, Дафней и Дамарх, были осуждены Народным собранием на смерть и казнены; сам он женился на дочери Гермократа и выдал свою сестру замуж за шурина Гермократа, Поликсена.

Карфагеняне выжидали в Акраганте исхода сиракузских волнений, потому что всякое наступательное движение с их стороны было бы только выгодно сиракузской военной пар­тии. Лишь когда Дионисий был избран главнокомандую­щим, они тронулись с места и приступили, около середины лета 405 г., к осаде Гелы. Как и в предшествовавшем году, в Сиракузы собралась союзная армия сицилийских и италий­ских греков, командование которою на этот раз принял, ра­зумеется, Дионисий. Однако исход дела оказался таким же, как при Акраганте; правда, и оборонительная позиция греков была гораздо хуже, чем там. Нападение Дионисия на карфа­генский лагерь окончилось полной неудачей; долее невоз­можно было отстаивать Гелу, и не оставалось ничего друго­го, как очистить и этот город, и соседнюю Камарину, а жи­телей перевести в Сиракузы. Теперь в руках неприятеля бы­ло все южное побережье острова, и со дня на день можно было ждать осады самих Сиракуз.

Таким образом, и военная диктатура оказалась бессиль­ной повернуть военное счастье. И это было вполне естест­венно; деморализация сиракузского войска достигла за вре­мя демократического правления таких размеров, что ее не­возможно было искоренить сразу. Но эти события должны были тем сильнее поколебать положение Дионисия, чем больше надежд народ возлагал на его диктатуру. Во время отступления из Камарины в армии вспыхнул мятеж; сиракузские всадники, принадлежавшие к знатнейшим фамилиям го­рода, поскакали в Сиракузы, где без сопротивления овладели арсеналом; дом правителя был разграблен, а его молодая жена подверглась таким жестоким насилиям, что последствием их была ее смерть. Затем всадники разошлись по своим домам, считая дело конченным. Но Дионисий бросился вслед за ними во главе своих верных наемников; в полночь он явился перед городом, выломал ворота и занял рынок; всадники обороня­лись беспорядочно и в одиночку, и часть их была убита, часть изгнана из города. Теперь власть тирана была более упрочена, чем когда-либо.

Карфагеняне также не решались напасть на Сиракузы. Еще во время осады Акраганта в их войске появилась чум­ная эпидемия, жертвою которой пал сам главнокомандую­щий Ганнибал; теперь чума возобновилась с удвоенной си­лой. При этих условиях Гимилькон, принявший после смер­ти Ганнибала начальство над войском, не мог и думать об осаде такой сильной крепости, как Сиракузы, — тем более что приближалась зима. Поэтому он начал переговоры, и Дионисий пошел навстречу его предложениям. Был заклю­чен договор на условиях сохранения каждой стороной ее территориальных приобретений. Завоеванные греческие го­рода должны были остаться во владении Карфагена, а из­гнанные граждане — вернуться на свои места и платить дань в качестве подданных; элимийцы и сиканы также должны были признать над собою власть Карфагена. Дионисий был признан сиракузским тираном; сикелам обеспечена была не­зависимость, точно так же и греческим городам в восточной части острова, — Мессене, Наксосу, Катане; Леонтины. со­единенные с 423 г. с Сиракузами, снова были восстановлены в правах самостоятельной общины. Камарина, Гела и Акрагант были, насколько розможно, вновь отстроены; в области разрушенной Гимеры карфагеняне еще два года назад осно­вали военную колонию Фермы, в которую теперь были при­няты все уцелевшие гимерийцы.

В то время как великая западная демократия преврати­лась, таким образом, в военную монархию, великая восточ­ная демократия также быстро приближалась к падению. Од­но время казалось, что и здесь восторжествует монархиче­ский строй. Если Афины справились с последствиями сици­лийской катастрофы и с отложением своих союзников, если они вернули себе господство на Эгейском море, то этими успехами они в значительной степени были обязаны воен­ным талантам Алкивиада. Он с 411 г. стоял во главе флота, избранный на этот пост не афинским народом, а экипажами самого флота, и поэтому свободный от всякой ответственно­сти перед отечественными властями; фактически он в тече­ние всего этого периода был диктатором большей части Афинского государства. Теперь, когда покорение Геллес­понта было закончено, — ему был открыт, казалось, и путь к господству над самими Афинами. Весною 407 г. он заставил народ избрать себя в стратеги и, получив известие о своем избрании, совершил при ликовании толпы свой въезд в род­ной город, который он покинул восемь лет назад во главе снаряженного в Сицилию флота (конец фаргелиона, май 407 г.). С его прибытием всякая оппозиция умолкла; с него торжественно было снято религиозное проклятие, тяготев­шее над ним со времени процесса об оскорблении мистерии, и постановлением Народного собрания ему даны были неог­раниченные полномочия для ведения войны.

Казалось, цель была достигнута; оставалось сделать еще последний шаг, и друзья, как и враги, ожидали, что этот шаг будет сделан. Избрание в стратеги и возвращение в Афины имели смысл лишь в том случае, если Алкивиад решил нис­провергнуть существующий порядок, чтобы занять в Афи­нах такое же положение, какое он занимал до сих пор во флоте. Иначе возвращение в Афины было серьезной полити­ческой ошибкой, так как этим шагом Алкивиад только ли­шал себя принадлежавших ему до тех пор полномочий, не получая взамен их никакого существенного вознаграждения. В самом деле, та же самая народная воля, которая сегодня возвысила его до величайших почестей, могла завтра сверг­нуть его, пока он опирался только на изменчивое большин­ство Народного собрания. И весьма вероятно, что он добил­ся бы власти, если бы у него хватило смелости протянуть руку за ней. Действительно, в Афинах все были убеждены в том, что успешное окончание войны возможно только под управлением Алкивиада, а достаточные классы, и особенно все те, кто был замешан в олигархическом движении, при­ветствовали бы тиранию как избавительницу от господства черни, которое все более утверждалось в Афинах при управ­лении Клеофона.

Но как некогда в Сицилии, так и теперь в решительную минуту у Алкивиада не хватило духа выйти из границ за­конности и, очертя голову, идти напролом. Он упустил бла­гоприятный случай, — на свое несчастье и на гибель Афин. Прожив без дела в Афинах целое лето, он, наконец, осенью вышел в море для покорения Ионии во главе ста триер, ты­сячи пятисот гоплитов и ста пятидесяти всадников, прово­жаемый нетерпеливыми ожиданиями своих сограждан. Бо­лее ему уже не суждено было увидеть родину.

Между тем на театре военных действий дела приняли очень неблагоприятный оборот для Афин. Со дня сражения при Кизике пелопоннесцы неутомимо работали над создани­ем нового флота; и хотя отозвание сицилийских контингентов очень затруднило эти старания, однако в конце концов цель была достигнута. Летом 407 г. у Эфеса стоял флот в 90 кораблей, который, хотя ни по численности, ни по досто­инствам не мог сравниться с афинским, но все же был доста­точен для того, чтобы тревожить последний и до известной степени тормозить его действия.

А главное, спартанцы наконец нашли подходящего че­ловека для командования флотом. Новый наварх Лисандр, сын Аристокрита, принявший начальство летом этого года, происходил из небогатого дома, который, впрочем, подобно царям, вел свое происхождение от Геракла. Храбрый солдат и один из лучших полководцев того времени, он, однако, своими успехами был обязан главным образом своим ди­пломатическим способностям и умению .подчинять людей своим целям. В продолжение всей своей жизни он не имел других честолюбивых желаний, кроме желания быть полез­ным своему отечеству. Он стоял неизмеримо выше всяких низменных страстей; через его руки прошли миллионы, и он не присвоил себе из них ни одной драхмы. Человек, повеле­вавший почти с неограниченными полномочиями над поло­виной Эллады, умер в бедности.

В то же время отношения к Персии приняли более дру­жественный характер, чем когда-либо. Весною 407 г. в управлении Малой Азией произошла важная перемена; Тис­саферн был отрешен от должности сардского сатрапа и власть его ограничена Карией к югу от Меандра, а сатрапом Сард назначен был Кир, второй сын царя Дария, только что вышедший из отроческого возраста юноша с возвышенными стремлениями, мечтою которого было носить со временем корону Ахеменидов вместо своего старшего брата Артаксер­кса. Отец поручил ему оказывать пелопоннесцам деятель­ную поддержку, и он скоро понял, что и ради собственных целей ему чрезвычайно важно приобрести надежный оплот в лице Спарты. Дипломатическая уступчивость Лисандра в значительной степени облегчила это сближение; и вот посы­пались персидские субсидии для пелопоннесского флота в таком изобилии, как никогда раньше.

При таких обстоятельствах надежды, которые связыва­лись в Афинах с отплытием многочисленного флота под ко­мандою Алкивиада, остались неосуществленными. Для крупных экспедиций зима вообще была неблагоприятной порой; скоро Алкивиаду пришлось бороться с финансовыми затруднениями, причем не обошлось без тяжелого притесне­ния союзников. Наконец, однажды, когда Алкивиад отпра­вился в какую-то экспедицию, Лисандру удалось нанести поражение афинскому флоту, стоявшему у Нотия для охра­нения Эфеса, причем в его руки попало 15 триер; это была первая неудача на море, которую Афины потерпели за по­следние пять лет (весною 406 г.).

Это было сравнительно ничтожное поражение, нисколь­ко не изменившее положения военных дел; но в Афинах оно произвело тем более сильное впечатление, что там с уверен­ностью ждали великих побед под предводительством Алки­виада. Этим настроением не замедлили воспользоваться многочисленные враги последнего; и они действительно дос­тигли того, что на происшедших непосредственно после по­ражения выборах стратегов Алкивиад не был вновь избран. Гордость не позволяла ему вернуться в Афины, а так как и во флоте его влияние было поколеблено, то он тотчас сло­жил с себя начальство; он слишком высоко поднялся, чтобы подобно обыкновенному полководцу явиться для представ­ления отчета в правильности своих действий. Поэтому он отправился в добровольное изгнание в свои укрепленные замки на Геллеспонте, которые он приобрел в период своего могущества как убежище на случай крайней нужды. Началь­ство над флотом принял Конон из Анафлиста, один из това­рищей Алкивиада по стратегии, утвержденный в должности при выборах на следующий год.

В пелопоннесском флоте также произошла смена воена­чальников; место Лисандра в начале нового служебного года занял Калликратид (середина лета 406 г.). В то же время флот был увеличен до ста сорока триер, и явилась наконец возможность перейти к энергичному наступлению. Пело­поннесцы взяли приступом афинскую крепость близ Дельфиния на Хиосе, затем овладели Метимной на Лесбосе. Ко­нон был слишком слаб, чтобы воспрепятствовать этим успе­хам, потому что его моряки, которым он, вследствие нужды в деньгах, платил жалованье неаккуратно, дезертировали массами, и его флот уменьшился благодаря этому до семи­десяти триер. Наконец Калликратид принудил его к сраже­нию перед Митиленской гаванью; 30 аттических триер было взято, остальные заперты в Митилене. Большого флота, ко­торый так долго господствовал на Эгейском море, более не существовало; с минуты на минуту можно было ожидать падения осажденного города, а от этого, по-видимому, зави­сел исход войны.

Так изменилось положение дел, с тех пор как Алкивиад, менее чем год назад, отплыл для покорения Ионии. Но в Афинах понимали, что необходимо употребить все средства, чтобы предотвратить грозящий удар. Все суда, какие на­шлись в арсенале, были приведены в исправность, и созваны все годные к военной службе жители Аттики; метекам были обещаны права гражданства, рабам — свобода. Для покры­тия расходов расплавили почти все золотые и серебряные жертвенные дары, какие еще оставались в храмах на Акро­поле. Таким образом, снарядили 110 триер; Самос выставил 10 кораблей, из всех частей Эгейского моря созваны были рассеянные там эскадры. По истечении месяца оказалось возможным отправить 150 триер для освобождения Митилены. Узнав об этом, Калликратид разделил свой флот, кото­рый между тем возрос до ста семидесяти триер; 50 кораблей он оставил у Митилены, а сам со ста двадцатью кораблями двинулся навстречу неприятелю. При Аргинусских островах, у южного входа в Лесбосский пролив, произошло морское сражение, величайшее из всех, бывших ранее в течение этой войны, и афиняне еще раз одержали победу. Калликратид пал, 70 его кораблей были потоплены или взяты в плен, ос­тальные спаслись в Хиос и Фокею. Если бы афинские пол­ководцы энергично воспользовались своей победой, они могли бы уничтожить и ту эскадру, которая блокировала Митилену. Но вместо того, чтобы действовать, они держали военный совет; между тем поднялся сильный северный ве­тер, который не только сделал невозможным переход в Ми­тилену, но помешал афинянам даже спасти экипажи своих собственных разбитых бурею кораблей. Благодаря этому пелопоннесцам удалось посадить на корабли свои сухопут­ные войска, погрузить припасы и перевести свою эскадру в Хиос (осень 406 г.).

Но успехи, достигнутые афинянами, все-таки были очень значительны; Конон был спасен, перевес Афин на мо­ре восстановлен. Правда, победа была куплена дорогою це­ной; погибло 25 триер почти со всем экипажем, и эти потери были тем более чувствительны, что экипаж на этот раз со­стоял не из наемных моряков, как бывало прежде, а боль­шею частью из афинских граждан. Скоро распространился слух, что моряки, удержавшиеся на обломках потерпевших крушение кораблей, могли бы быть спасены, если бы страте­ги не бросили их на произвол судьбы. Вследствие этого вое­начальники были отрешены от должности и вызваны в Афи­ны для объяснений. Они попытались свалить ответствен­ность на триерархов, которым они поручили спасение по­терпевших кораблекрушение, — между прочим, на Фрасибула и Ферамена; но этим они только ухудшили свое поло­жение, потому что теперь Ферамен и его товарищи ради соб­ственного спасения принуждены были выступить с обвине­нием против стратегов. Они без труда сумели доказать, что приказ о спасении потерпевших кораблекрушение был по­лучен ими лишь тогда, когда разыгравшаяся буря сделала невозможной какую бы то ни было попытку к спасению, и, таким образом, в свою очередь свалили ответственность с себя на стратегов. Озлобление народа против последних росло с каждым часом; решено было не передавать их дела суду, а рассмотреть его в самом Народном собрании. После двух бурных заседаний произнесен был приговор, против обыкновения — не о каждом обвиняемом в отдельности, а обо всех вместе; они были приговорены к смерти и конфи­скации имущества. Из восьми стратегов, командовавших флотом при Аргинусских островах, двое, Протомах и Аристоген, сознавая грозящую им опасность, не решились даже явиться на суд народный; остальные шесть были казнены. Это были: Перикл, сын великого Перикла и Аспасии, Фра­силл, один из вождей демократического восстания на Само­се, затем Диомедонт, Лисий, Эрасинид и Аристократ, — все убежденные демократы и заслуженные офицеры, которые после блестящей победы, только что спасшей владычество Афин, могли, конечно, рассчитывать на более мягкий приго­вор, даже если они действительно не сделали всего возмож­ного для спасения своих погибавших солдат. Так взглянул на дело Сократ, заседавший в рядах пританов во время роково­го голосования; к тому же убеждению скоро пришло и об­щественное мнение Афин. Осуждение полководцев возбуж­денной чернью психологически можно понять, а, следова­тельно, и простить; но оно остается позором для Афин или, вернее, для того государственного строя, при котором были возможны такие явления.

Политические мотивы, по-видимому, не играли никакой роли при осуждении полководцев. Но партия Алкивиада, конечно, не преминула воспользоваться гибелью стратегов, которые предыдущей весною лишили Алкивиада и его дру­зей их руководящего положения. В Афинах оживленно об­суждали вопрос о возвращении Алкивиада, и если эта агита­ция вследствие страха толпы перед тиранией оказалась без­успешной, то по крайней мере друг Алкивиада Адеймант попал в число новых стратегов, которые были избраны для замещения казненных полководцев. Избран был также Фе­рамен, но его избрание при поверке в гелиее признано не­действительным. Руководящее влияние в Афинах по-преж­нему принадлежало Клеофонту. Во главе флота стали Конон, Адеймант и Филокл; весною им в помощь избрали еще но­вых трех стратегов, Менандра и Тидея, которые уже раньше командовали в Сицилии, и Кефисодота, который теперь вы­ступает на сцену впервые. Полководцы должны были еже­дневно чередоваться во власти, благодаря чему, разумеется, исчезало всякое единство в командовании.

В Спарте аргинусская катастрофа должна была произве­сти еще более глубокое впечатление, чем некогда поражение при Кизике. Тогда пелопоннесцы потеряли только пустые корабли; теперь урон составлял 70 с лишком триер со всем экипажем — около 14 тыс. человек: еще ни одно сражение в течение этой войны не стоило даже приблизительно такого количества жертв. И особенно тяжело пострадала сама Спарта, потому что из выставленных ею десяти судов только одному удалось спастись. Между тем силы Афин казались неистощимыми, и конец войны — более далеким, чем когда-либо. Поэтому решено было снова предложить мир, — разу­меется, опять под единственно возможным условием сохра­нения status quo. Но теперь, после новой блестящей победы, Клеофонт был менее, чем когда-либо, склонен согласиться на мир, который восстановлял владения Афин не в полном объеме; по его настоянию предложения спартанцев были отвергнуты.

Кир и ионийские союзники пелопоннесцев потребовали теперь, чтобы во главе флота снова был поставлен Лисандр, единственный человек, который до сих пор оказался способ­ным руководить морской войною; и Спарта не могла отка­зать в исполнении этого требования. Правда, существовал закон, в силу которого никто не имел права быть навархом более чем один раз в жизни; но этот закон обошли, дав Лисандру только полномочия, но не титул наварха. Щедрые субсидии, которые Лисандр получал от Кира, дали ему воз­можность возместить потери, понесенные флотом при Аргинусских островах; однако приготовления потребовали нема­ло времени, и только поздним летом 405 г. пелопоннесский флот был снова в состоянии перейти к наступательным дей­ствиям. Он направился к Геллеспонту и здесь приступом взял Лампсак. Афиняне тотчас последовали за Лисандром и остановились напротив Лампсака, у берега фракийского Херсонеса, на открытом рейде Эгоспотам; полагаясь на свою большую опытность в морском деле, они не сочли нужным опереться на какой-нибудь укрепленный пункт. По силе оба противника были приблизительно равны; у афинян было 180, у пелопоннесцев около двухсот триер; тем не менее Ли­сандр не решился принять битву, которую предлагал ему неприятель, и остался со своими кораблями под стенами Лампсака. Лишь на пятый день он неожиданно перешел в наступление, как раз в то время, когда афиняне, обманутые его медлительностью, рассеялись по берегу. Пелопоннес­ский флот быстро прошел узкий пролив; афиняне не успели посадить войско на корабли или даже выстроиться в боевом порядке. Таким образом, афинский флот почти без сопро­тивления сделался добычей неприятеля; спаслось только 20 кораблей со стратегом Кононом. Большая часть экипажа остальных судов нашла убежище в Сеете и других городах Херсонеса; и все-таки победитель взял в плен несколько ты­сяч человек. Оказавшихся между ними афинян, числом 3000 человек, Лисандр казнил в Лампсаке в отместку за жес­токости, совершенные афинянами над пелопоннесскими пленными. Пощажен был один Адеймант, — как думали, за то, что он выдал флот Лисандру.

Никогда еще не была одержана такая блестящая победа при столь ничтожных жертвах; не потеряв ни одного кораб­ля, почти ни одного человека, Лисандр уничтожил великий афинский флот. Участь войны была решена; Афины теперь уже не имели средств, чтобы соорудить новый флот. Даже из тех немногих кораблей, которые спаслись от поражения, Афины нескольких лишились, потому что Конон, не реша­ясь показаться на глаза своим согражданам, бежал с 8 триерами к дружественному Афинам царю Саламина на Кипре, Эвагору. Теперь афинское владычество рушилось всюду; укрепленные пункты союза сдавались без сопротив­ления, тем более что Лисандр предоставлял гарнизонам сво­бодное отступление. Так пали сначала Сеет, затем Византия и Митилена; десяти кораблей было достаточно, чтобы под­чинить Спарте всю афинскую Фракию. Из всех союзных го­родов остался верен Афинам один только Самос.

Одна из спасшихся триер привезла в Пирей известие об уничтожении флота. Было уже темно, когда корабль вошел в гавань; но печальная весть в тот же вечер с быстротою мол­нии облетела весь город, и, по словам современника, в эту ночь никто не сомкнул глаз. Теперь вспомнили о всех наси­лиях, совершенных Афинами в период их могущества над другими греческими городами; вспомнили о гражданах Ме­лоса, Скионы, Тороны, которые были перерезаны, жены и дети которых были проданы в рабство, о жителях Эгины и Гистиеи, которых Афины лишили всего имущества и обрек­ли на изгнание. Что, если победители отплатят им теперь тем же? Однако решено было, что бы ни случилось, пасть по крайней мере с честью. Итак, город был приведен в оборо­нительное положение, всем тем, которые потеряли полити­ческие права за участие в олигархическом движении 411 г. или как несостоятельные государственные должники, были возвращены все их права, верным самосцам дарованы права афинского гражданства. Только на возвращение изгнанников даже теперь не могли решиться.

Вскоре Лисандр со 150 кораблями появился в Сароническом заливе; он овладел Эгиной и затем стал на якорь в виду Пирея. В то же время царь Павсаний, четыре года назад (409/408 г.) унаследовавший после своего отца Плистоанакта трон Агиадов, повел соединенную пелопоннесскую армию в Аттику, где соединился с войском, которое под начальством Агиса охраняло Декелею. Оба царя подошли к Афинам и стали лагерем у Академии, непосредственно под городскими стенами. Однако они скоро убедились в том, что силою взять Афины невозможно; поэтому пелопоннесская армия с на­ступлением зимы вернулась на родину, и остался только флот, чтобы отрезать Афинам подвоз с моря. Через несколь­ко месяцев, приблизительно в январе, стали истощаться за­пасы в густонаселенном городе, и осажденные решили, на­конец, вступить в переговоры. Афины изъявили готовность отказаться от подвластных им областей, за исключением Самоса и клерухий, и заключить союз со Спартою. На такие условия победители, конечно, не могли согласиться; они требовали разрушения Длинных стен на протяжении десяти стадий (около 2 км) и уступки всех внешних владений, ис­ключая Лемноса, Имброса и Скироса, где со времени Пер­сидских войн обитали афинские выходцы и уже не было прежних жителей, которых можно было бы водворить об­ратно. При данном положении вещей это были очень уме­ренные требования. Но Клеофонт все еще не хотел прими­риться с обстоятельствами; по его предложению народ ре­шил не слушать никого, кто дерзнет выступить в защиту та­кого мира.

Это было, конечно, явное безумие, потому что Афинам не от кого было ждать помощи и только чудо могло спасти город; дальнейшее сопротивление могло повести только к увеличению требований, предъявляемых победителями. Ма­ло того, можно было опасаться, что, раз переговоры будут прерваны, Спарта откажется возобновить их и потребует безусловного подчинения. Чтобы предотвратить эту опас­ность, Ферамен вызвался отправиться к Лисандру в качестве посла с целью добиться более выгодных условий; он, разу­меется, очень хорошо знал, что ничего не добьется, но важно было затянуть переговоры, пока народ образумится. Поэто­му Ферамен провел в главной квартире Лисандра три меся­ца, а в это время голод в Афинах все более усиливался и уносил много жертв. Между тем друзья Ферамена не сидели сложа руки; партия мира получила перевес в Совете; Клео­фонт был привлечен к суду по обвинению в том, что не ис­полнил своих обязанностей в качестве офицера, и благодаря господствовавшему теперь в Афинах настроению олигархам удалось добиться его осуждения и казни.

Таким образом, главный противник мира был устранен. Ферамен вернулся в Афины и тотчас был отправлен во главе посольства в Спарту с неограниченными полномочиями для заключения мира. Разумеется, теперь уже не могло быть ре­чи о таких условиях, какие были предложены четыре месяца назад. Коринфяне, фиванцы и другие спартанские союзники потребовали даже, чтобы Афины были разрушены, а граж­дане проданы в рабство. Но такое варварство было совсем не в духе Спарты, которая со времени покорения Мессении не уничтожила ни одной эллинской общины. Итак, Афинам был дарован мир; они сохранили свою независимость и удержали за собою всю территорию Аттики со включением Саламина. За то они должны были отказаться от всех своих внешних владений, разрушить укрепления Пирея и Длинные стены, соединявшие гавань с городом, выдать свои военные корабли, за исключением 12-ти, вернуть изгнанных и обя­заться помогать Спарте войском в случае войны.

На следующий день по возвращении Ферамена Народ­ное собрание утвердило эти условия, и Лисандр вступил с пелопоннесским флотом в Пирей. 16 мунихиона (в апреле) 404 г. Лисандр тотчас принялся разрушать Длинные стены при ликовании своих союзников; они думали, что теперь свобода эллинов наконец обеспечена. Им очень скоро при­шлось убедиться, что они только переменили господина.

Оставалось еще подчинить Самос. После короткого пребывания в Афинах Лисандр отправился туда с флотом и приступил к осаде. Население защищалось с мужеством от­чаяния, понимая, что после кровавой революции 412 г. оно не может рассчитывать на пощаду. Разумеется, и здесь вся­кое сопротивление оказалось бесполезным; спустя несколько месяцев город принужден был сдаться. Жителям предостав­лено было право свободного отступления; изгнанные восемь лет назад землевладельцы вернулись на родину и снова вступили во владение своими поместьями.

Между тем в Афинах кипела партийная борьба. Вер­нувшиеся изгнанники требовали свержения демократии и встретили поддержку со стороны влиятельных членов Совета. Ферамен также надеялся теперь еще раз осуществить свой старый идеал умеренной олигархии. Демократы, во главе со стратегами Стромбихидом из Эвонимии и Эвкратом из Кидантид, братом Никия, решили отразить опасность; по-видимому, они задались целью избавиться от вождей олигар­хической партии путем убийства. Но об этом плане было за­благовременно сообщено Совету, который тотчас приказал арестовать главных заговорщиков. Однако олигархи все-таки не считали возможным достигнуть цели без военной помощи. Поэтому они отправили послов к Лисандру в Самос, и он во второй раз прибыл со своим флотом в Пирей. Теперь созвано было Народное собрание, в котором Ферамен предложил от­менить демократическое устройство и вернуться к той кон­ституции, которая существовала „во времена отцов". Это предложение, конечно, встретило сильную оппозицию; но тут выступил Лисандр и объяснил, что Афины нарушили мир, так как Длинные стены еще стоят, хотя срок, назначенный для их разрушения, уже истек, и что он готов простить наруше­ние договора только в том случае, если предложения Фера­мена будут приняты. Эта угроза заставила оппозицию умолкнуть, и назначено было временное правительство из тридцати человек, которому поручено было выработать но­вую конституцию (в середине лета 404 г.). Выбор пал, ко­нечно, на кандидатов, намеченных Фераменом и олигархи­ческим исполнительным комитетом. Укрепления Пирея и Длинные стены были срыты и военные корабли выданы Ли­сандру, последний отпустил на родину эскадры союзников, а сам с отнятыми у Афин кораблями и трофеями отправился в Гифейон, морскую гавань Спарты. Многолетняя война была окончена.

Водворение олигархии в Афинах было последним зве­ном в ряду политических переворотов, которые повлекли за собою падение демократии почти на всем протяжении преж­него Аттического государства. Повсюду переход общин на пелопоннесскую сторону совершался под влиянием доста­точных классов, с этой минуты власть, естественно, все бо­лее и более переходила в их руки. Так случилось в Хиосе во время осады его афинянами. Афинские олигархи во время революции 411г. тоже с успехом старались доставить власть в союзных городах по возможности своим политическим друзьям; в некоторых городах эти правительства с помощью пелопоннесцев удержались и после падения Четырехсот в Афинах. Но где нельзя было устранить демократию законным путем, там олигархи не останавливались и перед насильст­венным ниспровержением существующего порядка, уверен­ные в том, что найдут надежную опору в пелопоннесских гарнизонах. Таким образом, в 408 г. хиосские изгнанники с помощью лакедемонского адмирала Кратесиппида вернулись в Хиос и в свою очередь изгнали демократов. Но лишь Ли­сандр последовательно провел реформу конституций в оли­гархическом духе. Еще в 407/406 г., будучи в первый раз навархом, он тесно сблизился с олигархическими клубами в ма­лоазиатских городах; а как только он весною 405 г. вторично стал во главе пелопоннесского флота, он приступил к делу. В Милете он вызвал восстание олигархов, во время которого многие видные демократы были умерщвлены или изгнаны. После победы при Эгоспотамах повсеместно в завоеванных городах были назначены правительственные коллегии из 10 человек — т.н. декархии, — и та же реформа проведена по возможности в старых союзных государствах. Члены этих коллегий избирались из числа надежнейших приверженцев олигархической партии, причем не обращали внимания ни на знатность происхождения, ни на богатство; само собою разу­меется, что они повсюду принадлежали к достаточному и об­разованному классу.

Таким образом, почти на всем протяжении эллинского мира господство неимущей массы было устранено. Демокра­тия держалась еще только в немногих пунктах, — в Аргосе, Мантинее и Элиде, в Кирене, на Керкире и в Нижней Ита­лии. В Сиракузах господствовала военная диктатура, на гре­ческом востоке власть почти везде находилась в руках со­стоятельных людей, „благородных и хороших", как они сами называли себя. Теперь им предстояло доказать свои права на это название.