"Жена Майкла" - читать интересную книгу автора (Миллхайзер Марлиз)

7

— Надеюсь, Лорел, теперь, раз уж ты тут, ты снимешь с плеч Клэр хоть какие-то обязанности по уходу за ребенком. Я два года натаскивал ее, и мне ее очень недостает в работе. Эван, как сама знаешь, в лаборатории временно.

Они находились в уличной лаборатории Пола. Лорел перегнулась через цепное ограждение, наблюдая за Полом: тот копался у низкого, усыпанного яркими желтыми цветами куста. Рядом на земле лежал блокнот для записей.

— А в общем-то, я надеялся, что когда Майкл вернется из Вьетнама, то покончит с военной белибердой, устроит для Джимми дом. Но, полагаю, мужчин вроде Майкла грызет потребность бросать бомбы, уничтожать последки красоты в мире. — И Пол перевел безнадежный взгляд на сад — словно было уже поздно спасать то, что он любит.

Лорел недоумевала, с чего вдруг такой монолог. Всю неделю Пол игнорировал ее, а сегодня утром неожиданно пригласил в свое святилище. Сама она говорила мало, давая возможность высказаться ему, ожидая, пока он откроет мотивы приглашения.

Неделя протекала сумбурно — с бессонными ночами, головными болями; днем жарко полыхало солнце, а рядом люди, которых она не понимала и не могла выносить долго. Она решила остаться, постараться подладиться к миру Лорел, но вот уже прошла неделя, она по-прежнему не имеет представления, как к нему подступиться.

«Энцелия Фариноза», — Пол провел по желтому бутону указательным пальцем, точно лаская щечку ребенка. — Или цветущий бритлбуш — растение выносливое. Но тут уж винить, думаю, надо моего отца.

— За его выносливость?

— Да нет! За одержимость Майкла жизнью настоящего мужчины. Когда-то наш бассейн был зеркальным прудом, но вскоре после рождения Майкла отец расширил его, углубил. А позже оборудовал еще и спортзал внизу.

У ее плеча прожужжала пчела и занялась желтыми бутонами.

— Едва Майкл подрос и смог носить ружье, отец стал брать его на охоту. Убивать Майкл выучился с раннего детства. Наверное, ему полагалось восполнять недостатки слабака брата. — Пол с покорной улыбкой взглянул на нее через толстые линзы и пожал плечами.

Ей было неловко за этого чудаковатого ущемленного человека. Он, что, пытается подружиться с ней? Приглашает и ее покаяться за грехи Лорел?

— А этот как называется? — указала Лорел на гигантский кактус, напугавший ее в ночь провалившегося побега. При дневном свете растение не казалось таким уж грозным.

— Произносится «са-ва-ро», но пишется — «сагуаро». Величественный старикан пустыни. Иногда они вымахивают до пятидесяти футов, а то и выше, и живут до двухсот лет. Этому больше шестидесяти. — Пол взобрался на верхнюю ступеньку лесенки, стоявшей рядом с кактусом, продемонстрировать, что тот все равно выше него.

Лорел ткнула нерешительным пальцем между вертикальными колючими шипами и удивленно обнаружила, что зеленая поверхность восковая и прохладная на ощупь.

— Сагуаро этот рос тут еще до того, как построили особняк, до того, как родилась ты и я, и будет жить после того, как умру я, а может, и ты. Что только справедливо. Видишь ли, Лорел, в глазах природы ты ничем не замечательнее кактуса или вон того куста. Никакого особого значения тебе не придается. Никчемное создание. В сущности, человек — величайшая ошибка природы.

Легкая дымка сгустилась в подушки облаков, завихрилась над вершинами гор. Небо, казавшееся пустым, линяло-бледным, плоским из-за ослепительного солнца, точно бы углубилось, приобрело объемность, цвет; облака сталкивались, сливались в большие тучи, а из-за зубчатых горных пиков наплывали новые и новые.

Лорел начало размаривать на солнышке. Тут так спокойно, одиноко. Пол, нежно нянчившийся с растениями, так уничижительно говоривший о человеке, тоже казался одиноким. Наверное, тяжело ему пришлось, когда отец привезв дом молоденькую новобрачную.

— Пол, расскажи мне про мать Майкла. Ты ненавидел ее?

— Марию? — Тот поднял глаза от куста, словно бы удивленный. — Хм, поначалу, пожалуй. Она была совсем другой, чем моя мать. Мать у меня суровая, практичная, некрасивая. Внушала мне, что все мексиканцы неряхи и лентяи. С отцом она никогда не ладила, сколько себя помню.

Пол взялся за блокнот, глядя на пустыню вдали.

— А Мария была полная ей противоположность — добрая, ласковая, безалаберная. Отец женился на ней всего через год после смерти моей матери. Нам с Марией обоим было по девятнадцать, и она была мексиканкой. Ситуация сложилась очень неловкая, но скоро мы подружились. Мария частенько приходила сюда, разговаривала со мной. Кстати, сейчас ты мне ее напоминаешь когда стоишь вот так, и ветер треплет твои волосы.

— Я похожа на Марию?

— Да нет. Просто у нее были тоже длинные темные волосы и темные, как у тебя, глаза. И выражение такое же — застенчивое, боязливое, словно она вот-вот сорвется и умчится от первого же неосторожного слова.

— Он любил ее?

— Отец? У него было две страсти — деньги и красивые женщины. Мария была красива, так что, думаю, любил. Но поразительной он обладал способностью губить красоту. Уродовал пустыню, оставляя ее в шрамах после закрытия своих шахт. Не то — я сам видел — накинет лассо на сагуаро и валит его, так, забавы ради. А чего стоит взрослому сагуаро воспроизвести себя, не говоря уж о молодом растении. Бесценное вырождающееся сокровище пустыни. — Пол понизил голос, отвел глаза. — А потом убил и Марию.

— Как — убил? Ведь случилась авария?!

— Когда человек напролом ломит по жизни, в жертвы попадают невинные люди и растения. И всегда — в результате аварий. — Пол опять заложил карандаш за ухо и поспешно скрылся в лабораторию.

— Пол, погоди! — Лорел вошла следом, после солнца внутри казалось темно и прохладно. — Зачем ты меня вообще позвал?

— Зачем… Ах, да? Извини, разговор у меня, как и жизнь, несколько сумбурный. Хотел сообщить кое-что. — Он присел на высокий табурет. — Первое — просьба. Забирай Джимми и переезжайте с Майклом в Феникс.

— В Феникс?! Но Майкл меня к себе не возьмет. А вдобавок, я боюсь.

— За себя, Лорел? Подумаешь, важность! Я ведь уже объяснял — ты существо незначительное. Не забывай про это, и жить тебе станет гораздо легче.

Показался Эван с кактусами в каждой руке. Она избегала его взгляда, выжидая, пока он отойдет подальше.

— Но для себя — я важна! — Упорная убежденность Пола в ее ничтожности как представительницы рода человеческого раздражала. А перспектива жить с мужем, которого она совсем не знала… вообще немыслима!

— Тут тебе брак никогда не склеить. А на развод Майкл не пойдет. Ни за что! Так какой же выбор?

Не отвечая, Лорел взяла со стола книгу. Должно же быть и другое решение проблемы. Пол ошибается. На фронтисписе стояло:

— А еще что?

— Властям в Денвере сообщено о твоем внезапном возвращении. Слушание дела у судьи назначено на шестнадцатое июня.

Ударившись о край стола, свалилась на пол книга.

— Пол, меня посадят в тюрьму?

— Сомневаюсь. Ты же — мать. Факт этот почему-то весьма влияет на суд. — Он склонился над микроскопом и даже не поднял головы, когда Лорел уходила.

К полудню пухлые облака затянули небо над долиной, все темнея и темнея. Лорел не верилось, что в пустыне хоть когда-то идет дождь, но в воздухе явно пахло дождем.

Она поднялась в комнату Джимми и села в качалку, в ту, из старой детской, глядя, как мальчик играет у ее ног. Мария, наверное, вот так же качалась в этой качалке, наблюдая за Майклом. Стоило больших трудов уговорить Консуэлу отпереть детскую и перенести качалку сюда. Какой смысл хранить ее под замком в комнате пыльных воспоминаний, если в доме появился ребенок? Устав возиться с машинками, Джимми, звонко засмеявшись, забрался к ней на колени и привалился к груди, засунув пальчик в рот. Между ними крепла связь не столько матери и ребенка, сколько двух одиноких, ищущих утешения существ.

Слишком у него бледная, молочного оттенка кожа для ребенка, живущего на солнце. Хотя, правда, играть во дворе ему разрешают редко. Особняк и для него тоже — тюрьма. Пол предложил вариант спасения — единственно возможный. «Забирай Джимми и переезжай с Майклом в Феникс».

В комнате потемнело, снаружи собиралась гроза, Лорел раскачивалась все сильнее, все теснее прижимая теплое тельце. Другого выбора, по мнению Пола, нет.

Она напевала «Спи, малыш» — единственную колыбельную, которую помнила; пела, стараясь заглушить завывания крепчающего ветра.

Вскоре Джимми заснул, головка его покачивалась взад-вперед в такт качалке. Но Лорел снова и снова пела колыбельную под скрипучий аккомпанемент качалки. Внутри у нее тоже нарастал шторм, с того момента, как она вступила в мир Лорел, и она опасалась, что стоит ей замолчать — и разразится буря.

Смеркалось, ветер порывами налетал на дом, между атаками — мертвые паузы, глухо ухал на крыше колокол. Лорел вскочила, когда молния разорвала небо, осветив комнату; запела громче, стараясь не слышать раскатов грома, грохотавших точно над самой крышей.

Дверь на балкон распахнулась, и в комнате показался Майкл. Колыбельная застряла у нее в горле. Была пятница, а она ждала его не раньше субботы.

Его ласковая улыбка сыну погасла, губы затвердели. Будто темный натюрморт: она замерла в качалке его матери, его сын спит у нее на коленях, а он стоит в военной форме с кепи в руках, волосы взлохмачены. От раздавшегося треска молнии у нее перехватило дыхание, на секунду комнату озарило синим холодным светом, отразившимся в глазах Майкла.

Лорел наблюдала оттенки его подвижного лица: раскрылись от удивления глаза, прищурились… напомнила ли она ему Марию в этой качалке? В груди у нее сжалось, волнение мешалось со страхом. Жизнь с этим человеком может оказаться пугающей, непредсказуемой, опасной, но никогда — тусклой.

Часто забарабанили по рифленой крыше капли дождя, а через минуту буря оборвалась. Собирался дождь целый день, а кончился ничем.

Развеялись тучи, развеялась и напряженность в комнате. Джимми заворочался, снова сунув пальчик в рот. Лорел перевела взгляд на мальчика; ток, пробежавший между ней и Майклом, когда глаза того неотрывно смотрели в ее, исчез.

— Подумала, Джимми нужна качалка. Все равно никто ею не пользуется.

Майкл бросил кепи на комод рядом с портативным телевизором и, повернувшись к ней спиной, уставился на потолок, сгорбив плечи.

— Что мне с тобой делать? — Безнадежность в его голосе открыла ей, что не только ее положение безвыходно. Она чуть ли не сама переживала мучения этого сильного человека: вернулась жена, которую он не мог выносить, но и развестись с ней нельзя.

В мае стало совсем жарко, и ланч перенесли в прохладу столовой. Сагуаро выбросил кремовые цветочки с толстыми восковыми лепестками. С крохотным бледным венчиком на верхушке этот великан смотрелся немножко смехотворно. Миниатюрные же кактусики, сидевшие неприметно, полыхали роскошнейшими цветами, в сравнении с которыми сами казались карликами.

За эту неделю у Лорел сложился определенный порядок: обедала она с семьей, а остальное время проводила с Джимми. По выходным, когда приезжал Майкл, они с Клэр уводили Джимми на прогулки, продолжались и уроки плавания. Плавать Джимми не выучился, зато выучился храбро, не плача, переносить пытку. По выходным Лорел чувствовала себя особенно одиноко.

Когда Джимми первый раз назвал ее «мамой», она сообразила, что сама же и научила его. Случайные оговорки вроде «Мама достанет тебе это» или «Сядь к маме на колени». Словечко соскальзывало редко, но малыши подхватывают легко. Их дружба превратилась в болезненные даже какие-то узы, его большие темные глазенки смотрели уже не так потерянно, единственный взгляд, в котором она не читала укора. Для него она не была бременем, неловким напоминанием о семейном несчастье. Ему требовались ее любовь, ее объятия, как прибежище от ругани Клэр, опора против холодности его тетки и дяди, утешение, когда он царапал коленку или Майкл уезжал на базу. Его потребность в ней питала ее самоуважение.

Лорел поняла, что никогда не сможет бросить Джимми, а права на него имеет только пока она — Лорел.

Уже несколько выходных Майкл не приезжал, и Джимми был целиком ее. Все ближе надвигалась поездка в Денвер. Лорел спала все меньше. Когда наконец приехал Майкл, она вообще не могла спать, расхаживая ночи напролет по крытым переходам, а днем чувствуя себя измотанной и вялой. Она допоздна дожидалась у себя, пока не затихнет дом, а потом пускалась в ночной тиши на прогулки.

В одну необычно теплую ночь она не стала надевать халат, накинув только пеньюар поверх ночной рубашки. Спустившись во двор, Лорел дошла почти до середины и только тогда заметила Майкла, стоявшего в полумраке перехода на дальней стороне. Поворачивать назад было уже поздно. Ладно, все равно надо поговорить с ним, можно и сейчас. Но она пожалела, что на ней нет халата.

В руке Майкл держал бокал, халат его был расстегнут. Он притворился, будто изучает плиты двора. Она многое узнала о нем, о его детстве, но все-таки представляла его только таким — взрослым и ожесточенным. Каким бы он стал, не встреться ему Лорел? Если б женился на надежной и серьезной девушке вроде Клэр? Когда она подошла к нему, он глаз не поднял.

— Вижу, ты тоже не можешь спать?

— Но попыток не бросаю, — Майкл одним глотком осушил бокал.

— Майкл, нам надо когда-то поговорить. — Рядом с ним она чувствовала себя совсем маленькой.

— Что ж… Дженет вот сказала, что ты взяла за привычку удирать по ночам, — опасно мягко заметил он. — Давай и об этом поговорим тоже.

— Уезжала я всего однажды. Поехала за Консуэлой. Ты знал, что она возит Джимми к Алтарю Желаний? Они загадывали… чтобы вернулась его мама.

— Бедняга Консуэла! У нее еще сохранились иллюзии насчет матерей. А с чего вообще ты вернулась? — холодные глаза, запавшие в темных глазницах.

— Об этом я и хотела поговорить.

Докончив вторым глотком выпивку, Майкл наконец взглянул на нее.

— Так говори! — почти шепотом приказал он.

От страха и смятения у нее перехватило дыхание, как и всегда, когда он смотрел на нее в упор. Сорваться бы и умчаться куда подальше.

— Я не знаю.

— Очень подробно сегодня отвечаешь, — от него сильно пахло виски.

— Майкл, да пойми же! Я не могу вспомнить! Я ничего не помню. Ни тебя, ни Джимми! Даже имени своего не помнила, пока в тот вечер ты не приехал в мотель. Твое было записано у меня на клочке бумаги. У меня только и было — одежда на мне. Я не могу сказать, где была — потому что — я не помню! Пожалуйста, поверь мне!

— Ох, да уже слыхали! У тебя амнезия! Все объясняет, удобная штука. Христос! — бокал разлетелся на звонкие осколки на плитах. Майкл схватил ее за руку. — Где интересно, подцепила идейку? С экрана телевизора? Но, Лорел, я уже не тот чертов болван, за которого ты выходила замуж.

— Майкл! — Голос в мозгу вопил: «бежать, бежать!» Но Майкл сгреб ее и притянул к себе, жарко дыша в лоб, пуговицы халата холодили сквозь ночную сорочку.

— Так давай объясню я. Делишки у твоего нового дружка пошли плоховато, да? Денежек не стало хватать! Ты и решила — капелька роскоши для разнообразия не помешает. Подумала, а недурно бы повидать старика Майкла, да за ради смеха и на малыша взглянуть — какой он там? Или влипла в передрягу и решила смыться? Такому объяснению я могу поверить и принять. Но не рассчитывай, что куплюсь на амнезию!

Отпустив ее, он упал на каменную скамейку, отирая лоб. На минуту вид у него был побежденный. Взрыв ярости так же внезапно оборвался, как налетел. Все в нем непредсказуемо, пугающе.

— Эта… эта роскошь, как ты называешь, вряд ли я вернулась поэтому. Мне тут даже не нравится.

— Тогда почему, черт побери, ты не уберешься? Оставь нас в покое! Как только закончатся дрязги в Денвере, ты свободна. Как ветер! Если тебе деньги нужны, я дам! Только выметайся из моей жизни и жизни Джимми…

Когда он повышал голос, Лорел боялась его меньше. Пугало ее, когда он напряженно затихал.

— Но я не могу!

— Почему? Из-за Джимми, да? — теперь он издевался над ней.

— Да. Ему нужна мать, Майкл. Разве ты не видишь? — она присела рядом с ним.

— А два года назад, как думаешь, не нужна была? Бросила новорожденного, а теперь мамочка, оказывается, ему потребовалась!

— Поступок чудовищный! Не представляю, как я могла… как кто-то смог бы… Не будь ты так уверен, что я — Лорел, я бы поклялась, Джимми бросила другая. Я не помню этого… не чувствую, что способна на такое… Должна быть причина! Я вспомню, я обязательно вспомню. Веская причина…

— К примеру? — он опять затих, красивый профиль посуровел.

— Я… я не могу назвать. Такое, конечно, непростительно. Никакая причина не оправдание…

— Вот именно. Так что уезжай, пока еще бед не натворила!

— Где-то в ночной пустыне засвиристела и смолкла птица. Никакая причина не оправдание… Пробежал рябью по бассейну ветерок, и мягко заплескалась о кафельные стенки вода.

— Не могу. Я должна загладить вину перед мальчиком.

— А что с ним станется, когда он привыкнет к тебе, а на тебя снова нападет жажда странствий? То влетаешь в жизни людей, то вылетаешь, не заботясь, что бросаешь позади! Если в тебе, Лорел, еще осталась душа, ты уедешь! Не подвергнешь его снова такому!

Ей представился малыш в разгромленной детской, ярость у него сменилась слезами. Майклу известно, каково это — терять мать.

— Повторения я не допущу… — Лорел плакала. Неужто она снова забудет все и попросту повернется и уйдет? Может, и правда сходить к врачу?

— Не уедешь, значит? — он встал, точно намереваясь уйти.

— Не могу. Если только меня не засадят в тюрьму… — Лорел смотрела на него сквозь слезы, как в тот первый вечер в мотеле.

— Ладно, оставайся. Но, знай, если навредишь моему сыну — хоть чуточку — я закручу твои волосы вокруг шеи и придушу тебя!

— Не собираюсь я никому вредить. Я хочу загладить зло, — но Майкл уже ушел, и рыдала она в пустоту двора.