Реймонд Карвер  Никто ничего не сказал

Я слышал их голоса, я не мог различить слов, но было понятно, что они ругаются. Потом вдруг стало тихо, и она начала плакать. Я пихнул Джорджа локтем. Я думал, он сказанет что-нибудь, чтоб им стало стыдно, и они прекратят спо­рить. Но Джордж такой кретин — начал толкаться и кричать.

- Прекрати пихать меня, идиот, — завопил он, — я все расскажу!

- Ну ты и придурок, — ответил я, — ты можешь хоть раз голову включить? Они опять ругаются, и мама теперь плачет. Слышишь?

Он оторвал голову от подушки и прислушался.

- Ну и пусть, — пробормотал он, потом повернулся и лицом к стене и опять заснул. Джордж редкий кретин.

Потом я услышал, как отец уходит, чтоб не опоздать на автобус. Отец с силой хлопнул входной дверью. Мать мне и раньше говорила, что он хочет от нас уйти. Я не желал ее слушать.

Через некоторое время она пришла, чтоб поднять нас в школу. У нее был какой-то странный голос. Я ска­зал, что у меня болит живот. Было начало октября, и я еще ни разу не пропускал школу — разве она могла отказать? Она посмотрела на меня, но чувствова­лось, что думает она совсем о другом. Джордж не спал и внимательно нас слушал. Точно не спал — я слышал, как он ворочается в кровати. Он выжидал, чем все это закончится, чтобы сделать свой ход.

- Хорошо, — кивнула она, — ну что ж, оставайся до­ма. Только никакого телевизора, договорились?

Джордж прямо рассвирепел.

- Я тоже болею! — завопил он. — У меня голова бо­лит. Он в меня тыкал и пихал всю ночь. Я совсем не выспался!

- Так, прекрати! — сказала она. — Ты пойдешь се­годня в школу, Джордж! Я не позволю тебе сидеть дома и целый день драться со своим братом, ясно? Теперь вставай и одевайся. Я серьезно. Мне уже хва­тило сегодня одной ссоры.

Джордж дождался, пока она выйдет из комнаты, затем перелез через спинку кровати.

- Ах ты — сволочь! — крикнул он, сорвал с меня одеяло и пулей залетел в ванную.

- Я тебя убью! — прошипел я ему вслед, но так, чтоб мать не услышала.

Я лежал в кровати, пока Джордж не ушел в школу. Когда она начала собираться на работу, я попросил ее постелить мне на диване в гостиной. Сказал, что хочу позаниматься. На кофейном столике лежали книги Эдгара Райса Берроуза — мне подарили их на день рожденья — и учебник по социологии. Но чи­тать мне совсем не хотелось. Я ждал, пока она уйдет, и я смогу посмотреть телек.

Она слила воду в туалете.

И не мог больше ждать. Я включил телек, но без звука, пошел на кухню и достал три сигареты из ее пачки. Я положил их в шкафчик, вернулся в гостиную и принялся читать «Принцессу Марса». Она вошла и комнату и глянула на телевизор, но промолчала. Я лежал с открытой книгой. Она поправила волосы перед зеркалом и пошла на кухню. Я опять уткнулся в книгу, когда она снова вошла в гостиную.

- Я уже опаздываю, до вечера, дорогой.

Про телевизор — ни слова. Вчера вечером она сказала, что уже забыла, когда шла на работу без «выяснения отношений».

- Не готовь ничего. Совсем ни к чему зажигать плиту. В холодильнике есть тунец, если проголодаешься.

Она помолчала и посмотрела на меня.

- Но если у тебя болит живот, может, вообще не стоит есть. В любом случае, не включай плиту. Ты меня слушаешь? И не забудь принять таблетки, милый, надеюсь, к вечеру тебе станет лучше. Может быть, нам всем к вечеру станет лучше.

Она подошла к двери, повернула ручку. По лицу ее было видно, что ей хотелось сказать что-то еще. В черной юбке и белой блузке, и еще широкий чер­ный ремень. Иногда она называла этот наряд экипи­ровкой, иногда униформой. Сколько себя помню, он был всегда. То висел в шкафу, то на веревке в ван­ной, то его вечером стирали — вручную, то гладили — на кухне.

Она работала со среды по воскресенье.

— Пока, мам.

Я не двигался с места, пока она не повернула ключ зажигания и не разогрела машину. Я внимательно слушал, как она отъезжала от дома. Потом встал, включил звук телека и пошел за сигаретами. Я выку­рил одну и подрочил, пока смотрел какую-то переда­чу про врачей и медсестер. Затем переключился на другой канал. Потом вырубил телек. Не хотелось больше смотреть.

Я дочитал главу, где Тарс Таркас влюбляется в зе­леную женщину, а на следующее утро шурин в при­падке ревности отрезает ей голову. Я читал эту книгу уже, наверное, в пятый раз. Потом я пошел в их спальню и начал там копаться. Ничего конкрет­ного я не искал, конечно, если только попадутся резинки, как в прошлый раз, но хорошенько все облазив, так и не нашел. Как-то раз я наткнулся на баночку с вазелином в глубине шкафа. Я знал, что вазелин имеет отношение к этому самому, но не знал какое именно. Я изучал этикетку думал, там указано, что и как нужно делать, как его наносить, ну хоть что-то. Но там ничего не было. «Чистый петролатум» — так гласила этикетка. Правда, и это­го было достаточно, чтобы у меня встал. «Незаме­нимое средство для ухода за детской кожей» — так было написано чуть ниже. Я пытался провести па­раллель между «уходом за детьми» — всякими там колыбелями, качелями, песочницами и детскими спортплощадками и тем, что происходит между ними в постели. Я часто открывал эту баночку — нюхал, смотрел, сколько осталось с последнего ра­за, как я туда заглядывал. На этот раз мне был по фигу этот вазелин. В смысле, я просто удостове­рился, что он все еще на месте. Я заглянул под кро­вать. Нигде ничего. Потом залез в шкаф, достал банку, где они держат деньги на продукты: пусто! — только две банкноты, пять долларов и один. Они бы заметили пропажу. Потом я подумал, что можно пойти прогуляться до речки Берч. Сезон на форель еще не закончился — осталась неделя или две, но почти никто рыбу не ловит. Все теперь сидят и ждут, когда можно будет охотиться на оленей и фа­нтов.

Я достал из шкафа свои старые шмотки. Натянул шерстяные носки поверх обычных. Как следует затянул шнурки на голенищах сапог. Сделал пару бутербродов с тунцом и несколько «двойных» крекеров с арахисовым маслом. Все это я положил в походную бутербродницу и пристегнул ее и охотничий нож к ремню. Когда я уже собрался уйти, то подумал, что лучше оставить записку. Я написал: «Мне лучше, и пошел на речку. Я не надолго. 15:15». Сейчас было около одиннадцати. Джордж возвращается из школы в половине четвертого, поэтому я скинул пятнадцать минут, чтоб не вышло никаких накладок. Перед тем, как отчалить, я слопал один бутерброд и запил его стаканом молока.

На улице было классно. Стояла осень. Вообще-то было еще тепло, только ночи стали холодными. По ночам в садах жгли костры для окуривания деревьев, и к утру вокруг ноздрей всегда скапливалась сажа. Но никто не ругался. Считалось, что эти костры не дают молодым грушевым деревьям замерзнуть, так что чего ругаться-то.

Чтобы попасть на речку, нужно было сначала дойти до конца нашей улицы, где она пересекается с Шестнадцатой авеню, потом по авеню налево, мимо кладбища к Ленноксу, там еще китайский ресторан. Оттуда, с перекрестка, можно увидеть аэропорт, а речка Берч — как раз за ним. На перекрестке Шестнадцатая авеню переходит во Вью-роуд — по ней нужно пройти к мосту, это уже совсем немного. По обеим сторонам этой улицы сады. Там можно уви­деть фазанов, носятся туда-сюда, но на них нельзя охотится, иначе тебя самого может подстрелить один грек, Матсос. Короче, весь путь от моего дома занимает около сорока минут.

Я шел по Шестнадцатой, и вдруг передо мной за­тормозила красная машина, за рулем сидела женщи­на. Она перегнулась через переднее сиденье, опус­тила стекло и спросила, не нужно ли меня подвезти. Довольно тощая, и около губ полно маленьких пры­щиков. И бигуди на башке. Но все равно она очень даже ничего. На ней был коричневый свитер, обтя­гивающий классные сиськи.

- Прогуливаешь?

- Ну, да.

- Тебя подбросить?

Я кивнул.

- Тогда залезай. Быстрее. Я вообще-то тороплюсь.

Удочки и корзину для рыбы я сунул на заднее сиде­нье. На полу и на самом сиденье лежала груда паке­тов из супермаркета «Мела». Я пытался придумать, что бы такое сказать.

- А я вот порыбачить собрался, — брякнул я. По­том снял кепку, сдвинул бутербродницу на живот, чтоб можно было сесть.

- Правда? Я б никогда не догадалась, — засмеялась она, выезжая на дорогу. — Куда тебе? На речку?

Я снова кивнул и начал рассматривать свою кеп­ку — ее мне купил мой дядя, в Сиэтле, когда ездил на хоккейный матч. Я не знал, что еще сказать. Я уста­вился в окно и начал втягивать щеки. Сколько раз я представлял себе, как женщина меня сажает в свою машину. Как потом отвозит меня к себе до­мой, и я имею ее там по всем углам. Пока я думал об этом, у меня начал вставать. Я передвинул кепку на ширинку, закрыл глаза и попытался переключиться на бейсбол.

В один прекрасный день я тоже начну ходить на рыбалку, — сказала она. — Говорят, это хорошо успокаивает. А то я чересчур нервная.

Я открыл глаза. Она остановила машину на перекрестке. Я хотел сказать: «Вы правда сегодня очень заняты? Может, сегодня и попробуем?» Но не осмелился даже на нее посмотреть.

- Надеюсь, ничего, что не до самой речки? Мне здесь нужно поворачивать. Я правда спешу, — сказала она.

- Конечно-конечно, все отлично.

И вытащил наружу свое барахло. Потом нацепил кепку и снова снял ее перед тем, как заговорить.

- Всего доброго. Спасибо вам. Может быть, следующим летом...

Она не дала мне закончить.

- Порыбачим? Обязательно. — И помахала мне двумя пальцами, именно так, как это обычно делают женщины. Я побрел дальше, на ходу обдумывая, что можно было ей сказать. Сразу в голову пришло несколько вариантов. Да что ж это я? Я рассек воздух удочкой и даже пару раз крикнул. Для начала надо было предложить ей вместе пообедать. У меня дома никого ведь не было... И вот мы уже у меня в спальне — под одеялом. Она спросила, не возражаю ли я, если свитер останется на ней. И брюки тоже. Конечно, отвечаю я. Мне и так хорошо.

Птенец морского петуха пролетел над самой моей головой и плюхнулся в воду. Я стоял в нескольких метрах от моста. Было слышно, как журчит вода. Я сбежал вниз по насыпи, расстегнул ширинку и запустил струю в воду. Футов в пять, прямо-таки новый рекорд. Потом съел второй бутерброд и пече­нье с арахисовым маслом. Выпил полфляжки воды. Теперь можно было и порыбачить.

Сначала я решил заняться поиском подходящего места. Я рыбачу здесь уже третий год, с того самого времени, как мы сюда переехали. Раньше нас с Джорджем привозил сюда отец, а сам ждал в маши­не — курил, насаживал наживку, чинил снасти, если наши лески рвались. Мы всегда начинали ловить на мосту, а потом спускались ближе к воде, и всегда что-нибудь да ловили. Раза два, в первый год, нам удава­лось поймать даже столько, сколько разрешено. Я раз­ложил свои манатки и несколько раз закинул удочку под мостом.

Потом попробовал закинуть удочку с берега и око­ло большого камня. Но ничего не выловил. В одном месте, где вода была спокойной и дно было устелено опавшими желтыми листьями, я заметил двух огром­ных раков, которые ползли по дну, выставив вперед свои мерзкие клешни. Вдруг из кучи хвороста, ва­лявшейся неподалеку, выскочила перепелка. Когда я бросил в нее палкой, в десяти футах от меня выско­чил самец фазана и давай кудахтать, я чуть не выро­нил удочку.

Река у нас не сказать чтобы очень широкая, и те­чет медленно. Почти в любом месте ее можно было перейти вброд и не промочить ног. Я пересек паст­бище, на нем полно было маленьких ямок — следы коров, и дошел до огромной трубы, откуда льется во­да. Я знал, что за трубой есть небольшая впадина, поэтому старался двигаться очень тихо. Подойдя как можно ближе, я забросил туда удочку. И только наживка коснулась воды, леска сразу дернулась, но поймать рыбу я не смог. Я чувствовал, как она билась. Потом она сорвалась с крючка, и леска ослабла. Я снова надел приманку на крючок и еще несколько раз закинул удочку. Но сегодня была полная невезуха.

Я пошел вверх по насыпи и пролез под забором, на котором висела табличка «Посторонним вход воспрещен». Здесь начиналась одна из взлетно-посадочных полос. Я остановился, чтобы получше рассмотреть цветочки в трещинах на асфальте. Хо­рошо были видны маслянистые полосы от шин, остававшиеся при торможении, впритык к цветам. Я прошел на ту сторону аэропорта, снова оказался у реки и еще пару раз закинул удочку, по пути к самому глубокому месту. Я решил, что дальше не пойду. Когда я был здесь впервые, три года назад, вода здорово бурлила, доходила аж до самого верха. Тогда течение было таким быстрым, что я вообще не смог рыбачить. Теперь же вода ушла и опустилась на шесть футов. И, булькая, вода вливалась через узкий проток в широкий затон, где с трудом можно было разглядеть дно. Чуть дальше дно опять поднималось, и становилось мелко, будто так всегда и было. Ну а когда мы были здесь в последний раз, я поймал две рыбины по десять дюймов каждая и одну упустил, огромную, раза в два больше. Папа сказал, что это была радужная форель. Он сказал, что эта рыба и приходит ранней весной, во время половодья, и обычно уплывает назад в реку еще до того, как вода спадет.

Я навесил на леску еще две свинцовых дробины и прикусил их зубами. Потом поменял наживку и забросил удочку в самом глубоком месте, где вода, переливаясь через горловину, попадает в затон. Я не стал натягивать удочку, когда течение стало относить поплавок. Я чувствовал, как грузило бьется о камни — совсем не так, когда клюет. Потом леска на­тянулась, и течение отнесло наживку на другую сто­рону, на мелководье.

Настроение было паршивое — вон куда забрел, и ничего. Я перепробовал все лески и приманки, что у меня были, и снова закинул удочку. Положил ее на рогатку и закурил еще одну сигарету. Потом я стал смотреть на долину и думать о той женщине. Будто я зашел к ней в дом, потому что она не могла дотащить все сумки с продуктами. Ее муж будто где-то в Евро­пе, ну там в командировке. Я коснулся ее, и она пря­мо затряслась. Потом мы долго целовались, лежа на кушетке, пока она не сказала, что ей нужно в туалет. Я пошел за ней. Она спустила брюки и села на уни­таз. У меня уже давно стоял, когда она махнула мне рукой, ну, чтоб я подошел. И только собрался рас­стегнуть ширинку, как услышал всплеск воды. Я уви­дел, что конец удочки дрожит.

Она была не очень-то большой и боролась совсем недолго. Но я играл с ней столько, сколько было воз­можно. Рыба перевернулась набок, и ее начало сно­сить течением. Я не знаю, что это за рыба, какая-то она была чудная. Я натянул леску и перетащил рыби­ну на траву. Она начала извиваться. Вообще это бы­ла форель, только почему-то зеленого цвета. Я таких раньше никогда не видел. У нее были зеленые бока с обычными для форели темными пятнами, зеленова­тая голова и светло-зеленое брюхо. Лесной мох, от­тенок именно такой. Будто рыба долгое время про­лежала завернутая в мох и впитала в себя его цвет. Рыбка была довольно жирненькой, и я удивился, по­чему она так мало боролась. Может, она больная. Я какое-то время оглядывал рыбу, а потом избавил ее от мучений.

Я нарвал травы и положил ее в корзинку, потом засунул туда саму рыбину.

После я дважды закинул удочку и подумал, что уже, наверное третий час. Я решил, что пора уже идти к мосту, там еще разок попытаю удачи, а потом уж двину домой. А о той женщине я решил до вечера больше не думать. Но все равно у меня встал, только от мысли, как мне хорошо будет вечером. Потом я подумал, что нельзя так часто этим заниматься. Где-то с месяц назад, в субботу, когда никого не было дома, я, сделав это, взял в руки Библию и поклялся, что больше никогда этого делать не буду. Но даже библия не помогла, и все мои обещания через два дня были забыты, как только я опять остался дома один.

Пока шел к мосту, я больше не закидывал удочку, а потом заметил в траве велосипед. Я осмотрелся и увидел парнишку, примерно возраста Джорджа. Он бежал вдоль берега, я направился к нему. Парнишка развернулся и побежал обратно, мне навстречу, пристально вглядываясь в воду.

- Эй, что случилось! — крикнул я. — В чем дело?

Похоже, он меня не услышал. На берегу лежали и его удочка, и прочие причиндалы, я тоже сбросил все свое снаряжение. Он был страшно похож на какого-то грызуна — длинные резцы, худые руки и драная футболка с длинными рукавами, которая была ему здорово мала.

- Могу поспорить, это самая здоровенная рыба, такой я еще не видел! — крикнул он. — Быстрей, сюда! Смотри! Вот она!

Я посмотрел туда, куда он указывал, и у меня екнуло сердце.

Рыба была примерно с мою руку.

— Черт, ты только посмотри, какая огромная! — крикнул он.

Я не мог оторвать глаз. Она отдыхала в тени боль­шой ветви, висевшей над водой. «Боже ты мой, — мысленно спросил я рыбу, — откуда ты такая взя­лась?»

- Ну, и как мы ее ловить будем? — спросил паре­нек. — Жаль, что я свое ружье дома оставил.

- Не дергайся, поймаем, — ответил я. — Черт, ты только посмотри на нее. Надо ее загнать в стремнину.

- Ты хочешь мне помочь? Тогда она от нас не уй­дет! — обрадовался он.

Рыбина тем временем проплыла несколько футов вниз по течению и остановилась, медленно шевеля плавниками, ее хорошо было видно в прозрачной воде.

- Короче, что делать-то будем? — спросил мальчик.

- Я пойду наверх и заставлю ее двигаться вниз по течению, она поплывет к тебе — а ты стой в стремнине, и когда она попытается проскочить мимо тебя — долбани по ней и тащи на берег, сам думай, как это сделать. А там прижми ее хорошень­ко и жди меня.

- Заметано. Черт, ты глянь, она уплывает! Куда, черт ее дери?! — завопил парень.

Рыба поплыла опять вверх по течению и остано­вилась недалеко от берега.

— Никуда она не уплывает. Ей уже некуда плыть. Ты глянь! Она же обосралась от страха. Знает, что мы рядом. Вот и носится туда-сюда — ищет место, ку­да бы ей свинтить. Видишь, опять остановилась. Не выйдет у нее ничего. И она об этом знает. Знает, что ей хана. Знает, что она в дерьме. Так, я пошел на­ верх, чтоб ее к тебе туда вниз подогнать. Лови ее, когда попытается мимо тебя проскочить, понял?

- Мне бы сейчас мое ружье, — сокрушался пар­нишка. — Тогда я бы уж точно не дал ей уйти.

Я поднялся немного выше по течению, потом зашел в реку и отправился вниз, всматриваясь в вод­ную толщу. Вдруг рыбина ломанулась от берега, пря­мо передо мной развернулась, подняв облачко ила, и устремилась вниз по течению.

- Она к тебе рванула! — заорал я. — Лови ее, она сейчас подплывет!

Но рыбина развернулась, не доплыв до стремни­ны, и рванула назад. Я начал кричать и бить по воде руками, тогда она вновь метнулась к стремине.

- Плывет! Держи ее, лови! Она к тебе плывет!

Но этот недоумок нашел какую-то палку, и когда рыбина доплыла до стремнины, двинулся на нее с этой чертовой дубинкой, придурок, вместо того, чтобы долбануть ее что было мочи, как мы догово­рились. Рыба, ошалев от страха, рванула прямо на него, к мелководью. И запросто улизнула. А этот кретин ринулся за ней, но поскользнулся и упал.

Он вылез на берег, весь мокрый.

- Я ее ударил! — заорал он. — По-моему, я ее ранил. Я ее даже схватил, но удержать не смог.

- Ни хрена ты не сделал! — я никак не мог отды­шаться. Я был очень рад, что у парнишки ничего не вышло. — Ты, тупица, ты к ней и на три фута подойти не смог. На хрена ты взял палку? Тебе ведь всего лишь нужно было ее оглушить и все. Она теперь уже черт знает где! — Я попытался сплюнуть. Я тряхнул головой. — Не знаю, мы ее не поймали и, скорей всего вообще не поймаем.

- Черт, я ведь по ней попал! — завизжал паренек. — Ты что, не видел? Я точно попал, а потом схватил ее руками. А ты ее вообще вблизи не видел. И чья это в конце концов рыба?

Он смотрел мне в глаза. Вода стекала со штанов прямо в ботинки.

Я промолчал, мне и самому было интересно, чья же это рыба. Я пожал плечами.

— Ну, и ладно. Я-то думал, наша общая. Давай пой­маем ее. Только теперь чтобы без всякой придури, это я про нас обоих.

Мы пошли вброд вниз по течению. Я промочил только ноги, а на парнишке вообще сухой нитки не осталось. Он прикусил нижнюю губу, чтобы его кро­личьи зубы не стучали.

Рыбы не было видно ни в стремнине, ни дальше по течению. Мы переглянулись: а вдруг рыбина ушла ниже по течению, где запросто могла спря­таться в одной из глубоких впадин? И вдруг прямо у нас на глазах эта тварь всплыла рядом с берегом, подняв со дна кучу ила своим хвостом, и вновь скрылась из виду. Она рванула к другой стремни­не — кончик хвостового плавника торчал над во­дой. Она проплыла недалеко от берега и, в конце концов, остановилась. Теперь и ее хвост наполо­вину был над водой, рыбина едва передвигала плавниками — лишь для того, чтобы ее не смыло течением.

— Видишь ее? — спросил я.

Парнишка начал вглядываться в воду. Я взял его руку и направил его указательный палец в сторону хвоста.

- Вон там. Так,слушай сюда. Я пойду вон к тому узенькому месту. Понял, что я имею в виду? А ты жди здесь, пока я тебе крикну. Потом иди прямо на нее. Договорились? И смотри, не упусти ее на этот раз, если она вдруг поплывет в твою сторону.

- Ладно, — сказал парень и закусил губу.

- На этот раз мы точно ее прижмем, — прошептал он, а сам весь трясся от холода.

Я вылез на берег и пошел ниже по течению, стараясь не шуметь. Затем я тихо соскользнул в воду, но этой чертовой проклятой твари я почему-то не увидел, и у меня замерло сердце. Я испугался, что она уже улизнула в одну из впадин, а оттуда фиг ее выловишь.

- Она все еще там?! — прокричал я и, затаив дыхание, ждал его ответа.

Парнишка махнул рукой.

- Тогда начинай! — прокричал я снова.

- Держи ее! — завопил он в ответ.

У меня затряслись руки. Река здесь была всего в три фута шириной, а берега глиняные, топкие. Глубина была так себе, но течение довольно сильное. Парнишка начал спускаться вниз по течению, вода ему была по колено, он кидал камни впереди себя, кричал и и бил руками по воде.

- Она сейчас к тебе подплывет!

Парнишка замахал руками. И тут я увидел, что рыбина прет прямо на меня. Заметив меня, она попыталась развернуться, но было слишком поздно. Я упал на колени, обхватил ее руками, а вода была холоднющая, почти ледяная. Я начал вытаскивать рыбину из воды, поднимая ее все выше и выше, пытался выбросить ее на берег - в итоге мы с ней вместе очутились на суше. Я крепко держал ее, рыба билась в моих объятьях, надеясь вырваться. Потом я сумел схватить ее за жабры, я запустил одну руку внутрь и нащупал челюсть. Теперь ей никуда не деться, да, она еще пыталась бороться, и ее тяжело было держать, но она была теперь в моей власти, и я не собирался ее отпускать.

- У нас получилось! — крикнул парнишка, все еще плескаясь в воде. — Черт, у нас все-таки получилось! Здоровая, правда? Ты только погляди! Дай мне ее подержать! — выкрикивал он.

— Сначала ее надо убить, — ответил я.

Я прорвал горло рыбины другой рукой и начал да­вить голову вниз, изо всех сил, стараясь не пора­ниться о зубы этого чудища, пока не почувствовал, как трещат ее кости. Рыба забилась в предсмертных судорогах и потом совсем обмякла. Я положил ее на траву, сделал шаг назад, и мы принялись ее рассмат­ривать. В этой рыбине было фута два, не меньше. Она была жутко тощей, но я никогда не ловил такой огромной. Я снова схватился за ее челюсть.

- Эй! — начал было паренек, но промолчал, уви­дев, что я собираюсь дальше делать. Я смыл всю кровь и снова бросил рыбу на траву.

- Мне прям не терпится показать ее папе, — ска­зал парень.

- Мы оба были мокрые с головы до ног, и нас тряс­ло от холода. Но мы продолжали рассматривать на­шу добычу, общупывали ее со всех сторон. Мы даже раскрыли ей пасть и начали водить пальцами по ря­дам острых зубов. Бока рыбы были усеяны шрамами, беловатыми пухлыми рубцами шириной с четвертак. На морде, вокруг глаз, — всюду были какие-то зазуб­рины и вмятины, и такие же на носу. Я подумал, что рыба, скорей всего, часто ударялась о камни или дралась с другими рыбами. А какая худющая, ну совсем худая для своей невероятной длины, да и ро­зоватые полоски на ее боках почти не видны, брюхо же было дряблым и серым, а должно быть упругим и белым. Но все равно она классная, думал я.

— Мне, наверное, уже пора, — сказал я. Я посмот­рел на облака над горами, где обычно садится солн­це. — Мне нужно идти домой.

- Понятно. Мне тоже. Я окоченел тут уже, — сказал  паренек. — Эй, я понесу ее!

- Давай возьмем какую-нибудь палку — просунем ее через жабры и вдвоем понесем, — предложил я.

Он быстро нашел палку. Мы продели ее через жабры и стали двигать рыбу на середину. Потом каждый из нас взялся с одного конца, и мы отправились назад к мосту.

- Ну, и что мы будем с ней делать? — спросил парень.

- Не знаю, — сказал я, — я ведь ее поймал.

- Нет, мы оба. И еще я ее первый увидел.

- Это правда, — сказал я. — Хочешь, подбросим монетку?

Я сунул свободную руку в карман — денег у меня с собой не было. И вообще что бы я делал, если бы проиграл?

Так или иначе, парень не согласился:

- Нет, не хочу я никакую монетку подбрасывать.

- Ладно, не будем, — уступил я. Потом я оглядел парнишку — волосы взъерошены, губы синие от холода. Я бы его с одного удара положил, если что. Но драться мне не хотелось.

Мы добрались до места, где оставили наши вещи. Каждый из нас взял свои пожитки — одной рукой, не не выпуская конец палки из другой. Потом парень подошел к велосипеду. Я покрепче вцепился в палку, на случай, если он что-нибудь затеет.

И тут мне в голову пришла отличная идея:

- Давай ее располовиним.

- Это как? — спросил парень, у него опять начали стучать зубы. Я почувствовал, что он сильнее сжал конец палки.

- Ну, разрежем ее на две части. У меня и ножик есть. Разрезаем ее надвое — каждому по половине достанется. Не знаю, но, по-моему, это единственный выход.

Парень почесал в затылке и снова посмотрел на рыбину:

- Ты этим ножом ее резать собираешься?

- А у тебя другой есть?

Парень покачал головой.

- Тогда режем, — сказал я.

Я вытащил из рыбьей башки палку, положил рыбу на траву около велосипеда. Пока я на глазок измерял ее, по рулежной дорожке успел проехать самолет.

— Здесь резать? — спросил я.

Он кивнул.

Самолет тем временем набрал скорость и проле­тел прямо над нашими головами. Я воткнул нож в рыбу. Когда я добрался до кишок, я ее перевернул и вывалил все внутренности на траву. Я кромсал, пока две части рыбы не повисли на тонком лоскуте кожи на брюхе. Я взял оба куска в руки, взвесил их и толь­ко тогда окончательно разорвал рыбу пополам.

Я протянул пареньку заднюю часть.

— Нет, — сказал он, — я хочу вон ту, другую.

- Какая разница? Они же одинаковые! Так, не бе­си меня, слышишь?

- А мне плевать, — ответил он, — раз они одинако­вые, я беру голову. Ведь они же одинаковые, верно?

- Да, одинаковые, — ответил я. — Только голова моя, в конце концов, кто ее резал?

- Я хочу голову. Я первый увидел рыбу.

- А чьим ножом я резал? — спросил я.

- Не хочу хвост.

Я посмотрел по сторонам. Не было ни машин, ни других рыбаков. Лишь самолет гудел, да солнце уже собиралось садиться. Я весь промерз, била дрожь. А парень тоже стоял и трясся, и ждал.

- У меня идея, — я открыл корзинку и показал ему форель. - Смотри! Зеленая... Я больше таких никогда не видел. Так что одному достается голова, а другому хвост и зеленая форель, идет?

Парень посмотрел на зеленую рыбу, достал ее из корзинки и взвесил на ладони. Потом взвесил оба куска большой рыбины.

- Идет, — сказал он, — бери голову, на задней части мяса больше.

- Мне плевать, — сказал я. — Я все равно его счищу. Ты в какой стороне живешь?

- Вниз по Артур-авеню. — Он засунул мою форель и свою часть рыбы в грязный парусиновый мешок. — А что?

- А где это? Рядом с парком, что ли? — спросил я.

- Да, а зачем тебе? — он явно испугался.

- Я там тоже неподалеку живу, может, вместе на твоем велике поедем, я на раму сяду? Педали можно крутить по очереди. У меня есть сигаретка, можно покурить, если она, конечно, не промокла.

Но он только и сказал:

- Мне очень холодно.

Я промыл свою часть рыбы в реке, открыл ее пасть и подставил так, чтобы вода заливалась ей в рот и вытекала с другого конца, вернее, из того, что от нее осталось.

- Мне очень холодно, — повторил парень.

Я увидел, как Джордж катается на велосипеде на другой стороне улицы. Он меня не заметил. Я прошел на задний двор, чтобы снять ботинки, потом отвязал корзинку и открыл крышку, приготовившись войти в дом с победной ухмылкой.

Я улышал голоса и заглянул в окно. Они сидели за столом. Кухня была вся в дыму. Дым шел из сковороды, стоявшей на плите. Но им как будто бы было все равно.

- Я тебе святую правду говорю, — сказал он. — Ни­чего дети не знают, вот увидишь.

- Ничего я видеть не хочу, если бы я раньше зна­ла, то молилась бы, чтоб они умерли, — ответила она.

— Да что с тобой? Ты смотри не заговаривайся!

Она заплакала. Он бросил сигарету в пепельницу и встал со стула.

— Эдна, посмотри, сковородка горит! — крикнул он.

Она обернулась, отодвинула стул, на котором си­дела, схватила сковородку за ручку, да как шмякнет ею о стену над раковиной.

— Ты что, с ума сошла? Смотри, что ты наделала! — Он схватил тряпку и начал стирать гарь со сково­родки.

Я вошел через заднюю дверь, встал на пороге и го­ворю, а сам улыбаюсь:

— А я такое поймал на речке. Вы такого еще не видели. Только взгляните. Нет, вы гляньте. Гляньте, что я поймал.

У меня тряслись колени. Я едва стоял на ногах. Я про­тянул ей корзинку, только тогда она заглянула внутрь.

- О, Боже, что это? Змея! Пожалуйста, забери ее, пока меня не стошнило!

- Быстро выкинь! — заорал он. — Ты что, не слы­шал, что мать сказала? Быстро убери это с глаз!

- Но, пап, посмотри, что я поймал, — сказал я.

- Я не хочу на это смотреть, — ответил он.

- Но это ведь гигантская радужная форель, кото­рую я поймал в Берче. Вы только посмотрите! Ведь она огромная! Настоящее чудище! Я ловил ее, бегал туда-сюда по течению, как сумасшедший! — голос мой был и вправду безумным. Но я не мог замолчать. — Я и другую поймал! — я начал говорить быстрее. — Зеленую. Честное слово! Она вся была зеленая! Вся-вся! Вы когда-нибудь видели зеленую форель?

Он наглянул в корзинку и открыл рот от удивления

Он заорал:

- Выкинь эту чертову тварь! Что, черт возьми, с тобой такое? Унеси эту пакость с кухни и выброси на помойку!

Я вышел на улицу. Посмотрел в корзинку: на крыльце, при свете лампы, то, что лежало внутри, блестело точно серебро. То, что лежало внутри, на­полняло всю корзину.

Я вынул рыбу. Я держал ее в руках. Свою половину.