"«Если», 2011 № 06" - читать интересную книгу автора («Если» Журнал, Резник Майк, Мирабелли Юджин,...)

Николай Романецкий Третий вираж

Челнок пристыковался к борту «Нины» мягко, без малейшего толчка.

Слава богу, финиш! Все-таки удалось!

Симон перевел корабль в режим ожидания и отключился от интерфейса. На предыдущих маршрутах, финишировав, он неторопливо выбирался из кресла и удовлетворенно потягивался.

Но не сегодня…

Пассажиры лежали в ячейках и в ус не дули. Если можно так назвать пребывание в транспорт-коме… На всех предыдущих маршрутах пассажиров ждало скорое пробуждение.

Но не сегодня…

Симон разблокировал люк кабины пилота, навялил на глаза очки и, не сходя с места, принялся ждать гостей. И когда люк распахнулся, облегченно вздохнул.

Парамонов разберется, что случилось с его воспитанником. Небось сам явился на борт, собственной персоной…

Однако вместо академика Парамонова в кабине появились пятеро неизвестных. Широкие плечи, резкие движения, целеустремленные взгляды… Люди явно военные, хотя и в штатском.

Следом за ними через комингс переступил незнакомый парень в такой же, как у Симона, синей форме с шевроном на правом рукаве, изображающим стилизованную Галактику. Физиономию его, как положено, украшали черные очки. Такие же, как у Симона. Знак принадлежности к касте.

Свой брат, соратник… Значит, решили повторить рейс сразу, без перерыва. Ну и правильно. Пассажиры даже ничего не заметят. Ни претензий не будет, ни скандалов, ни исков. Шито-крыто…

Симон поднялся из кресла. Один из штатских гостей шагнул к хозяину и отчеканил:

— Пилот Перминов, сдайте корабль пилоту Иванову. И следуйте за нами. Вы арестованы!

В руках его были силовые браслеты.

Симон ждал чего угодно, но только не ареста.

Недолгая передача управления прошла под строгим приглядом штатско-военных. Покидая кабину с браслетами на запястьях, Симон оглянулся.

Пилот Иванов уже включил кормовой монитор. В центре его сиял голубой шар Земли. Штатско-военные тоже видели его. Вот только для этого им не требовались очки.

Симон сразу понял, что ошибся. Рейс «Сол-Альциона» он совершал не впервые, и обнаружить, что на финише отсутствуют знакомые реперные точки, не составило большого труда. Ярких белых звезд, какими в фи-пространстве кажутся черные дыры, не было и в помине. Как не наблюдалось и той разноцветной картинки, которая предстает взгляду пилота, оказавшегося внутри Плеяд…

К счастью, он не запаниковал. Хотя именно от него теперь зависела судьба четырех сотен человек, пребывающих в транспорт-коме. Нет, их он не видел — они слишком мелки для пилотского взгляда, живущего в фи-пространстве, — просто знал, что они рядом. Как знает всякий пилот, проводящий пассажирский корабль сквозь фрактальное отражение Галактики. Будить их не имело никакого смысла. Во-первых, они оказались вовсе не там, где собирались. А во-вторых, ничем не могли помочь.

Сейчас помочь могла разве только инструкция, которая требовала в случае ошибки вернуться в точку старта, да собственное самообладание. Впрочем, о необходимости сохранять его в инструкции тоже говорилось.

Симон считал, что инструкцию создавали весьма предусмотрительные люди, ибо он никогда не слышал, чтобы пилот ошибся. Да и сам всегда попадал, куда требовалось. До этого случая…

Однако если инструкция создавалась на основе реальных случаев, значит, совершившим ошибку пилотам удавалось выбраться из нештатной ситуации, и это понимание вдохновляло Симона.

Сия уверенность сопровождала его, пока он вновь переключал биоинтерфейс в транспортный режим, пока проводил корабль сквозь фрактальные ковры обратного маршрута. И он не удивился, когда отыскал единственное сочетание фи-множеств, присущее только одному месту во Вселенной — родимой Солнечной системе.

Впервые Симон увидел доктора Парамонова еще в приюте для сирот, из которого мальчишкой сбегал пять раз. Много позже он узнал, что эти побеги и привлекли к нему внимание Константина Сергеевича.

Тому перевалило за девяносто, но он был весьма крепким стариком с ясным взглядом. Впрочем, тогда Симон не задумывался ни он возрасте доктора, ни о его взгляде — семилетних пацанов, потерявших разом и отца, и мать, такие мысли не посещают. Константин Сергеевич был просто старым дядькой, приласкавшим Симона. Результатом этой ласки стало зачисление в Школу пилотов.

Потом была учеба. Классическая математика. Сложить, вычесть, дифференциал, квадрат гипотенузы равен… Фрактальная алгебра… Множества Мандельброта и Жюлиа, бассейны Ньютона… Фрактальная геометрия… Снежинка Коха, кривые Леви и Гильберта, треугольник и ковер Серпинского… И прочее, и прочее, и прочее… Классическая физика… Архимед, Ньютон, Эйнштейн… Физика фи-пространства… Кантор, Ди Джорджио, Грэм… И прочие, и прочие, и прочие…

Доктора Парамонова Симон встретил снова, когда будущему пилоту начинали переливать наноциты. Процесс реформации только-только пошел, и Симон увидел Константина Сергеевича еще собственными глазами. Очки пока не требовались.

— Вас ждет блестящее будущее, молодой человек, — сказал доктор Парамонов. — Вы станете лучшим пилотом человечества.

Прозвучало это безо всякого пафоса, голос доктора был усталым и будничным. Наверное, поэтому Симон и поверил ему. Сразу и навсегда.

Эта вера и сделала его хозяином фрактального континуума.

Куда именно штатские доставили арестанта, Симон не имел ни малейшего представления — без корабельного интерфейса он был почти обычным человеком. Почти…

Камера оказалась одиночной, но какого пилота взволнует собственное одиночество!

Тем не менее душу Симона сжимало предчувствие большой беды. И ощущение гигантской несправедливости. В конце концов, он вовсе не намеревался привести «Нину» туда, куда привел. К тому же никто в результате инцидента не пострадал. Иначе одного пилота не заменили бы другим. Да и Симон стал бы первым, кому медицинская система корабля доложила о гибели пассажиров. Фрактал-пилот — он не только пилот, он капитан судна и отвечает за все, что происходит на борту. И обо всем, что случилось, узнает немедленно. Ибо в фи-пространстве только он способен существовать без вреда для здоровья. Потому всех — и пассажиров, и стюардов, и корабельных инженеров — отправляют в транспорт-кому…

В придачу, пока об ошибке пилота не прознали средства массовой информации, ничто не грозит и репутации родной компании. А какой пилот захочет облажаться настолько, что проболтается журналистам о собственном промахе. После этого путь во фрактал-конт ему заказан…

Так с какой стати его… как это называется?.. изолировали от общества!.. Ладно, надо думать, скоро… как это называется?.. вызовут на допрос. Вот там наверняка все и прояснится — и в чем его обвиняют, и что грозит…

Однако до отбоя его на допрос так и не вызвали. А потом точно так же, в полном одиночестве, прокатился по арестанту и следующий день.

Корабль, который Симон водил по Галактике, имел официальное имя «Змееносец». Но пилот называл его «Ниной». Он и сам не знал почему.

С Ниной он встретился в самом начале реформации.

Константин Сергеевич к тому времени уже сказал будущему пилоту, что ему незачем заводить знакомство с женщинами. Жизнь пилотская — это просторы фрактал-конта, и ему совершенно не нужны обычные человеческие отношения. Однако девушка настолько понравилась Симону, что он позволил себе познакомиться с ней.

И было несколько дней, наполненных удивительным чувством единения с другим человеком. А потом оно закончилось. Но не потому, что он надел черные очки (наноциты делали положенную работу, и глазные яблоки уже превратились в субстанцию, совершенно не отражающую свет, сделав глаза абсолютно черными, не способными более улавливать фотоны, но зато прекрасно различающими «краски», наполняющие фи-пространство), а девушка, стянув очки с носа парня, перепугалась не на шутку его новому виду. Перепугаться-то она перепугалась, но вовсе не собиралась расставаться с ним, о чем сразу и заявила.

Они встретились еще несколько раз, но с каждым разом чувство единения уменьшалось, а потом и вовсе исчезло. Наноциты закончили реформацию человека во фрактал-пилота, которому женщины вовсе не требовались. Ни для каких целей…

А потом пилот покинул Землю, чтобы никогда уже на нее не вернуться. Но корабль, к которому его приписали, в душе называл «Ниной».

Помещение, в котором заперли Симона, оказалось невелико по размерам — не больше четырех квадратных метров. У стены — койка, на которой он, вытянувшись во весь рост, едва помещался, да крохотный столик. В туалет выводили нечасто. Но не это оказалось самым тяжелым в новой жизни. Хуже всего была неизвестность. На допрос по-прежнему не вызывали. Возможно, анализировали контрольные записи, полученные с интерфейса «Нины»…

Часы у Симона отобрали еще при аресте, и потому он представления не имел, как долго уже длится заключение. Ведь пищу могли приносить не через каждые шесть часов, а гораздо реже. Впрочем, от голода он не страдал, ибо неизвестность прекрасно отбивала аппетит.

Очень скоро Симону стало казаться, что с момента ареста прошел уже не один месяц. И хотя он понимал, что такого не может быть, но как часто собственные измышления кажутся нам реальнее любой реальности!..

Время шло. Постепенно арестанта совершенно перестали волновать причины случившегося с ним в последнем рейсе, а на первый план вышла жажда свободы. Вырваться из этих стен — любой ценой вырваться! А там будь что будет! Даже если больше не позволят летать!

Хотя что значит «не летать» он не очень себе представлял. Кому нужен нелетающий пилот?..

И снова время шло.

Безделье изматывало не меньше неизвестности. Оказывается, сидеть в четырех стенах тюремной камеры — совсем не то, что в пилотской кабине. И настал момент, когда с Симоном осталось только одно желание — снова подключиться к интерфейсу.

После очередного завтрака за ним пришли.

— Перминов улетел, — сказал Константин Сергеевич. — К Альционе. А потом вернулся назад, в Солнечную систему. Так что кризис миновал. Пилот пошел на второй вираж…

— Его специально снова отправили в Плеяды? — спросила Нина.

— Да, конечно. Чтобы он обрел уверенность, поняв, что преодолел оказавшийся неудачным маршрут.

Нина чувствовала себя ответственной за происшествие, ибо именно она курировала результаты периодических медицинских обследований пилота Симона Перминова. И академик, судя по всему, прекрасно понимал ее состояние, потому что сказал:

— В случившемся нет вашей вины, Ниночка. Хотя мы и занимаемся фрактальным континуумом более ста лет, но наука далеко еще не во всем разобралась. А главная проблема — в самих наших подопечных. Слишком мало рождается людей, способных реформироваться в пилотов, и мы вынуждены держаться за каждого. Будь их больше, Перминова просто списали бы, и вся недолга. Но в нынешней ситуации, если мы примемся списывать каждого, с кем случился кризис, у нас очень скоро не останется пилотов. И это будет катастрофа для человечества… А ваше предложение по выбору психологического лечения прекрасно сработало. Временное заключение под стражу привело к тому, что у Перминова возникла неутолимая жажда свободы, и его способности ориентироваться в фи-пространстве вернулись к нему в прежнем объеме.

Нина поморщилась.

Так-то оно так… Но заключить под стражу невиновного человека!

— Я знаю, что именно вам не нравится, — продолжал Парамонов. — Вам кажется, будто пилот пострадал, что его права были нарушены. — Академик мягко улыбнулся. — Но если бы мы поставили во главу угла его гражданские права… Пилот был бы потерян. А я думаю, что возвращение пилотских возможностей гораздо важнее. В том числе и для самого Перминова.

Конечно, по профессиональной логике академик был прав. Но чисто по-человечески арест все же был явным перебором.

— И не забывайте вот еще о чем, дорогая Ниночка… Все-таки пилоты — не совсем люди.

Этого он мог бы и не говорить. Уж кому-кому, а Нине было прекрасно известно, что пилот — не совсем человек. Существо в мужском обличье, но совсем не мужчина.

Она вспомнила свою первую встречу с Симоном Перминовым. Встреча только для пилота была случайной. Но Нина-то знала, что это не так. Для того и организовали знакомство, чтобы куратор могла оценить глубину и течение реформации. Куратор шла выполнять профессиональную работу. Но влюбилась в своего подопечного. И на себе испытала происходящую с будущим пилотом реформацию. Она понравилась этому парню — любая женщина чувствует это. Как и то, что вскоре перестала нравиться. Впрочем, тут было иное. Наноциты очень быстро сделали так, что ему перестала нравиться любая женщина, он попросту перестал ощущать то, что в просторечии называют словом «нравиться»…

И еще тогда Нина испытала вину перед ним.

Конечно, она была слишком молода, чтобы справиться со своими чувствами. С ними совладало только время. И слава богу! Не зря говорят, что время лечит. Любовь оно излечило. Но не вину…

— Константин Сергеевич, — Нина немного поерзала на стуле, поправила на коленях юбку, — а что если с ним случится новый кризис?

Академик ответил честно:

— Не знаю, Ниночка. С большинством пилотов и первого-то не происходит. А уж второй — явление исключительно редкое.

— Но, как я понимаю, такие случаи происходили.

Теперь поморщился Парамонов. Как будто его в чем-то обвинили…

— Происходили. За целый век около двухсот пятидесяти раз. Точнее — двести сорок семь…

— И?..

— Третьего виража не последовало. Возможности у пилотов не восстановились. Их пришлось списать.

«Списать, — подумала Нина. — Обычно так говорят о материальных ценностях. А тут люди, дьявол нас всех возьми!»

— Скажите, а почему же об этом мне ничего не известно?

— Потому что это закрытая информация. — Парамонов снова поморщился. И перешел на «ты». — И тебе, Ниночка, не стоит в ней копаться. На войне существует закон: если для спасения ста человек требуется принести в жертву десять, этих десятерых необходимо отправить на смерть.

— Так то на войне, Константин Сергеевич.

Лицо академика стало строгим.

— А мы и есть на войне, девочка! Человечество всю свою историю воюет с природой, и никогда тут не обходилось без жертв.

Нина не удержалась и фыркнула:

— Но ведь пилоты не гибнут, потеряв свои способности.

— Все равно что гибнут, — оборвал ее академик. — Потерявший способности пилот недолго задерживается на белом свете. Он даже не в состоянии учить молодых. Осознание бессмысленности такой жизни быстро сводит его в могилу.

— И тем не менее они не погибшие воины. Скорее, раненые. А раненых положено лечить.

— Что ты имеешь в виду?

— Неужели никому не приходило в голову, что если существует прямая реформация, то должна существовать и обратная? По крайней мере, теоретически.

Академик неожиданно улыбнулся:

— Ты права, теоретически должны существовать наноциты, способные вернуть пилота в состояние обычного человека.

— А почему мы этим не занимаемся?

— Потому что такую работу никто не станет финансировать. Она экономически необоснована. Гробить миллионы на то, что может потребоваться считаному количеству людей. Экономика — тоже наука, и мы вынуждены подчиняться ее законам. Иначе с нас спросят за волюнтаризм. — Академик снова улыбнулся. — Я это к чему говорю… чтобы ты поняла: официально заниматься этой проблемой тебе никто не разрешит.

— Да откуда вы знаете, Константин Сергеевич? — не выдержала Нина. — Грош цена экономике, если из-за этой науки человек не имеет права на спасение…

Парамонов жестом заставил ее замолчать.

— Тише, тише, не заводись… Я знаю оттуда, что когда-то сам пытался привлечь внимание руководства к проблеме потерявших способности пилотов. Однако мои задумки реализовать не удалось. — Он поднял руку с оттопыренным указательным пальцем. — Тебе же повезло. У тебя совсем другое руководство! Готовь план исследований! Только не болтай об этом на каждом углу, а то у тебя закончится тем же, чем и у меня.

И Нина поняла, что академик прикроет ее своим авторитетом. Болтать же и в самом деле ни к чему. Вот когда будут первые результаты… Победителей, как известно, не судят!

Профессор Нина Матвеевна Круглова летела к орбитальному городу Гагарину, на новую встречу с пилотом Перминовым. Вернее, теперь уже с бывшим пилотом…

Нине Матвеевне в общем-то в жизни везло. Хотя для успеха было приложено немало собственного труда. В юные годы Нина с отличием окончила специальный факультет Медицинской академии, где преподавал сам академик Парамонов, светило мирового масштаба, автор трудов по проблемам человеческого организма во фрактальном континууме. Отбор на спецфакультет был жесточайшим, но абитуриентка прошла все рогатки и препоны. За время учебы Нина проявила незаурядный ум и трудолюбие, в результате академик взял ее работать в стены своего главного детища — Института космической медицины. А потом, много лет спустя, разрешил заняться проблемой обратной реформации.

Проблему в конце концов удалось решить. Наноциты соответствующего характера были созданы. Одна беда — проверить их действие было невозможно. Никто бы не позволил профессору Кругловой рисковать жизнью работающего фрактал-пилота.

И потому пришлось ждать, пока кто-либо из этих «ласточек Вселенной» сделается неработающим. Да не просто неработающим, а настолько, что опробованные методы психологического воздействия будут бессильны! Кому нужна фрактал-химия, если работает психология!

И вот, наконец, нашелся раненый, которому опробованные методы лечения уже не помогали.

Перминов снова потерял свои способности, и никакого выхода у него не оставалось. После чего академик Парамонов выдал профессору Кругловой карт-бланш на применение обратной реформации.

Дело теперь за малым…

За ним она и летела к Гагарину.

Перминов выслушал профессора молча. Даже понять, слышит ли он ее объяснения, было невозможно. Глаза пилота скрывались за черными очками. Да и не будь очков — толку нет, поскольку под очками прячется вовсе не человеческий взгляд. Уж ей-то это известно!

— Так что вы скажете, Симон? — спросила Нина Матвеевна, когда молчание стало невыносимым. — Согласны?

— Нет, — коротко ответил пилот.

— Но почему?!

— Мне это не нужно.

— Но почему? — повторила Нина Матвеевна.

Симон пожал плечами, и это движение подсказало Кругловой, что в сидящем перед ней существе еще осталось что-то человеческое. А значит, можно применить опробованные методы психологии. Пусть не к лечению, а всего лишь к подготовке лечения. Что называется «надавить на совесть».

— Послушайте, Симон… Если вас не волнует собственная судьба, подумайте о других. Кроме вас в мире существуют и другие пилоты. То, что случилось с вами, может произойти с кем-нибудь из них. Такие вещи бывали. Хоть и крайне редко…

— Никогда не слышал ни о чем подобном! — сказал Перминов.

— Разумеется. Это вообще закрытая информация. Да и… э-э… заболевшие не рассказывают никому. Они просто умирают от безысходности. А вы можете дать им шанс выжить. — Профессор не удержалась и добавила: — И станете героем науки. Не побоюсь этого слова!

Перминов снял очки, как будто больше не хотел видеть собеседницу. Впрочем, бездонно-черные глаза уже не пугали Нину Матвеевну.

— Плевал я на вашу науку, — голос Перминова по-прежнему оставался равнодушным. Голос, но не он сам. — Для любого пилота главное — летать. И если фрактал-конт недостижим, то и жизнь такая не нужна.

Разговор между пилотом и профессором длился еще с четверть часа. А потом Перминов встал из кресла:

— Это вы хотите стать героем науки. Не побоюсь этого слова… Простите, но нам не о чем больше разговаривать!

Он снова спрятал глаза за очками. И пошел прочь.

«Что ж, — подумала Нина Матвеевна, стискивая пальцы. — Хоть я тебя и любила когда-то, но ты — нечеловек. А значит, с тобой вполне можно поступать по-особому. Чего не добиться доброй волей, то доступно с применением силы. Для блага других можно взять на себя такой грех».

И она связалась с командиром специального подразделения, ожидающего исхода переговоров.

— Действуйте, капитан!

— Есть, профессор!

Нина Матвеевна снова стиснула пальцы.

Ей было жаль Перминова. Но познание требует жертв. Тем более от нечеловека.