"«Если», 2011 № 06" - читать интересную книгу автора («Если» Журнал, Резник Майк, Мирабелли Юджин,...)

Брэд Эйкен Система ответов

В этом зрелище не было ничего такого уж необычного, но впервые я видел это своими глазами — они сцапали не кого-то незнакомого, а одного из моих коллег. Я только что вошел через вращающиеся двери, которые выплевывают посетителей в роскошный холл «Метро-Тауэрс билдинг», словно дозатор пастилок «Пец», ежедневно с девяти утра до пяти вечера. В дальнем конце зала, выложенного белым итальянским мрамором, сгрудились съемочные группы всех главных новостных компаний: они явно засели в ожидании какого-то соблазнительно-ужасного события, ничто другое не привлекло бы такого внимания.

Перед собравшейся толпой разъехались двери лифта, и сияние прожекторов залило кабину, обнаружив человека средних лет с коротким ежиком седых волос, отворачивающего лицо от яркого света. Его руки были скованы за спиной наручниками, два облаченных в форму офицера федеральной полиции крепко держали его под локти с двух сторон. Когда он повернулся в мою сторону, я ощутил, как по моему позвоночнику пробежала холодная дрожь при виде знакомых кустистых седых бровей, румяного лица и объемистого брюшка: это был Арни Хирш, мой старый друг, семь лет назад присоединившийся к моей практике в 13-й окружной медицинской клинике.

— Отклонился от ответного дерева, — неожиданно прозвучал за моим правым плечом знакомый голос.

Я повернулся к своей новой ассистентке Карме Джонсон.

— Что?

— Доктора Хирша забирают за нарушение «дерева ответов». Это у него уже в третий раз.

Я, конечно же, знал, о чем речь. Нам позволялось говорить только определенные вещи, давать лишь специально предписанные ответы на вопросы, которые всегда были вариациями одного и того же: «Что со мной, док? Я ведь выздоровлю? Чем мне лечиться? Может быть, сканер ошибся?». С первого же дня работы было сказано, что позволять нам отвечать по своему разумению — чересчур большая ответственность и что любое нарушение этой политики будет рассматриваться как федеральное преступление; мы ведь, в конце концов, работаем в государственной клинике.

Я посмотрел на мисс Джонсон.

— Откуда вы знаете?

— Моя подруга Ванда — его ассистентка. Она только что прислала мне сообщение.

— Это она на него донесла?

Я почувствовал в голосе женщины короткое замешательство:

— Нет, это не Ванда. Она никогда бы так не поступила.

Мое внимание вновь переключилось на Арни, который рявкнул на репортера:

— И я сделаю это снова, черт подери! Меня тошнит от необходимости смотреть, как мои пациенты страдают только из-за того, что я должен слушаться какой-то треклятой машины!

Я прекрасно понимал его чувства. Мы говорили об этом за ланчем по меньшей мере дюжину раз. И сам я умудрился избежать неприятностей лишь потому, что у меня не хватало духу поступить, как Арни. Я испытывал к бедняге жалость, но в то же время восхищался им.

Толпа последовала за моим коллегой и окружавшими его офицерами на улицу, где его ждал черный седан. Я ненавидел себя за малодушие, но как я мог помочь коллеге?

Мы стояли в опустевшем зале возле вращающихся дверей, наблюдая за сценой через стекло.

— Пожалуй, нам лучше приступить к работе, — сказал я.

Карма ответила коротким кивком, и мы отправились к себе на тридцать седьмой этаж, чтобы заняться нашими повседневными делами. К тому времени как я облачился в лабораторный халат и добрался до смотровой, ассистентка уже начала первое сканирование. Через несколько минут из пасти гигантской машины выдвинулся белый пьедестал.

— С добрым утречком, док! — приветствовал меня мистер Уинторп. Держась одной рукой за загривок, он приподнялся из-за смотрового стола, появившегося из трубы нашего «Медтрона-3000».

Мисс Джонсон подняла глаза от контрольного монитора сканера.

— Нерезкостей не обнаружено, доктор. Сейчас подготовлю отчет.

— Спасибо.

Я взглянул на первого из своих сегодняшних пациентов.

— Доброе утро, мистер Уинторп. Я доктор Дженкинс. — Я не протянул ему руку для пожатия.

Он взглянул на стену, где висел мой диплом — текст едва можно было различить за поблекшим желтым уретановым покрытием.

— Сентервиль, выпуск две тысячи двенадцатого, э-э… — По-видимому, диплом произвел впечатление на посетителя. — Хороший колледж!

— Да… был. — Я уже давно не глядел в сторону этого клочка бумаги.

— Ну, так и что же вы собираетесь делать с моими болями?

Я проглядел отчет, появившийся на мониторе.

— Сканер диагностировал у вас язву желудка и уже отправил рецепт в аптечную систему.

— Язву желудка? Док, у меня болит шея!

Я достал электронный блокнот, чтобы свериться с инструкцией компании, и прокрутил текст до надлежащей схемы ответа.

— Прошу прощения, но сканер говорит, что ваша проблема — язва желудка. О шее он умалчивает.

— Но с моим желудком все в порядке!

Я прокрутил текст дальше. Хотя к этому времени я уже выучил наизусть большинство ответов, лучше было Соблюдать осторожность, особенно когда в лаборатории присутствовала новая ассистентка, ловившая каждое мое слово.

— Некоторые болезни не имеют различимых признаков, — процитировал я.

Уинторп был так занят, потирая шею, что даже не заметил, как я читаю с экрана.

— Ну ладно, может, язва у меня и есть, но сюда-то я пришел из-за этой чертовой боли в шее, а не из-за желудка!

— В любом случае, если вы не примете выписанный рецепт, страховая компания исключит вас из своей программы.

Мистер Уинторп надул щеки, сделавшись похожим на рыбу-собаку, и издал тяжелое «Пф-ф-ф!». Он знал, что спорить с медицинским сканером не имеет смысла.

— Ладно, но может быть, вы просто глянете на мою шею? Эта боль меня добивает.

Брови на молодом, свежем лице мисс Джонсон заметно приподнялись.

— Прошу меня простить, мистер Уинторп, — послушно продекламировал я, — но нам строго противопоказан физический контакт с пациентами.

— Да бросьте, док! Я никому не скажу.

Мой голос смягчился.

— Ах, мистер Уинторп, ну вы же сами знаете, что такое невозможно. Я рискую потерять лицензию.

Он покачал головой — с трудом — и вышел за дверь.

Я чувствовал жалость к бедолаге. Пару лет назад я пренебрег бы правилами и действительно взглянул на его шею. Но это было до того, как многих моих коллег затаскали по судам и довели до банкротства как раз из-за таких вот вещей или того хуже — увезли в наручниках, как Арни Хирша.

Теперь мы жили в другом мире. Когда тридцать три года назад я окончил престижный Сентервильский медицинский колледж, ничто не могло бы вызвать у меня большей гордости. Сэр Уильям Ослер однажды сказал: «Превращение непрофессионала во врача — удивительнейшее превращение во Вселенной»; по крайней мере, так нам рассказывал наш первый наставник в клинике. И мы верили ему, мы считали себя особенными. В конце концов мы перестали быть сопливыми учениками и сделались трудоголиками, которые ежедневно, с утра до ночи, решают вопросы жизни и смерти. Такие вещи меняют человека. Меняют так, что ты этого не видишь, не ощущаешь, не замечаешь, а потом в один прекрасный день просыпаешься, смотришь на свой старый портрет и думаешь: «Неужели я действительно был таким наивным?».

Но это одновременно и изматывает. Перераспределяет приоритеты. Не позволяет сохранить в себе обычное человеческое сочувствие — хотя большинству все же удается. Это то, что делает нас хорошими профессионалами.

Точнее, делало.

Мисс Джонсон заглянула через мое плечо — я стоял в двери, глядя, как мистер Уинторп выходит из офиса.

— И часто вам попадаются такие вот? — спросила она.

— Да нет. Обычно сканер выдает то, что нужно… ну, в смысле то, что вызывает симптомы.

— Не могу поверить! Он действительно хотел, чтобы вы до него дотронулись? — Она содрогнулась, со злостью выплюнув это слово.

Я молчал. Всем было известно: Совет по медицине внедряет вместе с молодыми практикантами своих агентов, чтобы вычислить тех докторов, которые пренебрегают правилами, — а я еще почти совсем не знал мою новую ассистентку.

Она повернулась и поглядела на меня.

— То есть я еще могу понять, когда так думает кто-нибудь из старшего поколения; они привыкли к этому с детства. Но ведь Уинторпу всего сорок два! Он-то с какой стати решил, будто доктор может обнаружить у него что-то, чего не определил сканер?

Бедняга просто искал хоть какого-то облегчения, которого мы ему не дали; Карма не могла этого не видеть. Однако я не из тех, кто клюет на такую наживку.

— Должно быть, некоторым людям просто очень не хватает предмета для ностальгии, — сказал я. — Истории, услышанные от родителей, старое кино, нехитрый рассказ, который гуляет по всей Сети… Есть множество возможностей узнать о том, как лечили раньше. Кое-кто до сих пор верит, что тогда было лучше, чем сейчас.

— И вы тоже?

Я поднял бровь, воспользовавшись своим небольшим преимуществом в росте, чтобы дать ей ответ без необходимости прибегать к открытой лжи.

Кажется, она его приняла.

— Они просто не знают, насколько хорошо их сейчас обслуживают!

Я кивнул.

— Это совершенно нелогично! Неужели они не понимают, что люди могут делать ошибки?

— Слова, достойные молодого специалиста, мисс Джонсон.

Ее глаза сузились.

— Вы не согласны?

— Что люди могут делать ошибки? Конечно, согласен!

Она отмахнулась от моего ответа.

— Что машины — единственный способ осматривать пациента! Что нет никакой необходимости прикасаться к больному до тех пор, пока он способен самостоятельно забраться в сканер или хирургический блок!

Я испустил глубокий вздох.

— Сканеры работают быстрее, точнее и полностью лишены эмоций. Им не надо тратить время на чувства пациента.

— Вот именно, — отозвалась она с облегчением.

— Но они не способны сочувствовать, взаимодействовать с духом больного. Боль — нечто гораздо большее, чем механическое раздражение нервных окончаний. Одна и та же патология может у разных людей вызывать различные симптомы, различную степень боли.

Она широко раскрыла глаза, и я почувствовал, как по моей коже побежали мурашки. Я выдавил смешок и сказал:

— Что, поверили?

Ее взгляд стал спокойнее, но настороженное выражение осталось.

— Нет уж, ходили мы по этой дорожке, — продолжал я. — Вы не поверите, сколько времени уходит на возню с чужими эмоциями, а еще больше — на эмоциональное напряжение, которое деформирует вас самих. Я в любую минуту готов предпочесть всему этому наш сканер!

Я ласково похлопал «Медтрон-3000» по холодному титановому боку.

— Благодаря вот этим малышам и тем ребятам, что выдумали систему ответов, современная медицина поднялась на совершенно иной уровень.

— Да и смена кончается гораздо быстрее. — Мисс Джонсон с облегчением вернулась к прежней закадычно-дружеской манере.

Я сверкнул в ее сторону улыбкой — к этому времени я изрядно поднаторел в этой игре. Я тоже вышел на совершенно иной уровень: инстинкт выживания — серьезная вещь.

— Мисс Джонсон!

Она обернулась.

— Пригласите следующего пациента.

— Хорошо, доктор.

«Доктор»… Будь я проклят, если еще чувствовал себя доктором.

Отбыв очередную смену, я наконец вышел на улицу — стоял конец октября, было довольно прохладно и ветрено, — и, прищурясь, поднял глаза на сверкающий на солнце стеклянный фасад «Юнити Хелс Иншуранс билдинг», что возвышался над всей деловой частью города. Я подтянул воротник повыше и плотно прихватил уголки рукой, спасаясь от ветра. Мне предстояла недолгая прогулка до дома.

Я жил в центре уже почти пять лет. В тот самый день, когда Нэн сообщила, что больше не может выносить меня в своем доме, я решил подыскать себе жилье на расстоянии нескольких минут ходьбы от клиники. Безрадостные толпы, теснящиеся на станциях и в поездах метро, не могли способствовать умственному здоровью кого-либо, тем более людей моего поколения; кроме того, мне нравилась возможность дышать… ну, конечно, теперь это вряд ли можно было называть свежим воздухом, но я любил атмосферу чумазых улиц центра города, предпочитая ее стерильным интерьерам современных зданий.

Я прошел мимо «Хот Бинз» — местечка, где по утрам пил кофе; дразнящие запахи замедлили мой шаг, но мысль о последующем возвращении на улицу, после того как я согреюсь, удержала меня на пути. Я свернул за угол и подошел к парадной двери моего дома, над которой была вмонтирована видеокамера.

— Впустить, — приказал я.

Непомерно большие стеклянные двери распахнулись, и я поспешил убраться внутрь с холода, к которому мое тело привыкнет лишь по мере превращения осени в зиму. Я кивнул аниматронному регистратору в холле, который приветствовал меня по имени, и вызвал лифт. Когда я вошел в кабину, ко мне обратился превосходно поставленный голос, наподобие тех, что слышишь в шестичасовых новостях:

— Направляетесь к себе, доктор Дженкинс?

— Да, к себе.

— Очень хорошо. — Дверь закрылась, меня препроводили на тринадцатый этаж, где я вышел из лифта и прошел по коридору до двери, а новая команда «Впустить» открыла доступ в мое маленькое убежище.

Я бросил пальто на один из обитых клетчатой тканью стульев, прошел в гостиную и взглянул на невзрачный кусочек Сентениел-парка, открывавшийся за большими, от стены до стены, окнами, которые и придавали комнате ее прелесть.

— Музыка, — приказал я, плюхаясь в свое любимое мягкое черное кожаное кресло у окна; я нажал на маленькую черную кнопку возле правой руки, и подставка для ног поднялась до нужной высоты. — «Петрушка».

Когда музыка заиграла, я закрыл глаза, позволяя ей унести меня назад, к тому дню, когда был записан этот альбом — концерту, на котором моя дочь сыграла короткое, но широко известное и характерное соло на трубе, прославившее эту пьесу; это был ее дебют в Чикагском симфоническом оркестре. Тем днем я гордился, наверное, больше, чем каким-либо другим — а в моей тогдашней жизни было немало моментов, которыми я имел право гордиться.

Медицинский колледж, женитьба на однокашнице, трое замечательных детей, уютный домик в пригороде. Казалось, все эти картины из чьего-то чужого прошлого. Я должен был увидеть, как это надвигалось, должен был заметить признаки, но меня ослепляло стремление преуспеть, и я не обращал внимания на то, как меняется мир вокруг. Изменения происходили постепенно, они подкрадывались ко мне подобно старости, понемногу, по одной морщинке. А потом, в один несчастный день, Нэн попросила меня уйти. Только в этот день я действительно осознал, насколько всё переменилось — всё, кроме меня. Наши дети подросли и рассеялись по стране; каждый добился успеха в своем деле, но ни один из них больше не был частью нашей жизни. Нэн сумела остаться в одном ритме с пульсом города, она занялась общественной деятельностью на добровольных началах и приносила много пользы, она делала то, что имело значение для людей.

А я был всего лишь тенью того человека, которым являлся когда-то, меня все больше разочаровывала наша медицинская система, давным-давно развалившаяся, утратившая способность делать то, для чего была предназначена — заботиться о людях. Горечь настолько переполнила меня, что я отравлял жизнь Нэн, но сам понятия об этом не имел до того дня, когда она разрушила мой мир.

Лишь в этот день я осознал, что Нэн была единственной константой в моей жизни, благодаря которой вещи оставались реальными, она служила мне щитом от бесконечных изменений, трансформировавших мир вокруг нас. Это она все эти годы заботилась обо мне, а не наоборот, как я всегда полагал.

И когда этот день пришел, со мной было покончено.

После развода у меня ушло несколько лет на то, чтобы взять себя в руки и снова начать жить. Не радость, это нельзя было так назвать, но понемногу я начинал обнаруживать вещи, которые заполняли мое существование, приносили удовольствие, придавали смысл. Мне казалось, что я снова могу жить спокойно — вплоть до того дня, когда Арни Хирша уволокли в наручниках. После чего вопросы о том, что я делаю со своей жизнью, снова принялись рвать меня на части.

Неуверенной походкой я вошел в «Хот Бинз», намереваясь перекусить — подобные субботние вылазки я предвкушал всю неделю, — но только я переступил порог, как услышал возглас: «Дженкс!». Уже давно меня так никто не называл.

Я поднял взгляд и слабо улыбнулся.

— Дуг! Как твои дела?

Дуг Барнс поступил в колледж вместе со мной, и вскоре после выпуска мы с ним открыли совместную практику. Некоторое время она процветала, но в конечном счете бюрократия нас доконала. Страховые компании соглашались подписывать контракты только с теми врачами, которых могли контролировать, а мы не желали играть в эти игры. Мы думали, что выше этого, однако время шло, мы понемногу вымотались и в конце концов были вынуждены ликвидировать практику и подыскивать себе работу в клиниках. Я не видел его уже многие годы.

— Лучше, чем у тебя, судя по твоему виду, — ответил мне Дуг, жестом приглашая за столик. — Ты ужасно выглядишь.

Я и не знал, что мое отчаяние настолько очевидно. Мы уселись за маленький круглый столик лицом к лицу. Я бледно улыбнулся.

— Ничего себе совпадение, вот так наткнуться здесь на старинного друга…

Он улыбнулся уголком рта.

— Не такое уж совпадение. Это карма. — Я уставился на приятеля поверх очков. Взмахнув руками, он засмеялся и пояснил: — Да нет, Карма Джонсон, твоя ассистентка!

— Вот как? Мисс Джонсон?

Он кивнул:

— Она из наших.

— Из наших?

— Позволь, я объясню.

И он рассказал, что после того, как мы закрыли практику, он застрял в одной из городских клиник, которую нашел столь же безрадостной, как и я свою, так что единственной причиной, по которой он продолжал каждый день туда приходить, была нужда в деньгах. Знакомая история, однако я по-прежнему не понимал, какое место в ней занимает Карма Джонсон.

Дуг бегло оглядел помещение и наклонился поближе ко мне.

— Так вот, есть группа людей; мы собираемся каждую неделю. Ты понимаешь: я говорю о тех, кто думает так же, как ты и я.

— И мисс Джонсон тоже состоит в этой группе?

Он коротко кивнул.

— В основном это практикующие врачи, но к нам присоединились также несколько сиделок и лаборантов. Мы называем себя «Клуб старых чудаков», хотя привлекли и несколько молодых выпускников вроде Кармы, которые считают, что пришли в медицину по тем же старомодным соображениям, что и мы с тобой.

— И что же вы можете сделать, черт возьми, кроме того, чтобы ныть и жаловаться друг другу?

— Мы организовали клинику в дальней части торгового комплекса в округе Либертивиль.

Мои глаза широко раскрылись. Отношение федеральных властей к подпольным клиникам нельзя было назвать снисходительным.

— Это отличный рабочий район, преступность там низкая, так что и копов немного. Мы направляем туда отдельных пациентов, тех, кому наверняка можем доверять. Все как в старые добрые времена: мы лечим пациентов так, как нас учили, а не так, как нам предписано это делать сейчас.

— Боже всемогущий, Дуг! А что если вас поймают?

— Проклятье, дело стоит того, чтобы рискнуть! Это возможность стряхнуть ржавчину, снова почувствовать себя полезным. Почему бы и тебе не попробовать? Нам бы не помешал такой человек, как ты.

Я прекрасно понимал его чувства. Если не занимаешься ничем, кроме бумагомарательства, непременно наступает момент, когда чувствуешь, что начинаешь загнивать. Предложение выглядело заманчиво.

— И как вы прячетесь?

— Как только можно. Не говорим об этом с незнакомыми людьми и не упоминаем на работе даже в разговоре с теми, кому доверяем. У стен есть уши.

— Мне можешь не рассказывать. Каждый раз, когда у нас в конторе появляется новенький, я целый день только и делаю, что оглядываюсь через плечо. Эти новоиспеченные выпускники колледжа… нынче им промывают мозги с малолетства.

Дуг рассмеялся.

— Карма действует тебе на нервы, а?

— Еще бы. Я мог бы поклясться, что ее к нам внедрила федеральная полиция.

— Да нет, это она просто тебя прощупывала. Но свою роль она играет хорошо, как ты считаешь?

Я не мог не согласиться. Меня она вычислила, ничем не показав, что у нее на уме.

— Ну так что скажешь, Дженкс? Следующая встреча сегодня вечером. Может, придешь?

Я потер пальцем грязное пятно на столешнице. Мне хотелось сказать «да», но перед моими глазами стоял образ Арни Хирша, которого волокли прочь в наручниках.

— Ну, по крайней мере подумай. — И Дуг скинул информацию мне на коммуникатор.

Оставшуюся часть дня я думал. Слова старого друга задели некую струну. При мысли о том, чтобы снова работать в настоящей клинике, кровь в моих жилах начинала бежать так, как не текла уже давным-давно.

Я приехал по тому адресу, что дал мне Дуг. Торговый комплекс в тихом квартале. Витрина — «Одежда на заказ»; я подозревал, что ателье держал какой-нибудь родственник одного из членов «Клуба старых чудаков». Информация, которую скинул мне Дуг, включала и пароль, открывавший доступ в клинику позади магазина.

Я подъехал ко входу и какое-то время сидел в машине с включенным мотором, уставившись на витрину невидящим взглядом. Моя машина была довольно новой, однако никакой кондиционер не был способен остановить пот, пропитавший рубашку. Приемные часы в клинике были с шести до девяти; у меня еще оставалось время для решения.

По пути домой я остановился у «Старбакса» и прихватил гамбургер, крем-соду и чипсы в пакете на вынос. К тому времени как я добрался до своего жилища, продукты успели нагреться, но я предпочитал стены собственного дома пунктам быстрого питания. Я жадно проглотил привезенное, а затем залез в душ.

Большинство людей в душе поют. Фактически, именно там ко мне приходят мои лучшие идеи. Но сейчас даже горячий пар, клубящийся вокруг тела, не мог разогнать туман внутри головы.

«Это же так просто, — думал я. — Подъехать к торговому центру, войти в клинику и получить шанс снова стать настоящим врачом».

Я представил себя в наручниках.

«Ты что, спятил?»

«Да ладно, Дуг ведь занимается этим уже бог знает сколько времени. Неужели это так уж опасно?»

Затем меня посетила ужасная мысль:

«А может, он просто пытается меня подставить?»

«Побойся бога, это же Дуг!»

«Ну, я ведь не знаю, чем он занимался последние десять лет».

«Ладно, и что в таком случае ты собираешься делать — продолжать гнить в Тринадцатой до конца жизни? Мужик, покажи, на что ты способен!»

Я вытерся и посмотрел на часы. Время принимать решение.

В четверть седьмого я покинул свое жилище и снова отправился к «Одежде на заказ». С каждым поворотом мое сердце колотилось все сильнее, а когда я сворачивал на парковку, руль выскользнул из моих влажных пальцев — лишь установленная в машине тормозная система с функцией распознавания близких объектов помогла мне не пропахать ряд машин. Какое-то время я тупо слушал электронный голос, выговаривавший мне за небрежное вождение, потом наконец пришел в себя настолько, чтобы отключить систему безопасности, выправил курс и пополз вдоль витрин, пока не заметил пустое место прямо напротив ателье.

Я поколебался… а потом нажал на газ и вырулил с парковки, ни разу не оглянувшись. Через полчаса я был дома.

Этим вечером мне составила компанию бутылка вина. Я медленно цедил напиток, уставившись в стену, пока в конце концов не решил отправиться в кровать независимо от того, ждет меня в ближайшем будущем сон или нет. Я лежал, задремывая и снова просыпаясь, а через мое сознание скользили обрывки грез: медицинский колледж, старая практика, Карма Джонсон, врывающаяся в мой кабинет с командой агентов в форме. Дуг, правда, убеждал, что она на нашей стороне, однако сновидения не всегда основываются на фактах, а эмоции не стираются так быстро.

Чуть позже полуночи меня вырвал из сна пронзительный сигнал вызова от неизвестного абонента. Я ткнул в телефон пальцем, скорее стремясь утихомирить его, нежели действительно желая узнать, кто звонит.

— Дженкс? Дженкс, это ты? Почему у тебя отключен экран?

— Я всегда его отключаю перед тем, как раздеться, — хрипло проговорил я.

— Что? Ах, да… — Я видел напряженные морщинки вокруг глаз Дуга, его взгляд скользнул в нижнюю часть телефона, проверяя время. — Боже мой, я и не знал, что уже так поздно! Прости. — Он оглянулся через плечо. — Слушай, я не знаю, много ли у меня времени…

Я сощурил заплывшие глаза, пытаясь разобрать выражение его лица.

— Ты был прав.

— Насчет чего?

— Насчет Кармы. Она нас сдала. Копы устроили на нас облаву сегодня вечером, перед самым закрытием. Я вышел на минутку глотнуть воздуха, а когда вернулся, перед входом стояло полдюжины полицейских машин. Пытаюсь затаиться, но бродить по улицам долго не получится. Теперь это всего лишь вопрос времени… — Я услышал в трубке звук приближающихся сирен. — О боже! Мне пора. Будь осторожен, Дженкс.

Я дотянулся до пульта на ночном столике, щелкнул кнопкой, включая экран монитора, подвешенный на дальней стене, и поискал в Сети местные новости.

— Дерьмо!

Вот оно, ясно и недвусмысленно: группу докторов и сиделок выволакивают в наручниках из той самой двери, на которую я глядел всего лишь несколько часов назад, сидя в безопасности своей машины, — той самой двери, в которую я чуть было не вошел, поддавшись бунтарскому порыву.

— Боже, как я мог быть таким идиотом? О чем я только думал?

Я был слишком ошеломлен, чтобы осознавать слова диктора; затем картинка сменилась сценой погони в реальном времени — погони за машиной Дуга. Я выключил телевизор и швырнул пульт на стол. У меня не было желания наблюдать неизбежную развязку.

Я упал на кровать и уставился в потолок. Проблеск надежды на более яркое, более продуктивное существование, появившийся у меня впервые за очень долгое время, был раздавлен и размазан по всей Сети. Все, что мне оставалось отныне, это 13-я окружная клиника.

Телефон зазвонил. Снова номер Дуга.

— Дуг, это ты?

— Доктор Дженкинс? — Монотонный, безмятежный голос, явно не принадлежащий Дугу.

— Да?

На экране появилось лицо — ничем не примечательное лицо опрятного молодого человека, увенчанное полицейской фуражкой.

— Офицер Харви Корнелл, Включите ваш экран, сэр.

Я обернул вокруг себя простыню и повиновался. Он мог видеть в своем телефоне лишь мое лицо, однако я все же чувствовал смущение, сидя голышом и разговаривая по видеофону.

— В чем дело, офицер? С доктором Барнсом ничего не случилось?

— Он в порядке, сэр. Ваш номер был последним, по которому он разговаривал всего несколько минут назад. Мы хотим знать — почему?

— Почему бы вам не спросить у него самого?

— Его версию мы уже знаем, сэр. Нам хотелось бы услышать вашу.

Я не сомневался, что они проверят расшифровку телефонных звонков Дуга. «Не будь идиотом», — напомнил я себе и ответил:

— Он мой старый напарник. Я случайно встретил его вчера, впервые за долгие годы, и дал ему свой номер — видимо, он оказался наверху в списке его последних вызовов. По его голосу я понял, что у него какие-то неприятности. Очевидно, он спешил позвонить кому угодно, и мой номер оказался первым, который он набрал.

— Скажите, сэр, что вы знаете о клинике?

— Э-э, вчера он говорил мне о ней — видите ли, мы рассказывали друг другу, чем мы теперь живем…

Я боролся с инстинктивным желанием вытереть со лба пот. Экран был маленьким; возможно, коп не заметил блеска… Я отвернулся от света.

— И вы не сообщили в полицию?

— Я хотел дать ему шанс исправиться самому. Я предупредил его насчет одной из его сотрудниц — что она честный человек. Похоже, он не внял моему совету, верно?

— Вам нужно будет зайти в участок, сэр. Через десять минут я подъеду и заберу вас.

— Но…

Разговор прервался. Десять минут. Дерьмо.

Я влез в какие-то джинсы и относительно чистую рубашку, почистил зубы, избавляясь от прокисшего винного запаха, и уже топтался перед дверью, когда прозвенел звонок, при звуке которого мое сердце чуть не разбилось о грудную клетку.

— Включить интерком. — Рядом с дверью вспыхнул зеленый огонек. — Кто там?

— Доброе утро, доктор Дженкинс, — приветствовал меня аниматронный регистратор из холла. — Здесь офицер Корнелл, который желает вас видеть. Должен ли я его впустить?

— Да. Благодарю вас.

— Не стоит благодарности, доктор.

Я промокнул пот на лбу и вытер ладони о штаны. Звонок прозвенел снова.

— Да?

— Доктор, это я, офицер Корнелл.

— Входная дверь, открыть, — приказал я.

Дверь послушно распахнулась, и офицер Харви Корнелл вошел внутрь, предваряемый слабым ароматом мускуса. Аккуратно выглаженная темно-синяя униформа подчеркивала его атлетическое сложение.

— Доктор Дженкинс, — сказал он, снимая фуражку и приглаживая аккуратно подстриженные черные волосы, слегка уложенные гелем. — Вы готовы, сэр?

— Я арестован?

— Пока нет, сэр.

— Тогда почему мы не можем поговорить прямо здесь?

Он указал на дверь.

— Вам следует пройти со мной, сэр.

Порой отсутствие ответа само по себе является ответом.

Аниматронный регистратор весело пожелал нам всего хорошего, когда мы проходили мимо, направляясь к машине без опознавательных знаков, стоящей перед главным входом. На водительском месте, выпрямившись, сидела женщина в полицейской форме. Корнелл открыл передо мной заднюю дверь, и я нырнул внутрь. Дверь захлопнулась, и я инстинктивно подергал ручку, которая, разумеется, не шелохнулась.

Корнелл уселся рядом с водителем и по пути до участка не сказал мне ни слова. Я видел, что они разговаривают по ту сторону разделявшего нас прозрачного барьера, но я не умею читать по губам. В качестве компании мне оставалось лишь бормотание моих собственных мыслей.

Я сидел на заднем сиденье, и передо мной мгновенными вспышками разворачивались всевозможные сценарии. Может быть, они заметили, как я днем разглядывал клинику? Однако этого недостаточно, чтобы меня арестовать. Должно быть, они видели, как я подъехал позже, вечером, и едва не зашел внутрь. Но «едва» — тоже не основание для ареста, ведь верно? Черт побери, у них же нет ровным счетом ничего, что можно на меня повесить! Все эти годы в клинике я вел себя как чертов бойскаут — ненавидел себя за это, но не дал им ничего, что можно было бы подшить к делу. Действительно, что у них есть? Мое имя в телефоне Дуга, его звонок, то, что я проехал в машине мимо торгового центра во время приемных часов клиники? Все это совершеннейшее ничто. И тем не менее они могли серьезно испортить мне жизнь, если бы захотели. Проклятье, я разыгрывал из себя пай-мальчика, образцового сотрудника системы окружных клиник, хотя прекрасно знал, что это подрывает мое душевное здоровье, — и все равно они до меня докопались! Великолепно!

Всполохи паники в моих мыслях вытеснил звук останавливающейся машины. Мы припарковались возле участка. Корнелл открыл дверь и провел меня через лабиринт кипящих деятельностью клетушек в изолированную комнату для допросов. Здесь не было зеркальных стекол, но не было и сомнения, что наш разговор записывается.

Офицер уселся лицом ко мне по другую сторону рабочего стола из полированной стали, однако его взгляд был направлен исключительно на монитор компьютера справа от него. Он молча что-то читал, время от времени касаясь пальцем экрана. На лице — ни одной эмоции.

Я откашлялся — совершенно без какого-либо намека, — и был пронзен взглядом с той стороны стола, говорившим: «Больше так не делай».

Спустя несколько минут Корнелл откинулся на спинку стула.

— М-да, доктор, ваше положение выглядит неважно.

— Что именно выглядит неважно? В чем вы меня обвиняете — в том, что я дружил с доктором Барнсом?

— Вы должны осторожнее выбирать знакомства.

— С каких пор это стало преступлением?

Он поглядел на меня еще немного, вдавливая взглядом в сиденье, а затем вышел из комнаты. Я внимательно огляделся, пытаясь понять, где расположена камера.

«Боже мой, не могут же они меня задержать только за то, что я подумывал, не пойти ли мне в эту чертову клинику?»

Я вытащил из кармана бумажную салфетку и промокнул лицо. «Спокойнее», — уговаривал я себя, но тело не слушалось. Я как раз засовывал мятую влажную салфетку в карман, когда дверь распахнулась, и снова появился офицер Корнелл.

Усевшись, он прикоснулся к экрану, три или четыре мучительно долгие секунды рассматривал меня, после чего вновь сосредоточил внимание на мониторе.

Я ерзал на холодном стальном сиденье своего стула, тщетно пытаясь устроиться поудобнее.

Корнелл снова поднял глаза.

— Вот что, доктор. Позвольте мне говорить откровенно.

Наконец-то! Я бы предпочел, чтобы меня арестовали, лишь бы не сидеть на этом стуле перед машиной, называющей себя офицером Корнеллом.

— У нас есть материалы видеонаблюдения, показывающие, как вы сегодня днем крутились возле клиники Барнса, а затем приехали еще раз вечером, как раз перед тем, как туда явились мы.

Я ощутил волну жара, поднимающуюся вверх по моему телу под рубашкой, и возблагодарил свою счастливую звезду, что Корнелл не подключил меня к автономному монитору, который мог бы зарегистрировать мою нервозность. Впрочем, ему это и не требовалось.

— Он был моим другом. Мне было просто интересно.

— Не оскорбляйте мои умственные способности, доктор.

Я открыл рот, но не издал ни звука.

— Послушайте. У нас, может быть, и нет ничего, в чем вас можно было бы обвинить, но учитывая это видео, телефонный звонок и вашу связь с доктором Барнсом… ну, скажем прямо, остается мало сомнений относительно ваших намерений. У вас ведь было более чем серьезное искушение присоединиться к его лавочке, не так ли?

Прежде чем я успел ответить на этот полный опасности вопрос, он остановил меня:

— Этим вечером вам чертовски повезло, но не рассчитывайте на то, что удача вам улыбнется и во второй раз. Пространство под радаром, в котором вы до сих пор летали, только что значительно сузилось.

Напряжение, пронизывавшее все фибры моего существа, начало ослабевать. Им все-таки придется меня отпустить!

— Значит, я теперь ваш новый подопечный?

— Даже если бы у меня было время за вами бегать — а у меня его нет, — я не считаю допустимым методом провоцировать людей на противоправные поступки. Однако я не единственный, кто владеет этой информацией. Считайте нашу сегодняшнюю беседу дружеским предупреждением.

Ну, без такой дружбы я вполне мог и обойтись. Я почувствовал озноб — пот на моей коже начал высыхать.

Офицер Корнелл поднялся с места.

— Вы можете идти. Мне пора приниматься за эти чертовы отчеты. Вот наказание за работу в Федеральной оперативной группе по охране здоровья: бумажная работа способна свести тебя с ума. — Он указал мне на выход. — Мы можем послать кого-нибудь, чтобы вас довезли до дома, если хотите.

— Спасибо, доберусь на такси.

— Я так и думал. — Он пошел было к комнатке справа от допросной, но заколебался и вновь повернулся ко мне. — Будьте благоразумны, доктор.

Не могу передать, как я спешил убраться оттуда.

Как всегда неизбежно наступило утро понедельника. Я поднялся на тридцать седьмой этаж, где меня уже ожидала мисс Джонсон.

— Значит, вы все же не клюнули, — кисло произнесла она.

— Нет. Не клюнул. Вы же знаете, такие вещи не для меня.

— Теперь знаю. Хотя готова была поклясться, что вы купитесь — а я довольно хорошо разбираюсь в людях.

Отныне моя задача стала вдвойне обременительной. Я чувствовал, что работаю под еще более мощным микроскопом, чем прежде. Но я сносил всё. И думал о Дуге — постоянно.

Пару недель спустя, в пятницу утром, снова заявился мистер Уинторп, которого по-прежнему мучили боли и который по-прежнему умолял меня осмотреть его шею. Ему было некуда больше идти — его поставщиком медицинских услуг был назначен я. И снова я отказал ему, и это грызло меня изнутри.

Становилось все труднее смотреть на себя в зеркало, труднее принимать то, во что я превратился, после того как увидел, что есть другой путь для тех, кто хочет делать свое дело. Да, конечно, они схватили Дуга, но существовали десятки других клиник, которые умудрялись продолжать свою деятельность под радаром — если верить блогам. Я никогда не верил. Но сейчас отчаянно хотел поверить.

И тем не менее предупреждение офицера Корнелла было трудно игнорировать.

Этой ночью я лежал в постели, молясь о том, чтобы на меня снизошел милосердный сон, а в моей голове в сотый раз прокручивались разнообразные «за» и «против». В кои-то веки я желал, чтобы под рукой оказалось «дерево ответов», которое могло бы подсказать решение стоявшей передо мной проблемы.

В два часа я внезапно проснулся, словно от удара. «Дом дока Трэймера… ну конечно!» Образ стоял у меня перед глазами, ясный как день: некролог в субботней газете — мой старый семейный врач, который, бывало, осматривал меня в своем домашнем кабинете, скончался в почтенном возрасте девяноста семи лет. Абзац с восхвалениями и выражение сожаления относительно того, что у него не осталось наследников; его дом собирались выставить на продажу.

На следующее утро я первым делом откопал номер знакомой риэлторши, выписал его, оставил на столе и пошел варить себе кофе. Я жевал рогалик и прихлебывал из чашки, а мой взгляд все время отрывался от новостей на мониторе, возвращаясь к маленькому листку бумаги.

«Но они следят за тобой!»

«Чепуха! Ты действительно считаешь себя настолько важной птицей? Да у них нет времени на возню с тобой — это была просто тактика запугивания».

«И что же, ты готов рискнуть?»

Я опрокинул чашку, высасывая последние капли кофеина, начал подниматься из-за стола…

«А, черт с ним!»

Я развернулся и схватил листок.

Когда я подъехал к дому старика Трэймера, риэлтор уже ждала возле крыльца. Док удалился от дел пару десятков лет назад, но его домашний кабинет был по-прежнему в полном порядке — истинный храм той медицинской эры, в которой я вырос. Было очевидно, что старик с большой гордостью заботился о нем вплоть до последних нескольких лет, когда ему, разумеется, пришлось заняться более насущным делом — выживанием.

Это было просто великолепно. Кабинет был снят с учета задолго до того, как система окружных клиник впервые забрезжила в мозгу тех ослов, которые ее выдумали; федеральная полиция вообще понятия не имела о его существовании.

В воздухе висел запах гнили, и вообще дом выглядел ужасно: сползающие со стен выцветшие обои, архаичная бытовая техника, древние лампы накаливания — не дом, а кошмар риэлтора. Однако с большей частью косметических операций я мог справиться самостоятельно. Я тут же сделал свое предложение — она едва успела составить контракт.

Уикенды всегда были для меня желанным временем, а прогулки на вольном воздухе — излюбленным времяпрепровождением. Бродил я по городу, разглядывая людей, или сбегал в небольшую парковую зону, что еще оставалась в пределах досягаемости от города, эти дни всегда проходили в попытках общения с теми вещами, благодаря которым жизнь стоила того, чтобы жить.

Однако теперь у меня появилось идеальное убежище. Старое гнездышко пристроилось по соседству с парком, и из окошка хозяйской спальни на втором этаже открывался прекрасный вид на древесные кроны. Я стал проводить там уикенды, и ремонтные работы продвигались быстрым темпом. Уже через месяц я был готов принимать первых посетителей.

Еще немного, и скука и безопасность сменятся чувством выполненного долга и манией преследования.

Я оставил убранство дома насколько можно более старомодным. Стены в фойе утепляли фальшивые дубовые панели; кожаные диваны были настоящими. Я пребывал в восхищении перед собственной работой, готовясь к первому субботнему вечернему приему. Приняв к сведению провалившуюся попытку Дуга, я решил вести свое дело в одиночку.

Откинувшись на мягкую потертую спинку дивана и с наслаждением вдыхая тонкий аромат плесени от древнего покрывала, которое я откопал на барахолке, я сложил спортивный раздел январского выпуска «Нью-Йорк таймс» — последней газеты, которая еще выходила в печатном виде. Ежемесячное издание даже не пыталось угнаться за событиями, которые с успехом освещались в Сети, однако детальные очерки из жизни людей таили в себе немалое очарование; к тому же едва ли можно было чем-то заменить волшебное ощущение ломких газетных страниц, шуршащих под пальцами.

Ностальгия по старым временам, когда все было проще и человечнее, приносила умиротворение моей душе.

Я сидел, наслаждаясь минутой покоя, когда мелодичный звон старинного колокольчика обратил мое внимание на двойную парадную дверь, где на встроенном сбоку мониторе виднелось знакомое лицо мистера Уинторпа.

С улыбкой я нажал кнопку, впуская его в дом.