"Уход Мистлера" - читать интересную книгу автора (Бегли Луис)

II

Он толкал перед собой тележку с багажом к выходу из здания аэропорта, туда, где находился причал и ждали водные такси, и вдруг почувствовал, что закружилась голова. Так бывает, если слишком глубоко затянуться сигарой. Неужели он становится похож на свою мать и других пожилых дам ее круга, вечно подозрительных, точно таможенная полиция, вечно выискивающих у себя какую-нибудь новую болячку, малейшую припухлость или раздражение на коже? Или такова неизбежная черта его нынешнего состояния и эта смесь головокружения, слабости и тошноты является отныне неотъемлемой частью пейзажа в его существовании? Но быстро, слишком быстро.

После разговора с врачами он вдруг подумал, что неплохо бы обзавестись песочными часами, которые секунда за секундой будут отмерять, как покидают его силы. Наверное, нет на свете столь чувствительного инструмента, могущего отличить последствия долгого ночного перелета от этих приступов, когда засевшая внутри него чужеродная и тупая опухоль давала о себе знать. Но как бы там ни было, а сейчас он просто не в силах ступить и шага.

Мистлер ухватился за перила и закрыл глаза. Потом открыл и уставился на воду. Нет, тележка с багажом ему сейчас не помощник. Если б он нанял носильщика, можно было бы опереться на его руку, пусть даже этот жест и показался бы неделикатным. Он сделал долгий и глубокий вдох — прочистить рот, легкие, а заодно и мысли. И попросил диспетчера взять ему такси.

К поверхности лагуны липла тонкая пелена тумана. Мистлер стоял на корме, испытывая легкое возбуждение, и ждал, когда появятся острова. Брызги холодили лицо. Он прикурил сигару — заглушить кисловатый привкус во рту, и тут же отбросил ее. Если б рядом была Клара, можно было бы держать ее за руку. И потом у Клары в сумочке всегда лежала жвачка или мятные леденцы. Наверное, им все же надо было поехать вместе?

Это путешествие, его беззастенчивая ложь жене, смутное стремление найти здесь нечто такое, чего он и сам не мог до конца понять и сформулировать, — неужели все это лишь компоненты некоего пари? И если так, то на чьей стороне будет выигрыш? Чего следует ожидать ему от всех этих действий? Через несколько недель или месяцев, когда начнутся уже серьезные неприятности, он может взглянуть на эту затею и по-другому — как на дорогостоящий фарс, ненужную трату сил, которых уже не восстановить долгим отдыхом или сном. Может, только тогда он наконец поймет, что вовсе не обязательно всегда плыть против ветра, и при этом стараться оставаться на плаву, и придерживаться нужного курса, и тратить столько ненужных усилий?

Они вошли в канал. Лодочник открыл дроссель. В кильватере кипела пена, похожая на веер из белых перьев. Там и сям стояли на якорях одинокие шлюпки. Рыбаки ловят угря?.. Солнце резало глаза. Мистлер надел темные очки, и тут же, словно по волшебству, стали видны башня Мадонны дель Орто и Фондаменте-Нуове. Они быстро увеличивались в размерах. Вот перед ними и Сан-Микеле. Моторка сбавила скорость. И Мистлер по очереди узнавал: вот очертания Санта-Мария делла Мизерикордия, вот церковь Иезуитов, вот вход в Арсенал. Ему хотелось, чтобы лодка совсем остановилась, чтобы береговая линия замерла перед глазами, чтобы он мог объять взором весь город сразу. Но для того чтобы дойти до кабины лодочника и вступить с ним в переговоры, требовалось слишком много усилий. К тому же это наверняка вызовет у последнего удивление — ведь подобные остановки в плату не входят.

И Мистлер продолжал до рези в глазах вглядываться в пейзаж. Фасады дворцов таинственно возникали и исчезали по мере того, как моторка продвигалась по боковым каналам. Они миновали отель «Метрополь», впереди огромной мертвой массой высился Сан-Джорджио. Они свернули к устью Большого канала, и показались Догана и церковь делла Салюте. Сверкание и отблески синего, золотого, белого. Лодка дала задний ход, мужчина, всю жизнь проделывавший одну и ту же операцию, поймал брошенный ему лодочником линь и закрепил. Впервые ощущая нечто похожее на морскую болезнь, Мистлер шагнул на берег. И вошел в вестибюль гостиницы.

И тут же к нему со всех ног бросились синьор Ансельмо, главный управляющий, и его помощник. Мистлер в зависимости от настроения считал этих двоих своих знакомцев или друзьями, или неким новым видом, предназначенным для размещения сомнительного рода вкладов. Причем эти вклады не давали никакого дохода, а лишь требовали новых бесконечных вложений наличными.

La signora уже здесь, пробормотал синьор Ансельмо.

Он что, рехнулся? Или просто не узнал его? О чем это он толкует? Клара звонила как раз перед тем, как он выехал в аэропорт, сказала, что до сих пор торчит в Сан-Франциско. Вообще, если бы действие происходило в каком-нибудь фильме сороковых, она могла, конечно, звонить и из аэропорта Кеннеди, сесть там на самолет компании «Алиталия» и вылететь в Милан. Только в этом случае она могла бы опередить мужа, летевшего через Париж, и прибыть в Венецию первой. Но он никогда не замечал за женой склонности к такого рода сюрпризам или шуткам. А если уж речь зашла о шутках, то эта — пусть даже намерения у Клары были наилучшие — вряд ли понравилась бы мужу, и она это прекрасно знала. У самого же Мистлера просто не осталось сил, чтобы впадать по этому поводу в ярость. И времени проявлять снисхождение у него почти не было, и смеяться тому, как могут люди перечеркнуть его планы, тоже.

La signora привезла цветы и оставила свой багаж внизу. Прикажете отнести наверх?

Да, конечно, вместе с моими сумками. Они мне понадобятся.

Добро пожаловать домой, в Венецию, мистер Мистлер. Мы оставили за вами ваш обычный номер. Эти слова произнес помощник управляющего.

Спасибо. Провожать меня не надо. Просто возьму ключ.

La signora уже взяла ключ.

Тогда будьте добры выдать мне дубликат.

Он отмахнулся от руки, потянувшейся взять у него портфель. В портфеле находилась записная книжка с телефонами и адресами. Особенно нужна она бывала ему в Нью-Йорке ранним утром — самое подходящее время, чтобы поймать людей дома, когда некоторые из них только начинали подниматься с постели. И не важно, как он при этом себя чувствовал, — то было время для телефонных звонков.

Лифт остановился на втором этаже. И он двинулся по кроваво-красному ковру к двери, что находилась в самом конце коридора, и отворил ее. В маленькой прихожей висел на вешалке плащ-дождевик. У Клары такого не было. Два огромных окна в гостиной, выходившие на канал, были распахнуты настежь. Из второй комнаты справа доносились странные звуки. Он прислушался: кто-то насвистывал «Ты действуешь мне на нервы», нимало не фальшивя при этом. Дверь туда тоже была открыта. Клара никогда ничего не насвистывала, лишь изредка при полном отсутствии слуха напевала мелодии из репертуара Коула Портера.

Мистлер опустил портфель на диван, постучал и, не дожидаясь ответа, вошел. Ведь он, в конце концов, находится у себя в номере. На постели сидела Лина Верано в белом махровом халатике со штампом гостиницы. И вытирала ступни маленьким полотенцем.

Мистер Мистлер! Она вскочила. Волосы мокрые, прямые пряди липнут к изумительно гладким щечкам. Она показалась ему более хорошенькой, чем тогда, у Анны. И в то же время в этом ярком дневном свете выглядела не такой уж и юной.

Пожалуйста, не сердитесь на меня. Ваш самолет, должно быть, приземлился не по расписанию, чуть раньше. Я думала, вы появитесь только через час. И вот решила принять ванну. И как раз собиралась все прибрать, так что вы даже ничего бы и не заметили. Посмотрите, что я вам привезла!

И она показала. Розы и пионы — белые, красные и розовые — были расставлены повсюду: на туалетном столике в спальне, на журнальном столе и мраморной каминной доске в гостиной.

Красота, правда? Ну, что же вы молчите, мистер Мистлер? Скажите хоть что-нибудь!

Ему на ум приходила лишь одна фраза: Что вы делаете здесь, в моем номере?

Тут кто-то постучал в дверь, должно быть, портье. Мистлер крикнул: Avanti![8] Ваш багаж. Секунду спустя портье возник снова, таща за собой серый чемодан на колесиках, точно собаку на поводке. Мистлер дал ему на чай и подождал, пока паренек не разместит багаж в спальне.

Еще раз спрашиваю: что вы здесь делаете?

Ну, вы же сами сказали, что я могу приехать к вам в Венецию. Что вы не возражаете. Не удалось подыскать комнату в каком-нибудь недорогом пансионе, и вот приехала сюда, просто чтобы встретить вас. А чемодан оставила внизу. Вы уж простите, что воспользовалась вашей ванной. Наверное, я не совсем правильно поняла вас. Тогда мне почему-то показалось, что вы будете рады. Хотя бы улыбнетесь. Но кто мог знать?

А что скажет на это моя жена, как вам кажется?

Но ведь я точно знала, что она не приедет! Позвонила сюда, в гостиницу, на следующий день после той вечеринки у миссис Уильямс, убедилась, что вы точно остановитесь здесь. И еще они сказали, что номер зарезервирован на одного. Ну и после этого, чтобы уж окончательно убедиться, позвонила в аэропорт и тоже проверила. Но, конечно, если вы так уж возражаете, могу уйти прямо сейчас. Найду, где остановиться, и завтра же вам позвоню. Думаю, надо поискать гостиницу в Местре. Там дешевле.

Бог ты мой, воскликнул Мистлер. Но ведь не можете же вы выйти из гостиницы в таком виде! Внизу они первым делом отберут у вас этот халат. И какой скандал за этим последует, даже подумать страшно. Послушайте, дайте мне минут пятнадцать. Я страшно устал, и еще мне надо срочно сделать несколько звонков.

Извините, ради Бога. Могу побыть в спальне, пока вы будете звонить.

Она опустилась на колени рядом с совершенно безобразного вида чемоданом, достала из него плечики и сказала, что не возражает, если он затворит за собой дверь.

С Вурисом он встретился на следующий день после вечеринки у Анны Уильямс. Тот прямым текстом дал Мистлеру понять, что он не ошибся относительно налогов. А потом заметил, что беспокоиться нет причин, ведь им стоило грандиозных усилий уговорить «Омниум» выплатить такую огромную сумму наличными. Что же теперь, придется объяснять совету директоров, что они собираются изменить условия сделки? И не только совету, но и рядовым держателям акций? Разве сделка с выплатой наличными не лучше во всех отношениях?

Сперва я тоже так думал, ответил Мистлер, но теперь смотрю на это иначе. Я передумал. Если мы проведем сделку, любой, кто не верит в «Омниум», может продать свои. А те, кого греет идея быть совладельцем крупнейшего рекламного агентства, сохранят свои акции и не будут платить налогов.

Но на сделки, проводимые в акциях, существуют ограничения. Ведь в основном именно поэтому мы с самого начала отказались от этой идеи.

Тогда постарайся избавиться от них, продай как можно больше. И если кто сунет нос, то увидит, что не так уж и много этих акций, а следовательно, и ограничения не столь важны. Да и потом их интересуют лишь проходящие в данный момент сделки, именно за ними следят особенно внимательно. К тому же не забывай, согласно условиям сделки они вообще не имеют права продавать акции «Мистлера и Берри». Думаю, надо напомнить нашим людям, что обмен акций «Мистлера и Берри» на «Омниум» уже сам по себе является хорошим вкладом капитала. А наш партнер по сделке, делая вклад в так называемый «феномен Мистлера», рассчитывает на то, что он поможет им расти, положительно повлияет на бизнес всех агентств и дочерних компаний, которыми владеет «Омниум», что у них появятся новые интересные клиенты, ну и так далее. А стало быть, акции всегда можно успеть продать, невзирая на всякие там ограничения. Мало того, думаю, что смогу заставить Джока Бернса выложить более крупную сумму, если скажу, что мы берем акциями вместо наличных.

Нетрудно догадаться: если бы Мистлер объяснил, что заставило его передумать, Вурис впился бы в него, как клещ, и началась новая дискуссия по поводу того, стоит ли доносить до совладельцев эту причину. У школьников это было бы делом чести. Но школьные времена давно миновали. И что касалось самого Мистлера, то он и не думал лгать Джоку в лицо при личной встрече или же при подписании контракта. Но никто пока что не осведомился ни о его здоровье, ни о физическом состоянии членов исполнительного комитета. Адвокатов и банкиров, работающих с «Омниумом», волновало, похоже, лишь одно — страховой полис ключевой фигуры. Имеется ли он? Застрахован ли Мистлер? Кто еще из его фирмы застрахован? Да, здесь все в полном порядке, и застрахован он на куда большую сумму, чем могли бы предположить в «Омниуме». Для того и придуманы страховые полисы — исключительно для проверок.

Что ж, они получат свои деньги за ключевую фигуру скорее, чем можно было бы ожидать. При мысли о том, как он всегда ненавидел платить за страховку, Мистлер улыбнулся. Кстати, фирма тоже застраховала его жизнь — если не изменяет память, на десять миллионов долларов. Возможно, все это меркнет по сравнению с грандиозностью такого события, как его уход. Но он не смог удержаться от мысли, что сделает своим близким неплохой прощальный подарок.

Имеется ли у «Омниума» в наличии достаточно акций, чтобы покрыть сумму сделки, спросил он Вуриса. И надо ли им обращаться к держателям акций за разрешением?

Он нетерпеливо ждал, пока Вурис с шуршанием рылся в груде бумаг, беспорядочно сваленных на письменном столе, в поисках финансовых документов «Омниума» и своего калькулятора. Вурис несколько раз чертыхнулся, видя, что нашел совсем не то, и наконец сказал: Да, вон они, есть. Ага… Вчерашняя цена на торгах… более чем достаточно. Так на сколько примерно ты хочешь поднять?

Процентов на пятнадцать.

Что ж, думаю, нормально. И никакого дополнительного разрешения не потребуется.

Стало быть, им вовсе не обязательно созывать держателей на совещание, нотариально оформлять доверенность и все такое прочее?

Да. Они не фигурируют на Нью-Йоркской фондовой бирже. Я, конечно, перепроверю, но уверен, что здесь все нормально.

Облегчение, сравнимое с тем, какое испытываешь, увидев, что машина завелась вопреки опасениям, что сел аккумулятор; что пробка, которую вытаскивал из бутылки старого вина, не раскрошилась; что эякуляцию ценой героических усилий удалось сдержать в последний момент. Ему хотелось завершить сделку как можно скорее. Вурис меж тем сообщил ему, что в «Омниуме» к сделке относятся очень серьезно и что все пункты соглашения будут оформлены в самом скором времени.

Ну а как насчет подготовки с нашей стороны? — спросил затем Вурис. Нет, пока что окончательного варианта договора еще не обговаривали, поскольку предполагалось, что они платят наличными. Но теперь, раз мы решили брать акциями, разве не стоит произвести проверку компании?

Нет, ответил Мистлер. Будем полагаться на их данные, опубликованные Комиссией по ценным бумагам и биржам, заставим ее гарантировать их точность, ну и так далее в том же духе. Пожалуйста, займись этим. А кстати, что гарантируем мы? Тебе не выставляли никаких необычных требований? Что будем говорить об отрицательных тенденциях в нашем бизнесе?

Да спрашивали, конечно, и о многом. Но пока все вроде бы идет так, как ты хотел. Мы гарантируем прочность нашего финансового положения, ни один из крупных клиентов ни разу не закрывал счетов, размещенных в наших банках. Но это мы можем гарантировать только на день подписания контракта о сделке. После этого мы уже ни за что не отвечаем.

Что ж, так держать.

А вот это верно, подумал Мистлер. Делай свою работу, а все неприятные вопросы оставь мне. К примеру, такой: зачем я вообще все это затеял? Сделка в наличных всегда расценивалась как очень удачная. Клара и Сэм и без того богаты. Да Сэм просто растеряется, знать не будет, что делать с такими огромными деньгами. Значит, об одной вещи мы умолчим и будем продвигать свою сделку. Хотя это и не совсем честно. Но стоит ли снова вступать в переговоры с Бернсом и делать вид, что все отлично? Какой смысл переступать черту, отделяющую тебя от людей, чью руку ты никогда бы не согласился пожать? Ответ один: я всегда доводил до конца начатое дело, всегда добивался своего.

Нет, если хорошенько подумать, то выпускать Питера Берри на это пастбище не следовало. И сделка была выгодна для «Мистлера и Берри» до того, как я узнал, что болен, да она и сейчас еще вполне выгодна. Может, даже еще выгоднее, чем кажется на первый взгляд, потому что старина Джок Бернс сохранит агентство, а у меня нет на примете ни одного достойного преемника, способного продолжить мое дело. А уж как смотрит на эту сделку «Омниум» — это их проблемы. Перевернется ли отец в гробу, узнав об этом? Ладно, спрошу его, когда увидимся там.

Он заметил, что Вурис с удивлением смотрит на него.

Да что случилось, Томас?

Ничего. Ровным счетом ничего такого, что могло бы отразиться на агентстве.

Проблема в том, что ему действительно очень нравился Вурис. Иначе бы он просто пренебрег мнением этого прямолинейного и очень честного человека, до сих пор влюбленного в свою жену-акварелистку. И даже не подозревающего об авансах, которые та раздавала одному из основных клиентов фирмы. Все эти авансы клиент, разумеется, игнорировал.

Послушай, старина, сказал он, это сугубо личная проблема. Я умираю. Но считаю, что смогу сделать это в самой пристойной форме, и приложу все силы, чтобы и дальше все шло прилично и гладко, если ты постараешься и доведешь эту сделку до победного конца. Договорились? Какова степень нашего риска?

Он прервал жалобные причитания Вуриса на полуслове.

Оставим все это на потом. А сейчас об этом знают лишь мои врачи и ты, больше никто. И я постараюсь, чтобы так было и дальше. И обещай, что никому не скажешь. Ни единой душе, даже своей жене!

Когда ты узнал?

Наверняка? Только вчера. Ладно, давай ближе к делу. Итак, какова, по-твоему, степень риска?

Мне надо подумать.

Вурис вытер глаза. Если сделка будет завершена, сказал он, риск совсем не велик. То есть, я хочу сказать, «Омниум», конечно, может оспорить ее, делая упор на то, при каких обстоятельствах принимались решения, ну, что ты обманул их, скрывал свою болезнь. Тогда они, конечно, имеют основания аннулировать ее, но вряд ли станут это делать. Ведь если «Омниум» будет настаивать на том, что один человек так много значит в их деле, престижа подобная позиция им не прибавит. К тому же они не задавали вопросов о твоем здоровье. И если затеют весь этот скандал, то будут выглядеть просто глупо в глазах своих же клиентов и финансистов-аналитиков. Считаю, что по той же причине они вряд ли станут выяснять, какой ущерб нанесен этим твоему движимому и недвижимому имуществу. Кроме того, подобного рода ущерб всегда трудно доказуем. Нет, конечно, если все выяснится до момента окончательного оформления сделки, попробовать могут. Хочешь знать, как я расцениваю все это с точки зрения деловой этики?

Пожалуй, не очень. Но все равно скажи.

Некрасиво все это. Ты не должен так поступать. Для любого, кто может сложить два и два — а таких кругом полно, — сам факт, что в такой момент ты просишь выплатить акциями, выставляет тебя в самом невыгодном свете. Показывает, насколько ты хитер и эгоистичен. Но есть еще один, куда более важный вопрос: не достигаешь ли ты цели путем обмана Джока Бернса, пусть даже сделка останется пока в прежней форме? Куда ни кинь, а память о тебе будет опорочена.

Понял, куда ты гнешь. Скажи, я увертывался от каких-либо вопросов с их стороны?

Да вроде бы нет, насколько я помню. Да и они ни о чем таком не спрашивали.

Ну а ты? Когда они спрашивали обо мне? Хотя нет, ведь ты тогда еще этого не знал. Ничего не знал.

Что правда, то правда. Но это очень важно. И вообще, лично я считаю, что лучше рассказать все, пусть даже они не догадались спросить.

Ладно, там видно будет. Хочу сказать тебе еще кое-что. О «феномене Мистлера», на котором просто зациклился Джок Бернс. Так вот, такой штуки в природе не существует. А если и существует, то дело тут в агентстве, а вовсе не во мне. Мальчики и девочки, которых я учил и тренировал, вполне способны сделать все это. Нет, конечно, некоторые клиенты будут по мне скучать, но ведь они с нами только из-за дела, и личное мое обаяние тут совершенно ни при чем.

Ты сам не веришь в то, что говоришь.

Нет, верю. И говорю это не ради спора. Вспомни, сколько мне лет. Согласно договору о найме, который ты заставил меня подписать, я в шестьдесят пять могу выйти на пенсию и стать у них консультантом. Или же просто уйти на заслуженный отдых. Нет, не пугайся, никаким консультантом я не буду. Деньги мне не нужны. Отсюда следует, что если меня не переедет такси и если я не умру от рака, как собираюсь, то им придется терпеть меня самое большее три с половиной года. Вот так, черт побери!

В присутствии Вуриса прямо из своего офиса он позвонил Джоку и сказал: Послушай, я звоню сказать тебе, что передумал.

Ему показалось, он видит, какую кислую мину скроил на том конце линии Джок.

Нет, речь идет не о самой сделке, ее я отменять не стану, раз уж мы ударили по рукам. Но мне кажется, я дал промах, согласившись принять оплату наличными. Мы согласны взять акциями «Омниума», но взамен я хотел бы немного изменить цену.

Вздох глубочайшего облегчения. Он и его различил в трубке. И для этого не нужны были никакие там видеотелефоны.

Гм, это вопрос. И сколько же?

Сообщу в конце недели. Так что у тебя будет время подумать, целый уик-энд. Сразу после нашего разговора я уезжаю. На неделю, в Венецию. Оттуда и позвоню узнать, что ты решил, как только окажусь в гостинице. И, пожалуйста, постарайся растолковать своим коллегам, что я делаю очень серьезное и интересное предложение. Сам знаешь, я не часто меняю мнение.

И вот теперь он в Венеции, и позвонить Джоку надо сейчас же. Мистлер уже решил, что, если тот скажет «нет», затевать споров он не будет. Примет это как знак небес, и тогда чрезмерно чувствительного мистера или синьора Мистлера наконец оставят в покое. Но если он скажет «да», они здорово сэкономят на налогах, а пятнадцатипроцентная надбавка в цене обеспечит хорошую защитную прокладку — на тот случай, если с его уходом акции фирмы упадут в цене. Но на положении «Омниума» это вряд ли отразится столь уж существенным образом, правда, в самое ближайшее время, пока положение на финансовых рынках остается стабильным. И он набрал номер Джока в Шорт-Хиллз.

Ну вот и я, сказал он, в своем любимом угловом венецианском номере, в окружении цветов. И собираюсь пойти и съесть добрую порцию каннеллони[9], как только мы закончим наш разговор. И еще чувствую себя страшно виноватым за то, что разбудил тебя ранним звонком. Ты проработал предложение и обдумал цифры?

Да, все о'кей. Можешь спокойно идти есть свои каннеллони, счет за вино пришлешь мне. Огромный привет Кларе. Сделка заключена. Все наши просто счастливы и благодарны за такое доверие к «Омниуму». Да, Томас, и желаю тебе приятных каникул. Ты последнее время выглядел совсем больным.

С Джоком Мистлер говорил по телефону стоя, прислонившись к дивану. Затем сел и набрал номер своей секретарши.

Все поступающие на мое имя факсы придержи до вечера, сказал он ей. Не в настроении я заниматься ими сегодня. И пожалуйста, позвони мистеру Вурису, как только придешь в офис. Или позвони прямо сейчас, домой. Непременно дозвонись и передай, что Джок Бернс сказал «да». Да, я сказал «да»! Никаких изменений и расхождений с тем, что я предлагал недавно. Вурис поймет.

Он отворил дверь в спальню. Ну, конечно, девушка все еще там, сидит в кресле у окна и читает. Да и как бы она могла выйти незамеченной?

Вы закончили, сказала она. Не хотела вас беспокоить. А теперь, пожалуй, пойду. Произошла ужасная ошибка. Надеюсь, вы простите меня. Там, в ванной, у меня остались вещи. Дайте мне минуту на сборы.

Голосок и манеры вежливые и какие-то детские. Видимо, воспитывалась в строгости в небогатой семье. Соль земли.

Послушайте, сказал он ей, давайте не будем делать из мухи слона. Я очень устал после перелета и хочу принять ванну. Но только что мне удалось провернуть очень выгодную для моего бизнеса сделку, и мне хотелось бы отметить это вместе с вами. Приглашаю вас на ленч. Вот только приму ванну. За ленчем и поговорим. Хотя вообще-то не мешало бы выпить чашечку горячего кофе прямо сейчас. Вы будете?

Она так смиренно и робко закивала головой в знак согласия, что он немедленно пожалел о своем предложении. И заказал кофе по телефону. Он не считал, что поступает с ней грубо. В конце концов он вовсе не приглашал ее в эту гостиницу, а она заявилась, да еще с цветами и чемоданом. Да и за обедом у Анны он и не думал флиртовать с ней; и если даже она узнала, что он собирается в Венецию без Клары, это вовсе не означало, что здесь его не ждет кто-то другой. Да кто вообще дал право этой девчонке думать, что он заигрывает с ней, или кадрит, как выразился бы его отец? С чего это она вообразила, что делает ему своим появлением подарок? А как же Гэнсворт?.. Впрочем, его мало волновало, что может сказать на это Гэнсворт. Она далеко не дурочка и, наверное, это тоже учла.

Кофе оказался страшно горячим. Он допил вторую чашку и закурил сигарету. Самое время принять ванну. А после ванны он позвонит горничной и попросит распаковать его вещи. И не важно, что та рассует все куда попало. Он поспит немного, а потом приведет все в порядок.

Можно и мне еще кофе?

Он совсем о ней забыл. Прошу прощения, сказал он, мне действительно очень стыдно. Просто страшно устал. Сейчас приму ванну. Я быстро. А потом выйдем подышать свежим воздухом. Не возражаете, если я временно прогоню вас туда? И он указал на смежную комнату.

На скамеечке в изголовье ванны была аккуратной стопкой сложена ее одежда. Рядом, на полу, стояла сумка с камерой. Он вынес все это в спальню. А закончив одеваться, нашел ее в кресле у окна с книгой в руках. Она так и осталась в белом халатике.

А вы, я смотрю, заядлый книгочей. Ладно, собирайтесь, одевайтесь, и как только будете готовы, выйдем и съедим чего-нибудь вкусненького. Уже знаю, куда вас отвести.

А может, пообедаем здесь? Такая красивая комната! А я буду себе тихонько сидеть в кресле.

Действительно, почему бы нет? Там, в столе, должна лежать такая огромная книга с меню. Ага, вот она. Посмотрите, выберите что-нибудь на ваш вкус.

Каннеллони, сказала она. Каннеллони с крабами.

Как странно! Я только что говорил одному человеку по телефону, что собираюсь пойти в ресторан и заказать каннеллони. Но сказал просто так, ради чисто риторического эффекта. А теперь мне и вправду захотелось каннеллони. Не возражаете, если мы выпьем немного красного вина? Закажем самое хорошее — un vino stupendo[10]! Этот милый человек сказал, что я могу послать ему счет за вино.

Она не возражает против красного вина. Тихонько качнула головой, а потом подняла на него глаза. И он увидел, что она плакала.

Нет, сейчас все в порядке, сказала она. Сразу после ленча оденусь и уйду.

Он был мастером баловать женщин. И эта — не первая. Как только она сказала, что лучше пообедать в номере, ему вспомнился первый приезд в этот отель вместе с Кларой. Начало лета. Клара беременна Сэмом. Путешествие оказалось для нее утомительным. Они летели из Нью-Йорка через Париж. И к моменту посадки лодыжки у жены страшно отекли, и, увидев это, он решил, что в Венецию они вечером не полетят. Проведут ночь в Париже, и следующий день тоже, а вечером сядут в поезд и поедут в Венецию. Но только пусть за ними сохранят этот самый номер, настойчиво твердила Клара. Опухоль не спадала, лицо у нее было испуганное и раскрасневшееся.

Они решили позвонить гинекологу. Клара собиралась обсудить с ним проблему почек и мочевого пузыря и отправила мужа в спальню. Из гостиной доносился ее голос, и хотя Мистлер изо всех сил старался не подслушивать, по отрывочным словам он сделал вывод, что жена собирается распрощаться с жизнью. Он постучал, отворил дверь и сказал, что хочет позвонить и перемолвиться словечком с доктором Уиллисом, выбранным Кларой только потому, что тот проповедовал в Нью-Йорке теорию естественных родов, хотя и не работал в больнице, которой заведовал дядя Билла Херли.

Алло, алло, кричал он в телефонную трубку. Связь была просто ужасная. Все же хотелось бы, чтоб вы вкратце объяснили мне, что происходит. Я попытаюсь понять.

Доктор Уиллис резко перебил его. Я уже все объяснил вашей жене. Делайте, что она говорит, мистер Мистлер.

Бац! Он повесил трубку.

Что он тебе сказал?

Молчание. Она сидела у окна, в точности как эта девушка теперь, и вдруг заплакала. Крупные прозрачные слезы стекали по обеим сторонам носа — эта часть ее лица особенно умиляла Мистлера, потому что носик был слегка вздернут и напоминал вопросительный знак; в левой ноздре повисла маленькая светлая сопелька. Подбородок дрожал, и губы тоже. Губы у нее напоминали двух маленьких розовых изогнутых креветок, и эта часть лица тоже всегда нравилась Мистлеру. Теперь же губы пересохли и потрескались. Обычно Клара пользовалась очень бледной помадой фирмы «Герлен», и было невозможно уговорить ее перейти на другую — несмотря на то что он только что завершил кампанию, рекламирующую косметику фирмы «Лав». И она прекрасно понимала, что теперь для мужа было делом чести покупать продукцию одного из главных своих клиентов. Но она, по всей видимости, вообще забыла подкрасить губки, перед тем как выйти из гондолы на причал у отеля. Да и утром тоже вряд ли это сделала.

Просто воплощение несчастья и жалости к себе. Клара была крупной ширококостной женщиной, а потому беременность была едва заметна, и он думал, что она вполне может обойтись обычной одеждой еще на протяжении месяца как минимум. Однако на ней было голубое, оттенка барвинка, просторное платье для беременной, подхваченное в талии широким черным кожаным поясом, отчего живот выпирал сильнее, чем в каком бы то ни было другом наряде. На ногах сандалии из ремней на плоской подошве, сделанные на заказ прошлым летом. Пальцы ног опухли и приобрели еще более темный, чем платье, почти синий оттенок. Лак на ногтях облупился. Нет, подобное пренебрежение к собственной внешности оправдать трудно: у Клары достаточно денег, чтоб купить себе свою любимую «Элизабет Арден». А эти бедные толстые щиколотки! Кожа натянута, как на барабане, и вся в пятнышках. Он опустился перед ней на колени и дотронулся до них. А когда убрал палец, на коже осталась белая ямка.

Он никак не мог вспомнить, где в последний раз видел ее сумочку, и оглядел комнату. Ах, да вот она, валяется на кресле, что по другую сторону от окна. Красный коробок из телячьей кожи. Он купил ей эту сумку в Нью-Йорке у «Гуччи». Неужели в этом огромном чемодане нет двух предметов туалета, которые бы мало-мальски сочетались друг с другом? Шатаясь под тяжестью чемодана, он затолкал его на полку для багажа. Портье, воняющий потом парень с грубым неприятным лицом, оставил их вещи у двери в номер.

Он повторил вопрос. Ради Бога, Клара, что этот врач сказал тебе?

Она шмыгнула носом. Ничего. Он сказал: Пойду принесу остальное. А ты ложись и перестань доставать меня. Хотя бы сегодня ночью.

Ты уже не в первый раз затеваешь это. Помнишь, что было на третьем месяце?

Так то было в Нью-Йорке. А теперь ты притащил меня сюда! А все, чего мне хотелось, так это остаться там, дома. Я не могу, не могу!

Ладно, сказал он. Сейчас половина второго. Ополосни лицо или прими ванну, если тебе жарко, а потом пойдем и пообедаем где-нибудь. А после вернемся, и ты поспишь. И вот увидишь, сразу почувствуешь себя лучше.

Давай закажем еду в номер.

Она изучала меню. Казалось, целую вечность.

Я хочу каннеллони. Спроси, нет ли у них мясных каннеллони? Начиная с этого вечера не буду есть ничего, кроме рыбы.

Официант вкатил тележку. Минеральная вода, красное вино в графине, холодная телятина тонкими ломтями для Мистлера. На блюде под серебряным колпаком — каннеллони. Официант приподнял крышку, в лицо Мистлеру ударил такой густой аромат, что закружилась голова и на миг показалось, что это он беременный. Он выпил стакан воды, а потом все вино и смотрел, как она ест, не в силах дотронуться до своей телятины. Ела она медленно. Официант вошел в номер тотчас же, как только Мистлер позвонил — наверное, дожидался у двери, — и подал десерт. Лесная земляника. Мистлер попросил еще вина, не обращая внимания на неодобрительную мину, которую скроила при этом жена, и пил его уже с кофе.

Пожалуй, действительно пойду прилягу, сказала она. Только обещай, что не будешь заходить ко мне в спальню, ладно? Пойди посмотри какую-нибудь церковь или что-нибудь еще.

Он не стал спорить и говорить ей, что галерея Академии, должно быть, уже закрыта, а церкви не откроются раньше пяти. Спустился вниз, на первый этаж, и нашел там туалет. Солнце палило совершенно безжалостно. Он пожалел, что оставил темные очки на столике в гостиной. В кафе, на затененной стороне площади Святого Марка, оркестр играл «Бесаме мучо». Он направился туда и сразу же заметил ту женщину. Она пила что-то зеленое. Соседний столик был свободен. Никакого риска. Если даже и подхватит триппер, успеет это обнаружить — до того, как удастся переспать с Кларой.

Квартирка этой женщины — в одну комнату, но с туалетом, маленьким биде и умывальником за шторкой — располагалась в очень удобном месте, как раз на полпути к гостинице, за мостом. Женщина свернулась клубком на постели, поджала колени к самому лицу. После первого раза он спросил, нельзя ли ему остаться до конца дня. У меня нет никаких других appuntamenti[11], ответила она. Вот и прекрасно! Место, где можно отдохнуть, и оно ничем не хуже других.

Почему он женился на Кларе? Он просто не видел причин, почему бы и нет. Именно к такому выводу приходил всякий раз, задаваясь этим вопросом. Познакомились они на воскресном ленче в Гринвиче у Гарри Ловетта, и когда все поднялись из-за стола, он предложил отвезти ее обратно в Нью-Йорк. Клара приехала в Гринвич поездом в пятницу. Выяснилось также, что отец ее, преподаватель истории в Уэслианском методистском университете, доводится двоюродным братом жене Гарри.

В машине она разрешила ему погладить себя по бедру, прикрытому юбкой, а после ужина в «Рао», где она раньше никогда не бывала, согласилась заехать к нему домой. О, не поймите превратно, она вовсе не являлась одной из таких девушек. Это было совершенно очевидно, однако пускаться в какие-либо объяснения по этому поводу Клара считала ниже своего достоинства. И ни словом не упомянула, не предупредила его о том, что она девственница. Что показалось ему просто верхом галантности и такта.

Выглядела Клара просто потрясающе, эдакий образчик чистенькой и здоровой американской девушки, и на той же неделе он уговорил ее сняться для целой серии снимков, рекламирующих постельное белье. Первый же снимок, на полную страницу и в таких ярких красках, что прямо с ног сшибало, появился на внутренней стороне обложки в «Таймс санди мэгэзин», в специальном выпуске, посвященном Дню труда[12]. И все подружки и коллеги Клары — а работала она в отделе новых поступлений Музея современного искусства — чуть не полопались от зависти.

Отец Мистлера умер прошлой осенью. Ужасно! Одно воспоминание об этом казалось невыносимым. Мать раздирали сомнения: она никак не могла решить, то ли ей остаться в Нью-Йорке, в квартире на Саттон-плейс, которая теперь была слишком велика для нее, то ли переехать в дом в Палм-Бич и позднее приобрести там же клочок земли. Единственного сына и секретаря отца, а также секретаря сына ничуть не волновали проблемы миссис Мистлер, что было изрядным преувеличением с ее стороны. Сами же проблемы меж тем продолжали нарастать как снежный ком и приобретали все более сложный и причудливый характер. Он терпеливо ждал, когда она наконец «созреет». Когда мать скажет ему: Томас, дорогой, я все обдумала, даже советовалась с обожаемой Джейн Холландер и решила, что мы очень легко и просто можем создать для тебя эдакую уютную и элегантную холостяцкую квартирку на Саттон-плейс. Ну, нечто вроде той нашей старой квартиры в Олбани! За этим неизбежно должен был последовать глубокий вздох: твой отец был бы так доволен! А это означало, что Томас может съехать из этой ужасной, грязной и эксцентричной квартирки в Греймерси-парк.

Нет, действительно, для мужчины с его средствами и занятого в таком престижном бизнесе просто неприлично вести почти богемный образ жизни! Причем он делает это сознательно! И повариха по большей части бездельничает, и Педро тоже. Да они ждут не дождутся, когда наконец им будет дозволено полировать башмаки мистера Томаса, подавать мартини и разносить за обедом saute de veau[13]. Перед ним уже брезжил Новый Иерусалим. Так почему бы не спихнуть с себя все эти заботы и не передать их в заботливые руки Клары Робинсон? То есть жениться на ней? К тому же Робинсон — хорошая фамилия, выходцы из Хартфорда. Тут даже миссис Мистлер было нечего возразить, хотя именно у этих Робинсонов денег никогда не водилось.

И вот она с глубоким скорбным вздохом согласилась переехать в Палм-Бич и оставила им в качестве свадебного подарка квартиру на Саттон-плейс — полную солнца и ветра с реки, где по воде, прямо перед окнами, проплывали баржи и буксиры.

Но тут вдруг Клара сглупила, отказалась от квартиры на Саттон-плейс. Предпочла ей «этот уникальный баронский двухквартирный дом» на Парк-авеню, который показала ей одна чрезвычайно бойкая дамочка, агент по недвижимости, она же — мать ее подруги по колледжу. И не судьба была Джейн Холландер гулять по «клочку земли» в гостях у обожаемой приятельницы. И ведь какая славная могла бы состояться сделка! А через полтора года умерла и сама старая леди, миссис Мистлер, и осталась неоплаканной.

Вообще-то я ни черта не смыслю в итальянских винах, сознался Мистлер девушке, когда официант вкатил на тележке ленч. А потому при выборе руководствуюсь ценой. Вот это красное, «Пьемонт» — самое дорогое в карте вин. Стало быть, должно оказаться недурным.

Она промолчала. Он дождался, пока официант откупорит бутылку, и сказал: Налейте даме вот в этот бокал. Пусть попробует.

Очень хорошее.

Что ж, слава Богу. А теперь давайте есть. Не знаю, как вы, но я голоден как волк.

Извините, мистер Мистлер. Можно мне сказать?

Валяйте, валяйте. Вообще можете называть меня просто Томас.

Хорошо, постараюсь запомнить. Ну как заставить вас поверить? Мне захотелось встретиться с вами в Венеции, как только вы сказали, что собираетесь сюда. И еще мне хотелось бы вас поснимать. Я не сказала сразу, потому что знала: вы точно бы отказались. Да наверняка у вас просто отбоя нет от желающих. И еще я была просто уверена, что вы ответите отказом, если бы я попросила вас об этом в Нью-Йорке. Потому, что вы страшно заняты. И потом я подумала, что если б вам понравились мои снимки, может, потом вы бы помогли мне с работой в вашем агентстве. У меня и мысли не было навязываться вам.

И тут она опять заплакала. Мистлер терпеть не мог лжецов. И еще он просто не выносил женских слез, и звуки, которые издавали при плаче женщины, были ему глубоко отвратительны. И он, подпустив в голос строгости, сказал ей: А ну, прекратите сейчас же! Или не видать вам фотосъемок как своих ушей ни сейчас, ни потом!

Как ни странно, сработало. Она тут же улыбнулась.

А знаете, я догадалась, что вы остановитесь именно в этой гостинице. Позвонила и спросила, когда должны прибыть мистер и миссис Мистлер. Ну и они в приемной тут же ответили, что вы прилетаете сегодня. И один. Нет, просить, чтобы меня пустили в ваш номер, было страшно неудобно. Но так хотелось помыться, а идти было просто больше некуда.

Он счел, что будет неуместно и жестоко напоминать ей о том, что рядом с главным почтамтом находятся душевые для приезжающих на один день туристов, а также прачечная и химчистка-автомат для приведения в порядок их вещей. А потому Мистлер промолчал.

Может, нам сделать вид, что ничего особенного не произошло? Дадите мне еще один шанс, а?

Два бокала тяжелого вина, выпитые им, давали о себе знать. И стало совершенно все равно, лгала эта девушка или нет. Она сидела напротив, через стол, в его гостиничном номере, и под белым махровым халатиком на ней, по всей видимости, ничего не было. Но если б речь шла только о съемках, она скорее всего была бы сейчас одета, ведь так? Вульгарность этой догадки поразила и возбудила его. Малейшего знака с его стороны будет достаточно. Между прочим, эта самая девушка спала с Гэнсвортом.

Не стоит так волноваться, сказал он ей. И нет необходимости говорить о каком-то там шансе. Я очень устал и, войдя сюда, был целиком поглощен мыслями о бизнесе. Теперь мне гораздо лучше, и уж определенно я рад, что не пришлось есть в одиночестве. Давайте останемся друзьями. Когда я уходил от Анны, мне казалось, мы почти уже друзья.

Спасибо.

Каких-то два шага — и вот она уже рядом. Обняла его за шею и поцеловала в щеку. Догадка была верна. Под белым махровым халатиком — ничего.

Он похлопал ее по спине, сказал, что все в полном порядке, и указал на стул, где она только что сидела. Нет, подумал он, торопиться тут ни в коем случае не следует, я пока что еще и сам не знаю, чего хочу. И он предложил ей сигарету. В ответ она сообщила, что не курит. Но ничуть не возражает, когда рядом курит кто-то другой. Напротив, ей это даже нравится.

Ну а как там Гэнсворт? — спросил он. Слышал, будто бы он уволился из адвокатской конторы? На его месте я бы поехал в Италию с вами.

Он-то хотел. А я — нет.

Это почему?

Не думаю, что мне стоит привязываться к этому старику. Причем это уже начало входить в привычку. Вообще-то я не против выйти замуж, но не собираюсь становиться чьей-то там нянькой.

И она тут же смущенно прикрыла рот ладошкой и так смешно и испуганно округлила глаза, что он не выдержал и рассмеялся.

Вы правы, это серьезная проблема. Вам хочется и быть с Тони, и в то же время не слишком привязываться к нему. Вы боитесь слишком серьезных отношений, потому что они могут помешать вам найти кого-то еще, более молодого и симпатичного.

Она молча кивнула.

Ну а как смотрит на все это старина Тони? Расскажите мне, если не против, конечно.

Ему все это не нравится. Часто впадает во мрак. Подозреваю, что он бегает жаловаться Фиби, то есть, я хотела сказать, миссис Гэнсворт. Они все еще друзья.

И она захихикала. Нет, ей никак не больше двадцати пяти. Ну, максимум двадцать восемь, но выглядит значительно моложе.

В графине осталось немного вина. Он вылил его себе в бокал — ее оставался полным — и одним махом осушил содержимое.

Выпейте и мое тоже, предложила она. Думаю, мне уже хватит.

Мистлер так и сделал. Он забыл попросить портье разложить багаж. Тяжесть, давившая на плечи, казалась невыносимой. Он был рабом своего габардинового костюма, сгорбился, согнулся под его тяжестью, точно превратился в одну из скульптурных фигур, поддерживающих на плечах балкон какого-нибудь здания. И вынужден стоять так до скончания веков или пока все здание не рухнет.

Мне надо прилечь и немного вздремнуть, сказал он. Что будем делать с вами? Может, я попрошу найти вам номер в этой же гостинице? Или в «Монако»? Там меня тоже знают, это поможет.

Нет, все эти гостиницы страшно дорогие. Я, пожалуй, пройдусь, попробую подыскать какой-нибудь пансион. В Италии так всегда: по телефону отвечают, что свободных номеров нет, а если явишься лично, совсем другое дело.

Можете оставить чемодан здесь, если хотите. И ключ, который вам дали, тоже пока оставьте себе. Если вернетесь и увидите, что дверь в спальню закрыта, значит, я еще сплю. Впрочем, не думаю, что буду спать слишком долго. Так что не исчезайте окончательно. Теперь, когда мы стали уже настоящими друзьями, нам просто необходимо пообедать вместе. Вечером в ресторане.

Печально знакомые ощущения: полная разбитость, сонливость и слабость. И при этом он уже знает, что полное забвение недостижимо, хотя, казалось бы, вот оно, рядом, можно ухватить кончиками пальцев. Знает, что болезнь будет мучить его, лишит сна и покоя, что кожа вдруг станет нестерпимо чесаться то в одном, то в другом непредсказуемом месте, словно этот зуд играет с ним в прятки.

Он закрыл в спальне ставни, но шторы задергивать не стал, подумал, что пробивающиеся сквозь них полоски света спасут от распространенной ошибки — попытки вызвать сон властью полной непроницаемой тьмы. Тяжелое парчовое покрывало показалось слишком объемным и жестким на ощупь. Куда прикажете его класть? Ему не хотелось нарушать гармонию комнаты, просто швырнув его на пол, где оно бы высилось смятой грудой ткани в красно-золотистых тонах. Лучше всего, конечно, вызвать горничную, попросить ее постелить постель. Но в послеобеденные часы служащие гостиницы были практически недостижимы, он уже знал это по опыту. Если он устанет ждать ее, почувствует, что почти засыпает, придется принимать уже совсем другие меры, чтоб женщина здесь не появилась.

Но это рискованно, ведь его могут неправильно понять. Горничная — а возможно даже горничная с помощницей — не обратит внимания на табличку «Просьба не беспокоить», ворвется в номер, пыхтя и задыхаясь, вместе с исходящим от нее характерным слабым запахом, как только он уснет. И непременно разбудит.

Нет, дело того не стоит. Он надел пижаму, прикрыл голые ноги свитером — скорее для порядка, чем для тепла, — и улегся на неразобранную постель, прямо поверх покрывала. Безнадежно! Взял стакан воды, проглотил таблетку снотворного и вдруг вспомнил Клару. Звонок откладывать нельзя, черт с ним, со снотворным. В Нью-Йорке сейчас раннее утро, но когда он проснется, она уже может уйти. Ведь он обещал позвонить сразу же, как только приедет. И все это время она ждала его звонка. И действительно, Клара тотчас же сняла трубку, и он начал оправдываться как мог.

Ну а как ты думаешь? Позавтракал поздно, потом собрался вздремнуть, сама знаешь, сколько на все это уходит времени, когда я весь на взводе. Даже газет сегодня не читал и как раз собирался поспать… Сегодня вечером?.. Еще не знаю, все зависит от того, когда проснусь и как буду себя чувствовать… Нет, ничего такого пока не планировал. На все планы наложено эмбарго… Да, я уже в Венеции. Просто планы немного изменились… Они повели себя самым любезным образом, приехали сюда, в гостиницу, и все утро мы обсуждали дела. Все прошло хорошо, крем на основе змеиного жира пока пользуется спросом. Нет, они уже уехали обратно в Милан. Мы обо всем договорились, кроме одного проекта, в котором мне не хочется участвовать. А потому я свободен, как птица, и готов начинать курс лечения ризотто и сном…

Нет, я не сильно огорчусь, если ты не успеешь на следующий рейс. Скажу даже больше: я просто умоляю тебя не приезжать. Сейчас я не самая лучшая компания даже для самого себя. Ты была права: мне действительно нужно хорошенько отдохнуть, нужно время кое о чем подумать… Нет, это не запоздалый мужской климакс, думать я собираюсь исключительно о бизнесе… О, так Сэм привез свою девушку? Как мило. Конечно, мило! С чего это ты вообразила, что он приехал с ней только потому, что не хотел оставаться с тобой наедине? Он уже взрослый мужчина, и если б не хотел быть с тобой, так бы и сказал. Или же изобрел бы какую-нибудь отговорку. Это знак доверия, знак того, что он верит в тебя и свою подружку, и лично я просто в восторге. Разве все прошло так плохо?.. Не совсем?.. Что ж, рад слышать.

В воскресенье вечером? Правильно, я не мог позвонить тебе, потому что был в воздухе. А что, собственно, случилось?.. Клара, дорогая, тебя вымотала эта неделя в Сан-Диего, и вообще все эти разъезды страшно утомительны. А может, ты просто была голодна?.. Да, знаю, они часто бывают невыносимы. И Сэму не следовало говорить с тобой таким образом, особенно в присутствии своей девушки, да и после того, как она уехала. Может, мне стоит с ним поговорить?.. Да, возможно, даже прямо сегодня вечером. Согласен, Моник — не совсем то, что мы с тобой мечтали иметь в качестве невестки, но не нам решать… С чего это ты взяла, что у нас с тобой никогда не будет внуков? Думаю, если уж она родила одного ребенка, то наверняка захочет и второго, от Сэма. Да, конечно, и сам Сэм, побыв в роли отчима, привыкнет к детям. Мне страшно хотелось бы увидеть ребенка Сэма, ты даже представить себе не можешь, как я об этом мечтаю!..

Завтра. Позвоню тебе завтра, перед тем, как ты отправишься на этот обед… Как прошла вечеринка у Анны Уильямс? Ничего особенного. Как в замке у Дракулы, не считая, конечно, самой Анны и еще одной девушки-фотографа, подруги Тони Гэнсворта. А кстати, ты слышала, что они разошлись?.. Ах, вот как? А почему мне ничего не сказала?.. Да нет, обычный обед, сборище модно разодетых покойников, притворяющихся людьми. Люди, которых я знаю всю жизнь. Нетрудно догадаться, что и они такого же обо мне мнения… Нет, уж кто-кто, но ты ничуть не похожа на старую ведьму. Ты у меня молоденькая и хорошенькая ведьмочка. «Я не люблю тебя, дорогая, я просто тебя обожаю!» Эти последние слова Мистлер шутливо пропел в телефонную трубку.

На смену таблетке снотворного пришел бензедрин. И Мистлеру показалось, что, если б кто-то бросил ему вызов, он смог бы пробежать двухсотметровую дистанцию и победить. Вместо этого он набрал номер Сэма. Вот удивление и счастье: вместо голоса автоответчика на кафедре английского отделения в Стэнфорде в трубке послышался родной и знакомый голос единственного его сына.

Ты уже слышал? Мы с мамой поцапались. Она одна выпила почти целую бутылку «Шардонне», которую я имел глупость заказать до того, как официантка принесла закуски, и принялась за Моник. Вообще-то она напала на нее сразу же, еще в субботу, когда мы поехали на прогулку. Классический мамочкин припев: О чем ты только думаешь, ведя машину Сэма? Она такая мощная, скоростная! И всякий раз, когда Моник перестраивалась или обгоняла кого-то, всем своим видом давала понять: «я скоро умру», ну, ты знаешь эту ее гримасу. И бедная Моник видела все это в зеркале! И настроение сразу же упало, как температура, до минус десяти!

О Господи! Но почему ты сам не сел за руль? Ты же знаешь, что в машине она всегда нервничает.

Я думал, что так мне будет удобнее перемолвиться с мамой словечком. А то бы она все время твердила, чтоб я не спускал глаз с дороги, да к тому же комментировала все, мимо чего мы проезжаем. Кроме того, Моник просто обожает водить машину. Я бы подарил ей «БМВ», но, боюсь, подарок будет расценен как слишком обязывающий. И ей это может не понравиться. Ладно. В общем, это была большая ошибка. И потом, можешь себе вообразить, она не сказала ни единого слова ни самой Линде, ни о ней. Вот уж не ожидал! Рядом с ней сидит на заднем сиденье четырехлетний ребенок, а она делает вид, будто его там нет!

Да, нехорошо. Но лично мне кажется, во всем виновата эта твоя машина, которая мчалась по горной дороге со скоростью шестьдесят — или все шестьдесят пять? — миль в час.

Ладно, не важно. Я же сказал, это была ошибка. Но дальше, за обедом, началось самое страшное. Она разразилась целым монологом по поводу того, что все эти новые теории и взгляды на семью по сути своей чисто фашистские, что правильно смотрел на все это один лишь Фрейд. И всякий раз, когда Моник пыталась вставить хотя бы словечко и сказать, что далеко не все эти семейные теории одинаковы, что она могла убедиться в этом на собственном опыте, что была в первом браке чересчур пассивна, мама накатывала на нее, как танк.

Ну, хорошо, а как обстоят дела между тобой и Моник? Это гораздо важнее. Мне кажется, Моник уже вполне взрослая и самостоятельная дама и вполне переживет этот обед с мамочкой.

Да нет, пап, у нас с ней все прекрасно, просто замечательно. И мы все еще собираемся пожениться на Рождество.

Что ж, хорошие новости. Поздравляю! Будь я на твоем месте, непременно позвонил бы маме и постарался быть с ней милым. Мне кажется, она сама страшно переживает, что встреча не удалась. Я пробуду в Венеции до конца недели. Так что у нее есть время поразмыслить обо всем спокойно. Да, и вот еще что. Как думаешь, успеешь разделаться со всей работой к началу июня? Хотел бы пригласить тебя на короткие каникулы в кругу семьи. Можно, конечно, провести пару недель и дома, но я бы предпочел уехать. Как смотришь на Венецию? Мне страшно здесь нравится, но, если ты против, могу и вернуться. Или где-нибудь в Умбрии? Или на юге Франции? Сейчас в этих краях самое лучшее время года!

Знаешь, пап, никак не получится. Слишком плотно занят до середины августа. Возможно, только тогда смогу выкроить недельку. И пожалуйста, не застревай там надолго, возвращайся. Проведем отпуск дома. Тогда у меня будет шанс повидаться кое с какими людьми из Йеля. У меня там дела в июне. А потом я обещал Моник и Линде свозить их в Канейдиан-Рокиз. И еще должен провести два летних семинара в колледже.

Вот так. До середины августа чуть меньше четырех месяцев. Если повезет, он будет к этому времени в относительно приличном состоянии.