"Инкассатор: До седьмого колена" - читать интересную книгу автора (Воронин Андрей Николаевич)

Глава 10

Некоторое время Кастет стоял как громом пораженный, с отвисшей челюстью и потухшими глазами, а потом встрепенулся, обвел присутствовавших при этой немой сцене Косолапого и двоих его охранников неузнающим, бешеным взглядом и неожиданно для всех, рванув перекошенную дверцу, полез в салон машины. Открытая дверь рассекла надпись пополам; «... ГО КОЛЕНА», – читалось теперь на задней дверце. Буквы были процарапаны с большой силой чем-то острым, из-под содранной серебристой краски и белого грунта тускло поблескивал металл.

– Твою, суку, мать, – невнятно матерился Кастет, шуруя в салоне. – Я тебе покажу шутки шутить, падло! Блин, куда ж он подевался? Ага!

Наклонившись, он подобрал с пола пистолет, который от удара вывалился из тайника под приборной панелью, где был закреплен с помощью магнита, и, пятясь, вылез из машины. Уродливый, весь какой-то квадратный, вороненый «глок» блеснул у него в руке. Кастет с лязгом передернул затвор и навел ствол на бензобак своего безнадежно загубленного «Лексуса».

– Ты у меня пошутишь, гнида! – прорычал он. – Выходи, сука, я тебя валить буду!

Косолапый рывком пригнул его руку к земле, обхватил Кастета поперек туловища и прижал к себе раньше, чем тот успел выстрелить хотя бы раз.

– Тихо! – крикнул он прямо в ненормально расширенные, побелевшие глаза. – Тихо, истеричка! Что ты хочешь здесь устроить? Да сюда после первого выстрела менты со всей округи слетятся, как мухи на дерьмо! Ты мне и так весь двор испоганил, мне здесь еще горелых тачек не хватало! Уймись, дурак, у меня ребенок дома!

Вышедшие из ступора охранники забрали у него Кастета. Тот еще отбивался и кричал, что всем покажет, но уже вяло, без энтузиазма – явно просто так, для вида, чтобы не терять лицо. Он уже понял, что криком делу не поможешь, и через минуту его отпустили.

– Все, все, – проворчал он, расправляя помятую одежду. – Чего хватаете, бараны? Баб своих хватайте, а я как-нибудь сам обойдусь...

Он поставил пистолет на предохранитель и сунул его сзади за пояс брюк, прикрыв сверху мятым пиджаком.

– Ну что, Косолапый, – сказал он, – что ты теперь мне скажешь? Вернее, не ты, а твои вертухаи. Гостей за руки хватать они умеют, а вот как у них со зрением? Кто это сделал, они, случайно, не видели?

Вопрос был резонный, более того, правомерный. Косолапый окинул охранников хмурым взглядом.

– Ну?

Некоторое время они мялись, поглядывая друг на друга, а потом Виталий – плечистый, румяный, уже успевший сменить свой наполовину пляжный наряд на вполне приличный серый костюм, – потерянно развел руками.

– Мы не видели, Михаил Михайлович.

– То есть как это не видели? – зловещим голосом переспросил Медведев. – Почему? Спали? Жрали? В карты резались? Что значит – не видели?

Румяный Виталий набычился и даже стал не таким румяным.

– Меня вы позвали наверх, – сказал он, – а Николай в это время по вашему же распоряжению ходил звонить...

Медведев жестом не дал ему договорить, потому что Кастету было вовсе незачем знать, куда звонил охранник Николай по его поручению.

– А почему ты решил, что надпись сделали именно в это время? – спросил он подозрительно.

– Потому что все остальное время поблизости был кто-нибудь из нас, а то и оба вместе. Мы бы заметили постороннего, обязательно заметили бы.

– Значит... Как долго ты звонил? – обратился он к скромно стоявшему поодаль Николаю.

– Да минуты три, не больше! – горячо ответил тот. – И как он успел? Это мальчишки хулиганят, я уверен.

– Мальчишки хулиганят, – передразнил его Кастет. – Ну, Миха, у тебя и охрана!

– Охрана как охрана, – угрюмо огрызнулся Медведев. – У меня здесь жилой дом, а не режимный объект! Значит, – повторил он, возвращаясь к прерванной мысли, – на все про все у него ушло около трех минут. Выходит, он все время болтался где-то поблизости, ждал удобного момента, а потом сделал свое дело и ушел...

– А ты уверен, что он ушел? – вкрадчиво спросил Кастет. – А может, он как раз в эту минуту у тебя дома хозяйничает?

Косолапый резко обернулся, бледнея, и облегченно перевел дух, увидев стоявшую на дорожке метрах в пяти от них Машу.

– Что здесь происходит? – спросила она.

– Да так, – легкомысленно ответил Медведев, – детишки соседские нашалили. Поцарапали, понимаешь, Кастетову машину гвоздем. В общем, по сравнению со всем остальным – пустяки.

– Это тебе пустяки, – непримиримо проворчал Кудиев. – Посмотрел бы я на тебя...

– Странная фантазия у соседских детишек, – сказала Марина, подходя ближе и вчитываясь в надпись на борту «Лексуса». – Интересно, что они имели в виду? Помнится, вы в их возрасте писали на чужих машинах слова покороче и, как бы это выразиться... ну, более конкретные и менее печатные. Помнишь, Константин? – обратилась она к Кастету. – А это... Это больше похоже на угрозу.

– Чепуха это, а не угроза, – отмахнулся Медведев. – Кино насмотрелись, вот и чудят. Где Лера? – спросил он, спохватившись.

– Лера у себя в комнате, – ответила Марина. – Или ты хочешь, чтобы я привела ее сюда? Не спорю, это было бы полезно для нее в плане увеличения словарного запаса, но думаю, ей и так все было слышно. Вы тут орали на весь двор, я и пришла-то только затем, чтобы попросить вас убавить громкость.

Медведев метнул в Кастета свирепый взгляд, но тот сделал вид, что сказанное к нему не относится.

– Тебе лучше вернуться, – мягко сказал Медведев. – Мне бы очень не хотелось, чтобы Лера надолго оставалась без присмотра.

– Она не на проезжей части Нового Арбата, – возразила Марина, – а у себя дома, в своей комнате, смотрит мультфильмы на видео. В чем дело, что с тобой?

– Вернись в дом, – тихо, но с бешеным напором повторил Медведев, – я тебя очень прошу. Пожалуйста, сейчас не время снова разворачивать знамя борьбы за равноправие.

– Что-то происходит, – не двигаясь с места, упрямо сказала Марина, – и я должна знать, что. Если ты вдруг решил побеспокоиться о дочери, значит, дело серьезное. Это связано с гибелью Далласа? Как он погиб? Отвечай, я хочу знать! Я хочу знать, почему в доме уже неделю нет ни одной газеты и не работает ни одна телепрограмма. Что ты скрываешь? Что происходит?

Краем глаза Медведев заметил взгляд, которым наградил его Кастет – удивленный и, несмотря на серьезность ситуации, насмешливый, как будто он, банкир Медведев, при всем честном народе вдруг, не удержавшись, замочил брюки.

– Что за глупости ты говоришь? – сказал он, стараясь, чтобы это прозвучало спокойно. – Что значит – нет газет? Я их регулярно читаю, не понимаю, куда они деваются потом... Да они же тебя никогда не интересовали, ты их, наверное, просто не замечаешь, они же по всему дому валяются! А по поводу телевизора я тебе уже объяснял. Испортилась тарелка, что-то там такое с ресивером, что ли, я в этом плохо разбираюсь. А мастер, который нас обслуживает, заболел.

– Так пусть пришлют другого! – сказала Марина. – Впрочем, пустое. Это бесполезный разговор, такого бездарного вранья я от тебя еще никогда не слышала. Ты деградируешь буквально на глазах, Михаил. Видимо, тебе пора менять круг общения.

Последняя фраза сопровождалась весьма красноречивым взглядом, адресованным непосредственно Кастету. Тот надел на физиономию тупое бычье выражение, такое привычное и так хорошо ему подходившее, что Косолапый уже в который раз задумался, не является ли эта тупая и наглая рожа истинным лицом друга его детства Кости Кудиева.

– Иди в дом, – с трудом разжимая челюсти, норовившие намертво стиснуться после каждого слова, проговорил он. – Я тебе все объясню, все расскажу, но сначала надо управиться с делами. Иди, я скоро.

Марина негодующе посмотрела на него, резко повернулась на каблуках и ушла в дом, независимо покачивая бедрами. Косолапый повернулся к Кастету и увидел, что тот смотрит ей вслед – не с плохо скрытым вожделением, как смотрел обычно, а как-то очень нехорошо прищурившись, будто сквозь прицел. На скулах у Кастета гуляли желваки.

– Хватит пялиться, – негромко сказал ему Медведев. – Ты в ней дыру прожжешь. Оставь ее в покое, понял? Это моя жена, и с ней я разберусь сам. Держись от нее подальше, Константин, это я тебе с полной серьезностью говорю. Делом лучше займись. Поезжай к Кексу, как договорились, поставь его в известность насчет... насчет Шпалы, ты понимаешь. Проси отсрочки, Кастет, иначе нам не выкрутиться!

– У меня ощущение, – медленно отводя взгляд от двери, только что закрывшейся за женой Медведева, нехотя проговорил Кастет, – что нам теперь так и так не выкрутиться. Эта сволочь нам в затылок дышит, и никакой Инкассатор, никакой Кекс тут не поможет. Кексу это сто лет не надо, ему бабки его нужны, он нас за них сам пришьет и не задумается. А Инкассатору что? Он ведь сам сказал – ему бы соседа своего из Бутырки выдернуть, а больше ему ничего не надо. Вот шлепнут тебя или меня, и сразу станет ясно, что этот его пьяный лох вообще не при делах, его и выпустят потихонечку, да еще, того и гляди, прощения попросят: дескать, виноваты, обознались. Никому мы с тобой не нужны, даже собственным бабам.

– Говори за себя! – резко оборвал его Косолапый. – А вы что стали? – напустился он на охранников, которые торчали рядом, делая вид, что их здесь нет. – Марш по местам! Работать надо, а то разгоню всех к дьяволу! Хватит ныть, – вполголоса обратился он к Кастету, когда они побрели прочь. – Может, он сейчас тебя слышит и в кулак хихикает: ага, спекся Кастет, можно его голыми руками брать!

– Что-то ты сегодня и правда... того, – сказал Кастет. – Несешь какой-то бред на уровне детского сада. То у него, понимаешь, телемастер захворал, теперь он меня стыдить будет, как маленького...

– А ты не веди себя как пацан сопливый, – возразил Косолапый. – Думаешь, мне легко? Ты у нас хотя бы бездетный...

– Вот поэтому меня раньше и шлепнут, – сказал Кастет и замолчал, потому что у ворот затормозил его джип. За рулем сутулой горой мышц громоздился один из быков Кастета, такой здоровенный, что ему приходилось, сидя за рулем, пригибать голову. – Все, хватит этот гнилой базар тереть. Поеду, буду думать что-нибудь.

– Думай, – сказал Медведев. – Хорошо думай, Кастет. И будь осторожен, ладно?

– Вот сказанул, – печально усмехнулся Кастет, – будь осторожен... Поезжай, говорит, к Кексу, намекни, что денег нет, но будь осторожен... Стреляя себе в висок, соблюдай правила техники безопасности...

Он вяло пожал Косолапому руку, забрался в джип и захлопнул дверцу. Стекла были подняты, но даже сквозь них Медведев услышал, как он там, внутри, орет на своего быка за то, что тот долго за ним ехал. Потом машина завелась и сразу же резко рванула с места, взвизгнув покрышками и оставив на асфальте две жирные черные полосы. Медведеву даже почудился запах горелой резины, но это, скорее всего, уже был плод его фантазии.

Он вернулся в дом, распорядился насчет починки ворот, а потом прошел в гостиную, вынул из бара бутылку русской водки, стакан, поставил все это на журнальный столик, повалился в кресло, закурил и стал размышлять. Ему было о чем подумать. Сначала он думал о фотографе, который, кажется, все-таки успел несколько раз щелкнуть разбитые ворота и машину Кастета. Косолапого интересовало, насколько этот седой папарацци, охотник за скандальными снимками, может осложнить ситуацию. Впрочем, думал он об этом недолго и вскоре пришел к выводу, что если ситуация из-за этих фотографий и осложнится, то ненамного. Вероятнее всего, снимки даже не опубликуют – ну что там публиковать? Тоже мне, сенсация – разбитая машина! Да таких сенсаций в Москве каждый день сотни. Просто шел человек с камерой мимо, видит – ба, интересный кадр! Может, думает, удастся с какой-нибудь желтой газетенки шерсти клок состричь... Папарацци – это ведь не профессия, это образ жизни, состояние души. Другое дело, что загородный поселок, в котором вице-президент банка «Ариэль» Михаил Медведев выстроил себе особняк, это не Арбат и не Садовое Кольцо, чужие здесь появляются крайне редко, и просто так, случайно, от нечего делать, по здешним улицам не ходят. То ли этот усатый фотограф гостит здесь у кого-нибудь, то ли кто-то его сюда специально прислал...

Медведев подумал, что с этим надо бы разобраться, но не сейчас, а чуть позже, когда будут решены другие, более насущные проблемы, и стал думать, как ему поступить с Мариной. Вот это была проблема – всем проблемам проблема! Семейные нелады у них начались чуть ли не со дня свадьбы, и порой Медведеву казалось, что жена все делает ему назло. Не глупо и истерично, как это случалось с женами Далласа и Кастета, а умно, планомерно, продуманно и почти незаметно – так, что зарождавшиеся порой подозрения в ее злонамеренности легко было принять за плоды собственного дурного настроения. Впрочем, обдумав это, Медведев, как всегда, пришел к выводу, что такое маловероятно. Невозможно восемь долгих лет жить одной ненавистью и ни разу не показать этого открыто. Для этого нужно быть тверже алмаза и очень точно знать, чего ты хочешь. Женщины, по твердому убеждению Косолапого, были на такое решительно неспособны хотя бы в силу своей физиологии. Месячные, беременность – это же, если верить специалистам, такие состояния, в которых бабы сами не всегда понимают, чего они хотят и что творят. Беременный Штирлиц – как вам это понравится?

Нет, это, конечно, полная ерунда. Просто Марина, Маша – сложный человек с тонкой душевной организацией, да к тому же все никак не может забыть Тучу. О какой-то там любви к человеку, восемь долгих лет отсидевшему в тюрьме, говорить, конечно же, не приходится. Любовь – штука скоротечная и эфемерная, долго она не живет. Она либо проходит без следа, либо превращается во что-то другое – в уважение, в привычку, в глубокую привязанность... Или, как в случае с Мариной, в долгую память, подкрепленную, надо полагать, угрызениями совести...

Медведев выпил водки, закурил новую сигарету и решил больше об этом не думать. Восемь лет он в этом копается, и все без толку. Хватит уже, наверное. Сейчас от него требуется не психоанализ, а решение – твердое, волевое решение, которое надобно срочно принять, а приняв, неукоснительно претворить в жизнь, пока не стало поздно.

Насчет обвинений, выдвинутых Кастетом против Маши, Медведев не думал вообще – по его твердому убеждению, это был полный вздор. Маша была на такое не способна, и вообще... Вообще, это был вздор, вот и все. Но этот вздор, судя по всему, довольно глубоко запал Кастету в его куриные мозги, и это было скверно, потому что за Кастетом стоял Кекс – человек, которого Косолапый сроду в глаза не видел, но о котором был изрядно наслышан все от того же Кудиева и именно в силу своей информированности о его делах и привычках знакомиться с этим человеком решительно не хотел. Тем более он не хотел, чтобы с ним знакомилась Марина или – подумать страшно! – Лера, его дочь, наследница, единственная его отрада в этом паршивом мире...

Решение еще только начинало формироваться в его мозгу, когда в гостиную вошла Марина. Она недовольно наморщила безупречный нос и, хмуря тонкие брови, сказала:

– Ты опять куришь по всему дому! Я ведь, кажется, просила. Лере вреден табачный дым, да и мне эта вонь, честно говоря, удовольствия не доставляет. И водка... Что с тобой? Что такое стряслось, что ты лечишь нервы водкой?

Косолапый посмотрел на жену, и решение созрело окончательно. Делать ей здесь было совершенно нечего, а уж Лере и подавно. Занятия в лицее вот-вот закончатся – не беда, если девочка пропустит неделю-другую, потом всегда можно нанять репетитора, да и не понадобится это – у ребенка не голова, а Государственная дума...

– Маша, – сказал он, – у меня к тебе просьба, и я очень хочу, чтобы ты хотя бы раз в жизни выполнила ее без вопросов и пререканий.

– Просьба, не терпящая пререканий, – это приказ, – заметила жена.

– Если тебе так больше нравится, пусть будет приказ. Мне сейчас безразлично, как ты это назовешь. Мне безразлично даже, как ты к этому отнесешься, важно только, чтобы ты сделала, что я скажу. – Он увидел, как удивленно поднялись брови жены, и поспешил закончить, прежде чем его решимость утонет в потоке пустых препирательств. – Я хочу, чтобы ты сейчас же, немедленно, собрала вещи и улетела с Лерой за границу. Неважно, куда именно, место можешь назвать сама – хоть Франция, хоть Фиджи, хоть Новая Зеландия, лишь бы я знал, где ты. Пока ты будешь собираться, я закажу билеты и номер в отеле. Постарайся собраться быстро, я хочу, чтобы вы уехали сегодня. Я знаю, это, мягко говоря, необычная просьба, но поверь, это необходимо.

Некоторое время Марина молчала, хмурясь и покусывая нижнюю губу.

– Все действительно так серьезно? – сказала она наконец.

– Да! – почти выкрикнул Медведев. – Черт возьми, да! Речь идет о жизни и смерти. Подумай о Лере, умоляю тебя!

– Не кричи, – спокойно сказала Марина. – Я же не спорю с тобой, я вижу, что это не шутка и не прихоть, ты действительно напуган. Я только хочу знать, что происходит. Это мое единственное условие, Михаил, но я на нем категорически настаиваю.

– Лучше тебе этого не знать, – устало сказал Косолапый, массируя двумя пальцами переносицу.

– Терпеть не могу, когда кто-то берется судить, что для меня лучше, а что хуже, – отрезала Марина.

– Знаю, знаю, – вздохнул Медведев, – ты обо всем привыкла судить сама. Но есть вещи, которые... Впрочем, на споры у меня сейчас нет ни времени, ни сил. Иди, собирайся.

Марина не двинулась с места.

– Это связано со смертью Далласа? – спросила она. – Это из-за... из-за Андрея?

«Надоело, – подумал Медведев. – Господи, до чего же надоело! Ну почему ей непременно нужно все знать?»

– Да, – сказал он. – Да! Это из-за Далласа, это из-за Андрея. А еще это из-за Шпалы, его семьи, домработницы, двоих охранников и еще двоих детей, которые оказались там случайно и были застрелены, как... как... – он не нашел подходящего сравнения и с досадой махнул рукой. – Их убили этой ночью, а на стене оставили сделанную их кровью надпись – точь-в-точь такую же, какую ты видела полчаса назад на машине Кастета. Твой драгоценный Андрей сошел с ума. Это больше не Туча, это вообще не человек. Это чудовище, и оно охотится за нами.

– Вот как, – сказала Марина. Ее лицо заливала смертельная бледность, но голос был спокойным и ровным. – Вы ждали восемь лет, и вы дождались. Теперь вы оказались на его месте, в его шкуре – видите, что на вас надвигается, и ничего не можете сделать.

– Я не хочу об этом говорить, – сказал Медведев, наливая себе водки и беря из пачки новую сигарету. – Ступай, время идет.

Марина молча повернулась к нему спиной и вышла из комнаты. Ее каблуки отчетливо простучали по паркету, а потом по лестнице, что вела на второй этаж. Немного погодя стало слышно, как она ровным, звонким голосом разговаривает с Лерой в ее комнате. Медведев чиркнул зажигалкой, закурил и осушил стакан, не почувствовав вкуса, будто пил не водку, а воду – кипяченую, а может, даже дистиллированную. Ему было чертовски интересно, почему страшное известие, которое он приберегал в течение целой недели, совсем не удивило жену.

Утром следующего дня Константин Сергеевич Кудиев, выспавшийся, трезвый, одетый с иголочки, гладко выбритый и немного пришедший в себя после пережитого накануне потрясения, впихнув в себя завтрак, отправился на студию видео- и звукозаписи «Даллас Рекордз». Солидное это заведение было детищем покойного Далласа – не его одного, конечно, потому что к созданию студии в той или иной мере приложили руку все, не исключая даже самого Кастета. Кастет помог Далласу утрясти дела с братвой, чтобы на него не наезжали, особенно на первых порах; Шпала дал начальный капитал, а Косолапый обеспечил безграмотному в правовых вопросах, самоуверенному и хвастливому Далласу надежную юридическую поддержку. При таких условиях нечего было удивляться тому, что «Даллас Рекордз» процветала, и все они – как вместе, дружным коллективом, так и каждый из них в отдельности – имели с нее свой клок шерсти.

Правда, участие Шпалы, Косолапого и Кастета в делах студии никогда не афишировалось. Так было решено с самого начала, и время показало, что решение было правильным. Еще бы ему не быть правильным! Шоу-бизнес – это прорва, в которую деньги можно валить вагонами, а она никогда не наполнится доверху. Правда, при надлежащей постановке дела все вложения в этот бизнес окупаются сторицей, иначе это был бы не бизнес, а мусоропровод или, скажем, канализация. Дело у Далласа было поставлено как надо – не без помощи друзей, естественно, – и каждый вложенный в него доллар в конечном итоге превращался в два, три, а иногда и в пять полновесных, хрустящих, нежно-зеленых американских рублей.

Самым привлекательным, с точки зрения Кастета и его знакомых, в этой шарашкиной конторе было то, что выдаваемые ею на-гора деньги ни у кого не вызывали лишних вопросов. В горниле шоу-бизнеса с них, как окалина со стальной болванки, моментально сходила вся грязь, и из рук Далласа они выходили чистенькими, будто только что отпечатанными. Доходы от концертных туров, продажи записей, видеоклипов и тому подобной ерунды были законными, как дыхание; если же изредка вдруг возникал вопрос, откуда берутся средства на раскрутку все новых и новых звезд, Даллас широко разводил руками: это деньги спонсоров, господа, деньги меценатов, которым небезразлична судьба нашей культуры, нашего искусства, их престиж на мировой арене, а меценатство, согласитесь, – дело святое... Впрочем, до этого действительно доходило крайне редко: конфиденциальность Далласовых финансовых операций свято охранялась целым штатом опытных юристов, и со временем фискальные органы вынуждены были махнуть на него рукой – дескать, ну его, все равно под него не подкопаешься, у него все чисто...

Поэтому никто из них не удивился, когда на Далласа осторожно, окольными путями вышел Кекс и после долгих прощупываний сделал фантастическое предложение. Кекс выразил готовность вложить в раскрутку задуманного и уже широко разрекламированного Далласом очередного супермегапроекта около восьми с половиной миллионов долларов. Прибыль Кекса не интересовала, он хотел лишь, чтобы ему в установленный срок вернули его деньги – цент в цент, и притом так, чтобы ни у ментов, ни у налоговой, ни, упаси боже, у ФСБ не возникло по этому поводу никаких вопросов.

Шпала, узнав об этом, схватился за голову: сумма была чересчур велика, и здесь, помимо скрупулезного расчета и детальной юридической проработки, требовалась изрядная доля обыкновенного везения. На везение полностью лишенный азарта Шпала рассчитывать не привык, но он, как всякий банкир, бескорыстно любил деньги. Прибыль обещала быть громадной, это понимали все, в том числе и осторожный Шпала. Правда, Косолапый тоже выражал некоторые сомнения, но Даллас с Кастетом их переспорили. Да и спорить-то особенно не пришлось, потому что тому, кто боится рисковать, в бизнесе делать нечего...

Кастет толком не знал, как действует придуманная Шпалой и Далласом схема. Не знал этого даже вице-президент банка, правая рука Шполянского, господин Медведев, для друзей – просто Косолапый. То есть кое-что он, разумеется, знал, о многом догадывался, но во все подробности были посвящены только Шпала и Даллас – так, думалось им, будет спокойнее для всех. Меньше знаешь – крепче спишь; Кастет всегда исповедовал этот проверенный веками принцип, но теперь, похоже, настал день, когда этот принцип повернулся против него. Ни Шпалы, ни Далласа больше не было; были только деньги, срок возврата которых неумолимо приближался, была схема, работавшая по неизвестному Кастету принципу, и было полное неведение по поводу того, на какой стадии находится эта работа, насколько близка она к завершению и каким образом они с Косолапым, юридически совершенно посторонние, не имеющие никакого отношения к Далласу и его делам люди, сумеют выдернуть восемь с половиной миллионов долларов из активов «Даллас Рекордз» и вернуть их Кексу.

Сегодня утром Кастет проснулся с полным пониманием того, что идти на поклон к Кексу рано. Что он ему скажет, как объяснит проблемы, сути которых не понимает? Кекс не из тех людей, которым можно сказать: «Извините, очень сожалеем, но вам придется немного подождать». Он, Кекс, достаточно разумный человек, но при этом его, как разумного человека, в первую очередь заинтересует, как долго и, главное, почему он должен чего-то ждать. Не получив ответа на эти вопросы, Кекс может занервничать, а это будет уже не просто скверно – это будет страшно, потому что Кекс – это вам, ребята, не какой-нибудь лох, вложивший все свои сбережения в рассыпавшуюся финансовую пирамиду, Кекс – это Кекс...

Вот поэтому-то, едва успев позавтракать и привести себя в порядок, он взял машину и поехал в «Даллас Рекордз». Накануне вечером обнаружилось, что в гости к ним опять приехала теща. Кастет по этому поводу даже не огорчился, поскольку давно усвоил: пришла беда – открывай ворота; однако радоваться тут тоже было нечему, и он с удовольствием улизнул из дома, сославшись на неотложные дела.

Уже усевшись за руль, он подумал, что зря, наверное, не позвал своих пацанов для охраны. Некоторое время Кастет сидел в машине, обдумывая эту проблему. Солнце поднялось уже довольно высоко, было начало двенадцатого, машина потихонечку раскалялась, превращаясь в духовку на колесах; Кастет вдруг понял, что колеблется точь-в-точь как баба, которой и хочется, и колется, и мама не велит, разозлился на себя за несвойственную его прямой натуре нерешительность, плюнул на гордость, взял телефон и быстренько все уладил, распорядившись прислать двоих человек к себе на дом для охраны подъезда и еще двоих – прямо на студию, чтобы ждали его там. После этого он со спокойным, сердцем завел мотор и вывел джип со стоянки. Его пацаны – это не те мешки с дерьмом, что охраняли подъезд, в котором жил Шпала, справиться с ними будет не так просто, и стволы у них будут при себе, наготове – как, впрочем, и у него самого.

Времени у пацанов было маловато, но они успели. Подъехав к студии, Кастет увидел прямо у парадного подъезда похожую на глазастую торпеду черную спортивную машину. Над длинным, гладко скругленным, стремительно зализанным капотом дрожало горячее студенистое марево, как будто кто-то лил снизу вверх жидкое стекло. Когда Кастет припарковал свой джип впереди, двери спортивной машины разом открылись, и пацаны выбрались наружу – крепкие, плечистые, с золотыми цепями на бычьих шеях и при пиджаках поверх черных футболок, чтобы не светить на всю улицу волынами. Кастет махнул им рукой – за мной, дескать, – и легко взбежал по пологим ступеням широкого, обложенного шероховатым камнем крыльца.

Один из быков забежал вперед, норовя открыть перед ним дверь, но та была снабжена фотоэлементами и открылась сама, без его участия, – стеклянные створки беззвучно разъехались в стороны, и Кастет в сопровождении двоих своих бойцов по-хозяйски вступил в прохладный модерновый вестибюль.

Хотя Кастет был здесь от силы третий раз за все время существования студии, проблем с охраной у него не возникло. Безопасность и здесь, в студии, и в банке Шпалы курировал он – не возглавлял, а вот именно курировал, неофициально и негласно. Однако людей в охрану подбирал именно он, и маячивший у входа незнакомый Кастету человечек в полувоенном комбинезоне узнал его с первого взгляда и почтительно вытянулся в струнку.

– Вольно, – не удержавшись, сказал ему Кастет. – Скажи-ка, братишка, кто тут у вас теперь главный вместо Далласа? Найти мне его как?

Получив подробные инструкции и отклонив предложение лично сопроводить, Кастет поднялся на второй этаж в роскошном, сияющем зеркалами и хромированной сталью лифте, прошагал по мягкой ковровой дорожке широкого, светлого коридора и остановился перед дверью с табличкой «Главный менеджер». Один из быков шагнул вперед, распахнул дверь и почтительно посторонился. Кастет вошел в приемную, и быки, толкаясь в дверях, ввалились следом.

Смазливая девка за стойкой в углу подняла на них густо подмалеванные, а может, даже и татуированные гляделки и заранее скроила недовольную мину – весьма, впрочем, осторожную, учитывая красноречивый внешний вид посетителей.

– Вы к кому? – надменно поинтересовалась она.

– Жаль, но не к тебе, красавица, – сказал ей Кастет и шагнул к двери кабинета.

– Иван Захарович занят! – протестующе пискнула секретарша, но Кастет не обратил на протест внимания.

– Останьтесь, – сказал он своим быкам. – Девчонку не трогать, головы оторву!

Он открыл дверь и вошел в кабинет. За столом обнаружился некий худой и сутулый субъект, казалось целиком состоявший из сверкающей лысины в обрамлении длинных неухоженных волос и огромных очков в мощной оправе. Субъект явно бездельничал, что-то такое делая со своим компьютером, – похоже, раскладывал пасьянс, носатая гнида.

– Я занят, – объявил он, сверкнув на Кастета очками. – У меня через десять минут обеденный перерыв, так что зайдите во второй половине дня, а лучше послезавтра.

– Обед откладывается, – сообщил ему Кастет, – а послезавтра отменяется.

– Что вы себе позволяете?! – вскинулся очкастый Иван Захарович и увял, встретившись глазами со спокойным и насмешливым взглядом Кастета. Кажется, он начинал понимать, кто перед ним.

Кастет не спеша устроился в кресле для посетителей, развалился в нем, закинув ногу на ногу, и неторопливо закурил.

– Не мечи икру, братишка, – сказал он, выдувая длинную струю дыма и разглядывая ее так внимательно, словно надеялся прочесть заключенные в ней неведомые письмена. – Это не наезд, понял? Данью я тебя облагать не собираюсь, мне с тобой побазарить надо.

– С-слушаю вас, – с запинкой произнес очкарик и всем своим видом изобразил повышенное внимание – даже руки перед собой сложил, чудила, прямо как примерный ученик.

– Слушай, – одобрительно сказал Кастет, – и слушай внимательно, чтобы потом не было каких-то непоняток. Я – старый друг покойного Далла... гм... Виктора Павловича. Это понятно?

– Да-да, – поспешно подтвердил очкарик, – конечно, слушаю вас. Такое несчастье!

– Несчастье, – согласился Кастет, – это ты правильно сказал. Ты, может быть, не в курсе, но я вложил в один из ваших проектов приличную сумму. Негласно вложил, ты меня понимаешь? У нас с Виктором Павловичем все было на доверии, врубаешься?

– Более или менее, – осторожно сказал очкарик.

Кастет метнул в него острый взгляд.

– Лучше более, чем менее, – сказал он. – Я имею в виду, лучше для тебя, потому что... Ну, ты же не маленький, понимать должен. Так вот, братишка, ты теперь здесь, как я понимаю, за главного. Бледнеть не надо, я от тебя пока ничего не требую. Я просто хочу знать, как поживают мои бабки, как проект движется... Ну, короче, мне интересно, ухнули уже мои денежки или еще нет. Учти, лучше бы они не ухнули.

– Разумеется, – торопливо сказал очкарик, – я понимаю, конечно... Только... вы извините, я еще действительно не полностью вошел в курс, да и Виктор Павлович… Ну, вы понимаете, он далеко не во все меня посвящал.

– Чего ж тут не понять, – благодушно заявил Кастет. – Меньше знаешь – крепче спишь. Или, говоря другими словами, кто много знает, тот мало живет. Узнаю Виктора Павловича! Такая, блин, забота о подчиненных! Хороший он был человек, земля ему пухом...

– Да, – сказал очкарик, – вы абсолютно правы. Так я хотел бы узнать, о каком именно проекте идет речь. Или это секрет?

– Секрет, конечно, – сказал Кастет, – но, если я тебе не скажу, что получится? Ерунда получится! Ты же тогда мне ничем не поможешь, правильно я понимаю?

– Э... в общем, наверное, да.

– Ну вот! Короче, меня интересует, как поживает эта ваша новая группа... как ее, черт, вечно из головы вылетает... «Мегатонна», во как!

– Как, простите?

Очкарик выглядел искренне удивленным. Кастет ощутил болезненный укол дурного предчувствия, но тут же решил, что все это ерунда, что очкарик просто темнит. Еще бы ему не темнить! У него что на двери написано? «Главный менеджер», вот что! А главный менеджер таким и должен быть – с виду лох лохом, а внутри – выжига, темнила профессиональный, кидала – словом, настоящий жулик, артист своего дела. И, что бы ни говорил ему Кастет, этот артист уже понял, что пришел он за деньгами, причем за деньгами большими. А в таких ситуациях у него, наверное, инстинкт срабатывает – развести на пальцах и отправить с наилучшими пожеланиями и с пустыми карманами. «Ну, это ты, брат, не на того напал», – подумал Кастет и лениво сказал:

– У тебя что, со слухом проблемы? Группа «Мегатонна»! Мне Артюхов про нее все уши прожужжал, какая она крутая да перспективная, а ты тут глазки мне строишь...

– Простите, – пролепетал испуганный очкарик, – я, может быть, действительно не в курсе... Но это как-то странно... Я же главный менеджер, в конце концов!

– Я тебе про это и толкую, – сказал Кастет. – Не можешь ты, главный менеджер, ничего не знать о таком большом проекте, так что нечего мне тут голубые глаза делать. А то сейчас пацанов кликну, они тебя самого голубым в два счета сделают. Или ты уже?.. Сам, а? Ладно, твоя ориентация мне по барабану. Говори, что там у вас с этой «Мегатонной».

– Но... Я клянусь вам, это какая-то ошибка! Я бы непременно знал, обязательно! Но я впервые слышу это название!

– Так, – медленно, веско сказал Кастет. – Я вижу, дело плохо. У тебя не со слухом проблемы, а с памятью. Ну, а название «глок» тебе слышать приходилось? Это такое лекарство от склероза, понял? Помогает всем, кроме мертвых.

С этими словами он достал пистолет и с лязгом передернул затвор.

Очкарик позеленел и попытался закрыться от Кастета трясущимися ладонями.

– Помилуйте! Я вас умоляю! Я действительно ничего не знаю, никакой «Мегатонны»! Вы можете спросить у секретарши, она вам подтвердит...

Он сунулся к селектору, но Кастет остановил его небрежным движением пистолетного дула.

– Подтвердит, когда надо будет, – пообещал он. – Сначала я с тобой разберусь. А чтобы нам обоим было проще друг друга понимать, я тебе скажу, что в эту вашу «Мегатонну» вложено восемь с половиной миллионов баксов. Ты теперь здесь главный, и спрашивать, если что, с тебя будут. Сам подумай, зачем тебе этот геморрой? Ведь какая сумма – такой и спрос. Так что спросят по-взрослому, сечешь?

– Восемь с по... Да вы что?! – От возмущения очкарик, кажется, даже забыл о пистолете. – Вы соображаете, что вы говорите? Восемь миллионов на раскрутку молодых исполнителей? Да такого просто не бывает!

– Даллас так и говорил, – согласился Кастет. Дурное предчувствие росло и крепло у него в груди; хуже всего было то, что он не понимал, что именно предчувствует, какую конкретно пакость; как бы то ни было, ему теперь оставалось только переть напролом, что он и делал. – Говорил, дескать, это будет что-то небывалое. Все, говорил, только ахнут. Ну, и где оно, это ваше небывалое?

– Да откуда же я знаю?! – плачущим голосом прокричал очкарик. – Клянусь, это какая-то трагическая ошибка!

– Ишь ты, трагическая, – сказал Кастет. – Нет, братан, мне твои клятвы по барабану. Клясться ты будешь с утюгом на брюхе, и не мне, и не здесь...

– Да поймите же, – умоляюще прижав к груди трясущиеся кулаки, взвыл очкарик, – вы действительно что-то перепутали! Вот, – он принялся лихорадочно рыться у себя на столе, сминая бумаги, выхватил одну и сунул ее Кастету чуть ли не в лицо, – вот, убедитесь сами! Это список всех текущих проектов, я как раз перед вашим приходом над ним работал, думал, что оставить, что закрыть... Убедитесь! Нет здесь никакой «Мегатонны» и не было никогда!

Кастет выдернул помятый листок из его прыгающих пальцев, брезгливо расправил на колене и стал читать, водя по строчкам дымящимся кончиком сигареты. Пистолет мешал ему, и он рассеянно положил оружие на стол.

Как и говорил очкарик, это был список групп и исполнителей, раскруткой которых покойный Даллас занимался до того, как кто-то выпустил на волю его мозги при помощи ржавого железного лома. Здесь значилось много имен и названий, но никакой «Мегатонны», как и предупреждал очкарик, тут и в помине не было. В правом верхнем углу списка виднелся четкий штамп с реквизитами студии и взятой в кавычки надписью «Утверждаю». Поверх штампа, как и полагается, красовалась сделанная от руки затейливая подпись начальства. Подпись была Далласа, в этом Кастет не сомневался – ну, почти не сомневался, потому что есть ведь на свете мастаки, которым все по плечу! Доллары подделывают, не то что какую-то подпись...

– Что ты мне суешь эту филькину грамоту? – брезгливо сказал он, отшвыривая список куда-то в сторону, мимо стола. – Что ты мне втираешь, урод?! – бешено заорал он, вскакивая и нависая над столом.

Очкарик испуганно отпрянул, едва не опрокинувшись вместе с креслом. Дверь кабинета приоткрылась, и в щель просунулась озабоченная физиономия одного из быков.

– Дверь закрой!!! – рявкнул Кастет и снова повернулся к главному менеджеру или кем он там значился в платежной ведомости Далласа, этот очкастый слизняк. – Что ты мне втираешь, – продолжал он, зловеще понизив голос, – когда я своими глазами видел клипы? Я записи слышал, понял? И крутил их мне не папа римский, а Даллас – сам, лично! Кинуть меня решил, огрызок?!

– Боже мой, боже мой, что же это творится? – лиловыми от ужаса губами пролепетал очкарик.

– Хотел бы я знать, что тут творится, – проворчал Кастет. – За этим, блин, и пришел. А ты мне тут очки втираешь... Вот интересно – зачем? Ты же точно знаешь, что все расскажешь после первой же оплеухи. Дадут тебе подзатыльник ты все и расскажешь. Только поздно будет, и подзатыльником дело тогда не ограничится. За такие деньги тебя не просто убьют, а убьют медленно. Очень медленно, – со значением повторил он, снова нависнув над столом. – Тебе это надо?

– Клянусь вам, – бормотал очкарик, – не надо, клянусь... Может быть, я действительно не в курсе? – с надеждой вопросил он. Кастет пожал плечами. – Вы говорите, записи? Клипы? А где он их вам показывал, если это не секрет?

– Где, где, – проворчал Кастет. – В Караганде! Здесь, в кабинете у себя, вот где!

– Ничего не понимаю, – промямлил очкарик. Это прозвучало так искренне, что Кастет снова похолодел. – Может быть, они сохранились? Там, в кабинете... Как вы думаете? У Виктора Павловича богатейшая видеотека, так, может быть... Я сейчас! Сейчас пошлю секретаршу, она сходит...

Он снова кинулся к селектору. Кастет дал ему по рукам стволом пистолета, очкарик зашипел и совсем по-детски сунул ушибленные пальцы в рот. За стеклами очков на глазах у него появились слезы.

– Вместе пойдем, – сказал Кастет. – Зачем беспокоить секретаршу? Еще напутает что-нибудь, а тебе потом отдуваться... Вставай, пошли.

Они вышли в приемную, где два быка развлекали секретаршу. Кажется, они рассказывали ей анекдоты, а может, случаи из своей богатой трудовой биографии; Кастет подозрительно на них покосился, но секретарша выглядела вполне довольной общением, и он покинул приемную, подгоняя очкарика... Быкам он велел оставаться на месте, что их, похоже, вполне устроило.

Они прошагали по коридору, сели в лифт и поднялись на последний, четвертый этаж. Это место было освещено дневным светом, беспрепятственно проникавшим сюда сквозь наклонную, сплошь стеклянную стену коридора. Справа, за стеклянной перегородкой, буйно зеленел зимний сад; они свернули налево, очкарик, звеня связкой ключей, открыл дверь и пропустил Кастета в роскошно обставленную приемную. Здесь Кастет подождал, пока очкарик отопрет кабинет. Они вошли туда вместе, и Кастет остановился на пороге, озираясь по сторонам.

Здесь все было как раньше: та же стеклянная стена с видом на реку, тот же пушистый белый ворс под ногами, та же модерновая, но при этом очень удобная мебель, те же картины на стенах – большие, под стеклом, с какими-то непонятными пятнами, разводами и линиями, обозначавшими что угодно, но только не то, что, если верить подписям, было на этих картинах изображено. В кондиционированном воздухе все еще угадывался запах любимых сигар Далласа; Кастету пришлось сделать над собой усилие, чтобы прогнать ощущение, будто он находится в каком-то мавзолее или музее.

Очкарик торопливо просеменил к застекленному, набитому видеокассетами стеллажу и принялся там рыться, читая названия на коробках. ««Мегатонна», «Мегатонна», – невнятно бормотал он себе под нос, ловко тасуя коробки, – какая еще «Мегатонна»? Впервые слышу... Стоп! А это что?»

– Ну, что там у тебя? – устало спросил Кастет.

– Глазам своим не верю, – пробормотал очкарик. В руках у него была кассета. – Есть, представляете? Вот оно! Клянусь, я не знал, даже не слышал... Я бы запомнил, честное слово, я не вру...

– Да верю я, верю, – сказал Кастет. – Давай включай. Сразу все вспомнишь. А то заладил как попугай: «Не видел, не знаю»... Включай!

У него немного отлегло от сердца: если бы этот хорек водил его за нос, уж он бы, наверное, потрудился ликвидировать не только упоминания о суперпроекте Далласа в официальных документах, но и кассету с готовым клипом. А если бы и не ликвидировал заранее, то сейчас, делая вид, что ищет, мог бы просто содрать с нее наклейку с надписью и развести руками: нету, мол! И кто бы тогда стал рыться в этой навозной куче, просматривая кассету за кассетой? Да кто угодно, только не Кастет! На глаз тут было больше тысячи коробок с записями; Кастет просто не располагал временем, чтобы просмотреть их все.

Очкарик втолкнул кассету в щель видеомагнитофона, и на экране скачком появилось изображение: веселые полуголые девахи в сверкающих блестками микроскопических юбчонках и бюстгальтерах, лихо отплясывая, пели что-то зажигательное. Кастет удовлетворенно кивнул: кассета была та самая, которую Даллас крутил для них, чтобы похвастаться своими достижениями.

– Ну что, – обратился он к очкарику, – теперь вспомнил?

Очкарик немного поморгал на него глазами, казавшимися сквозь очки непомерно большими. Выражение лица у него было какое-то странное – уже не испуганное, а удивленное и как будто даже жалостливое.

– Ну, чего? – сказал Кастет. – Чего уставился? Вспомнил или нет?

– Вы знаете, – сказал очкарик, – теперь я действительно вспомнил. Да, это снимали у нас пару месяцев назад... Нет, простите, скорее три месяца назад, в конце февраля или начале марта.

– Ну?

– Но простите... Это же была просто шутка!

– Чего? Ты чего гонишь, какая, на хрен, шутка?!

– Это не я, это Виктор Павлович, – испуганно пролепетал очкарик. – Он сказал, что готовит первоапрельский розыгрыш для друзей, понимаете? Я лично ездил в хореографическое училище, отбирал девочек – чтобы были с фигурой, смазливенькие и двигались хорошо... Получилось неплохо, правда? Смотрите, как танцуют! Нашим так называемым звездам до них далеко. Одно слово – профессиональные танцовщицы! И оператор молодец... А свет какой, видите?

– А ну, постой, – сказал Кастет, слыша собственный голос словно откуда-то со стороны. – Погоди, я сказал! Как – танцовщицы? А поет кто?

Теперь сомневаться не приходилось: очкарик смотрел на него с жалостью, как на человека, который только что признался, что, дожив до сорока лет, все еще верит в Деда Мороза и накануне Нового года пишет ему письма.

– Это же фонограмма, – сказал он сочувственно. – К нам чуть ли не каждый день приходит множество фонограмм, среди них иногда попадаются очень приличные. После надлежащей обработки на нашем оборудовании... Ну, вы сами слышали, что получается. А девочки на сцене просто открывают рты, понимаете? А вы что же, поверили?

– Да, – сказал Кастет медленно, – я поверил. Очень удачная получилась шутка. Правдоподобная...

– Простите еще раз, – сказал очкарик. Теперь, когда недоразумение, с его точки зрения, благополучно разрешилось, он явно начал чувствовать себя увереннее. – Скажите, а вы действительно дали под эту... под этот проект деньги?

– Да, – думая о своем, сказал Кастет. – То есть не я, люди дали. Серьезные люди, перед которыми за деньги надо отчитаться. Ладно, собирайся, поехали.

– Куда? – опешил очкарик, неприятно удивленный тем, что ничего еще, оказывается, не кончилось.

– Знакомиться с серьезными людьми, – сказал ему Кастет. – Или ты думаешь, что я один буду за ваши шутки отдуваться? Ну, пошел!

Очкарик понурился и двинулся к дверям. На пороге Кастет обернулся. Огромный телевизор с плоским экраном все еще работал, полуголые студентки хореографического училища задорно вскидывали покрытые искусственным загаром стройные ляжки и открывали в такт музыке рты. Теперь, когда ему все доходчиво объяснили, Кастет видел, что в такт они попадают далеко не всегда. Впрочем, это могло ему только казаться; Кастет полагал, что теперь это уже не имеет значения.

Идти к Кексу было не с чем.