Глава 48

Сон… галлюцинация… чтобы там ни было, но оно казалось таким реальным. Полностью, от начала и до конца.

Находясь в заросшем саду дома своей семьи в Старом Свете, под яркой полной луной, Фьюри потянулся к голове статуи, олицетворяющей третий жизненный этап, убирая ветви плюща с глаз, носа и рта мужчины, который c гордостью держал на руках своего ребенка.

К этому времени Фьюри стал асом в срезании сорняка, и, стриганув волшебными ножницами, отбросил в сторону очередной клубок зелени на брезент под ногами.

— Вот он, — прошептал Фьюри. — Вот… он…

У мужчины были длинные волосы, глубоко-посаженные глаза, как и у Фьюри, но счастье на лице статуи было ему не свойственно. Как не принадлежал и ребенок, укачиваемый в этих руках. И все же он чувствовал освобождение, продолжая убирать спутанные слои сорняка.

Когда он закончил, мрамор, ранее затянутый зарослями плюща, был покрыт зелеными слезами срезанной травы, но величие скульптуры было неоспоримым.

Мужчина в самом расцвете сил со своим ребенком на руках.

Фьюри оглянулся через плечо.

— Что скажешь?

Несмотря на то, что Кормия стояла рядом с ним, ее голос звучал со всех сторон, как в стерео.

— Я думаю, он очень красив.

Фьюри улыбнулся ей, видя на ее лице всю ту любовь, что хранил в своем сердце.

— Осталась еще одна статуя.

Она махнула рукой.

— Да нет же, посмотри, последняя уже чиста.

Так и оказалось: плющ на нем исчез, вместе со всеми следами запущенности. Постаревший мужчина сидел с тростью в руках. Его лицо сохранило красоту, но в своей мудрости, а не цветущей молодости. За ним стоял высокий и сильный мальчик, которого он когда-то укачивал в своих руках.

Цикл завершился.

И больше не осталось сорняков.

Фьюри снова посмотрел на третью статую. Она очистилась, как по волшебству, равно, как и молодой парень с ребенком.

В сущности, весь сад, который сейчас в полном цвету нежился в теплой и тихой ночи, пришел в порядок. Ветки фруктовых деревьев рядом со статуями потяжелели от персиков и яблок, по бокам дорожек простирались самшитовые изгороди. Цветы в клумбах расцвели в элегантном беспорядке, присущем всем английским садам.

Он повернулся к дому. Перекошенные ставни вернулись в нужное место, на черепичной кровле больше не было дыр. Штукатурка стала гладкой, все оконные стекла — целыми, со стен исчезли трещины. Опавшая листва испарилась с террасы, углубления, в которых собирался дождь, приобрели былую ровность. Цветущие петунии и герань в горшках пестрели красными и белыми цветами среди плетеных кресел и столиков.

В окне гостиной он уловил движение… как такое возможно? Но так и было.

Его мать. Его отец.

Перед его взором предстала пара, и они были подобно статуям, — воскрешенными. Прекрасное лицо его матери — желтые глаза и светлый каскад волос. Его темноволосый отец, с ясным взглядом и доброй улыбкой.

Для него они были… невероятно красивыми. Его Святой Грааль[90].

— Иди к ним, — сказала Кормия.

Фьюри направился к террасе, его белые одеяния были чисты вопреки всей выполненной работе. Он медленно подошел к родителям, боясь спугнуть видение.

— Мамэн? — прошептал он.

Его мать дотронулась до стекла пальцем.

Фьюри вытянул руку, повторяя ее жест с другой стороны окна. Коснувшись, он ощутил тепло, излучаемое сквозь стекло.

Его отец улыбнулся и что-то произнес.

— Что? — спросил Фьюри.

Мы так гордимся тобой… сын.

Фьюри зажмурил глаза. Впервые один из родителей назвал его сыном.

Голос его отца продолжил. Сейчас ты можешь идти. У нас все хорошо. Ты исправил… все.

Фьюри посмотрел на них.

— Вы уверены?

Их совместный кивок. А потом сквозь стекло донесся голос его матери.

Ступай и живи, сын. Ступай… живи своей жизнью, а не нашей. Здесь с нами все в порядке.

Фьюри перестал дышать, просто глядя на них, жадно впитывая их облик. Потом он приложил руку к сердцу и поклонился до талии.

Это было прощание. Не пожелание скорой встречи, а… прощание. И он чувствовал, что у них все будет хорошо.

Фьюри резко распахнул глаза. Над ним раскинулось плотное облако… хотя, нет, это был высокий потолок из белого мрамора.

Он повернул голову набок. Кормия сидела рядом и держала его за руку, выражение ее лица было столь же теплым, как и чувство в его груди.

— Ты хочешь пить? — спросила она.

— Ч… что?

Она потянулась к столику за стаканом воды.

— Ты хочешь пить?

— Да, пожалуйста.

— Подними голову.

Он сделал пробный глоток, и вода показалась ему абсолютно эфемерной. Она была пресной, той же температуры, что и его рот, но попав внутрь, приобрела потрясающий вкус, и прежде чем успел подумать, он приговорил весь стакан.

— Хочешь еще?

— Да, пожалуйста. — Очевидно, на большее его словарного запаса не хватало.

Кормия наливала воду из кувшина, и мелодичное журчание казалось ему милым.

— Вот, — прошептала она. В этот раз она рукой поддержала его голову, и поглощая воду, он смотрел в ее восхитительные зеленые глаза.

Когда она потянулась забрать у него стакан, Фьюри нежно обхватил ее запястье и произнес на Древнем Языке:

— Я хочу просыпаться так всегда, купаясь в твоем взгляде и аромате.

Он ожидал, что она отодвинется. Начнет волноваться. Отвергнет его. Но вопреки его предположениям Кормия прошептала:

— Мы очистили твой сад.

— Да.

В двери храма Праймэйла постучали.

— Обожди, прежде чем отвечать.

Кормия поставила стакан на столик и пересекла комнату. Когда она укрылась под белой бархатной занавесью, он прокашлялся.

— Да? — крикнул он.

Голос Директрикс был добрым и полным почтения.

— Я могу войти, Ваша Светлость?

Несмотря на брюки, он натянул сверху простынь, потом снова убедился, что Кормия не видна.

— Да.

Директрикс отодвинула занавесь в сторону и низко поклонилась. В руках она держала поднос с крышкой.

— Я принесла вам подношение от Избранных.

Когда она выпрямилась, сияние на ее лице доказало, что Лейла соврала, причем искусно.

Он не чувствовал себя в состоянии сесть, поэтому подозвал ее рукой.

Директрикс подошла к кровати и села на колени. Поднимая золотую крышку, она сказала:

— От твоих супруг.

На подносе лежал шейный платок, аккуратно свернутый, словно карта. Он представлял собой потрясающее произведение искусства — атласная ткань, украшенная драгоценными камнями.

— Для нашего мужчины, — сказала Директрикс, склонив голову.

— Спасибо.

Вот дерьмо.

Он взял платок и развернул в ладонях. Цитринами и бриллиантами было выложено «Сила расы».

Мерцающие камни в платиновой оправе напомнили ему о женщинах в Святилище.

— Ты очень осчастливил нас, — сказала Амалия с дрожью в голосе. Она встала и снова поклонилась. — Есть ли что-нибудь, чем бы мы смогли отплатить за наше удовольствие?

— Нет, спасибо. Я собираюсь отдохнуть.

Она отвесила еще один поклон, а потом исчезла, как слабый ветерок, откланявшись в тишине, трагически наполненной предвкушением.

Упираясь и помогая себе руками, он сел. В вертикальном положении голова казалась воздушным шариком, привязанным к спине, легким и абсолютно пустым.

— Кормия?

Она вышла из-за занавеси. Бросила взгляд на платок, затем посмотрела на Фьюри.

— Тебе нужна доктор Джейн?

— Нет. Я не болен, это была горячка.

— По твоим словам. Я же не уверена, что это было.

— Ломка. — Он потер руки, понимая, что это еще не конец. Кожа чесалась, легкие горели, будто не хватало воздуха, которого в действительности было в достатке.

Он знал, что они хотели красного дымка.

— Здесь есть ванная? — спросил он.

— Да.

— Подождешь меня? Я ненадолго. Просто умоюсь.

Пройдет вся ее жизнь, прежде чем ты вернешься «чистым», прошептал колдун.

Фьюри закрыл глаза, внезапно потеряв саму способность к движению.

— Что такое?

Скажи ей, что ее прежний супруг вернулся.

Скажи ей, что ее прежний супруг никогда не уйдет.

А потом возвращайся уже в настоящий мир, позаботимся о напряжении в твоих легких и зудящей коже.

— Что случилось? — Снова спросила Кормия.

Фьюри сделал глубокий вздох. В эту минуту безверия и неизвестности он был твердо уверен лишь в своем имени, и уж точно не смог бы назвать Президента США. Но он точно знал одно: если продолжит слушать колдуна, то загонит себя в могилу.

Фьюри сосредоточился на женщине перед ним.

— Ничего.

Его слова не остались безответными — мантия колдуна взмыла вверх от ветра, налетевшего на поле, усыпанное костями.

Ты лжешь ей! Я — все! Я — все! Голос колдуна сорвался на визг, становясь все звонче. Я…

— Ничто, — слабо сказал Фьюри, поднимая себя на ноги.

— Ты — ничто.

— В смысле?

Он покачал головой. Кормия подошла к нему, и с ее помощью он принял устойчивое положение. Они вместе вошли в ванную, оснащенную всем, что было необходимо, не хватало только таблички на двери. Ну, этого и потока воды, протекающего прямо через заднюю стену комнаты, который, по всей видимости, и служил в качестве ванны.

— Я подожду снаружи, — сказала она, оставляя его одного.

Сходив в туалет, он вошел в поток, используя при этом мраморную лестницу. Вода в нем была такой же, как в стакане — идентичной температуре тела. В тарелочке на углу лежал кусок, предположительно, мыла, его он и взял. Брусок был гладким, в форме полумесяца, и, обхватив его ладонями, Фьюри опустил руки в воду. Получившиеся мыльные пузыри были маленькими и аккуратными, а пена пахла хвоей. Он намылил волосы, лицо и тело, вбирая этот запах глубоко в легкие… надеясь вычистить их от векового самолечения, в котором он так увяз.

Закончив, он остался в ванне, позволяя воде омывать зудящую кожу и ноющие мускулы. Закрыв глаза, он изо всех сил старался заткнуть колдуна, но это было трудно, потому что парень рвал и метал, словно ядерная бомба. В своей прежней жизни он бы включил оперу, но сейчас не мог… и не потому, что на этой стороне не было Боуза[91]. Именно эта музыка очень сильно напоминала ему о близнеце… который больше не пел.

И, тем не менее, ему нравился шум потока, мягкое, мелодичное журчание отражалось эхом от мрамора, создавая звук падающей воды на гладкие камни.

Он не хотел заставлять Кормию ждать, поэтому упершись ступнями в русло потока, вытянул тело из воды. Капли покатились с его груди вниз к животу, как успокаивающие лаской ладони, а подняв руки вверх, он почувствовал, как вода стекает с пальцев и локтей.

Сбегает… льется… замедляет ход…

Голос колдуна пытался одержать верх. Фьюри слышал, как тот боролся в его голове за эфирное время, пытался достучаться до его внутреннего слуха.

Но журчание воды становилось все громче.

Фьюри сделал глубокий вдох, чувствуя запах хвои и свободу, связанную не с тем, где находилось тело, а с тем, где пребывал его разум.

Впервые колдун не казался больше и значительнее его самого.

Кормия расхаживала по Храму Праймэйла. Не болезнь. Ломка.

Не болезнь.

Она остановилась у подножия кровати.

Она вспомнила себя лежащей и привязанной к ней, когда в Храм вошел мужчина, вспомнила свой откровенный ужас. Не способная видеть, пошевелиться, сказать «нет», она лежала во власти традиции.

Каждая девственница после превращения предлагалась Праймэйлу подобным образом.

Боже… оглядывая белые стены, она размышляла, каким грязным было это место. Грязным от сказанной лжи и той, что покоилась в сердцах женщин, дышавших недвижимым воздухом.

Среди Избранных ходило старинное изречение, древнее высказывание, и никто не знал, когда оно было произнесено впервые. Исток нашей веры — в справедливости, честны будьте, несущие эту службу, и ничто не причинит боли верующим, чистота — сила наша и добродетель, родитель, ведущий ребенка.

В ванной раздался шум.

Фьюри кричал.

Развернувшись, Кормия побежала туда.

Она обнаружила его обнаженным, стоящим в потоке, откинувшись корпусом назад. Его кулаки были сжаты, спина напряжена, а грудь выгнулась. Но он не кричал. Он смеялся.

Повернув голову и заметив ее, он опустил руку, но не прекратил смеяться.

— Извини… — Все еще продолжая безудержно веселиться, он попытался сдержать хохот, но не мог. — Ты, наверное, думаешь, что я сумасшедший?

— Нет… — Она думала, что он красивый, его золотистая кожа влажно блестела от воды, его волосы широкими локонами рассыпались по спине. — Что смешного?

— Подашь мне полотенце?

Она протянула ему свернутую ткань, и не стала отворачиваться, когда он вышел из потока.

— Ты когда-нибудь слушала о Волшебнике из страны Оз?

— Это рассказ?

— Не только. — Он прижал к себе махровую ткань. — Может, когда-нибудь я покажу тебе фильм. Но вот над чем я смеялся. Я понял его неправильно. Я думал, что он — всесильный Призрак Кольца в моей голове. Но это был Волшебник из страны Оз, болезненный слабый старик. А я-то считал его страшным, думал, что он сильнее меня.

— Волшебник?

Он постучал по виску.

— Голос в моей голове. Плохой голос. Я курил, чтобы избавиться от него. Я думал, что он — тот огромный, неодолимый Призрак Кольца. Но это не он.

Было невозможно не присоединиться к радости Фьюри, и, когда она улыбнулась ему, тепло неожиданно наполнило ее сердце и душу.

— Да, этот внушительный, громкий голос оказался пустышкой. — Он дотронулся ладонью до предплечья, потирая, будто у него была сыпь… но ничто не портило его гладкую, совершенную кожу, насколько она могла видеть. — Внушительный… громкий…

Взгляд Фьюри внезапно изменился, когда он посмотрел на нее. И она знала почему. В его взгляде вспыхнул жар, а член начал увеличиваться.

— Прости, — сказал он, потянувшись за еще одним большим полотенцем и прикрыв им себя.

— Ты переспал с ней? — выпалила Кормия.

— С Лейлой? Нет. Я дошел до вестибюля, когда решил, что не смогу пройти через это. — Он покачал головой. — Этого просто не может произойти. Я не смогу быть ни с кем, кроме тебя. Но вопрос в том, что сейчас делать… и я знаю ответ, хороший он или плохой. Я уверен, что все это… — Он обвел рукой окружающую обстановку, подразумевая сам Храм и то, что находилось вне его пределов. — Это не может так больше продолжаться. Эта система, образ жизни не работает. Ты права, дело не только в нас, это касается абсолютно всех. Система не работает ни для кого.

Когда до нее дошел смысл его слов, она подумала о месте, где появилась на свет. О белых растянувшихся лужайках, белых домах, белых мантиях.

Фьюри покачал головой.

— Раньше здесь жило две сотни Избранных верно? Но тогда же в Братстве состояло около тридцати-сорока воинов, так? — Когда она кивнула, он уставился на воду в потоке. — И сколько осталось сейчас? Знаешь, нас убивает не только Общество Лессенинг. Эти гребаные правила, по которым мы живем. Избранные здесь не в безопасности, они лишены свободы. С ними плохо обращаются. Если бы тебя не тянуло ко мне, это не имело бы никакого значения. Тебе все равно пришлось бы заниматься со мной сексом, а это жестоко. Ты и твои сестры — пленницы здесь, служащие традиции, в которую, интересно мне, сколько из вас верят? Жизнь в качестве Избранной… это не вопрос выбора. Его у вас нет. Посмотри на себя — ты не хочешь здесь находиться. И вернулась только потому, что не было другого варианта, верно?

Она произнесла лишь три слова, три невероятных слова, которые изменили все.

— Да, не было.

Кормия приподняла свою мантию и позволила ей упасть на пол, думая о том свитке, на полу Храма Изолированных Летописец. О свитке с набросанными ею макетами зданий, с которым ей некуда было обратиться.

Сейчас головой качала она.

— Я не понимала, как много о себе не знаю, пока не попала на Ту Сторону. И я верю, что с другими происходит то же самое. Они, должно быть… ну не могу одна я иметь нераскрытые таланты или неосознанные интересы. — Она начала расхаживать по комнате. — И я не верю, что каждая из нас чувствует себя неудачницей. Если только по причине ошеломительного давления, которое возводит все до высшей степени, до жизненной значимости. Одна маленькая ошибка, будь то неправильно написанное слово, выбивающаяся из молитвы нотка или некрасивый шов на ткани, и появляется ощущение, что тобой недовольна вся раса.

Она не смогла прекратить внезапный поток слов.

— Ты прав. Это не работает. Наша цель — служить Деве-Летописеце, но должен быть такой способ, при котором мы будем уважать и себя. — Кормия взглянула на Фьюри. — Если мы ее Избранные дети, то разве это не должно означать, что она желает для нас только лучшего? Разве не этого хотят родители для своих детей? Как может это… — Она окинула взглядом подавляющую, душную белую комнату. — Как может все это быть лучшим? Для многих из нас это глубокое замораживание, а не жизнь. Мы в анабиозе, несмотря на то, что можем двигаться. Как это… может быть лучшим для нас?

Брови Фьюри низко опустились.

— Не может. Не может, черт возьми.

Он скомкал в руках большое полотенце и швырнул на мраморный пол. Потом схватил медальон Праймэйла и сорвал со своей шеи.

Он уйдет с должности, подумала Кормия, восхищаясь им и одновременно чувствуя разочарование будущим. Он уйдет с должности…

Фьюри поднял тяжелую, золотую бляшку, и когда медальон закачался на кожаном шнурке, она перестала дышать. На его лице отражались целеустремленность и сила, а не безответственность. Свет в его глазах был собственническим, лидерским, не имеющим ничего общего с инфантильностью. Стоя перед ней, он представлял все Святилище, все здания и земли, воздух и воду: он был не из этого мира, он сам был этим миром.

Наблюдая целую жизнь, развитие истории в чаше с водой, Кормия осознала, что, рассматривая качающийся в воздухе медальон, она наблюдала развитие и ход истории прямо перед собой, в реальном времени.

После этого уже ничего не будет, как прежде.

С высоко поднятым, зажатым в руке и раскачивающимся из стороны в сторону украшением, Фьюри объявил жестким, глубоким голосом:

— Я — сила расы! Я — Праймэйл! И я буду править.