Глава 14

В это время в особняке Братства, Кормия в очередной раз посмотрела на часы на письменном столе. Джон Мэтью должен был прийти час назад, ведь они договорились о совместном просмотре фильма, и она надеялась, что с ним ничего не произошло.

Слоняясь из стороны в сторону, Кормия поняла, что сегодня комната давила на нее, была слишком тесна, хотя мебель была все та же, и кроме нее здесь никого не было.

Святая Дева-Летописеца, Кормию переполняла энергия.

Это была кровь Фьюри.

Она и сокрушительное, неудовлетворенное желание.

Девушка остановилась у окна, и приложила пальцы к губам, вспоминая его вкус, ощущения его тела в ее руках. Это был безумнейший порыв, восхитительный экстаз. Но почему он остановился? Этот вопрос так и вертелся в ее голове. Почему он не захотел дальнейшего развития? Да, его призвал медальон, но, будучи Праймэйлом, он мог диктовать свои условия. Он был силой расы, правителем Избранных, и по своему желанию мог игнорировать всех и вся.

На ум приходил лишь один ответ, и от него внутри все сжималось от боли. Что, если причина заключалась в его чувствах к Бэлле? А если он считал, что предает свою любовь?

Трудно сказать, что было хуже: он с Кормией и всеми ее сестрами, или же он ни с кем из них, потому что его сердце принадлежит другой.

Кормия вглядывалась в ночь, и ей казалось, что она сойдет с ума, если останется в своей комнате. Ее взгляд упал на бассейн с волнистой поверхностью. Нежные движения волн напоминали ей о глубоких ваннах на Другой Стороне, и как будто обещали мирную передышку от всех тревожных мыслей.

Кормия достигла двери и вышла в коридор прежде, чем осознала, что покинула спальню. Босые ступни несли ее быстро и бесшумно, она спустилась по парадной лестнице в вестибюль и пересекла мозаичный пол. В бильярдной она вышла через дверь, которую открыл для нее Джон прошлой ночью, и оказалась на улице.

Стоя на прохладных камнях террасы, Кормия позволила чувствам скользнуть в темноту и оглядела территорию, пролегающую от массивной стены до самого края владений. Казалось, ей ничего не грозило. Лишь густой ночной воздух гулял среди цветов и деревьев.

Оглянувшись, она посмотрела на огромный дом. В окнах горел свет, и девушка видела, как внутри суетились доджены. Если ей понадобится помощь, то рядом много людей.

Она закрыла дверь, подобрала полы одежды и направилась через террасу к воде.

Бассейн имел прямоугольную форму и был выложен по краям такими же плоскими черными камнями, которые покрывали террасу. Рядом стояли плетеные шезлонги и столики со стеклянными столешницами. В стороне она заметила какое-то черное приспособление с белым резервуаром. Растения в горшках добавляли цвета.

Опустившись на колени, она окинула взглядом воду, которая в лунном свете казалась масляной, наверное, потому что дно бассейна было выложено черным камнем. Все было устроено по-другому, совсем не так как в ваннах на Другой Стороне; не было постепенного спуска, и Кормия подозревала, что сам бассейн был очень глубок. Но в нем невозможно почувствовать себя плененной: Кормия заметила изогнутые ручки, расположенные через равные промежутки по краям бассейна, за которые можно ухватиться, чтобы помочь себе выйти из воды.

Сначала она погрузила пальчики, затем полностью всю ступню, поверхность воды пошла рябью, вода как будто захлопала в ладоши, подбадривая девушку.

С левой стороны располагалась лестница, маленькие ступеньки которой словно приглашали в воду. Она подошла к ним, сняла одежды и обнаженная погрузилась в бассейн.

Ее сердце билось быстро, но Боже, эта роскошная мягкость воды служила буфером. Она продолжала идти вперед, пока волнующаяся вода не обняла нежно ее тело от груди до самых пяточек.

Это было чудесно.

Она подчинилась инстинкту, который подсказал ей оттолкнуться ногами; и ее тело невесомо скользнуло вперед. Расправив руки, Кормия обнаружила, что может двигаться в любом направлении, куда только захочет — сначала направо, затем налево, потом вперед до самого конца, где над водой нависала тонкая доска.

Внимательно изучив территорию, Кормия перевернулась и поплыла на спине, смотря на небо. Мерцающие над ней огни заставили ее задуматься о том, какое место она занимала среди Избранных, о своем долге быть одной из многих, молекулой, частью одного Целого. Она и ее сестры были неотделимы от великой традиции, которой они служили: как эта вода, цельная и текучая, не имеющая границ, как звезды в вышине, которые никогда не менялись.

Кормия смотрела в небеса, когда ее посетила одна из тех случайных, еретических мыслей, только она не имела отношения к дизайну особняка, одежде или еде.

Эта мысль шла из глубин ее сердца и делала ее грешницей и еретичкой:

Она не хотела быть одной из многих.

Только не для Праймэйла. Не для него.

И не для себя.

На другом конце города, Куин сидел на кровати и смотрел на экран сотового телефона в своей ладони. Он набрал адресованное Блэю и Джону сообщение, и сейчас просто ожидал отправления смс.

Он сидел здесь, как ему казалось, уже вечность, но, вероятно, прошел всего лишь час. Он принял душ, чтобы смыть кровь Лэша, сел на задницу ровно и приготовился к тому, что его ожидало.

По какой-то непонятной причине, ему вспомнился один единственный приятный момент, связанный с его родителями. Это произошло около трех лет назад. Он выпрашивал разрешения на свою поедзку к двоюродному брату Сэкстону, который жил в Коннектикуте около нескольких месяцев. Сэкстон уже прошел превращение и был слегка необуздан, что, конечно же, делало его в глазах Куина своего рода героем. И, естественно, предки не одобряли Сэкса и его родителей, которых абсолютно не интересовал добровольный ошейник глимеры.

Куин просил, умолял и скулил, но его усилия все никак не вознаграждались. А потом, совершенно неожиданно, отец сообщил ему, что он может свободно ехать на юг и провести там выходные.

Радость. Охренительная радость. Он упаковал вещи за три дня до поездки. И когда опустилась ночь, он сел, наконец, на заднее сидение автомобиля, который помчал его по направлению к границе с Коннектикутом, и чувствовал себя королем всего мира.

Да, это была большая любезность со стороны его родителей.

Только потом он узнал, почему они сделали это.

Путешествие к Сэксу прошло не так гладко, как хотелось бы. Субботний день закончился грандиозной попойкой, и ему стало так плохо от смертельной комбинации Егермайстера[41] и водки, что родители Сэкса настояли, чтобы он немедленно ехал домой и приходил в себя.

Его вез обратно один из их додженов, и всю поездку он сгорал от стыда. Но хуже всего было то, что каждые пять минут Куин просил шофера остановиться, чтобы он прочистил желудок. Спасало только то, что предки Сэкса пообещали не говорить ничего его родителям, но при условии, что он сам добровольно во всем признается, когда приедет домой. Ясно как день, они не хотели иметь дело с его матерью и отцом.

Когда доджен остановил автомобиль перед домом, у Куина мелькнула было шальная мысль солгать о том, будто он просто почувствовал себя плохо — что соответствовало действительности — и он попросил, чтобы его вернули домой, но это ни в коем случае правдой не являлось.

Но все сложилось по-другому.

В доме везде горел свет, а на заднем дворе был натянут тент, из которого доносилась громкая музыка. В каждом окне горели свечи, по комнатам прохаживались люди.

— Это хорошо, что мы привезли Вас домой вовремя, — сказал шофер радостным услужливым голосом. — Было бы так жаль, если бы Вы пропустили это веселье.

С сумкой в руке Куин вышел из машины и даже не заметил, как уехал слуга.

Ну конечно, подумал он. После значительного срока в Совете Принцепсов его отец покидал должность Главы глимеры. Эта вечеринка посвящалась проделанной им работе и назначению отца Лэша на эту должность.

Вот чем были так взбудоражены слуги последние пару недель. Он-то думал, что его мать переживает очередной период грандиозной уборки, но нет. Вся суматоха объяснялась ожиданием этой вечеринки.

Волоча рюкзак по земле, и держась в тени ограды, Куин направился в заднюю часть дома. Там под тентом было так хорошо. С потолка свисали сверкающие люстры, их мерцающий свет освещал столы, на которых стояли прекрасные цветы и свечи. В промежутках между рядами стульев, каждый из которых был украшен атласными бантами, располагался проход для свободного передвижения гостей. Все было оформлено в бирюзово-желтом сочетании — фамильных цветах его семьи.

Он окинул взглядом приглашенных, узнавая всех и каждого. Здесь собралась вся его родня и старейшие семьи глимеры, все гости были одеты официально — женщины в платья, мужчины в смокинги. Молодежь, как светлячки, мелькали среди взрослых, а старики сидели в стороне и улыбались, глядя на них.

А Куин стоял в темноте и чувствовал себя ненужным хламом, который упрятали в угол перед приходом гостей, бесполезной, уродливой вещью, убранной в шкаф, чтобы ее никто не видел. И в который раз ему захотелось вонзить пальцы себе в глазницы и уничтожить то, что так портило ему жизнь.

Внезапно звуки оркестра затихли, и его отец вышел на танцпол к микрофону. Когда все гости собрались, мать Куина, его брат и сестра встали за спиной отца, все четверо казались озаренными внутренним светом, не имевшим ничего общего с окружающим искусственным освщением.

— Прошу Вашего внимания, господа, — произнес отец на Древнем языке. — Я хотел бы воспользоваться моментом, чтобы поприветствовать семьи основателей, которые присутствуют сегодня здесь.

Раздались аплодисменты.

— Членов Совета.

Аплодисменты.

— И всех остальных из вас, кто является важнейшей частью глимеры, а также представителей моей кровной линии.

Аплодисменты.

— Эти десять лет для меня, как Главы Совета были довольно сложными, но надо признать, мы добились значительного прогресса, и я уверен, что мой преемник возьмет бразды правления в не менее твердые руки. С учетом того, что король взошел на трон, продвижение наших интресов с должным вниманием и заботой становится главным приоритетом. Благодаря постоянной работе Совета, мы несем это виденье в массы нашего народа… не смотря на необоснованную враждебность тех, кто не понимает проблем в той полной мере, в которой осознаем их мы.

Послышались одобрительные возгласы, и за отца Лэша подняли тост. Затем, отец Куина откашлялся и взглянул на троих аристократов, стоявших за его спиной. Слегка хриплым голосом он сказал:

— Для меня было честью служить глимере… и хотя я буду очень скучать по своей работе, было бы упущением с моей стороны не признать, что возможность проводить больше времени с моей семьей несказанно меня радует. Воистину, они занимают главное место в моей жизни, и я хочу поблагодарить их за ту легкость и тепло, что они дарят моему сердцу каждый день.

Мать Куина послала ему воздушный поцелуй и быстро заморгала. Его брат гордо расправил грудь, в его глазах появился блеск поклонения. Сестра захлопала в ладоши и запрыгала, локоны радостно танцевали вокруг ее лица.

В тот момент, отказ от него как от сына, брата, члена семьи был настолько полным, что даже факт отсутствия упоминания о нем даже слова уже не мог ввергнуть его в еще более депрессивное состояние.

Куин пришел в себя, когда отец постучался в дверь его комнаты. Этот легкий звук прервал его путешествие в прошлое, стирая сцену из его сознания.

Он нажал на кнопку «отправить смс», положил телефон в карман рубашки и произнес:

— Войдите.

Но дверь открыл не отец.

Это был доджен, тот же дворецкий, который сказал ему, что он не может пойти на бал, организованный глимерой в этом году.

Когда слуга поклонился, Куин не воспринял этот жест как дань уважения конкретно ему. Доджены кланялись всем. Черт, казалось, что даже если они нечаянно помешают еноту рыться в мусоре, то первое, что они сделают, так это отвесят ему поклон.

— Похоже, я должен убираться отсюда, — сказал Куин дворецкому, когда тот быстро окрестил себя оберегающими от сзглаза движениями.

— При всем уважении, — сказал доджен, его глаза все еще смотрели под ноги. — Ваш отец просит вас покинуть дом.

— Отлично. — Куин встал, держа в руках спортивную сумку, в которую упаковал свою коллекцию футболок и четыре пары джинс.

Перекинув ремень на плечо, он подумал о том, как долго еще будет оплачиваться его сотовый. Он ожидал, что его отключат еще два месяца назад — с тех пор как ему внезапно прекратили выделять деньги на содержание.

У него возникло чувство, что Т-мобайл[42] облажались по полной, как и он.

— Ваш отец просил передать Вам это.

Не выпрямляясь, дожден вытянул руку и передал Куину большой толстый конверт.

Желание велеть слуге взять эту чертову штуку и засунуть в задницу его отцу было практически непреодолимым.

Куин взял конверт и открыл его. Посмотрев на бумаги, он спокойно сложил их и положил обратно. Заткнув конверт за пояс, он сказал:

— Я дождусь, пока меня заберут отсюда.

Доджен выпрямился.

— В конце подъездной аллеи, если можно.

— Да. Конечно. Хорошо. — Какая уже разница. — Тебе нужна моя кровь, не так ли?

— Если Вы будете так любезны. — Доджен протянул ему медный кубок, нижняя часть которого была выполнена из черного стекла.

Куин достал свой швейцарский армейский нож, потому что охотничий у него конфисковали, и полоснул лезвием по ладони. Затем сжал кулак, и красные капли закапали на дно кубка.

Они сожгут ее, когда он выйдет за порог — часть ритуала очищения.

Они не просто выбрасывали за борт дефектного, они избавлялись от зла.

Не оглядываясь, Куин покинул свою комнату и направился вниз по коридору. Он не простился с сестрой, хотя слышал, как она практикует игру на флейте в своей комнате, и не стал отвлекать брата от чтения стихов на латыни. Он прошел мимо будуара своей матери, хотя слышал, как она разговаривает по телефону. И он был чертовски уверен, что без колебаний минует кабинет своего отца.

Они все хотели, чтобы он ушел. Доказательство этому лежало в конверте.

Внизу, на первом этаже, он не стал громко хлопать входной дверью. Не было причин устраивать шоу. Они знали, что он уходит, и именно поэтому они все были так старательно заняты вместо того, чтобы пить чай в гостиной.

Он мог поспорить, что они все соберутся вместе, как только доджен скажет им, что он ушел. И будут пить Эрл Грей[43] с булочками. Вздохнут с глубоким облегчением, и посетуют о том, как же тяжело теперь смотреть в глаза окружающим после того, что Куин сотворил с Лэшем.

Куин брел вдоль длинной, извилистой подъездной дорожки. Когда он добрался до больших железных ворот, они уже были открыты. После того, как он прошел через них, они с лязгом закрылись, будто отвесив ему крепкого пинка под задницу.

Летняя ночь было жаркой и влажной, где-то на севере сверкали молнии.

Гроза всегда приходит с севера, подумал он, как летом, так и зимой. В холодные месяцы, на северо-востоке было столько снега, заставляя чувствовать себя как…

Вау. У него окончательно уехала крыша, если он уже говорил о погоде сам с собой.

Он бросил сумку на тротуар у обочины.

И подумал о необходимости послать Блэю смс, чтобы его на самом деле забрали отсюда. Дематериализация с тяжелой сумкой дело непростое, а машины у него никогда не было. Так что, да. Быстро уйти не получится.

В тот момент, когда он потянулся к телефону, тот звякнул. Это была смс от Блэя: Ты длжн приехть к нам. Давай я тебя заберу.

Куин начал набирать ответ другу, но потом подумал о конверте и остановился. Положив телефон в сумку, он перекинул мешок со всем своим дерьмом через плечо и пошел вдоль обочины, взяв курс на восток, потому как дорога шла таким образом, что случайный выбор пойти налево послал его именно в этом направлении.

Господи… Теперь он действительно стал сиротой. Как будто все его внутренние подозрения подтвердились. Он думал, что его усыновили или что-то в этом роде, потому что никогда не вписывался в свою семью, и не только по причине разноцветных глаз. Он был сделан из совсем другого теста. Так было всегда.

Часть его хотела взорваться от злости из-за того, что его выставили из дома, но опять же, чего еще он ожидал? Он никогда не был одним из них, и то, что он вскрыл охотничьим ножом горло своему двоюродному брату, хоть и за дело, было непростительно.

И еще — это влетит его старикам в копеечку.

В случае нападения или смерти Лэша, если жертва был членом глимеры, ему или его кровным родственникам выплачивалась сумма, соотносительная нанесенному ущербу здоровью или же смерти. Молодой, прошедший превращение мужчина, первый сын одной из семей основателей? Только смерть Брата или беременной женщины из благородной семьи стоит дороже. И платить будут его родители, а не Куин, так как после его перехода еще не прошло и года, и юридически он считался несовершеннолетним.

Единственный плюс заключался в том, что именно по этой причине его не могли приговорить к смертной казни. Но несмотря на это, наказание неминуемо, и сейчас его жизнь стремительно неслась под откос.

А теперь относительно его нового образа. Который теперь уже был вне глимеры. Вне семьи. Вне учебной программы.

Было трудно представить, что еще больше могло очернить его как личность. Разве что неудачная смена пола.

И ситуация складывалась таким образом, что теперь до рассвета он должен решить, куда пойти и где ждать своей участи. Очевидным выбором был дом Блэя, но здесь возникала одна большая, толстая и волосатая проблема: укрывание изгоя подобно взрыву водородной бомбы для социального статуса семьи, так что это был не вариант. Джон тоже не мог его принять. Парень жил с Братьями, и это значило, что его резиденция была настолько сверхсекретным объектом, что он вряд ли мог принимать даже посетителей, а что уж говорить о заглядывающих время от времени ночных гостях.

Которые убивают своих одногруппников. И по которым плакал оранжевый комбинезон[44].

Боже… Джон. Та хрень, что рассказал Лэш.

Он надеялся, что это неправда, но боялся, что ошибается.

Куин всегда считал, что Джон сторонился женщин, потому что в общени был еще более неуклюжим, чем Блэй. А теперь? Очевидно, у парня были серьезные проблемы… И Куин чувствовал себя последним мудаком из-за того, что постоянно предлагал другу участвовать в своих сексуальных оргиях.

Неудивительно, что Джон никогда не снимал девчонок, когда они зависали в «ЗироСам».

Ублюдочный Лэш.

Боже, неважно, чем закончилось поножовщина, но, даже имея возможность повернуть время вспять, он бы сделал это еще раз. Лэш всегда был сволочью, и Куин давно мечтал заткнуть ублюдку пасть. Как он мог так поступить с Джоном? Куин реально надеялся, что скотина умрет.

И не только потому, чтобы в мире стало на одну жестокую сволочь меньше.

На самом деле у Лэша язык длиной до пят, и до тех пор, пока он дышал, тайна подвергалась большой опасности. Глимера посчитала бы подобное дерьмо огромным позором. И если Джон собирался в один прекрасный день стать Братом и добиться уважения в обществе, если он рассчитывал когда-нибудь завести семью, то никто, ни в коем случае не должен был знать, что он подвергся насилию со стороны мужчины. Тем более человеческого мужчины.

Дерьмо, тот факт, что с ним это сделал человек, ухудшал ситуацию в миллиарды раз. В глазах глимеры, люди были прямоходящими крысами. Подвергнуться надругательствам со стороны одного из них? Немыслимо.

Нет, подумал Куин, вышагивая в одиночестве. Он не изменил бы ничего, из того, что сделал.