"Инкассатор: Страшный рассказ" - читать интересную книгу автора (Воронин Андрей Николаевич)

Глава 7

Господин главный редактор долго не подходил к телефону, и Юрий нетерпеливо кусал губы, слушая доносившиеся из трубки протяжные гудки и поглядывая на часы. Часы показывали почти половину пятого — самое время, чтобы встать, умыться росой и встретить рассвет. В общем, утро туманное, утро седое… А если дрыхнуть до девяти, пусть себе и в законный выходной, то какой, спрашивается, смысл вообще выезжать за город? Выспаться можно и в московской квартире…

Наконец Светлов соизволил ответить. Голос у него был заспанный до невозможности, и вместо «алло» господин главный редактор выдавил из себя только какое-то неопределенное «М-ня?», сопровождавшееся к тому же длиннейшим сладострастным зевком — Юрию даже почудилось, что он слышит в трубке отчетливый хруст челюстного сустава.

— Привет, — сказал он. — Это я.

— Ыэа ыять ыээх? — снова зевая, промычал в ответ Димочка.

— Чего? — не понял Юрий.

На столе перед ним дымилась большая фаянсовая кружка с крепчайшим кофе. Кружка была четвертая или даже пятая по счету — какая именно, Юрий не помнил. Зажатая между большим и средним пальцами левой руки сигарета тоже дымилась; стоявшая здесь же пепельница ощетинилась окурками, из-за чего синий фарфоровый окунь выглядел так, словно сдуру попытался проглотить крупного морского ежа. От кофе и сигарет Юрия уже мутило.

— Я говорю, — сдавленным, чтобы не будить домашних, но уже вполне ясным голосом повторил Светлов, — ты время по часам определять умеешь? Или ты как раз и звонишь, чтобы поинтересоваться, который час? Так вот, чтоб ты знал, время — начало пятого…

— Двадцать восемь минут — это уже не начало, — сдерживая нетерпеливую дрожь в голосе, уточнил Юрий. — Это уже ближе к половине.

— Это первая половина, — буркнул Светлов, опять зевнул и напомнил: — Пятого. В кои-то веки возьмешь выходной, решишь хорошенько отоспаться… И какого черта я не выключил телефон?

Тон у него был философский — чувствовалось, что господин главный редактор смирился с неизбежным, вылез из-под одеяла, ушел куда-то, где мог говорить, не опасаясь разбудить жену и ребенка, и теперь намеревался подробно и обстоятельно обсудить с Юрием проблему ранних звонков, не дающих усталым служащим — не бездельникам каким-нибудь, которым заняться нечем, а честным пролетариям умственного труда! — спокойно отоспаться в свой законный выходной день. Тем более после шашлычков с водочкой и красным вином…

— Кончай трепаться, Дима, — напряженным тоном сказал Юрий, и очередной зевок господина главного редактора оборвался на середине. Филатов услышал, как Светлов с негромким стуком захлопнул рот. — Ты мне нужен, — добавил он. — Извини, что разбудил, но дело действительно срочное.

— Ну, раз уж ты дошел до того, что извиняешься, дело, надо полагать, и впрямь срочное, — сказал Светлов. Он произнес это с иронией, но Юрий знал его не первый год и без труда различил за этой иронией плохо замаскированную тревогу. — Что, сэр рыцарь, прогнала тебя твоя Дульсинея?

— Дима, — сказал Юрий, — прости, но у меня очень мало времени, и мне действительно нужна твоя помощь.

— Хорошо, — отбрасывая шутливый тон, сказал Светлов. — Слушаю тебя. Что с тобой снова стряслось?

— Нет, Дима, ты не понял, — терпеливо возразил Юрий. — По телефону мы это обсуждать не будем. Ты мне нужен здесь, понимаешь?

— Где это — здесь?

— Здесь — это в Москве.

— В Москве я буду только завтра, — сообщил господин главный редактор. Тон у него при этом был очень недовольный: Димочка явно чувствовал, что у Юрия на этот счет другое мнение. — До завтра ты потерпеть не можешь?

— Я могу, — сказал Юрий. — Дело не может.

— Знаешь, где они у меня, эти твои дела? — с тихой тоской спросил Светлов.

— Знаю, Дима, — сказал Юрий. — Извини, очень надо.

— Не сомневаюсь. Когда?

— Прямо сейчас. Извинись за меня перед Лидочкой.

— Толку ей от твоих извинений… Ч-черт, угораздило меня с тобой связаться! Ладно, что тебе еще нужно, кроме моей персоны?

— Твоя записная книжка, — сказал Юрий. — С адресами и телефонами.

Светлов пренебрежительно хмыкнул.

— У меня их штук двадцать, — сообщил он. — Что, все тащить?

— Только те, — терпеливо сказал Юрий, — в которых записаны координаты редакторов издательств и толстых литературных журналов. И… Ну, я не знаю, тебе виднее. Короче, мне нужны люди, от которых зависят новые публикации в художественной литературе.

— Ты написал роман? — спросил Светлов, но это прозвучало как-то рассеянно, словно, задавая вопрос, господин главный редактор напряженно думал о чем-то Юрий догадывался, о чем именно, и не сомневался, что такая опытная акула пера, как редактор «Московского полудня», сумеет сделать правильные выводы из полученных крох информации. — Ага, — продолжал Светлов после короткой паузы, — я, кажется, начинаю понимать…

— Вот и прекрасно, — не очень-то вежливо перебил его Юрий. — Будет о чем подумать по дороге.

Светлов озабоченно покашлял и сказал:

— Да, ты прав. Если моя догадка верна, обсуждать это по телефону и впрямь бессмысленно. Ну, хорошо. Только имей в виду, сначала мне придется заскочить в редакцию. Я храню блокноты в кабинете.

— Ладно, — нетерпеливо сказал Юрий. — Там и встретимся. Когда?

Светлов опять помолчал, прикидывая.

— Через два часа, — сказал он. — А лучше через два с половиной.

— Обалдел, что ли? — возмутился Юрий, хотя и знал, что раньше Светлов до Москвы просто не доберется.

— Сам обалдел, — огрызнулся господин главный редактор. — У меня же все-таки машина, а не сверхзвуковой истребитель! И вообще, имей совесть. Должен же я хотя бы штаны надеть!

— Черт с тобой, — проворчал Юрий. — Встречаемся ровно в восемь у подъезда редакции. За три с половиной часа ты успеешь даже побриться, а не то что штаны нацепить.

— Спасибо, благодетель, — ядовито поблагодарил Димочка. — Знаешь, что мне кажется? — добавил он после коротенькой паузы. — Мне кажется, что ты нарочно ищешь приключения на свою… гм… Словом, на то место, которым ты думаешь.

— Да пошел ты, — сказал ему Юрий, но Светлов этого уже не услышал — он прервал связь, отправившись, по всей видимости, натягивать штаны, а заодно объясняться с женой.

Юрий положил телефон на край стола и поднес к губам окурок. Обнаружилось, что, пока он общался со Светловым, сигарета потихонечку истлела. Помянув недобрым словом производителей табачных изделий, взявших моду пропитывать сигареты чем-то, что превращает их в подобие бикфордова шнура, Юрий с трудом затолкал бычок в пасть фарфоровой рыбины и тут же, не успев поймать себя за руку, закурил очередную сигарету. Кофе в фаянсовой кружке уже слегка остыл; Юрий отхлебнул немного, затянулся сигаретой и посмотрел на часы. Было четыре сорок три, серенькая предутренняя мгла за окном светлела прямо на глазах, и откуда-то уже доносилось шарканье дворницкой метлы. Дым от сигареты косой извилистой струйкой вытекал в открытую форточку, запах кофе вызывал раздражение и тупую головную боль. Необходимость ждать выводила Юрия из душевного равновесия, но альтернативы бездействию в данный момент не было. Можно попытаться соснуть часок-другой, но Филатов сомневался в двух вещах: во-первых, что сумеет уснуть, а во-вторых, что сможет вовремя проснуться. Огромное количество выпитого кофе булькало у него в желудке, глаза горели, как будто кто-то насыпал под каждое веко по пригоршне песка, но, стоило Юрию их закрыть, становилось еще хуже — резь усиливалась, а веки так и норовили распахнуться, словно на пружинах.

Он встал, решительно выплеснул в раковину едва пригубленный кофе, потушил под струйкой воды длинный окурок, выбросил его в мусорное ведро, опорожнил туда же пепельницу и тщательно вымыл кружку. Подумав, вымыл заодно и пепельницу, а потом залез в холодильник и проинспектировал аптечку. Бинт у него был, йод тоже, а из лекарственных препаратов в наличии имелись только две подозрительные на вид таблетки аспирина, которые Юрий после недолгих колебаний проглотил, запив отдающей хлоркой водой из-под крана. Прихватив пузырек с йодом, моток бинта и ножницы, он отправился в ванную, где не торопясь принял горячий душ, промыл свои раны и забинтовал колено. Как следует обработать гулю на затылке он не мог и потому ограничился тем, что хорошенько прижег ее йодом. Безобразно распухшую правую ладонь Юрий тоже обмотал бинтом, преследуя не столько медицинские, сколько эстетические цели.

За завтраком, почти насильно впихивая в себя ветчину и яйца, Филатов для разнообразия думал не об исчезнувшей Нике и даже не о коварном литераторе, обожавшем бить людей по затылку, а о Светлове. Он представлял, как Димочка во всю прыть гонит свой дряхлый «Опель» в сторону Москвы по забитому транспортом загородному шоссе, и не сомневался, что тот успеет вовремя и обязательно поможет в поисках Ники, причем лучше, чем вся столичная милиция. Светлов был обязан Юрию Филатову жизнью, и, хотя оба очень не любили об этом вспоминать, никогда не упускал случая погасить хотя бы часть этого долга.

Поймав себя на этой не очень скромной мысли, Юрий невесело усмехнулся. Обязан жизнью… Ну и что, что обязан? Наше время — время поголовного списания долгов. Целые государства отказываются выплачивать взятые в незапамятные времена кредиты, и кредиторам остается только развести руками и сделать жест доброй воли — шумно, с помпой, списать старые долги и снова дать несостоятельным должникам взаймы. Да что государства!.. Ворон ворону глаз не выклюет, это же ясно. Люди тоже относятся к своим долгам более чем спокойно, даже если обязаны кому-то жизнью. Каждый человек кому-то обязан жизнью — например, своим собственным родителям, которые ему эту жизнь подарили. Но далеко не каждый стремится отдать этот долг, иначе откуда на этой печальной планете взялось бы столько одиноких стариков? А некоторые вообще доходят до того, что умудряются не попасть на похороны собственной матери…

Юрий поморщился, вспомнив свое возвращение с войны, и вновь обратился мыслями к Дмитрию Светлову. Он подозревал, что Светлов помогает ему не из чувства долга — во всяком случае, не только. Чувство долга по отношению к постороннему человеку — штука ненадежная, и хватает ее ненадолго. Возможно, отчасти отзывчивость господина главного редактора объяснялась его неуемным любопытством, которое с годами, казалось, не только не ослабевало, но и, напротив, росло и крепло. Да, возможно, все было так, а может быть, и как-то по-другому. Во всяком случае, Юрий знал, что может смело положиться на Дмитрия, и это было приятно: воевать всегда проще, когда знаешь, что у тебя надежно прикрыта спина.

Запыленный «Опель» Светлова остановился перед подъездом редакции без пяти восемь. Юрий, который уже битых полчаса торчал здесь, сидя за рулем джипа, и грыз от нетерпения ногти, поспешно вышел из машины. У него кружилась голова — то ли от недосыпания, то ли от слишком тесного «контакта» с тяжелой бутылкой из-под шампанского, то ли от чрезмерного количества выкуренных сигарет. Солнце уже поднялось довольно высоко, но эта сторона улицы все еще была накрыта прохладной утренней тенью. Когда Юрий двинулся к машине Светлова, из-под ног у него шарахнулся жирный и ленивый московский голубь. Он даже не подумал взлететь, ограничившись одним сердитым взмахом крыльев, после чего убрался с дороги Филатова пешком на пятачок голой замусоренной земли у подножия ближайшей липы и принялся что-то клевать с самым серьезным и сосредоточенным видом, как будто желая показать всему миру, что вот он занят здесь по-настоящему важным делом, в отличие от этих здоровенных лоботрясов, так и норовящих наступить на почтенную птицу. Юрий поборол желание дать наглецу пинка — он недолюбливал голубей, особенно московских, — и, преодолев последние два метра, пожал руку выбравшемуся из машины Дмитрию.

— Э, — сказал господин главный редактор, заметив бинт, которым была обмотана ладонь Филатова, — да ты, оказывается, не терял времени даром! Мы же расстались двенадцать часов назад, а ты уже подрался!

— Подрался — это не то слово, — мрачно возразил Юрий. — Правильное слово — побили. Ты, как журналист, обязан внимательно следить за своей речью и употреблять только правильные слова, наиболее точно отражающие суть событий.

— Здорово, наверное, тебе влетело, — с уважением сказал Светлов, выслушав эту тираду. — Смотри-ка, как заговорил! Сколько же их было?

— Один, — признался Юрий.

— Вот не знал, что он в Москве, — удивился Светлов.

— Кто?

— Ну, этот… Мотоциклетная куртка, темные очки, короткая стрижка, скелет из нержавеющей стали… Короче, новый губернатор Калифорнии.

— КВН отдыхает, — проворчал Юрий.

Светлов не ответил на эту реплику, ограничившись тем, что бросил на него быстрый испытующий взгляд. Они пересекли тротуар, над которым, казалось, еще висела тончайшая дымка поднятой дворниками пыли, поднялись по трем широким, пологим ступеням и остановились перед массивной застекленной дверью подъезда. Дмитрий позвонил, потом постучал, потом снова позвонил, и только после этого за стеклом, как рыба в наполненном мутной водой аквариуме, замаячила засланная физиономия охранника. Светлов приложил к стеклу свой пропуск, и охранник, недовольно ворча, открыл дверь.

Редакция еженедельника «Московский полдень» располагалась на пятом этаже многоэтажного здания сталинской постройки. Юрий не знал, что здесь было раньше, но теперь здание целиком сдавалось под офисы, разнокалиберные вывески которых в огромном количестве висели по обе стороны от входа. Обычно, попадая сюда, Юрий поднимался наверх по лестнице, не упуская случая дать ногам дополнительную нагрузку, но сегодня его правое колено гнулось крайне неохотно, в голове шумело, и он не стал возражать, когда Светлов по привычке направился к лифту. В результате господин главный редактор наградил его еще одним испытующим взглядом, но так ничего и не спросил — видимо, внешний вид Филатова говорил сам за себя.

На пятом этаже под ноги им легла знакомая ковровая дорожка — основательно вытертая и затоптанная, но все еще отлично глушившая шаги. Всякий раз, проходя по этому коридору, Юрий испытывал ностальгию по тем безвозвратно ушедшим в прошлое временам, когда он работал водителем редакционного микроавтобуса и жил относительно беззаботно. Это чувство усиливалось, когда Юрию приходилось входить в кабинет главного редактора, где ныне обитал Димочка Светлов, а раньше, бывало, сиживал Мирон — Игорь Миронов, весельчак, выпивоха, скандалист, задира, матерый журналист и очень недурной боксер среднего веса. Теперь ничто в этом кабинете не напоминало о Мироне, за исключением разве что громоздкого, огромного, как палуба авианосца, обшарпанного редакторского стола да висевшей на стене любительской черно-белой фотографии, на которой первый редактор «Московского полудня» был изображен на пленэре, возле дымящегося кострища, с пластиковым стаканчиком в одной руке и закопченным шампуром — в другой.

Впрочем, за годы, прошедшие со времени смерти Мирона, изменился не только его кабинет, но и газета, которую он когда-то основал неизвестно на какие деньги. С приходом Димочки Светлова «Московский полдень» не сделался лучше или хуже — он просто стал другим и теперь отличался от прежнего желтого еженедельника так же, как интеллигентный и уравновешенный Димочка отличался от своего предшественника. Мирону во все времена было проще разбить оппоненту морду, чем выиграть судебный процесс о защите чести и достоинства, хотя таких процессов, на которых «Московский полдень» выступал в качестве ответчика, он тоже выиграл немало. Димочка же предпочитал не доводить дело до суда, ограничиваясь, как правило, тем, что загонял разгневанного героя очередной публикации в угол неопровержимыми фактами, из коих следовало, что судебный процесс не принесет ему, герою, ничего, кроме новых неприятностей и огромных расходов. Словом, Димочка Светлов являлся ярким представителем поколения, которое телевизионная реклама именовала «Generaton next», и, наверное, поэтому Юрию так не хватало Мирона — такого же, как он сам, замшелого динозавра. Правда, Мирон, в отличие от Юрия, при жизни ухитрялся скрывать свою замшелость так умело, что Юрий не сразу разглядел в нем родственную душу. А когда разглядел, было уже поздно — Мирон погиб, и за него осталось только отомстить, что и было сделано.

Войдя в кабинет, Юрий сразу же повалился в кресло для посетителей и закурил. Господин главный редактор обогнул свой гигантский стол, поднял жалюзи и приоткрыл окно, после чего уселся в свободное кресло — не в свое, «хозяйское», а в то, что стояло рядом с креслом Юрия, — подвинул поближе пепельницу и тоже закурил.

— Ну, — начал он, но тут дверь кабинета открылась, и в щель просунулась голова знакомого Юрию журналиста, который, по всей видимости, сегодня был дежурным по редакции.

— А, это вы, шеф! — воскликнул дежурный. — А я слышу, что по коридору вроде бы кто-то ходит… Какими судьбами? Вы же за город… О! Кого я вижу! Юрик, ты ли это?! Сколько лет, сколько зим…

— Привет, — сказал Юрий.

Он рассчитывал поговорить со Светловым с глазу на глаз, и появление постороннего, хоть и хорошо знакомого человека его нисколько не обрадовало.

— Слушай, Андрей, — деловито сказал дежурному Светлов, пресекая на корню возможные расспросы, — позвони, пожалуйста, Кузнецову, извинись от моего имени и попроси завтра же, прямо с утра, заняться рекламными фирмами. Конкретное задание я дам ему сам, пускай позвонит мне на мобильный через часок. А ты пока возьми справочник и составь для него список этих самых фирм — подробный, с адресами и телефонами. Постарайся ни одной не пропустить, ладно? И просмотри заодно рекламу — может быть, в последние пару-тройку месяцев на этом рынке появился кто-то еще не внесенный в справочник… Сделаешь?

— Сделаю, шеф, — сказал дежурный. — Затеваете новое дело?

— Там видно будет, — уклончиво ответил Светлов. — Теперь ты, — повернулся он к Юрию, когда дежурный ушел. — Ты займешься больницами и авторемонтными мастерскими. Список городских больниц я тебе дам, а насчет мастерских изволь сам подсуетиться. В каком районе твоя красотка тебя протаранила? Вот там и ищи.

— Погоди, — сказал Юрий. — Ну, больницы — это еще куда ни шло, это я понять могу. Побывать у нее на работе на всякий случай не помешает… А мастерские-то здесь при чем? На кой ляд мне сдалась ее машина?

— Валенок ты все-таки, Юрий Алексеевич, — глядя на него с обидным сочувствием, вздохнул Светлов. — Что бы ты без меня делал? Сам подумай, откуда у молодой медицинской сестры относительно нестарая и недешевая иномарка? На зарплату купила? В лотерею выиграла? А может, друг подарил? А может, друг был настолько предусмотрителен, что зарегистрировал машину не на нее, а на себя? Найдешь тачку, спишешь номер, пробьем его по компьютеру, все и прояснится… Ты ведь, насколько я понял, хочешь найти не только ее, но и ее приятеля?

— Сам ты валенок, — с удовольствием сказал Юрий. — За кого ты меня держишь? Номер тебе? Записывай! Только сначала скажи, откуда ты взял, что я вызвал тебя именно по этому делу?

— А по какому же еще? — Светлов пожал плечами и принялся рыться в карманах. — По какому же еще? — повторил он, вынимая из заднего кармана джинсов бренчащую связку ключей и выбирая из нее нужный. — Насколько я понимаю, в гости ты вчера сходил очень содержательно. Кстати, почему ты не перевязал голову?

— Глазок-смотрок, — похвалил Юрий. — Голова обвязана, кровь на рукаве… Ты когда-нибудь пробовал сам, без посторонней помощи, бинтовать себе башку? Лучше не пробуй. Ты ведь, наверное, не привык к тому, что от тебя народ на улицах шарахается. А что затылок? Заметно разве?

— Угу, — отозвался Светлов, ковыряясь ключом в замке архаичного сейфа. — Вот же чертов сундук! И когда я, наконец, соберусь его сменить? А насчет затылка, Юрик, я тебе так скажу: хорошо, что Лида на даче осталась. Она бы непременно в обморок хлопнулась, если бы увидела твой затылок. Чем это тебя так — кувалдой?

— Бутылкой, — признался Юрий.

— Бутылкой, — рассеянно повторил Светлов, ковыряясь в замке. — Со спины… Да, ты прав, этот твой графоман оказался человеком действия. Черт, даже странно… Да ты давай, давай, рассказывай, что там у тебя вышло. Хотя в общих чертах я, пожалуй, и сам могу себе представить. Но ты все-таки расскажи. А вдруг я ошибаюсь?

Юрий пожал плечами и принялся рассказывать, наблюдая за манипуляциями Димочки, которому наконец-то удалось справиться с норовистым замком. Дверца сейфа открылась со знакомым скрежетом, всегда наводившим Юрия на мысль о спрятанных внутри этого облезлого жестяного ящика сокровищах. Однако никаких сокровищ в сейфе сроду не водилось. Мирон обычно хранил в нем коньяк и закуску, а Димочка — конфиденциальные документы, диктофонные записи и прочий бумажный хлам, в том числе и свои записные книжки, которые никогда не выбрасывал и собирал с педантизмом настоящего коллекционера.

Но сегодня, видимо, был какой-то особенный день. Ненароком заглянув в сейф поверх Димочкиного плеча, Юрий с огромным удивлением увидел на нижней полке среди пухлых картонных папок и газетных подшивок бутылку отменного коньяка, в которой не хватало от силы ста граммов.

— Выпить хочешь? — не оборачиваясь, спросил Светлов.

— Нет, — автоматически отказался Юрий, но тут же поправился: — То есть да.

— Ну и правильно, — одобрил принятое им решение Димочка и выставил бутылку на стол. — Тем более что коньяк, по слухам, очень неплохой.

— Коньяк действительно хороший. Только я не пойму, откуда он взялся в твоем сейфе. Идешь по стопам предшественника?

Димочка невесело усмехнулся, порылся в ящике стола и вынул оттуда граненую стопку. Внутри стопки лежал какой-то канцелярский мусор — Юрию показалось, что это были скрепки. Светлов небрежно вытряхнул скрепки в ящик, продул стопку и поставил ее рядом с бутылкой.

— Ничего, что из одной? — спросил он.

Юрий пожал плечами и кивнул.

— По стопам предшественника… — задумчиво повторил Светлов, наполняя стопку и подвигая ее к Юрию. — Действительно, по стопам. Лучше и не скажешь. Ведь это его бутылка.

Юрий замер, не донеся рюмку до губ.

— Чья? — осторожно спросил он.

— Чья, чья… Мирона! Представляешь?

— Нет, — честно ответил Юрий.

— Вот и у меня в голове не укладывается. Это я в марте полез у себя в шкафу порядок наводить. — Светлов кивнул на стоявший в углу у дверей двухстворчатый платяной шкаф. — Натолкали хлама, подшивок каких-то, плакатов, пальто некуда повесить… Вот за подшивками она и стояла. Как привет. Самое интересное, что я туда сто раз лазил — то за тем, то за этим, — а на коньяк ни разу не наткнулся.

— А может, его там и не было? — предположил Юрий. — Мирон — он и есть Мирон, от него всего можно ожидать. Может, это и есть привет? Может, эту бутылочку он нам прямо оттуда послал?

Светлов задумчиво посмотрел на потолок, куда указывал поднятый палец Юрия, перевел взгляд на фотографию Мирона, а потом зябко передернул плечами.

— Фантазия у тебя, Юрик, — пробормотал он. — Мрачноватая у тебя фантазия, я бы так сказал.

— Фантазия, — задумчиво повторил Юрий, нюхая коньяк. — Да, наверное, фантазия. К сожалению. Иногда так обидно становится, что люди уходят навсегда… С одним недоговорил, у другого не успел попросить прощенья, а кое-кому и морду набить не мешало бы…

— Даже там? — уточнил Светлов, снова поднимая глаза к потолку.

— А что? — Юрий опять пожал плечами. — Какая разница, там или здесь? Главное, чтобы за дело.

— Звучит как тост, — заметил Светлов.

— Пусть будет тост, — покладисто согласился Юрий.

— Тогда давай чокнемся, — предложил Дмитрий, снова беря в руку бутылку.

Они чокнулись и выпили — Юрий из стопки, а господин главный редактор прямо из горлышка.

Приняв душ и выпив чашку крепкого кофе, Дымов оделся и по многолетней привычке завязал галстук, стоя перед большим зеркалом в спальне, хотя вполне мог бы этого не делать: его шеф славился в профессиональных кругах своей дурацкой, переходящей все и всяческие границы принципиальностью, и теперь, после двухдневного прогула Дымова, шефу надо полагать, было глубоко безразлично, явится Дымов к нему на ковер в галстуке, без галстука или без штанов.

На миг эта идея показалась Александру заманчивой. Это действительно было бы здорово — ввалиться в кабинет к жирному борову в галстуке, но без брюк и посмотреть, что он на это скажет. Или взять у Ольги из шкафа вечернее платье — то, серебристое, с глубоким декольте, — намазать губы самой яркой помадой и предстать в таком виде… А что, в самом деле? Пропадать, так с музыкой! И вообще, когда год за годом участвуешь в создании идиотских рекламных роликов, так и тянет хоть разок повести себя как герой одного из собственных бессмертных произведений…

Он поморщился от этой мысли и слишком резко потянул кверху узел галстука, на мгновение ощутив себя висельником в кульминационный момент казни. Перевоплотиться в одного из своих героев… Да, ничего не скажешь, хороша идея! Даже слишком хороша, и именно поэтому у Александра Дымова сегодня не было настроения шутить. У него было смутное ощущение, что столь блестящая идея посещает его уже не в первый раз. Кроме того, он подозревал, что, находясь в беспамятстве у себя на даче, он воплотил эту идею в жизнь. Это подозрение напоминало поселившегося где-то внутри — не то в груди, не то в кишках — маленького, но очень энергичного и чрезвычайно зубастого зверька, который непрерывно ворочался, не находя себе места, и периодически принимался грызть внутренности Дымова своими острыми как бритвы зубками. Иногда Дымову даже казалось, что он слышит, как эта маленькая сволочь жует его кишки — быстро-быстро, с чавканьем и голодным урчанием.

Наклонившись к зеркалу, он запустил пальцы обеих рук в прическу, взлохматил свои длинные, темные, прекрасно отмытые волосы и внимательно осмотрел их в поисках седины, которая, как он чувствовал, могла в них появиться после всего, что с ним произошло. Нелепый разрыв с Никой, драка с этим двухметровым питекантропом из джипа, бешеная, на износ, работа над рассказом, переживания, скотская попойка, укравшая у него целых двое суток, и те необъяснимые вещи, которые он обнаружил, придя в себя, — все это, по твердому убеждению Александра Дымова, относилось к разряду явлений, вызывающих у людей с тонкой душевной организацией преждевременную седину.

Седины не было, зато пальцы, которыми Дымов любовно ерошил свою роскошную шевелюру, заметно дрожали. «С перепоя», — подумал Александр, точно зная, что это неправда. Пьянствовал он в среду, вышел из бессознательного состояния в пятницу, а сегодня, слава богу, был понедельник — день, будто нарочно отведенный для собирания камней, разбросанных в течение выходных. У Александра Дымова имелись веские основания предполагать, что сегодня, явившись на службу, он соберет рекордный урожай булыжников.

Он открыл шкаф, снял с плечиков пиджак, надел его и разложил по карманам мелкое движимое имущество, без которого не может обойтись ни один служащий на заре двадцать первого века: деньги, документы, мобильный телефон, носовой платок, сигареты, зажигалку и ключ от машины. Необходимость ездить на дряхлой рыжей «копейке», вызывая порой сочувственные, а порой и насмешливые взгляды окружающих, доводила Дымова до тихого бешенства, но пока обстоятельства были сильнее его. Если бы он только знал, что Ника поведет себя так, как она себя повела, он ни за что бы не потратил полученные за крупный «левый» заказ деньги на покупку автомобиля для этой неблагодарной сучки. Но он был влюблен и, как все влюбленные, непроходимо глуп — глуп настолько, что оформил трехлетний «Опель» на имя Ники. Впрочем, жалеть об этом поздно — даже если бы он записал машину на себя, толку от нее теперь не было бы: все равно эта дура ее разбила.

«Да уж, — подумал он, оправляя перед зеркалом лацканы, — вот она, трагедия современного мужчины. Жена и любовница разъезжают на иномарках, а сам скоро пересядешь на метро, потому что „копейка“ — она „копейка“ и есть. Больше стоит в ремонте, чем ездит, а скоро, чует мое сердце, и вовсе сдохнет. А у Ольги машину не допросишься — ей, видите ли, самой надо…»

Подумав об Ольге, он решил, что пора уносить ноги, — дежурство у жены закончилось полчаса назад, и она должна вот-вот явиться домой. В общем-то, в этом не было ничего страшного. Жили они мирно, как могут жить супруги, давно потерявшие друг к другу всяческий интерес и свято соблюдающие принцип невмешательства в личные дела друг друга. Правда, Дымов не знал, как отнеслась бы его супруга к известию о том, что он уже довольно долго спит с медсестрой, которая ассистирует ей во время операций; он предполагал, что такое известие вряд ли ее обрадует. Но ведь она же ничего не знала, так о чем волноваться?

Словом, причин бояться встречи с женой не было, но Александр все равно боялся — то есть не то чтобы боялся, просто не хотелось ему сегодня с утра пораньше взваливать на себя еще и эту ношу. Ведь придется же, наверное, объяснять, почему застрял на даче, не вернулся вовремя, не вышел на работу… Из офиса, наверное, звонили, и не раз, интересовались, куда он запропастился, трепали Ольге нервы — шеф это умеет, как никто, даже когда действует через посредников. И вот за все это держать ответ, да еще прямо сейчас, после бессонной ночи, — слуга покорный! Ольга тоже не выспалась на своем дежурстве, оба они сейчас взвинчены — того и гляди, поссорятся, наговорят друг другу лишнего, а зачем это нужно?

Поймав в зеркале свой взгляд, Дымов с неловкостью отвел глаза. Врать самому себе было противно. Боялся он вовсе не предстоящего объяснения и возможной ссоры, боялся он совсем другого: того, что Ольга, отличавшаяся завидной проницательностью, прочтет по его глазам то, в чем он до сих пор не отважился признаться сам себе, и поймет, что там, на даче, ее муженек совершил что-то ужасное, неописуемое. Что именно он совершил, Александр и сам не знал, да это и не имело значения. Неважно, чего он боялся или не боялся; главное, что сегодня, сейчас, у него не было ни малейшего желания видеться с Ольгой и что-то с ней обсуждать. А проницательность свою она пускай засунет куда подальше. Где была ее хваленая проницательность, когда Дымов трахался с Никой, можно сказать, прямо у нее под носом? Ну, где? То-то же. Проницательность…

И все-таки что это было? Неужели он действительно до такой степени вжился в свой рассказ, что, утратив под влиянием алкоголя последние крохи самоконтроля, попробовал превратить свои мрачные фантазии в реальность?

Что, черт возьми, он натворил?

Стоя перед зеркалом, Александр вспомнил о неизвестно откуда появившемся на даче блоке сигарет. Одна пачка из того самого блока лежала сейчас в кармане его выходного пиджака. К вечеру она почти опустеет, а утром придется открывать новую. «Много курю, — привычно подумал он, — надо бы слегка поджаться, а то совсем распустился…» Сегодня эта мысль не вызвала в душе привычного отклика — раздражения пополам с легким испугом, испытываемым человеком, отлично осведомленным о том, что курение приводит к раковым заболеваниям, но продолжающего с маниакальным упорством выкуривать по двадцать сигарет в день. Нет, сегодня голова у Александра Дымова была занята другим, потому что свежий блок сигарет присутствовал не только в суровой реальности, но и в написанном им рассказе — рассказе, который теперь не давал ему покоя.

Окончательно сдавшись, он закрыл глаза, и сейчас же перед его мысленным взором поплыли, ровные черные строчки. Оказалось, что он помнит рассказ почти наизусть — каждый абзац, каждую фразу, едва ли не каждую запятую.

«Предъявить аргументы, — не открывая глаз, подумал Александр. — Черт, как это меня угораздило? Предъявляют не аргументы, а доказательства. Надо было написать: „Изложить аргументы“. Впрочем, очень может быть, я так и написал. Надо будет проверить и, если понадобится, поправить. Поправить набранный и сохраненный в памяти компьютера текст совсем несложно. Жаль, что невозможно с такой же легкостью отредактировать собственную жизнь. Ну почему, спрашивается, исправить можно только то, что не имеет никакого значения? А по-настоящему важные, значимые вещи редактированию не подлежат».

Дымов все еще стоял с закрытыми глазами, когда из прихожей донеслось царапанье вставляемого в замочную скважину ключа. Александр вздрогнул, открыл глаза и сделал, быстрое незаконченное движение, живо напомнив самому себе воришку, застигнутого на месте преступления и не знающего, в какую сторону бежать. Взяв себя в руки, с сильно бьющимся сердцем он двинулся в прихожую — встречать вернувшуюся с ночного дежурства жену. По дороге он мельком посмотрел на себя в зеркало. Бесстрастное стекло отразило высокого, одетого с иголочки шатена в расцвете сил, с артистической прической и красивым бледным лицом, обрамленным аккуратно подстриженной шкиперской бородкой.

Когда входная дверь распахнулась, впуская в прихожую Ольгу, Дымов уже совладал со своим лицом и встретил жену открытой, радостной улыбкой.

— О, — сказала она, — кого я вижу! Из дальних странствий возвратясь… Ты где пропадал? Машина сломалась?

Дымов, как обычно в таких ситуациях, задумался, будучи не в силах понять, на самом ли деле Ольга так глупа или подсказка, содержавшаяся в ее вопросе, была сделана нарочно, чтобы облегчить ему жизнь и сгладить конфликт раньше, чем тот возникнет. Так бывало и раньше: пока он придумывал какую-нибудь ложь, чтобы оправдать свое отсутствие у семейного очага, Ольга сама давала объяснение этому отсутствию, облеченное, вот как сейчас, в форму вопроса: «Где ты был? В пробке стоял? Почему задержался — опять к шефу на ковер ходил?» Ему в таких случаях оставалось только кивнуть и сказать: «Да». В общем-то, он догадывался, что такое поведение жены, скорее всего, продиктовано чем угодно, но только не глупостью. Наверное, она просто ощущала возникшую между ними трещину и пыталась таким вот образом если не зарастить ее, то хотя бы не дать ей расшириться. Ольга просто берегла свой покой, а заодно и покой мужа, и Александр, хоть и считал ее с некоторых пор абсолютно чужим человеком, был ей за это благодарен.

— Да, — сказал он с благодарным кивком. — Машина. Ни в какую не хотела заводиться. Похоже, стартер все-таки придется менять.

— Поменяй лучше машину, — сказала Ольга, расстегивая плащ.

Он помог ей раздеться, повесил плащ в стенной шкаф и некоторое время бездумно наблюдал за тем, как она причесывает волосы перед зеркалом в прихожей. Волосы у нее были короткие, выкрашенные в пепельно-золотистый цвет, а глаза имели редкостный сине-зеленый оттенок. Дымов знал людей, которые отказывались верить, что этот цвет натуральный, — они считали, что Ольга носит цветные контактные линзы. Но это был ее собственный, природный цвет — цвет, который когда-то поразил Александра в самое сердце. Но та, давнишняя, рана уже успела затянуться, и на ее месте остался лишь жесткий, лишенный чувствительности рубец. Теперь уникальный цвет глаз жены вызывал у него только желание отвернуться, как будто это было какое-то уродство или, как утверждали злопыхатели, искусственный эффект, достигнутый при помощи контактных линз.

— Чтобы поменять машину, — шутливо заявил он, — мне придется развестись с тобой и отбить у Филиппа Аллу Борисовну.

— Бедненький ты мой, — сказала Ольга. — Зачем же идти на такие жертвы?

— Вот я и говорю, — вздохнул Дымов, — лучше уж я в очередной раз отдам стартер в ремонт.

Ольга бросила на него быстрый испытующий взгляд, в последний раз провела щеткой по волосам и с негромким стуком положила ее на подзеркальную полку.

— Уже убегаешь? — спросила она, будто только сейчас заметив, что муж одет в выходной костюм. — Жалко. А я думала, мы с тобой кофейку выпьем.

— Можно и кофейку, — согласился он.

— А не опоздаешь?

— Во-первых, я уже, можно сказать, опоздал. А во-вторых, я прогулял целых два дня, так что семь бед — один ответ. Полагаю, что с сегодняшнего дня я — безработный.

— Чепуха, — откликнулась Ольга уже из кухни. Александр услышал, как она бренчит джезвой, затем зашумела льющаяся из крана вода, щелкнул регулятор электрической плиты. — Ты ведь давно хотел оттуда уволиться. И вообще, ты же не виноват, что у тебя машина сломалась. А если бы тебя задержало наводнение?

— Наводнение — вещь доказуемая, — возразил он, присаживаясь на кухонный табурет, с которого совсем недавно встал. — В отличие от неисправностей в двигателе моей тележки. Тоже мне, уважительная причина — поломка двигателя! Ты что, нашего Борова не знаешь?

— А хочешь, я тебе справку нарисую? — предложила Ольга. — Острый приступ аппендицита или еще что-нибудь… Хочешь?

— Удобно иметь жену-медика, — подумав, сказал Дымов. — Спасибо, конечно, но я уж как-нибудь сам. Ты права, мне давно надо было оттуда уйти. Не подумай, что хвастаюсь, но мне кажется, я давно перерос эту работу. Конечно, не хочется уходить с нелестной формулировкой в трудовой книжке, но этого я как-нибудь постараюсь избежать. В конце концов, припугну Борова судом. Не пешком же мне было идти, в самом-то деле!

В кухне восхитительно запахло кофе. Дымов не знал, в чем тут секрет, но, когда кофе варила Ольга, это был напиток богов, а когда он делал это сам, у него получалась какая-то бурда, напоминавшая отвар торфа. И это при том, что кофе они брали из одной и той же банки и в одинаковых количествах… Мистика!

Ольга разлила кофе по чашкам. Пока она споласкивала джезву, Дымов по давно установившейся традиции насыпал в кофе сахар — и себе, и жене. Изящно изогнувшись, Ольга боком присела на табурет, пригубила кофе и подняла на мужа свои удивительные сине-зеленые глаза, когда-то напоминавшие ему звезды ранней осени — большие, лучистые, как астры. В окно кухни било утреннее солнце, и в этом беспощадном свете Дымов заметил, что Ольга тоже бледна и что под глазами у нее набрякли темные мешки — след проведенной без сна ночи. Видимо, дежурство у нее выдалось тяжелым и кофе она пила не зря — знала, наверное, что одна чашка никак не повлияет на ее желание упасть в постель и проспать до самого вечера.

— У тебя усталый вид, — будто прочитав его мысли, сказала она.

— У тебя тоже, — откликнулся Дымов. — Стареем мы, что ли?

— Только не я, — сказала Ольга. — Да и тебе, судя по некоторым признакам, до старости еще далеко.

— Это по каким же таким признакам ты судишь?

Дымов задал этот вопрос шутливым тоном, но внутри у него все сжалось, как будто его уже уличили в чем-то, о чем он сам только начинал догадываться.

Ольга проигнорировала вопрос. Была у нее такая манера, проявлявшаяся в самые неожиданные моменты, — просто делать вид, что не услышала собеседника, и как ни в чем не бывало продолжать разговор. Обычно Дымов не обращал на это внимания, но сейчас в молчании Ольги ему почудился какой-то зловещий смысл, какой-то умысел.

— Написал свой рассказ? — спросила Ольга, резко меняя тему разговора.

Дымов вскинул на нее глаза, но жена смотрела с обычным выражением доброжелательного любопытства. Она относилась к увлечению Александра чуть ли не серьезнее, чем он сам, и за это тоже он был ей благодарен. Правда, Нике он не раз жаловался на насмешки жены, полуосознанно пытаясь вызвать у нее сочувствие и жалость. Впрочем, в этом он не был оригинален: большинство мужчин, рассказывая любовницам о своей семейной жизни, сильно сгущают краски. Нет, уходить от Ольги Дымов не собирался — с ней было спокойно, уютно, она никогда не ела его поедом и в случае необходимости была готова оказать любую поддержку. Не жена, а проверенный боевой товарищ, вот кем она для него была.

— Да, — сказал он. — Надеюсь, на этот раз у меня получилось что-то толковое.

— Дашь почитать?

Дымов приподнял брови. Это было что-то новое. Обычно Ольга не обращалась к нему с такими просьбами, зная, что он все равно откажет.

— Дам, — сказал он. — Обязательно. Как только напечатают, так сразу и дам.

Ольга состроила веселую гримасу и пожала одним плечом, показывая, что иного ответа и не ждала.

— Знаешь, — сказала она, пригубив кофе, — мне почему-то кажется, что ты прав. Ты действительно написал что-то настоящее. Правдивое.

Последнее слово воткнулось в мозг Александра, как раскаленный гвоздь, и ему стоило огромных усилий не дрогнуть ни единым мускулом лица. Правдивое… Видит бог, ему и самому казалось, что на этот раз он написал что-то правдивое. Пожалуй, даже чересчур правдивое.

— Это почему же тебе так кажется? — спросил он с наигранной веселостью. — Откуда вдруг такая вера в мои силы?

— В твои силы я всегда верила, — глядя в чашку с кофе, ответила Ольга. — А что кажется… Ну, кажется, и все тут! Называй это как хочешь: интуицией, женским чутьем, предчувствием…

— Попыткой выдать желаемое за действительное, — в тон ей подсказал Дымов.

— Не знаю, — задумчиво проговорила она. — Мне так не кажется.

Дымов залпом выпил свой кофе. Кофе, как всегда, был восхитителен, но сейчас Александр этого не почувствовал. Настроение у него испортилось окончательно, желание сидеть с Ольгой с глазу на глаз, как в былые времена, и потягивать кофеек бесследно исчезло. Он встал и резким, уверенным движением поправил узел галстука.

— Уже убегаешь? — спокойно спросила Ольга, будто не замечая его взвинченного состояния.

— Да, — сказал он. — Побегу за неприятностями. Моритури те салютант…

— Идущие на смерть приветствуют тебя, — задумчиво перевела Ольга, хотя в переводе ни один из них не нуждался. — Что ж, удачи. Или, как говорили греки, со щитом или на щите.

— Даже не знаю, что лучше, — уже из прихожей откликнулся Дымов, натягивая туфли. Обувной рожок опять куда-то запропастился, и он прищемил себе палец, используя его вместо затерявшегося рожка.

— Если не знаешь, что делать, не делай ничего, — ответила Ольга еще одной пословицей. — Доверься своему ангелу-хранителю. Мне это всегда помогает.

— Да? — переспросил Дымов. — Попробовать, что ли, для разнообразия?

Он завязал шнурки, еще раз поправил галстук перед зеркалом, проверил, на месте ли ключ от машины, и вышел, плотно прикрыв за собой дверь. Когда замок щелкнул, Ольга Дымова допила кофе, встала и начала неторопливо убирать со стола. Движения ее были плавными и, несмотря на усталость, исполненными природной грации, как у большой кошки, а на губах играла непонятная, задумчивая улыбка.