"Четверо повешенных на пьяцца дель Пополо" - читать интересную книгу автора (Д'Агата Джузеппе)

Политика? Это как гланды

Есть о чем поговорить, друзья... Вы только послушайте!

Я оставил Мэри среди столиков, у входа в гостиницу. Подруга моя слегка ошарашена, но упрямо твердит свое: не может быть, чтобы все магазины были закрыты, такая уйма туристов, уж сувенирами-то наверняка торгуют... Святая простота! Моя Мэри никак не может сообразить, что мы находимся в стране, переживающей грандиозную политическую ломку.

«За работу, Джо!» — говорю я себе и окунаюсь в уличное движение на виа Венето, вернее, в поток истории, в гущу революции, которая, насколько я понимаю, возвращает человеческий облик стране, некогда называвшейся «бель паэзе» — прекрасной Италией.

А теперь, дорогие читатели, хорошенько запомните, что вам скажет ваш старый, верный Джо, который бросил ради вас свой рабочий стол с видом на море и на поросшую вереском пустошь, расстался со своей электрической пишущей машинкой (именно из-под ее клавиш выходили потрясающие, столь высоко вами ценимые за язык и стиль очерки) и засучив рукава принялся за грубое и опасное ремесло спецкора в стране, охваченной революцией.

Так вот, Джо со всей присущей ему прямотой заявляет вам: вы вправе знать все, как оно есть, знать правду-матку. Разве не за это вы платите деньги, когда покупаете газету, поддерживаете ее с помощью свободной рекламы?! Вы же не какие-нибудь дикари, вы не потерпите, чтобы предназначенную вам информацию кромсали и препарировали; вам нужен человек, который пользовался бы вашим доверием. И Джо чувствует себя как раз таким человеком, потому он и согласился впервые в жизни ступить на землю Италии.

На мне костюм из светлой чесучи. Вид что надо, но для нынешнего лета в Риме не самый идеальный. (Уместнее было бы запастись шахтерской каской.) Статистическими данными, кажется, доказано, что революции происходят, как правило, в летнее время. Впрочем, было одно существенное исключение.

Автомобили здесь небольшие, только малолитражки; это сразу создает ощущение демократичности нравов. Но общий уровень ниже нашего: наш средний автомобиль значительно крупнее. Прошу обратить внимание: я говорю о демократии в бытовом, а не в политическом значении слова, хотя именно она, политическая демократия, и лежит в основе происходящего переворота. Тут кое-что было бы полезно перенять и нам; не помешало бы, хотя общеизвестно, что революции — товар не экспортируемый.

На центральных улицах все выглядит нормально. Как всегда в этой стране, встречается много людей в форме. Автомобиль, как всегда, можно ставить где вздумается; дело в том, что торговцы, которые принадлежат к категории самых рьяных революционеров, добились отмены обязательных стоянок: хотят приохотить автомобилистов останавливаться прямо возле магазинов, делать больше покупок.

Ах ты, черт возьми, моя старуха Мэри была права: магазины действительно открыты. Фантастика! Эта революция просто чудо, клянусь, ребята.

Вы наверняка усекли, что я имею в виду. Нет? Ладно, Джо вам растолкует, для того его сюда и послали.

Если революция влечет за собой лишения, неудобства и другие неприятности, то население пугается, досадует и выступает против. Ясно? Если же ты все делаешь как надо, уважаешь мнение молчаливого и, следовательно, благонамеренного большинства, блокируешь цену на бензин, обеспечиваешь снабжение рынков продовольствием, римских баров — рогаликами и кофе с молоком, а главное, сдерживаешь рост цен на приемлемом уровне, — например, путем замораживания заработной платы (но не жалованья государственным служащим), словом, если ты контролируешь стоимость жизни средних слоев, ты в полном порядке, за тобой пойдут и легко позволят тебе произвести расчистку загаженной политической арены. Более того, тебе еще охотно помогут.

Очевидно, за последние годы Италия каким-то образом стала наглядным и устрашающим примером того, что получается, если предаваться такому гнусному — хуже наркомании! — пороку, как политика. Сами посудите: профсоюзы, все, кроме одного правого, единственного, похожего на наши, не только не пожелали встать на сторону предпринимателей, не только считают себя вправе вмешиваться в трудовые конфликты, но добиваются политической власти и даже требуют реформ. Нынче, насколько я могу судить, их поставили на место, и в мире труда снова восстановлено равновесие: с одной стороны — хозяин, с другой — трудящийся, на равных, как мужчина с мужчиной.

Так называемый «человек с улицы» — тот, настоящий, что держится в стороне от партий и не позволяет политиканам морочить себе голову, — откровенно признает, что ему осточертела демократия старого типа, сиречь «партикратия», то есть власть партий, чуждая самой природе римского мира и особенно чуждая истинно итальянскому миру — южной Италии. Человек с улицы, будь то мужчина или женщина, — за социальный мир, за прекращение конфликтов, которые при всеобщем противоестественном попустительстве грозили перекинуться с предприятий и учебных заведений на семью и расколоть по горизонтали все существующие установления; человек с улицы — за восстановление авторитета государства, за соблюдение законов. Наконец, больше всего и прежде всего он любит, выехав туристом за границу, хвастаться тем, что он итальянец. Можем ли мы поставить ему в упрек эти желания или счесть их чрезмерными, при том, что нас-то с вами озолоти — мы бы итальянцами быть не согласились.

Вот почему человек с улицы — за революцию. Впрочем, за такой реставрационный, благодатный переворот ратовали бы даже вы, мои прилежные читатели. Наши бюро путешествий должны были бы устраивать экскурсионные поездки по здешним местам, с развлекательными и познавательными целями, — это куда полезнее, чем ездить в Испанию.

Мне говорят, что директивные центры революции так многочисленны и так весомы, что для добросовестного выполнения обязанностей спецкору пришлось бы разорваться пополам, расчлениться на четыре части, размножиться; к сожалению, старик Джо один, и он останется в целости и сохранности, по крайней мере покуда будет воздерживаться от виски.

Дворец, некогда принадлежавший римскому патрицию, дремлет на солнце, и тем не менее в нем есть что-то от петроградского Смольного. Попробуйте представить себе его во власти смуглых революционных бойцов: всюду, на лестницах и в залах, кипит жизнь, стучат подбитые гвоздями башмаки, бесшумно ступают теннисные туфли — ведь сейчас лето.

Вот услышанный на ходу краткий разговор двух унтеров:

— После революции моим людям не захочется снова мыкаться без работы. Хотел бы я посмотреть, у кого хватит смелости отнять у них автоматы!

— Но никто им постоянной занятости и не обещал. Революция не ремесло, друг мой.

— Знаю, но они уже привыкли кое-что зарабатывать.

— Выход может быть только один: перманентная революция.

Меня подмывало остановиться и объяснить: революции нужны идеи, фантазия, воображение, поэтому делать ее надо было бы нам, писателям, недаром «культурную революцию» придумал поэт, хоть и китайский. Как бы там ни было, теперь я знаю, что мне надо спросить во время предстоящей аудиенции: что значит управлять революцией? Неплохо, да?

Руководитель принимает меня в своем рабочем кабинете. Вместо военной формы на нем кашемировый свитер. Сразу замечу: одна из характерных черт этих революционеров — нарочитая раскованность, антиконформизм. Обращаются они друг к другу на «ты», чинами и званиями не кичатся. Если применить общепринятую мерку, которая здесь не в ходу, я бы сказал, что это правые, желающие выглядеть левыми. То, что следовало бы называть реставрацией, они выдают за революцию, — как ни странно, своей терминологии у них нет.

Руководитель, в прошлом технократ, внушает уважение; он не здешний, не римлянин.

Ответил он мне, не дожидаясь моего вопроса:

— Всякая революция требует расходов. Велика она или мала, надо располагать денежными фондами. Революция, особенно если это революция современная, то есть начинание, которое нельзя пустить на самотек — элемент случайности, импровизации, стихийности тут недопустим, — предполагает тщательную предварительную подготовку, иными словами, детально разработанный технический и финансовый проект.

Отказавшись назвать мне, во сколько обойдется нынешняя революция, он продолжал:

— Буржуазная революция, то есть решительное вмешательство в ход истории, ставящее своей главной целью охрану частной собственности и обеспечение прибылей — основы основ экономики Запада, с грабежом, воровством, бандитизмом несовместима. Это был бы нонсенс: пришлось бы грабить жилища рабочих или экспроприировать батраков — не знаю, доходит ли до вас моя мысль. Наша революция побеждает благодаря тому, что протекает в условиях сохранения существующего строя и добивается торжества новой, просвещенной и высококачественной демократии.

Прежнюю демократию, делавшую ставку на количество, мы критикуем справа за то, что при голосовании она создала нелепую уравниловку между силами и группами, не равными по их роли, значению и заслугам. Вы поспеваете за ходом моего рассуждения? Нет? Подумайте: разве мог хозяин, располагающий всего одним голосом, противостоять голосам с обратным знаком, поданным его подчиненными?

Какое же это равенство, черт возьми?! Буржуазии приходилось поступаться значительной частью своего капитала, своих ресурсов, чтобы иметь возможность манипулировать сознанием. К каким только средствам она не прибегала! Тут и бесчисленные мероприятия, направленные на то, чтобы обеспечить себе поддержку так называемой «клиентуры», и увеличение разрыва в оплате, и шантаж занятостью — иначе говоря, угроза увольнений и искусное перетягивание кое-кого на свою сторону.

И все это ради того, чтобы заручиться голосами нескольких миллионов дураков!

У вас, в вашей великой стране, дело поставлено правильно: зачем голосовать всем? Голосует только тот, кто записался заранее.

Именем читателей, которых я представляю, людей, в политике не разбирающихся, я прошу этот разговор прекратить и цитирую мнение одного знаменитого директора газеты, согласно которому великий журналист — тот, который стоит на уровне самого отсталого, а не передового своего читателя.

— Правильно. Значит, революция — это не только глубинный толчок к обновлению, не только test[4], которому нас подвергает история, но и задача управленческая: банковские счета, векселя... да, да, и векселя! В истории революций эти вещи не фигурируют, можно подумать, что революционеры питаются воздухом и песнями. В действительности каждый участник нам обходится свыше десяти тысяч лир в день: его надо прокормить, выдать ему жалованье, пособие, отдать ему его долю. Хорошо еще, что нам ничего не стоят солдаты. Наконец, планирование расходов дает нам то преимущество, что революция не продлится больше, чем это необходимо.

На площади Навона — она теперь уже не пешеходный островок, как раньше, — духовой оркестр из воспитанников военного училища исполняет допотопные (не иначе как времен Траяна[5]) военные марши. Люди с улицы, безбородые, коротко остриженные, лакомятся мороженым и слушают музыку, контрапунктом которой служит привычная перекличка автомобильных гудков.

Ага, четверо повешенных, которых я мельком видел вчера вечером по дороге из Фьюмичино, все еще висят на пьяцца дель Пополо. Может быть, это просто куклы, пластмассовая реклама?.. И все-таки это не имитация, а настоящие рабочие.

Сейчас я вам объясню, как было дело, — чтобы лучше понять сущность и внешние проявления этой революции, стоит послушать. Представьте себе завод с четырьмя сотнями рабочих; предприниматель захотел свое предприятие перестроить и довести число рабочих до ста; тогда рабочие решают завод занять (?), как будто он их собственность. Что оставалось делать бедняге предпринимателю? Он связался по телефону с революционной милицией, та вмешалась; но вместо того, чтобы прибегнуть к грубому насилию надо всеми без разбора, ограничилась тем, что путем жеребьевки из четырехсот имен отобрала четыре. (Понятно? Всего по одному из ста.) Эти четверо были арестованы и повешены — но не на месте преступления, а здесь, на пьяцца дель Пополо, дабы казнь послужила одновременно рекламным целям: действительно, на комбинезонах, в которые одеты четверо повешенных, крупными буквами значится название предприятия.

Таким образом, напряжение, создавшееся на одном из заводов, удалось снять, и притом не прибегая к крайностям; можно поручиться, что революционное движение экстремистского толка не колеблясь прикончило бы поголовно всех взбунтовавшихся рабочих, так беспардонно противопоставивших себя закону.

О революциях следует судить по их стилю — так считает ваш Джо.