"Тайная жизнь непутевой мамочки" - читать интересную книгу автора (Нилл Фиона)

Глава 8 По одёжке протягивай ножки

Не о таком, не о таком я мечтала. И совсем не такого вечера я ждала. И это совсем не та жизнь, которую я себе представляла. Когда оканчивается собрание, Прирученный Неотразимец делает вид, что уходит один. Я очень волнуюсь, потому что знаю — он ждет меня где-то на улице. Я медленно собираю свою сумку, болтаю с кем-то и иду к выходу.

Где-то ближе к Фитцджонс-авеню я обнаруживаю его под кустом цеанотуса, который разросся так, что превратился из аккуратного украшения на отведенном ему участке земли в спокойном пригородном саду в буйные заросли, раскинувшиеся во все стороны в виде причудливых арок, перевесившихся через тротуар. Свет уличного фонаря выхватил из мрака пару знакомых кроссовок «Конверс», и я про себя поздравляю его с тем, что он сумел найти это вечнозеленое убежище, раскрывшее свои объятия, дабы принять участие в нашей интриге.

Он вылезает из-под куста.

— Люси Суини, осмелюсь предположить… — Услышав такое обращение, я начинаю смеяться, несколько нарочито, но быстро прекращаю, вспомнив, что его фамилия совершенно вылетела у меня из головы. Я помню только, что там фигурировала какая-то рыба, но никак не могу вспомнить, какая именно.

«Роберт Код, Роберт Хэддок, Роберт Хэйк, Роберт Дори[37]», — перебираю я мысленно варианты. Это должна быть рыба, обитающая в Северном море.

— Роберт Басс[38], — подсказывает он.

В ужасе я осознаю, что кое-что, видимо, произносила вслух. Наступает пауза.

— Я работаю над иллюстрациями к детской книге, — слышу я собственный голос с объяснительной интонацией.

— Очень увлекательно.

— Это главные персонажи. Такая аллегория о сокращении рыбных ресурсов в Северном море.

— А злодей там есть?

— Кроуфорд Крейфиш[39], — отвечаю я, — американский импорт. — И умолкаю, испуганная и в то же время впечатленная собственной способностью столь вдохновенно врать в случае необходимости. Я знаю, что правда в большинстве случаев субъективна, и смело вступаю в новую для себя область обмана.

До шумного паба идти недалеко. Мы минуем его каждый день по дороге в школу. Сейчас мы преодолеваем это расстояние, перебрасываясь банальными фразами, и даже как бы стараемся внутренне сжаться, чтобы сделаться незаметными. Когда мимо проезжает какая-нибудь машина, мы, не сговариваясь, утыкаемся взглядами себе под ноги. Паб расположен на тихой улице в жилом районе. На тротуаре у входа тоже стоят столы и лавки. Пара спокойных терпеливых собак с длинной лохматой шерстью привязаны тут же кожаным поводком. Завидев нас, они поднимаются и начинают приветливо вилять хвостами. Роберт Басс нерешительно приоткрывает дверь, и я догадываюсь — он осматривает помещение, дабы удостовериться, что там нет никого из знакомых. Кажется, он весьма искушен в этом темном искусстве двойной игры!

Многоголосица и гнусавые звуки одной из ранних песен группы «Оазис» оглушают нас и чуть не заставляют покинуть заведение. Когда я была в этом пабе в последний раз — почти шесть лет назад, — тут на полу лежал грязный ковер, а бежевые стены были покрыты тонким слоем никотина, так что если провести по ним пальцем, оставался светлый след. Под потолком висело облако табачного дыма, а подушки на скамьях были сбитыми и в буграх. Здесь подавали всевозможные рулеты, тушеные овощи и жаркое из креветок с чесночным соусом.

Теперь вместо отвратительных, землистого цвета ковров с невнятным геометрическим узором — чистые деревянные полы. Вместо скамеек — массивные лавки и деревянные стулья с прямыми спинками. В баре подают оливки, кешью и овощные чипсы. Все чисто, светло и опрятно, однако менее уютно. Мягкая обивка скрадывала шум. Теперь ему некуда деться, он отскакивает от одной поверхности, ударяясь в другую, как в эхо-камере. Сидящие за столами, даже те, кому нет еще и тридцати, прикладывают к ушам ладони, чтобы услышать собеседника.

Я вижу, что из-за небольшого круглого столика в углу поднимается пара и уходит. Я устремляюсь к освободившейся лавке, которая, возможно, провела сотню-другую лет в какой-нибудь маленькой сельской церквушке на востоке-Англии. Я думаю о том, что Англия здесь так же неуместна, как и мы. На спинке этой деревянной реликвии вырезаны фигуры святых, облаченных в одеяния, с тщательно проработанными складками; эти складки, когда мы садимся, больно впиваются в наши затылки. Лавка невысокая, узкая и совершенно неудобная. Это немедленно принуждает нас к физической близости. Мы прислоняемся друг к другу, как пара старых деревьев, которые в течение многих лет вынужденного тесного соседства опираются друг на друга, чтобы не упасть. Наша же проблема в том, что, найдя себе свободное место, мы теряли возможность двигаться. Когда он скрещивает ноги, я утрачиваю равновесие и налегаю на стол, если я наклоняюсь вперед и отодвигаю свое плечо, он в образовавшейся пустоте начинает куда-то соскальзывать.

Роберт Басс говорит, что почти никогда не ходит в пабы, потому что не выносит табачного дыма. Я соглашаюсь и ногой пододвигаю пакет «Джон Плэйер» потеснее к своей сумке, под самое ее дно. Видимо, действительно прошло много времени с тех пор, как каждый из нас наведывался сюда, поэтому некоторое время мы просто сидим и озираемся.

— А не сообщить ли Буквоедке, что мы выходим из игры? — говорю я, изучая подставку под пивную кружку. — Все это полный абсурд. Она из тех, кто никогда не отказывается от работы — таким просто некуда девать энергию.

— После собрания директриса приперла меня к стенке, и знаете, что сказала? Конечно, не для чужих ушей. Что она была бы очень нам признательна, если бы мы согласились на эту работу. Для того чтобы «обуздать крайности» — это ее слова, не мой, — объясняет Роберт Басс, сооружая сложную конструкцию из пивных подставок на своей стороне стола. — Это было бы, по ее словам, «проведением политики по снижению вреда». Она голосовала против нее. Она голосовала за вас.

— Значит, мы должны довести дело до конца? — Я стараюсь, чтобы в моем голосе не звучало окончательного согласия.

— Да, — говорит он. — Буквоедка собирает нас у себя на следующей неделе по поводу празднования Рождества. Мы могли бы пойти вместе. — Он улыбается мне незаметной полуулыбкой, при этом его нижняя губа выдается вперед, словно он пытается сдержать себя, чтобы не рассмеяться. Я не отваживаюсь поднять на него глаза, понимая, что добром это не кончится: стоит мне встретиться с ним взглядом, и мои бастионы сдадутся без боя. Я начинаю отщипывать кусочки от пивной подставки.

Он за мной наблюдает, и я чувствую жар его лица, обжигающий мою левую щеку. Чтобы повернуться к нему, требуется нечто большее, чем простой поворот головы на двадцать градусов. Малозаметные движения иногда говорит гораздо более красноречиво, чем определенные жесты, особенно состоящим в браке людям. Я все же поворачиваю голову и натыкаюсь на его пристальный взгляд. Мы смотрим друг на друга, не говоря ни слова, несколько дольше, чем нужно. Затем оба одновременно начинаем говорить.

— Кажется, надо пойти и принести нам выпить! — Это говорю я.

Он говорит, что ему надо позвонить помощнице по хозяйству и предупредить ее, что он вернется поздно. Жена его все еще на работе.

— Она почти никогда не возвращается раньше десяти, а в семь тридцать утра уже уходит. Иногда я ее не вижу по нескольку дней, мы общаемся по электронной почте или записками, на кухне их целые тома, — сообщает он. В его голосе не слышно ни малейшего оттенка горечи. Только констатация факта. Настоящие постсовременные виртуальные отношения!

Маленький столик весь в клочках от пивной подставки. Сначала она была разорвана пополам, затем превращена в крошечные ошметки, они слетают на пол, сдуваемые потоком воздуха от проходящих мимо людей. Я вспоминаю другие аналогичные случаи, много лет назад, когда терзание пивных подставок было полезной деятельностью, помогавшей мне во время тяжких выяснений отношений.

Я встаю, чтобы отойти к бару. Свекрови звонить я не буду. Она, вероятно, уже в постели, потому что, несмотря на все ее торжественные заверения, что она ни за что не уснет, пока мы не вернемся домой, мы еще никогда не заставали ее бодрствующей в тех редких случаях, когда пропускали наступление нашего комендантского часа. А, кроме того, даже намек на ничтожные отклонения от согласованного плана может спровоцировать сейчас неадекватную реакцию. А это не в моих интересах.

Я ввинчиваюсь в толпу у стойки, пробиваюсь вперед и с надеждой жду — как те собаки на улице. Я подпрыгиваю, встаю на цыпочки, машу рукой, даже взбираюсь на латунные перила у основания стойки — это делает меня почти на полфута выше. Но меня по-прежнему не замечают.

Какая-то девушка подходит и встает рядом. На вид ей около двадцати, на ней серебристое коротенькое платье и высокие, до колен ботинки; она без колгот, хотя на улице, мягко говоря, не лето. Ее длинные темные волосы без затей струятся по плечам — чтобы добиться такой изысканной небрежности, времени ей, как я понимаю, потребовалось немало. Бармен уже тут и принимает у нее заказ. По другую сторону от меня какой-то мужчина, не отрываясь от мобильного телефона, заказывает напитки. Я оглядываюсь. Роберт Басс взирает на меня с блуждающей по лицу насмешкой. Я пожимаю плечами и отдаюсь ожиданию. В голову лезут воспоминания о том, как я однажды с такой же страстью изничтожала в пабе пивные подставки.

Почему иной раз бывает так трудно собрать даже скелет того, что произошло вчера, в то время как события десятилетней давности легко всплывают в памяти, поражая богатством самых мелких подробностей. Это было ровно одиннадцать лет назад. Мы с Томом тогда только обосновались в квартире на западе Лондона. Однажды вечером, в один из первых дней существования в новом обиталище, я вернулась домой с работы довольно поздно, около одиннадцати, к тому же слегка выпив. Вообще-то это не было поздно, можно даже сказать — раньше, чем обычно. Просто на следующее утро мне предстояло ехать в Манчестер, и мои друзья запихнули меня в такси, наказав пораньше лечь спать. Том в тот вечер собирался пойти куда-то с друзьями. Ничего особенного. Мы были настолько поглощены всем происходящим, что делали только общий набросок очертаний нашей жизни, детали прорабатывали позже.

Наша улица, когда таксист повернул на нее, оказалась перекрытой полицейским автомобилем — недалеко от Аксбридж-роуд случилось вооруженное ограбление, и нас отправили в объезд. Пока мы медленно объезжали полицейский заслон, я глазела по сторонам. Мое внимание привлекла какая-то парочка. Мужчина полусидел на низкой ограде небольшого одноквартирного дома, а женщина, которую он прижимал к себе, стояла между его ног, так что нижние части их тел соприкасались. Еще даже до того, как я увидела лицо мужчины, я поняла, что это Том. Я узнала эту его экономию движений — как он проводил рукой вверх-вниз по телу женщины, как перебирал пальцами мелкие завитки волос на ее шее, скользил по вырезу кофточки на груди. Вот женщина гибко откинулась назад, и их лица сблизились в поцелуе…

Я велела водителю остановиться. «Мне срочно нужно позвонить», — пробормотала я. Это было на заре эры мобильных технологий, и телефоны были не в пример нынешним — мой почти полностью закрывал профиль, если отвернуться. Я сжалась в комок на заднем сиденье и лихорадочно набрала номер Кэти.

— Это я, — прошептала я в трубку, несмотря на то, что никакой опасности быть услышанной Томом не было.

— С тобой все в порядке, Люси? — озаботилась она, ибо я не знала, что сказать дальше. Наконец пришли слова:

— Со мной? Думаю все отлично. Я сижу в такси и наблюдаю, как Том очень интимно общается с какой-то женщиной. Даже чрезвычайно интимно, если принять во внимание, что они устроились на самом виду. К тому же менее чем в ста ярдах по прямой от нашей квартиры…

— А поподробнее? Говори яснее! — потребовала она.

— Хорошо. Я вижу, как он целует женщину. Я надеюсь, что это женщина, поскольку альтернатива была бы ужасна: я думаю, по-настоящему бисексуальными могут быть только женщины, мужчины же, которые колеблются в обе стороны, несомненно, геи, хотя встречаются исключения…

— Люси, — прервала меня Кэти, — я знаю, это тяжело, но, пожалуйста, ближе к делу!

— Хорошо, — начала я снова. — Я вижу, как он целуется с темноволосой женщиной. На ней мини-юбка из грубой хлопчатобумажной ткани, с пуговицами впереди, маленький топ и шлепанцы. А поцелуй у них из тех, что является прелюдией к гораздо более близким отношениям. Причем так целуют и возбуждают только недавних знакомых, так что это не старая связь. Сейчас они идут в сад за домом. Остальное я могу лишь вообразить.

— Ты уверена, что это он? У тебя же близорукость, — сказала Кэти.

— Конечно, уверена, они были совсем рядом, я могла бы даже дотронуться до кого-то из них через окно.

— Это ужасно, Люси. Какая гадость! — услышала я в ответ.

— Но есть и еще проблема, кроме, разумеется, самого факта; мы с ней противоположности, и я, кажется, узнала ее, — продолжила я. — Она была на одной из вечеринок у Эммы. Предполагаю, что они вместе работают.

— А на вечеринке они разговаривали?

— Ну, я заметила, что он действительно с этой женщиной какое-то время поговорил, но не придала этому значения.

— И что ты собираешься делать? Мне приехать?

— Нет, не беспокойся, я как-нибудь справлюсь. Я хотела только рассказать тебе — это помогает. Позвоню тебе завтра. — Я продолжала вглядываться в близлежащие кусты, зная, что Том и эта женщина там. Мне очень хотелось выскочить из машины и караулить их здесь, пока они меня не заметят. Однако я понимала, что одно дело знать о любовной связи, другое — наблюдать ее воочию. Второе гораздо невыносимее. И подслушивание, как кто-то занимается сексом, острее для восприятия, чем наблюдение с выключенным звуком.

Итак, вот что я сделала, хотя никогда и никому об этом не рассказала, в течение нескольких последующих месяцев довольно вызывающе играя роль оскорбленной добродетели. Я чувствовала, что могу выдержать все, пока у меня есть эта тайна.

В общем, вместо того чтобы продолжить путь домой, и попросила таксиста отвезти меня обратно на работу и подождать двадцать минут на улице. Когда я приехала, застолье в Зеленой комнате — невзрачном, скучном и душном помещении для переговоров в цокольном этаже под студиями — все еще продолжалось. Мы каждый вечер завершали здесь рабочий день, заканчивая работу над «Вечерними новостями», — вместе с гостями, которые приходили на программу, поедая рыхлые волованы[40] и обветренные сандвичи, ждавшие нас тут часами.

Мои коллеги не были удивлены. Увидев меня снова, никто из них не удивился, все даже обрадовались, а один — я это знала наверняка — больше всех.

За это время человек этот стал достаточно известным кинорежиссером, и потому я не упоминаю его имя. Хотя теперь в это трудно поверить, но тогда мы оба были старшими режиссерами на Би-би-си, и между нами были некие случайные отношения, колеблющиеся между женским соперничеством и откровенным флиртом. Тот вечер оказался особенно напряженным. Пленку о нелегальных иммигрантах, найденных мертвыми в кузове грузовика в Кенте, я успешно сдала в 22.28, за две минуты до выхода программы в эфир, обойдя тем своего конкурента, а заполнив его пробел в главных новостях, заслужила редкую и потому особенно ценную похвалу Джереми Паксмана.

В Зеленую комнату я вошла в состоянии, которое трудно определить словами. Задним числом я понимаю, что это была смесь отчаяния и эйфории. Мой соперник подошел ко мне, и мы возобновили беседу, оборванную на полуслове менее часа назад. Он сказал, что утром летит на неделю в Косово.

— Знаю, что живу я далековато, но не поехать ли нам ко мне? — с ходу предложил он, едва я открыла рот, чтобы что-то сказать. Вот так просто! Без всяких там предисловий. Жил он действительно на отшибе, так что вторая моя за этот вечер поездка на такси была заполнена продолжительными поцелуями и объятиями. Водитель наблюдал за нами в зеркало. Приехав, мы тайком прокрались в дом, чтобы мое появление осталось незамеченным для соседей. У него была подружка, на которой он впоследствии женился, но в то время они вроде жили порознь.

В одну эту ночь мы вложили всю страсть многих месяцев неуемного флирта и сознание того, что это никогда больше не повторится. У него вырвалось, что он любит меня. На что я ответила, что на самом деле он любит всех женщин, меня же забудет, едва лишь познакомится со своей переводчицей-косоваркой. Он взглянул на меня: о том, что сообщил мне о поездке, он уже забыл. Я решила, что это как раз подходящий момент, чтобы вызвать такси и уехать домой.

Когда я вернулась, наконец, в нашу квартиру, Том был в постели и делал вид, что спит. Его рубашка лежала аккуратно сложенной на стуле; я наклонилась и понюхала воротничок: мои ноздри втянули слабый запах «Опиума» — обонятельный фон почти всех любовных отношений в девяностых. Том преувеличенно радостно приветствовал меня, и все кончилось тем, что у нас был секс. Ни один из нас не спросил другого, где был. Следующие три недели я промаялась в тревоге: вдруг я забеременела, а отцом ребенка может быть вовсе не Том? Я дала себе слово никогда больше не попадать в подобные ситуации; в отличие от Эммы, которая частенько попадала в разные запутанные любовные ситуации многоугольника самых сложных конфигураций — от трех до шести углов — я бы в них не вписалась. «Моногамия — это больше по мне», — решила я.

На следующий день, порывшись в карманах Тома, я нашла номер телефона, нацарапанный на каком-то кусочке бумаги полудетским почерком. Код номера был тот же, что и у Эммы. Я позвонила ей и объяснила ситуацию. Она назвала мне имя. Джоанна Сондерс. По слонам Эммы, она работала у них в торговом отделе. И тут я поняла: оказывается, довольно легко преисполниться ненависти даже к тому, с кем ты никогда не встречался.

Эмма, на карьерной лестнице стоявшая гораздо выше Джоанны Сондерс, организовала для нее встречу со мной — за ленчем, сказав, что я оптовый торговец и могу быть им полезна. Мы встретились в пабе.

Я пришла с приклеенной улыбкой — ее я старательно репетировала по дороге, глядя в зеркальце; войдя, я села напротив нее за маленький круглый стол. Не успели мы поздороваться, на меня пахнуло знакомым ароматом духов. Это отозвалось во мне болью. Я сразу перешла к делу, ибо необходимость светской беседы в таких случаях невелика.

— Я невеста Тома, — сказала я.

Мне еще не приходилось видеть, чтобы кто-то выглядел до такой степени изумленным. Ее лицо как бы раскололось на множество фрагментов, и каждый отражал какую-то свою эмоцию. Хоть это заняло несколько мгновений, я почти всерьез испугалась, сможет ли она вновь обрести прежнюю форму.

— Отпираться не стоит, я вас видела. Лучше скажите мне, что происходит. Я не собираюсь устраивать сцену, здесь много моих знакомых. — Я махнула рукой туда, где, как я знала, сидит Эмма.

Джоанна сказала, что познакомились они на вечеринке. На вечеринке у Эммы.

— Извините, но этого недостаточно, — сказала я.

— Это был первый раз, когда мы встретились, — продолжила Джоанна Сондерс.

Я заметила, что любуюсь ее кожей — гладкой и по-английски бледной, в ее пухлых губах была зажата соломинка — она потягивала диетическую колу. Ее прическа имела вид взлохмаченной короткой стрижки, и она постоянно убирала с лица непослушные пряди. На ней было зеленое пальто с розовой шелковой отделкой, и мне стоило немалого труда, чтобы не спросить, где она его покупала.

— Вы знали, что у него есть невеста? — спросила я, с такой силой сжав свой бокал, что он чуть не треснул.

— Да. Он сказал мне, что вы живете вместе и, вероятно, поженитесь, — ответила она.

Меня удивил и ее ответ, и смысл сказанного.

— Вы переспали? — напирала я.

— Да. — Она не поднимала глаз. — Он позвонил мне через несколько дней после той вечеринки, и мы пошли выпить в паб, недалеко от моего дома, а потом он пришел ко мне и остался почти до утра. Приблизительно до трех часов. — Я попыталась сообразить, когда это могло произойти, и едва подавила желание вынуть свой ежедневник прямо здесь, чтобы точно определить дату.

— Сколько раз вы занимались сексом? — Хотя это могло показаться мазохистским, было что-то успокаивающее в установлении всех этих фактов, как будто это имело какой-то смысл.

— Точно не помню, — ответила она. — А вы действительно хотите знать все это?

— А в другой раз вы тоже трахались?

— О чем вы?

— Я видела вас. На улице, рядом со станцией метро.

— Нет, мы… хотели, но владельцы дома нам помешали, и Том сказал, что ему пора идти, что вы должны вот-вот вернуться. — На сей раз в ее глазах я прочитала некое дерзкое выражение, у нее был такой взгляд, каким одна женщина награждает другую, когда знает, что у нее есть козыри.

Я подняла с полу свою сумку, достала мобильный телефон и позвонила Тому.

— Со мной рядом человек, который хочет с тобой поговорить, — сказала я ничего не выражающим голосом и передала трубку Джоанне Сондерс, которая теперь побледнела как полотно. — Поговорите с ним.

— Привет, Том, я… э… обедаю с твоей невестой. Приди, пожалуйста, прямо сейчас, одна я со всем этим не разберусь.

Минут через десять Том явился. Офис его был поблизости. Подошла Эмма, поприветствовала его поцелуем и отвела к столу, где сидели я и Джоанна Сондерс. Я налила ему из той же бутылки, из которой пила сама.

— Люси, думаю, нам лучше поговорить об этом в другом месте, наедине. — Вид у него был бледный, ему было ясно, что его загнали в угол.

— Я считаю, нам следует поговорить об этом прямо здесь и прямо сейчас. Все главные действующие персонажи налицо, — сказала я. — Кроме того, если у вас снова появится желание заняться сексом, то этот момент всегда будет приходить вам на ум, и это определенно умерит ваш пыл. Мне так кажется. Счастливые финалы требуют хороших стартов, а в данном случае так не скажешь.

Джоанна Сондерс съежилась на своем стуле, а я сидела и рвала подставку под пиво.

— Люси, я очень виноват. — Том выглядел ужасно. — Это ничего не значит. Это было просто помутнение рассудка. Это больше никогда не повторится.

Я пребывала в молчании.

— Ты часто отсутствуешь, этого требует твоя работа. Нас несет по течению; не говори мне, что у тебя не было искушений.

— Были, но я никогда так не поступала. Это большая разница. Измена не имеет серых тонов. — Пожалуй, это была самая большая ложь, которая когда-либо слетала с моих уст, и я знала, что наступит день, когда мне придется за нее расплачиваться. Тогда мне очень не хотелось расставлять все точки над i. Однако подходящего момента, чтобы заняться такой исповедью, ни разу не подвернулось, время бежало, все пришло в норму, и раскачивать лодку казалось просто нелепым. Кроме того, я стала привыкать к своей роли и к роли Тома, пытающегося загладить вину. Гораздо проще играть роль жертвы, чем преступника. И если бы у меня не случилось того эпизода в Зеленой комнате, возможно, я так никогда и не простила бы Тома.

— Чего желаете, юная леди? Извините, вы хотите выпить или вы здесь в качестве украшения? — окликает меня бармен. Вот! Ключ к тому, чтобы быть обслуженной в лондонском пабе, вспомнила я. Надо лишь принять безразлично-отрешенный вид. И никакого шума — просто несколько неуловимых движений рукой.

— Стакан вина и две пинты пива, пожалуйста! — Я довольна своим успехом и задаюсь вопросом, сколько времени прошло с тех пор, как меня в последний раз называли «юной леди».

— Какое пиво?

— А какое у вас?

— Ну, раз вы спрашиваете, то горькое, легкое или крепкое?

— Что чаше всего заказывают мужчины?

Он безучастно смотрит на меня:

— Это дело вкуса. У нас есть «Аднамс», ИПЭ, «Стелла» — что вам? Что обычно пьет ваш парень?

— Он не мой парень, — сообщаю я.

— Ладно, ваш муж. — Он смотрит на кольцо на моем пальце.

— Он мне не муж. — Бармен поднимает одну бровь.

— Он любит легкое пиво? — терпеливо допытывается он.

— Я не совсем уверена в этом, — отвечаю я со вздохом. — Дайте мне две пинты вон того, пожалуйста. — Я указываю на ближайшую бочку.

Я возвращаюсь к столу, неся перед собой три напитка, предвкушая то, как я сяду, и мы снова прижмемся друг к другу. Плоть к плоти. Это неотвратимо — такое уж тут сиденье. Я как голодный, перед которым стоит доверху наполненная тарелка с едой, а он все оттягивает и оттягивает момент, когда начнет набивать рот, зная при этом, что еда вряд ли будет такой уж вкусной.

— Спасибо, это очень великодушно, — говорит Роберт Басс.

Я ставлю напитки, обхожу стол и сажусь, закинув ногу на ногу. Вытянув левую руку вдоль бедра, я благоговейно откидываюсь назад — и тут же получаю удар по затылку. Ох уж эти резные фигурки! Мне досталось от святого Юстаса — покровителя трудных ситуаций.

Роберт Басс колдует над кружками. Что он делает? Неужели расставляет их в линию? О, только не это! Я не хочу, чтобы хоть что-то напоминало мне Тома. Не потому, что его мании меня раздражают, а потому, что я просто не хочу сейчас о нем думать.

Кажется, он двигал их просто так. Ах, нет! Он нарочно повернул их таким образом, чтобы можно было взять кружку левой рукой. А поскольку он не левша, то это означает, что производимая комбинация задумана для того, чтобы его правая рука легла рядом с моей левой. Я поражаюсь хитроумности манипуляций.

Мы оба ждем того момента, когда коснемся друг друга, и оба напряжены. Я чувствую тепло, исходящее от его руки, и замечаю малейшее движение его тела. Я могу даже следить за его дыханием. Выдох — и волоски на его руке легонько щекочут мою кожу. Вдох — касание пропадает, и мне словно чего-то недостает.

Ни он, ни я не должны быть сейчас здесь. Никакие издержки нашего с Томом брака — я знаю это абсолютно точно — не могут служить оправданием того, что я сижу вот за этим столиком поздним вечером, по сути дела, с незнакомцем, там, где вероятность столкнуться с кем-либо из знакомых сведена к минимуму. Я в нейтральных водах, безрассудно плывущая от берега вдаль. Но ощущение это отнюдь не неприятное.

— Как продвигается книга? — спрашиваю я, слегка щекоча захваченной пальцами прядью волос верхнюю губу и кончик носа, — привычка, оставшаяся у меня от периода подготовки к экзаменам и связанных с этим волнений. Надо бы нащупать и другие темы для непринужденной беседы, однако эта, кажется, надежнее всех гарантирует свободное излияние речевого потока.

— Лучше не спрашивайте. — Он утыкается в свое пиво. — Один кризис я преодолел, но увяз в другом.

— В каком же? — веду я свою партию.

— Вам действительно интересно? Клянусь, я не обижусь, если вы скажете «нет»… — И, не дождавшись моего ответа, он продолжает: — Я пишу главу о том, как политический переворот в Латинской Америке повлиял на кинематограф 80-х.

Я молчу. Его рука, наконец, утвердилась рядом с моей, и я боюсь, что при одном лишь звуке моего голоса он ее отодвинет. Что он сейчас чувствует? То же ли самое, что и я? Или, может быть, его беспокоит исход сегодняшней игры между «Арсеналом» и «Чарлтоном»? Или он размышляет об эстетической ценности усов в форме велосипедного руля, которые носят главные герои сапата-вестернов? О, эти душные, многолюдные пабы! Сколько в них скрыто бесконечных возможностей! Я с трудом фокусирую свои мысли.

— Было несколько широко известных латиноамериканских фильмов, таких, как «Официальная версия»[41], который завоевал «Оскара», и его я, безусловно, должен упомянуть. Это фильм о женщине. Она обнаружила, что усыновленный ею ребенок был украден у матери, в исчезновении которой повинны военные. Главная сюжетная линия там развивается, как в голливудских боевиках типа «Сальвадора» Оливера Стоуна. Это особенно интересно, поскольку свидетельствуете причастности США к событиям в Центральной Америке. Моя же дилемма в том, включать ли анализ того, как европейские и американские кинематографисты были вдохновлены одними и теми же событиями, или же показать их различный политический и культурный подход к одному и тому же предмету.

— Очень интересно, — бормочу я в смятении. Снова повисает тяжелая тишина. Я решаю сделать рейс к бару и купить немного чипсов.

Возвратившись, я замечаю, что с другой стороны стола появился стул. Во мне уже успело поселиться собственническое чувство на эту территорию. Мы ее пометили как нашу собственную. Откуда здесь взялся этот наглый стул? Я узнаю на его спинке знакомое пальто из овчины.

— Мы не одни, — сообщает мне Роберт Басс.

Ну да, Само Совершенство! Уже подошла и садится на стул. Я отмечаю про себя, что, когда она сидит, у нее ничто никуда не свешивается и что одета она в белую блузку с застежкой по всей длине; взгляд привлекает парочка расстегнутых сверху пуговиц.

— Отвечая на ваш вопрос, думаю, вам следует определенно включить и то и другое. Вы расширите аудиторию своей книги и покажете, что в данный момент происходит в Ираке, это было бы своевременным напоминанием и о других внешнеполитических ошибках США, — произношу я тираду на волне возмущения. Какой превосходный ответ! Меня распирает от гордости.

— Я так и сделаю, — улыбается он. — Мне нужен был кто-то, кто бы одобрил мои идеи. Спасибо.

— Собрание интеллектуалов? — осведомляется Само Совершенство, уставившись на наши руки. — Это забавно. Очень удобно, кстати.

Я делаю все возможное, чтобы незаметно отодвинуться от Роберта Басса.

— Пожалуй, я закажу шампанского, — делится планами наша соседка.

— В пабах стаканы. Вряд ли в них наливают шампанское, — говорю я. Хоть паб для нас, возможно, и является средой в какой-то степени враждебной, но мы, по крайней мере, можем не выделяться на общем фоне. Для нашей же привлекательной мамочки это совершенно чуждая область.

Она машет рукой, пытаясь сделать заказ, а затем не находит ничего лучше, как предложить чаевые юной прелестнице в серебристом платье, чтобы та отнесла ее пальто в гардероб. Мне становится неловко за нее.

— Вообще-то я подумывала о бутылочке! — восклицает она, ничуть не смутившись. — Строго говоря, праздновать нам нечего, однако надо выдерживать стиль. — Она встает и идет к бару.

— Безопаснее будет отъединиться, — кивает ей вслед Роберт Басс.

— Не для овец, — возражаю я, скашивая глаза на пальто.

Он смеется.

— Она сказала, что ехала домой, но увидела, как мы входим в паб. И ей пришла в голову блажь присоединиться к нам. — Он пожимает плечами. — Она действительно поддержала вас во время голосования. Когда Буквоедка заявила, что вы из тех матерей, что, не задумываясь, сунет «Сникерс» ребенку с аллергией на арахис, она встала и сказала, что хоть и есть за что вас можно упрекнуть, но никто не смог бы обвинить вас в том, что вы невнимательная мать, и что вы сменили пеленок больше, чем она съела кусков хлеба, — рассказывает он.

— Хм-м… Уже много лет она сидит на диете, исключающей все мучное… — замечаю я. — Ну а вы что сказали?

— Да фактически ничего.

Должно быть, мое лицо выражает разочарование, ибо он добавляет:

— Я подумал, это будет выглядеть, как если бы… — Он в нерешительности останавливается. Я пристально смотрю на него, изо всех сил желая, чтобы он закончил это предложение, иначе я проведу остаток ночи и всю последующую неделю, пытаясь заполнить пробел. — Я думал, это может выглядеть, как будто я вас…

И тут мы оба раскрываем рты в изумлении. Само Совершенство приближается к бару, а толпа перед ней сама собой расступается, чтобы пропустить ее к стойке. Бармен мгновенно выражает готовность принять у нее заказ. Эффект экзотического существа в чуждой ему среде. На секунду мы отвлекаемся, чтобы обменяться взглядами, и обнаруживаем, что она возвращается к столу с пустыми руками. Я уже приготавливаюсь выразить ей соболезнование, но она меня опережает.

— Этот милый человек все уладил! — докладывает она.

И верно, спустя несколько минут бармен самолично подходит к нашему столику — с пачкой сигарет и бутылкой шампанского. Шампанское он открывает нарочито показательно, с помпой.

— Надеюсь, вы не против, что я присоединилась к вам? После этого провала мне действительно необходимо прийти в норму. Кстати, вы перезвонили своей подруге? Ну, той, что попала в затруднительную ситуацию? Она всем нам должна поставить выпивку. Ведь если бы вы не исчезли, голосование было бы более взвешенное, — рассуждает она, переводя взгляд с меня на Роберта Басса.

Он неуклюже ерзает, и между нашими руками появляется просвет. Мне неизвестно, как много он успел услышать, и потому я даю уклончивый ответ.

— Она позвонит мне позже, — воздерживаюсь я от уточнения деталей. Несмотря на то, что Само Совершенство обычно раскрывает лишь самые незначительные подробности собственной жизни, она обладает какой-то сверхъестественной способностью вызывать у собеседника немыслимую болтливость. И сама же потом осуждает его эмоциональную несдержанность.

Однако обвинить ее в неприветливости нельзя. Она всегда безупречно вежлива и внимательна, хоть я и подозреваю, что это у нее показное. Ей, скорее всего, нравится во всем быть первой, а я не богата, не шикарна и недостаточно тонка, чтобы выступать в качестве достойной соперницы. К тому же я не слишком изощрена в правилах поведения на приемах, предполагающих владение такими сложными представлениями, как соблюдение в одежде строгой пропорции от ведущих магазинов, от дизайнеров и «винтажа». Не могу сказать, прочно ли она стоит на ногах, ибо и сейчас я знаю о деталях ее жизни так же мало, как и год назад, когда мы познакомились. Есть намеки на сложный внутренний мир. Допускаю, что жизнь ее имеет вполне незамысловатый сценарий. Никаких неприятных моментов. Никаких метаний.

Обычно я довольствовалась тем малым, что она бросала мне под ноги, и отыскивала путеводные нити, которые позволили бы подойти к разгадке некой темной тайны, скрывающейся за всем этим лоском. Было так много вопросов, которые мне хотелось ей задать. Возможно, ее потребность во все более экстравагантных домашних усовершенствованиях отражает некий внутренний кризис ее семейного счастья.

Я вдруг замечаю, что ладонь ее левой руки залеплена пластырем. Руки у нее маленькие и худые, почти детские. Кожа такая прозрачная, что видна каждая косточка. Мне захотелось погладить ее по руке.

— Вы поранились? — спрашиваю я в надежде получить улики для разгадывания какой-то скрытой драматической загадки ее жизни.

— Ах, это… — произносит она заговорщически, и я наклоняюсь вперед, ловя в ее интонации намек на интимность. — Мой муж должен уехать на пару ночей в Брюссель, — полушепчет она. — И потому повел меня обедать в «Айви». А я не справилась с лобстером.

Она хохочет. Я же пытаюсь скрыть свое разочарование:

— Вот несчастье. А что вы делали днем?

— Была занята, занята, занята, — щебечет она. Как я заметила, она часто повторяет слова по три раза, особенно определения. Эту ее черту я даже обсуждала с Томом.

Он высказал предположение, что подобный тик мог бы быть эффективным приемом для отклонения нежелательных вопросов, но анализировать это дальше не захотел.

— Хороша ли у нее задница — вот все, что мне нужно знать о женщине, — сказал он.

— И что же именно, именно, именно вы делали? — упорствую я.

Роберт Басс сдерживает улыбку.

— Целый день носилась повсюду, успевая в последний момент, связывая концы с концами, держа все шары в воздухе. — Увидев, что я по-прежнему не удовлетворена, она продолжает: — Ходила на занятия по кикбоксингу, у меня свой тренер, причем замечательный; обедала с подругой, наведалась в квартиру, которую мы купили для сдачи в аренду, чтобы проверить, как работает дизайнер интерьера.

Все походит на правду. Да, эта женщина ведет завидное существование. Возможно, она представляет собой результат естественной эволюции домохозяйки 1950-х, осеняет меня. Она несет в себе все старые символы семейного уюта: ее дом безупречен; простыни накрахмалены и отутюжены; розовощекие детки сидят вокруг стола, уплетая пищу домашнего приготовления. Она лишь платит другим за достижение этого эффекта, сама же наблюдает затем, как все вертится вокруг нее. Она наблюдательница за собственной жизнью.

Делегация своих полномочий другим — вот и весь ее секрет. Все дело лишь в наличии достаточного дохода, чтобы поддерживать такой образ жизни. Деньги не могут купить вам любовь, но на них можно приобрести время и молодость. Походы в тренажерный зал, вылазки в универмаг «Селфриджес», сеансы ароматерапии. Я бы тоже с удовольствием посвятила себя всему этому. Естественно, кое-чем пришлось бы поступиться. Например, шоколадом. Но это была бы ничтожная цена за все приобретения.

— Так вы позвонили своей подруге? — спрашивает теперь уже Роберт Басс, поворачиваясь ко мне лицом. — Это была действительно важная беседа. Вы высказываете много предположений относительно женатых мужчин.

Я поспешно отодвигаю свою руку от его руки, недовольная тем, что он раскрыл подробности моей унитазной дискуссии. Я злюсь отчасти из-за того, что это намекает на якобы глубину моих дружеских отношений с нашей визави, чем на самом деле я не могу похвастаться, но также из-за того, что знаю о том удовольствии, которое она получит, поковырявшись в чьем-то грязном белье. Внезапно я начинаю задаваться вопросом, а не было ли ее появление здесь спланированным? Может быть, он все специально подстроил, чтобы избежать проведения времени наедине со мной?

— Это сложная ситуация, — пытаюсь я направить беседу снова в безопасное русло. Должна же существовать нейтральная полоса между темами секса втроем и одним днем из жизни нашей привлекательной мамочки. Где-то посредине между сахарным песком и сахарином. — У нее роман с женатым мужчиной, — говорю я.

— Насколько женатым? — интересуется Само Совершенство.

— Разве брак — не черно-белое явление? — возражаю я. — Здесь нет полутонов.

Произнося это, я уже чувствую, что сама не уверена в том, что утверждаю столь уверенно. Мой моральный компас сильно размагничен.

— Для справки: одна жена, четверо детей, более десяти лет совместной жизни, — говорю я.

— Прямо как я, — улыбается она. — Или как вы. Хоть у вас и на одного ребенка меньше. Его жена знает?

— Не думаю, что она даже допускает такую мысль. На самом деле мне жаль ее, она, вероятно, как заведенная, вечно с детьми, и отодвинула мужа на второй план, чтобы вернуть его обратно позднее, когда она будет менее уставшей. Разве вы не испытываете иногда желание позвонить по одной из тех «горячих линий» для розыска без вести пропавших и сообщить о своем исчезновении? «Помогите, я не знаю, куда я делась, я вышла замуж, родила детей, бросила работу, сделала всех вокруг себя счастливыми и… исчезла. Пожалуйста, вышлите поисковую команду!»

Она смотрит на меня с удивлением.

— Пренебрегать своим мужем — это всегда плохая идея. Мужчины не могут оставаться на скамейке запасных игроков. Они сбиваются с пути истинного. Вот почему мы каждый год проводим две недели на Карибах вдвоем. Всем следовало бы так делать, — подчеркнуто произносит она.

— Возможно, — дипломатично говорит Роберт Басс, — не у всех есть финансовые возможности или няня, чтобы поступать таким образом.

— Если у вас есть дети, мужья отходят на все более низкие ступени в неофициальной иерархии, — продолжаю я. — Даже ниже домашних питомцев. Даже ниже золотой рыбки.

Роберт Басс притих. Круг замкнулся, мы вернулись к исходной позиции — разговору о рыбах.

— Конечно, неверность можно рассматривать как акт преданности самому себе, — говорит Роберт Басс, не поднимая глаз.

— Это фундаментальная концепция, — отвечаю я, пристально глядя на пустую бутылку из-под шампанского.

— Можно сказать, уже ночь… Я могу вас обоих подбросить домой, если хотите, — предлагает Само Совершенство, подозрительно глядя на нас, словно сознает, что есть в этом обмене репликами какое-то скрытое подводное течение, уловить которое она не в состоянии.