ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

1. Я пристаю к Громову с вопросами, а он ведет меня в картинную галерею.

Я проснулась неожиданно рано и не стала подниматься с постели, чтобы не разбудить Громова. Я лежала, блаженно пялясь в потолок. Рядом посапывал голый и горячий Гр-р. На плече вместо повязки — широкий лейкопластырь. Моя тетя, которая четыре раза выходила замуж (только потому, что все ее мужья по разным причинам отправлялись на тот свет), учила меня выбирать мужа: "Надо выяснить, как мужик ест, спит, любит, и какой он, когда напьется. Все остальное ты можешь исправить, а эти четыре вещи — никогда. Если он брезгливо ковыряется в тарелке или жрет, чавкая, как свинья, — он будет так делать всегда. Тебе это надо — слушать чавканье? Если он храпит или так ворочается во сне, что заезжает тебе по зубам, знай, с каждым годом он будет все яростнее храпеть и пинаться. Если тебе с первого раза не понравилось то, что он проделывает с тобой в постели, то на пятый раз ты его возненавидишь, и никакие секс-консультанты (тетя имела в виду сексопатологов) ситуацию не изменят. Один раз напои его. Если мужик во хмелю буйный и лезет драться, брось его немедленно, даже если все остальное тебя устраивает". Громов ест совершенно нормально: все, с аппетитом, и уж точно не производит никаких звуков в процессе. Спит… Не храпит даже на спине и не лягается. Может встать с постели совершенно бесшумно — я не просыпаюсь. Но, наверное, две ночи вместе — это мало, чтобы вынести вердикт. Как он любит… Это… Это даже не обсуждаем. Когда напьется… Практически не пьет — глоток-другой и все. Потому что за рулем? Потому что были проблемы с алкоголем? Или мне достался идеал? А вот я его спрошу насчет алкоголя — и вообще, не фиг спать, когда я уже проснулась! Но Гр-р уж не спал:

— Давно за тобой наблюдаю… О чем это ты так усердно думала? Надеюсь, не о том, чтобы принести мне кофе в постель?

— Я ненавижу кофе — в постель…

— Ну и правильно, в постели надо спать или… заниматься любовью…

Но я все равно спрошу тебя, почему ты не пьешь… Потом…

— Ты завела кота? — спросил Гр-р за завтраком.

Кошки не было видно, но ее имущество нельзя не заметить.

— Это кошка. Мне ее Тюня позавчера отдала. Кыса-кыса… — Морковка осторожно пробралась на кухню.

— Ты что, ее выкрасила? — Гр-р взял кошку на руки. — Мутант какой-то… Не бывает таких кошек!

Морковка обиженно удалилась, задрав оранжевый хвост.

— Гриша, скажи, а почему ты не пьешь?

— А должен?

— Нет, конечно. Но мне надо знать, какой ты, когда выпьешь много…

— У тебя что, муж был алкаш?

— Нет, он был балбес…

— Муж-балбес — это нормально. По-моему, почти все женщины считают своих мужей балбесами… А из-за чего вы расстались?

— А почему ты не отвечаешь на мой вопрос? Почему ты почти не употребляешь алкоголь?

— А у тебя есть версия?

— Наверное, был период, когда ты пил много…

— Да. Когда погибла жена — попала под машину. Двадцать лет назад. Дочери было два года. Если бы не Вовка Шпиндель… Он меня и заставил бросить. Конечно, я могу выпить, но не хочу — как вспомню, какой я был, когда напивался, сразу охота пропадает. Вовка, знаешь, что сделал? Три дня за мной с телекамерой ходил — снимал. А потом выбрал момент, когда я еще что-то соображал, и показал мне это кино. И все — мне хватило. Еще вопросы?

Я рассматривала Громова. Щетина на подбородке и щеках… Живя в одиночестве, я успела забыть, что мужики должны бриться…

— Ты решил бороду отпустить? Уж тогда лучше бакенбарды — будешь, как Сурмин.

Это я брякнула, не подумав…

— Что??? Повтори, как ты сказала?

— А что я такого сказала?

— Ты назвала фамилию — Сурмин. Моя бабушка до замужества была Сурмина. Как ты об этом узнала?

— Гр-р, это опять из той области, где нет рациональных объяснений. Ты же обещал со мной разобраться! И когда это будет?

— Уймись, женщина! Я только и делаю, что с тобой разбираюсь… И позавчера, и вчера, и сегодня… И прямо сейчас пойду с тобой разбираться — воскресенье, и в контору мне не надо… Доставай своего леопарда — мы идем культурно развлекаться… А ты что подумала? Покажу тебе нашу картинную галерею — не была там?

В галерею мы пошли пешком — я настояла, хотелось посмотреть город, который я так толком и не видела. Шли по набережной, потом свернули на тихую улочку — всю в тополях. Наверное, весной здесь умопомрачительно пахнет молодой листвой, а летом бывает тополиная метель… Громов остановился у старинного двухэтажного дома. Небольшой, с затейливой кирпичной кладкой, окна синие — в них отражается мартовское яркое небо.

— Дом Шпинделя… Как он говорит — "особняк". Хочешь, зайдем?

— Не-а. Наверняка у него бильярд есть — тогда пропала культурная программа… А почему так скромненько? Ресторан-то — ого-го какой.

— Да один он: с женой развелся, дочь за бугром учится. Этот дом, он говорил, еще его прадед строил. Внутри Володя все переделал — джакузи поставил, и прочее в том же духе. Ты права, там и бильярдный стол есть.

И мы потихоньку пошли дальше — так гуляют супруги со стажем, а мы с Громовым были вместе всего третий день, но мне казалось, что вот эти-то три дня и есть вся моя жизнь. Я совершенно точно знала, что Гр-р чувствует то же самое.

Галерея была почти в таком же игрушечном, как у Шпинделя, доме, только размером побольше. Стены маленьких залов тесно увешаны картинами. Обычный набор провинциальных галерей: русские передвижники, плодовитый Шишкин, неизменный Айвазовский, мирискусники — экспроприированные после революции или подаренные владельцами полотна. Половину экспозиции составляли работы трех последних десятилетий — земляки-художники охотно пополняли галерею своими шедеврами.

Отдельный вход — выставка из запасников: "Только инициалы. Картины неизвестных художников начала ХХ века из фондов галереи г. Энска". Снова противный вкус медной монеты… Сразу напротив входа в зал висит картина — призрачные дамы среди деревьев. Ошибиться я не могла — вот они, мои мазки белилами. Анна, конечно, еще кое-что добавила, сделав ярче и гуще тени, но картина, несомненно, была та же самая.

Я моментально сделалась девушкой с веслом.

— Что такого поразительного ты увидела? По-моему, средненько, здесь есть вещи куда интереснее, — удивление в голосе Гр-р.

Дорогой, ты удивился бы еще сильнее, узнав, что к этой средненькой картине приложила руку я…

— Художницу зовут Анна Федоровна Назарьева. Датирован пейзаж 1909-м годом…

— Тут нигде не написано…

Действительно, никаких табличек с провенансом — кто, когда, откуда — под картинами не было — только номер. У двери сидела строгая дама в полосатом плечистом пиджаке и продавала каталог выставки — сложенный пополам листок с описанием картин. Я отправила Громова за каталогом. Интересно, что будет написано о картине под номером 18?

— Нина, — на весь зал крикнул Громов. — Инициалы сходятся! А.Ф.Н.! И дата — 1909!

Полосатая дама подскочила на своем табурете и зашикала на Громова.

— И кому я мешаю? В галерее кроме нас вообще никого нет! Могу и заорать!

Своего рода сублимация — отвязался на тетку, потому что я опять выдала то, чему нет рационального объяснения.

На этом сюрпризы не кончились. Под номером 19 значилась картина того же автора — под названием "Сон". Помечено полотно также 1909 годом. На нем изображены: окно в моей кухне (со шторами, сделанными по моему эскизу и потому уникальными), пейзаж за окном (изгиб реки, крыши среди деревьев) и я — в виде размытого существа с зеленым торсом и синими ногами (то есть в зеленой футболке и синих джинсах), но, если присмотреться, сходство со мной явное. Вся картина усажена белыми прямоугольниками. Для непосвященных зрителей они могли быть символом ночного кошмара, и только я знала, что это такое на самом деле — пластиковые стаканчики с йогуртом. Я не в курсе, умеет ли Громов превращаться в девушку с веслом, но он молчал, наверное, минут десять, не отрываясь глядя на картину.

Еще на трех полотнах — в каталоге их номера были 20, 21 и 22 — был изображен губернаторский дом — в разных ракурсах, при разном освещении, но все время весной, окруженный кустами белой сирени — вот, оказывается, какого цвета ее кисти… Дата создания — 1914 г. Подпись: А.Ф.З. Почему "З."?

Что картины писала Анна, я не сомневалась — одна рука. Но как она сюда попала и почему стала "З."? Она что, вышла замуж за… Закревского? Как она связана с Луизой, носящей ту же фамилию?

— Гр-р, а что ты знаешь о моей семье?

Я о своих предках не знала совсем ничего. Девичью фамилии своей бабушки я и то не знала.

— Ну, пошли в контору, покажу, что нарыл…

И мы пошли. Плечистая полосатая тетка бросала на нас возмущенные взгляды. Взрослые люди, а ведут себя…

2. Я рассказываю Гр-р о своих приключениях в 1909 году и становлюсь объектом изучения.

В "Гром" мы попали только к вечеру, потому что, покинув галерею, бродили по городу, — я рассказывала Гр-р обо всем, что со мной случилось, начиная с того момента, как получила письмо от Луизы. Единственное, в отношении чего Громов остался в неведении, — это фамилии. Ничьих фамилий я не называла — только имена. На первый раз достаточно… Гр-р внимательно слушал о том, как Луиза заявила, что теперь я колдунья, и передала мне силу, а что это за сила, я представления не имею. О зеркале, которое на самом деле — дверь в прошлое. Как я обнаружила труп сто лет назад. Какое впечатление на меня произвел следователь. Как старая ведьма Аделина догадалась, что я не Анна, и пыталась меня прогнать. Как мне объяснялся в любви адвокат, думая что я Анна, и как я подрисовывала белые пятна на картине Анны, прежде чем написать ей письмо. И наконец о том, как я вернулась и что нашла в своей квартире. Кое-чему свидетелем был сам Громов. Я боялась, что он все-таки не воспримет всерьез мою историю. Но Гр-р слушал меня без тени иронии, лишь иногда задавал вопросы — по существу. Трудно сохранить связность изложения, если стараешься в свой рассказ впихнуть максимум подробностей, — я перескакивала то на Тюню, которая и не человек вовсе, а тень, то на Морковку, которая, напротив, самая настоящая кошка, а не тень, то на желтый чемодан, то на Скотта Джоплина, то на стеклянный шар, давший мне возможность видеть то, что сокрыто расстоянием.

В конторе Громова тихо и пусто. Из крошечного вестибюля, где клиентам полагалось ожидать своей очереди, одна дверь вела в комнату сотрудников, а другая — в кабинет Гр-р. Из кабинета через небольшой коридор можно было пройти в жилище Громова — двухкомнатную холостяцкую квартиру, имевшую еще один вход — через подъезд, рядом с дверью с надписью "Гром". Я и раньше бывала в конторе, но в квартире Гр-р — первый раз. Берлога волка-одиночки. Огромный старинный буфет и пианино Welzel — также старинное, немецкой работы, сплошь покрытое резьбой и с клавишами из слоновой кости, — казались занесенными сюда невесть каким ветром.

— Осталось от родителей, — объяснил Гр-р.

Конечно, мне хотелось поскорей узнать, что "нарыл" Громов. Он усадил меня за один из столов в комнате сотрудников, а сам пошел в кабинет включать комп. На столе не было ничего — только старый кубик Рубика. Надо же, кто-то до сих пор увлекается… У меня получалось собрать только одну сторону. Мой сын, когда был лет шести, однажды предъявил мне "решенный" кубик — с гранями разных цветов. Я стала допытываться, как он это сделал. "Разобрал и собрал", — честно ответило дитя. В смысле — отвинтил все маленькие кубики, разложил их в нужном порядке и навинтил снова.

Я взяла игрушку в руки… И… вжик — передо мной возникла картинка: мужчина нагнулся к собаке. Я вижу его со спины слегка размыто, а вот пса — целиком и четко — молодой боксер с необрезанными ушами стоит на снегу, интересный красный ошейник, сплетенный из тонких кожаных ремешков. Я тряхнула головой и поставила кубик на стол. Картинка пропала. Я снова вязла кубик… Вжик — почти та же картинка: собака стоит как стояла, а мужчина выпрямился. По-прежнему я вижу его со спины и неотчетливо. Я выпустила игрушку из рук и взялась за голову. Оказывается, ни в какой шар смотреть не надо… В такой позе меня и застал вернувшийся Гр-р.

— Ты что за голову держишься? Болит? Я умею классный массаж…

Не сомневаюсь, но в другой раз…

— Гриша, а чей это стол?

— Тут Витек Трофимов сидит. Помнишь, он еще весь винегрет слопал на Новый год? Классный сыскарь, кубик это его — все надеется собрать.

— У него есть собака…

— Нет, собаки нету. Сын есть, в школу осенью пойдет, а собаки нет.

— Есть у него собака — я видела…

— Когда?

— Сейчас…

— Подожди…

Громов достал мобильник.

— Вить, привет! Да нет, никуда не надо… У тебя собака есть? Как? Когда?

Разговаривая по телефону, Гр-р смотрел на меня, и лицо его становилось все серьезнее. Я сказала:

— Спроси, это боксер? Ошейник красный? Из кожаных ремешков сплетен? Они гуляют?

Громов транслировал Витьку вопросы и на каждый получал утвердительный ответ. У меня во рту была уже не медная монета, а здоровенная медная дверная ручка. Гр-р не стал объяснять Трофимову, откуда он знает про ошейник и боксера, который у Витька появился пятнадцать минут назад — в "хорошие руки" отдали люди, уезжающие навсегда за границу, — а побежал за водой: видно, я стала того же зеленого цвета, как тогда в детстве, когда ботаничка отправила меня домой с дупондием за щекой, от греха подальше. Разглядывая пузырьки в стакане с минералкой, я думала, что совершенно не хочу видеть никаких вжик-картинок. Зачем? Зачем мне это?

— Ну, что… Будем тебя изучать… Феномен ты мой… Уникум… Пошлем тебя… на битву этих… как их… твоих братьев… по разуму… экстрасенсов….. и ты их всех сделаешь…….

Вы поняли, что в тех местах, где многоточия, Громов меня целовал? Если бы не это спасительное средство, билась бы я в истерике. А так — ничего…

3. Морковка охмуряет Громова, а я ищу свои корни.

Потом я была у Гр-р подопытным кроликом — или собакой Павлова, потому что, в качестве поощрения, Громов меня целовал — чтобы закрепить, как он выразился, положительный эффект процедуры. Он побегал по конторе и набрал целую коробку самых разнообразных предметов — от посуды до чьих-то кроссовок. То, чем мы потом занимались, напоминало игру в фанты. Гр-р совал мне в руки очередную вещь и вопрошал:

— А теперь что ты видишь?

Все мои ответы он записывал, затем звонил "объекту", по выражению Гр-р, и ставил "птичку", если я не ошибалась. А я не ошибалась! Я не могла назвать имя, не видела движений, но могла описать позу человека, иногда лицо, иногда — одежду. Эти вжик-картинки более всего походили на фотоснимки и всегда показывали то, чем занимается увиденный мной "объект" в момент возникновения перед моими глазами. Притащил Громов и фотографии, но я ничего не смогла сказать о тех, кто на фото, зато красочно описала устройство, эти фотографии печатающее. Напоследок Гр-р дал мне чашку — обычную, сервизную, еще советских времен. И я не увидела ничего. Вернее, так: я увидела квадрат Малевича — черный квадрат. Я так и сказала:

— Квадрат Малевича. Что это значит?

— Я знаю, что… Это чашка моей мамы, которая умерла пять лет назад. Чашкой никто не пользовался, кроме нее… Если человека нет в живых, ты видишь черный квадрат. Логично… Нина, у меня к тебе предложение: иди ко мне работать. Консультантом. Хочешь?

— Где гарантия, что всегда будет получаться то, что я сейчас делала? А вдруг я наведу тебя на какой-нибудь ложный след?

— Осечки случаются в любом деле. Но даже то, что ты по вещи, принадлежащей человеку, можешь определить, мертв он или жив, уже достижение. Ты не представляешь, насколько проще работать, если это знаешь. И потом, мне кажется, что твои способности растут… И не волнуйся, тебе не придется сидеть в "Громе" сутками — происшествия такого плана нечасты. Занимайся ремонтом, рукописями — что хочешь делай. Если будет нужна твоя помощь, я тебе скажу.

— Гринь, я тебя прошу, не рассказывай никому…

— Ну, это само собой…

Мы закрыли "Гром" и поднялись ко мне. Моя тихая рыжая кошечка снова висела на своей башне, уцепившись за самый верхний ярус.

— Что это делает твой мутант?

— Когти точит… У тебя, что, кошки никогда не было?

— Нет, только собаки… Кошки, по-моему, глупее собак — вечно орут на крыше…

— Вот уж нет, не глупее. Они другие… Поживешь с нами — сам увидишь…

Как будто поняв, что речь идет о ней (а я не сомневаюсь, что так оно и было), Морковка отцепилась от своей когтеточки и одним прыжком взлетела на плечо Громова — на правое, здоровое. Уткнувшись в ухо Гр-р, она нежно промурлыкала кошачью серенаду.

— А сейчас это что?

— Я думаю, признание в любви…

Так, с кошкой на плече, Громов и проследовал в гостиную.

— А я хотел растопить камин. Как я с кошкой буду таскать дрова? Мне ее что, согнать?

— Зачем сгонять — начнешь отдирать ее от себя, она выпустит когти и поцарапает — мало не покажется. Просто вежливо попроси…

— С ума сойти… Видел бы меня сейчас кто-нибудь… А как ее зовут-то?

— Морковка.

— О боже мой… Это я корнеплод буду просить слезть… Дурдом… Только ради тебя… Но учти, если не подействует… Морковка, будь добра, слезь с меня. Ну, пожалуйста…

Кошка ткнула носом Гр-р в щеку и мягко спрыгнула на пол.

— Ни за что бы не поверил, если бы мне кто рассказал…

— С кошками всегда так — преподносят сюрпризы…

— Это с тобой так — сюрприз за сюрпризом…

Пока я возилась на кухне, сооружая горячие бутерброды, размораживая в микроволновке пиццу, на скорую руку нарезая салат, открывая сок и заваривая чай, Громов поднялся в мансарду, нашел там груду щепок, палок и обломков досок, стащил все это вниз и развел в камине огонь. К тому времени, как я сделала последний бутерброд, пламя разгорелось. Гр-р придвинул к камину журнальный столик и кресло для меня, увязался за мной на кухню и отобрал поднос с ужином:

— Я здесь для чего? Делать твою жизнь радостной и легкой…

Я сидела в кресле, Гр-р на ковре — по-турецки. Морковка, всего лишь раз выполнившая просьбу мужчины, навеки превратила его в своего вассала: Гр-р умилялся, глядя в ее зеленые глазки, убеждал меня, что у кошки вот-вот случится голодный обморок, и по первому мяву скармливал обнаглевшему рыжему созданию колбасу, оторванную от пиццы, и мясо, выковырянное из салата. Подтверждение старого, как мир, правила: женщина, если хочешь повелевать, стань мягкой!

После ужина я тоже, по примеру Гр-р устроилась на ковре перед камином.

— Надо добыть медведя, — произнес Громов, щурясь на огонь не хуже Морковки, — чтобы моя мечта осуществилась в полном объеме…

— Зачем тебе медведь? — не поняла я. — Его же не прокормишь… И где клетку поставить?..

— А еще экстрасенс… Мне шкура нужна, а не живой медведь… А шкура нужна, чтобы вот так с тобой валяться и смотреть на огонь. Всю сознательную жизнь мечтал с бабой — на медвежьей шкуре и возле камина.

Мне было неплохо и на ковре…

Морковка тактично слиняла и появилась, только когда Громов стал рассказывать, как он искал меня по просьбе Луизы, конечно, не меня конкретно, а вообще наследницу:

— Когда Луиза пришла ко мне, я удивился: зачем старой женщине заботиться о наследстве, если о своих родственниках она восемьдесят лет слыхом не слыхивала, и они ее тоже не жаждали видеть? Помрет и помрет… Так нет же, ей позарез нужно кого-нибудь найти, причем это обязательно должна была быть особа женского пола… Луизу Ивановну я знал, еще когда пацаном был и с зеленкой на коленках бегал. Соседи всегда ей кости перемывали, но побаивались, за глаза как только ни называли — и ведьмой, и колдуньей, и бабой Ягой. К ней народ ходил табунами — в подъезде было не протолкнуться. Я думаю, и денежки, что тебе достались, — оттуда, результат особых способностей. Помнишь совковые времена? Борьбу с тунеядцами — кто не работает, то не ест… Луиза ни дня не работала, но ее никто не трогал — ни милиция, ни общественность. И замужем она никогда не была… Вот я и начал искать ее сестру, Аглаю Ивановну Закревскую, о которой известно только то, что она на два года свой сестры старше и замуж за инженера-железнодорожника вышла… У Аглаи две дочери было — Елизавета и Екатерина. Елизавета умерла бездетной, а у Екатерины родилась дочь — ты… Потом я тебе распечатаю документы — свидетельства о рождении, выписки из загса…

Тут я поняла, почему Анна стала подписывать свои картины "А.Ф.З." Совпадений таких не бывает. Анна — моя прабабушка… А моя бабка Аглая — ее дочь, как и Луиза. И если Громов знает девичью фамилию моей прабабки…

— А случайно ты не знаешь, как девичья фамилия моей прабабушки — то есть матери сестер Закревских?

— Конечно, знаю, мне Луиза говорила, — Назарьева…

У меня опять случился приступ окаменения.

Огонь в камине почти потух — только слабые язычки пламени пробегали по черным углям.

— Гр-р, а ты не догадался, как фамилия того следователя — из 1909 года?

— Неужели Сурмин?

— Да, это твой прадедушка. А адвокат, прадедушка твоего друга Шпинделя, волочился за мной, когда я была своей прабабушкой… Вот было бы круто, если бы ему удалось совратить меня… Хотя там, в 1909 году, мне очень хотелось, чтобы меня совратил твой прадед… Ах, какой мужчина…

Гр-р устроил сцену ревности. Если разобраться — зря. Прадедушка Сурмин — точь-в-точь Громов, правда, с бакенбардами, но я-то была своей прабабушкой…