"Русская поэзия за 30 лет (1956-1989)" - читать интересную книгу автора (Бетаки Василий Павлович)

9. ПОЗДНЕЕ РОЖДЕНИЕ (Семен Кирсанов)


Молодые читатели во все времена непримиримы. Категоричны. Когда приходилось говорить о Семёне Кирсанове, первая реакция — удивление — как можно всерьез упоминать имя газетного трубадура, ремесленника, (и еще куча столь же лестных определений!).


Справедливо? И да, и нет. Если считать, что человек Кирсанов родился в 1906 году, то самое худшее и горькое, что о нем можно сказать будет верно. Но постараемся не выплескивать с водой ребенка и поймем нечто необъяснимое: поэт Кирсанов родился (или, что одно и то же, начал публиковать настоящие свои стихи) только в 1956 году!

То есть в возрасте, когда иные поэты заканчивают свой творческий путь:


(«Читатель пьян. Но трезв поэт

И перекочевал на прозу»)


Первый же робкий ледоход на болоте — хрущевская оттепель — и в печати появляется под именем Кирсанова нечто очень похожее на поэзию и не похожее на всем известного Кирсанова.


Поэма "Эдем". Теперь-то видно, что это и верно была поэзия, но трудно было поверить, что написал поэму эту человек, клепавший тридцать лет подряд стишата, подобные вот такому шедевру:


Отчего так светел

Ночью Днепрогэс?

Отчего так весел

Наш подросток лес?


Избавлю читателя от цитирования еще полусотни строк талмудических вопросов и сразу процитирую ответ — последние строки стихотворения:


Оттого что Сталин

Навека в Кремле

Верный план составил

Счастья на земле.


Комментариев не требуется?


Отмечу только, что такие вопросы, ответ на которые заранее известен, именуются в школьных учебниках риторическими. Да и как можно охарактеризовать поэта, способного не для смеха, а всерьез написать, не слыша непристойности, такие строки:


Когда Родина зовет,

Из окопа всё встаёт (!)


Что же такое Кирсанов? Часто бывало, что поэт, начав служить, переставал быть поэтом. Но наоборот??? Маяковский обманулся искренне, и горько расплатился. Тихонова убило преклонение перед силой — обратная сторона романтизма.

Симонов искал рационалистически компромисса поэзии с пропагандой…


Но они были поэтами и кончились.

А Кирсанов начался как поэт после тридцати лет халтуры!


И тут, после 1951 года и до начала шестидесятых его имя исчезает даже из "Дней поэзии"! Что случилось? Видимо, надзиратели над литературой настолько привыкли к советскому Кирсанову, что появление просто хороших стихов у него, даже политически нейтральных, сочтено было за крамолу — от Кирсанова такого не ждали…


Своеобразная его поэма "Высокий раёк" шокировала тех, кто продолжал ждать от него газетчины. Всё в этой поэме "не то и не так" и стихи напоминают рифмованную прозу…Впрочем, раёк есть раёк, а его автор, как правило, переходит в разряд скоморохов (в старину — страшная крамола. Да и теперь не поощряется…) Откуда что взялось?! Игра корнесловий, блестящая изобретательность формы… Но не только это. Вот, например строки из отрывка о калейдоскопе:


"Как-то вытряхнул рыцарский орден, очень был горд им, но недолго смотрел на орден в глазок: на один волосок переменил позу, стеклышко синее скок, и орден превратился в разноцветную розу ветров! С тех пор я очень люблю всяческую метаморфозу, и поэзией ставшую прозу."


Метаморфоза Кирсанова — удивительна. В "Дне поэзии" 1962 года появилась его поэма "Эдем". Поэт вместо ура-патриотических военных стихов посмел дать нечто до ужаса правдиво рисующее первые дни войны:


«Этот страшный август — Отче наш, прости!

Я сравню с началом светопреставленья:

В небе появились желтые кресты

с черными крестами в лето отступленья».


Трубный глас…Борьба железного века с бронзовым… Древний Хаос, названный фугасным… Теплушки с беженцами, как ноевы ковчеги, тянущиеся к неведомым араратам. Трагедия XX века облечена в формы откровения Иоанна. Откуда все это у Кирсанова?


«Крыша бьет багром термических тритонов.

С чувством отвращенья отшвырнув ведро,

Сына в одеяле понесла мадонна

В первый дантов круг по лестнице метро»


И откуда-то взялась у Кирсанова истинная зоркость, он уже не глядит по верхам, на парадные чучела в мундирах, а умеет разглядеть "море в чашечке цветка", с пронзительной болью говорит о бабочке, бьющейся в стекло:


«Стучит в стекло не отступается,

Как будто молит, чтоб открыли,

И глаз павлиний осыпается

С печальных врубелевских крыльев!»


А в стихотворении "Алладин" есть уже такие строки:


«Хоть ненадолго, ты только откройся,

и сразу закройся, Сезам!

Стоят ворота глухие к молящим глазам и слезам».


И вот эти глухие ворота, этот символ черствости, это "Москва слезам не верит" приводит поэта к поэме "Семь дней недели". Главный конфликт тут — между изобретением, спасающим жизнь и мертвечиной чиновных роботов.


"Нужны сердца железные".


А живые не надо изобретать, их и так больше, чем надо… И партийный босс, в чугунной шляпе от которого все зависит "идет с приличной лысинкой, с какой-то лисьей крысинкой".


Поэма, опубликованная в "Новом Мире", произвела впечатление разорвавшейся бомбы. Кирсанов сразу же попал в "чужие". Но поэт распрямился и снова согнуть его не удалось. Появляется поэма "Сказание о царе Максе-Емельяне", в которой наряду с главами слабыми, есть блестящая аллегория — карусель царей. Она так похожа на "коллективное руководство":


«Царь садится и царит,

С трона речи говорит,

Оду пишет одописец,

Лик рисует живописец…»


А толпа желающих «поцарить» поторапливает его:


"не тяни, цари скорей!"


Он сходит с карусели и все начинается снова:


«Только сходит — новый всходит.

Царь садится и царит,

С трона речи говорит…»


Так и вертится эта очумелая карусель… А рядом с этим лубком появляется у поэта и глубокая, тонкая лирика. В этом жанре лучшее у него — цикл "Следы на песке":


«В начале не было ни мира, ни тебя,

ни моря, ни песка.

Дышал туман, клубились облака…

Как появился мир? Кто океан раскрыл?

Откуда ты взялась?»


Это стихотворение, названное "В начале", завершается так:


«Мир создан для того,

чтоб сотворить и показать тебя».


Или стихи, ставшие романсом: (муз. Таривердиева):


«У тебя такие глаза, словно в каждом по два зрачка,

Как у самых новых машин.

По ночам из шоссе в шоссе

пролетают машины, трубя

Двумя парами фар…


У тебя двойные глаза, их хватило б на два лица…»


Итак, тридцать лет Кирсанов наступал на горло собственной песне, но песня победила.