"Ранняя история нацизма. Борьба за власть" - читать интересную книгу автора (Гинцберг Лев Израилевич)

Глава 4. Мировой экономический кризис 1929–1933 гг. и генеральное наступление фашизма

Симптомы надвигающегося экономического кризиса были ощутимы в Германии уже во второй половине 1928 г. К середине 1929 г. рост промышленного производства прекратился, а затем кривая выпуска продукции пошла неуклонно вниз. Невиданными темпами стала расти безработица: к исходу 1929 г. число безработных даже по заведомо преуменьшенным данным составляло 3,4 млн человек.

Мы уже видели, как в начале 20-х годов наибольших результатов в завоевании сторонников фашистское движение добивалось благодаря народным бедствиям, резко усиливавшим массовое недовольство. Экономический кризис, начавшийся осенью 1929 г., не мог не пойти на пользу фашистам с их изощренной национальной и социальной демагогией. И хотя в течение 1929 г. кризис только начинал развертываться — главное было еще впереди, он уже принес НСДАП первые ощутимые успехи. Было и дополнительное обстоятельство, способствовавшее этому, — борьба вокруг нового репарационного плана, названного именем американского банкира Юнга. Заменив собой «план Дауэса», он отменяд иностранный контроль над некоторыми отраслями народного хозяйства и существенно ограничивал годовые платежи, но в то же время предусматривал, что они будут вноситься в течение нескольких десятков лет. Для правого лагеря это был удобный предлог, чтобы развернуть демагогическую кампанию небывалого размаха, направленную против существующего режима. Активнейшее участие принимала в ней нацистская партия, а возможность для этого ей предоставил архиреакционер и крупный капиталист Гугенберг, несколько ранее ставший во главе Национальной партии и повернувший ее деятельность в русло ожесточенной борьбы с республикой.

Гитлер был включен в состав комитета по проведению плебисцита против «плана Юнга», в распоряжение нацистов предоставили средства пропаганды, которыми располагал Гугенберг.

В прошлом Гугенберг был генеральным директором концерна Круппа — главного производителя тяжелого вооружения для германской армии, а в веймарские времена владельцем собственного гигантского концерна, в котором были объединены различные средства пропаганды: информационные агентства, многочисленные газеты и журналы, крупнейшая в Германии киностудия «Уфа» и др. Гугенберг входил в Национальную партию; он возглавлял наиболее реакционное крыло этой партии («умеренные» представители которой одно время входили в правительство Веймарской республики). Самые непримиримые круги крупного капитала и землевладельцы-латифундисты, мечтавшие о восстановлении монархии, во второй половине 20-х гг. усилили давление на лидеров Национальной партии в 1928 г. Гугенберг стал ее председателем. Это означало полную победу в ней тех сил, которые отвергали какой бы то ни было компромисс с республикой. Забегая вперед, напомним, что приход НСДАП к власти в 1933 г. стал возможным только благодаря тому, что Гугенберг согласился войти в правительство Гитлера, чтобы придать ему видимость коалиционного кабинета (что не помешало гитлеровцам еще в том же году избавиться от нежеланного союзника).

Одним из последствий прихода Гугенберга к руководству его партией было сближение последней с гитлеровской кликой. Ареной этого сближения и явилась кампания против принятия плана Юнга, развернувшаяся в 1929 г. В центре развернувшейся кампании находился плебисцит по вопросу о принятии (или непринятии) плана Юнга, инициатором которого явился военизированный союз «Стальной шлем», являвшийся в то время одной из наиболее крупных организаций реакции. О позициях, которые занимала эта организация, достаточное представление дает заявление, с которым «Стальной шлем» обратился к общественности незадолго до плебисцита: «Мы ненавидим всей душой нынешнюю государственную систему, ее форму и ее содержание, ее происхождение и существо. Мы ненавидим эту государственную систему потому, что в ней господствует парламентаризм, который делает невозможным какое-либо ответственное руководство Мы ненавидим эту систему, ибо она закрывает перспективу на освобождение нашего порабощенного отечества приобретение необходимого немецкого жизненного пространства на Востоке». Этот «призыв к ненависти» (он гораздо больше по величине) практически ничем не отличается от аналогичных документов НСДАП; отсюда их сплоченность в те месяцы, когда развернулась пропагандистская кампания, связанная с планом Юнга. Результат плебисцита был отрицательным — в 1929 г., до начала экономического кризиса население еще не попало в такую зависимость от националистической истерии, как это произошло спустя 2–3 года. Тем не менее для НСДАП эта кампания имела существенное значение, позволив фашистам широко использовать пропагандистские (и материальные) возможности, которыми располагала Национальная партия в лице ее председателя. Уже во время первой встречи Гитлера с Гугенбергом последний предложил фюреру финансовую поддержку и свои пропагандистские средства в обмен на отказ от словесных выступлений против крупного капитала (имевших, как мы знаем, демагогический характер). Сделка состоялась, и с того времени в кассу нацистской партии поступала ¹/₅ сумм, предоставлявшихся монополистическими объединениями в распоряжение Гугенберга, что составило 2 млн марок в год. Эти средства оказались нелишними не только в период борьбы против принятия плана Юнга, но и в последующие месяцы и годы, когда пропагандистская кампания НСДАП значительно расширилась и стала гораздо интенсивнее.

Вместе с тем многие местные организации НСДАП на свой страх и риск обращались к промышленникам с требованиями о материальной помощи. Вот что говорилось, например, в письме, разосланном в 1929 г. нацистами Шварценберга (на р. Заале): «Не секрет, что органы полиции неспособны оказать отпор близящейся большевистской волне. Отсюда просьба, с которой мы обращаемся к вам: поддержите наше движение материально».

На заседании депутатов рейхстага и ландтагов от НСДАП накануне Нюрнбергского съезда 1929 г. Гитлер заявил: «Союз с Национальной партией выгоден потому, что в этой борьбе мы сможем использовать их богатые денежные источники. Черпая из них, мы в то же время должны вести борьбу так, как если бы она была нашим и только нашим делом. Тогда плебисцит позволит нам вести нашу пропаганду за счет других».

Так нацисты и поступили. Их игра на националистических предрассудках никогда еще не достигала таких масштабов. Один из вымыслов, которыми они пользовались, сводился к утверждению, что в случае невыполнения Германией репарационных обязательств немецкая молодежь будет вывозиться для рабского труда в Сахару, на Северный и Южный полюсы (!). И подобного рода небылицам верили, особенно в сельской местности, ибо долголетняя общая националистическая пропаганда подготовила для этого почву, нацисты же придали ей лишь значительно большие размах и ожесточенность. Об абсолютной лживости всей шумихи можно судить по тому, что Геббельс, по собственному признанию, никогда не читал «плана Юнга». Гитлер же в одной из бесед, имевших место позднее, в ответ на вопрос о репарациях ответил: «В течение 1925–1928 гг. мы по вине профсоюзов израсходовали лишних 18 млрд марок в виде зарплаты, социальных платежей, страхования по безработице. По сравнению с этим 2 млрд годовых платежей по репарациям значат немного».

В октябре 1929 г. проходил предварительный сбор подписей, а в декабре — самый плебисцит. Он потерпел неудачу, но фашистам созданная ими накаленная атмосфера весьма пошла на пользу. Как единодушно отмечали официальные наблюдатели, нацисты выступали наиболее активно, используя совместные собрания сторонников плебисцита для собственной агитации. К тому же именно в эти месяцы экономическая конъюнктура начала стремительно ухудшаться, и многие выбитые из обычной колеи люди уверовали в нацистскую проповедь.

Первым симптомом скачкообразного усиления НСДАП явились выборы в баденский ландтаг 27 октября. Она получила 65 тыс. голосов и 6 мест (в прошлом составе нацисты вообще не были представлены). Много голосов завоевали фашисты на коммунальных выборах в ряде земель, в том числе в Гессене (вдвое по сравнению с 1928 г.), в Берлине (вчетверо) и в Саксонии (но ни в столице, ни в других промышленных центрах нацистам не удалось проникнуть в рабочие районы). В Тюрингии нацистская партия получила почти в 2,5 раза больше голосов, чем в 1927 г., и 6 мест в ландтаге.

Это безусловно было тревожным симптомом, но 6 нацистских депутатов ведь были лишь незначительным меньшинством — общее число депутатов ландтага Тюрингии равнялось 53. Казалось, фашисты останутся одной из небольших оппозиционных групп. Произошло, однако, совсем иное: буржуазные партии составили коалицию, направленную против СДПГ и КПГ, располагавших вместе 14 местами, и предоставили гитлеровцам одну из ведущих позиций в правительстве Тюрингии — министерство внутренних дел и просвещения. «Кто располагает обоими министерствами, — подчеркнул Гитлер, — и использует предоставляемую ими власть настойчиво, не останавливаясь ни перед чем, может добиться чрезвычайных результатов». Данное министерство возглавил один из старейших деятелей НСДАП Фрик. Как мы видели, он был активным участником фашистского путча 1923 г., за что был осужден и провел несколько месяцев в заключении. Но респектабельных буржуа, его коллег по коалиции, это не остановило, как не остановили кровожадные высказывания Фрика. Вероятно, им импонировали слова, сказанные Фриком незадолго до выборов в Тюрингии, в сентябре 1929 г.: «Мы намерены добиться силой того, что проповедуем. Аналогично тому, как Муссолини уничтожил марксистов в Италии, мы должны посредством диктатуры и террора достичь того же».

Тюрингия явилась первой землей Германии, где гитлеровец стал министром. Изложенные выше обстоятельства этого события как нельзя более отчетливо демонстрируют позицию правящих кругов в отношении фашистской угрозы, их неподдельную заботу о том, чтобы нацистская партия имела успехи и оставалась на плаву. Гневные слова по этому поводу нашел один из руководителей СДПГ в Тюрингии А. Фрелих: «Господа из Народной партии! Г-н Фрик доказал, что он устраивает вас, как министр конституции и культуры Он поддерживал путчистские организации и своим участием в гитлеровском путче показал, насколько свята для него конституция». Эти слова, естественно, не оказали какого-либо влияния на покровителей нацизма, но спустя всего лишь год их представление о Фрике и его действиях на министерском посту решительно изменилось.

Таким образом, не отказываясь от путчистских замыслов, фашисты успешно использовали богатые возможности для подрыва республиканского строя, которые тот предоставлял им. От ожесточенных споров о том, можно ли принимать участие в выборах и в работе парламента, нацисты пришли к «конструктивной» деятельности в составе земельной администрации, зависевшей от имперского правительства, против которого они выступали с беспримерной ожесточенностью. Гитлер придавал вхождению в правительство Тюрингии столь существенное значение, что он не доверил никому переговоры по этому вопросу. Из письма, написанного им вскоре, видно, что с целью нажима на местных лидеров буржуазных партий он собрал в Веймаре крупных промышленников (более 200 человек) не только из Тюрингии, а со всей Средней Германии. Они-то и повлияли на ведущих буржуазных политиков Тюрингии.

Действия Фрика на министерском посту подтвердили худшие опасения. Прежде всего он постарался занять важнейшие посты в полиции «своими людьми». Прогрессивно мыслящие профессора изгонялись, зато фашистский «теоретик» по расовому вопросу Гюнтер стал профессором Иенского университета — одного из старейших в Германии. Конечно, происходившее в 1930 г. в Тюрингии не могло дать исчерпывающего представления о том, что ожидает Германию в случае прихода фашистов к власти.

Те, кто призвал нациста к власти в Тюрингии, были отнюдь не одиноки. Антидемократические настроения, значительно усиливавшиеся под влиянием быстро нароставшего экономического кризиса, распространились и в других районах Германии. В номере от 1 января 1930 г. одна из влиятельных газет, «Кёльнише цайтунг», поместила анкету о перспективах развития Германии в новом году. Ответы некоторых видных деятелей политической и культурной жизни продемонстрировали явное усиление антидемократических настроений в обществе. Так, обер-бургомистр Дуйсбурга Яррес в своем ответе писал: «Парламентаризм в его нынешней форме не соответствует немецкому духу и не годится для немецкой политической жизни». Известный историк Ф. Майнеке сформулировал близкую точку зрения: «Демократия должна научиться самоограничению. Это облегчит президенту использование прав, которые конституция уже теперь предоставляет ему (намек на § 48 Веймарской конституции, разрешавший президенту вводить чрезвычайные декреты в обход рейхстага. — Л.Г.) и расширения которых следует пожелать». Те же идеи высказывал генерал Сект.

Коалиция нацистов с другими правобуржуазными партиями просуществовала в Тюрингии больше года; она распалась, когда даже доброжелателям нацизма стало невмоготу. Поводом к разрыву послужила статья фашистского гауляйтера Тюрингии Заукеля, назвавшего союзников по правительству «предателями и обманщиками, бесстыдно ведущими преступную игру с судьбами нашего народа». Это, однако, не помешало представителям тех же партий войти в коалицию с НСДАП в другой провинции — Брауншвейге. Здесь был создан новый «заповедник» фашизма, оказавшийся более долговечным, чем в Тюрингии.

Первостепенное значение для дальнейшего имели планомерные усилия, предпринятые нацистской партией с конца 1929 — начала 1930 г. с целью распространить свое влияние на крестьянство. До этого соответствующие попытки не имели особого успеха; на выборах 1928 г. доля НСДАП в сельских местностях была ниже, чем по всей стране. Лишь в некоторых районах Шлезвиг-Гольштейна, где положение сельского населения было особенно трудным и существовали крупные крестьянские организации, нацистская партия сумела завоевать серьезное влияние. В полицейском отчете, относящемся к марту 1929 г., говорилось, что «местность в районе Нордерхастед, Тенсбюттель, Альберсдорф и Теллингштедт следует безусловно рассматривать, как бастион национал-социалистов. Здесь почти все население входит в партию». Отчет был составлен в связи с крупным столкновением между гитлеровцами и антифашистами, в результате которого два человека было убито и семь тяжело ранено. На похороны в этот отдаленный уголок пожаловали нацистские главари из Мюнхена, в том числе Гитлер и Пфефер. Это свидетельствовало, что они оценили открывавшиеся здесь возможности для расширения числа сторонников.

Но прошло некоторое время, пока «завоевание деревни» было действительно поставлено на широкую ногу. Вначале марта 1930г. появилось специальное заявление по этому вопросу, состоявшее главным образом из широковещательных обещаний. Вскоре был создан пост советника партийного руководства по сельскохозяйственным вопросам, который занял известный расист В. Дарре, известный своей идеей об «избранности» крестьянства, детища «крови и пбчвы». В своих меморандумах Дарре утверждал, что «вопрос о том, удастся ли заполучить в свои руки сельское население, — жизненно важен для национал-социалистической партии». Он предложил создать разветвленный аграрно-политический аппарат, основанный на «учете психологии немецкого крестьянства, которую может понять только сельский житель, хорошо знакомый с сельским хозяйством и с местными особенностями и условиями, а не городской агитатор». Дарре требовал, чтобы в каждой нацистской организации на всех уровнях имелся советник по сельскому хозяйству.

В августе 1930 г. было отдано соответствующее распоряжение. В функции этих советников, кроме их основного занятия — ведения пропаганды среди местного крестьянства, входило постоянное информирование центрального руководства обо всем, что делалось в этой области. Полученные данные учитывались при разработке соответствующих директив. Конечно, деятельность аграрного аппарата сказалась позднее, но о том, что нацисты завоевывают деревню, свидетельствовали уже результаты выборов в рейхстаг 1930 г. В ходе избирательной кампании НСДАП направо и налево раздавала крестьянам самые фантастические обещания: полное прекращение импорта сельскохозяйственных продуктов, освобождение крестьян от уплаты налогов минимум на два года после своего прихода к власти и т.п. НСДАП получила в сельских местностях 22,6% голосов против 2,8% в 1928 г. В некоторых случаях (в том числе в ряде районов Баварии) рост крестьянских голосов, поданных за нацистов, был десятикратным. Но главари НСДАП не собирались останавливаться на этом. В датированном 31 декабря 1930 г. письме гауляйтеру Верхней Франконии Г. Штрассер писал, что «завоевание сельскохозяйственного населения является одной из самых важных наших задач в ближайшие месяцы».

В городах нацисты весьма успешно действовали среди студенчества, вообще среди молодых интеллигентов. С начала 30-х годов германские университеты стали ареной бесчинств со стороны фашистских «культуртрегеров», антисемитских выходок и других хулиганских действий со стороны молодчиков со свастикой на лацканах. Они нередко находили единомышленников как в лице администрации, так и среди реакционной профессуры (на стороне Гитлера уже в самые первые годы существования НСДАП выступили два немецких ученых-физика, награжденных в самые ранние годы Нобелевскими премиями). В этой среде особенно остро ощущалось неравноправное положение Германии по Версальскому договору, нацисты же, как уже отмечалось, вели бесстыдную игру на национальных чувствах немцев, наибольшее внимание уделяя в этом смысле людям, считавшимся интеллектуальным цветом нации. Студенчество оказалось той социальной прослойкой, которая, по-видимому, благодаря возрастному фактору, проявила особую восприимчивость к нацистским идеям и пренебрежение к гуманистическим идеалам великих немецких мыслителей, сочинения которых изучались в вузах Германии.

В течение 1930 г. масштабы экономического кризиса в Германии резко увеличились. В июле выплавка стали упала почти на 40% по сравнению с тем же месяцем 1929 г., производство чугуна на 35%, добыча каменного угля на 20%. Общий индекс промышленной продукции снизился к концу года на 16,5% по сравнению с предкризисным 1928 г. Промышленные предприятия были загружены менее чем наполовину.

Как уже говорилось, в марте 1930 г. только официально зарегистрированных безработных насчитывалось почти 3,5 млн человек. Свертывание производства болезненно отражалось и на положении тех пролетариев, которые еще оставались на предприятиях; происходило сокращение рабочей недели (иногда до 3–4 дней) с соответствующим снижением зарплаты. Летом 1930 г. численность такого рода частично безработных составляла 2,9 млн Падение покупательной способности городского населения в результате кризиса крайне отрицательно сказывалось на положении крестьянства, усугубляло структурный аграрный кризис, которым уже длительное время было охвачено сельское хозяйство Германии. Росла задолженность крестьянства, росло число хозяев, имущество которых шло с молотка за долги.

Обострение социальных противоречий привело уже в марте 1930 г. к распаду правительственной коалиции, возглавлявшейся социал-демократами. Крупный капитал счел момент весьма подходящим, чтобы начать реализацию своих планов лишения населения завоеванных им в трудной борьбе прав. «Выхолащивание» демократии было главной целью нового имперского правительства, во главе которого стал лидер католической партии Центра Г. Брюнинг. В это время он пользовался доверием главных сил монополистического капитала, предпочитавших постепенное ослабление парламентского режима его единовременной ликвидации, ибо они опасались возможных последствий. Правительство Брюнинга было шагом к реализации давнего и упорного стремления монополистов к «сильной власти». Не случайно именно в это время сталепромышленник Шленкер, возглавлявший мощный предпринимательский союз «Объединение по охране общих экономических интересов в Рейнской области и Вестфалии», писал: «Мы должны уделять внимание опытам Муссолини и учиться на них».

А вот что заявил в октябре 1931 г. глава знаменитого электротехнического концерна К.Ф. Сименс на завтраке, организованном компанией «Дженерал Электрик» в Нью-Йорке: «Коммунизм и движение Гитлера быстро растут, но между ними имеется следующее принципиально различие: первый стремится добиться своих целей революционными методами, т.е. при помощи баррикад и гражданской войны, второй намеревается достичь своей цели при помощи законных средств, т.е. избирательного бюллетеня Гитлеру недостаточно воздается за то, что благодаря самоотверженности его движения и высоким национальным идеалам под его знаменами собирается молодежь, принадлежащая ко всем классам В основе гитлеровского движения — борьба против социализма, т.е. против марксизма Национал-социализм — против безудержного господства парламентаризма, что, к сожалению, предписала наша конституция. Немецкий народ не созрел для этой формы демократии».

Хотя между группировками капиталистов, поддерживавшими соответственно правящую коалицию и фашистов, имелись весьма существенные разногласия, новый курс, взятый Брюнингом, безусловно, был на руку гитлеровцам. Правительство, как полагали коммунисты, «холодным путем прокладывает путь фашистскому государственному перевороту».

Кампания, развернутая нацистами в ходе плебисцита против «плана Юнга», и сопутствовавшие ей избирательные успехи фашистской партии обратили на себя внимание ряда представителей делового мира, которые ранее не придавали ей значения. К ним принадлежал прежде всего бывший президент Рейхсбанка Шахт, весьма влиятельное лицо в лагере германского крупного капитала (а также среди американских бизнесменов). В нацистскую партию вступил О. Дитрих, в прошлом управляющий делами Рейнского синдиката стальных изделий, считавшийся своим человеком в кругах властителей Рура. Он занял в НСДАП важный пост, встав во главе всей печати нацистской партии.

О том, что верхушка НСДАП была готова на все, чтобы повысить свои акции среди магнатов капитала, свидетельствует эпизод, имевший место весной 1930 г. в Саксонии. Здесь на конец июня были назначены выборы в ландтаг, на которые гитлеровцы возлагали большие надежды. Но в апреле в металлопромышленности Саксонии вспыхнула забастовка, которую поддержала издававшаяся О. Штрассером газета «Зексишер беобахтер». Гитлеровская клика оказалась в неудобном положении: потребности избирательной борьбы диктовали поддержку забастовки, тем более после того, как это уже сделала местная нацистская газета; саксонские же промышленники предъявили Гитлеру нечто вроде ультиматума, требуя дезавуировать Штрассера. Гитлер сделал выбор в пользу крупного капитала.

Фашисты уже до этого прилагали значительные усилия, стремясь укрепиться в Саксонии, которая считалась традиционным оплотом рабочих партий. Опираясь на Плауэн, где в то время располагалась штаб-квартира «Гитлеровской молодежи», и используя как базу также близлежащий баварский городок Хоф, фашисты буквально наводнили своими пропагандистами всю Саксонию. За время избирательной кампании состоялось около 1300 нацистских сборищ, причем половина из них — в Рудных горах, где гитлеровцы усиленно обрабатывали бедствующих крестьян и батраков. Такая концентрация пропаганды, которую фашисты, как всегда, сочетали с террором, принесла свои плоды: нацисты сумели всего за год с небольшим утроить количество полученных ими голосов и заняли в ландтаге второе место. Впервые с полной очевидностью обнаружилось, что к нацистской партии переходят избиратели «старых» буржуазных партий — тех самых, которые покровительствовали и помогали ей: Национальная партия потеряла около 40% голосов, Народная — 37% и т.д. В то же время общее число сторонников КПГ и СДПГ осталось примерно неизменным. Между тем провинциальные выборы, как бы ни были сенсационны их результаты, отошли на второй план, ибо в июле новое правительство распустило рейхстаг и назначило на 14 сентября досрочные выборы. Причиной роспуска было отклонение парламентом чрезвычайного декрета — первого из целой серии аналогичных декретов, изданных Брюнингом в последующие два года; он предусматривал значительное снижение размеров пособий безработным и ухудшение других сторон страхования по безработице, а также по болезни, введение новых прямых налогов и т.д. Своим актом правительство объективно удовлетворило домогательства фашистов, торопившихся использовать выгодную для них экономическую конъюнктуру, возросшую политическую и финансовую поддержку монополий. Ни у кого не было сомнений, что выборы принесут большие выгоды фашистам. И уже ход избирательной кампании показал, что они делают все, чтобы добиться крупного успеха, проявляя невиданную активность и используя методы массовой «обработки» населения.

Не прекращая социальной демагогии, нацистские главари в то же время стремились предотвратить возможность повторения эпизода с саксонской забастовкой, иначе говоря, покончить с фрондировавшими элементами, лидером которых был О. Штрассер. Позиция последних была слаба, ибо они пытались соединить несоединимое: фашистскую идеологию, непримиримую вражду к организованному рабочему движению с борьбой против засилья крупного капитала. В мае 1930 г. в ходе двухдневных бесед О. Штрассера с фюрером выяснилась несовместимость их точек зрения. Высказывания последнего во время этих бесед, не предназначавшиеся, естественно, для печати, дают много для понимания существа политики нацистов. Так, на вопрос Штрассера, что он сделает с фирмой Круппа, когда придет к власти, останется ли все по-прежнему, Гитлер ответил: «Само собой разумеется. Неужели вы полагаете, что я стремлюсь уничтожить германскую тяжелую промышленность?» Он сказал далее: «Предприниматель, на котором лежит ответственность за производство, обеспечивает тем самым пропитание рабочему... Наши предприниматели обязаны своим положением своим способностям. Этот отбор, лишь подтверждающий их принадлежность к высшей расе, дает им право руководить». Еще более откровенно Гитлер высказался в беседах с главным редактором газеты Народной партии «Ляйпцигер нойесте нахрихтен» Г. Брейтингом, состоявшихся в мае—июне 1931 г.: «Огосударствление в программе НСДАП вовсе не означает, что соответствующие предприятия должны, а то, что они могут быть социализированы. Вы поймете, что я не могу выступить с этим на народном собрании Здесь же мы находимся в среде порядочных людей».

Уйдя спустя некоторое время из партии, О. Штрассер обнародовал содержание своих бесед с фюрером, чем вызвал недовольство многих рядовых членов и сторонников гитлеровской партии. Уже сближение с традиционным оплотом реакции — Национальной партией — вызвало в нацистской среде, весьма разношерстной по составу, толки о том, что «партия меняет свой характер», что ее руководители «предают социалистические идеалы». Так говорили люди (их было немало в штурмовых отрядах), всерьез принимавшие нацистскую демагогию, закрывавшие прежде глаза на ее явную лживость. Они не могли знать, что Гитлер говорил «не для печати», на собраниях промышленников или просто в узком кругу, как это было, например, в редакции нацистской газеты в Итцехоэ, когда фюрер приехал в Шлезвиг хоронить двух штурмовиков. «Социализм, — воскликнул он, — это вообще неудачное слово. Почему вы так много пишете об этом?» Все эти факты, обнаруживавшие тесные связи фашистской верхушки с крупным капиталом, с самыми консервативными политическими силами, подогревали брожение, которое старались использовать в личных целях отдельные нацистские функционеры.

Летом 1930 г. во главе недовольных штурмовиков оказался командир штурмовых отрядов Восточной Германии Штеннес, возмущенный решением партийного руководства не выдвигать представителей командования CA кандидатами в рейхстаг. Можно полагать, однако, что Штеннеса интересовали не только бесплатный проездной билет и деньги, причитавшиеся депутату; он хотел добиться официального признания военизированного характера штурмовых отрядов. По мере углубления экономического кризиса все больше коричневорубашечников зависело от помощи, которую они могли получить из партийной кассы; однако имевшиеся средства расходовались преимущественно на ведение предвыборной кампании. И вот в разгар ее, в конце августа 1930 г., берлинские штурмовики возмутились. Появились листовки, в которых, в частности, говорилось: «Мы, пролетарские элементы движения, чрезвычайно довольны! Мы не останавливаемся ни перед чем, чтобы благоденствовали наши дорогие «вожди», доходы которых составляют от 2 до 5 тыс. марок в месяц. Мы были очень рады, узнав, что Гитлер приобрел новую автомашину марки «Мерседес» за 40 тыс. марок». Штурмовики требовали платы за охрану собраний, а когда это требование не было удовлетворено, отказались охранять нацистские митинги. Они были заменены эсэсовцами, но в ночь на 30 августа коричневорубашечники Берлина смяли посты СС, выставленные у здания столичной нацистской организации, и разгромили помещение. Гауляйтер Геббельс вызвал на помощь... полицию (что довольно показательно).

Узнав о бунте, Гитлер ринулся в Берлин, чтобы, по возможности, уменьшить влияние этого события на исход выборов. Фюрер ходил из кабачка в кабачок, где обычно проводили время коричневорубашечники, убеждал недовольных поверить ему и обещал материальную помощь. С невероятной поспешностью, уже 3 сентября, было опубликовано соответствующее распоряжение. Так удалось локализовать конфликт (правда, весной 1931 г. он вспыхнул вновь, но и тогда нацистские главари сумели выйти из положения, сочетая подавление с подкупом и запугиванием).

Последствием берлинских событий был уход в отставку командующего штурмовыми отрядами Пфефера; его функции принял на себя сам фюрер, а с начала 1931 г. командовать фактически вновь стал Рем, назначенный начальником штаба CA. Вывод, который сделала для себя фашистская верхушка, заключался в том, что следует еще более тщательно маскировать свою зависимость от крупного капитала, не отказываясь, однако, от социальной демагогии.

Косвенным следствием мятежа было окончательное отделение СС от штурмовых отрядов. Став самостоятельной силой, они приобретают в системе фашистских организаций все большее значение. Возникает и быстро расширяется «служба безопасности» (СД) — центр тотального шпионажа не только во вражеском лагере, но и в собственной партии и штурмовых отрядах. Начальник СД Гейдрих становится ближайшим сотрудником Гиммлера. К тому же времени относится создание в СС расового отдела во главе с В. Дарре, издается известный приказ о порядке женитьбы эсэсовцев, предусматривавший необходимость доказательства невестой своей расовой чистоты, а также ее медицинского освидетельствования на этот счет. СС должны были стать своего рода рассадником «чистопородных особей».

С каждым днем все более разнузданным становился фашистский террор, не встречавший серьезного отпора властей. По неполным данным, за время с августа 1929 по январь 1930 г. нацисты убили 12 человек и более 200 ранили. В 1930 г. фашистские бесчинства стали еще интенсивнее: только с апреля по июль был убит 21 антифашист, около 200 человек ранено. О том, как действовали нацистские головорезы, можно узнать из воспоминаний коричневорубашечника Ломана. Вот как он описывает появление эсэсовского подкрепления в момент одной из многочисленных в те времена схваток между нацистами и антифашистами: «Как косцы на хлебном поле, как нибелунги в стане гуннов, СС прокладывают себе путь по всей ширине зала. Даже нас продирает мороз по коже, когда до нас доносится свистящий звук мерно рассекающих воздух наплечных ремней».

Даже по признанию властей нацисты настойчиво «стремились организовывать столкновения с другими партиями». Описание одного из таких столкновений — на собрании в деревне Шнай (Верхняя Франкония), происшедшего в сентябре 1929 г., — как две капли воды похоже на описание таких же схваток, случившихся за 3, 5, 10 лет до того в самых разных местностях, в том числе довольно далеко отстоявших от Баварии. Повсюду «почерк» фашистов был один и тот же: небывалая жестокость, использование в драках любых предметов — кирпичей, чугунных печных дверок, увесистых пивных кружек и т.п. И так нацисты действовали повсюду.

Практически буквально претворилось в жизнь «обещание» Гитлера, данное им после инцидента, который произошел в ходе одного из собраний конкурировавшей с нацистами организации (тогда их действия принесли гитлеровцам некоторые осложнения): «Национал-социалистическое движение будет и впредь безжалостно преодолевать — в случае необходимости силой — попытки провести митинги или выступления, которые могут неблагоприятно влиять на сознание наших соотечественников». Фюрер присвоил себе право решать, о чем можно ставить немцев в известность и чего сообщать им не следует.

Эскалация террора закономерно сочеталась с дальнейшим усилением пропаганды. Одной из главных ее особенностей была дифференцированность подхода к различным общественным группам; фашистская пропаганда ловко учитывала наболевшие нужды каждой из них. Нацисты не скупились на фантастические обещания всяческих благ в случае своего прихода к власти, вопиюще противоречившие друг другу. Так, выступая в городах, они требовали понижения цен на продукты, а в деревне выдавали себя за сторонников радикальных мер в пользу крестьян. Но это мог увидеть лишь тот, кто был способен сравнивать и анализировать заявления фашистских пропагандистов. Сотни же тысяч, миллионы отчаявшихся людей попадали в сети фашистской демагогии, дававшей предельно простое объяснение всем бедам: «перенаселенность», мнимый недостаток «жизненного пространства», «процентное рабство», «еврейский заговор» и т.п. Чтобы понять всю лживость такого объяснения причин ужасающего положения народных масс, необходим был определенный уровень политического сознания. Фашистская пропаганда, как уже было показано, с самого начала ориентировалась на низкий уровень сознания, она умело использовала внешнее правдоподобие преподносимых ею измышлений в сочетании с массированностью и методичностью воздействия на умы. А главным средством против разоблачений сущности нацизма, которые содержались в демократической прессе, в выступлениях антифашистов, была беззастенчивая ложь, применявшаяся по известному рецепту Гитлера: «Чем чудовищнее ложь, тем более правдоподобной она кажется».

Рекордное число митингов и собраний, броские и впечатляющие в своей примитивности плакаты, масса листовок, не только распространяемых во всех общественных местах, но и доставляемых чуть ли не каждому жителю на квартиру, бесплатная раздача красочно оформленных журналов и брошюр, изданных к тому же весьма оперативно и основанных зачастую на местном материале, — все это в сочетании с террором оказывало необходимое воздействие на многих избирателей (особенно из числа молодежи). С началом экономического кризиса и резким ухудшением положения масс фашисты еще более усилили антисемитскую направленность своей отравленной пропаганды, на все лады варьируя демагогический тезис о том, будто «евреи правят Германией». «Обвинение в «верховенстве евреев» в Германии, — пишет американский исследователь П. Пальзер, — вряд ли может выдержать серьезную проверку». Он отмечал, что промышленность была почти полностью в немецких руках, так же как значительное количество банков и газет (достаточно назвать концерн Гугенберга). За все годы Веймарской республики лишь 5 евреев занимали посты имперских министров, но в рассматриваемое время ни один из них уже не входил в правительство.

На пользу фашизму шла шовинистическая, реваншистская шумиха, которую систематически раздували те, кто стоял у власти. Особенный размах она приобрела в связи с эвакуацией иностранных войск из Рейнской области, закончившейся 30 июня 1930 г. Празднества, устроенные по случаю этого события, вылились в открытую демонстрацию националистических настроений, которые с нарастающей силой звучали как в выступлениях официальных лиц — президента республики, рейхсканцлера, имперских и прусских министров, так и в речах нацистов и руководящих деятелей «Стального шлема». Воззвание, с которым обратился к народу Гинденбург, кончалось словами: «Германия, Германия превыше всего!» Президент был почетным членом «Стального шлема». Следует отметить, что еще в это время «Стальной шлем», насчитывавший более 400 тыс. членов, представлял серьезную потенциальную угрозу, не меньшую, чем нацистская партия. Совершенно права была коммунистическая печать, неутомимо разоблачавшая происки «Стального шлема» и раскрывавшая сущность замыслов его руководства. «Планы «Стального шлема», — писала газета «Нейе цайт», — направлены лишь в первую очередь против компартии, против революционных организаций, чтобы после кровавого подавления этого авангарда разрушить рабочие организации вообще».

Выборы в рейхстаг 14 сентября 1930 г. принесли ошеломляющий результат: за нацистов было подано 6400 тыс. голосов, т.е. в 8 раз больше, чем в 1928 г. Это были главным образом голоса людей из тех социальных слоев, которые прежде поддерживали такие буржуазные партии, как Национальная, Народная, Государственная (бывшая Демократическая) и др. В то же время пробить брешь в рядах рабочего класса гитлеровцам не удалось — КПГ и СДПГ, взятые вместе, даже выиграли, изменилось лишь соотношение полученных ими голосов: если СДПГ потеряла 700 тыс. избирателей, то КПГ завоевала 1300 тыс. Для демократических сил выборы явились прежде всего симптомом резкого усиления фашистской опасности, порожденной отчаянным положением, в котором оказались миллионные массы. Эта опасность была неизмеримо больше, чем осенью 1923 г., ибо в начале 30-х годов фашизм превратился в общегерманскую силу, заручился поддержкой весьма влиятельных представителей монополистического капитала, показал им, что он способен привлечь на свою сторону значительные массы. Между тем именно в этом заключалась ценность НСДАП для господствующих классов, которые не сомневались, что если экономический кризис затянется надолго, это безусловно вызовет революционизирование трудящихся.

Крупный избирательный успех усилил уверенность нацистов в конечной победе. Их фракция, насчитывавшая 107 человек, была второй по величине в рейхстаге. НСДАП стала политической силой, которую уже нельзя было игнорировать. Ее финансовое положение неуклонно улучшалось. В беседе с вюртембергским посланником летом 1930 г. министр-президент Баварии Гельд заявил: «Поразительно, как национал-социалисты вновь и вновь добывают деньги. Они поступают преимущественно от рейнско-вестфальской промышленности... Главную роль при этом играет Кирдорф». Чрезвычайно характерно, что точно то же сказал директор банка «Берлинское торговое общество» Кеппель, которого власти характеризовали как весьма осведомленного человека: «Колоссальные средства для ведения избирательной пропаганды [НСДАП], равно как и для ее продолжения после выборов... предоставлены рейнско-вестфальской тяжелой промышленностью».

Фашисты стремились на волне своего успеха сразу же сделать рывок к власти. Осенью 1930 г. шли оживленные закулисные переговоры о привлечении нацистов к участию в управлении страной. Инициаторами переговоров выступили крупнейшие промышленники и банкиры. Мотивы их действий весьма красноречиво выразил глава одной из рурских компаний в телеграмме знакомому нью-йоркскому финансисту: «Скажите своим друзьям на Уолл-стрите, что «добропорядочный немец» испытывает страх не перед национал-социалистической революцией, а только перед большевистской».

Переговорам нацистов с правительством предшествовали (или сопровождали их) встречи главарей НСДАП с хозяевами «большого бизнеса». В ноябре 1930 г. Гитлер встретился с промышленниками и судовладельцами Бремена, а после этого побывал в Гамбурге, в Национальном клубе 1919 г., где изложил 500 воротилам гамбургского судоходства и промышленности программу нацистской партии. Гитлер назвал «сознательной ложью» утверждение, что война разрушает экономику. «Мы лишены источников сырья, — заявил он. — Эти источники, как и рынки сбыта, не могут быть завоеваны ловкостью купца, а только... борьбой». Он добавил, что нельзя создать необходимую для завоеваний многомиллионную армию (даже если бы не было внешних препятствий), пока нация раздирается классовой борьбой. Ответом была овация. А вот что он говорил в том же месяце в более узком кругу: «Каждое существо стремится к экспансии, а каждый народ — к мировому господству. Только тот, кто не упускает эту цель из виду, находится на правильном пути».

Во второй половине 1930 г. фюрер неоднократно приезжал в Эссен для встреч с промышленниками Рура. Эффективность этих встреч подтвердил управляющий делами Союза германских промышленников Кастль; он сказал, что гость «произвел на ведущих деятелей очень сильное впечатление». А в официальном отчете местных властей говорилось: «Исходя из близости позиции Гитлера точке зрения работодателей, некоторые представители крупной промышленности предоставили ему значительные суммы; конкретно речь идет о двух субсидиях размером в 700 тыс. и 400 тыс. марок».

Что же касается переговоров на правительственном уровне, то рейхсканцлер предлагал фашистскому главарю сделку, при помощи которой мог бы, ссылаясь на острую критику со стороны «национальной оппозиции», добиться скорейшей отмены репарационных платежей; взамен он обещал нацистам посты в земельных правительствах.

Небезынтересно, что именно в это время в меморандуме имперского министерства внутренних дел говорилось: «НСДАП борется всеми имеющимися в ее распоряжении средствами за насильственное свержение германской республики, основанной на веймарской конституции. Партия обдуманно проводит политику, плодом которой был путч 1923 г., но использует при этом иную тактику Национал-социалисты участвуют в парламентской системе только потому, что намереваются изнутри подорвать государство и его мощь».

Сговор не состоялся лишь потому, что условия не устраивали фашистов, переоценивших свои силы и требовавших посты имперского военного министра и министра внутренних дел, т.е. армию и полицию, что, по мнению правящих кругов, могло вызвать гражданскую войну. Кроме того, влиятельные монополистические круги полагали, что привлечение нацистов к участию в управлении страной преждевременно; придя к власти в разгар экономического кризиса, они скомпрометируют себя. Такая стратегия господствующих классов, конечно, не устраивала нацистскую клику, рвавшуюся к правительственным постам, но, с другой стороны, дальнейшее пребывание в оппозиции, при лояльном отношении властей, позволяло фашистам рассчитывать на новые успехи их демагогической пропаганды.

Хотя контакты с Брюнингом были прерваны, существовал постоянный канал, соединявший НСДАП с правящими кругами, — через военное командование. Здесь главными действующими лицами были Рем, издавна связанный с высшими офицерами, и генерал Шлейхер, игравший важную закулисную роль в политической жизни. Конечно, генералы несколько опасались конкуренции со стороны командования штурмовых отрядов, численность которых значительно превышала 100-тысячный рейхсвер. Правда, Гитлер время от времени выступал с успокоительными заявлениями, будто ни при каких условиях не может возникнуть угрозы превращения штурмовых отрядов в конкурента рейхсвера, но в документах, скрытых от посторонних глаз, говорилось прямо противоположное. Так, командующий CA Пфефер в письме одному из своих подчиненных провозглашал: «Мы стоим на той точке зрения, что штурмовые отряды как носитель будущего германского вермахта следует организовать и обучать так, чтобы уже сейчас они постепенно становились государством в государстве». Тем не менее генералы весьма ценили возможности, создаваемые наличием столь обширного резерва армии, воспитанного в сугубо шовинистическом, реваншистском духе.

Между тем воздействие экономического кризиса на все стороны жизни становилось все более ощутимым. Размеры безработицы приняли катастрофический характер: только зарегистрированных безработных было в марте 1931г. 4744 тыс., а в ноябре того же года число их превысило 5 млн. Существовала и непрерывно увеличивалась «невидимая» безработица, состоявшая из лиц, уже утративших «право» на получение пособия и исключенных из официальной статистики. Сотни тысяч людей, выброшенных с предприятий в первое время кризиса, оставались без работы в течение 3–4 лет.

Хозяйственно-политическое положение особенно обострилось летом — осенью 1931 г. Сильнейший кризис перепроизводства осложнился тяжелейшим финансовым кризисом, парализовавшим всю кредитную систему страны. То был весьма трудный для германского истеблишмента момент, и лишь благодаря помощи со стороны социал-демократических лидеров, всячески сдерживавших активность масс, проповедовавших, будто в период кризиса нельзя прибегать к забастовкам, и т.п. положение в стране не ухудшалось. Так выглядела на практике политика «меньшего зла», которую после выборов в рейхстаг 1930 г. проводило руководство СДПГ, утверждая, что, поддерживая антидемократическое по своему существу правительство Брюнинга, якобы можно предотвратить установление фашистской диктатуры. Это был пагубный для судеб Германии курс.

Наряду со сторонниками предоставления власти фашистам в среде крупного капитала имелись и прослойки, считавшие это нежелательным. Противоречия в лагере буржуазии, разногласия между отдельными ее группировками по вопросу о путях развития страны, вызывавшиеся в конечном счете соображениями конкурентной борьбы, имели существенное значение для хода напряженных политических столкновений, развернувшихся в Германии в связи с наступлением фашизма в начале 30-х годов. По мере углубления экономического кризиса, дальнейшего обнищания широких народных масс росла решимость наиболее реакционных и агрессивных элементов германского монополистического капитала, олицетворяемых такими именами, как Кирдорф, Тиссен, Феглер, Рехлинг и другие, призвать фашистов к власти и оттеснялись на задний план сторонники других вариантов диктатуры.

Экономический кризис со всей определенностью выявил непригодность тогдашних форм хозяйствования. Обнаружились крах «саморегулирующейся» экономики и необходимость перехода к иным формам, связанным со значительно большим вмешательством государства в экономическую жизнь. Многие немецкие монополисты видели, что лишь с помощью государства они смогут выкарабкаться из трясины и удерживать свои позиции в дальнейшем. К этому примешивались соображения господствующих кругов, связанные с их экспансионистскими устремлениями. Банкротство тогдашней хозяйственной структуры было веским аргументом в пользу того, что лишь активное участие государства может обеспечить необходимую подготовку к войне за передел мира в пользу Германии. И здесь взоры многих сильных мира сего обращались к фашистской партии, проповедовавшей всевластие государства.

Основное назначение фашизма и его главная ценность для господствующих классов заключались, однако, в его роли тарана против революционного авангарда германских трудящихся, силы, способной перехватить массовое недовольство существующим строем и направить его на рельсы фанатичного национализма и шовинизма, вырвать тружеников из-под влияния марксизма. Успехи КПГ в начале 30-х годов, рост ее популярности, отражавшийся в значительном увеличении числа голосов, завоеванных ею на различных выборах, — все это давало фашистам повод для истошных воплей о «коммунистической опасности», якобы грозящей Германии. Идя к власти и направляя главный удар против коммунистов и социал-демократов, фашисты стремились уничтожить все демократические организации, ликвидировать все конституционные свободы. Антикоммунизм служил, таким образом, весьма удобным прикрытием для осуществления антидемократических замыслов германской реакции.

Хозяйственная разруха для нацистов являлась лишь дополнительным пропагандистским козырем; они ловко спекулировали на неумении правящих кругов справиться с последствиями кризиса и убеждали массы, будто знают, как добиться этого. Объективная основа перехода большинства мелкой буржуазии в фашистский лагерь видна из следующих цифр: с 1928 по 1932 г. обороты ремесленного производства сократились с 20 млрд до 10,9 млрд, а мелкой торговли — с 36,3 млрд до 20 млрд марок. Задолженность сельского хозяйства составила в 1931 г. колоссальную цифру в 11,8 млрд марок. «Обрабатывая» эти прослойки, нацисты особенно широко использовали антикоммунистические, антимарксистские заблуждения, укоренившиеся в среде мелкой буржуазии, а также антисемитизм, исчерпывающе «объяснявший» причины чудовищных бедствий. Завладев изнутри различными организациями, представлявшими средние слои, нацисты позаботились об устранении из их программ всего, что могло вызвать недовольство крупного капитала. Созданный фашистами Боевой союз ремесленного среднего сословия провозгласил, что «смысл идеи социализма Адольфа Гитлера заключается в превращении неимущих в собственников». Это — лишь одна из весьма многочисленных, но достаточно красноречивая дефиниция нацистского «социализма».

Фашисты действовали все более активно. Их целью было охватить своей пропагандой всех, на кого можно было рассчитывать как на потенциальных сторонников, а остальных запугать, деморализовать, сломить волю к сопротивлению. Не оставлялась без «внимания» ни одна деревня, ни один поселок, как бы малы они ни были. На выборах в Ольденбурге в мае 1931 г. НСДАП собрала 37,3% голосов, намного опередив другие партии; лишь за несколько лет до того, как отмечалось выше, число сторонников фашизма исчислялось здесь только десятками.

Таким образом, опасность прихода фашизма к власти стала реальной, как никогда ранее. Но в стране существовали силы, противодействовавшие этому.

Покровители нацизма стремились избежать открытого выступления фашистов, ибо оно неизбежно вызвало бы отпор, как было в 1920 г., когда всеобщая забастовка в короткий срок ликвидировала монархистский мятеж Каппа — Лютвица. Они настаивали на том, чтобы Гитлер твердо отказался от идеи повторить путч 1923 г., закончившийся провалом, и стал приверженцем сугубо «легальных» средств борьбы за власть. Главарь фашистов давал подобные заверения на сборищах своих сторонников, но это не получало должного резонанса. И здесь сослужили свою службу покровители нацистов из... Имперского суда, верховного органа, призванного блюсти неприкосновенность государственного строя Веймарской республики.

Подобный факт воспринимается менее парадоксально, если иметь в виду, что суды Веймарской республики откровенно сочувствовали и потворствовали гитлеровцам. По некоторым данным, с 1928 по 1931 г. в Германии состоялось 822 процесса по обвинению в «государственной измене»; из них только 5 были направлены против нацистов; более же 800 — против коммунистов. Особенно «прославился» в этом генеральный прокурор Вернер, не дававший хода многим делам, возбужденным против нацистов. После прихода к власти нацисты объявили, что Верйер уже давно был последователем Гитлера.

Осенью, т.е. вскоре после выборов в рейхстаг, в Имперском суде в Лейпциге открылся процесс по обвинению трех офицеров рейхсвера в нацистской пропаганде в армии. Мотивы, побудившие командование предать их суду, вытекали из гегемонистских стремлений генералитета. Как раз в связи с процессом военный министр Тренер издал приказ, в котором подчеркивалось, что командование рейхсвера не допустит чьего-либо влияния в армии. Министр напоминал о «гигантских внутренних и внешних трудностях, которые удалось преодолеть руководству рейхсвера, чтобы превратить армию в самый важный фактор в государстве». Еще недвусмысленнее Тренер высказался на происходивших в то время маневрах. «В политической жизни Германии, — заявил он, — более не должен быть сдвинут с места ни один камень без решающего слова рейхсвера». Суд над тремя офицерами нацистами имел целью показать Гитлеру, что генералы, хотя и сочувствуют многому в нацистских планах, не хотят делить с кем-либо руководство армией.

Но в результате приглашения на суд Гитлера в качестве свидетеля по вопросу о том, стремится ли возглавляемая им партия к насильственному свержению существующего строя, политический выигрыш из процесса извлекли фашистская клика и ее покровители. Идея пригласить фюрера в качестве свидетеля исходила от защитника одного из обвиняемых, в дальнейшем достаточно известного гитлеровца Г. Франка, казненного в 1946 г. по приговору Международного военного трибунала в Нюрнберге. В своих записках Франк сообщает, что он совершенно не надеялся на принятие судом своего предложения, ибо «в юридической истории Германии еще не было случая, чтобы руководитель партии выступал под присягой в качестве свидетеля по вопросу о легальности, т.е. конституционности, своей политической деятельности». Даже прокурор возражал против приглашения Гитлера, подчеркивая, что его свидетельство не имеет никакого отношения к установлению вины подсудимых, которая вполне ясна. Но председатель суда Баумгартен и его коллеги решили предоставить Гитлеру столь необходимую ему трибуну. И фюрер выступил в суде с «показаниями», которые длились 3 часа и имели очень мало общего с предметом судебного разбирательства. На деле это была политическая речь, весьма благосклонно принятая судом, ни разу не прервавшим Гитлера.

Основной ее смысл заключался в многословном обосновании ложного тезиса, будто нацисты целиком и полностью стоят на почве легальности. Председатель суда при помощи наводящих вопросов стремился еще более усилить подобное впечатление. Его совершенно не смутило, что Гитлер в ответ на вопрос об угрозах расправы с политическими преступниками (такие угрозы содержались в выступлениях всех нацистских руководителей) заявил: «Когда мы возьмем власть, будут созданы специальные суды, которые законным порядком (!) осудят ноябрьских преступников. Тогда действительно головы покатятся в песок». Гитлер только повторил здесь то, что он говорил в десятках своих выступлений, в частности в 1929 г.: «В этой борьбе головы покатятся в песок — либо наши, либо наших противников. Так позаботимся, чтобы покатились головы других». В суде затем был поставлен вопрос, чтобы Гитлер присягнул в правдивости своих показаний.

Печать считала, что для Гитлера и его партии выступление в Лейпциге было «даром небес». Эта оценка нуждается в одной существенной поправке: действительно, то был дар, только не небес, а тех, кто хотел уже тогда видеть нацистов в германском правительстве. Сам Гитлер лучше всех понимал важность своей лейпцигской гастроли. Если верить Франку, фюрер тут же сказал ему: «Вы будете когда-нибудь министром юстиции! Я никогда не забуду того, что вы сделали для меня. Эта присяга стоит многих, многих усилий, предпринимаемых нами. О ней прочитает также Гинденбург и, возможно, он будет более расположен ко мне». Главарь нацистской клики не ошибся: его разглагольствования о легальности фашистской партии сразу же привлекли внимание власть имущих. Выступление Гитлера в тот же день обсуждалось на заседании правительства!

Своими «показаниями» Гитлер фактически дезавуировал обвиняемых, утверждавших, что их точка зрения о необходимости насильственного переворота соответствует позиции нацистского руководства. Но, принеся в жертву трех своих последователей, Гитлер приобрел гораздо большее: он завоевал сочувствие многих высокопоставленных командиров рейхсвера, которые до тех пор косо смотрели на попытки нацистов подчинить своему влиянию армию. Вот что говорил, например, генерал-полковник Йодль на Нюрнбергском процессе: «Я был настроен (по отношению к нацистам. — Л.Г.) весьма скептически, и им не удалось убедить меня, пока Гитлер не дал на Лейпцигском суде заверения, что он выступает против какого-либо подрыва рейхсвера». Такая же эволюция, но более быстрыми темпами произошла с JI. Беком, в то время полковым командиром обвиняемых. Он заявил на суде, что не видит в действиях подсудимых вины. Вероятно, это существенно ускорило возвышение Бека: в 1935 г. он занял пост начальника генерального штаба.

С процессом 1930 г. и его последствиями связан яркий эпизод политической борьбы, совершенно не входивший ни в планы правящих кругов, ни в намерения Гитлера. Один из обвиняемых, лейтенант Рихард Шерингер, чья вера в нацизм пошатнулась уже в результате предательства со стот роны Гитлера, попав в крепость (подсудимые были приговорены к полутора годам каждый), порвал с нацистской партией. Находившиеся вместе с ним в заключении коммунисты в долгих беседах с убежденным националистом сумели доказать ему, что его взгляды ошибочны. Весной 1931 г. Шерингер объявил о своем вступлении в Коммунистическую партию Германии. Это заявление вызвало подлинную сенсацию, тем более что разрыв с милитаристским прошлым и переход на прогрессивные позиции проделали в те годы и некоторые другие деятели «национального» лагеря: писатели JI. Ренн, Б. Ремер, авиатор X. Шульце-Бойзен, А. Стенбок-Фермор, Б. Узе и др.

Такова была оборотная сторона гитлеровской демагогии. Аналогичную цену имели посулы нацистов трудящимся крестьянам. Это видно из архивных материалов о беседах Гитлера с крупными землевладельцами, состоявшихся в начале 1931 г. Юнкеры ощущали беспокойство, знакомясь с официальной нацистской программой, рассчитанной на привлечение крестьян. Но на соответствующий вопрос, заданный Гитлеру одним из титулованных участников указанных встреч, последовал ответ, что он имеет совершенно неверное представление о намерениях фашистской партии, «которые никогда не предусматривали расчленение или конфискацию крупных поместий». На человека, задавшего вопрос — князя Эйленбург-Гертефельда, — это произвело такое впечатление, что он вскоре вышел из.

Национальной партии, к которой принадлежал многие годы, и перешел в ряды гитлеровцев.

В своих мемуарах Брюнинг обстоятельно изложил беседу с Гитлером, состоявшуюся 6 октября 1930 г. Рейхсканцлер подробнейше информировал фашистского главаря о политическом положении и намерениях правительства, в частности о шагах, целью которых было в возможно более короткий срок добиться полной отмены репараций. Чтобы добиться этого, правительству, по словам Брюнинга, было чрезвычайно выгодно иметь в лице нацистской партии острейшую оппозицию, критикующую правительство по внешнеполитическим вопросам; это должно было создать предпосылки для последующего сотрудничества с ней в правительстве. Брюнинг не скрыл от Гитлера, что венец своего плана он видит в реставрации монархии (что, вероятно, не могло вызвать у фюрера особого энтузиазма). Конкретно Брюнинг предлагал Гитлеру откровенную сделку, изъявляя даже готовность подвергаться со стороны нацистов резкой критике за «нерешительность» (о формах критики, по мнению Брюнинга, следовало, однако, договариваться предварительно), и обещал нацистам посты в земельных правительствах.

13 октября открылся новый рейхстаг. В этот день нацисты решили показать миру кое-что из того, чем они собирались обогатить Германию после своего прихода к власти. Они организовали на центральных улицах Берлина бесчинства, завершившиеся разгромом магазинов, владельцами которых были евреи. Под аккомпанемент криков «Германия, проснись!», почти не встречая противодействия со стороны полиции, нацисты били стекла в зеркальных витринах «универмагов. Те из них, кого полиция все же арестовала, были на следующий день отпущены.

Пока на улицах шел первый крупный погром, в рейхстаге разыгрался второй акт гитлеровского спектакля. Перед открытием заседания в зале военным строем появились депутаты-нацисты (их было, как отмечалось, свыше сотни), все, как один, в форме штурмовиков. Фашисты обошли существовавший тогда в Пруссии запрет ношения формы, переодевшись в самом здании рейхстага.

Но это была только прелюдия к последующей «работе» в парламенте. Не было почти ни одного заседания, которое не закончилось бы удалением кого-либо из распоясавшихся нацистов, хотя председатель рейхстага социал-демократ П. Лебе и его заместители, представлявшие буржуазные партии, проявляли по отношению к их диким выходкам максимум терпения. Среди нацистов имелась большая группа уголовных преступников, осужденных в свое время на долгие сроки, но позднее амнистированных; теперь они занимали высокие посты в командовании штурмовых отрядов.

Зарубежная печать выражала надежду на то, что парламентская деятельность «цивилизует» гитлеровцев, поможет устранить «крайности», которые шокировали правящую верхушку, затрудняя сговор с Гитлером. «Национал-социализм должен быть направлен и обращен в правильное русло», — писала 15 декабря 1930 г. одна из ведущих газет крупного капитала «Дейче альгемайне цейтунг».

Но то, что хитроумные политики из буржуазного лагеря считали крайностями, на деле отражало сущность нацистской партии. Фашизм не имеет ничего общего с демократией. Да и сами гитлеровцы не скрывали этого, они издевались над теми, кто, находясь у власти, давал заклятым врагам республики возможность использовать предоставляемые ею свободы в целях уничтожения существующего строя. А вот что говорил (согласно полицейскому отчету) Геринг, выступая в начале 1930 г. на нацистском собрании в Эссене: «Мы боремся против этого государства и нынешней системы, мы хотим уничтожить ее огнем и мечом, но легальными средствами — для полицейских чиновников, имеющих длинные уши!» Особенно откровенен был Геббельс. Он писал: «Мы идем в рейхстаг, чтобы добыть в арсенале демократии ее же собственное оружие. Мы становимся депутатами, чтобы парализовать Веймарскую республику, используя ее же поддержку». Он же писал, что нацисты борются за уничтожение существующего строя, а строй предоставляет ему (Геббельсу) бесплатный проезд по железной дороге и оплачивает его (подрывную) деятельность, как депутата. Пока число депутатов от НСДАП исчислялось единицами, это не имело существенного значения, когда же оно перевалило за сотню, для нацистской партии стало значительным экономическим фактором. Забыты были ожесточенные дискуссии по поводу участия в парламентах, и «сам» Гитлер в это время уже являлся безоговорочным сторонником «вхождения» в представительные учреждения (чтобы после взятия власти превратить их в марионеточные учреждения). Правящим кругам Германии следовало не доводить дело до того, что фашисты, не скрывавшие своих целей, стали завоевывать на свою сторону миллионы избирателей; следовало жесткими мерами пресекать их злонамеренную деятельность, не давая заклятым врагам республики никакого спуска. Нежелание и неумение уничтожить фашизм в зародыше дорого обошлось и самому немецкому народу, и многим другим народам мира. А ведь борьба германского фашизма за власть продолжалась целых 14 лет, и за эти годы его подлинная сущность и методы, при помощи которых он рвался к рычагам управления страной, и облик главарей нацистской клики выяснились. Выступая в начале 1931 г. в рейхстаге, Геббельс дал недвусмысленный комментарий к заверениям Гитлера о легальности: «Мы стремимся, — признал Геббельс, — легально захватить власть. Но что мы предпримем с этой властью, когда она будет в наших руках, это наше дело». Здесь поставлены все точки над «и».

Нацисты, в том числе в рейхстаге, продолжали пропаганду войны и борьбу против всего, что препятствовало ее подготовке, прежде всего в области идеологии. Отсюда внесенный ими в рейхстаг законопроект, предусматривавший смертную казнь за выступления в пользу материального или духовного разоружения, за участие в антимилитаристских объединениях. Помимо того, нацистский законопроект предусматривал смертную казнь (или каторжные работы) за «измену народу», «экономическую измену», «измену расе» и «культурную измену», телесные наказания за принижение или оскорбление национальных героев, полководцев кайзеровской армии или рейхсвера, в особенности же знаков различия, знамен, военной формы и т.п.

Существенный вклад в идейную подготовку населения к будущим войнам внес главный «идеолог» НСДАП А. Розенберг, именно в начале 30-х годов опубликовавший свой глубокомысленный «труд» — «Миф XX столетия» — мешанину из надерганных в самых разных местах тезисов, так и не сложившихся в сколько-нибудь цельное произведение. Возвеличение войны, как способа решения задач, стоящих перед немецким народом, пронизывало все сочинение. Едва ли не на каждой странице содержалось утверждение, будто не разоружение (а в те годы идея разоружения была достаточно модной, и в течение ряда лет вопрос рассматривался в Лиге Наций), а практическая подготовка к войне должна была находиться в центре внимания всех немцев.

Осенью 1930 г. гитлеровцы развернули бешеную борьбу против антивоенного фильма «На западном фронте без перемен», поставленного в США по известному роману Э.М. Ремарка. Демонстрация фильма сопровождалась новыми бесчинствами гитлеровцев, применявших все средства, чтобы запугать зрителей. В лице же властей фашисты имели единомышленников; более того, военное министерство еще до выступления нацистских погромщиков добивалось запрета фильма. 10 декабря дальнейший показ фильма был запрещен; а несколькими днями позже была разрешена демонстрация националистического и милитаристского фильма «Стальной шлем» на Рейне», который вначале не был допущен к показу.

Так устанавливалось единомыслие правящих кругов с нацистами в деле идеологической подготовки немецкого народа к будущей войне. Гитлеровцы вели эту подготовку наиболее активно и целеустремленно, особенно в пограничных областях. В Восточной Пруссии, например, подвизался пресловутый Гейдрих, будущий глава гестапо, палач чешского и словацкого народов, убитый в 1942 г. борцами Сопротивления. Во время демонстрации в Гумбинене в начале ноября 1930 г. Он пропагандировал «войну, которая неизбежна для освобождения немецкого народа». К сожалению, многие верили этому, не понимая, что на деле речь идет не об освобождении народа, а о замыслах монополий.

В рождественском номере одной из буржуазных газет за 1930 г. была напечатана анкета «Как Вы расцениваете участие Гитлера в правительстве?» Ответ дали несколько деятелей правого лагеря, в том числе генерал Сект, крупный землевладелец Ольденбург-Янушау (еще в кайзеровские времена прославившийся изречением, что он берется разогнать рейхстаг, имея лишь десять солдат), поверенный монополий Шахт и уже упоминавшийся историк Шюсслер.

Все они высказывались за необходимость привлечения гитлеровцев к власти. Но наиболее симптоматичен ответ Шюсслера, озаглавленный «Слишком рано!» За прошедшие три месяца точка зрения Шюсслера видоизменилась. Он писал, что участие гитлеровской партии в правительстве, если оно окажется преждевременным, приведет к ее ослаблению ввиду «противоречия между идеей и действительностью», иными словами — между демагогическими обещаниями фашистов и их реальной политикой у власти. Шюсслер останавливался на возможных последствиях провала правительства с участием гитлеровцев и считал эти последствия катастрофическими. Отсюда следовал вывод, что, пока экономический кризис продолжает обостряться, а положение широких масс становится все более тяжелым, участие нацистов в имперском правительстве нецелесообразно.

Небывалый успех нацистов на выборах в рейхстаг и в ландтаги ряда земель, участие их в некоторых земельных правительствах, занятие ими видных постов в рейхстаге (так, Фрик возглавил комиссию по иностранным делам, а Франк — юридическую комиссию!) были симптомами серьезнейшей опасности, нависшей над Германией. Правда, гитлеровцам не удалось завоевать сколько-нибудь прочных позиций среди рабочего класса; недаром Фрик писал в одном нацистском бюллетене, что «главную массу рабочих мы завоюем только тогда, когда будем располагать властью».

В то же время ухудшение экономического и политического положения усиливало недовольство влиятельных кругов монополистической буржуазии политикой правительства. Хотя Брюнинг верно служил их интересам, магнаты тяжелой промышленности, чьи прибыли сократились более всего, полагали, что правительство медлит с осуществлением программы крупного капитала, намеченной еще в начале экономического кризиса. Финансовый крах лета 1931 г., который привел к банкротству крупнейшие германские банки, лишь укрепил стремление группировки, возглавлявшейся Тиссеном, Феглером, Кирдорфом, Ростергом и другими, добиться окончательного перехода к диктатуре. Лагерь крайней реакции предпринимал значительные усилия, чтобы консолидировать свои ряды, раздиравшиеся междоусобной грызней.

У главарей фашистских и полуфашистских организаций возникла идея провести с этой целью нечто вроде смотра сил, который был призван продемонстрировать их сплоченность. Местом предполагаемого сбора был избран небольшой город Гарцбург (Брауншвейг, где министром внутренних дел был нацист).

Конференция открылась 11 октября 1931 г. Обстановка для слета была весьма благоприятна. Лишь за день до того Гитлер был впервые принят президентом республики, что несомненно представляло успех нацистов на пути к цели; ефрейтор Первой мировой войны, он же недавний путчист, на равных беседовад с фельдмаршалом — главой государства. Из третьестепенной (хотя и весьма шумной) силы НСДАП превратилась в бесспорного гегемона всего реакционного лагеря.

Гарцбург стал местом невиданного после свержения монархии сборища ярых противников демократии — главарей крайне правых политических организаций, представителей монополистического капитала, юнкерства, генералитета, титулованной знати, чиновничества, военизированных союзов. Уже одно то, что такое количество «звезд» буржуазного общества собралось, чтобы заявить о своем стремлении покончить с демократией, свидетельствовало о серьезной опасности для самого существования республики.

В своем манифесте участники гарцбургской конференции единодушно объявили войну Брюнингу и его коллегам, которых они считали уже недостаточно реакционными. Конечно, не могло быть и речи о сплоченности тех элементов, из которых складывался фашистский блок, — все они преследовали отнюдь не только общие, но и частные интересы, потому грызня между отдельными группировками возобновилась чуть ли не на второй день. Сопредседатель «Стального шлема» Дюстерберг приводит в своих мемуарах обширную переписку между руководством и некоторыми местными организациями этого союза, с одной стороны, и руководством нацистской партии — с другой, относящуюся к концу 1931 г. и вызванную все более усиливавшимися попытками гитлеровцев потеснить «Стальной шлем». На все просьбы главарей этой организации прекратить переманивание ее приверженцев в штурмовые отряды Гитлер ответил отказом. Но «Гарцбургский фронт», как окрестили конгломерат организаций, участвовавших в конференции, являлся все же удавшейся в целом попыткой объединения фашистских (и профашистских) элементов общества. Несмотря на его непрочность, создание этого блока способствовало укреплению сотрудничества фашистов и поддерживавших их организаций, а главное — показало реакции возможность, пусть временной, консолидации сил, что сыграло важную роль в окончательном исходе напряженной политической борьбы начала 30-х годов.

Нацисты извлекли из гарцбургского сборища наибольшую непосредственную пользу, еще более расширив свои связи, особенно с крупным капиталом. Именно здесь они заручились поддержкой Л. Грауэрта, занимавшего пост генерального секретаря Союза горнозаводской промышленности Северо-Запада. Сговор Грауэрта с НСДАП определил также позицию его шефа Шленкера, что было не менее важно для фашистов.

Сговор реакционеров должен был бы насторожить противников фашизма и максимально усилить их борьбу против него. Но этого не случилось. Между тем, несмотря на публичное «объявление войны», закулисные контакты между представителями правящих кругов и нацистской партии осенью 1931 г. активизировались. Едва ли не самой важной была беседа командующего рейхсвером генерала Гаммерштейна с Гитлером в сентябре 1931 г. Многочасовой разговор фюрера с Гаммерштейном оказался для нацистов весьма плодотворным. Во всяком случае, командующий рейхсвером заявил Гитлеру, что тот, собственно, добивается того же, что и армия; разница заключается только в темпах. Состоялось также несколько бесед генерала Шлейхера с Гитлером, причем сведения о них проникли в печать.

Левобуржуазный журнал «Дойче републик» предупреждал о реальной возможности того, что в «недалеком будущем правительство предложит нацистам принять участие во власти». В другой статье, также опубликованной в ноябре 1931 г., говорилось: «Нет сомнения, что большая часть направлений и лиц, на которые опирается Брюнинг, солидарна с «гарцбуржцами».

Но, как и год назад, сговор не состоялся и на этот раз. Bo-Первых, события октября — ноября 1931 г. еще более укрепили нацистов в их притязаниях; помимо приема Гитлера Гинденбургом непримиримость НСДАП подогревалась созданием «Гарцбургского фронта», а также крупной победой на выборах в Гессене (нацисты получили там 37,1% голосов) в ноябре, имевших результатом создание и в этой земле правительства с участием нацистов. Это заранее предопределяло неудачу попыток достичь договоренности с НСДАП (а значит, со стоявшей за ней мощной группировкой монополистического капитала), в основе которых лежало стремление «направить» нацистское движение, сделать его подчиненной частью какой-либо коалиции.

Главное, однако, заключалось в том, что экономический кризис продолжал бушевать с нарастающей силой, а значит оставались в силе те соображения, которыми правящие круги руководствовались год назад, когда перед ними вплотную встал вопрос об использовании нацистов у руля управления страной. «Новые силы не должны заниматься работой по ликвидации, которая могла бы раньше времени обессилить их. Они не должны быть введены в действие тогда, когда каждый может на пальцах подсчитать, через какое время они будут размолоты», — писал в ноябре 1931 г. влиятельный журнал «Тат».

На улицах городов и деревень Германии бушевал нацистский разбой. Он нарастал с каждым месяцем, по мере того как фашисты все более убеждались в своей безнаказанности, в сохранении раскола рабочего класса, отсутствии успеха всех попыток его сплочения. Фашистский террор отнюдь не был стихийным явлением, как утверждали разного рода адвокаты нацистов, изображавшие кровавые «подвиги» последних как ответные меры. Документы показывают, что террористические акты готовились заранее, что штурмовики и эсэсовцы проходили в этом отношении специальную тренировку. Вот как, например, звучал инструктаж эсэсовцев Берлина на одном из их сборищ в 1931 г.: «Каждый боец отрядов СС должен быть обучен тому, как бесшумно убрать человека». Фашистские убийцы предпочитали творить свои преступления ночью. Один из ветеранов штурмовых отрядов Ломан, о котором прежде упоминалось, подробно рассказывал,,как он и его подручные по ночам выходили в разбойничьи экспедиции по рабочим районам.

Выше уже много говорилось о прямом потворстве фашистским убийцам со стороны судов Веймарской республики. Вот еще несколько фактов, относящихся ко второй половине 1931 г. Нацист Шпренглер из саксонского городка Плауэна застрелил двух рабочих, но был осужден лишь на три месяца тюрьмы, и вовсе не за убийство, а только за незаконное ношение оружия. Аналогичный случай имел место в Берлине, когда фашист, убивший рабочего Натана, был оправдан по этому обвинению и приговорен к году тюремного заключения лишь за пользование оружием. В Ландсберге такой же смехотворный приговор был вынесен нацисту, умертвившему разносчика революционных газет Лолейта, причем обвиняемый был немедленно освобожден из-под стражи. Расправу в чисто фашистском стиле учинила группа нацистов над рабочим Щирмером: он был избит ночью стальными прутьями, а затем заколот. Виновники получили не свыше двух лет тюрьмы, а один из них был даже оправдан. В берлинском районе Нейкельн 60 нацистов напали на женщин — разносчиц газеты «Роте фане»; полиция схватила не фашистов, а рабочих, поспешивших на помощь женщинам. Один из них получил восемь месяцев тюрьмы, хотя в решении суда признавалась недоказанность обвинения в нанесении им удара нацисту. «Достаточно того, что он пытался ударить», — говорилось далее.

Вряд ли можно удивляться подобным фактам, зная — об этом говорил с трибуны рейхстага депутат коммунист О. Гешке, — что в составе одного суда присяжных, который должен был рассмотреть дело по обвинению группы гитлеровцев в убийстве, находился член нацистской партии.

В полиции и судах было множество реакционно настроенных элементов, сочувствовавших фашистам. В печати то и дело появлялись материалы о прямых связях полицейских чиновников с НСДАП; нередко нацисты обладали в отделениях полиции агентурой.

Потворство фашистам являлось в первую очередь следствием антикоммунизма, которым был охвачен государственный аппарат Веймарской республики сверху донизу. В интервью, которое генерал Тренер, возглавивший в октябре 1931 г. помимо военного министерства и министерство внутренних дел, дал представителям печати после своего нового назначения, он предупредил, что «поставит преграды произволу в политической деятельности», назвав при этом лишь компартию.

Апогеем фашистского разбоя стали в то время события, развернувшиеся в Брауншвейге в октябре 1931 г., вскоре после гарцбургской конференции. Пользуясь здесь полной свободой, нацисты решили провести свои учения. С этой целью руководство НСДАП сосредоточило в Брауншвейге большое количество штурмовиков. Сюда было доставлено 100 тыс. человек, для чего потребовалось 40 специальных поездов и свыше 5 тыс. грузовых машин. Получив столь значительное численное превосходство над демократически настроенными элементами, фашистские молодчики устроили провокационное шествие по рабочим районам Брауншвейга. Результатом были еще не виданные по своему размаху и ожесточенности столкновения; было убито двое рабочих, свыше 70 ранено.

Эти события вновь и гораздо нагляднее, чем когда-либо, показали всем, кто не хотел превращения страны в фашистский заповедник, что собственно их ожидает в случае прихода нацистов к власти. Нацистская вылазка не деморализовала антифашистов, а, наоборот, мобилизовала и сплотила их. В отпоре громилам в Брауншвейге стихийно установился единый пролетарский фронт. В день похорон жертв фашистского террора, 23 октября, здесь состоялась массовая политическая забастовка, в которой участвовало 30 тыс. человек — рабочие всех убеждений.

Почти одновременно страна была взбудоражена так называемым боксгеймским делом, бросившим яркий свет и на существо НСДАП, и на позицию правящих кругов по отношению к ее замыслам. Свое название этот эпизод получил от наименования поместья, где в середине сентября 1931 г. проходило совещание руководителей нацистской организации земли Гессен. Здесь родились документы, получившие название «Первое оповещение» и представлявшие собой проекты приказов на случай взятия власти фашистами. Основным их автором был гессенский нацистский лидер Бест (в годы Второй мировой войны он являлся наместником оккупированной Германией Дании).

В результате ссоры, возникшей среди гессенских нацистов, «боксгеймские документы» стали достоянием гласности. На поколение, перенесшее Вторую мировую войну и знакомое с ужасами немецко-фашистского оккупационного режима, с лагерями уничтожения, «боксгеймские документы» не произведут особого впечатления. Но для Германии начала 30-х годов они были все-таки еще необычны. Фраза Гитлера, произнесенная немногим больше года назад, во время суда над тремя офицерами-нацистами, о том, что «головы покатятся в песок», здесь приобрела конкретность, притом весьма зловещую.

Немцы впервые столь широко познакомились с угрозой смертной казни за любой, самый невинный «проступок» — угрозой, которая после 30 января 1933 г. стала законом существования немецкого народа, а в дальнейшем — населения порабощенных германским фашизмом стран. Согласно «боксгеймским документам», казнь ожидала каждого, кто не будет безоговорочно выполнять все приказы новой власти, кто не сдаст в 24-часовой срок оружие (для такого рода лиц предусматривался расстрел на месте), кто откажется работать на новых властителей, не говоря уже о тех, кто попытается оказать более активное сопротивление. О том, что угрозы не останутся голословными, свидетельствовало намерение ввести сразу после взятия власти военно-полевые суды. Имелся также пункт, разрешавший конфискацию собственности граждан для нужд диктатуры. В общем то был новый, расширенный и дополненный вариант проекта Пфордтена 1923 г. (см. выше).

После публикации этого откровения нацизма многие колеблющиеся, считавшие НСДАП «спасительницей нации», увидели подлинную сущность фашизма. Возмущение охватило различные общественные слои. Все громче звучали требования принять действенные меры, которые помешали бы осуществить планы, столь отчетливо отразившиеся в этих документах. Совершенно иной была позиция властей, начиная с имперского правительства, которое считало, что для насильственных мер против НСДАП нет достаточных оснований.

В Хемнице полиция запретила листовку о гессенских нацистских документах, выпущенную местной организацией социал-демократической партии под названием «Так начинается Третья империя». Одновременно была запрещена и демонстрация военизированной организации СДПГ «Рейхсбаннер», сборище же нацистов полиция разрешила (по некоторым сведениям, на нем должен был выступить... сам Бест!). «К национал-социалистам, — писала социал-демократическая газета «Фольк», — относятся так, как будто они уже являются частью государственного аппарата». И хотя в газете речь шла о Хемнице, это было справедливо для многих более или менее крупных городов Германии начала 30-х годов. Еще хуже было положение в сельских местностях, где власти, как правило, принадлежали к рьяным приверженцам реакционных организаций.

По поводу «боксгеймских документов» было возбуждено уголовное дело, которое должно было рассматриваться в Лейпциге. Расследование шло вяло, а между тем 1 июня 1932 г. Брюнинг был уволен в отставку и пост рейхсканцлера занял откровенный реакционер Папен (см. ниже). 20 июля Папен осуществил государственный переворот в Пруссии, а уже 29 июля генеральный прокурор Вернер прекратил дело о «боксгеймских документах» якобы за недоказанностью обвинения. Тот же генеральный прокурор, являвшийся единомышленником нацистов, спустя год выступал обвинителем на известном процессе по делу о поджоге рейхстага, который благодаря мужеству Г. Димитрова закончился полным провалом гитлеровской клики.

Потребности борьбы за массы вновь и вновь побуждали нацистов прибегать к антикапиталистической демагогии, а это отпугивало некоторую часть монополистов. Среди монополистов было в то же время и немало таких, кто хорошо понимал служебное назначение «социалистической» фразеологии нацистов. Так, один из ведущих органов тяжелой промышленности писал, что «использование слова «социализм» в качестве вывески надо всемерно приветствовать». Стремясь добиться расположения наиболее влиятельных группировок крупной буржуазии, фашисты придавали все большее значение «разъяснительной» работе среди тех королей угля и стали, которые пока относились к НСДАП сдержанно. Многое в этом смысле делал Шахт. Но он был не единственным, кто выполнял данную задачу. С начала 30-х годов на роли советников фюрера по экономическим вопросам выдвигаются также Функ и Кеплер, располагавшие большими связями в мире крупного бизнеса. Функ еще до середины 1931 г. являлся редактором органа биржи и промышленных компаний «Берлинер бёрзенцайтунг». Руководящие деятели Рейнско-Вестфальского горнопромышленного объединения укрепили его в намерении вступить в НСДАП, чтобы умерить влияние тех элементов в ее руководстве (прежде всего Федера), которые все еще грозились «посягнуть на частную собственность».

«Мои друзья-промышленники и я, — заявил Функ в ходе подготовки Нюрнбергского процесса над главными военными преступниками, — были убеждены в то время, что национал-социалистическая партия в недалеком будущем придет к власти и это должно произойти, чтобы избежать коммунизма и гражданской войны». Из записки Функа известно, что помимо Кирдорфа, Тиссена и Феглера сторонниками НСДАП были также Тенгельман (Гельзенкирхенское акционерное общество), Шпрингорум (группа Хеша), Кнеппер (председатель или член наблюдательных советов 35 трестов и предприятий), Бускюль (директор трубопрокатной компании Маннесманна), Келлерман (концерн Ганиеля). С нацистами, согласно заявлению Функа, — а его осведомленность в этой области не вызывает сомнений — были связаны руководители крупных пароходных компаний Гамбурга во главе с бывшим рейхсканцлером Куно и коммерческие круги Бремена, короли немецкого страхового капитала Шмитт (в дальнейшем министр экономики фашистской Германии) и Хильгард.

Нацистская верхушка все более приспосабливала свой курс к интересам монополий, о чем свидетельствовали, в частности, изменения, вносившиеся явочным порядком нацистами в новые издания их программы. Если раньше в ней, хотя и с оговорками, говорилось о национализации трестов, то в издании 1932 г. по этому поводу уже фигурировало следующее: «Национал-социализм отнюдь не считает частное владение даже самыми крупными промышленными предприятиями (мы имеем здесь в виду Круппа, Маннесманна, Тиссена и др.) противоречащим интересам общества». Если прежде шла речь о том, что предприниматель обязан хорошо оплачивать труд рабочих, то теперь предусматривалось иное: «Настоящий предприниматель вполне сознает свою народнохозяйственную задачу — организовать производство так, чтобы издержки становились все ниже. Блестящий пример этому — такие люди, как Маннесманн, Борзиг, Краус...» Глава экономического отдела нацистской партии Вагнер, выступая в ноябре 1931 г. перед промышленниками в Дюссельдорфе, отмел все обвинения в социализме и заявил: «Кто наблюдает ежедневные побоища между национал-социалистами и коммунистами, знает, чего стоят подобные упреки. Наш социализм — иной Естественно, что все должны решать предприниматели».

Коротко все это сформулировал Гитлер в одной из бесед с Г. Раушнингом в 1932 г.: «Не прислушивайтесь к тому, что говорят Федер и его люди, если даже это одобрено партией. Они могут говорить, что хотят; когда я приду к власти, то позабочусь, чтобы они не причинили никакого ущерба». То же в присущем ему стиле сказал Геббельс; «Огосударствление — вещь невыполнимая. Тезисы же Федера о ликвидации процентного рабства — бессмыслица; ликвидировать себя должен лишь тот, кто эту бессмыслицу читает».

В конце 1931 г. влияние НСДАП распространилось на одного из крупнейших магнатов тяжелой промышленности Флика и его концерн. Посредником здесь выступил ближайший сотрудник последнего О. Штейнбринк, хорошо знакомый с Функом; он устроил встречу своего патрона с Кеплером, а в феврале 1932 г. с помощью Функа организовал беседу фюрера с Фликом (от которого исходила инициатива этой встречи).

Штейнбринк подал нацистам идею об установлении тесного контакта с Шредером — главой известного кёльнского банкирского дома, имевшего дочерние отделения в Англии и США. В этом недвусмысленно сказалась заинтересованность магнатов капитала в популяризации нацистской партии среди англо-американских бизнесменов. Именно тогда контакт с Шредером установил Кеплер, который выяснил, что банкир «уже длительное время с симпатией наблюдал за деятельностью партии». Мы увидим, какое первостепенное значение это знакомство приобрело для фашистской клики.

К тому же времени относится формирование организации, наложившей позорное клеймо на всю крупную германскую буржуазию. Речь идет о «кружке друзей» — своего рода совещательном (и вместе с тем субсидирующем) органе при НСДАП, в который вошло несколько крупнейших промышленников и банкиров; в дальнейшем главную роль в кружке стал играть Гиммлер, и средства, вносившиеся членами кружка, шли в распоряжение СС. Как сообщил Кеплер на судебном процессе Флика, этот орган был создан с целью привлечения крупных капиталистов к пересмотру экономической программы нацистской партии. В беседе с Кеплером, состоявшейся в декабре 1931 г., Гитлер назвал имена двух представителей монополистического капитала, на которых, по его мнению, в первую очередь следовало опереться. Это были Шахт и Феглер. К ним в качестве учредителей «кружка друзей» присоединились уже известные нам Штейнбринк и Шредер, а также Хеккер, Ростерг, Рейнгард, Шмитт, Гельферих, Бисмарк (потомок «железного канцлера») и другие, всего 12 человек. «Когда я повидался с этими промышленниками, — рассказал Кеплер, — откровенно сообщил им, что фюрер приказал мне пересмотреть экономические вопросы, и спросил их, готовы ли они помогать мне советами, они были явно довольны».

«Кружок друзей» собирался примерно раз в месяц, давая рекомендации по вопросам экономической политики, корректируя те рискованные, с точки зрения монополистического капитала, проекты, с которыми еще выступали некоторые деятели НСДАП. Гитлер предоставил кружку полную свободу в этих вопросах, подчеркнув, что совершенно незачем заботиться о теориях, разрабатываемых в «Коричневом доме» — резиденции НСДАП. В мае 1932 г., рассказал Кеплер, «фюрер произнес короткую речь, в которой, наряду с другими пунктами своей программы, подчеркнул ликвидацию профсоюзов и всех партий, кроме национал-социалистической... Эти пункты программы фюрера были встречены полным одобрением членов «кружка друзей», но они выразили свои опасения, что Гитлер не будет в состоянии осуществить эти великолепные идеи».

Как видно из этих слов, германский крупный капитал, мечтавший взять рабочий класс за горло, еще сомневался, удастся ли фашистской клике это сделать. Стремясь рассеять подобные сомнения, нацисты не жалели усилий, ибо от этого зависела судьба их замыслов. Вот почему их столь обрадовало полученное Гитлером в начале 1932 г. приглашение выступить с докладом в Индустриальном клубе в Дюссельдорфе. Инициатором приглашения был Тиссен, но оно лишь отвечало растущему интересу магнатов капитала к НСДАП, их стремлению устранить все помехи для форсирования подготовки реванша. Выступление было назначено на 27 января, и момент этот был очень наруку нацистам по соображениям текущей политической борьбы: впереди были президентские выборы, и кампанию такого масштаба нельзя было провести без непосредственной поддержки со стороны пушечных королей.

27 января 1932 г. Индустриальный клуб в Дюссельдорфе — излюбленное место встреч воротил крупной промышленности — был переполнен, пожалуй, как никогда. Собралось 300 человек — не только промышленники Запада Германии, но также предприниматели и банкиры из других частей страны, специально прибывшие в Дюссельдорф. Столь большой интерес вызывался тем, что предстояло нечто вроде программного выступления с подробной характеристикой целей фашистской партии.

Доклад для представителей делового мира длился несколько часов. Текст его, опубликованный в виде брошюры, изменен (по сравнению с выступлением), но и он дает достаточное представление о том, какого рода положениями стремился фюрер прельстить слушателей. Основная часть речи была посвящена обоснованию тезиса о том, что «хозяйство» — иными словами монополии — может успешно развиваться лишь при могущественной государственной власти. Это был один из краеугольных камней нацистской идеологии, и он должен был вызвать у слушателей одобрение. Но, пожалуй, еще приятнее было им, когда оратор перешел к вопросу о вооружении Германии. Касаясь усилий правительства Брюнинга добиться пересмотра численности рейхсвера, Гитлер отрицал какое-либо значение увеличения армии со 100 тыс. даже до 300 тыс. человек. Программа нацистов предусматривала создание миллионных полчищ. И это не могло не вызвать одобрения у собравшихся пушечных королей Рура.

«Причиной бедственного положения, в котором находилась страна, — заявил Гитлер, — является вовсе не Версальский договор, а то, что 50% населения настроено большевистски». Здесь слушатели наградили оратора горячими аплодисментами. Так же были встречены и многие другие места речи, в частности тезис, что белая раса может удержать свои позиции только при условии сохранения различного уровня жизни на земном шаре, с большим одобрением были приняты выпады против Советского Союза, по словам «докладчика», — самого крупного конкурента Германии в экономической области, и т.п.

Заведующий отделом печати НСДАП О. Дитрих (лишь в недавнем прошлом покинувший деловой мир) внимательно наблюдал за аудиторией и засвидетельствовал огромное впечатление, оказанное на нее. Так же охарактеризовал реакцию присутствовавших организатор выступления Тиссен. Одновременно он сообщает о «ряде крупных взносов от тяжелой промышленности в фонд национал-социалистической партии».

Эти суммы, а также субсидии, полученные в других городах Рура, которые посетил затем Гитлер, предназначались для вполне определенной цели. 8 февраля Геббельс записал в своем дневнике: «Финансовое положение улучшается с каждым днем. Финансирование избирательной кампании почти обеспечено». Речь шла о президентских выборах, и в ходе этой кампании нацисты побили все рекорды по количеству митингов и собраний. Что же касается фюрера, то к его услугам имелся даже самолет — тогда еще новинка в политической практике. Нацисты придавали огромное значение овладению постом президента республики, ибо в создавшейся обстановке он фактически сосредоточил в своих руках всю власть. Но противоречия в лагере буржуазии привели к тому, что было выставлено три кандидата — Гитлер, Гинденбург и сопредседатель «Стального шлема» Дюстерберг.

Что касается социал-демократии, то ее лидеры призвали членов и сторонников партии голосовать за кайзеровского фельдмаршала Гинденбурга, чьи реакционные убеждения не были ни для кого секретом. Это было логическое продолжение политики «меньшего зла», но еще более рискованное, чем все совершенное в ходе ее осуществления ранее. Ведь в памяти многих еще была жива предыдущая кампания по выборам президента, когда социал-демократия выступала против Гинденбурга (ее избранником являлся тогда деятель партии Центра Маркс). В 1925 г. социал-демократы провозглашали: «Кто отдает свой голос Гинденбургу, совершает предательство», «Гинденбург — это кандидат реакции!» и т.п.

В первом туре ни один из кандидатов не собрал необходимого для избрания абсолютного большинства. Весьма близок к этому — благодаря голосам социал-демократов — был лишь Гинденбург. Почти 5 млн голосов получил кандидат коммунистов Э. Тельман. В то же время выборы обнаружили новый значительный рост влияния нацистской партии, получившей свыше 11 млн голосов. Крайняя реакция добилась, таким образом, дальнейших успехов в сколачивании массовой базы, и это, естественно, резко усилило опасность установления фашистской диктатуры.

Характерно, что в промышленных центрах уровень полученных НСДАП голосов был значительно ниже достигнутого по стране в среднем (30,1%); так в Дортмунде она собрала лишь 17,1%, в Гладбахе — 16,6%. Эти и аналогичные данные совпадают с выводами о том, что в рассматриваемый период пролетариат в целом не поддался фашистской пропаганде, к которым приходят серьезные ученые.

Реальных шансов получить власть посредством захвата поста президента республики у нацистов не было (разница собранных Гинденбургом и Гитлером голосов составляла 7 млн), и они подумывали о путче, который хотели приурочить к объявлению итогов второго тура. Прусское правительство опубликовало документы, не оставлявшие сомнений в заговорщических замыслах фашистской клики, во всяком случае определенной группировки в ее составе, отражавшей недовольство тем, что приход к власти столь сильно затянулся. О подобных планах сообщает в своих воспоминаниях гауляйтер Аугсбурга (Бавария) Валь. Подготовка к выступлению велась, по сведениям полиции, также в районах Ингольштадта и Розенгейма. В различных местах страны были обнаружены склады или транспорты оружия, принадлежавшие штурмовым отрядам, не только винтовки, карабины, пистолеты и боеприпасы к ним, но и тяжелые пулеметы. В Берлине в руки властей попал мобилизационный план нацистов.

Во втором туре (10 апреля) фельдмаршал-президент получил 19,3 млн голосов, Гитлер — 13,4 млн (увеличение более чем на 2 млн произошло в результате снятия кандидатуры Дюстерберга). Подлинный итог выборов был весьма точно подведен в статье демократического журнала «Вельтбюне»: «Победил Гинденбург. Но кто собственно потерпел поражение? Определенно не фашизм». Ибо Гинденбург, получив мандат, укрепился в решимости сделать новый шаг по направлению к реакционной диктатуре, к интеграции НСДАП в государственный аппарат.

Очень скоро могильщики республики добились дальнейших успехов. 24 апреля миллионы немцев вновь пришли к избирательным урнам; в этот день состоялись выборы в некоторые ландтаги, прежде всего в Пруссии. Нацисты и их единомышленники добивались устранения коалиционного правительства О. Брауна, состоявшего из представителей социал-демократии, Центра и Государственной партии, чтобы захватить в свои руки полицейские силы, находившиеся в ведении земель. Это резко усилило бы позиции фашистов в борьбе за господство в стране.

В 1928 г., когда состоялись предыдущие выборы в прусский ландтаг, обстановка была совершенно иной. 24 апреля 1932 г. фашисты сумели во много раз умножить число собранных ими голосов: они получили 162 места (вместо 8) и превратились в самую крупную фракцию. Социал-демократия понесла весьма ощутимые потери — расплата за политику ее лидеров — и была оттеснена на второе место. Все «старые» буржуазные партии (за исключением Центра) фактически потеряли значение: Вскоре после выборов нацисты, которые вместе с партией Центра обладали в ландтаге абсолютным большинством, вступили с ней в переговоры о создании в Пруссии коалиционного кабинета. Переговоры эти продвигались довольно успешно и, вероятно, были бы завершены, если бы «прусский вопрос» не был так тесно связан с проблемами имперской политики, с перегруппировкой господствующих классов и еще большими изменениями во внутренней политике.

Новое усиление гитлеровцев, с полной очевидностью выявившееся уже в результате первого тура президентских выборов, побудило правящие круги ускорить осуществление мер, которые, по их мнению, должны были предшествовать превращению фашистской партии в правительственную. Военный министр Грёнер и поддерживавший его Брюнинг видели непременное условие этого в «очищении» нацистской партии от радикальных, антикапиталистических элементов, которые внушали крупным собственникам тревогу. Путь к данной цели они видели в роспуске штурмовых и охранных отрядов, являвшихся средоточием тех, кто настаивал на захвате власти силой, на осуществлении нацистской программы 1920 г., официально не отмененной.

Сохранились документы Тренера, в которых черным по белому написано, что цель этой меры — сделать нацистскую партию пригодной для участия в правительстве (разумеется, на тех условиях, которые были бы ей предложены). Грёнер с большим уважением отзывался о «ценном человеческом материале», якобы имевшемся среди коричневорубашечников; предполагалось в дальнейшем включить этот «материал» в милицию, состоящую из лиц различных политических убеждений и находящуюся под эгидой государства. Вот где была еще одна, и немаловажная, причина, побудившая правительство Брюнинга, а точнее — командование рейхсвера, которому принадлежал весь план, принять решение о ликвидации штурмовых отрядов. Мы уже говорили об опасениях генералов, что армия коричневорубашечников станет соперником рейхсвера и, будучи многочисленнее последнего, отодвинет его на второй план. Устранить эту опасность — такова была одна из главных целей роспуска «частной армии» гитлеровской партии.

Момент был в общем подходящим. Террор фашистских банд вызывал растущее возмущение различных слоев населения, приносил все большее число жертв. В январе 200 гитлеровцев осуществили разбойничье нападение на рабочую колонию «Фельзенек», убив одного пролетария и ранив многих других. В Грайфсвальде нацисты совершили налет на редакцию социал-демократической газеты.

В Бреславле (ныне Вроцлав) рабочий Гюнтер был убит в своем же доме гитлеровцем, раздававшим фашистские листовки. В Банкау (Силезия) нацисты убили батрака Басси на глазах его жены.

Под давлением общественности правительства крупнейших провинций выступили с разоблачениями коричневорубашечников, опубликовав материалы, конфискованные во время обысков в учреждениях нацистской партии. Представители южногерманских земель — Баварии, Бадена, Вюртемберга — на совещании в министерстве внутренних дел в начале апреля настойчиво требовали от Тренера запрета штурмовых отрядов.

Декрет о роспуске всех военизированных формирований гитлеровской партии был опубликован сразу же после завершения президентских выборов, 13 апреля. Для нацистских главарей он отнюдь не являлся неожиданностью.

Вот что говорилось, например, в полицейском донесении из Дрездена от 23 апреля: «Ввиду того, что организации национал-социалистической партии явно были обо всем предупреждены, предметы, которые свидетельствуют о военизированном характере организаций, могут быть конфискованы лишь в небольшом количестве». В полицейском донесении из Штутгарта указывалось, что роспуск с самого начала предусматривался как простая формальность, ибо во всей прессе задолго сообщалось о готовящемся акте. Из Нюрнберга полиция сообщала в министерство внутренних дел следующее: «Почти по всей Северной Баварии национал-социалисты узнали о предстоящем роспуске на 24 часа раньше, чем власти».

Однако, хотя нацисты и были предупреждены о роспуске штурмовых отрядов и сумели принять некоторые меры, все же этот роспуск никак не согласовывался с их планами. Вооруженные банды были в руках Гитлера и его клики важным «аргументом» в борьбе за полновластие, орудием террора, который играл в арсенале фашистов колоссальную роль. И лишаться такого инструмента — даже частично — им не хотелось; это почти неминуемо повело бы к второстепенному положению в блоке с другими буржуазными партиями. Гитлеровцы, изображавшие себя «мессиями», владеющими секретом спасения Германии, упорно не желали соглашаться с этим. И они сразу же развернули крикливую демагогическую кампанию, выступая в роли «обиженных» и используя поддержку влиятельных покровителей. 30 апреля в «Берлинер берзенцейтунг» было опубликовано заявление 215 фабрикантов, помещиков, генералов, адмиралов, резко осуждавшее запрет штурмовых отрядов и призывавшее правые партии «немедленно создать новый Гарцбургский фронт для спасения родины». Особенно важным для гитлеровцев оказалось, что решительные противники роспуска обнаружились среди генералитета.

С возражениями выступил не только Шлейхер, действовавший через своего бывшего однополчанина, сына президента Гинденбурга, а также поставивший в известность о своей позиции начальников штабов военных округов. К президенту обратились генералы, с мнением которых он привык считаться. Среди них, помимо отставных фон дер Гольца, Штюльпнагеля, Леветцова, было и несколько действующих генералов, в том числе два командующих военными округами: померанским — фон Бок (будущий гитлеровский фельдмаршал) и восточно-прусским — Бломберг (будущий военный министр Гитлера). Не прошла, видимо, мимо внимания Гинденбурга и точка зрения бывшего кронпринца, высказанная им в письме к Тренеру. Здесь было выражено негодование по поводу того, что правительство пренебрегает «изумительным человеческим материалом», из которого состоят штурмовые отряды и который «воспитывают там в достойном духе»; между тем он должен явиться резервуаром рейхсвера для отражения «постоянных опасностей, грозящих с Востока». Гинденбург реагировал быстро. Уже 16 апреля он обратился к Тренеру с письмом (оно одновременно было опубликовано в газетах), в котором ставил вопрос о необходимости запрета, наряду со штурмовыми отрядами, других военизированных организаций, в первую очередь «Рейхсбаннера». Открытый характер выступления не оставлял сомнений в том, что атака крайней реакции развивается.

Запрет штурмовых отрядов вызвал кризис правительства Брюнинга. Причиной же его была перегруппировка господствующих классов, усиление того их крыла, которое требовало коренного изменения курса внутренней политики. Экономический кризис все еще усиливался, и монополистический капитал продолжал добиваться дальнейшего снижения жизненного уровня трудящихся. Правительство Брюнинга, зависевшее от голосов социал-демократов, не было более пригодно для этого. Новое наступление монополий неминуемо должно было повлечь за собой подъем борьбы народных масс; уже весна 1932 г., хотя низшая точка кризиса была еще впереди, принесла значительную активизацию массового движения. Усилилась забастовочная борьба, широкий размах приобрели голодные походы. Миллионы людей дошли до предела в нищете и изнемогали в безнадежной борьбе за то, чтобы удержаться на поверхности. Возмущение, копившееся у париев капиталистического общества, то и дело прорывалось в стихийных выступлениях. В Вальтерсгаузене, Гамбурге, Кельне состоялись ожесточенные столкновения безработных с полицией, протестовавших против нового снижения пособий. Полиция открыла стрельбу также в Дюссельдорфе, Ремшейде, Штеттине. Эти выступления нередко носили стихийный характер, но их частота и ожесточенность свидетельствовали о накале борьбы.

Осуществляя свой замысел, дворцовая камарилья действовала в самых разных направлениях. Прежде всего были приняты меры, чтобы изнутри вызвать распад правительства. С этой целью министр хозяйства Вармбольд, «человек» концерна «ИГ Фарбениндустри», вскоре после выборов подал в отставку (позднее он вошел в состав нового кабинета). Пресса, поддерживавшая правительство, пыталась, как говорят, сделать хорошую мину при плохой игре. Так, орган партии Центра «Германиа» писал 4 мая: «Совершенно исключена возможность того, чтобы этот частичный кризис, вызванный чисто ведомственными разногласиями, мог иметь далеко идущие политические последствия».

Затем правительство лишилось военного министра Тренера — после атаки со стороны гитлеровцев, которой Тренер подвергся в начале мая в рейхстаге, Шлейхер заявил, что тот больше не пользуется доверием генералитета. Тренер немедленно подал в отставку, что сделало положение правительства угрожающим. Отношения между Гинденбургом и Брюнингом становились все более натянутыми; хотя рейхсканцлер был полон подобострастия к своему бывшему фельдмаршалу и во многом обеспечил его переизбрание, Гинденбург не мог простить Брюнингу, что тот не сумел добиться объединения правых вокруг его кандидатуры. «Я уже знал теперь, — пишет Брюнинг, — что политика, основанная на такой личности, как Гинденбург, должна потерпеть крушение». Но это не мешало ему же утверждать, будто «лишь одна вещь могла принести спасение: все еще сохранявшийся вокруг президента нимб». Сторонники смены правительства решили, что рассчитывать на полный успех можно, лишь воздействуя на наиболее чувствительное для Гинденбурга место — внушив ему мысль об огромной опасности, якобы угрожающей крупному землевладению со стороны правительства Брюнинга.

Немалая часть сумм, ассигнуемых на помощь сельскому хозяйству восточных районов, не приносила никакой пользы. Не было смысла финансировать далее ряд юнкерских хозяйств, давно и безнадежно обанкротившихся. Напрашивался вывод, что целесообразно пустить такие имения в принудительную продажу с тем, чтобы в дальнейшем земля перешла в руки мелких крестьян — переселенцев из центральных областей страны. Продажа коснулась бы незначительного числа помещичьих хозяйств. В основе плана лежали соображения военно-политического характера, связанные с реваншистскими замыслами правящих кругов.

Один из проектов, неизвестно какими путями оказавшийся в руках политиканов из среды юнкерства, позволил последним довести до конца закулисную интригу против правительства Брюнинга. Расчет был прост и строился не только на кастовых связях и чувствах Гинденбурга, выходца из дворянско-помещичьей среды, но и на более прозаических и материальных интересах. За несколько лет до этого Гинденбург, в свое время лишившийся родовых имений, вновь стал владельцем одного из них — восточно-прусского поместья Нейдек, которое было подарено ему группой доброжелателей ко дню 80-летия.

Параллельно Шлейхер вел переговоры о создании нового правительства; они были окружены глубокой тайной, для сохранения которой принимались максимальные меры предосторожности. 28 апреля состоялась встреча Шлейхера с Гитлером, прошедшая, как отметил в своем дневнике Геббельс, успешно. В следующей встрече, состоявшейся 8 мая, участвовали также Мейсснер и Оскар Гинденбург. Здесь и было достигнуто предварительное соглашение между сторонами; речь шла о том, что нацистская партия будет поддерживать полностью независимое от парламента и политических партий правительство, которое придет на смену кабинету Брюнинга. Нет нужды подробно говорить о том, что нацисты заключили подобную сделку отнюдь не безвозмездно; наоборот, именно они и являлись выигравшей стороной. Их условия были таковы: отмена запрета штурмовых отрядов, роспуск рейхстага. Выполнение этих условий имело бы для гитлеровской партии огромное значение, позволив ей развернуть новую широкую пропагандистскую кампанию, а также усилить террор, который несколько поутих после исчезновения коричневорубашечников с улиц. Окончательная договоренность по этому вопросу была достигнута накануне самой отставки Брюнинга, 28 мая, когда в переговоры с Гитлером вступил будущий рейхсканцлер — Ф. фон Папен.

Но хотя увольнение Брюнинга и мотивировалось в первую очередь неспособностью выполнить «веление времени» (как выражались реакционеры), т.е. привлечь нацистов к участию в имперском правительстве, его преемники пока тоже воздерживались от этого.

Германские монополисты, поощряя и финансируя гитлеровскую партию, все еще не были окончательно уверены в своевременности привлечения ее к власти. Часть их полагала, что для осуществления своей программы достаточно будет вручить власть «испытанным» реакционерам из «старой гвардии». Причины были двоякого характера: чрезмерность требований нацистов, которые после своего крупного успеха на выборах в прусский ландтаг 24 апреля еще более укрепились в претензиях на главенствующую роль, и стремление отсрочить коренное решение вопроса до Лозаннской конференции по репарациям, которая была перенесена на июль. 30 мая правительство было уволено в отставку, хотя за несколько дней до этого рейхстаг большинством голосов выразил ему доверие. Начинался новый этап в ходе политической борьбы, принимавшей все более острые формы. Его отличительной чертой было все усиливавшееся наступление фашизма, изготовившегося для овладения государственной властью.

Уже через два дня после ухода Брюнинга в отставку — 1 июня 1932 г. — было создано новое правительство, которое возглавил ничтожный в политическом отношении деятель фон Папен, формально как католик, принадлежавший к партии Центра, но по своим убеждениям стоявший правее ее, на уровне Национальной партии (она и стала главной опорой этого правительства). Папен был известен лишь тем, что в годы Первой мировой войны, будучи германским военным атташе в США, вел там шпионаж и подрывную деятельность, за что был с позором изгнан. После войны его избрали в прусский ландтаг, но политика Центра все более казалась Папену недостаточно правой. По происхождению крупный землевладелец, Папен в результате выгодной женитьбы вошел в круг рурских промышленников. Но еще более важным для его неожиданной карьеры было то обстоятельство, что он служил в одном полку со Шлейхером и младшим Гинденбургом, от которого в немалой степени зависели судьбы государства.

Папен являлся одним из главарей «Клуба господ», объединявшего крупных землевладельцев, а также промышленников — консерваторов и реакционеров. Выступая в самом клубе и на страницах издававшегося последним журнала «Ринг», Папен настойчиво пропагандировал две идеи: вовлечение нацистов, а также представителей других крайне правых организаций в правительство (уже в ноябре 1931 г. в печати промелькнуло сообщение, что Папен «заключил сделку с Гитлером и в случае вступления нацистов в правительство будет играть роль посредника») и создание франко-германского блока, направленного против Советского Союза. Последняя по времени статья Папена в этом духе была опубликована в апреле. Эти выступления обратили на себя внимание его бывшего сослуживца Шлейхера, подыскивавшего кандидата на высший исполнительный пост в государстве. Папен был бездарным политиком (характерно, что он сам на предложение сформировать правительство вначале ответил: «Я не подготовлен к принятию столь тяжелой ответственности и сомневаюсь, являюсь ли подходящим человеком»). Такой человек стал рейхсканцлером Германии в сложнейшей обстановке, когда решался вопрос об исторических судьбах страны. Вот некоторые отзывы о нем современников: Т. Хейс (в то время депутат от Государственной партии, после 1949 г. — президент ФРГ): «Ничего не говорящее лицо, в бледных чертах которого был запечатлен недостаток дарования»; бывший чиновник имперского министерства внутренних дел Шпикер: «Папен безусловно был одной из самых мрачных и ничтожных из всех посредственностей, которые выбросил на поверхность германский парламентаризм»; баварский националист Аретин: «Папен не осуществил ни одной собственной идеи (нельзя предположить, чтобы он когда-либо имел таковые)». Но именно посредственность и нужна была Шлейхеру.

Кабинет Папена молва нарекла «правительством баронов»; в своем большинстве он состоял из представителей титулованной знати, впервые после Ноябрьской революции сумевших стать у кормила государственной власти и не скрывавших своего стремления покончить с Веймарской республикой. Среди членов нового правительства — также впервые со времени Ноябрьской революции — не было ни одного депутата рейхстага. Еще до отставки Брюнинга Шлейхер писал Папену: «Я уже составил кабинет из специалистов, который безусловно понравится Вам». Уже 19 мая Геббельс был осведомлен о том, что Шлейхер готовит список членов нового кабинета, а 24 мая он записал в дневник имена будущих рейхсканцлера и министра иностранных дел — Папена и Нейрата. Важный пост министра иностранных дел в новом правительстве занял барон Нейрат, реакционные взгляды которого ни для кого не были секретом. Другой барон, М. Браун, крупный помещик и в то же время член правления Рейхсбанка, стал министром продовольствия. Но центральной фигурой нового кабинета, несомненно, был фон Шлейхер, покинувший армию в чине генерал-лейтенанта, чтобы занять пост военного министра. «Серый кардинал», как его называли, наконец вышел из-за кулис.

Новым лицом был министр юстиции Гюртнер, но и его политическая физиономия была известна: занимая аналогичный пост в Баварии, Гюртнер энергично покровительствовал нацистам. Именно ему Гитлер был обязан своим амнистированием через год с небольшим после «пивного путча»; фашисты отблагодарили Гюртнера, включив его в январе 1933 г. в свое правительство. Правда, он был не единственным, кого фашисты переняли из «правительства баронов»: они оставили на своих постах (причем надолго) также барона Нейрата и министра финансов графа Шверин-Крозигка.

Правительство поддерживали влиятельные группировки германской буржуазии, в том числе одна из крупнейших монополий Германии — «ИГ Фарбениндустри». Тем не менее положение нового кабинета с самого начала было неустойчиво. Покровители нацизма, добившиеся обещания возродить штурмовые отряды и распустить рейхстаг, все же не были удовлетворены, ибо их питомцы пока оставались не у дел. В порядке взаимности Геббельс, возглавлявший отдел пропаганды нацистской партии, издал 18 июня секретный циркуляр, в котором говорилось: «В этой предвыборной кампании необходимо избегать какой-либо дискуссии о правительстве Папена в органах партии». В дневнике же он записал иное: «Мы должны как можно скорее отмежеваться от этого переходного буржуазного кабинета иначе мы погибли». Папену предстояло убедиться не только в вероломстве его союзников — нацистов, но и в своей изоляции даже в буржуазном лагере.

Но на первых порах Шлейхер и его «команда» упивались успехами закулисных махинаций, приведших их на высшие посты в государстве. Одновременно уточнялись планы на ближайшее время. Помимо основной цели — привлечения нацистов к участию в управлении страной, — правительство Папена с самого же начала приступило к разработке реформы конституции, имея в виду если не отменить ее полностью, то во всяком случае основательно выхолостить. В качестве первоочередной составной части такого плана фигурировало установление непосредственной унии в руководстве имперским и прусским правительствами. С этой целью, как сообщали газеты уже в начале июня, намечалось назначить в Пруссию имперского комиссара, который заменил бы прусское правительство, не располагавшее большинством в ландтаге.

Первым шагом правительства явился роспуск рейхстага в угоду нацистам, заинтересованным в развертывании новой демагогической шумихи, что до той поры неизменно приносило им большой выигрыш. Как раз в эти дни фашисты сумели добиться ощутимого успеха на выборах мекленбургского ландтага, где они получили абсолютное большинство. Премьер-министром здесь стал помещик Грандов, тесть Геббельса. Декрет о роспуске парламента (полномочия которого истекали только в 1934 г.) был опубликован 4 июня, выборы в новый рейхстаг назначены на 31 июля. А 14 июня Папен «обрадовал» миллионы немцев чрезвычайным декретом в области экономики, продолжавшим и усугублявшим грабеж народных масс по рецепту Брюнинга. Согласно декрету, фонд страхования по безработице, как мы уже не раз отмечали, и без того урезанный до крайности, сокращался еще на 520 млн марок; были вновь снижены пособия (на 23%), введена «проверка нуждаемости» через шесть недель после назначения пособия, уменьшалась помощь в порядке благотворительности и т.п. Реакционная клика, ставшая у власти, решила переложить страхование на плечи самих рабочих и служащих: с этой целью вводилось нечто вроде налога на общую сумму в 400 млн марок. Декретировался налог на соль (около 70 млн марок), который также должен был отразиться на жизненном уровне широких масс. Вновь — на огромную сумму в 370 млн марок — сокращались пособия по инвалидности, по старости и т.п. На 100 млн марок был повышен налог на оборот ремесленного производства.

Таким образом, новое правительство в самый короткий срок показало свою сущность врага народных масс, друга и единомышленника фашистов. 13 июня Папен вновь втайне встретился с Гитлером; свидание состоялось на квартире брата главы «Клуба господ» В. Альвенслебена. А 16 июня, не откладывая в долгий ящик, президент отменил запрет штурмовых и охранных отрядов гитлеровской партии. Папен спешил сдержать свое обещание Гитлеру, не считаясь даже с тем, что это втягивало правительство в конфликт с рядом земель (провинций). В апреле правительства Баварии, Бадена, Вюртемберга активно поддерживали роспуск штурмовиков; планы же их легализации натолкнулись на сопротивление этих земель. На приеме глав провинциальных правительств Гинденбургом 12 июня представитель Баварии Гельд заявил, что по меньшей мере 2/3 баварского населения увидит в разрешении деятельности коричневорубашечников большое несчастье. «Отмена запрета штурмовых отрядов представляет собой, с баварской точки зрения, легализацию терроризма, прокладывает путь тем, кто стремится установить диктатуру». Ту же позицию занял представитель Бадена Шмитт. Он указал, что штурмовые отряды носили противозаконный характер; это вытекает и из ряда решений имперского суда (настроенного отнюдь не антинацистски), принятых на протяжении 1930–1931 гг.

Разрешение разбойничьей деятельности коричневорубашечников и эсэсовцев безусловно было наиболее опасным, имевшим весьма тяжелые последствия действием правительства в первый период его пребывания у власти. Фашисты встретили этот акт форменным ликованием. «Исключительный закон против штурмовых и охранных отрядов, — писал 17 июня центральный орган фашистской партии «Фелькишер беобахтер», — пал, как предвестие грядущей передачи правительственной власти национал-социализму». Улицы германских городов и деревень вновь наводнили фашистские банды в полной форме, развернувшие в расчете на полную безнаказанность террор невиданного масштаба. Ежедневно газеты приносили все новые сообщения о фашистских провокациях — походах по рабочим районам под защитой полиции, уличных убийствах функционеров коммунистической и социал-демократической партий, нападениях на их квартиры и на помещения рабочих организаций. Штурмовики были вооружены до зубов, они имели не только пистолеты новейших образцов, но также бомбы и ручные гранаты.

Чтобы рассказать о фашистском терроре, развернувшемся в Германии летом 1932 г., потребовалась бы специальная книга, страницы которой были бы заполнены сотнями кровавых эпизодов гибели многих лучших представителей рабочего класса. Гитлеровцы обычно прибывали в какой-либо район на нескольких грузовиках и без всякого предупреждения открывали огонь по «объектам», выбранным для нападения. Или они, собравшись большой группой под покровом темноты, обрушивались на антифашистов, когда последних было заведомо меньше. О масштабах гитлеровского террора можно судить по тому, что лишь с 17 июня, т.е. с возобновления деятельности штурмовых отрядов, до 1 августа 1932 г. нацисты убили 130 человек и ранили более 2000 человек. Этого не случилось бы, если бы не поддержка со стороны полиции, настроенной во многих местах профашистски. В своих воспоминаниях Брюнинг писал, что в это время власти «нигде не оказывали отпора разбою штурмовиков».

В Бреслау (Вроцлав) в антифашистскую боевую дружину записалось 1500 человек, в том числе много беспартийных и социал-демократов, столько же в портовом городе Вильгельмсгафене; 300 человек вступило в отряд, созданный в Бремерхафене. В Бранденбурге на многолюдном собрании (в нем участвовало, среди других, около 250 рейхсбаннеровцев) 400 рабочих вступило в отряды самообороны; в сформированный здесь комитет единства входили три социал-демократа, три члена «Рейхсбаннер», семь коммунистов и несколько беспартийных пролетариев. Комитеты единого фронта возникли также в ряде районов Берлина и некоторых его предместьях, в Алленштейне, Бойценбурге, Хемнице, Вестхаузене (Франкфурт-на-Майне), Штутгарте и др.

В городах, где происходили вылазки бесчинствующих фашистских молодчиков, отрядам самообороны пришлось сразу же вступить в действие. Так, 17 июня гитлеровцы совершили нападение на комитет КПГ в Дюссельдорфе, но натолкнулись на решительное сопротивление рабочих, в числе которых были не только коммунисты, но также и социал-демократы и беспартийные. 18–19 июня рабочие Вупперталя сообща оказали отпор попыткам гитлеровцев завладеть улицами и благодаря своей сплоченности вышли победителями. В Берлине объединенными усилиями коммунистов и социал-демократов было отбито нападение на экспедицию центрального органа КПГ «Роте фане» в районе Нейкельн. 25 июня коммунисты помогли рабочим — членам «Рейхсбаннера» отразить атаку фашистов на редакцию социал-демократической газеты «Форвертс», предпринятую в отместку за появившиеся в этом органе разоблачения гитлеровских бесчинств. А в конце июня отряд самообороны, созданный по инициативе коммунистов, обратил в бегство нацистов, напавших на отделение «Рейхсбаннера» в северном Берлине; результатом этих событий было присоединение многих берлинских социал-демократов и рейхсбаннеровцев к «Антифашистской акции».

Дружный отпор был дан фашистскому террору в Бреслау, где коричневорубашечники пытались провести шествие по улицам города. Даже социал-демократический «Форвертс» вынужден был написать по этому поводу: «Примечательно, что в момент опасности, созданной национал-социалистскими провокациями, стихийно проявилось твердое единство рабочих. Фашисты повсюду натолкнулись на решительную волю бреславских пролетариев к отпору». В рурском городе Гаттингене 30 июня фашисты совершили разбойничье нападение на дом Революционной профоппозиции, во время которого было убито 2 и ранено около 50 рабочих. 5 июня здесь состоялась мощная антифашистская демонстрация, в которой, наряду с коммунистами, участвовали 800 рейхсбаннеровцев в форме. В одном из промышленных центров Рура, Дуйсбург-Гамборне, где фашисты убили рабочего Бишофа, похороны погибшего превратились в демонстрацию единства. За гробом шло свыше 40 тыс. пролетариев, на кладбище с гневными речами выступили представители КПГ и «Железного фронта». В Любеке совместными усилиями рабочих, принадлежавших к различным партиям, было сорвано выступление Гитлера.

Это особенно хорошо можно проследить по дневнику Геббельса, в частности по записям, сделанным им во время поездки в Рейнско-Вестфальский промышленный район в середине июля 1932 г. В первом же городе — Хагене — машина Геббельса столкнулась с колоннами нескрываемо враждебно настроенных людей, и фашистский главарь вынужден был под градом камней убраться. Даже на своей родине (в Менхен-Гладбахе) Геббельс был встречен ругательствами, проклятиями, плевками, и ему пришлось во избежание худшего ретироваться. В дальнейшем Геббельсу оставалось лишь передвигаться по Руру замаскированно, причем, как он писал, его машина повсюду шла мимо «коммунистических пикетов».

Приход к власти реакционного правительства Папена, антирабочая направленность которого была выражена значительно сильнее, чем при Брюнинге, и новая волна фашистского террора, развязанная декретом от 16 июня, создавали объективную основу для сплочения рабочих рядов. Единые действия вызывались самими событиями, и некоторые местные организации социал-демократии санкционировали их, как единственный способ справиться с общим врагом — обнаглевшими фашистами.

Усилившаяся тяга к единству не прошла незамеченной правящими кругами и вызвала у них нескрываемую тревогу. «Проводятся собрания, на которых обсуждаются методы сотрудничества рабочих партий, — говорилось в полицейском документе, датированном 26 июня 1932 г., — основываются единые антифашистские комитеты. Все учащаются дискуссии о создании единого фронта, в том числе и на более высоком уровне». В сводке от 16 июля речь шла о том же: «По всей стране продолжаются единые действия. Социал-демократы — члены производственных советов появляются в качестве представителей своих коллег на коммунистических собраниях; в Дуйсбурге функционеры «Железного фронта» обсуждали в помещении комитета КПГ мероприятия по объединению действий... Профсоюзные функционеры подвергают критике политику СДПГ и руководства профсоюзов». А в сводке от 18 июля, касавшейся положения в Тюрингии, даже было сказано следующее: «Сомнительно, будут ли рабочие-социалисты и далее следовать за своими вождями, ибо в этих кругах выход из существующих условий видят лишь в сплочении с коммунистами».

В связи со сменой правительства, знаменовавшей собой начало нового этапа фашизации страны, существенно менялось положение социал-демократии. Происходили сдвиги в социальной и политической опоре буржуазии, и приход к власти правительства Папена означал отказ от услуг социал-демократической партии даже в той ограниченной форме, в какой они использовались Брюнингом. Для лидеров партии не было секретом, что Папен, прокладывая дорогу гитлеровцам, готовит конец долголетнему преобладанию СДПГ в прусской администрации; правительством Пруссии управляли «сильные люди» партии — О. Браун и К. Зеверинг. На словах социал-демократия выдавала себя за решительную и непримиримую противницу «правительства баронов». Фракция СДПГ в рейхстаге объявила Папену «решительную борьбу со всеми вытекающими отсюда парламентскими последствиями». Наделе, однако, партии не использовали те возможности, которыми они располагали.

Руководство СДПГ, как и прежде, отрицательно относилось к развертыванию забастовочной борьбы, к чему звали коммунисты. В прессе СДПГ, на собраниях и митингах, созывавшихся ею, произносилось много правильных слов о страшных опасностях, которые несет с собой фашизм, но в итоге, как правило, следовали лишь заверения, что «в свое время» будет дан «решающий бой». Вот что говорилось, в частности, в передовой статье центрального органа СДПГ «Форвертс» от 17 июля: «Мы хотели бы совершенно спокойно и с полной определенностью заявить: в тот день, когда вооруженные бандиты Гитлера получат «свободу действия», с ними будет покончено, и три дня спустя в Германии не хватит щелей, куда бы могли спрятаться штурмовики и их покровители. Если кто-либо в Германии вбил себе в голову, что организации «Железного фронта» (создан в конце 1931 г.) и другие связанные с СДПГ организации равнодушно отнесутся к ликвидации республиканской конституции, тот глубоко заблуждается».

Подобные торжественные заверения вновь и вновь повторялись, обнадеживая массы сторонников СДПГ. Вот, например, слова главы «Рейхсбаннера» Гельтермана, которыми завершалось его обращение по поводу создания «Железного фронта»: «Мы не желаем ни одного дня, ни одного часа оставаться более в обороне — мы переходим в атаку! Нападение по всему фронту! Сегодня мы призываем — завтра мы нанесем удар!»

А момент «решающего боя» между тем вновь и вновь отодвигался. Лучшим же рецептом против фашистского террора, по мнению лидеров социал-демократии, было... отсиживание дома. Так 9 июля, в день нацистского митинга в берлинском Люстгартене, «Форвертс» напечатал воззвание руководства, заканчивавшееся словами: «Не выходите на улицы! Закройте окна!» Нетрудно понять, что эта тактика, воодушевлявшая фашистов на все более наглые провокации, приносила большой вред.

Политическая обстановка в стране, и без того напряженная, еще более обострялись началом предвыборной кампании. Для большинства немцев это были уже четвертые выборы в течение одного полугодия; они происходили в момент сильнейшего упадка германской экономики, когда она оказалась отброшенной на несколько десятилетий назад, а нищета народных масс достигла предела мыслимого. Такого же предела, казалось, достигло и ожесточение политической борьбы, далеко вышедшей за рамки словесных дискуссий и полемики. Фашисты сделали массовым гангстеризм в политической жизни; они не только превратили клевету и поношения в излюбленное орудие «идейной» борьбы, но и ввели в повседневную практику физическую расправу с политическими противниками. Гитлеровцы ставили себе целью срывать избирательные собрания и митинги других партий; нападения на такие собрания осуществлялись планомерно. Под давлением обстоятельств и не желая окончательно потерять авторитет в глазах своих сторонников, командование «Рейхсбаннера» вынуждено было вновь привести в состояние готовности свои боевые группы. Однако, как показали ближайшие события, эта мера мало что дала.

Правительство Папена чуть ли не с первого дня своего существования готовило «операцию» в Пруссии. Ее цель заключалась не только в овладении командными высотами этой земли, но и в прощупывании сил демократов, их готовности к отпору действиям реакции. Соответственно был выбран и момент устранения законного прусского правительства: это должно было произойти незадолго до выборов в рейхстаг, чтобы как можно сильнее снизить число голосов за левые партии и увеличить популярность тех, кто был инициатором вмешательства в прусские дела — Национальной и гитлеровской партий. В начале июля обсуждение правительством планов переворота в Пруссии приняло уже конкретные формы. Вначале предметом «изучения» являлось финансовое положение Пруссии, которое, как и во всех других землях, было тяжелым. Но от этого предлога для вмешательства пришлось отказаться, ибо даже для тех, кто замышлял устранение прусского правительства, он был малоубедителен.

Протоколы заседаний имперского правительства открывают картину беспримерного по своему цинизму сговора о том, как наилучшим образом представить перед общественным мнением готовящийся переворот. На заседании 13 июля царила растерянность, ибо накануне Зеверинг опубликовал приказ о мерах по «поддержанию порядка», выбивший, как признал министр внутренних дел Гайль, из рук имперского правительства повод для его устранения. Надо было искать новый предлог. Между тем прусские власти делали все от них зависящее, чтобы не «прогневить» Папена.

16 июля Правление СДПГ заслушало сообщение Зеверинга и обсудило вопрос, допустимо и желательно ли использование полиции, поддерживаемой «Железным фронтом», в случае противозаконных шагов имперского правительства и рейхсвера. Было принято единодушное решение «не оставлять правовых основ конституции, что бы ни случилось». Уже это решение по существу определило собой исход событий. Лидеры СДПГ, видимо, сильно недооценивали стремление Папена — Шлейхера овладеть Пруссией, которую называли «сильнейшим бастионом республики».

Прусское правительство металось из одной крайности в другую. То оно рекламировало свою решимость сопротивляться и заявляло, что «никогда не допустит назначения имперского комиссара», то прикидывалось ничего не ведающим. Между тем о планах правительства Папена газеты писали давно, а 17 июля (когда чрезвычайный декрет о перевороте в Пруссии уже был подписан Гинденбургом, правда без определенного числа — его должен был проставить сам Папен!) в печати появилось сообщение, что оно вовсе не отказалось от плана назначения имперского комиссара для Пруссии. Правительство чувствовало свою силу, и главным ее источником была убежденность в бездействии руководства СДПГ, основанная на всей политике последнего, на пассивности прусских властей.

По мере того как нарастал отпор гитлеровскому террору и ширилась организованная кампания «Антифашистская акция», нацисты развертывали все более шумную кампанию, обвиняя прусское правительство «в потворстве коммунистам». Это было насквозь лживое обвинение. Фашистам, однако, нужна была полная «свобода рук»; они требовали устранения прусского правительства — и именно до выборов. 17 июля Гитлер направил из Кенигсберга, где нацисты организовали новые бесчинства, телеграммы на имя Гинденбурга, Папена, Шлейхера и Гайля; он выражал возмущение действиями прусской полиции и требовал, чтобы имперское правительство немедленно «положило конец этому безответственному поведению».

Договоренность о назначении правительственного комиссара в Пруссию в случае, если нацисты не войдут в состав прусского правительства, была достигнута во время беседы Шлейхера с Гитлером 4 июля. Окончательно же вопрос был решен во время их встречи 19 июля в Котбусе. По тому же поводу велась переписка между Папеном и президентом прусского ландтага фашистом Керлем. 18 июля последний направил рейхсканцлеру пространное послание, предложив «взять прусскую полицию в свои руки», используя для этого 48-ю статью конституции. Но наиболее весомым явилось требование «навести порядок» в Пруссии, исходившее от ряда крупнейших промышленников Рура, в том числе Круппа и Бранди.

Здесь необходимо сделать отступление в область, более подходящую для авантюрного романа, чем для исторического исследования. Этот сюжет связан с неким Рудольфом Дильсом, который в рассматриваемое время служил в министерстве внутренних дел Пруссии в должности советника и занимался изучением путей борьбы с фашистской опасностью. Он пользовался безусловным доверием министра Зеверинга, участвовал в важных совещаниях и постоянно находился в курсе того, чем жило министерство. В этом не было бы ничего особенного, если бы не одна «деталь»: Дильс являлся не только — и не столько — правительственным чиновником, сколько убежденным нацистом, приносившим гитлеровской партии огромную пользу тем, что передавал информацию о намерениях полиции. Неудивительно, что после своего прихода к власти нацисты назначили Дильса начальником тайной полиции; именно этот выученик и доверенное лицо Зеверинга был первым шефом гестапо, возглавляя его как раз в те месяцы, когда началась кровавая расправа с десятками тысяч борцов за народное дело. Но в середине 1932 г. Дильсу и не снилась такая карьера, он еще должен был «заслужить» ее. И он старался изо всех сил.

Дильс сыграл зловещую роль в «прусском деле». От него исходил донос, вызвавший подлинное ликование у членов правительства Папена. Согласно сообщению Дильса, чиновник прусского министерства внутренних дел Абегг (член Государственной [бывшей Демократической] партии) имел беседу с коммунистами — депутатом рейхстага Торглером и депутатом ландтага Каспером, в ходе которой обсуждались возможности сотрудничества прусских властей и КПГ против фашизма. Мы не располагаем документами об этой встрече; хорошо известно в то же время, что прусское правительство упорно придерживалось антикоммунистического курса, а КПГ в свою очередь резко и непримиримо разоблачала политику прусских властей. Если такая встреча состоялась, то она, вероятно, была лишь плодом личной инициативы Абегга, которого искренне заботила вплотную приближавшаяся фашистская опасность. Сообщение Дильса противоречило всему, что было характерно для правительства Брауна — Зеверинга за все годы его пребывания у власти, и потому безусловно нуждалось в серьезной проверке.

Но весь смысл доноса Дильса в том и заключался, что он содержал искомое, и будь он даже трижды вымышлен, и тогда его никто не стал бы ставить под сомнение и проверять. В донос сразу же «поверили» и превратили в обвинительный документ. Что же касается самого Дильса, то его функции в «операции» этим не ограничились. Как теперь известно из материалов правительственного архива, 19 июля, т.е. вплотную накануне государственного переворота в Пруссии, на квартиру Дильса прибыли статс-секретарь рейхсканцлера Планк («человек» Шлейхера, приставленный им к Папену) и обер-бургомистр Эссена Брахт, который должен был на следующий день заменить собой Зеверинга на посту министра внутренних дел Пруссии. «Двойник» Дильс информировал заговорщиков и консультировал их, как надо действовать; он исходил из того, что вряд ли следует опасаться со стороны Зеверинга сопротивления, какого ожидали от этого деятеля, слывшего в течение многих лет «сильной личностью».

Между тем накал политической борьбы нарастал с каждым днем. В воскресенье, 10 июля, по всей стране имели место сотни нападений гитлеровцев на рабочие организации, предвыборные собрания, на отдельных антифашистов. В итоге лишь за один день 17 человек было убито и 191 тяжело ранен. Казалось, это максимум. Но следующее воскресенье, 17 июля, было еще более кровопролитным. Число жертв фашистского разбоя превысило 300 человек, из них 18 было убито. Наиболее ожесточенные столкновения произошли в рабочем пригороде Гамбурга Альтоне, где гитлеровцам, откровенно провоцировавшим пролетариев Гамбурга, вздумалось провести свою демонстрацию. Об ответственности нацистов за случившееся недвусмысленно заявил обер-бургомистр Гамбурга Петерсен, выступая 23 июля на совещании глав земель: «Все говорит против национал-социалистов».

Усиленно охраняемые полицией, еще находившейся тогда под командованием социал-демократа Эггерштедта, 5 тыс. штурмовиков двинулись в кварталы, населенные беднотой. Их шествие напоминало карательную экспедицию. Вскоре раздалась команда: «Стреляйте в красных собак!» Альтонские рабочие немедленно организовали оборону; на улицах быстро выросли баррикады. Вот как описывала события прогрессивная немецкая газета: «Город напоминал военную зону. Газы, бомбы, ручные гранаты и броневики господствовали на улицах... Развернулась уличная битва полиции, по существу объединившейся с национал-социалистами, против коммунистов. Туда, где не закрывали по приказу полиции окна, полиция стреляла».

А на следующий день Папен заявил, что альтонские события, как и другие столкновения, «вызваны провокациями и предательскими нападениями коммунистов». Можно понять, каково было возмущение рабочих, когда им приходилось сталкиваться со столь наглой ложью. «Кровь наших товарищей по классу, — говорилось в листовке, выпущенной на следующий день гамбургской организацией КПГ, — обагрила улицы, которые полиция, возглавляемая социал-демократом, очистила при помощи шквального огня, чтобы дать место разбойничьей гвардии Гитлера».

Кровавые столкновения произошли 17 июля не только в Пруссии, но и в остальных землях. Однако правительство Папена, ожидавшее «удобного» повода, решило, что он найден. Сразу же был введен запрет на любые демонстрации и уличные шествия. «Таинственные» переговоры правительственного чиновника с коммунистами и мнимое «потворство» коммунистам в Альтоне — таковы были прегрешения, которые 20 июля — в день, назначенный для государственного переворота, — решено было вменить в вину прусским властям. В своем выступлении 20 июля по радио Папен не постеснялся назвать разбойничью операцию, предпринятую его правительством в Пруссии и направленную в первую очередь против социал-демократии и Центра, — основной опоры смещенного кабинета Брауна, — исключительно антикоммунистической акцией. Это был один из ранних случаев применения жульнического приема, которым в дальнейшем так широко пользовались гитлеровцы, маскируя свои замыслы.

Наступило 20 июля 1932 г. — один из черных дней германской истории. Папен и его коллеги располагали хорошо подготовленным планом действий, который включал в себя объявление области Берлин — Бранденбург на осадном положении и передачу всей власти на ее территории в руки армейского командования. Но было нечто, не дававшее им покоя: страх перед возможностью объявления всеобщей забастовки. Рано утром 20 июля, накануне того, как развернулись события, статс-секретарь президента Мейсснер явился к Папену, у которого уже находились имперский министр внутренних дел Гайль и «без пяти минут» министр внутренних дел Пруссии Брахт, и поставил вопрос, не целесообразно ли будет в случае провозглашения всеобщей забастовки распространить осадное положение на всю Германию. Соответствующее поручение было ему дано. А генерал рейхсвера Рундштедт (будущий фельдмаршал Гитлера), которому 20 июля была вручена исполнительная власть в Берлине, первым делом опубликовал приказ, озаглавленный «Против подстрекательства ко всеобщей забастовке». Генерал запрещал подобное «подстрекательство», угрожая каторгой. Нацисты также считались с большой вероятностью немедленного объявления всеобщей стачки, что видно из выступления Гитлера в Гамбурге в день переворота.

Утром 20 июля три прусских министра были приглашены в рейхсканцелярию, где Папен сообщил им содержание чрезвычайного декрета президента о смещении Брауна и Зеверинга со своих постов и назначении его, Папена, имперским комиссаром Пруссии. Как свидетельствует протокол этой беседы, Зеверинг был очень спокоен. Он лишь заметил, что человек, «в течение восьми лет связанный с жизнью полиции, могущий положиться на чиновников своего ведомства (он имел в виду самого себя. — Л. Г.), гораздо больше отвечает запросам нынешнего тяжелого времени, чем новое лицо». Зеверинг лишь для отвода глаз заявил, что «уступит только силе». Единственно, чем смещенные деятели были искренне возмущены, так это обвинением в потворстве коммунизму: в подобном «преступлении» они действительно были неповинны. Они громко кричали о допущенной «несправедливости», всячески рекламируя свои заслуги в борьбе против коммунистической партии. Так, выступая в имперском суде при обсуждении жалобы бывшего прусского правительства, представитель последнего заявил: «В действительности именно Зеверинг и Гжезинский всегда сурово подавляли выступления коммунистов, и потому они принадлежали к числу самых ненавистных для коммунистов лиц».

«Все утверждения о каком-то сотрудничестве социал-демократии с коммунистической партией являются чистым вымыслом», — писал социал-демократический «Форвертс» в передовой статье на следующий день после переворота.

В течение всего дня 20 июля Правление социал-демократической партии распространяло листовки, призывавшие к «благоразумию», «дисциплине», а главное, к неучастию в политических забастовках, пропагандируемых «неуполномоченными на то лицами». Такого же рода листовки издавались и от имени руководства реформистских профсоюзов и «Железного фронта».

Многочисленные воспоминания рисуют трагическую картину гибели надежд сотен тысяч людей, породившей у них опаснейший скептицизм. Города Германии представляли собой в тот день бурлящий котел. Возмущение наглыми действиями правительства охватило рабочие массы. Возможности для отпора реакции были как нельзя более благоприятными. Призыв к борьбе прозвучал в обращении КПГ, но необходимой для этого подготовки не было проведено. Свидетельства тому — письма членов Политбюро ЦК КПГ в Москву, в Коминтерн. Ф. Далем писал: «Ярко обнаружила наши недостатки изолированность всего центрального аппарата [партии] от движения на предприятиях и на улицах 20 июля и в последующие дни. Мы не являемся в подобной ситуации оперативным руководством, это относится, таково мое убеждение, как к ЦК, так и к руководящим органам округов (например, Берлина., где мы 20 июля не сумели использовать настроения масс на предприятиях и на улицах и возможности для демонстраций и забастовок). Был, правда, выдвинут лозунг всеобщей забастовки, но конкретной подготовки к его осуществлению не провели нигде...»

Г. Реммеле описывал происходившее 20 июля 1932 г., когда он вместе с Далемом и членом ЦК КПГ В. Мюнценбергом провел весь день на улицах Берлина, так: «Никогда еще правительство и государственная власть не были столь бессильны, как именно в момент государственного переворота и чрезвычайного положения. Везде (Реммеле называл ряд улиц. — Л.Г.)толпы, живо обсуждающие события... и было очень легко, имея несколько красных знамен или транспарантов, организовать мощные массовые демонстрации. Почти во всех районах города, даже в западных (аристократических. — Л.Г.) личности со свастикой и коричневорубашечники, которые накануне мелькали повсюду, исчезли из поля зрения. 20 и 21 июля во всем городе преобладали те, на груди которых красовался значок Антифашистской акции... Во многих местах можно было видеть, как полицейские патрули оживленно дискутируют с собравшимися вокруг них рабочими и мелкими буржуа... 80% рядовых и свыше 50% офицеров полиции выражали готовность присоединиться к сопротивлению». Реммеле отметил, что первая реакция политбюро ЦК КПГ на происшедшее последовала лишь 24 июля. «Хотя все члены политбюро и секретариата были в Берлине, в течение пяти дней — ни одного заседания или хотя бы совещания в более узком составе, т.е. никакого участия, а решение, принятое 24-го, никакого влияния оказать не могло».

Соотношение сил было вовсе не так неблагополучно для защитников демократии, как изображали заправилы СДПГ. Известно, например, что в полицейских частях, находившихся в распоряжении прусского правительства, насчитывалось около 20 тыс. человек. Это значительно превышало численность войск, имевшихся 20 июля в Берлине; для использования же частей, расположенных вне Берлина, военное министерство не приняло никаких мер. Профсоюз железнодорожников изъявил готовность прервать сообщение, а это не только помешало бы переброске войск, но и крайне стеснило бы маневренные возможности правительства. Следовательно, все было за то, чтобы дать реакции открытый бой, имея хорошие шансы на победу.

Социал-демократ Г. Шютцингер писал, что бои полиции, рейхсбаннеровцев и членов профсоюзов (здесь намеренно пропущены рабочие-коммунисты), конечно, потребовали бы несколько сот жертв, но это совсем не значит, что победили бы войска. «Когда массы берлинцев затопили бы Унтер ден Линден, Вильгельмштрассе и т.п., тогда, весьма вероятно, пришлось бы убрать войска Рундштедта». Из биографии главы гессенского провинциального правительства социал-демократа Лейшнера известно, что он не допускал возможности эффективного использования рейхсвера против рабочих. Того же мнения придерживается уже упоминавшийся В. Хёгнер (после войны — премьер-министр Баварии). «Возможно, — пишет он, — что жертвы, которых стоила германскому народу вторая мировая война, стали бы излишними, если бы 20 июля 1932 г. было оказано вооруженное сопротивление Папену».

Даже полное поражение в открытой борьбе не было бы тяжелее, чем психологические последствия бездеятельности, — таково мнение западногерманского исследователя этих событий Э. Маттиаса.

Сам Рундштедт не преминул с похвалой отозваться о политике СДПГ: «Нужно благодарить социал-демократическую партию за то, что она не присоединилась к стачечному лозунгу, а наоборот, призвала к спокойствию и благоразумию, дабы не помешать нормальным выборам». Осадное положение не понадобилось не только в масштабе всей страны, но и в Берлине оно оказалось излишним. Столь безболезненного исхода своей противозаконной акции не ожидали ни Папен, ни Шлейхер, ни их единомышленники.

По-разному реагировала на переворот в Пруссии мировая общественность. Если демократически настроенные круги разных стран были охвачены глубокой тревогой за судьбы немецкого народа, то реакционеры, прежде всего в США и Англии, не скрывали своего удовлетворения. На нью-йоркской бирже наблюдался в те дни усиленный спрос на ценные бумаги. Это, как разъясняли газеты, свидетельствовало о том, что банкиры, занимающиеся кредитованием Германии, «весьма благожелательно оценивают резкий поворот в сторону диктатуры в Германии». Лондонская «Таймс», комментируя июльские события, восхищенно писала, что кабинет Палена показал себя «правительством, которое правит... Его методы безусловно властны, но ведь абсолютно ни из чего не следует, что Германии больше всего подходит либерально-парламентская конституция».

Таким образом, «политика силы» восторжествовала. Не менее, чем клика, осуществившая переворот, этому были рады гитлеровцы. Нацистская партия ликовала по поводу «ликвидации ноябрьского господства в Пруссии». «Начало сделано, — откровенно писал 21 июля «Фелькишер беобахтер», — мы же доведем это до конца. Необходимо освободить путь для национал-социалистского движения и для взятия им власти». На совещании глав земельных правительств нацисты Гранцов и Ревер, представлявшие соответственно Мекленбург-Шверин и Ольденбург, решительно поддержали акцию Папена. Гранцов заявил, что «просит правительство действовать и далее в том же духе», и в порядке саморекламы уверял, будто трудности управления в коалиции с нацистами вовсе не велики.

В действительности гитлеровцы все более тяготились связью с правительством Папена, ибо, не находясь у власти, они вынуждены были делить ответственность за его политику. «Утверждать, что мы поддерживаем правительство Папена и последний чрезвычайный декрет от 14 июня 1932 г., — лицемерие этой бесстыдной партии (СДПГ. — Л.Г.)», — говорилось в одной из предвыборных листовок фашистов. В дневнике Геббельса за июнь — июль имеется немало панических записей на этот счет: «Правительство приносит нам с каждым днем все больше вреда, — сказано, например, в записи от 1 июля. — Можно почти по пальцам сосчитать, сколько миллионов голосов мы потеряли. Ко всему «Клуб господ» распространил циркуляр, в котором сообщается, что фюрер одобряет все мероприятия этого кабинета». Одна листовка была даже более безапелляционной: «Мы не имеем ничего общего с нынешним кабинетом. Мы жесточайшим образом боремся с правительством, ибо его мероприятия... наиболее несправедливы и антисоциальны из всего, что можно себе представить».

Берлинский орган нацистов «Ангриф», рупор Геббельса, выдвигая требование объявить мандаты КПГ в рейхстаге недействительными, писал, что «вряд ли правительство Папена решится на это, хотя 20 июля показало, что подобную меру можно провести без особого риска». Фашистская газета в своем злорадстве сформулировала именно то, что было главным политическим уроком удавшегося государственного переворота в Пруссии. В итоге реакция почувствовала безнаказанность не только своих мелких и частичных покушений на демократические свободы, покушений, которыми заполнена вся история Веймарской республики. Этот вывод придал нацистам новые силы и энергию в борьбе за власть, укрепил их претензии.

В литературе, посвященной истории Германии тех лет, высказывается даже точка зрения, что 20 июля окончательно предопределило ход дальнейших событий вплоть до установления фашистской диктатуры в январе 1933 г.

Однако и после 20 июля вопрос об установлении фашистского режима оставался открытым; он решался в ходе напряженной борьбы. И после 20 июля имелись возможности преградить путь фашизму; но их необходимо было использовать. Последующие события подтвердили, что борьба с фашизмом отнюдь не бесперспективна, хотя поражение, понесенное 20 июля 1932 г., причинило всему антифашистскому движению весьма существенный урон.

Успех реакционных сил окрылил фашистов на дальнейшее усиление террора против политических противников. Кровавые столкновения — результат гитлеровских провокаций — еще более участились. В самых разных уголках Германии фашистские бандиты жгли и убивали, практикуясь на собственном народе в злодеяниях, которые они намеревались совершить в масштабах всей Европы. Кровью обагрились в эти дни улицы старинного баварского города Аугсбурга, пролетарского Дортмунда, Неймюнстера, Ганновера, Бунцлау и многих других мест. Усиливая террор, всемерно разнообразя и варьируя свою демагогическую пропаганду, опираясь на активную поддержку правительства, Гитлер и его клика надеялись получить на выборах в рейхстаг абсолютное большинство.

Фашисты рассчитывали использовать деморализацию и разочарование, охватившие часть приверженцев социал-демократии, они надеялись завоевать значительные слои рабочего класса. Нацисты намеревались отнять часть сторонников у коммунистической партии, сыграв на поражении, понесенном германским пролетариатом 20 июля, и получить на выборах от 17 до 20 млн голосов. По мысли фашистских главарей и тех, кто ими руководил — тиссенов, кирдорфов и т.п., 31 июля должно было стать днем триумфа гитлеровской партии, после чего Папену, как мавру, сделавшему свое дело, следовало уйти, уступив место Гитлеру. И уже в августе 1932 г. в Германии воцарилась бы фашистская диктатура.