"Ранняя история нацизма. Борьба за власть" - читать интересную книгу автора (Гинцберг Лев Израилевич)

Глава 3. Фашизм и антифашизм в годы стабилизации в Германии

Попытки вывести фашистских преступников из-под удара начались едва ли не на второй день после путча. Доброжелателей было много не только в самой Баварии, но и за ее пределами. По сведениям В. Хегнера, участвовавшего в работе комиссии баварского ландтага, расследовавшей это дело в 1927 г., баварский кронпринц Руппрехт передал Гитлеру, что если тот извинится перед Каром, то нет надобности и судить его. Среди писем, авторы которых высказывались против суда над столь «национально мыслящими» людьми, было и послание, направленное в Мюнхен группой северогерманских промышленников.

Но не проводить процесс вообще было слишком даже для условий, существовавших в Германии. А судить преступников, сделавших попытку государственного переворота, следовало в имперском суде, местопребывание которого, как уже отмечалось, было в Лейпциге. Левобуржуазная газета «Берлинер тагеблат» 16 ноября писала: «Преступники должны предстать перед имперским судом, который, согласно закону о защите республики, только и компетентен в такого рода делах... Насчет этого в соответствующих имперских инстанциях нет никакого сомнения. Здесь ничего не сделает и тот ловкий баварский юрист, который сегодня по поручению своего правительства будет пытаться доказать берлинским органам компетентность баварского народного суда».

Уверенность эта была, увы, преждевременна. Предстоящий процесс весьма беспокоил баварских правителей, которые вправе были ожидать в ходе суда крайне нежелательных разоблачений; кроме того, они опасались, что в случае передачи дела в имперский суд, как сказал Книллинг имперскому представителю в Мюнхене, они будут «разорваны на куски». А после того как 19 ноября имперское правительство все же высказалось за такое решение вопроса, Книллинг заявил, что выдача Гитлера и компании исключается. Но ведь и в Берлине мало кто из представителей правящих кругов был заинтересован в огласке всего, что сопровождало конфликт Берлина с Баварией. И они в конечном счете отказались от проведения судебного процесса в Лейпциге, тем более что это облегчило соглашение, которого искали обе стороны.

Но в случае использования — безусловно незаконного — так называемого народного суда в Мюнхене приходилось торопиться с следствием и с самим процессом, ибо время существования этого суда было ограничено 31 марта 1924 г. Этому мешало поведение одного из главных обвиняемых — Гитлера, который в начале следствия отказывался от показаний; он продолжал подумывать о самоубийстве. Потом он все же нарушил обет молчания, сопровождая свои показания частыми истерическими припадками. От не на шутку перетрусившего фюрера исходили те фантастические «сведения», которые жена Геринга Карин 2 января 1924 г. передавала своей сестре: «В коридоре у его камеры стоят два пулемета, 12 человек стражи, [перед тюрьмой] броневики, орудия и т.п.». Входе следствия мюнхенский антрополог проф. Грубер дал следующее определение о фюрере: «Лицо и голова неполноценны в расовом отношении. Низкий, скошенный лоб, широкие скулы, маленькие глаза Маленькая щеточка усов придает лицу особенно вызывающее выражение. Он выглядит как человек, возбужденный до сумасшествия; лицевые мускулы постоянно сокращаются». Этот вывод ученого о субъекте, возомнившем себя величайшим из великих, в последующие годы нередко фигурировал в антифашистской литературе.

Подбор присяжных не представлял особых трудностей: в Мюнхене было сколько угодно «простых людей» — единомышленников Людендорфа и Гитлера. Из круга лиц, которые по роду занятий являлись торговцами, агентами по страхованию и т.п., и подобрали определенное число людей, среди которых не было ни одного противника фашизма. Такова же была и публика, заполнявшая зал суда и откровенно симпатизировавшая подсудимым. Наибольшей популярностью среди них пользовался Людендорф, подъезжавший к зданию суда в роскошной автомашине; здесь караул отдавал ему честь, а при входе его в зал все присутствовавшие вставали. Лишь после этого обычно начиналось заседание суда.

Процесс открылся 26 февраля 1924 г. Кроме Людендорфа и Гитлера на скамье подсудимых сидели Рем, Крибель, Пенер, Фрик, Вебер, а также командир мюнхенских штурмовиков Брюкнер, офицеры Вагнер и Пернет (зять Людендорфа). Ряд заседаний проходил в закрытом порядке, ибо власти всячески противились разглашению подробностей сговора между армией, полицией и путчистами, имевшего место до мюнхенских событий 8–9 ноября 1923 г. Есть сведения, что подсудимым было обещано смягчение приговора, если они в ходе судебного процесса не будут касаться своих отношений с бывшим кронпринцем Баварии Руппрехтом и кардиналом Фаульхабером. Вместо последних им «отдали на съедение» Кара, Лоссова и Зайссера. И путчисты использовали это с большой выгодой для себя, ибо доказать сообщничество с «триумвиров» не представляло никакого труда; последние же не только находились на свободе, но и продолжали быть важными персонами.

«В каждом нормальном государстве акт вооруженной государственной измены, — пишет западногерманский исследователь фашизма Э. Нольте, имея в виду мюнхенский путч, — навсегда исключает главных его участников из общественной, а тем более из политической жизни». Но в Германии дело обстояло наоборот: усилиями главных действующих лиц судилища (в первую очередь председателя суда — наделе единомышленника подсудимых — Нейдхарта) процесс способствовал широкой популяризации фашистских главарей за пределами Баварии. Суд разрешал им выступать так долго, как им заблагорассудится (так, первое выступление Гитлера длилось четыре часа), причем речи на следующее утро попадали в печать, а затем молниеносно публиковались отдельными изданиями, притом большими тиражами. Подсудимые и их защитники, состязавшиеся с ними в наглости, беспрепятственно поносили существовавший в Германии режим и высших его носителей.

«Судебное заседание? — спрашивал демократически настроенный журналист, присутствовавший на процессе. — Нет, скорее семинар по вопросу о государственной измене». Другой журналист, находившийся в зале, писал о процессе так: «Суд, снова и снова позволяющий «господам обвиняемым» держать многочасовые пропагандистские речи; член суда, который после первой речи Гитлера (я слыхал это собственными ушами!) воскликнул: «Он же первоклассный парень, этот Гитлер!»; председатель, терпящий, что... имперское правительство характеризуют, как «банду преступников»; прокурор, который во время перерыва доверительно хлопает одного из обвиняемых по плечу: «Ну что, мой дорогой Пенер»».

Председатель суда, считавший путч «национальным деянием», не остановился перед фальсификацией протокола процесса, чтобы «выгородить» Людендорфа. Защитники нагло угрожали даже... официальным обвинителям, в том числе прокурору. Еще более неприкрытыми были угрозы по адресу свидетелей обвинения. Слушание дела приняло столь скандальный характер, что им в начале марта пришлось заняться баварскому правительству. На заседании министр внутренних дел Швейер заявил, что имеются сильнейшие сомнения в отношении того, как ведется процесс; известно, что Нейдхарт еще до начала суда говорил: Людендорф — это наибольшая ценность, которой располагает Германия, он будет оправдан. Другой министр констатировал, что суд еще ничем не продемонстрировал противоположность своей точки зрения позиции подсудимых. Однако обсуждение вопроса кончилось ничем: министр юстиции Гюртнер, который уже однажды вывел нацистов из-под удара — это было после 1 мая, — помешал принятию каких-либо мер, мотивируя «невозможностью» вмешательства в дела суда. Гитлер не забыл о заслугах Гюртнера перед нацистской партией, и тот был включен в качестве министра юстиции Германии в правительство, созданное Гитлером 30 января 1933 г. Гюртнер занимал этот пост в течение длительного времени, и он несет значительную ответственность за ту деформацию, которую претерпела юстиция в Третьем рейхе.

В своей обвинительной речи прокурор утверждал, что путчисты преследовали-де «высокую цель», лишь использованные ими средства были преступны. Он напоминал, что Гитлер происходит «из простой семьи» и «во время мировой войны... доказал немецкий образ мыслей». Подсудимые в своих последних словах заявляли, что если даже будут осуждены, то в дальнейшем поступят точно так же. Гитлер, не прерываемый председателем, вновь витийствовал в течение нескольких часов на самые разнообразные темы, часто не имевшие никакого отношения к предмету судебного разбирательства: он излагал свои взгляды на государство и его роль, свое представление о внешней политике Германии по отношению к Англии и Франции, угрожал судом тем, кто в данный момент вершит суд над ним, стучал по столу и т.п. В этот момент он уже мало сомневался в мягкости приговора. Во время процесса Карин Геринг писала своей матери: «Гитлер абсолютно уверен, что он будет приговорен к какому-либо наказанию, а затем здесь же последует амнистия». Но было нечто, весьма беспокоившее его: как иностранцу, тем более уже осужденному ранее за преступление политического характера и освобожденному условно, ему реально угрожала высылка из Германии; в этом случае не обязательно было согласие Австрии. Поэтому он обратился к суду с настоятельной просьбой не применять к нему соответствующую статью закона о защите республики.

Хотя приговор Гитлеру и другим основным главарям заговора гласил: пять лет заключения, — на деле они должны были отсидеть лишь полгода, после чего имели право на досрочное освобождение. От высылки Гитлера суд решил воздержаться. Вот как фашисты оценивали это впоследствии: «Удалось избежать худшего: высылки фюрера!» Людендорф был оправдан, хотя он не мог скрыть своей причастности к заговору, и в обвинительном заключении содержались весьма веские доказательства этого. Там говорилось, в частности, что Людендорф был полностью осведомлен о подготовке путча и в качестве командующего будущей национальной армии «отдавал распоряжения насчет частей пограничной охраны, инкорпорирования [военизированных] формирований в регулярные воинские подразделения, размещения войск, обеспечения их помещениями и т.п.». Остальные обвиняемые были приговорены к небольшим срокам заключения, трое из них здесь же освобождены из-под стражи. В годы фашистской диктатуры нацисты цинично признавали: ввиду того, что избежать суда вообще было нельзя, такой приговор был равносилен оправданию. Какая колоссальная разница с судебными расправами, которым сплошь да рядом подвергались в тогдашней Германии антифашисты.

Трудно, конечно, предугадать, чем кончился бы этот процесс, если бы он проходил в имперском суде, но о том, что приговор был бы не намного более суровым, свидетельствуют слова верховного прокурора Обермайера: «Нет доказательств, что вообще следует рассматривать поход Гитлера на Берлин как нечто серьезное».

Судебный процесс над участниками мюнхенского путча был запоздалым аккордом событий 1923 г. в Германии, завершивших собой определенный этап в экономическом и политическом развитии страны. Уже в конце этого года экономическое положение стало улучшаться, начала постепенно уменьшаться инфляция; господствующий класс сумел укрепить свое положение, чему способствовали перегруппировка сил в лагере Антанты и принятие «плана Дауэса». В условиях стабилизации капитализма правящие круги стремились вернуться к буржуазно-демократическим методам правления и не испытывали нужды в помощи со стороны фашистов. Разнузданная пропаганда и эксцессы, которыми сопровождалась деятельность последних, даже в какой-то мере стесняли тогдашних правителей страны, чем и объясняются репрессии по отношению к фашистским организациям; но эти действия отличались непоследовательностью, половинчатостью, содержали всевозможные лазейки, ибо не ставили целью искоренение фашизма, а имели в виду лишь «цивилизовать» его, побудить отказаться от нежелательных «крайностей».

Провал «пивного путча» нанес фашистскому движению сокрушительный удар, и подавить его в то время не составило бы никакого труда. Местные фашистские организации находились в состоянии разброда, некоторые главари оказались в заключении, другие были в бегах. Но, как уже отмечалось, формальный запрет их деятельности, обусловленный введением осадного положения, проводился неэффективно и не мешал фашистам собирать силы в ожидании легализации. И действительно, сразу же после отмены осадного положения в конце февраля 1924 г. прусский министр внутренних дел социал-демократ Зеверинг разрешил деятельность уже известной нам «Партии свободы» — организации, выполнявшей в Северной Германии те же функции, что и гитлеровская партия, о чем между ними было достигнуто специальное соглашение.

В Баварии ход и результаты судебного процесса над участниками «пивного путча» оказались особенно на руку фашистам, стремившимся возобновить свою деятельность. Нацисты, бежавшие в Австрию в первые часы после своего поражения 9 ноября, обосновались в непосредственной близости от баварской границы; там находились Геринг, Эссер и др. Между Мюнхеном и Инсбруком поддерживалась постоянная связь через курьеров, шел обмен информацией, осуществлялось снабжение листовками и газетами. Одним из таких курьеров был Маршал фон Биберштейн, сын бывшего министра иностранных дел кайзеровской Германии, один из первых представителей знати, примкнувших к фашистскому движению. Бывшие путчисты не придерживались особой конспирации: они собирались в двух шагах от мюнхенского полицей-президиума, а от резиденции Кара их отделяли только собор и два жилых блока. Все важные бумаги, в которых содержались подробности подготовки к путчу, НСДАП удалось утаить.

Но если между организациями фашистского толка и ранее не было единства, то в сложившихся условиях, когда приходилось преодолевать определенные трудности, распри и взаимная борьба разгорелись с невиданной до того силой. Образовалось несколько центров притяжения, с остервенением оспаривавших друг у друга руководящую роль и наперебой доказывавших, что именно данная группа наиболее привержена «идеалам» фашизма.

Руководство подпольной работой нацистов находилось первое время в руках Розенберга, который получил соответствующее письменное поручение от Гитлера (в данном случае тот мог не бояться конкуренции). Он организовал так называемое «Великогерманское народное сообщество», для отвода глаз возглавлявшееся подставными лицами; на этом основании мюнхенская полиция решила, что новая организация якобы не является заменой нацистской партии. Весной 1924 г. появились двое других приспешников Гитлера — Штрейхер и Эссер, оттеснившие Розенберга на второй план. Но объединить под своим руководством всех сторонников фашизма в Баварии им не удалось; методы и неразборчивость Штрейхера и Эссера в средствах даже многим фашистам казались чрезмерными. Последние основали «Блок фёлькише», которым руководил патриарх нацистской партии Дрекслер. Эта группа вошла в состав «Партии свободы», штаб-квартира которой находилась в Берлине.

Во главе этой организации стояли генерал Людендорф, фон Грэфе и Г. Штрассер, перебравшийся после путча и недолгого заключения из Баварии на север страны. Руководители «Партии свободы» сразу же высказались за участие в предстоявших весной парламентских выборах. Данный вопрос, однако, оказался камнем преткновения, ибо многие фашисты были настроены резко антипарламентски и считали, что вхождение в парламент — предательство. На северо-западе страны в связи с этим образовалась фактически самостоятельная фашистская организация, центр которой находился в Гамбурге, а руководство принадлежало «директории» из трех лиц во главе с А. Фольком. Его сторонники выдавали себя за единственных истинных приверженцев нацистской доктрины в противовес берлинцам, «погрязшим в парламентаризме». Эти претензии по существу были безосновательны, ибо «Партия свободы» тоже была сугубо фашистской организацией. Вместе с тем между ними имелись тактические разногласия. И не вопрос о вхождении в парламенты был главным, хотя он и казался таковым в то время; позднее, однако, он сам собой отпал, ибо и Гитлер высказался за участие в выборах. Вспоминая об этом уже после разгрома фашистской Германии, Розенберг отмечал, что Гитлер просто санкционировал участие в выборах, но представил это как тактику, якобы придуманную им самим.

Это явилось одним из элементов тактической переориентации фашистского движения в новых условиях, созданных провалом мюнхенского путча и значительным изменением обстановки в стране; перспективы успеха новых попыток вооруженного переворота были практически сведены к нулю. Фашисты взяли курс на «легальное» взятие власти. «Остатки национал-социалистического движения, — уже в январе 1924 г. отмечал журнал «Хроника фашизма», — все более преобразуются в избирательную партию... Цель их безусловно заключается в том, чтобы уничтожить парламентаризм, но — при помощи самого же парламента». При этом цитировалась программа возникшей в конце 1923 г. в Нюрнберге фашистской организации, где, в частности, говорилось: «Необходимо бить врага его же оружием... Смерть парламентаризму при посредстве парламента... [Партия] отвергает насильственные средства, поэтому можно не опасаться запрета».

Первостепенную задачу фашисты еще более, чем до того, усматривали наряду с повседневным террором против революционных, демократических сил в непрерывной пропаганде среди различных слоев населения, прежде всего среди рабочих. Здесь-то и находился важнейший пункт разногласий: если для нацистов завоевание рабочих являлось основной предпосылкой «уничтожения марксизма» и прекращения классовой борьбы, то приверженцы Грэфе, будучи во многом единомышленниками мюнхенских фашистов, возражали против «превращения рабочих в определяющий фактор движения фелькише».

Хотя Гитлер и ряд его приспешников находились в тюрьме, а в Баварии фашистская партия была запрещена, на выборах в ландтаги ряда земель (тюрингский, мекленбургский, особенно баварский), состоявшихся в первые месяцы 1924 г., организации крайней реакции, принявшие участие в выборах, добились значительного успеха. Это объяснялось тем, что еще не успело в полной мере сказаться общее улучшение экономического положения после прекращения инфляции, а также настроениями баварской мелкой буржуазии, видевшей в нацистах своего рода мучеников, чья «мирная» демонстрация 9 ноября 1923 г. была расстреляна. «Мюнхенский путч, — говорилось в связи с итогами выборов в Баварии в «Хронике фашизма», — не помешал фёлькише. Он не помешал им потому, прежде всего, что другие политические партии не сумели использовать позорное поражение и жалкую трусость национал-социалистов 9 ноября, во-вторых, потому, что в Священной римской империи германской нации вообще нельзя себя политически скомпрометировать». Пресса сообщала, что избирательная пропаганда фашистов была столь же интенсивна, как пропаганда всех остальных партий вместе взятых; они располагали большим количеством автомашин и велосипедов, которые использовались не только в агитационных целях, но и как средство доставки в избирательные участки недостаточно активных или больных сторонников фёлькише.

На состоявшихся в мае 1924 г. выборах в рейхстаг фашисты также торжествовали победу, собрав около 2 млн голосов и проведя 32 депутата (в числе которых были Людендорф, а также Фрик и Рем, только что осужденные за государственную измену). Но уже ближайшее будущее показало, что обольщаться этими успехами нельзя было; на новых, внеочередных, выборах в рейхстаг в декабре того же года фашистская «Партия свободы» потеряла большую часть голосов и в новом составе парламента была представлена только 14 депутатами. Это был отрадный факт. Вместе с тем поражение фашистов на выборах породило в самых различных кругах представление, что с нацистами и их северогерманскими союзниками покончено как с серьезной политической силой. Много стараний, чтобы убедить в этом своих сторонников, приложили социал-демократические лидеры. Настроения такого рода имелись и в КПГ, причем они сказались уже после первых выборов в рейхстаг, из результатов которых газета «Роте фане» (от 6 мая 1924 г.) сделала вывод об упадке фашизма. «Этот взгляд мы считаем опасным, — писал П. Фрелих, выступая в советской партийной печати. — У нас нет оснований так легко относиться к народничеству (не слишком удачный перевод термина фёлькише. — Л.Г.), т.е. к фашизму... Есть основания ожидать раскола в фашистском движении. Но он может принести нам пользу лишь в том случае, если мы ни на минуту не ослабим своего внимания по отношению к фашизму и усилим направленную против него деятельность».

С недооценкой потенциальной опасности фашизма после провала мюнхенского путча полемизировал К. Франк в статье, озаглавленной «Выборы в германский рейхстаг — фиаско фёлькише?». Он отмечал, что не следует придавать преувеличенное значение тем или иным результатам выборов, когда речь идет об организации, чья деятельность носит преимущественно внепарламентский характер. «После переоценки — никакой недооценки,— подчеркивал автор. —...Мы все еще слишком мало боролись против фёлькише, недостаточно внимательно изучали их маскировку, их нынешнюю группировку, их возможности». Такое же мнение высказал А. Абуш, характеризуя результаты выборов в Тюрингии и отмечая, что фашисты использовали в ходе избирательной кампании огромные средства и под их влияние подпала и часть рабочих.

Несмотря на избирательные успехи, в течение первого полугодия 1924 г. разброд в фашистском лагере нарастал, хотя внешне это не всегда было заметно; так, в рейхстаге представители всех течений фёлькише состояли в единой фракции (в которой национал-социалисты составляли меньшинство). Каковы были намерения последних, видно из секретной переписки, которую опубликовала в те дни демократическая печать. «Партия свободы, — говорилось в одном из писем, которыми обменивались функционеры бывшей НСДАП, — не может существовать без нас... Необходим не компромисс, который лишит нас свободы действий на севере, а соглашение, которое выдаст нам эту партию на милость». Того же хотели союзники нацистов, которые находились в более выгодной позиции, будучи уже легализованными, в то время как национал-социалисты вынуждены были довольствоваться эрзацами, а деятельность НСДАП была формально разрешена лишь в Тюрингии (здесь в итоге выборов к власти пришло правобуржуазное правительство, которое держалось в ландтаге лишь благодаря поддержке нацистов и в котором пост министра внутренних дел занимал член «Стального шлема»). Именно в Веймаре в конце июля собралась конференция фашистских организаций, созванная с целью их сплочения, но на деле превратившаяся в арену ожесточенной борьбы. Ее созыв был в немалой степени связан с персоной Гитлера. Только часть крайне правых продолжала видеть в последнем главаря. Его уже не рассматривали как общепризнанного лидера. Это относилось не только к приверженцам «Партии свободы», которые рассматривали Гитлера только как «барабанщика», способного лишь пробудить массы. Даже в рядах самой НСДАП стали раздаваться подобные голоса. Так, один из активных нацистов, в будущем гауляйтер Померании В. фон Корсвант-Кунцов, писал в начале 1925 г., имея в виду Гитлера: «Теперь станет ясно, вдохновляет ли его Бог, или нет. Если это так, то он добьется своего, хотя ныне почти все высказываются против него. Если же это не так, что ж, значит, я ошибся и буду ждать, когда голос Бога прозвучит из уст кого-нибудь другого». В этом письме сообщалось, что Людендорф, живший после мюнхенского путча и судебного процесса в Берлине, отправился в Мюнхен, чтобы убедить Гитлера не восстанавливать НСДАП. Некоторые стремились использовать вынужденную изоляцию, в которой оказался фюрер, для его оттеснения от руководства.

Гитлера вместе с военным руководителем путча Крибелем и некоторыми другими нацистскими преступниками (среди них был и Гесс) поместили в крепость Ландсберг, находившуюся в живописном месте на берегу р. Лех. Часть дня заключенные работали на воздухе (Гитлер был освобожден, как «пострадавший» 9 ноября), остальное время играли в карты, пили и т.д. Путчисты имели возможность заказывать изысканные обеды. Камеры никогда не запирались. Хотя длительность посещений каждого заключенного не должна была превышать шести часов в неделю, на деле этого правила не придерживались. У Гитлера был свой режим: он отвечал на почту (иногда, впрочем, поручал это Гессу или кому-либо другому), просматривал книги, пользуясь многочисленными презентами. Позднее он говорил приближенным: «Ландсберг был моим университетом на государственный счет». Много времени уделялось диктовке будущей «библии» нацизма — «Майн кампф». Прием Гитлером посетителей иногда продолжался по шесть часов. В докладе баварскому министру юстиции администрация крепости признавала, что «число посетителей, побывавших здесь у Гитлера, исключительно велико. Среди них просители, лица, ищущие работу (!), кредиторы, друзья, а также любопытные. Гитлера посещали адвокаты, бизнесмены... издатели, кандидаты, а после выборов — избранные депутаты фёлькише. К Гитлеру приезжали, чтобы получить от него совет, как добиться устранения разногласий в лагере фёлькише».

Многочисленные фашистские организации и группы, раздираемые взаимной борьбой, взывали к Гитлеру, как к арбитру в своих непрекращающихся сварах. Позиция фюрера уже в это время характерна для метода решения важных политических вопросов, который он широко использовал в дальнейшем. Вот один лишь пример: к «триумвирату» Людендорф — Грэфе — Штрассер Гитлер относился резко отрицательно, видя в нем опасного соперника в борьбе за руководство фашистским движением, но на многочисленные просьбы с мест четко охарактеризовать свою точку зрения по этому вопросу он или не отвечал вовсе, или поручал кому-либо из своих подручных ответить в нарочито туманной форме. «Гитлер и в данном случае воздержался от прямого определения своей позиции, — писал один из сторонников Ландсберга Фольку, враждебно настроенному к «Партии свободы». — Правда, он осуждает поведение Людендорфа, но он не уполномочил меня высказать это от его имени... Точно так же он отклонил высказанную в Вашем письме просьбу открыто провозгласить свою позицию по отношению к имперскому руководству». На словах же, прибавляет автор письма, он неоднократно отвергал «триумвират».

Но запросы и посещения множились, грызня в фашистском лагере усиливалась, а активно вмешаться в борьбу с тем, чтобы оттеснить соперников и обеспечить свое непререкаемое главенство в организации, притом в общегерманском масштабе, Гитлер, находясь в заключении, не мог. Есть также основания предполагать, что он был заинтересован в доведении разногласий до предела, чтобы по выходе из тюрьмы (а из документов видно, что он твердо рассчитывал освободиться не позднее 1 октября) повысить свой престиж урегулированием споров. Как бы то ни было, в начале июля 1924 г. Гитлер сложил свои полномочия руководителя нацистского движения. По некоторым сведениям, он поступил так, чтобы воспрепятствовать своей высылке из Германии.

В подобной обстановке и собралась в Веймаре конференция фашистских организаций (для нее правительство Тюрингии предоставило здание, где была принята конституция). Речь шла о возможном объединении; но вместо этого заседания были посвящены взаимной ругани, обвинениям во лжи, предательстве «идей» и коррупции. С докладом выступил Розенберг, решительно высказавшийся против объединения, ибо целью последнего было лишь подчинение национал-социалистов Грэфе и К0. Между тем, по словам Розенберга, «национал-социалисты вкладывают в это предприятие духовный капитал (!), импульс, массы, т.е. собственно все». «В нашем собственном лагере, — говорил он, — достаточно неясностей, а объединение только умножит их число».

Выступая после Розенберга, Людендорф показал, что Гитлер трижды изменил свое мнение в вопросе о слиянии (что подтверждает и переписка между Ландсбергом и нацистами северо-запада: для фюрера важно было только одно — сумеет ли он стать во главе объединенной организации). Продолжались споры о возможности участия в работе парламентов, а одновременно с этим «принципиальным» спором «практики» грызлись из-за депутатских мест, обвиняя друг друга в подсиживании.

Будущий гауляйтер Валь, участвовавший в конференции, рассказывал и о сепаратном заседании нацистов, с которого несогласных со Штрейхером и Эссером вышибали таким же способом, как политических противников с нацистских собраний. Людендорф в конечном итоге покинул конференцию. «Устранение противоречий обеих партий и отдельных групп в их составе, — писал он позднее, — прекращение самостоятельных действий тех или иных депутатов, подрывных акций оказалось невозможным». То же самое признавал в своих воспоминаниях Э. Рем: «Все движение переживало глубокий кризис, раздробленное, расколотое, группа, выступающая против группы, военизированная организация против лидеров, являло картину брожения и разброда».

Единства не получилось, и вне организации, возглавлявшейся Грэфе и другими (с октября 1924 г. она именовалась «Национал-социалистической партией свободы»), осталась большая часть баварских нацистов и фашисты северо-западных округов. Штрейхер и Эссер были возмущены тем, что Людендорф и его сподвижники присвоили себе название «национал-социалистический»; это произошло потому, писали они, что «обозначение фёлькиш больше не способно привлечь ни одной собаки». Правда, новое название долго не удержалось: в феврале 1925 г., вскоре после освобождения Гитлера, «триумвират» сложил свои полномочия и произошла новая реорганизация.

Но освобождение Гитлера произошло не совсем так гладко, как можно было ожидать после решения суда. Правда, администрация крепости Ландсберг дала ему сверхлестную характеристику: «Человек порядка... неприхотливый, скромный... стремящийся скрупулезно сообразовываться с ограничениями... Человек, лишенный личного тщеславия (!)... 10 месяцев пребывания в заключении без сомнения сделали его более зрелым и спокойным». Неудивительно, что Гитлер полагал, что «есть 97% уверенности в освобождении и притом без высылки». Но некоторые чины мюнхенской полиции, знавшие фашистского главаря более длительное время, чем администрация тюрьмы, и в совсем других условиях, были иного мнения. «Гитлер возобновит свою политическую активность, — говорилось в меморандуме полиции от 22 сентября, направленном в министерство внутренних дел Баварии. — Он возобновит массовые митинги, будет организовывать демонстрации подобно тому, как было до путча». В результате этого условное освобождение, намеченное на 1 октября, не вступило в силу. Была и другая причина — выяснилась причастность Гитлера к попыткам Рема возродить военизированные штурмовые отряды под другим названием. Отказ освободить фюрера вызвал у фашистов бешеную ярость, которая нашла свое выражение в разнузданной речи Г. Штрассера в баварском ландтаге. Фашистский главарь назвал правительство Баварии «подлой собачьей бандой».

Г. Штрассер представляет для историка германского фашизма особый интерес. Он был одним из наиболее ранних приверженцев нацистской партии и возглавлял ее группу в одном из городов Баварии — Ландсхуте. Был весьма энергичен и в первые годы пользовался безусловной поддержкой Гитлера. Но в дальнейшем, особенно после «пивного путча», когда Штрассер превратился в самостоятельную силу и был избран в баварский ландтаг и в рейхстаг (а Гитлер находился в тюрьме), их отношения осложнились, что в конечном счете привело Штрассера к гибели от рук единомышленников.

Гитлер оставался в крепости до 20 декабря. Но правящие круги Баварии уже в начале ноября приняли решение о его освобождении. В беседе с вюртембергским посланником министр-президент Гельд и старый доброжелатель фюрера министр юстиции Гюртнер стремились обосновать это столь позднее освобождение тем, будто Гитлер все более теряет влияние, «его имя почти не вспоминают более». Поводом для выполнения их намерения явились выборы в рейхстаг, которые, как уже было сказано, принесли фашистам поражение. Выпуская Гитлера, правители Баварии избавлялись от нареканий со стороны националистов; несмотря на предупреждения (одно из них приводилось выше), Гельд и его коллеги считали, что «при усиливающемся развале движения фёлькише не следует более ожидать какой-либо опасности с их стороны». О возможности выслать Гитлера больше не вспоминали.

«Приобретением» нацизма за время пребывания фюрера в крепости был первый том книги «Майн кампф». Гитлер диктовал его Гессу (печатавшему на машинке, любезно предоставленной начальником крепости), расхаживая по комнате и говоря о чем угодно: о своей жизни, Вильгельме II, архитектуре, внешней политике, пропаганде, Вагнере, социал-демократии, воспитании и, конечно, о евреях. Главной отличительной чертой этого произведения была кровожадность, сочетавшаяся с безудержной демагогией, беззастенчивой саморекламой, оплевыванием всего светлого и прогрессивного, что было в истории (фюрер — без всяких на то оснований — считал себя знатоком ее) и в современной действительности. Это касалось в первую очередь Советской России, которую он объявил территорией для германской колонизации.

Намечая в самые первые годы существования партии цели будущей германской экспансии после перехода власти в руки нацистов, Гитлер ориентировался на отвоевание бывших германских колоний в Африке, перешедших в результате Первой мировой войны в руки держав Антанты. Но после появления в руководстве партии Розенберга (и Шойбнер-Рихтера) эта ориентировка была отброшена и объектом будущей экспансии стала Советская Россия. Здесь в принципе не было ничего нового, ибо немецкий лозунг — «Дранг нах Остен» насчитывал уже не одно столетие, но его нацистский вариант, как показало будущее, придал ему гораздо больший размах и невиданную жесткость. Под влиянием немцев из Прибалтики фашистские главари разрабатывали планы захвата территории СССР. А когда положение в Советской России после введения НЭПа стало меняться к лучшему, Гитлер игнорировал это, продолжая свои инсинуации, порожденные не только идеологическими соображениями, — российские просторы, природные богатства России всегда были предметом черной зависти Гитлера и его единомышленников, неспособных так построить жизнь своей страны, чтобы не прибегать к агрессии по отношению к другим странам и народам, к захватам, порабощению и истреблению их населения. Реализация захватнических замыслов происходила в более поздние времена, но соответствующие намерения возникли уже в самые первые годы существования НСДАП; планы захватов вчерне складывались уже тогда.

Несомненным диссонансом этой общепринятой среди нацистов позиции послужила статья, которую 22 октября 1925 г. Г.Штрассер опубликовал в «Фёлькишер беобахтер» под заголовком «Мы и Россия». Штрассер исходил из того, что главная задача, которая стоит перед Германией, — это освободиться от оков, наложенных на нее Версальским договором, и ее решению следует подчинить все остальное. И с теми странами, которые поддерживают Германию в этом стремлении, следует поддерживать дружеские отношения. К ним принадлежит Россия, поэтому, писал Штрассер, «Россия — наш союзник, и преступлением перед будущим Германии является не учитывать это! Россия имеет право управляться, как ей заблагорассудится, — это касается только русских и никого более!» Подобная концепция была откровенным вызовом официальному курсу НСДАП в данном вопросе и позиции, которую занимал по отношению к Советской стране лично Гитлер.

В то время Гитлер еще оценивал свое творение очень скромно. «Я надеюсь, — писал он из крепости, — что мое оправдательное сочинение хотя бы в первой своей части переживет процесс и меня самого». В дальнейшем самооценка «Майн кампф» коренным образом изменилась. В 1931 г. Гитлер уже говорил, что его книга сыграет решающую историческую роль для Германии и для всей арийской расы. Что касается распространения книги, то в 1925 г. было продано около 9600 экземпляров первого тома, в 1926 г. — только 4 тыс., в 1927 г. — нескольким более 2 тыс. В 1926 г. был закончен второй том, который в течение двух последующих лет разошелся только в количестве примерно 5700 экземпляров. Это значит, что далеко не все, купившие первый том, заинтересовались вторым. В 1928 г. продажа шла еще хуже (преимущественно поэтому не была опубликована написанная тогда книга Гитлера по вопросам внешней политики — она увидела светлишь в 1961 г.).

Одним из первых шагов фюрера после освобождения было посещение Гельда, с которым Гитлер, дав ему самые торжественные обещания «вести себя хорошо», договорился о снятии запрета с фашистской партии. 26 февраля 1925 г. вышел первый после легализации номер «Фёлькишер беобахтер». Он содержал положения, которые должны были лечь в основу деятельности партий. «Вся мощь движения, — говорилось здесь, — должна быть направлена против страшнейших врагов немецкого народа: еврейства и марксизма». О том, что фашисты берут курс на формальную легальность, свидетельствовали положения, касавшиеся штурмовых отрядов: провозглашались невоенный характер этих отрядов и полное подчинение их политическому руководству, чтобы не давать в руки властей поводов для преследования. На следующий день состоялся митинг (участвовало около 4 тыс. человек), ознаменовавший возрождение нацистской партии. Он происходил в том же пивном зале, где развернулись главные события путча 8 ноября 1923 г. (что, между прочим, вызвало резкую критику со стороны председателя «директории» северо-западных округов Фолька, писавшего, что новые клятвы немногого стоят, будучи произнесенными с такой трибуны).

На этом митинге Гитлер преподнес слушателям несколько излюбленных нацистских идей, в первую очередь о необходимости «уничтожения» марксизма и его главных носителей — евреев. Красной нитью через всю речь проходило стремление с самого начала утвердить свое неограниченное, неоспоримое господство в партии: «Я руковожу движением единолично и не расположен, чтобы кто-либо ставил мне условия. И я снова несу ответственность за все, что происходит в движении». Последнее было обычным демагогическим фразерством, ибо в тех случаях, когда какой-нибудь нацист учинял нечто нежелательное для руководства, фюрер заявлял, что «ничего не знал», что его подчиненные действовали на свой страх и риск, и т.п.

«Он поднялся на трибуну уверенный в себе, холеный и упитанный, — пишет об этом выступлении западногерманский историк Швенд. — Он преклонялся перед духом жестокости, которую возвел в принцип политики. Он беззастенчиво признал себя сторонником освобожденного от морали маккиавелизма, для которого все средства хороши... Он обожествлял насилие и утверждал, что есть лишь две возможности исхода борьбы с противниками: или они пройдут по трупам его единомышленников, или наоборот».

Хорошо известно, что фашисты и коммунисты были заклятыми врагами и вели друг с другом ожесточенную борьбу. Большевизм возник раньше фашизма и в момент образования нацистской организации уже находился у власти, накопил довольно значительный политический опыт. Германские фашисты, несмотря на жгучую ненависть к Ленину и его единомышленникам, изучали их опыт и в чем-то заимствовали его. В этом признавался Гитлер, беседуя уже после прихода к власти с гауляйтером Данцига Г. Раушнингом: «Я многому научился у марксизма. Я сознаюсь в этом без обиняков. Но не этому скучнейшему учению об обществе и не материалистическому взгляду на историю. Я научился их методам В этом и заключается весь национал-социализм. Ведь эти новые средства политической борьбы идут, по сути, от марксистов. Мне надо было только взять и развить эти средства, и я имел, по сути, то, что нам нужно. Национал-социализм — это то, чем марксизм мог бы быть, если бы высвободился из абсурдной, искусственной привязки к демократическому строю».

Подобное высказывание весьма любопытно, хотя Гитлер неточно расставил некоторые акценты: это касается прежде всего утверждения, будто марксизм (особенно если иметь в виду ту его разновидность, которая находилась у власти в России) ассоциируется с демократическим строем. Это не так — власть в Росси, в странах «народной демократии» была не демократической, а тоталитарной, и в этом смысле близка к той, которая в 20–40-х годах XX в. существовала в Италии, Германии и других странах фашистского блока, хотя между теми и другими существовали определенные различия.

Наиболее впечатляющим заимствованием германского фашизма у коммунистов (и всего международного рабочего движения) явилось празднование в гитлеровской Германии дня 1 мая. Разгромив вскоре после прихода к власти все рабочие организации, фашисты присвоили праздник трудящихся, устраивая 1 мая праздничные шествия под знаменем со свастикой.

Конечно, и до того, как Гитлер сделал вышеприведенное признание, вдумчивые наблюдатели зафиксировали сходство в методах, использовавшихся коммунистами и нацистами в пропаганде и борьбе за массы, а позднее (с 1933 г.) и в управлении страной. Это был массовый террор против инакомыслящих, невиданный ранее по масштабам и беззастенчивости и т.д. Естественно, что были и различия, обусловленные несовпадающей спецификой тех или иных стран, и главной из них была противоположность в экономическом строе.

На сборище 26 февраля 1925 г. после речи фюрера состоялась инсценировка всеобщего примирения: на возвышение вышли с одной стороны Штрейхер, Эссер и их окружение, с другой — Фрик, Федер и др. Они пожимали друг другу руки и изображали взаимную любовь. В этой инсценировке не участвовали ни Розенберг, ни Г. Штрассер, не явившиеся на митинг; всего через месяц с небольшим Гитлеру пришлось в специальном письме уговаривать Розенберга не возбуждать против Эссера судебное дело по обвинению в оскорблении. Что касается Штрассера, то в ближайшее время Гитлер достиг с ним договоренности, поручив ему создать нацистские организации в северных и западных областях страны, где у Штрассера уже имелись хорошо налаженные связи с фашистскими группами.

Однако Гитлер, видимо, переоценил устойчивость своего положения. Произнесенная им речь принесла фашистской партии неприятности: фюреру было запрещено выступать на открытых митингах и собраниях на территории Баварии. Основанием послужили те места речи, где выражалась надежда пройти по трупам противников и говорилось о желании Гитлера в случае нового поражения и гибели быть вместо савана покрытым знаменем со свастикой; последнее власти расценили как намек на вероятность нового путча. Примеру властей Баварии вскоре последовали правительства большинства германских земель, в том числе Пруссии. Этим из рук нацистской верхушки было выбито важное пропагандистское оружие; однако запреты распространялись лишь на такие митинги и собрания, куда доступ был открыт всем. Поэтому Гитлер имел возможность держать свои речи на разного рода закрытых сборищах. Таковы были, в частности, собрания членов нацистской партии. Не имея, например, возможности говорить в Гамбурге, фюрер иногда выступал в близлежащем Шверине, куда являлись также его единомышленники из Бремена, Любека и т.д. И все же эти запреты мешали развертыванию фашистской пропаганды, для которой луженая глотка Гитлера была козырем номер один.

Несмотря на лояльную в целом позицию по отношению к нацистской партии, в баварском правительстве имелись люди, видевшие опасность нацизма. Вот что, например, говорилось в одном из секретных докладов о состоянии нацистской организации, относящемся к 1925 г. «Тех, кто надеялся на фундаментальные сдвиги в политических заявлениях Гитлера, ожидает разочарование... Можно сказать, что в течение своего длительного отсутствия он ничему не научился и ничего не забыл... Гитлер возобновил открытую борьбу против государства». Мюнхенские власти прекрасно знали это, но все же ничего решительного против НСДАП не предприняли. Между тем сами нацистские главари хорошо осознавали всю шаткость своего положения в момент возобновления деятельности партии и никчемность маневров, к которым они прибегали. Позднее Геббельс так характеризовал тогдашнее положение: «Клятва насчет легальности была только уловкой... Если бы в 1925 г. нескольких из нас арестовали, для нас все было бы кончено». Как мы знаем, власти не только этого не сделали, но уже в 1927 г. в Баварии, а вскоре и в других землях был отменен и запрет на выступления Гитлера; причина заключалась в обеспокоенности властей судьбой нацистской партии.

В Вюртемберге адвокатом фашистского главаря выступал уже упоминавшийся Э. Больц, ставший к тому времени министром-президентом этой земли. Его доводы сводились к тому, что Гитлер якобы не представляет после 9 ноября 1923 г. опасности, он — только комическая фигура. Болыд был деятелем католической партии Центра, в веймарской Германии она принадлежала к числу основных правящих партий буржуазии. Но в потворстве фашизму никак не хотели отставать и некоторые лидеры социал-демократии. Одним из них был П. Лебе, в то время председатель рейхстага. Весной 1927 г. он выступил в парламенте за «справедливость» по отношению к «ветерану войны» Гитлеру, за разрешение ему выступать повсеместно и без всяких ограничений.

Постепенно запреты отменялись в одной земле за другой. Конечно, для НСДАП наиболее важна была в этом смысле Пруссия. Здесь «заслуга» предоставления фашистскому обер-демагогу полной свободы действий принадлежала коллеге Лебе по социал-демократической партии министру внутренних дел Гжезинскому. Это произошло в 1928 г., а предлог был уже стандартным: национал-социалисты будто бы более не представляют опасности для существования республики. Между тем на деле нацистская партия, преодолевшая к этому времени трудности реорганизации, находилась в преддверии решающих успехов.

Но то было спустя три с лишним года. А в феврале 1925 г. положение было иным. Прежде чем думать о расширении влияния нацистской партии на остальную территорию Германии, ее главари должны были позаботиться о том, чтобы вновь повести за собой сторонников фашизма в самой Баварии. Это оказалось не простой задачей, ибо распри между организациями, действовавшими здесь в течение 1924 г., хотя и вытекали главным образом из взаимной вражды лидеров, отличались значительной остротой. В «Блоке фёлькише», возглавлявшемся основателем партии Дрекслером, тяготевшего к берлинцам Грэфе и его приверженцам, национал-социалисты видели серьезное препятствие для безраздельного утверждения своего влияния. Когда стало ясно, что договориться с Дрекслером и его единомышленниками не удастся, нацисты применили к ним тот же метод, что и в борьбе с противниками: начали разгонять их собрания и терроризировать приверженцев Дрекслера. В июле 1925 г. бывший глава, и его преемник даже встретились в суде, куда один фашист (Дрекслер) подал жалобу на другого (Гитлера).

На общегерманской же арене произошло событие, позволившее нацистской верхушке завоевать определенный политический капитал в кругах крайней реакции: смерть президента республики Эберта и выборы его преемника, состоявшиеся весной 1925 г. Гитлеровцы сделали ловкий ход, выступив за кандидатуру Людендорфа, в то время как фёлькише вместе с другими реакционными партиями поддержали обер-бургомистра Дуйсбурга Ярреса. То был широкий жест в сторону Людендорфа, отношения с которым за последнее время значительно охладели; одновременно Гитлер способствовал лишению генерала остатков его былой популярности, ибо не было сомнений в его провале. Отношения Гитлера с генералом претерпели за годы их знакомства значительные изменения. От обожествления и подобострастия, которые ефрейтор, не сумевший за 4 года войны дослужиться даже до низшего офицерского звания, испытывал к фактическому главнокомандующему, их отношения фактически пришли к откровенной вражде. Гитлер теперь не только не расшаркивался перед обожаемым полководцем, но и более или менее открыто поносил его. «Венцом» их отношений было письмо, которое Людендорф направил своему бывшему шефу, а в 1933 г. президенту Германии Гинденбургу на второй день после назначения Гитлера рейхсканцлером, письмо-предупреждение, где Людендорф предсказал неминуемую катастрофу, в которую Гитлер ввергнет страну.

Результат выборов превзошел самые пессимистические предположения: Людендорф собрал лишь 285 тыс. голосов. Во втором же туре нацисты призвали к голосованию за другого военачальника-монархиста — Гинденбурга, который был кандидатом всех реакционных сил страны; он и оказался избранным, что необычайно вдохновило всех сторонников реставрации монархии и установления «сильной власти». После избрания Гинденбурга деятельность всякого рода военизированных союзов, «патриотических» объединений и других реакционных организаций еще более активизировалась, причем целью большинства их руководителей, выступавших под монархическими лозунгами, было в действительности не столько возродить кайзеровский режим, сколько ввести в Германии диктатуру, пусть в более современной форме, но способную обеспечить ликвидацию буржуазно-демократических свобод и подавление рабочего движения.

В эти годы, когда собственно фашистские организации, как НСДАП, были существенно ослаблены, особенно активную роль на крайне правом фланге реакции играли такие милитаристские союзы, как «Стальной шлем», «Викинг», «Младогерманский орден», «Вервольф» и др. Наиболее крупным из них был «Стальной шлем», почетным членом которого являлся новый президент республики; численно этот союз вплоть до первых лет мирового экономического кризиса превосходил все остальные военизированные формирования, включая штурмовые отряды НСДАП. Следует отметить, что в последующем указанные организации с энтузиазмом приняли фашистскую диктатуру (глава «Стального шлема» Зельдте в течение всего существования нацистского режима был членом имперского правительства), что свидетельствует об их близком родстве с ней (хотя и не о полной идентичности). Все это объясняет, почему демократы квалифицировали «Стальной шлем», «Младогерманский орден» и подобные им союзы, как фашистские, и вели против них столь же решительную борьбу, как против НСДАП. В тогдашних условиях (о них говорилось), во всяком случае до 1929 г., было непросто определить, какая именно из реакционных организаций станет главным носителем фашизма в Германии.

Возвращаясь к президентским выборам 1925 г., следует сказать, что фиаско Людендорфа и «измена» нацистских лидеров вконец испортили взаимоотношения с генералом — их бывшим сообщником. Но это в конечном счете лишь было на руку нацистам, ибо генерал своими нападками на всех и вся, особенно яростной борьбой против «мирового заговора католической церкви», мог лишь помешать реализации планов привлечения на сторону фашизма самых различных социальных слоев вне зависимости от их принадлежности к той или иной церкви.

В первый период после возобновления легальной деятельности национал-социалистической партии, когда еще допускалось существование в ней различных взглядов, шла довольно оживленная дискуссия о возможных путях ее развития. Вывод, к которому пришла верхушка НСДАП, — необходимость ориентироваться прежде всего на ликвидацию Веймарской республики «изнутри». «Мы воткнем наши носы в рейхстаг, — говорил Гитлер Гессу. — Конечно, превзойти марксистов в численности голосов потребует больше времени (по его мнению, пять — семь лет. — Л.Г.), чем перестрелять их». Для многих сторонников нацистской партии (особенно людей без определенных занятий, профессиональных военных, не имевших гражданской специальности, деклассированных элементов) новая тактика была неприемлема. Их устраивала не долголетняя осада крепости, а только ее штурм. Нацистским главарям пришлось столкнуться с недовольством даже в своей «метрополии» — Мюнхене, где число членов партии, по некоторым сведениям, к осени 1926 г. упало до 700 человек. Частым случаем неприятия «нового курса» был довольно распространенный отказ от участия в выборах. Подобные настроения, как уже отмечалось, были сильнее всего на севере и северо-западе страны. Эти районы по своей экономической структуре и социальному составу населения существенно отличались от преимущественно аграрной в те времена Баварии. Рурская область, Гамбург, Средняя Германия — все это были важные индустриальные центры с многомиллионным рабочим классом, оплотом рабочего движения. Чтобы стать здесь твердо, фашизм должен был изменить подход к объектам своей пропаганды, подладиться к существующим условиям, играть в «левизну», пытаясь доказать, что за словечком «социалистическая» в названии партии действительно стоит какое-то содержание. Здесь-то и могли очень пригодиться Грегор Штрассер, а также его брат Отто и некоторые другие деятели нацизма, делавшие особенный упор на изощренной социальной демагогии, без чего нечего было и думать о завоевании рабочих. Еще в 1924 г. Тербовен (ставший позднее гауляйтером Рура) отмечал, что «здесь, в промышленном районе, чрезвычайно важно, чтобы материалы, публикуемые в нашей прессе, содержали меньше антисемитских тирад, применяя которые она нередко забывает, что мы являемся также социалистами». В отчете о совещании нацистов Шлезвиг-Гольштейна говорилось, что социальный вопрос «наиболее важен из всех проблем... ибо он в конечном счете является смыслом существования национал-социализма».

Можно полагать, что такого рода заявления в определенной мере отражали настроения рядовых сторонников партии, введенных в заблуждение лидерами. Что касается последних, то и некоторые из них видели, что завоевать рабочих при помощи традиционных лозунгов нацизма вряд ли удастся. Уже упоминавшийся выше Фольк подчеркивал: «Ввиду того, что рабочий чувствует себя носителем переворота [в ноябре 1918 г.], более того — рассматривает новый государственный строй как успех своих усилий, мы никогда не завоюем его доверие, если будем приписывать нужду и унижение только Ноябрьской революции». Такого рода высказывания далеко не единичны для того времени.

Руководство со стороны «директории» было, конечно, временным явлением: нацисты северо-западных областей, выступавшие против «Партии свободы», вынуждены были присоединиться к НСДАП. Это произошло уже в конце февраля 1925 г. благодаря усилиям Г. Штрассера. Ему удалось «обработать» соответствующих лидеров обещаниями о далеко идущей организационной самостоятельности. А в конце марта были назначены первые семь гауляйтеров НСДАП за пределами Баварии. Но воспользоваться обещанной самостоятельностью им так и не пришлось. Мюнхенская контора настоятельно запрещала гауляйтерам выдавать вновь принятым лицам партийные билеты, стремясь полностью присвоить себе эту прерогативу; высылка же этих билетов нередко затягивалась надолго. Из Мюнхена требовали также перечисления 1 марки с каждого вступившего в партию и 10 пфеннигов с каждого ее члена ежемесячно. Это вызывало сильное недовольство гауляйтеров, еще не знакомых с какой-либо централизацией. В апреле гауляйтеры Ганновера, Гёттингена, Гессена-Нассау и Шлезвиг-Гольштейна обратились с письмом в Мюнхен, добиваясь отмены указанных положений, но этот шаг не увенчался успехом. Иначе действовали гауляйтер округа Северный Рейн Кауфман и его заместитель Геббельс: они продолжали выписывать членские билеты, игнорируя центральные инстанции. Но это могло удаваться лишь до тех пор, пока мюнхенское руководство не начало всерьез «завинчивать гайки».

В свете данного эпизода понятно принятое в сентябре того же года решение ряда гауляйтеров создать «Рабочее содружество», которое могло бы стать некоторым противовесом «мюнхенским бонзам» — Эссеру, Штрейхеру, Боулеру и другим, которых считали ответственными за все одиозные мероприятия центрального руководства, упуская из виду или не желая сознаться себе самим, что в Мюнхене мало что делалось без одобрения или ведома Гитлера. Выступая в Хагене, где собрались гауляйтеры областей от Рейна на западе до Померании на востоке страны (включая Берлин и Гамбург), один из трех членов бывшей «директории», Хаазе, заявил, что он и его единомышленники не будут участвовать ни в каких выборах независимо от указаний, которые могут быть даны мюнхенским руководством. Собравшиеся приняли решение в подобном же духе и обратились за разъяснениями в Мюнхен. Устав «содружества» предусматривал занятие в случае необходимости единой позиции в политических вопросах, поддержание дружественных отношений между всеми гауляйтерами, установление единообразия в организации и пропаганде, обмен ораторами и т.д.

Организацию возглавил Г. Штрассер, а управляющим делами «содружества» стал Геббельс, сильно фрондировавший в то время и считавший себя, как видно из его дневника за 1925–1926 гг., «левым». Геббельса «открыл» Штрассер, сделавший его своим секретарем вместо Гиммлера, оставленного им в Баварии; местопребывание Геббельса — Эльберфельд — стало центром сообщества. Штрассер же обосновался в Берлине, где начал — в противовес «Фёлькишер беобахтер» — издавать «Национал-социалистические письма», позволявшие себе в некоторых вопросах, например во внешнеполитических, отклоняться от превалировавшей среди нацистов линии. В то же время деятели «Рабочего содружества» подчеркивали, что создание и публикация «Национал-социалистских писем» получили одобрение Гитлера. Было ли в этом противоречие? В литературе в течение долгого времени бытовало мнение, основанное на мемуарах и всей концепции О. Штрассера, что между Г. Штрассером, Геббельсом и другими нацистскими лидерами, действовавшими в то время за пределами Баварии, и мюнхенским руководством фашистов существовали едва ли не принципиальные разногласия. Документы опровергают это утверждение, что признает и ряд авторов, чьи работы вышли в последние годы. Но определенные различия во мнениях относительно тактических вопросов были: сказывались существенное отличие в объективных условиях между Северо-Западной Германией и Баварией, о чем уже упоминалось выше, честолюбивые стремления некоторых фашистских главарей, прежде всего Г. Штрассера, и некоторые другие факторы.

В конце 1925 — начале 1926 г. Г. Штрассер, вероятно с помощью Геббельса, выработал проект новой программы. Он весьма характерен для той «левизны», на которую претендовали его составители, полагая, что их творение поможет заманить больше рабочих в ряды нацистской партии. Проект предусматривал превращение крупных предприятий в акционерные общества, где 30% капитала принадлежали бы государству (но управление предприятиями оставалось полностью в частных руках). Ограниченный характер имела бы и аграрная реформа: по 2 моргена земли каждому сельскохозяйственному рабочему при сохранении крупных имений до 1000 моргенов. У итальянского фашизма проект заимствовал его детище — корпоративный строй. Фигурировали также антисемитские законы и требования возврата Германии колоний и создания Соединенных Штатов Европы (конечно, под эгидой Германии).

Документ был разослан гауляйтерам для последующего обсуждения, но еще ранее кто-то из них успел донести в Мюнхен, и штрассеровский проект попал в руки Г. Федера, ревностного блюстителя программы 1920 г. 8 января 1926 г. Г. Штрассер писал Геббельсу: «Гауляйтерам следовало все-таки учитывать, кого знакомить с этими вещами». 25 января в Ганновере произошло обсуждение проекта, причем из Мюнхена прибыл Федер, не только категорически осудивший любые попытки заменить программу, но и «фиксировавший в письменном виде все неосторожно высказанные в пылу полемики положения (без всякого сомнения, с целью передачи их в Мюнхен)». Можно полагать, что Федер преуспел в своих усилиях, ибо 14 февраля Гитлер созвал в Бамберг 60–65 функционеров партии, большей частью с юга страны, после чего Штрассер обратился к членам «Рабочего содружества» с настоятельной письменной просьбой возвратить имеющиеся у них экземпляры проекта: он обещал фюреру сделать это.


Адольф Гитлер в возрасте пятнадцати лет. Рисунок его одноклассника Штурмлехнера Фотография сделана в госпитале, куда Гитлер (сидит справа) был направлен после ранения, полученного на фронте Колонна демонстрантов — мюнхенских рабочих и красногвардейцев — на Людвигштрассе во время Баварской Советской республики. Впереди идет Рудольф Эгельхофер (в накидке). На заднем плане расположена площадь Одеонплатц и здание Фельдхернхалле. 1919 г. Ожесточенная уличная перестрелка в Берлине во время всеобщей забастовки. Январь 1919 г. Нацистский партийный съезд в Мюнхене в январе 1923 года Добровольческая бригада «Оберланд» во время нацистского партийного съезда в январе 1923 года на марше в Мюнхен Мероприятие, проводившееся добровольческой бригадой «Оберланд» в местечке Шлирзее 30 сентября 1923 года Инфляция. Транспортировка наличных денег Рейхсбанка под охраной Нацисты с пулеметами на границе Тюрингии (Нейштадт, севернее Кобурга) Колонна демонстрантов в Дрездене, выступающая против фашистов. Осень 1923 года Герхард Росбах и его люди в день путча перед пивной Бюргерброй. Мюнхен, 9 ноября 1923 года Штрейхер выступает как народный оратор 9 ноября 1923 года Арест путчистами обербургомистра Мюнхена Отряд Рема перед Военным министерством Баварии на Людвигштрассе. В центре с флагом стоит Генрих Гиммлер. Мюнхен, 9 ноября 1923 года Плакат, посвященный погибшим участникам мюнхенского путча 1923 года Гитлер у окна тюрьмы Ландсберг Гитлер, Эмиль Маурис, Герман Крибель, Рудольф Гесс, Фридрих Вебер. Тюрьма Ландсберг. Снимок сделан тайно в тюрьме Ландсберг Гитлер с баварскими нацистами. 1924 г Гитлер и Гесс на похоронах Пенера. 1925 г. Гитлер выступает на встрече руководителей нацистской партии. 1928 г. Вновь избранный рейхспрезидент Пауль фон Гинденбург после вступления на пост в Берлине 11 мая 1925 года в сопровождении министра рейхсвера Геслера и командующего сухопутными войсками генерала фон Секта обходит роту почетного караула рейхсвера Рейхсканцлер фон Папен и министр рейхсвера фон Шлейхер во время торжественного построения добровольческой бригады «Стальной шлем» в сентябре 1932 года в Берлине Плакат относится к 1932 году. Надпись вверху, выполненная стилизованными ивритскими буквами, переводится так: «Мы выбираем Гинденбурга!» Ниже помещены фотографии коммунистов и социалистов. Следующая надпись: «Мы выбираем Гитлера!», под ней фотографии нацистских лидеров Плакат, выпущенный к выборам 1928 года, взывает: «Два миллиона смертей. Они погибли напрасно? Никогда! Фронтовики! Адольф Гитлер укажет вам выход!» НСДАП обещает возместить Германии потери Первой мировой войны.

Плакат анонсирует нацистскую встречу в Мюнхене в мае 1920 года Гитлер выступает в курзале Бад Гарцбурга 11 октября 1931 года. Рядом с ним сидит председатель Немецкой национальной народной партии Мьфред Гугенберг (в очках и с бородкой)
Президент Рейхсбанка Ялмар Шахт  — один из могущественнейших людей Германии — финансировал нацистскую партию в 1930-е гг. Альберт Феглер. Крупный промышленник Германии, сотрудничавший с нацистами Представители монополистического капитала и рейхсвера — люди, которые проложили путь фашистской диктатуре. Вверху слева: Фриц Тиссен, Курт фон Шредер. Внизу: Курт фон Шлейхер, Вернер фон Бломберг Герман Эрхардт, один из организаторов и руководителей Капповского путча 1920 г. Организатор ветеранского подразделения «Викинги» Дитрих Эккарт был одним из идеологов НСДАП. Гитлер считал вклад Эккарта в нацистское движение бесценным. Эккарт редактировал вместе с Альфредом Розенбергом «Фёлькишер беобахтер» Эрнст Пенер у участник мюнхенского путча, бывший начальник городской полиции Густав Крупп фон Болен унд Хальбах 30 января 1933 года. Сформированное фашистское правительство. В первом ряду (слева направо): Геринг, Гитлер, Папен Гинденбург и Гитлер. 1933 г.

Беспокойство последнего в особенности вызывало обнаружившееся расхождение точек зрения по вопросу об отчуждении имущества князей, с начала 1926 г. всколыхнувшему всю страну. Для того чтобы уяснить себе значение этого факта, необходимо рассмотреть более общий и вместе с тем первостепенный для истории германского фашизма  вопрос об его связях с крупным капиталом во 2-й половине 20-х годов.

Читателю уже известны связи с крупным капиталом, имевшиеся у нацистских лидеров до мюнхенского путча. Но последствия провала путча в Мюнхене, значительно ослабившие германский фашизм в целом, на время нарушили некоторые из связей, установленных в начале 20-х годов. Интересу монополий к фашизму не способствовала вся обстановка 1924–1925 гг., в стране происходили постепенное улучшение экономической конъюнктуры и возврат к буржуазно-демократическим методам правления. Следует также учесть, что между организациями крайней реакции велась ожесточенная борьба за внимание монополий к той или иной партии или союзу. Но, чтобы достичь этого, необходимо было приложить немалые усилия в острой конкурентной борьбе.

Нехватка средств у фашистов стала перманентным явлением: очень наглядно она прослеживается, например, по дневнику Геббельса за эти годы. Были серьезные затруднения с изданием «Фёлькишер беобахтер», которые удалось преодолеть только благодаря благожелательности владельца одной из мюнхенских типографий, единомышленника нацистов Мюллера. В Саксонии очень полезным оказался фабрикант Мучман, связавший гитлеровцев со своими коллегами и обеспечивший кое-какие субсидии. Но все это едва ли могло устроить нацистских главарей, которым нужны были крупные средства для развертывания пропаганды, содержания штурмовых отрядов и т.п.

Упрочение связей с крупным капиталом, причем в важнейших центрах его сосредоточения — Рурской области, Берлине, Гамбурге, — было основной задачей фашистской партии, без решения которой ее существование вообще лишалось смысла. И наряду с усилиями навести хоть какой-нибудь порядок в собственном доме, нацистские лидеры начали планомерное проникновение в лагерь крупного бизнеса. С этой целью Гитлер с весны 1926 г. предпринял целую серию поездок в крупнейшие промышленные центры страны, где выступал (несмотря на запрет вести политическую пропаганду) перед обширными аудиториями владельцев колоссальных предприятий, генеральных директоров концернов, членов наблюдательных советов и других представителей делового мира. Эти выступления имели определенный успех, хотя, казалось бы, в подобной, хорошо подготовленной, аудитории ораторское искусство фюрера не должно было производить слишком большого впечатления Нацисты умело играли именно на тех настроениях германского бизнеса, которые были созвучны антидемократической программе фашизма, хотя в это время еще не совпадали с ней, особенно в части методов. Эти методы казались многим представителям крупного капитала слишком радикальными, вызывающими, могущими повлечь за собой совершенно нежелательную реакцию со стороны организованного рабочего класса.

Первой гастролью такого рода было выступление Гитлера в апреле 1926 г. в гамбургском Национальном клубе 1919 г. Вначале он долго говорил на тему о революции и «ноябрьских преступниках», зная, что в данной аудитории это должно чрезвычайно понравиться. Другим ловким ходом была игра на страхе монополистов перед единым фронтом пролетариата — ведь дело было в разгар кампании за отчуждение княжеских имуществ, в ходе которой КПГ и СДПГ выступали в одном строю. Главная цель, — по словам Гитлера, — «уничтожение марксизма». Причем, как он несколько раз повторил в течение речи, его следует «выкорчевать, безжалостно раздробить противнику хребет». Нужны ли другие доказательства того, что фашизм представлял собой столь реакционную силу, каких не было и не могло быть в прошлом? В борьбе против марксизма должно быть пригодно любое средство, ведущее к цели, говорил Гитлер; он провозглашал, что «имея 14–15 млн марксистов, пацифистов и т.п:, вы не можете вести никакой борьбы — ни развернуть приготовления внутри страны, ни начать настоящей войны». На съезде нацистской партии в 1929 г. тогдашний начальник ее организационного отдела полковник в отставке Хирль провозгласил: «Народ и государство надо уже в мирное время готовить к задачам войны». Речь Хирля была затем издана в качестве программного заявления по данному вопросу. Таким образом, внутренний переворот в направлении крайней реакции мыслился только как предпосылка к реваншу вовне.

Заслуживает упоминания, что Гитлер разъяснял представителям крупного капитала необходимость идти на социальные уступки, чтобы спасти главное. Это едва ли не самая ранняя формулировка идеи социального маневрирования фашизма. Характерно и то, как Гитлер говорил о массах, без завоевания которых, постоянно подчеркивал он, невозможен успех: «Широкая масса слепа и глупа, она не ведает, что творит... Масса нуждается в человеке, обутом в кирасирские сапоги, который провозгласит: вот правильный путь!» Беспредельное презрение к народным низам, отразившееся в этих словах, не могло не импонировать слушателям. И они выразили одобрение этим речам субсидиями.

Спустя два месяца нацистский главарь изложил программу борьбы за «жизненное пространство», ликвидацию демократии и пацифизма, идей интернационализма в самом центре тяжелой промышленности Рура — Эссене. Фашистская пресса с удовлетворением цитировала положительный отзыв об этом выступлении органа рурских монополий — газеты «Рейниш-Вестфелише цайтунг».

Проводя эту кампанию, нацистская верхушка оказалась, однако, перед серьезной опасностью, которая грозила поставить под удар весь план «сближения с бизнесом». Движение за конфискацию имущества бывших князей, охватившее всю страну, нашло приверженцев и среди рядовых нацистов, возмущенных перспективой выплаты значительных средств бывшим владетельным домам, свергнутым Ноябрьской революцией. Эти настроения были особенно распространены в тех округах, которые вошли в состав «Рабочего содружества», лидеры же последнего в погоне за популярностью поддержали тех, кто выступал против возмещения князьям. В «Национал-социалистских письмах» от 15 декабря 1925 г. О. Штрассер (под псевдонимом Ульрих фон Гуттен) писал: «Ввиду большого значения этого вопроса само собой разумеется, что и мы, национал-социалисты, должны занять по отношению к нему решительную позицию, и она не может быть иной, как категорически отвергнуть подобные невиданные требования бывших князей». А резолюция ганноверского совещания «содружества» (январь 1926 г.) гласила, что страшнейшая нужда не допускает выплаты сотен миллионов марок бывшим князьям, «которые в своем большинстве не способствовали нашему делу». Вместе с тем здесь говорилось, что «содружество» ни в коей мере не предваряет решения центрального руководства. Германский историк Бенке справедливо отмечает, что «левые» нацисты, на словах высказывавшиеся против возмещения князьям, отнюдь не собирались участвовать в плебисците [по этому вопросу] и вместо этого требовали экспроприации спекулянтов, нажившихся на войне и т.п.; это вызывало недовольство рабочих, ибо уводило в сторону от конкретной цели развернувшегося в стране массового движения.

Такого рода резолюции противоречили намерениям руководящей нацистской клики. Речь шла не только о возможности привлечения аристократии на сторону фашизма, а о гораздо большем: о незыблемости частной собственности. И 14 февраля Гитлер подробно разъяснил это гауляйтерам, созванным в баварский город Бамберг. Присутствовавший на совещании Геббельс записал: «Реакционер?.. Возмещение князьям! Право должно быть правом! Также по отношению к князьям. Принцип частной собственности нельзя поколебать?» Гитлер сказал также: «Для нас нет сегодня князей, а есть только немцы». Нацистские пропагандисты изощрялись на все лады в нападках на «надувательство», якобы характерное для референдума об экспроприации имущества князей. Последние могли быть довольны фашистским главарем, и, после того как они добились желаемого возмещения, часть полученных ими средств оказалась в кассе нацистской партии. Их предоставили, в частности, герцог Саксен-Ангальтский, один из сыновей Вильгельма II принц Август-Вильгельм, принц Шаумбург-Липпе и др. Оба последних по совету бывшего кайзера вступили в НСДАП.

Главари «Рабочего содружества», разумеется, не отстаивали свою точку зрения; даже наиболее шумный из них, Геббельс, промолчал (он уже решил переметнуться на сторону Гитлера). Это позволило продолжить усилия по завоеванию монополистов. В декабре 1926 г. Гитлер опять читал «лекции» промышленникам Рура — сначала в Кенигсвинтере, затем в Эссене. В марте следующего года Гесс в письме к немцу-единомышленнику, обосновавшемуся в Англии, с большим удовлетворением отмечал успехи Гитлера на поприще «обработки» бизнесменов, достигнутые в 1926 г., и сообщал о предстоящем, третьем по счету, «докладе» его в Эссене. Гесс добавлял при этом, что предполагается пригласить и женщин, так как влияние их на мужей очень велико. Это выступление состоялось 27 апреля 1927 г., но оно было отнюдь не последним.

Из дневника Геббельса известно, что, проживая в то время на промышленном западе страны, он действовал в том же направлении. Так, еще 21 августа 1925 г. он записал, что крупный промышленник Арнольд (дело происходило в г. Хаттингене) во всем согласился с ним. Побывав там вновь 15 января 1926 г., он отметил: «Возможно, мы получим деньги». Источник этих средств не вызывает сомнений. В записи от 3 февраля говорится о встрече с ведущим промышленником Рейнской области фон Бруком: «Наконец, столп экономики. С этим человеком можно сотрудничать». 6 марта — новая встреча с тем же лицом. Характерна и запись от 14 ноября 1925 г.: «Оснабрюк. Вечером выступление перед буржуа... Неистовая овация». Подобное «сотрудничество» имело место не только на Рейне. Известно, например, откровенное обращение местной организации нацистов к известному химическому магнату Р. Бошу (май 1927 г.): «Доверительно! Многоуважаемый господин! Программа национал-социалистической партии предусматривает защиту приобретенной законным образом собственности... Только она в состоянии эффективно противодействовать террору со стороны левых. К сожалению, это невозможно без значительных средств».

Подобные обращения тщательно скрывались. Публично же нацисты яростно отрицали свои связи с крупным капиталом; так, нацистская газета «Франкфуртер беобахтер» была снабжена характерным подзаголовком — «Единственная не находящаяся на службе капитала газета Франкфурта». Нацисты упорно распространяли лживую версию, что все расходы покрываются ежемесячными взносами и дополнительными сборами с членов партии. Уже в те времена трудно было поверить в это, сейчас же мы располагаем гораздо более определенными сведениями. В 1926 г., по признанию самого Гитлера, взносы составили всего 84 тыс. марок (вместо 210 тыс., которые должны были бы поступить, если бы численность партии действительно равнялась 35 тыс. человек, как утверждали гитлеровцы). В 1927 г. финансовое положение (если говорить о членских взносах) не могло существенно улучшиться, потому, в частности, что нацистская организация Берлина, значительно выросшая к тому времени (см. ниже), была запрещена. А средства требовались очень большие: ведь помимо издания газет, брошюр, листовок, фашисты расходовали значительно больше, чем кто-либо до них, на проведение массовых собраний и митингов, походов, транспортировку штурмовых отрядов, перевозку своих приверженцев на съезды партии, проводившиеся с 1926 г. более или менее регулярно. Много денег шло на содержание административного аппарата, с течением времени постепенно разбухавшего, а также на удовлетворение личных потребностей Гитлера с его претензиями на фешенебельность и стремлением разъезжать в роскошных машинах, жить в дорогих отелях и содержать виллу в Берхтесгадене.

Нацисты подчас высказывали недовольство недостаточной, по их мнению, поддержкой со стороны капиталистов. Выступая в начале 1927 г. на заседании руководящих деятелей националистических организаций Тюрингии, Гитлер жаловался, что Муссолини получал со стороны крупной промышленности большую помощь — не только деньгами, но и автомашинами (он, очевидно, не мог забыть, что за его лимузин пришлось уплатить 26 тыс. марок). Примерно в том же духе фюрер высказался на нюрнбергском съезде 1927 г. Это шло параллельно со все новыми усилиями завербовать крупнейших представителей капитала на сторону нацизма. Наиболее важное значение в этом смысле имело привлечение Кирдорфа, возглавлявшего Союз горнодобывающей промышленности Рура и распоряжавшегося обширными фондами союза (а также Объединения металлургической промышленности Северо-Запада). Он впервые встретился с Гитлером летом 1927 г., и беседа между ними продолжалась четыре с половиной часа. Заинтересованность старого реакционера (он был еще в кайзеровское время известен своей непримиримостью по отношению к рабочему движению) идеями нацистского главаря оказалась настолько велика, что он предложил последнему изложить их в сжатом виде и взял на себя расходы по изданию и распространению брошюры среди промышленников.

В августе 1927 г. текст был представлен. Прежде всего здесь декларировалась необходимость завоевания жизненного пространства. Для достижения этой цели «новое движение категорически отвергает любое деление на сословия или классы и провозглашает... безусловный авторитет личности». Гитлер обещал монополиям свободу развития и защиту со стороны национал-социалистического государства. В конце брошюры он пел дифирамбы армии и предсказывал сближение ее с фашизмом в последующем. Все это было повторением того, что нацистские главари уже не раз говорили самим промышленникам. Необходимо, однако, было сделать идеи нацизма достоянием еще большего круга сильных мира сего. Это и имел в виду Кирдорф, рассылая брошюру почти двум тысячам деятелей промышленности, банков и торговли.

А в начале декабря фюрер был вновь гостем «избранного» общества. Конференц-зал Крупна в Эссене, вмещавший 800 человек, был переполнен до отказа. На этот раз выступление было целиком посвящено внешнеполитическим проблемам. И опять «Рейниш-Вестфелише цайтунг» рассыпалась в комплиментах, утверждая, что Гитлеру в речи, длившейся два с половиной часа, удалось держать аудиторию в напряжении от первого до последнего слова, более того — загипнотизировать ее. А «Фёлькишер беобахтер», цитируя эти строки, подчеркивала «особенно важное значение данного круга для будущего немецкого народа». И в своей обычной манере наглого издевательства над истиной фашистская газета писала: «Наиболее примечательным в докладе Адольфа Гитлера является то, что он... говорил здесь то же самое, что и на массовых митингах». На деле, как мы знаем, содержание было прямо противоположным.

Нацисты добивались также поддержки среди реакционных элементов за пределами Германии. Весьма известным из зарубежных покровителей германского фашизма был англо-голландский нефтяной король Детердинг. Связи с ним значительно упростились после того, как он купил имение на территории Германии, в Мекленбурге. В немецкой печати вновь и вновь появлялись сведения о том, что нацисты получают финансовую поддержку из фашистской Италии. Есть документы, свидетельствующие о глубокой заинтересованности германских фашистов в подобной помощи. Такова, например, доверенность, выданная Гитлером в январе 1924 г. (когда он находился в тюрьме) уже известному нам нацисту К. Людеке на предмет агитации в пользу нацизма в США, «особенно же собирать для этой цели денежные средства». Сохранилось также письмо Гиммлера Рему, уехавшему во второй половине 20-х годов в Боливию, с аналогичной просьбой в отношении тамошних состоятельных людей.

В целом можно сказать, что еще до того, как социальная борьба в Германии вновь резко обострилась в связи с последствиями мирового экономического кризиса 1929–1933 гг., нацисты, несмотря на отсутствие в тот момент непосредственной заинтересованности монополистов в их услугах, сумели убедить некоторых ведущих магнатов капитала в том, что именно НСДАП будет для них полезна. О том, к чему сводились пожелания капиталистов, наглядно свидетельствует, например, высказывание одного из влиятельных деятелей рурской промышленности, Генрихсбауэра: «Я глубоко убежден, что нынешняя система анонимного демократического парламентаризма со временем уступит место новой системе, которая будет основана на ответственности вождя и преданности ему свиты и будет обладать существенным родством с итальянским фашизмом».

Несмотря на аплодисменты, которые расточали Гитлеру крупные промышленники, 1924–1928 гг. для германского фашизма были трудным временем. Завоевать широкие массы не удавалось ни одной из организаций крайней реакции, в том числе нацистской партии. Данные, которыми оперировали сами фашисты, естественно, не заслуживают доверия; выше, когда речь шла о финансах НСДАП, уже отмечалась их недостоверность. В том же убеждают и другие факты. Известно, например, что в провинции Ольденбург нацисты за весь 1926 г. сумели увеличить численность своей организации лишь с 45 до 90 человек, причем 70 из них проживали в г. Ольденбурге. В таком крупном центре, как Бремен, в 1926 г. было всего 37 членов НСДАП. В Южном Ганновере в 1927 г. отмечалась почти полная стагнация. То же было в Северном Гессене, а в Верхнем Гессене число членов партии даже снизилось: так, в Бад Наугейме в 1927 г. осталось только пять нацистов (в 1925 г. было 20). Плачевным было положение в местной организации Франкфурта-на-Майне; в конце 1927 г. ее руководитель в обращении к членам партии требовал регулярной уплаты членских взносов, угрожая исключением и заявляя, что он не желает «быть обвиненным руководством партии в непригодности».

Незаинтересованность в нацизме подтверждают и данные о посещаемости собраний и митингов, о количестве голосов, собранных на выборах. Митинг на соборной площади Ветцлара, созванный после воскресного богослужения в апреле 1928 г., собрал... 15 человек, столько же пришло в Дармштадте. Исключительно плохая посещаемость отмечалась даже в одном из округов Гессена, охарактеризованном в «Фёлькишер беобахтер», как «кристаллизационный пункт движения». На выборах в саксонский ландтаг в октябре 1926 г. нацисты, по собственному признанию, «несмотря на все свои усилия, смогли собрать только 1,6% голосов». Примерно такой же результат (и ни одного мандата) принесли состоявшиеся тогда же выборы в Бадене. Большие надежды нацисты возлагали на выборы, состоявшиеся в ноябре 1927 г. в Брауншвейге: кроме Гитлера (здесь ему выступать не запрещалось) сюда были «брошены» Г. Штрассер, Гиммлер, Кох, Федер и др. Однако полученные 3,7% голосов вряд ли могли удовлетворить фашистов.

Говоря об этом периоде ретроспективно, нацист Фабрициус констатировал, что политика НСДАП «почти везде наталкивалась в народе на полное непонимание. Национал-социалистов считали... хвастунами и болтунами, политическими шутами. Над ними подтрунивали и насмехались». Многие даже полагали, что носители подобных идей умственно ненормальны. Достаточно откровенная оценка положения содержалась и в некоторых современных событиям документах нацистов (не предназначавшихся, естественно, для публикации). Так, Фольк в циркуляре от 15 декабря 1924 г. писал: «Наше дело пришло в упадок из-за неискренности, честолюбия, карьеризма, тщеславия, клеветы и склок».

Конечно, не в этом заключались причины упадка нацизма во второй половине 20-х годов: склоки, взаимная клевета, карьеризм и т.п. были характерны для него не только в те годы, они являлись его неотъемлемыми свойствами. Неудачи лишь еще более обострили внутреннюю борьбу, но они коренились в объективных условиях. Однако деятельность нацистской партии и других крайне реакционных группировок продолжалась, ибо, во-первых, для этого имелась благоприятная питательная среда, а, во-вторых, власти попустительствовали фашистам, иногда откровенно сочувствуя им, порой же не желая замечать угрозы с их стороны. Последнее наглядно отразилось, например, в письме обер-бургомистра Кобленца от 12 октября 1928 г., где речь идет о распространении в этом городе фашистской газетки «Вестдейчер беобахтер», издававшейся в Кёльне: «В полицей-президиуме Кёльна (куда обратились власти Кобленца. — Л.Г.) высказали мнение, что выступления национал-социалистов не имеют никакого значения и что самое правильное — игнорировать их, как это делается в Кёльне». Помимо доброжелателей, в государственных органах имелись и прямые агенты нацистской партии; когда власти планировали провести какие-либо мероприятия, направленные против НСДАП, агентура нередко заблаговременно предупреждала нацистов. Приводя уже в годы фашистской диктатуры соответствующие примеры, нацистские «историографы» отмечали, что это существенно способствовало достижению цели.

Перед нацистской верхушкой еще более остро, чем в момент возобновления деятельности партии, стоял вопрос о том, на какие социальные слои должно быть обращено первостепенное внимание. Расчеты проникнуть в глубину рабочего класса, занимавшие столь важное место в стратегии нацизма, не оправдались. Выступая в ноябре 1927 г. на совещании гауляйтеров в Веймаре, Гитлер вынужден был признать неудачу попыток завоевать голоса приверженцев левых партий, иными словами рабочих. «Фёлькишер беобахтер» в течение 1926–1928 гг. неоднократно печатала письма своих читателей, отвечавших на вопрос: «Почему рабочие не доверяют НСДАП!» Из рассказа одного нациста, вступившего в НСДАП в 1925 г., известно, что в течение пяти лет он был единственным представителем этой партии на 200 рабочих своего предприятия; они называли его не иначе, как предателем рабочего класса.

Все данные о социальном составе НСДАП, о контингенте лиц, посещавших нацистские митинги, и т.п. единодушны в том, что доля рабочих здесь была очень незначительна. Вот полицейское донесение о нацистском митинге в Мюнхене в марте 1927 г. — вполне «беспристрастный» источник. Автор отмечает: «Много молодежи... Представители радикальных рабочих... почти отсутствуют. Люди хорошо одеты, некоторые даже во фраках... Из разговоров тоже видно, что большинство собравшихся принадлежало к низам среднего сословия». То же говорится во многих других донесениях о собраниях НСДАП: «Представители организованных рабочих, «Рейхсбаннера»... практически не присутствовали»; «аудитория состояла в своем большинстве из лиц, принадлежащих к среднему сословию».

Бывший гауляйтер Гамбурга Кребс сообщает о составе этой организации в 1926 г.: «Большая часть членов принадлежала к мелкой буржуазии, преимущественно к ремесленникам и розничным торговцам; много также торговых служащих. «Настоящие» рабочие были таким же редким явлением, как чиновники и университетская интеллигенция». Заметим, что в дальнейшем число представителей последней резко повысилось в связи с сильной безработицей в ее рядах. Но это детали, в целом социальный состав гитлеровской партии пока менялся мало.

Провал курса на завоевание рабочих масс отразился и на позиции нацистского руководства в вопросе о создании фашистских профсоюзов. Вскоре после возобновления деятельности партии в Мюнхен стали поступать, преимущественно с северо-запада, запросы на эту тему и соответствующие предложения. Руководство предпочло никак не реагировать на них. Гауляйтер Шлезвиг-Гольштейна Лозе отмечал в письме от 11 мая, что отсутствие ясных установок в вопросе о профсоюзах вызывает у рабочих скептицизм в отношении нацистской партии и «это недоверие нельзя устранить, не заняв определенной позиции». Ему был обещан ответ до конца года, но он так и не был дан.

Тактика проволочек прикрывала собой нежелание обнародовать отказ от создания своих профсоюзов. В первое время это вызывалось опасением перед укреплением того крыла, которое возглавлялось Г. Штрассером и в своей социальной демагогии заходило, по мнению Гитлера и его окружения, чересчур далеко. Позднее определяющим стало стремление во что бы то ни стало добиться укрепления связей с крупным капиталом, чему могло помешать существование профсоюзов НСДАП. Для внешнего мира это изображалось, однако, как раз наоборот: создание нацистских профсоюзов только-де «укрепит эксплуататорскую капиталистическую систему». А вот несколько иное объяснение — с той же, впрочем, целью профсоюзы «лишь ослабили бы идеалистический боевой (!) дух движения и отклонили бы внимание на экономические вопросы». А именно от этих вопросов, касавшихся борьбы за жизненный уровень, нацисты хотели отвлечь рабочих.

Многое объясняет следующее высказывание мюнхенской «Гроссдойче цайтунг», которая в период запрета «Фёлькишер беобахтер» была эрзацем этой газеты: «Нам постоянно делают упрек в том, что мы боремся против профсоюзов и хотим разрушить рабочие организации... Мы стремимся превратить союзы в то, чем они должны быть, в организации общности экономических интересов», иными словами, «общности предпринимателей и рабочих».

В итоге (даже по данным самих нацистов, без сомнения приукрашенным) в 1930 г. процент рабочих в НС ДАП равнялся 28,1, в то время как рабочий класс составлял 45,9% населения страны. Следует отметить, что понятие «рабочий» у нацистов не соответствовало общепринятому тогда. Они включали в эту категорию и всех работников умственного труда, что, естественно, существенно меняло картину. Очень характерно также, что в районах, где была сосредоточена крупная индустрия — Рурской области, Берлине, Верхней Силезии, — процент рабочих среди членов нацистской партии был гораздо ниже, чем в Тюрингии и Бадене, где преобладала мелкая промышленность.

В мае 1926 г. в Мюнхене было созвано генеральное собрание партии. Одно из его решений касалось программы и объявляло ее неизменяемой. В несколько более позднем документе это формулировалось так: «Программа является неприкосновенной догмой!» Но неприкосновенной она была только для членов партии и ее приверженцев. Для нацистских же главарей и в этом смысле закон не был писан: в неизменяемую программу вносились «поправки» и «уточнения», соответствовавшие курсу на упрочение связей с крупной буржуазией и завоевание на сторону фашизма средних слоев. После Второй мировой войны один из главных экономических советников фюрера, Кеплер, сообщил, что, когда в 1927 г. впервые встретился с ним, тот дал ему понять о «полной непригодности» экономических разделов программы НСДАП.

В апреле 1928 г. в нацистской печати появилось небольшое, но весьма многозначительное сообщение о том, что пункт 17-й программы, касавшийся экспроприации крупных земельных владений, надо рассматривать, как обращенный исключительно против землевладельцев-евреев. Это было равносильно отмене данного пункта, ибо крупная земельная собственность в подавляющем большинстве (если не целиком) находилась в руках чистокровных юнкеров-«арийцев». Целью нацистского руководства было доказать свою полную и неотъемлемую приверженность принципам частной собственности вообще, в области сельского хозяйства в частности; это должно было снискать симпатии юнкерства и помочь завоевать голоса сельского населения остэльбских провинций, находившегося в огромной экономической и политической зависимости от юнкеров.

Спустя почти два года, в марте 1930 г., последовало второе разъяснение — вновь в той же области. В программе 1920 г. упоминалась земельная реформа (немыслимая без раздела наиболее крупных поместий). Теперь нацисты объявили, что и крупные землевладения имеют право на существование, ибо «выполняют свои специфические задачи». Поддержка со стороны юнкерства сыграла не последнюю роль в дальнейшей политической борьбе, завершившейся приходом фашистов к власти.

Для того чтобы стать незаменимыми в глазах монополистов, следовало покончить с организационной неразберихой, характерной для нацистской партии после возобновления ее деятельности. Первым шагом в этом направлении, как уже отмечалось, было сосредоточение оформления членских билетов в руках центра, чего удалось добиться тоже не сразу. Еще весной 1925 г. были назначены первые гауляйтеры, но это были отнюдь не ставленники Мюнхена, а местные деятели, выразившие желание занять соответствующие посты и выбранные на собраниях председателей первичных организаций. Известен даже случай, когда гауляйтер был смещен посредством голосования. Это в корне противоречило фашистскому принципу фюрерства, отрицавшему «власть большинства» (если такое большинство не было нацистским); но до поры до времени приходилось терпеть, ибо в течение всего 1925 г. шла ожесточенная борьба с фёлькише за местные организации. Естественно, что в этих условиях не могло быть и речи о назначении председателей первичных ячеек. Они выдвигались на собрании местной организации «посредством выкрика», как говорилось в одной из инструкций руководства.

В 1926 г., когда нацисты вплотную приступили к реализации своих организационных замыслов, собрание гауляйтеров получило право утверждать или отклонять избрание гауляйтеров. Однако и в этот момент главари НСДАП еще не перешли к назначению местных руководителей, мотивируя это желательностью, чтобы те «пользовались доверием». И лишь в 1929 г., когда партия во всех ее звеньях уже прочно находилась в руках центрального руководства, было покончено с видимостью избрания. К этому времени все более или менее случайные лица, оказавшиеся на посту гауляйтеров, были заменены «своими» людьми. Сложился тот слой заправил НСДАП областного масштаба — Заукель, Кох, Тербовен, Лозе и другие, — который являлся ее опорой в течение многих лет.

С течением времени организационная структура усложнялась. Появились новые отделы в центральном аппарате, основательно разбухшем уже к концу 20-х годов, и в округах. Руководители отделов округа находились в двойном подчинении — гауляйтеру и начальнику соответствующего отдела в Мюнхене, а координация между этими двумя инстанциями практически отсутствовала, тем более что здесь решающую роль играли личные отношения между данным гауляйтером и главою того или иного отдела, нередко весьма враждебные. Так, гауляйтер округа Северный Рейн, а затем Гамбурга Кауфман, начавший свою деятельность в нацистской партии бок о бок с Геббельсом, ненавидел его лютой ненавистью (как и Геббельс — Кауфмана, впрочем); в 1927 г. он направил в Мюнхен заявление, где сообщал, что после совещания 1926 г. в Бамберге Геббельс заявил: «В 1923 г. Гитлер предал социализм». Геббельс позднее возглавил отдел пропаганды НСДАП (он сменил Г. Штрассера, ставшего начальником организационного отдела и в этом качестве обладавшего в 1930–1932 гг. большим влиянием в партии), Кауфман же вплоть до 1945 г. оставался гауляйтером.

Заявление Кауфмана было адресовано в незадолго до того созданный в составе мюнхенского руководства Комитет по расследованию и улаживанию. Аналогичные комитеты были образованы в каждом округе. Много времени им приходилось уделять разбирательству взаимных дрязг и доносов фашистских функционеров разных уровней. Имелось два основных сюжета этих конфликтов: обвинения в присвоении партийных средств или в том, что объект доноса — еврей. Так, Кауфман в 1926–1927 гг. вел длительную тяжбу с Пфефером, являвшимся до своего назначения в Мюнхен гауляйтером Рура, обвинял его в крупной недостаче средств в партийной кассе. В 1927–1928 гг. еще большую энергию проявил в этом смысле заместитель Кауфмана Э. Кох. Сначала он обвинил в присвоении партийных средств Тербовена, возглавлявшего местную нацистскую организацию в Эссене. Очевидно, обвинения имели под собой основания, ибо Тербовена отстранили было от дел. Но Гитлер восстановил его в должности. Тогда Кох переключился на... самого Кауфмана, стремясь, по-видимому, занять его место. Расследование показало, что, отправляясь в отпуск, последний действительно взял из кассы более 500 марок. Но он так никогда и не был наказан, а лишь переведен гауляйтером в Гамбург. Кох был назначен на аналогичный пост в Восточную Пруссию, а Тербовен получил организационную самостоятельность и несколько позднее стал гауляйтером.

Фашистам приходилось одного за другим менять проворовавшихся «патриотов». В начале 1930 г. был снят со своего поста командующий CA Гессен-Дармштадта и Гессен-Нассау Фоссхаген, присвоивший более 3 тыс. марок. Его преемник Матернус продержался только полгода, кончив тем же. Штандартенфюрер CA в Штаркенбурге (Гессен) фон Редер сумел всего за три месяца извлечь из партийной казны более 3 тыс. марок; его отстранение было ускорено «нарушениями морали», в которых были также замешаны «хранитель программы» Федер и руководительница женской нацистской группы Дармштадта. Было решено назначать на посты, связанные с финансами, лишь лиц, имеющих значительные доходы. Но и это, как видно, не помогало, ибо приходилось помещать в газетах «заявления вроде следующего: «Человек по имени Газенклевер занимался в районе Дахау сбором средств для НСДАП по подписке и скрылся с ними. Остерегайтесь его».

Летом 1927 г. Кох поместил в органе Штрассеров «Национал-социалистические письма» статью, где, прозрачно намекая на Геббельса, говорил «о расовой неполноценности» подобных ему типов; Геббельс немедленно нанес контрудар, обвинив Штрассера в том, что он еврей. Обширная переписка об этом сохранилась в архиве. Даже Розенберга, неустанного идеолога воинствующего антисемитизма, двое его «коллег» — Штрейхер и Эссер — уличали в том, что он наполовину еврей! Сведения о грызне среди фашистских главарей, несмотря на все усилия скрыть внутреннюю борьбу, носившую, как мы видели, совершенно беспринципный характер, проникали в печать. Об этом шла речь в письме Федера Геббельсу, относящемся к 1926 г., где отмечалось, что «общественность не без основания может ссылаться на споры между руководителями [нацистской партии] и заявлять с насмешкой: вы призываете к единению народа, но не в состоянии поддерживать мир даже между собой».

Нацистские Комитеты по расследованию и улаживанию много занимались рассмотрением распрей между лидерами, но за исключением одного случая, когда гауляйтер из Вюртемберга Мундер вынужден был уйти в отставку — не столько из-за того, что сожительствовал с женой товарища по партии, сколько из-за строптивости по отношению к Мюнхену, никто из руководящих деятелей НСДАП не пострадал. Комитеты по расследованию и улаживанию всячески отстаивали последних, если рядовые члены нацистской партии выражали недовольство кем-либо из них, и карали жалобщиков. Именно в этом и заключалась главная задача указанных комитетов. В апреле 1925 г. Гесс в письме к одному из деятелей партии, жаловавшемуся на разброд, напомнил: «Верное средство очищения организации от элементов, которые не подчиняются, — исключение». Это средство действительно применялось, но не против бонз, даже если они присваивали партийные деньги, и тем более не против лиц, чей моральный облик и «шокировал» кое-кого из нацистских заправил. Исключались другие — те, кто выражал сомнения в правильности фашистских догм или недоумение масштабами, которые принимает обожествление фюрера.

Выступая на генеральном собрании в Мюнхене в июле 1927 г., Гитлер подчеркнул: одной из самых главных целей руководства было утвердить в качестве непреложного закона, что «решения по вопросам развития принимаются не на заседаниях, съездах, конгрессах, будь они даже весьма импозантны». А на следующий год он вернулся к этой теме, добавив, что ни к чему на такого рода собраниях обсуждать важные проблемы. «В рамках политической партии дискуссии об этих проблемах так же невозможны, как и о мировоззрении или религии». Этот принцип твердо проводился с первого же съезда после возобновления деятельности партии, собравшегося в июле 1926 г. в Веймаре. В директивах съезду (они оставались в силе и для двух последующих — в 1927 и 1929 гг.) говорилось, что съезд не место для политических дискуссий и рассмотрения каких-дибо изменений в политике; единственная его цель — быть демонстрацией силы и единства. Все внесенные в порядке подготовки съезда предложения должны были рассматриваться на закрытых заседаниях, посвященных тому или иному кругу вопросов, причем судьба этих предложений определялась не голосованием, а решением председательствующего; последнее слово Гитлер оставлял за собой.

Открыл съезд тогдашний гауляйтер Тюрингии Динтер (спустя короткое время он уже оказался вне партии, ибо предлагал ограничить власть фюрера). Гитлер в своей речи вновь высказал свое отношение к народным низам: «Массы безответственны. Человека обычно интересует удовлетворение инстинктивных потребностей в пище, питье, любви и самовоспроизводстве». С трибуны Национального театра в Веймаре — правительство Тюрингии охотно предоставляло его для фашистских сборищ — нацистские лидеры призвали соотечественников, проживающих в тех зарубежных странах, где имелось значительное немецкое меньшинство, стать членами НСДАП, при условии, что они будут решительно бороться за присоединение этих территорий к Германии. Рядовые члены партии в зал, естественно, допущены не были.

Следующий съезд был созван в августе 1927 г. уже в Нюрнберге. По официальным данным, сюда прибыло 47 специальных поездов. Нацисты утверждали, что число участников достигало 30 тыс. человек, на деле их, по-видимому, было вдвое меньше. Среди других ораторов на съезде выступил председатель нацистской фракции в рейхстаге Фрик, недвусмысленно охарактеризовавший смысл пребывания фашистов в парламенте: подготовить его разгон и установление диктатуры. На закрытом заседании, занимавшемся организационными делами, было внесено предложение не рассматривать «несоответствующих вопросов, чтобы не понижать уровень съезда». Таким образом, «гайки» продолжали завинчиваться.

В 1928 г. нацисты из-за нехватки средств отказались от проведения съезда. Это был для них не слишком благоприятный момент: вся широковещательная пропагандистская кампания, развернутая в связи с выборами в рейхстаг, принесла только 700 с лишним тысяч голосов и 12 депутатских мест. Надежды на крупные успехи не оправдались, и в «Фёлькишер беобахтер» за 23 июня Розенберг был вынужден признать, что «положение действительно безрадостное».

В 1929 г. ситуация значительно изменилась. Рейд по индустриальным центрам принес необходимые средства, но главное было в том, что нацистская партия неожиданно получила мощную помощь со стороны влиятельнейшей силы лагеря крайне правых — Национальной партии (см. ниже). На нюрнбергский съезд 1929 г. были приглашены магнат Кирдорф, а также ветеран антибольшевизма кайзеровский генерал фон дер Гольц; оба они затем выступили в «Фёлькишер беобахтер» с хвалебными статьями. На съезде присутствовало много представителей зарубежных немцев — сторонников нацизма; делегация из Судетской области Чехословакии вышла на демонстрацию с транспарантом «Германские Судеты верны Гитлеру». Это было за девять лет до Мюнхена! Гитлеровцы утверждали, что в Нюрнберг съехалось около 200 тыс. человек, но это была ложь; участников было примерно 30 тыс., социал-демократическая печать Мюнхена утверждала даже, что по улицам Нюрнберга шествовало не более 17 тыс.

Участник съезда Б. Узе красочно описал специальное заседание по рабочему вопросу, где вполне закономерно было затронуто отношение к забастовкам. Уже не впервые члены партии — пролетарии (количество их было невелико, но они все же имелись) поднимали этот вопрос; нацистские же лидеры всячески стремились уйти от прямого ответа. На упомянутом съезде Лей поставил все точки над «и»: «Забастовка — это инструмент классовой борьбы, — заявил он, — и поэтому национал-социалисты при любых обстоятельствах отвергают ее». От имени Гитлера Лей положил конец дальнейшим разговорам на данную тему.

Наиболее полное выражение ситуация в нацистской партии нашла в возвеличивании Гитлера, уже вполне сложившемся к этому времени. Вот что писал, например, 9 января 1927 г. в статье, озаглавленной весьма характерно — «Хайль Гитлер!», Г. Штрассер, которого в зарубежной литературе принято рассматривать чуть ли не как главу оппозиции против фюрера: «Подчиненный герцога, член его свиты! Сущность национал-социалистической рабочей партии заключается в этом истинно немецком соотношении вождя и подвластных ему, понятном только немецкому существу и немецкому духу, аристократическом и в то же время демократическом». Фимиам Гитлеру курили и многие другие нацистские лидеры, в частности командующий штурмовыми отрядами Пфефер. В декабре 1929 г. он писал одному из своих приспешников: «Перед вами только одна индивидуальность: фюрер. И вы подчиняетесь ему... Вы не спрашиваете — почему и по какой причине». Одна из фашистских газет сформулировала это так: «Идея фюрерства — основа национал-социалистической партии». Одним из наглядных свидетельств этого было распространение приветствия «Хайль Гитлер!», которым при встрече обменивались нацисты. По некоторым данным, это имело место уже в конце 1923 г., хотя в тот момент, казалось бы, серьезных оснований для обожествления фюрера не было.

Но с 1925 г. это приветствие постепенно входит в обиход и остается на долгие годы. Советский тоталитаризм такого ритуала не создал.

В то время еще более или менее открыто звучали слова предостережения. Так, Фольк писал: «Если вожди полагают, что они могут все оценить одни и лучше остальных, то мы далеко не уйдем». А в более позднем его меморандуме, составленном после ухода в отставку, говорилось: «Шумиха вокруг фюрера приняла в конце концов такие масштабы, что наши звездопоклонники, услышав известное имя, впадают в истерику... Фюрер — это все, только от него в детско-рабской покорности ожидают исполнения надежд и желаний». Все это были очень правильные слова, но они оставались известными немногим, Фольк же, критикуя культ фюрера в частных письмах, одновременно на собраниях провозглашал троекратное «хайль» Гитлеру.

Большую последовательность проявил Г. фон Мюке, в годы Первой мировой войны командовавший военным кораблем, а во второй половине 20-х годов возглавлявший нацистскую фракцию саксонского ландтага: «Я постоянно был противником все более распространявшегося после возвращения Гитлера из крепости, противоречащего немецкому духу, отвратительного, византийского... культа личности», — писал Мюке в книге, вышедшей из печати уже после того, как он в 1929 г. порвал с НСДАП.

Восхваление Гитлера и тесно связанное с этим утверждение принципа фюрерства занимали одно из центральных мест в нацистской пропаганде, которой фашистские главари придавали столь важное значение. «То, что можно добыть при помощи бумажных пуль, — поучал фюрер, — не надо будет впоследствии добывать при помощи стальных». При этом нацисты считали, что уровень пропаганды следует ориентировать на способности восприятия самого ограниченного субъекта из тех, к кому она обращена. Излюбленные темы — сила, честь, победа, месть; преподносить их лучше всего в вечерние часы, когда люди уже утомлены и более склонны подчиниться чьему-либо руководству. В нацистской пропаганде не было полутонов; только черное и белое: в своем лагере все правильно и хорошо, у противников все неверно и плохо. Считалось, что если в собственной пропаганде допускается хотя бы тень правоты на стороне противника, то тем самым уже кладется сомнение в собственной правоте. Другое неизменное правило — ни в коем случае нельзя «выносить сор из избы». Об этом шла речь в специальных циркулярах, то же требование содержалось в приказе командующего СА Пфефера от 5 ноября 1926 г.: «Занятие политикой... требует отрицать и утаивать все слабости, ошибки, недостатки перед лицом общественности, хотя каждый разумный человек знает, что там, где есть свет, должна быть и тень». Помимо доведенной до предела лживости, отличительной чертой нацистской пропаганды была ее демагогичность, которая насквозь пронизывала любую речь фашистского функционера, любую статью, опубликованную в нацистской печати. В этом отношении деятели НСДАП оставили далеко позади всех своих соперников из лагеря крайней реакции, не сумевших подняться до тех «высот» лицемерия, беззастенчивости, беспринципности, которые были свойственны нацизму. Ограничимся лишь одним примером: Геббельс в дружеском кругу брался убедительно изложить четыре различные точки зрения на один и тот же предмет.

Тоталитарные диктаторы постоянно заботились о том, чтобы выглядеть в глазах соотечественников не только гениальными политическими деятелями, но и образцами высокой нравственности. Вегетарианец Гитлер был в глазах немцев образцом и в отношениях с женщинами — ведь он даже не был женат, а о каких-либо извращениях в этом смысле широкой общественности ничего известно не было. Между тем с именем Гитлера связана история, которая, если бы она стала широко известна, могла бы напрочь подорвать его репутацию в глазах граждан Веймарской республики.

Речь идет об отношениях Гитлера и его племянницы Гели Раубаль, дочери его родной сестры. Гели приехала в Мюнхен из Австрии и жила в квартире Гитлера. Очевидно, между ними были отношения, выходившие за рамки родственных, свидетельством чего являлся черновик письма, которое намеревался направить фюреру глава партийного суда Бух после инцидента, случившегося весной 1928 г. в квартире Гитлера. Тот застал своего шофера Э. Мориса (человека весьма близкого) в комнате Гели и набросился на него с хлыстом, который практически постоянно держал в руках, так что нежданный гость вынужден был выпрыгнуть в окно. В том же письме Бух, набравшись смелости, обвинил Гитлера в том, что тот постепенно пришел к презрению по отношению к людям. Неизвестно, отправил ли Бух это письмо (скорей всего, он понял, что последствия могут быть тяжелыми; что касается презрения к людям, то оно было свойственно Гитлеру с малых лет, а перипетии его жизненного пути лишь укрепили подобные чувства, доведя их до патологических масштабов).

История же с Гели Раубаль на этом далеко не закончилась. Отношения Гитлера и Гели были явно сексуальными, а ревность фюрера, очевидно, вела к серьезным осложнениям, что в конечном счете привело к самоубийству женщины. Некоторые подробности этого дела известны из книги Э. Ханфштенгля; им можно доверять, ибо автор был одним из наиболее близких к Гитлеру единомышленников (именно в его доме, как известно, фюрер нашел прибежище, когда бежал после расстрела нацистской демонстрации 9 ноября 1923 г.). Ханфштенгль сообщает, в частности, о следующем признании Гели: «Мой дядя — чудовище. Ни один человек не может представить себе то, чего он добивается от меня». Из книги Ханфштенгля известен также эпизод, который без сомнения не мог способствовать улучшению отношений Гитлера и его племянницы. Дело в том, что Гели сфотографировалась в обнаженном виде, причем в позах, которые, по словам автора, по порнографическому эффекту превосходили то, что можно было увидеть на фотографиях профессиональных моделей. Эти фотографии, к несчастью, попали в посторонние руки.

Можно представить себе гнев Гитлера, для репутации которого появление подобных фотографий могло быть губительным. Но этого не произошло; очевидно, фюрер принял экстраординарные меры, чтобы предотвратить скандал, для чего, надо полагать, потребовались значительные средства из тех, которые предоставляли жертвователи-промышленники. Но для отношений фюрера и его пассии этот эпизод не мог пройти без последствий. Так или иначе, но в 1931 г. Гели Раубаль застрелилась, использовав для этой цели пистолет дяди. Удар был сокрушительный — даже для человека, не считавшего, что чужая жизнь стоит многого. И в данном случае скандала удалось избежать, хотя для многих подоплека происшедшего и характер отношений дяди и племянницы не были секретом. И человек, совративший племянницу и явившийся виновником ее ранней гибели, продолжал выступать в роли учителя жизни для миллионов немцев. А антифашисты, как и в других случаях, не могли «раскрутить», как сказали бы теперь, историю с Гели Раубаль — не обладали необходимой хваткой, не сумели придать ей того значения, которое следовало, — ведь в это время, после оглушительной победы НСДАП на выборах в рейхстаг в сентябре 1930 г., фашистская угроза приобрела вполне реальные очертания и требовала активного противодействия.

В конце 1920-х годов нацисты развили бешеную активность, проводя гораздо большее число всякого рода митингов, собраний, походов и шествий, чем любая другая партия. Пропаганда носила концентрированный характер. Как видно из циркуляра по этому вопросу от 24 декабря 1928 г., подписанного Гиммлером, предлагалось время от времени провопить «ударные» пропагандистские кампании, устраивая в пределах какого-либо округа от 70 до 200 собраний на протяжении 7–10 дней. Для таких собраний следовало выбирать не слишком большие залы — так, чтобы они наверняка были заполнены. Гитлеровцы не рассчитывали заманить людей одними «идеями»; обязательной составной частью нацистского собрания были музыкальные номера, спортивные упражнения, живые картины и т.п. Нацистское руководство тщательно изучало положение в отдельных местностях и рекомендовало концентрировать пропагандистские усилия прежде всего там, где это могло привести к немедленному и быстрому росту организации.

Настоящим спектаклем являлись митинги, на которых выступал фюрер. Не менее важным, чем содержание речи, было создание «атмосферы». Ее накаливанию способствовали долгое ожидание (хотя фюрер в это время мог находиться в каком-либо близлежащем кабачке), громкая музыка, барабанный бой, церемония внесения в зал знамен и т.п. Воздействие речей Гитлера основывалось на бесконечном повторении и варьировании одной-двух примитивных мыслей, преподносимых на искусственном эмоциональном подъеме, который заражал слушателей. Не только люди, знавшие толк в ораторском искусстве, но и некоторые слушатели, не искушенные в этом (в том числе полицейские чины, наблюдавшие за нацистскими собраниями), отзывались о выступлениях Гитлера отрицательно, отмечая их бессодержательность. «С точки зрения мысли — пустое место. Наиболее действенный момент — способность прививать возбуждение... Таким образом, — примитивнейшая ступень ораторского искусства», — оценивал речи Гитлера один журналист, слышавший его в 1927 г.

Тем не менее талант площадного демагога делал свое. Очень точно определил возможности фашистского главаря идеологический предшественник нацизма Х.С. Чемберлен, назвавший его «недюжинным упростителем». Эта способность свести все многообразие мира к двум-трем элементарным формулам, настолько примитивным и правдоподобным, чтобы они были доступны каждому, помноженная на истерическую, экстатическую форму их преподнесения, и составляла «секрет» успеха Гитлера у определенного круга слушателей. На первом публичном выступлении фюрера (после отмены запрета) в Гамбурге осенью 1927 г. один из присутствовавших, не принадлежавший к нацистам, обратил внимание на то, как речь Гитлера слушали распорядители, следившие за «порядком» в зале: «На их лицах видно было тщетное старание следить за ходом рассуждений оратора. Сквозь произносимые слова они, однако, впитывали в себя нечто, что не складывается в понятия, но воплотится в действие, когда они примут участие в уличной драке во имя свастики». Конечно, Гитлер иногда разнообразил свои приемы, подлаживаясь к аудитории. Так, каждая его речь на массовых митингах изобиловала безудержными антисемитскими выпадами, в выступлениях же перед «сливками» общества он избегал этой темы. Посещая какую-либо местность, Гитлер стремился завоевать расположение слушателей деталями, якобы обнаруживавшими знакомство с местными условиями и нуждами. Чрезвычайно импонировало участникам некоторых, не слишком многолюдных, конечно, собраний, когда фюрер обменивался с ними рукопожатиями, демонстрируя свою «простоту» и «общедоступность». Ведь этим людям не были известно, что говорил он о массах в закрытых аудиториях.

Нацистские главари были очень восприимчивы к техническим новинкам и быстро ставили их на службу своей пропаганды. Так было, например, с кинохроникой. Уже в 1927 г. фашистские кинооператоры изготовили фильм о съезде НСДАП, показ которого длился 30 минут; после съезда 1929 г. был уже снят фильм продолжительностью полтора часа. Еще более важное значение для пропагандистских успехов нацистской партии имело применение микрофона и репродуктора, открывших перед фашистами возможность значительно расширить масштабы своего вредоносного влияния. Это относится уже к 1930 и последующим годам, когда нацисты первыми сумели столь широко поставить радио на службу политическим целям.

Большое значение фашисты придавали и печатному слову; здесь они также действовали чрезвычайно активно. Если в 1926 г. в их распоряжении имелась только одна ежедневная газета — «Фёлькишер беобахтер», выходившая тиражом в 10 700 экземпляров, то в 1928 г. их стало четыре, а общий тираж — 22 800 экземпляров; в 1929 г. было уже 10 ежедневных газет (72 600 экземпляров). Имелось также много еженедельников. В области печати шла непрерывная грызня между различными нацистскими лидерами, издававшими газеты и вступавшими в прямую конкуренцию за читателя. Так, ожесточенно боролись друг с другом Федер и Тербовен, тот же Федер и Штрейхер; иногда дело кончалось обращением в суд. Наиболее непримиримая свара происходила в Берлине, где Геббельс в 1927 г. приступил к изданию своей газеты «Ангриф»; ее продавцы подчас вступали в драку с разносчиками штрассеровских изданий.

На страницах нацистских газет и листовок центральное место также занимали материалы антисемитского содержания. Если бы не существовало антисемитизма, гитлеровцы были бы начисто лишены возможности применять свою социальную демагогию с ее тезисом о «созидающем и хищническом капитале», где в качестве созидателей фигурировали арийские буржуа, а в обличье хищников, беспощадно эксплуатирующих народные массы Германии, выступали капиталисты-евреи. Вот что говорилось, к примеру, в одной из фашистских предвыборных листовок: «Когда на рабочих собраниях и в рабочей печати идет речь о крупном капитале, то называют только Круппа, Стиннеса, Тиссена, Кертинга и аналогичных им... Может быть, травля последних вызвана стремлением отвлечь внимание рабочих от действительно опасных эксплуататоров народа?.. До войны состояние Круппа составляло 250 млн марок, состояние же банкирского дома Ротшильда — 40 млрд Почему же социалистические агитаторы... постоянно говорят только о Круппе и других «баронах угля и стали?»

Таким образом, служебная роль антисемитизма в системе фашистской пропаганды была исключительно велика. Нацистские главари с нескрываемой гордостью говорили, что «антисемитизм, как идея, растет. То, чего 10 лет назад еще почти не было, сегодня налицо: еврейский вопрос поставлен в порядок дня, он не исчезнет более, и мы должны позаботиться, чтобы он приобрел международный характер». Здесь германские фашисты действовали особенно целеустремленно, доведя дело до физического уничтожения миллионов людей.

Выше уже отмечалось, что временное ослабление нацистов компенсировалось значительной активизацией других реакционных организаций, которые хотя и не были полностью тождественны фашистским, но имели с ними чрезвычайно много общего в целях, особенно же в методах, которые они использовали в борьбе против организованного рабочего движения. «Стальной шлем», «Младогерманский орден», «Викинг» и другие действовали в условиях Веймарской республики почти беспрепятственно, а проводимые ими торжественные марши, парады, походы и т.д., как правило, имевшие провокационный характер, проходили под неизменной опекой властей и полиции. Иначе эти мероприятия вообще не могли бы состояться, ибо рабочие в своей массе относились к наглым вылазкам реакционеров резко отрицательно и делали все, чтобы сорвать их.

1 марта 1924 г. было отменено осадное положение, а уже 2 марта различные военизированные реваншистские формирования пытались провести так называемый «Германский день» в Иене, пользуясь благоприятной для них обстановкой, сложившейся в Тюрингии после разгона там рабочего правительства. Однако пролетарская Иена провела многотысячную контрдемонстрацию — Красный день, доказав, что не намерена уступить фашистам улицу. Такой же отпор был оказан реакционерам в их попытках организовать «Германские дни» в других городах Тюрингии — Хохенлейбене, Гильдбургхаузене, Шлотгейме и др.

Усиление активности милитаристско-монархических союзов отмечалось во многих землях. Но наиболее опасной их провокацией явилось намерение провести крупный смотр своих сил в центре пролетарского района Средней Германии — Галле. Этот план возник после первых в 1924 г. выборов в рейхстаг, принесших реакционным партиям значительный успех, о чем уже говорилось. Много голосов они собрали и в округе Галле, но здесь были особенно сильны коммунисты, значительно превосходившие социал-демократов по своему влиянию на рабочих и занимавшие руководящие посты в профсоюзах. 11 мая в Галле прибыло большое количество членов военизированных организаций — не только из Средней Германии, но и из близлежащих Саксонии и Тюрингии, Баварии и других местностей. Приехало 27 генералов, в том числе Людендорф, без которого ни одно мероприятие такого рода не обходилось, Макензен, адмирал Шеер, принцы из дома Гогенцоллернов и др. Уже в течение нескольких дней до этого в окрестностях города проводились военные учения участников смотра, отрабатывавших приемы уличных боев с рабочими.

Но пролетарии не дали запугать себя. Они вышли на улицы с целью сорвать замыслы реакции. Среди них были и труженики крупнейшего химического предприятия — завода Лейна, ответившие на призыв быть в авангарде отпора угрозе со стороны реакции. Рабочие были практически безоружны, но в ходе ожесточенных столкновений с фашистами прибегнули к захваченному у последних оружию; число жертв оказалось небывало большим. События в Галле были успехом, ибо вся общественность страны убедилась, что рабочие намерены энергично противодействовать каждому массовому выступлению фашистов.

Иностранная пресса в связи с событиями в Галле напоминала об аналогичной демонстрации итальянских фашистов в Неаполе накануне «похода на Рим» в 1922 г. Но были и существенные различия в ситуации, организованности рабочего класса.

Фашистская вылазка в Галле, о которой шла речь выше, как и аналогичные ей, но меньшие по масштабам, в других местах была весьма тревожным симптомом. У власти в Германии в то время находилось правобуржуазное правительство, пользовавшееся поддержкой реакционной Национальной партии; но и социал-демократические лидеры, занимавшие многие ключевые посты, особенно в Пруссии (в том числе и в Галле), продемонстрировали нежелание оказать действенный отпор представителям крайней реакции. Необходима была действенная и организованная пролетарская самооборона.

В различных источниках и литературе содержится большое количество свидетельств активного сопротивления проискам фашистов. Вот еще ряд примеров, относящихся к Тюрингии. В июле 1926 г., во время съезда НСДАП, проходившего в Веймаре, нацисты (как и в 1924 г.) пытались захватить местный Народный дом, но натолкнулись на решительное сопротивление. В момент наибольшей опасности Союз красных фронтовиков и «Рейхсбаннер» объединили свои силы; несколько десятков человек из обеих организаций постоянно дежурили у здания, не дав фашистам проникнуть в него. В Бюргеле, Штадроле, Гольдлаутере-Хайдерсбахе были пресечены попытки создать первичные организации НСДАП. В 1925 г., вдохновленные избранием Гинденбурга, фашисты развернули шумную националистическую кампанию в связи с эвакуацией Рурской области французскими войсками; антифашисты дали им мощный отпор в Бохуме, Гельзенкирхене, Эссене, Мюльгейме и других городах. В Дортмунде было сорвано выступление Г. Штрассера. Здесь, в Руре, нацисты испытывали на самих себе последствия введенных ими в политический обиход приемов; на их митинги приходило много противников, навязывавших изменения в регламенте, в принимаемых резолюциях.

Но далеко не всегда нацисты шли на попятный; чаще они при первой же возможности, имея перевес, пытались терроризировать антифашистов. Обильные доказательства этого содержатся в дневнике Геббельса. Так, 26 сентября 1925 г. он записал о своем выступлении в Дортмунде «со стрельбой и тяжело раненными». Ровно через месяц: «Кровь течет... У нас 49 раненых». Конечно, Геббельс намного преувеличил число жертв со стороны нацистов, о потерях же противника он не упоминает вовсе. 23 ноября, Хемниц (Саксония): «После окончания собрания дикая драка. Разбита тысяча пивных кружек; 150 раненых, в том числе 30 — тяжело, двое убитых» — более чем последовательное выполнение призывов «уничтожить, выкорчевать противника». 8 февраля 1926 г. в Хаттингене проводился с провокационными целями «день CA»; результат — крупное сражение. Все эти вылазки нацистов происходили в наиболее развитом в промышленном отношении районе страны с давними традициями пролетарской борьбы. Тем больший интерес он представлял для фашистов, но и тем больший отпор они получали здесь. Геббельс о действиях антифашистов не распространяется, но и он, как мы видели, полностью скрыть их не может. Из записи от 29 марта 1926 г. видно, что в Лейпциге было сорвано нацистское сборище, на котором должен был выступить белоэмигрант Грегор.

Осенью 1925 г. Гитлер совершил пропагандистское турне по Тюрингии; он выступал в Веймаре, Гере и Иене. Везде рабочие протестовали, проводили массовые антифашистские митинги и демонстрации. Уже в день приезда Гитлера 19 ноября состоялась большая манифестация и антифашистский митинг. Гитлер вынужден был отказаться от выступления перед массовой аудиторией и держал свою речь на закрытом собрании; закончив речь, он покинул помещение с черного хода, избегая встречи с рабочими.

Особенное возмущение демократов вызвала позиция нацистского руководства в отношении борьбы за конфискацию княжеских имуществ, о чем уже шла речь выше. Фашистов называли «княжескими прислужниками». Как уже говорилось ранее, когда одна из нацистских групп пыталась в это время отправиться поездом из Кёльна в Бонн, машинист отказался везти «фашистских бандитов». Все же они добрались в Бонн, но там было отнюдь не лучше. «На одной из улиц, по которой мы маршировали, — вспоминал впоследствии участник этого «похода», — из всех дверей и окон в нас кидали кусками угля, брикетами, вазонами и другими предметами... Под охраной большого наряда полиции мы были доставлены на вокзал».

Вот еще одно колоритное описание, также принадлежащее нацисту и в данном случае особенно достоверное. В мае 1926 г. Гитлер, не имевший права выступать в Бадене, произнес речь в Гейльбронне (Вюртемберг); несколько сот баденских нацистов отправились туда, но были с нескрываемой враждебностью встречены жителями Гейльбронна. Подъездные пути к городу оказались перекрыты, все машины обыскивались. Зал, где должен был выступать фашистский главарь, окружили тысячи людей, раздавались выкрики: «Долой предателей рабочего класса!» Лишь полиция (как и во многих других местах) спасла фашистов от гнева демократов.

Настоятельная необходимость единства диктовалась в тот момент и другим обстоятельством. В 1926 г. был раскрыт новый план реакционного переворота, в котором были замешаны все те же организации правого лагеря: «Стальной шлем», «Викинг», «Вервольф» и др. Как свидетельствуют документы, их замысел заключался, в частности, в провоцировании неподготовленного выступления авангарда пролетариата; в этой обстановке они намеревались сыграть роль «спасителей» страны. А чтобы создать необходимую ситуацию, как заявил на секретном совещании представитель союза «Викинг», «крупные промышленники Берлина — Борзиг, Сименс, Шварцкопф, а также другие члены Германского объединения промышленников должны выбросить на улицу значительное число рабочих». Коварный замысел этот остался на бумаге, заговор был раскрыт, но для демократов сообщения о нем прозвучали как новый сигнал опасности. Во многих местах возникли комитеты единства против угрозы со стороны реакции.

Так, 14 мая представители антифашистских организаций Зуля (Тюрингия) образовали Комитет действия для отражения опасности фашистского путча и призвали провести единую демонстрацию; она состоялась спустя два дня и показала готовность к борьбе. Следует учесть особое значение Зудя в данной обстановке, определявшееся тем, что там были расположены известные по всей Германии оружейные предприятия.

К 1926 г. нацистские штурмовые отряды еще не полностью завершили процесс восстановления и реорганизации. В течение первого периода после мюнхенского путча они вообще вынуждены были маскироваться, выступая под другими названиями, под видом спортивных обществ, экскурсионных союзов и т.п. После выхода из тюрьмы (он был в мае 1924 г. избран депутатом рейхстага) Рем приступил к созданию организации «Фронтбан», призванной заменить CA. Но он не сумел найти общий язык с Гитлером, ибо настаивал на том, что военизированные отряды — самостоятельное звено движения, а фюрер требовал полного подчинения их политическому руководству. До тех пор, пока сама НСДАП еще не достигла необходимой, по мнению ее главарей, централизации, воссоздание штурмовых отрядов шло спорадически; существующие находились в ведении соответствующих гауляйтеров, и между последними и командующими CA нередко возникали яростные конфликты. Так было, в частности, в Гамбурге, где взаимная борьба приняла чуть ли не вооруженный характер, в Берлине. Здесь штурмовые отряды, возникшие в марте 1926 г., насчитывали 500 человек — больше, чем было в самой нацистской организации. Конфликт командира этих отрядов Далюге с гауляйтером Шланге протекал в необычайно острых формах, характерных для безудержной борьбы, которая постоянно велась между фашистами. Хотя нацистское руководство считало в определенной степени полезными для себя подобные распри, позволявшие ему проявлять свою власть, все же ясно было, что широкая самостоятельность командиров штурмовых отрядов не в интересах нацистской верхушки, которая стремилась избежать нового запрета и опасалась того, что командиры отрядов будут действовать на свой страх и риск.

Покончив с «Рабочим содружеством» и прочно утвердив курс на сближение с крупным капиталом, главари НСДАП приступили к реорганизации отрядов CA с целью полного их подчинения. В поисках подходящего для решения данной задачи лица они остановились на гауляйтере Рура капитане в отставке Пфефере. В октябре 1926 г. он был поставлен во главе CA. В своем письме к Пфеферу, содержавшем инструкции, фюрер лицемерно провозглашал, что CA должны добиваться «завоевания улицы», но якобы не при помощи кинжала, яда или пистолета. Как будто этого можно было достичь иначе. Упорно отрицался также полувоенный характер штурмовых отрядов: нацистское руководство опасалось конфликтов по этому поводу с командованием армии.

Пфефер развернул бурную деятельность. Обращаясь с циркуляром ко всем гауляйтерам, он утверждал: «CA — отличают нас от всех известных парламентских партий. CA — залог нашей победы. Я рассматриваю CA, как венец нашей организации и нашей политической работы». В этих словах звучит явная переоценка значения штурмовых отрядов, с которой нацистской верхушке уже пришлось сталкиваться в течение длительного времени. В приказе от 3 ноября 1926 г. Пфефер изложил свою концепцию гораздо подробнее, обосновывая ее ссылками на психологию: «Зрелище большого количества внешне и внутренне единообразных, дисциплинированных мужчин, чья безудержная воля к борьбе очевидна, производит глубокое впечатление на каждого немца и влияет на его сердце больше, чем печатное слово или логическая речь». Он подчеркивал далее: «Эффект, достигнутый воздействием на чувства, не только не усиливается, а, наоборот, ослабляется одновременным применением логических доказательств и агитационных средств... Когда на сцене появляется CA, все это [пропаганда] прекращается. Штурмовики не знают уступок. Они не действуют по мелочам. Они признают только лозунг — ты или я!»

Мы уже познакомились с кровожадными высказываниями Гитлера, вот еще одно в том же роде — из беседы с Г. Раушнингом, но его значение, как увидим, гораздо шире. «Жестокость импонирует, — говорил фюрер. — Люди нуждаются в спасительном ужасе... Они хотят, чтобы их пугали, хотят, содрогаясь, подчиняться кому-нибудь. Знакомы ли Вы с таким явлением, что после драк на митингах именно побитые в первую очередь вступают в партию?» Здесь варварство, как метод политической борьбы, подкреплено «теоретически», возведено в систему. А практика обеспечивалась тем, что во главе штурмовых отрядов стояли подлинные головорезы, выходцы из добровольческих корпусов, «набившие руку» на массовых убийствах в ходе сопротивления Ноябрьской революции и последующим революционным выступлениям.

Одним из них был сам Пфефер, обвинявшийся в политическом убийстве, но разгуливавший на свободе. Зверское убийство ни в чем не повинного человека совершил Гейнес, отбывший (и то лишь спустя несколько лет) смехотворно малый срок и занимавший видное место в командовании штурмовых отрядов. Гитлер поручил Гейнесу привлечение молодежи в ряды фашистов и ее «воспитание» в соответствующем духе. Нацистская организация молодежи считалась филиалом CA и непосредственно подчинялась их командованию. В Магдебург-Ангальте коричневорубашечников возглавлял такой же головорез, отсидевший три с половиной года и освобожденный по амнистии. В убийстве был замешан и М. Борман, в 20-е годы еще никому не известный и занимавший скромный пост кассира местной фашистской группы. Еще один позорный случай заботы об убийцах связан с именем Г. Штрассера. Его фаворитом стал один из наиболее гнусных преступников первых послереволюционных лет Шульц, который за содеянное был приговорен достаточно дружественным судом к пожизненному заключению. В тюрьме Шульц, чьи взгляды и прежде были весьма близки к фашистским, сблизился с НСДАП, и видные деятели последней, в том числе Штрассер, пользуясь своими связями, стали добиваться сначала ограничения срока пребывания Шульца в заключении, а затем его досрочного освобождения. Им это удалось, после чего Шульц стал близким сотрудником Штрассера. К сожалению, в этой процедуре участвовали некоторые юристы, не входившие в НСДАП, но не остановившиеся перед поддержкой усилий нацистских лидеров по освобождению заклятого преступника. Преступный элемент был типичен не только для штурмовиков, но и для нацистской партии в целом. Так, один из членов рейхстага от этой партии, Веллер, судился 30 раз, в том числе 8 раз за увечья, нанесенные политическим противникам.

Вначале 1927 г. в небольшом гессенском городке Наштеттене должно было состояться антинацистское собрание; фашисты задались целью не допустить его, запугать население. Около 100 штурмовиков из Кобленца, Уайнца, Висбадена и Франкфурта-на-Майне были на нескольких грузовиках направлены в этот городок, для такого случая из соседней Вестфалии прибыл тамошний гауляйтер Лей, произнесший на площади провокационную речь. Нацисты буквально неистовствовали, их жертвой оказался и один из местных блюстителей порядка, которого они продолжали «обрабатывать», даже когда он потерял сознание.

Конечно, все нацистские главари руководили террором и участвовали в нем, но «послужной список» Лея в этом отношении, пожалуй, особенно обширен. Похождения его подробно описаны в специальном сборнике, изданном в годы фашизма. Где бы он ни появлялся со своими головорезами, картина была одинакова: «Ни одного целого стола, ни одного стула, двери и оконные рамы вырваны из гнезд, а на полу лежат окровавленные противники». Лей, служивший в концерне «ИГ Фарбениндустри» и имевший ученую степень, ничем не отличался от уголовников из CA, охотно вступая в кровопролитные баталии, которые провоцировали его подручные.

Тщедушный Геббельс сам в побоищах не участвовал, но проявил незаурядные способности провокатора и демагога. Он был колченогим и не служил в армии, не участвовал в Первой мировой войне, что делало его белой вороной среди функционеров НСДАП, состоявших в подавляющем большинстве из ветеранов войны. Кроме того, у него был еще один минус — он получил высшее образование, да еще в качестве гуманитария. К тому же в начале карьеры, как уже отмечалось, Геббельс фрондировал, играя в «левизну». Но потом Геббельс образумился и сумел завоевать доверие фюрера. В октябре 1926 г. Гитлер назначил его гауляйтером Берлина, где грызня между функционерами НСДАП, между ними и командованием штурмовых отрядов перешла уже в откровенную драку. Это назначение преследовало и другую цель: разбить ядро «Рабочего содружества», изъять с северо-запада бывших его главарей. Мы уже упоминали в этой связи Пфефера; перебрался в Мюнхен и Г. Штрассер, как уже сказано, руководивший всей пропагандой НСДАП. Назначение Геббельса должно было также подорвать влияние О. Штрассера, руководившего издательством, созданным им в Берлине совместно с братом и в тех условиях, когда нацистская пресса была еще слабо развита. Издательство его представляло для НСДАП значительную ценность.

Геббельс объединился против О. Штрассера с Далюге. В своем приказе о вступлении в новую должность он писал, что «CA и СС являются инструментами для завоевания политической власти». Он сразу же взял курс на развертывание жесточайшего террора. «Мы должны выбраться из неизвестности, — писал Геббельс. — Пусть они (противники. — Л.Г.) ругают нас, клевещут, борются против нас, убивают, но они должны говорить о нас». И он выбросил лозунг: «Вперед по могилам!»

Первые два — два с половиной месяца Геббельс вынужден был посвятить тому, чтобы утихомирить приверженцев обеих враждующих групп, чья борьба, как гласит нацистский источник, грозила «полным уничтожением берлинской организации». Одних он завербовал на свою сторону определенными преимуществами (например, Далюге, сделав его своим заместителем), других изолировал. 21 января 1927 г. состоялся дебют нового гауляйтера: он выступил в одном из залов района Шпандау. Во время собрания кто-то принес — конечно, провокационное — известие, что на улице 40 коммунистов якобы напали на одного нациста. «Это был, — писал в своем отчете фашистский функционер, — сигнал к удалению находившихся в зале коммунистов, которые вскоре оказались с разбитыми головами за пределами зала. После этого CA Шпандау вплоть до 5 часов утра избивали каждого, кого можно было узнать по форме Союза красных фронтовиков». Можно полагать, что антифашисты вели себя не так пассивно, но не подлежит сомнению, что с приходом Геббельса нацистский террор в Берлине приобрел несравненно большие масштабы и ожесточенность, чем когда-либо.

В феврале дело пошло значительно дальше. «Этот месяц, — говорится в уже цитированном фашистском источнике, — принес долгожданные сражения с марксизмом, который в январе еще мало соприкасался с нами». Имеется в виду провокация фашистов, устроивших в известном своими революционными традициями пролетарском районе столицы — Веддинге — собрание, на котором Геббельс, учитывая рабочий состав аудитории, собирался говорить на тему «Крушение буржуазного классового государства». Зал был на 4/5 заполнен нацистами; по заранее обдуманному плану они окружили пришедших на собрание коммунистов. «Дальнейшее заняло, — читаем мы все в том же отчете, — не более трех-четырех минут. С обеих сторон пошли в ход стулья, пивные кружки, даже столы и началось дикое сражение. Коммунисты все больше оттеснялись под балкон, который намеренно был занят нашими людьми, и оттуда тоже посыпались стулья и кружки. Исход сражения был таков: коммунисты покинули зал, имея 83 более или менее тяжело раненных». Но было и весьма характерное продолжение: улицы, по которым 500 штурмовиков отправились восвояси, плотно оцепила полиция. В последующие дни, пишет фашистский автор, «нас всячески чернили, как «убийц рабочих», «бандитов», «собак на службе капитала». По словам одного фашиста, такие выражения, как «нацистские свиньи», «убийцы», «кровавые собаки», были наиболее слабыми из тех, которые им приходилось выслушивать. В них бросали любыми пригодными для этой цели предметами.

20 марта развернулись дальнейшие события, всколыхнувшие весь Берлин. В этот день нацисты — их было 700 человек — возвращались поездом со своего сборища, происходившего в 30 километрах от столицы. В том же поезде, в вагоне 4-го класса, не имевшем внутренних перегородок, ехал оркестр в составе 23 коммунистов во главе с депутатом прусского ландтага П. Гофманом. Пользуясь своим огромным численным превосходством, нацисты решили расправиться с оркестрантами. На остановках они бомбардировали их вагон камнями — деваться там практически было некуда, и каждый камень попадал в цель. «В один миг были разбиты все стекла. Кроме того, мы действовали и с крыши вагона при помощи древка от знамени, просовывая его в окна... Когда была открыта дверь вагона (ставшего объектом фашистских атак. — Л.Г.), открылась страшная картина. Почти все коммунисты тяжело ранены камнями, музыкальные инструменты разбиты. Весь вагон был усеян осколками стекла и обломками дерева, залит кровью. Очень тяжело пострадал депутат — его лицо превратилось в бесформенную кровавую массу». Сами фашисты признавали, что на следующий день «ни один национал-социалист из опасения быть убитым не рисковал появляться на улице в форме».

Наиболее крупной провокацией фашистских сил — и не только в 1927 г., но во второй половине 20-х годов в целом — явился общеимперский слет «Стального шлема», который эта организация, занимавшая тогда ведущее место в борьбе против демократов, назначила на 8 мая в Берлине. О том, какое значение главари «Стального шлема» придавали своему мероприятию, можно судить по высказыванию его сопредседателя Дюстерберга: «Этот день должен стать началом новой эпохи... 8 мая должно показать, что с революцией покончено навсегда». Реакционеры замышляли террористические акты и заранее отмечали дома, в которых жили коммунисты. На каждого участника сборища предприниматели выделили по 50 марок.

Движение протеста против готовившейся провокации развивалось под лозунгом «Фашистам — ни одной квартиры, ни одной капли воды!» Удалось добиться того, что многие представители средних слоев отказались предоставить пристанище участникам сбора (даже те, кто ранее дал согласие на это). В результате масштабы фашистской акции резко сократились, и к 8 мая в Берлин вместо 400 тыс. человек, намеченных первоначально, прибыло не более 50 тыс. На многих предприятиях принимались резолюции, свидетельствовавшие о решимости со всей силой ответить на фашистский вызов. Вот что заявили, например, рабочие, занятые на одной из строек Берлина: «Посмотрите на Италию. Муссолини... свирепствует хуже любой кровавой собаки. Точно так же будут вести себя и германские фашисты [если окажутся у власти]. Коллектив завода электроаппаратуры в Трептове, принадлежавшего компании АЭГ, единогласно принял резолюцию, в которой, в частности, говорилось: «Мы обязуемся оказать фашистскому отребью, которое назначило на 8 мая сбор в рабочем Берлине, достойный прием и ожидаем того же от профсоюзов и политических партий».

Это было очень своевременное напоминание. Говоря о недавнем нападении национал-социалистических погромщиков на коммунистов, происшедшем в поезде, антифашисты подчеркивали, что «замысел фашистов полностью ясен. Они стремятся к тому, чтобы берлинские рабочие... в течение нескольких дней испытывали на своей спине фашистский террор, чтобы на улицах Берлина господствовали свастика и резиновая дубинка фашистов».

Отсутствие единства, конечно, снизило размах оказанного рабочим классом отпора, но не сделало его неэффективным. Антифашисты Берлина получили поддержку многих других городов. Участникам сбора «Стального шлема», отправлявшимся в Берлин, приходилось прибегать к помощи полиции. Шествие «Стального шлема» имело поистине жалкий вид, ибо его участники лишь с огромным трудом, под охраной полиции (начальником которой был печально известный социал-демократ Цергибель) продирались сквозь массы протестующих. Вот как одна правобуржуазная газета описывала это зрелище: «Коммунисты очень умело... вывели своих сторонников на улицы. Вдоль улиц, по которым шествовал «Стальной шлем», стояли тысячи и десятки тысяч людей... Как только появлялись колонны «Стального шлема», начиналось пение «Интернационала» и скандирование лозунгов «Смерть фашистам, Берлин всегда будет красным!», «Долой фашизм!», «Вы просчитались, демократы победят!» Другая буржуазная газета отмечала, что участники похода шли как сквозь строй. «На всем, чрезвычайно длинном пути следования — ни одного проявления симпатии. Рабочие и публика в целом единодушно выразили свое неодобрение».

В полицейских донесениях, относящихся к этому времени, речь постоянно идет о большом возмущении широких масс фашистскими вылазками. Полиция еще в марте провела обыски в помещениях, где собирались фашисты, и нашла много оружия. То, что у крайне правых имеется оружие, было в Германии тех лет секретом полишинеля. Командир штурмовых отрядов Гамбурга, перешедший из полиции в CA, с 1923 по 1927 г. сохранял склад оружия, который он затем благополучно передал рейхсверу; против передачи возражал не только тогдашний гауляйтер Кребс, но и Г. Гиммлер, занимавший в то время пост заместителя заведующего отделом пропаганды партии.

Власти вынуждены были как-то реагировать на последние события. Кровавые бесчинства, устраивавшиеся фашистами в столице государства, да еще в разгар широко рекламируемого «процветания», не слишком импонировали правящим кругам. Поэтому в мае НСДАП в Берлине была запрещена. Некоторым преследованиям подвергся и «Стальной шлем» (его деятельность была запрещена в Рейнской области). Но эти меры носили сугубо половинчатый характер: спустя год НСДАП в Берлине была вновь легализована, а частичный запрет «Стального шлема», хотя и длился дольше, также был отменен, причем — по прямому настоянию президента республики Гинденбурга.

Во второй половине 20-х годов германский фашизм «обогатился» — специальными отрядами НСДАП, одетыми в черное с изображением черепа на фуражке. Вначале они предназначались исключительно для охраны фюрера, а позднее стали создаваться и во многих крупных городах. Это были охранные отряды (СС). В те времена они еще были подчинены командованию штурмовиков. Известно вместе с тем высказывание тогдашнего командира СС Гейдена, относящееся к концу 1925 г., что «СС не имеет ничего общего с CA». Охранные отряды не должны были превышать своей численностью 10% штурмовых. К концу 1925 г. СС насчитывали около 1 тыс. человек, но в течение последующих двух лет их численность значительно снизилась; одна из причин этого заключалась в том, что CA и СС занимались преимущественно одним и тем же. В конце 1925 г. отряды эсэсовцев из Плауэна, Дрездена, Цвиккау, присоединившись в Хемнице к местным штурмовикам, по собственному признанию, «зверски избили коммунистов и выбросили некоторых из них из окон» помещения, где проходил фашистский митинг.

Но между CA и СС были и отличия, значительно повышавшие в глазах нацистских главарей ценность охранных отрядов по сравнению со штурмовыми: безоговорочная приверженность нацизму и социальный состав. В охранные отряды (где форму приходилось приобретать на собственные средства и куда необходимо было делать денежные взносы) шло больше, чем в CA, представителей буржуазии, крупного и отчасти среднего крестьянства, интеллигенции, а с конца 20-х годов и аристократии. Они чувствовали себя элитой фашистского движения и смотрели свысока на штурмовиков, вербовавшихся главным образом из мелкобуржуазных слоев, люмпен-пролетариата, безработных. Эсэсовцы должны были не только информировать свое командование обо всем, что происходит в лагере противника, но и докладывать о неприемлемых, с их точки зрения, казусах в деятельности партии. Штурмовики относились к эсэсовцам неприязненно.

В начале 1929 г. «имперским фюрером СС» был назначен Гиммлер. Это совпало с общим подъемом нацистской партии (см. ниже). Численность СС стала расти; в конце 1929 г. она вновь составляла около 1 тыс., а еще через год — свыше 2700 человек. Сам Гиммлер даже среди фашистских главарей выделялся фанатизмом. Антисемитизм приобрел у него гротескные черты; так, по свидетельству К. Людеке, в 1925 г. Гиммлер составил (и собирался опубликовать) полный список евреев, проживавших в Нижней Баварии, и всех лиц, поддерживавших их. С самого начала своей деятельности Гиммлер был настроен также антиславянски; еще до сближения с Гитлером он пришел к заключению, что необходимо «бороться на Востоке и колонизовать его».

Годы стабилизации, когда фашисты находились на задворках политической жизни, все же не прошли для них бесследно. Существенным достижением НСДАП была ее победа в конкурентной борьбе с другими организациями крайне правого лагеря (не считая «Стального шлема», НСДАП имела перед ним важное преимущество, являясь политической партией, а не только военизированным союзом). При этом наряду с поддержкой со стороны монополистических кругов широко использовались и штурмовые отряды, терроризировавшие собрания и митинги фёлькише. Под влиянием атак НСДАП в рядах фёлькише в 1927 г. начался разброд. На всех выборах местного масштаба они терпели значительные потери. Последний удар нанесли выборы в рейхстаг 1928 г., когда они не сумели завоевать ни одного мандата.

В борьбе против своих собратьев и недавних союзников нацисты не останавливались ни перед чем. Так, когда Г. Штрассер почувствовал себя задетым своим бывшим коллегой по руководству «Партией свободы» Грэфе, он ответил тому следующим образом: «Подобно свинье, барахтающейся в грязи клоаки, а затем разносящей эту мерзость повсюду и пачкающей все чистое, он копошится в своей газетенке... свидетельствуя о своей бесконечной низости, нечистоплотности, подлости и образе мыслей, достойном сутенера».

Взгляды Г. Штрассера на некоторые политические вопросы и особенно его намерения «покуситься» на программу НСДАП Побудило создателя пресловутой теории «процентного рабства» вмешаться. Федер сочинил донос на Штрассера, с которым обратился к Гитлеру, а копию (как в любой тоталитарной партии) направил в Комитет по разбирательству и улаживанию. К жалобе были приложены документы, долженствовавшие продемонстрировать его, Федера, дискриминацию организациями, входившими в «Рабочее содружество» Северо-Запада. Большого впечатления на Гитлера этот донос не оказал, ибо фюрер, в отличие от Федера, хорошо представлял себе значимость Штрассера для партии, особенно в ее тогдашней ситуации, и игнорировал «идейные» отклонения от «генеральной линии», в том числе в вопросе о политическом курсе НСДАП в отношении СССР (что особенно возмущало Федера). Гитлер полагал, что данный вопрос в той обстановке не слишком актуален для НСДАП.