"О чем молчат фигуры" - читать интересную книгу автора (Авербах Юрий Львович)

«Матч столетия»

Несмотря на потери, советские шахматы сохранили тот огромный потенциал, который был накоплен еще до начала войны. И он ярко проявился в первой же послевоенной международной встрече, в матче по радио СССР — США. Это необычное соревнование было организовано по предложению американцев в самом начале сентября 1945 года. Соперников разделяли тысячи километров. Из-за разницы в часовых поясах игра в Москве начиналась в 17 часов, а в Нью-Йорке — в 10 часов утра.

На официальном открытии матча в Москве выступил посол США г-н А. Гарриман и, в частности, сказал: «Матч помогает осознать, что мы действительно близкие соседи и что, таким образом, мы имеем возможность установить самые близкие и дружественные связи во всех областях культуры». А в Нью-Йорке мэр города Ф. Ла Гардиа отметил «большое значение этого соревнования для укрепления дружественных связей между народами Советского Союза и Соединенных Штатов».

Игра проходила на десяти досках в два круга.

Надо сказать, что американцы, четырехкратные победители Всемирных шахматных олимпиад, не совсем ясно представляли, с каким грозным противником они имеют дело. Ведь кроме Ботвинника, Флора и Лилиенталя имена остальных участников мало что им говорили. Кроме того, в Америке еще не знали главного секрета советской шахматной школы — умения готовиться к ответственным соревнованиям. А наша команда действительно была подготовлена блестяще.

Результат первого тура стал сенсационным — 8:2! Наши шахматисты выиграли 7 партий, проиграли одну и две свели вничью. Причем в двух встречах — Денкер — Ботвинник и Смыслов — Решевский, выигранных нашими гроссмейстерами, исход борьбы был, по существу, предопределен уже в дебюте. Наиболее трудные задачи в первом туре пришлось решать Болеславскому. В партии с Файном (белые) он испытывал серьезные проблемы, но искусной защитой сумел добиться ничьей. Единственной победой американцев завершилась партия Бондаревский — Стейнер. По дебюту наш шахматист получил отличную игру, но затем черным удалось перехватить инициативу и добиться успеха. Столь внушительный перевес, достигнутый советской командой в первом туре, явился для американцев совершенно неожиданным. Они считали, что на первых пяти досках у них вообще лучшие шансы, а в итоге набрали всего пол-очка, не сумев выиграть ни одной партии.

Однако и во втором туре их успехи были не намного лучше. Они сумели набрать лишь на пол-очка больше, чем накануне. И общий счет стал 15,5 : 4,5. Это было сокрушительное поражение. В нашей команде половина участников выиграла свои мини-матчи со счетом 2 : 0: Ботвинник, Смыслов, Котов, Рагозин, Бронштейн. Болеславский и Макагонов набрали по полтора очка из двух, Флор и Лилиенталь — по очку, и только Бондаревский проиграл мини-матч Стейнеру со счетом пол-очка на полтора.

Как пишет Ботвинник, неофициально участникам матча передали слова Сталина: «Молодцы, ребята».

Американцы не могли смириться со столь чувствительным поражением и на следующий год прибыли в Москву, чтобы сразиться уже в очном соревновании. Экс-чемпион мира М. Эйве был приглашен в качестве арбитра. Американцы на этот матч привезли более сильную команду и даже надеялись на успех.

«Честно говоря, мы думали, что счет матча может быть между 11 : 9 в пользу советской команды,— рассказывал А. Денкер,— и 10,5 : 9,5 в нашу пользу». Это показывает, насколько оптимистично были настроены наши соперники.

Однако, надо сказать, что очный матч происходил в совершенно иной политической обстановке, чем заочный. Уже выявились серьезные противоречия между СССР и его союзниками во второй мировой войне. Уже была произнесена знаменитая речь Черчилля в Фултоне, знаменующая начало новой, «холодной» войны. И в этой обостряющейся обстановке встрече с американцами придавалось особое значение. Их необходимо было разгромить.

Поэтому вечером накануне начала матча с советской командой встретился первый секретарь ЦК ВЛКСМ Н. Михайлов. Его сопровождал председатель Спорткомитета Н. Романов. Ничтоже сумняшеся, Михайлов поставил команде задачу победить с большим преимуществом, чем в заочном матче. На это Ботвинник от имени участников ответил, что если каждый участник наберет полтора очка из двух, то этого будет достаточно, и счет 15 :5 станет вполне достойным результатом. Комсомольскому лидеру этот ответ явно не понравился, но он промолчал, тем более, что

Ботвинник особо подчеркнул — каждый из участников сознает свою ответственность перед страной.

Вряд ли эта «накачка» способствовала поднятию боевого духа команды, скорее наоборот. Тем не менее, первый тур закончился убедительной победой нашей команды со счетом 7 : 3. Стало ясно, что реванша американцам добиться не удастся. И, хотя второй тур закончился с минимальным перевесом 5,5 : 4,5 в пользу команды СССР, в целом счет матча 12,5 : 7,5 показал, что советские шахматисты намного превосходят своих соперников. Героями матча стали Смыслов и Рагозин, со счетом 2 : 0 победившие своих противников, соответственно Денкера и Пинкуса. Ботвинник набрал полтора очка против Решевского, а Керес — против Файна. У американцев отличались Кэжден и Кевиц, набравшие полтора очка против Котова и Бондаревского. Ответный матч намечался на следующий год в Нью-Йорке, но в связи с ухудшившейся международной обстановкой его удалось провести лишь восемь лет спустя.

Однако вернемся снова в 1945 год. В редакционной статье журнала «Шахматы в СССР», возобновившего свое издание с мая того же года, в связи с победой нашей команды в радиоматче были сказаны следующие слова: «В матче с шахматистами Соединенных Штатов Америки мы выиграли командное первенство мира. Идя вперед к новым вершинам шахматного творчества, мы завоюем и индивидуальное звание чемпиона мира по шахматам, которое должен носить и будет носить лучший шахматист Советской страны».

Строго говоря, первая фраза на самом деле не соответствует действительности — мы победили сильнейшую шахматную команду мира, но до выигрыша командного первенства мира было еще далеко. Для этого нужно было вступить в Международную шахматную федерацию и победить во Всемирной шахматной олимпиаде.

В этой же статье ставились задачи на будущее — «следует широко практиковать встречи советских шахматистов с иностранными мастерами путем организации в СССР международных турниров, проведения матчей советских мастеров с иностранными, выездов советских мастеров на международные турниры за рубежом и приглашения в СССР сильнейших иностранных мастеров для тренировочных встреч».

«Выезды советских мастеров на международные турниры за рубежом» — это было что-то новое. До войны на турниры за рубежом выезжал практически лишь один Ботвинник.

И, как бы предваряя эти поездки, в отделе «За рубежом» № 8 журнала сообщалось, что в конце декабря 1945 года и в начале 1946 года в Англии состоятся международные турниры.

Приглашения посланы в СССР и США.

В конце декабря за подписью председателя Спорткомитета Н. Романова организаторы турнира в Лондоне получили телеграмму, подтверждающую участие советских шахматистов. Затем ТАСС официально сообщил, что в Лондон приедут Смыслов, Болеславский, Котов, Флор и Рагозин.

А дальше — тишина. Не было никакой информации о дне приезда советских участников. В день первого тура, когда уже вовсю шла игра, за исключением, конечно, пяти партий, по необходимости отложенных, из посольства СССР пришло письмо за подписью первого секретаря, в котором сообщалось, что советские шахматисты не смогут принять участие в турнире. Как писал английский журнал «Чесс», британские любители шахмат были разочарованы тем, что советские мастера не приехали. Даже больше, чем разочарованы, немного обижены и оскорблены произошедшим. «Мы можем только гадать о том, какие проблемы помешали русским приехать,— сообщалось в журнале,— страна разорена войной и транспорт напряжен до последней степени».

Стоит добавить, что наши шахматисты получили соответствующие визы и экипировку, которая тогда полагалась всем выезжающим за границу.

Что же в самом деле произошло?

Причина была чисто политической. В самый последний момент обнаружилось, что среди участников турнира оказался испанец — 14 летний Артуро Помар, а у нас с франкистской Испанией все отношения были разорваны. В итоге наверху решили наших шахматистов в Лондон не посылать. Вероятно, вряд ли будет возможно подтвердить или опровергнуть утверждение Алехина, что его статьи были фальсифицированы,— они настолько нелепы, что не могли нанести никому никакого вреда, и что наша реакция на бичевание «Баруха Вуда — бирмингамского еврея, например, была сплошным хохотом, мы давно так не смеялись». (Барух Вуд не был евреем.— Ю. А.)

Однако, как свидетельствуют письма читателей в тот же «Chess», большинство европейских любителей шахмат, четыре года находившихся под пятой нацистов, гораздо жестче восприняли контакт Алехина с нацистами и вышедшие за его подписью явно антисемитские статьи.

И когда Алехин получил из Англии приглашение на международный турнир в Лондоне, в начале 1946 года, это вызвало резко отрицательную реакцию не только в Голландии и Франции, но также в Англии и США.

Под давлением общественного мнения англичане были вынуждены отозвать свое приглашение.

В ответ Алехин отправил открытое письмо организатору турнира. Оно было опубликовано в январе 1946 года одновременно в «Chess» и «British chess magasine».

«Дорогой мистер Хэттон-Уард,

Я получил Ваше письмо, возвратившись 28 ноября с Канарских островов. Прежде чем я узнал то, что Вы мне сообщаете, я не мог что-либо предпринять, так как не знал о мотивах, которые заставили Вас отозвать Ваше приглашение.

Сейчас я могу и должен высказаться, не потому, что Вы организуете турнир, какой бы чисто шахматный интерес это для меня ни имело, но прежде всего из-за мотивов, которые Вы привели.

Вы сообщаете, что в определенных кругах люди высказали возражения, основанные на приписываемых мне симпатиях во время войны.

Однако любой незаинтересованный человек должен представлять, какими должны быть мои настоящие чувства по отношению к людям, которые отняли у меня все, что имеет значение в жизни; к людям, которые разрушили мой дом, ограбили виллу моей жены (и очевидно все, чем я обладаю) и, наконец, украли даже мое имя!

Отдав всю свою жизнь служению шахматам, я никогда не интересовался тем, что не имело отношения к моей профессии.

Однако, к несчастью, всю мою жизнь и особенно после того, как я завоевал титул чемпиона, люди старались представить меня в абсолютно фантастическом политическом свете. Более двадцати лет я носил ярлык "белогвардейца", что было особенно разрушительно, так как делало невозможным контакты с моей родной страной, которую я никогда не переставал любить и ею восхищаться.

В 1938—39 годах я надеялся, в результате переговоров и переписки с чемпионом СССР Ботвинником, положить конец этой абсурдной легенде, так как вопрос о матче между нами в СССР был уже практически решен.

Однако... началась война, и после ее окончания я теперь "пронации", обвиняемый в коллаборационизме и т. п. и т. п.

Я далек от того, чтобы думать о Вас плохо, наоборот, я благодарен Вам за то, что Вы высказали это обвинение,— неопределенная ситуация, в которой я находился в течение двух последних лет, была для меня морально невыносимой.

То, что протестовал доктор Эйве, меня не удивляет — было бы удивительнее, если бы он не протестовал. Среди массы чудовищных глупостей, опубликованных в "Pariser Zeitung", были оскорбления членов Комитета, который организовал наш матч 1937 года: Голландская шахматная федерация даже направила гну Посту протест по этому поводу.

В то время я был абсолютно бессилен сделать то, что полностью объяснило бы ситуацию — заявить публично, что эти статьи не были написаны мной. Д-р Эйве был так убежден в моем влиянии среди нацистов, что написал мне два письма с просьбой предпринять соответствующие меры, чтобы облегчить участь бедного Ландау и моего друга д-ра Оскама... однако в Германии и в оккупированных странах мы находились под постоянным наблюдением гестапо и угрозой самим попасть в концентрационный лагерь. Поэтому реакция др. Эйве на мое приглашение абсолютно естественна. Однако, как и многие другие, он сильно ошибается.

Ваш основной довод, приведший к отзыву приглашения,— "ультиматум" (как вы назвали) Шахматной федерации США. Это — очень серьезно, так как эти люди, очевидно, приняли такое решение и привели аргументы, которые по их мнению его оправдывают. Мне в данный момент они неизвестны, но кажется разумным предположить, что это вопрос коллаборации с нацистами. Обвинение в "коллаборационизме", в основном, направлено против тех, кто присоединился к правительству Виши. Однако я никогда не имел ничего общего ни с этим правительством, ни с его чиновниками.

Я играл в Германии и оккупированных странах, потому что это не только было нашим единственным средством существования, но также ценой свободы моей жены. И возвращаясь в моей памяти к ситуации, в которой оказался четыре года назад, я утверждаю, что и сегодня действовал бы точно таким же образом.

В нормальной ситуации моя жена была способна и имела возможности заботиться о себе сама. Однако не во время войны и не в руках нацистов. Я повторю, если обвинение в "коллаборационизме" базируется на моем вынужденном временном пребывании в Германии, мне нечего добавить — моя совесть чиста!

Совсем другое дело, если я обвиняюсь в фабрикациях, в частности, статей, которые появились в "Pariser Zeitung". Против этого я должен официально протестовать. В течение трех лет, пока Париж не был освобожден, я был вынужден молчать. Однако при первой же возможности в различных интервью представить факты в их истинном свете. В статьях, которые появились в 1941 году во время моего пребывания в Португалии и о которых я узнал в Германии, после того, как они были перепечатаны в "Deutsche Schachzeitung", ничто не было в действительности написано мной. Я представил материал, связанный с необходимой реконструкцией ФИДЕ (Международной шахматной федерации), а также критику теории Стейница и Ласкера, написанную еще до 1938 года.

Я был удивлен, когда получил письма от мистеров Хелмса и Стургиса о реакции, какую эти статьи — чисто технические — вызвали в Америке, и соответственно ответил м-ру Хелмсу.

Только когда я узнал, какие появились бесподобно глупые фабрикации, наполненные нацистскими идеями, я понял в чем дело. Но тогда я был пленником нацистов, и нашей единственной надеждой на сохранение было молчание. Прошедшие годы разрушили мое здоровье и мои нервы, и я даже удивляюсь, что еще могу играть в шахматы.

Моя преданность моему искусству, уважение, которое я проявлял к своим коллегам, и вся моя предвоенная жизнь должны заставить людей понять, что статьи были поддельными.

И я особенно опечален тем, что не могу приехать в Лондон и высказаться.

Ваш А. А. Алехин».

В Лондоне в январе 1946 года прошли одновременно два международных турнира. В одном победил Герман Стейнер (США) — 9 из 11, во втором Макс Эйве — 9,5 из 11.

По окончании соревнований большинство участников пришло на собрание в отель «Great Eastern», чтобы обсудить вопрос об Алехине. Председателем собрания был единогласно избран д-р Эйве.

Вначале д-р Тартаковер, который под псевдонимом лейтенанта Картье принимал активное участие в борьбе с нацистами, предложил участникам собрания принять следующую резолюцию:

«Шахматные мастера, собравшиеся в 1946 году в Лондоне на международном турнире, с удовлетворением отмечают, что Международная шахматная федерация, представленная в Европе доктором Рюэбом, совместно с Французской шахматной федерацией предпринимает расследование относительно обладателя титула чемпиона мира д-ра Алехина, обвиняемого в коллаборационизме. Подписавшие это обращение мастера надеются:

Что это расследование будет осуществлено возможно быстрее.

Что выводы будут совершенно объективными и д-ру Алехину будут предоставлены все возможности для ответа.

Что этот вопрос, который отравляет шахматный мир, в конце концов будет закрыт».

Это исключительно ясное и справедливое предложение не удовлетворило всех присутствовавших и не было принято, после чего собрание затянулось на несколько часов. Как адвокат, д-р Тартаковер особенно возражал против требований некоторых из присутствовавших, чтобы д-р Алехин вернулся во Францию. Он рассматривал это требование как эквивалент судебному решению еще до рассмотрения дела в суде, хотя нежелание д-ра Алехина возвращаться во Францию могло быть связано с исключительными обстоятельствами, не имеющими никакого отношения к его истории.

Как было написано в «British chess magazine», совещание грозило превратиться в судилище, где ораторы выступали и как обвинители, и как судьи. Понадобился такт и авторитет председателя собрания, чтобы повернуть его к желаемой цели: убедить ФИДЕ принять необходимые меры, которые бы прояснили невыносимую ситуацию.

Все присутствовавшие согласились с тем, что этот неприятный вопрос не должен появится в прессе, после чего была принята следующая резолюция, копия которой послана д-ру Алехину.

Настоящее собрание шахматных мастеров решило:

Что существует обвинение м-ра Алехина в коллаборационизме с врагом.

Важно, чтобы это обвинение было быстро расследовано во Франции.

Желательно, чтобы м-р Алехин был приглашен вернуться во Францию, чтобы предстать перед соответствующими органами.

Что ФИДЕ должно содействовать и ускорить этот процесс и действовать в зависимости от обнаруженных обстоятельств».

Журнал снабдил этот текст следующими комментариями:

«Мы надеемся, что эта проблема будет так или иначе решена. Однако не следует быть слишком оптимистичными. ФИДЕ находится сейчас в процессе реорганизации, и ее первое заседание пройдет только летом, так что быстрого решения вопроса ожидать не следует.

Мы по-прежнему считаем, что это вопрос юрисдикции соответствующих органов Франции. Только они могут решить, есть ли здесь основания для обвинения или нет».

После войны во Франции прошел целый ряд процессов лиц, обвиняемых в сотрудничестве с нацистами. Среди них оказались такие известные фигуры, как актер и драматург Саша Гитри, шансонье Морис Шевалье и боксер Карпантье. Суд отнесся к ним весьма либерально, и все трое были оправданы. Совсем иным было отношение к подобным лицам у советской власти. Они, как правило, считались военными преступниками и подвергались суровому наказанию.

Мы напомним, что Ботвинник еще до войны получил разрешение властей на матч с Алехиным. И уже в 1944 году, когда стало ясно, что война скоро закончится, начал готовить почву для возобновления переговоров. Однако выяснилось, что против этого матча председатель шахматной секции страны Б. Вайнштейн, полковник НКВД. Он пригласил Ботвинника к себе домой и стал объяснять, что Алехин — военный преступник, что он был офицером французской армии и после капитуляции Франции перешел на сторону врага.

Как писал Ботвинник: «Спокойно, резко и твердо высказываю свою точку зрения и откланиваюсь. Ясно, что с таким председателем матча с Алехиным не сыграешь».

И Ботвинник ставит вопрос о матче на заседании Бюро секции. Поскольку рассказы Вайнштейна и Ботвинника об этом заседании сильно отличаются, я приведу обе версии.

Сначала предоставим слово Вайнштейну («Шахматный вестник» № 8-9 за 1993 г.).

«Когда вопрос о матче с Алехиным был поставлен на голосование, я заявил, что одновременно ставлю вопрос о своей отставке: если Бюро шахматной секции выскажется за матч, это будет означать, что я уже не председатель. Голосование дало результат 5 : 4 против матча! Я, понятно, воздержался: и как председатель, и как поставивший вопрос о своей отставке.

Голосование было открытым, и я хорошо помню, что Котов и Рагозин (многолетний тренер Ботвинника) голосовали против Ботвинника! И тут кто-то из присутствующих (по-моему Абрамов) сказал, обращаясь к Котову: «Саша, а ведь было заседание партбюро, и мы решили, что матч должен состояться».

Котов пробормотал: «Я об этом не знал... Надо переголосовать».

Мы переголосовали, и на сей раз все члены партии подняли руку «как надо».

Но Вячеслав Рагозин — я хочу это подчеркнуть — повторно голосовал против матча!

А теперь послушаем Ботвинника («У цели», М., 1997 г. «Поляри»):

«Наконец состоялось заседание Всесоюзной секции и был поставлен вопрос об отставке Вайнштейна. Он отчаянно упирался. Но вот слово взял Вася Смыслов: "Бывший председатель секции товарищ Вайнштейн..."— начал он. Вайнштейн не дал ему договорить, всплеснул руками и тут же капитулировал!»

Когда я спросил обо всей этой истории Смыслова, он ответил:

«На самом деле я ошибся. Мне казалось, что Вайнштейн уже ушел в отставку».

Стоит добавить, что перед этим заседанием Ботвинник на всякий случай посетил ЦК партии.

После матча по радио СССР — США, закончившегося разгромом американской команды, группа советских мастеров написала письмо Сталину о необходимости организации матча Ботвинника с Алехиным. Ответ был положительным. И снова предоставим слово Ботвиннику:«Ситуация была деликатной: во-первых, Алехина ни в коем случае нельзя было приглашать в Москву, ибо это связано было с предварительным расследованием обвинений, и, во-вторых, нежелательно было вступать с ним в прямые переговоры. Я и предложил, чтобы весь матч был проведен в Англии, а переговоры сначала шли через посредство г-на Дюмонта, редактора журнала "Бритиш чесс магазин" (по материалам, опубликованным в журнале, можно было догадаться, что Дюмонт с Алехиным состоит в переписке) и при содействии известного шахматного мастера А. Томаса. Предложение было принято, и переговоры начались».

Англичане оказались готовы провести матч, тем более, что призовой фонд обеспечивал Советский Союз.

Алехин в это время перебрался из Испании в Португалию, в небольшой курортный городок Эшторил, расположенный на берегу моря недалеко от Лиссабона.

В начале марта 1946 года Алехин получил телеграмму от тогдашнего президента Британской шахматной федерации Дербишира. Он уведомлял чемпиона мира о том, что Ботвинник вызывает его на матч. Вскоре Алехина пригласили в Британское посольство в Лиссабоне и передали письмо Ботвинника. В письме говорилось:

«Я сожалею, что война помешала нашему матчу в 1939 году. Я вновь вызываю Вас на матч за мировое первенство. Если Вы согласны, я жду Вашего ответа, в котором прошу Вас указать Ваше мнение о времени и месте матча.

4 февраля 1946 года

Михаил Ботвинник».

Для загнанного на край Европы Алехина матч с советским чемпионом давал хорошую возможность реабилитироваться. Он приободрился, стал полон планов, надежд. Жизнь снова приобрела смысл. Ответная телеграмма с согласием на поединок была отправлена в тот же день. И Алехин усердно начал готовиться к предстоящему матчу.

23 марта в Лондоне состоялось заседание Исполкома Британской шахматной федерации, на котором окончательно был решен вопрос о матче. После заседания Алехину была направлена телеграмма с официальным предложением сыграть матч на первенство мира с чемпионом Советского Союза. Не знаю, получил ли чемпион мира эту телеграмму, но ответить на нее он не успел: 24 марта мир облетела весть о его неожиданной кончине...