"О чем молчат фигуры" - читать интересную книгу автора (Авербах Юрий Львович)

Во время Великой Отечественной

На осень 1941 года был намечен финал XIII первенства страны. Перед ним должны были состояться 4 отборочных полуфинала. Первый из них проходил в Ростове-на-Дону. В воскресенье 22 июня 9-й тур только начался, когда в турнирном зале появилась взволнованная жена Ильина-Женевского и шепотом сообщила А. Моделю: «По радио передали, что Германия напала на Советский Союз!» Эта новость быстро распространилась среди участников. Хотя из Москвы пришла команда продолжать игру, ряд шахматистов поспешил домой, особенно те, кто жил вблизи западной границы.

Меня война застала в Коломне. Наша учебная группа тогда проходила производственную практику на местном паровозостроительном заводе. Помню, как прямо в цехе мы слушали по радио речь Молотова, закончившуюся словами: «Враг будет разбит. Победа будет за нами!» А затем состоялся общезаводской митинг.

В стране была объявлена всеобщая мобилизация. Институт имени Баумана, в котором я учился, готовил кадры для военной промышленности, и его студенты имели отсрочку от призыва. Тем не менее, в первые дни войны тех, кто был в Москве, отправляли в народное ополчение. Когда же в начале июля мы вернулись в столицу, разнарядка на ополчение, видимо, была выполнена, и нас сразу же послали под Наро-Фоминск слесарями на бронетанковую ремонтную базу. Там все лето мы обычно работали по 12 часов в день, но иногда объявлялось казарменное положение, и тогда по несколько дней мы не выходили из цеха, пока не заканчивали ремонт отправлявшихся на фронт машин. Спали урывками, прямо в танках, положив на днища войлочные кошмы. Танки «БТ» (их звали любовно «бэтешки»), которые мы ремонтировали, были быстроходными, но лобовая броня у них немногим превышала 20 миллиметров и пробивалась даже крупнокалиберным пулеметом. Когда же на базу привезли первый трофейный «панцерваген» чехословацкой фирмы «Шкода», то выяснилось, что его лобовая броня почти в три раза толще.

В Наро-Фоминске я увидел и наши, позже ставшие знаменитыми «Т-34». Отсюда они отправлялись под Ельню, где немцам впервые был нанесен сильный ответный удар.

Хотя в конце 30-х годов песня «Если завтра война» была исключительно популярной: ее пели и в армии, и в детских садах, война застала нашу страну врасплох. И немецкие танковые армады стремительно двигались к Ленинграду, к Москве и на юг страны.

В начале сентября, когда фронт стал приближаться к столице, нас вернули в институт. И хотя обстановка была тревожной, началась обычная студенческая жизнь — лекции, семинары, лабораторные работы. Как-то я зашел в шахматный клуб (он располагался в помещении Спорткомитета Москвы на улице Мархлевского) и узнал, что организуется показательный турнир мастеров и кандидатов в мастера. Среди участников были шахматисты трех поколений — мастера старшего возраста В. Блюменфельд и Н. Зубарев, среднего — Н. Рюмин, С. Белавенец и М. Юдович, а также молодые кандидаты, в основном студенты — Л. Аронин, Ю. Гусев, В. Тарасов, Б. Станишнев.

Я тоже к ним присоединился.

По замыслу организаторов соревнование должно было продемонстрировать всему миру, что Москва живет спокойной, нормальной жизнью.

Однако что это была за жизнь? Фактически после первых же начавшихся в конце июля бомбежек столица превратилась в прифронтовой город. Высоко в небе повисли аэростаты противовоздушной обороны, при появлении вражеских самолетов выли сирены — объявлялась воздушная тревога, и люди спешили в метро или в специальные бомбоубежища. Не раз мне приходилось дежурить на чердаке нашего дома и гасить «зажигалки» (зажигательные бомбы), цепляя их крючьями, чтобы затем бросить в ящик с песком или в бочку с водой.

Играли в турнире два раза в неделю. Со старта в лидеры вырвался студент Института связи Борис Станишнев. Насколько помню, уже после девяти туров он выполнил норму мастера. Близок к выполнению нормы был и я. 12 октября, в воскресенье днем, состоялся очередной, оказавшийся последним тур, в котором мне удалось победить мастера Белавенца. А в понедельник 13-го Николай Николаевич Рюмин пригласил меня к себе домой, чтобы сыграть заранее партию следующего тура. Она закончилась вничью, когда вернулась с работы его жена, служившая в Наркомате вооружения. Она сообщила, что многие предприятия Москвы эвакуируются и что наш институт отправляется в Ижевск. На следующее утро я помчался в институт, но там узнал, что опоздал: эшелон уже ушел, и добираться туда нужно самостоятельно.

Зима 1941 года была ранней. Снег выпал уже в октябре. Наступили холода. 16 октября после сообщения по радио, что положение на фронте ухудшилось, в Москве наступила паника. Тысячи москвичей кто как мог двинулись на восток. Среди них был и я. В Муроме мне удалось догнать институтский эшелон, и в доверху набитом людьми и вещами товарном вагоне я благополучно добрался до Ижевска.

Москва перешла на осадное положение: немцы были совсем рядом. Тем не менее в ноябре был проведен очередной чемпионат города. Тогдашнему директору шахматного клуба В. Алаторцеву удалось собрать 8 человек, из них 5 мастеров. Турнир игрался в два круга и закончился победой лейтенанта И. Мазеля, который сразу же после победы отправился на фронт.

Ленинград оказался окруженным, а после того, как немцы разбомбили Бадаевские продовольственные склады, казалось, что судьба города решена. Однако и там, несмотря на тяжелейшие условия, в ноябре-декабре состоялся первый блокадный чемпионат. В нем участвовали 4 мастера — Г. Лисицын, И. Рабинович, Г. Равинский, В. Чеховер, а всего 8 человек. К месту очередного тура (играли в госпиталях) добирались пешком: городской транспорт уже не действовал. Не подавалась электроэнергия. Введен был строгий рацион хлеба: рабочим — 250 граммов в день, остальным — 125. Артобстрелы и бомбежки были ежедневно. Игра в госпиталях имела свои преимущества: иногда участники получали тарелку каши и стакан горячего чая. После 6 туров соревнование было прервано. Еще в самом начале войны перестали выходить журнал «Шахматы в СССР» и газета «64». На дверях редакции вывесили объявление: «Редакция закрыта. Все ушли на фронт». С уходом на фронт главного редактора В. Е. Германа, бывшего одновременно председателем Всесоюзной шахматной секции, она фактически распалась...

В январе 1942 года Б. С. Вайнштейн, энтузиаст шахмат, занимавший в то тяжелое время пост начальника планового отдела НКВД, позвонил зампреду Совнаркома Р. С. Землячке и сообщил, что шахсекция страны перестала существовать, между тем шахматы и сейчас полезны.

Какой толк от них во время войны? — удивленно спросила она.

Вайнштейн объяснил, что шахматы могут помочь в госпиталях: среди раненых наверняка много любителей этой игры.

Я поняла,— ответила Землячка,— напишите мне записку.

Записка была отправлена. Кроме Вайнштейна ее подписали мастера — директор шахматного клуба В. Алаторцев, работник Спорткомитета Н. Зубарев, ответственный секретарь газеты «Патриот Родины» М. Юдович.

Землячка переслала записку со своей положительной резолюцией председателю Спорткомитета В. Снегову. В результате была заново сформирована шахсекция. Вайнштейна назначили ее председателем де-факто, а потом на пленуме выбрали деюре. Кроме подписавших письмо в секцию вошел работавший на военном заводе в Москве гроссмейстер А. Котов, а также ряд других лиц.

Секция совместно со Спорткомитетом немедленно развернула шефскую работу в госпиталях. Когда в 1945 году, по окончании войны, подводились итоги этой работы, то оказалось, что, например, в Главном военном госпитале, где начальником был большой любитель шахмат генерал-майор медицинской службы Крупчицкий, за четыре года прошло около трехсот различных шахматных мероприятий, в которых участвовало более пяти тысяч раненых. Особый интерес зрителей вызывали встречи с гроссмейстерами: так на сеансе М. Ботвинника присутствовало несколько сот человек.

Только в одной Москве над отдельными госпиталями шефствовали свыше ста квалифицированных шахматистов. Над авиагоспиталем, например,— члены спортобщества «Крылья Советов» — гроссмейстер Смыслов, мастера Алаторцев и Константинопольский. А будущая чемпионка мира Быкова одна провела 340 лекций, сеансов и различных соревнований, охвативших около семи тысяч раненых.

Военным комендантом Москвы в самое трудное для столицы время был назначен генерал-лейтенант Синилов. Козьма Романович оказался также большим любителем шахмат, и с его помощью была организована работа по обслуживанию воинских частей. Специально созданная бригада мастеров, в которую вошли Алаторцев, Зубарев, Дуз-Хотимирский, Панов и Юдович, систематически выступала в воинских частях, проводила сеансы одновременной игры среди солдат и офицеров.

Несмотря на огромные трудности, связанные с размещением и питанием, даже в 1942 году удалось провести турниры мастеров не только в Москве, но также в Куйбышеве и Свердловске. В первом турнире победил Бондаревский, во втором — Болеславский, в третьем — Рагозин. Чемпионом Москвы в 1942 году стал Смыслов. А где же Ботвинник?

Как он сам рассказывал, из-за слабого зрения на фронт его не взяли. В августе 1941 года Ленинградский театр оперы и балета, в котором была балериной его жена, эвакуировался в Пермь. Секретарь Выборгского райкома партии, к которому Ботвинник обратился, решил этот вопрос быстро: «Вы еще пригодитесь советскому народу как шахматист. Уезжайте».

Так Ботвинник оказался в Перми. Устроился на работу по специальности инженера-электрика. В немногие свободные минуты по вечерам комментировал партии матч-турнира на звание абсолютного чемпиона страны.

«Играть,— как он пишет,— мне некогда было, да и не было соответствующего настроения. Но вперед смотреть надо — вот я и занимался аналитической работой».

В январе 1943 года его послали на лесозаготовки. Работу над книгой пришлось прервать. И Ботвинник пишет письмо Молотову, от которого в 1939 году получил разрешение на матч с Алехиным.

Письмо было переправлено наркому электростанций Д. Жимерину со следующей резолюцией: «Надо обязательно сохранить тов. Ботвиннику боеспособность по шахматам и обеспечить должное время для дальнейшего совершенствования». Нарком отдал распоряжение предоставить Ботвиннику три дня в неделю для занятий шахматами. Правда, директор предприятия, на котором работал Михаил Моисеевич, включил в эти три дня и выходной.

Когда весной 1943 года Ботвинника пригласили на турнир мастеров в Свердловск, для подготовки к этому состязанию Пермский облисполком послал его на две недели в местный совхоз.

«Питание в совхозе было просто отличным,— вспоминал Михаил Моисеевич,— два раза в день жареная свинина с картошкой, литр парного молока да хлеб. Ел, гулял, спал, а работал с бешеной энергией!»

Вряд ли остальные участники — Смыслов, Болеславский, Рагозин и другие имели столь благоприятные условия для подготовки. Неудивительно, что Ботвинник легко завоевал первый приз.

В июне-июле 1943 года в тяжелейших условиях блокады состоялся второй военный чемпионат Ленинграда. Победил в нем кандидат в мастера, известный ленинградский врач Ф. Скляров.

В апреле 1943 года наш институт вернулся из Ижевска в Москву. После очередной летней экзаменационной сессии всех студентов отправили на дровозаготовки. И тут я узнал, что в августе, когда я еще должен был быть «в лесу», в Москве пройдут полуфинальные турниры на первенство Москвы. В Ижевске я не только учился, но и работал. Времени на шахматы почти не оставалось. А тут появилась возможность сыграть в интересном соревновании. Что делать? Я решил стать стахановцем — выполнить за один месяц двухмесячную норму. Подобрал себе соответствующего напарника, и мы начали энергично валить и распиливать лес. Однако, когда через месяц, вооруженный соответствующей бумагой я отправился к начальнику дровозаготовок, то получил отказ — многие студенты с одной нормой не справляются, а тут такой работник. «Ни за что вас не отпущу». Пришлось обратиться к самому высокому начальству, отвечающему за снабжение столицы дровами. Оно и дало мне разрешение на отъезд.

В полуфинале я стал первым, опередив мастеров В. Рагозина и Н. Зубарева, а также будущего мастера В. Симагина.

Чемпионаты страны ни в 1942, ни в 1943 году не проводились. Эту роль, по существу, сыграло первенство Москвы 1943/ 1944 годов. В нем наряду с москвичами Алаторцевым, Котовым, Пановым, Смысловым, Юдовичем участвовали ленинградцы — Ботвинник, Рагозин, Равинский, Толуш, Лисицын, а также вильнюсец Микенас. Им противостояла московская молодежь — Зимагин, Люблинский, Хачатуров и я. Победил в турнире Ботвинник, игравший вне конкурса. Чемпионом столицы стал Смыслов. Я же занял шестое место, выполнив норму на получение звания мастера. Важный рубеж, к которому я вплотную подошел еще перед войной, оказался взят.

После того, как я стал мастером, меня пригласили участвовать в полуфинале первенства страны. Но возникла проблема — я заканчивал учебу в институте, предстояла дипломная работа. И когда с письмом Спорткомитета, просившего освободить меня на время полуфинала от занятий, я явился к ректору института профессору Г. Николаеву, он сказал:

Согласен. Но при одном условии.

Каком?

Что вы на этом письме сбоку припишете: продления срока окончания учебы в институте просить не буду!

Пришлось написать, хотя это означало, что у меня, по крайней мере, на месяц сокращалось время на диплом. В такой ситуации ни о какой подготовке к соревнованию не приходилось и мечтать. В турнире я играл удачно, все время находился в лидирующей группе. Однако преследовала мысль: если попаду в финал, то времени на диплом совсем не останется. И кончились мои терзания тем, что на финише я на пол-очка отстал от тех, кто получил право играть в финале. Это был урок на всю жизнь. Ведь в спорте сомнения до добра не доводят. И не реализовав свой шанс с ходу попасть в главный турнир страны, я сумел это сделать только четыре года спустя!

Финал XIII чемпионата страны прошел летом 1944 года в Москве. Как и ожидалось, чемпионом стал Ботвинник, к тому времени уже переехавший в столицу, вторым был Смыслов, отставший от чемпиона на два очка. В следующем, XIV чемпионате страны, закончившемся почти одновременно с окончанием войны, Ботвиннику удалось установить абсолютный рекорд — он набрал 16 очков из 18, выиграл 14 партий и 4 свел вничью!

Война, длившаяся без малого четыре года, нанесла нашей стране невосполнимые потери. По самым скромным подсчетам погибло 27 миллионов человек. Почему-то считается, что в шахматах, как ни в какой другой области культуры, удалось сохранить кадры. Действительно, если считать мастеров, то на фронте мы потеряли только С. Белавенца, М. Стольберга, М. Макагонова, JI. Кайева и В. Силича. К ним, правда, следует добавить в 1941 году выполнившего мастерскую норму, но не успевшего ее оформить москвича Б. Станишнева, а также ленинградца В. Васильева, вернувшегося с фронта калекой, без руки и ноги, и вскоре ушедшего из жизни. И это еще не все. При эвакуации из осажденного Ленинграда погиб под бомбежкой А. Ильин-Женевский, а в самом городе — В. Раузер. И. Рабинович, хотя и был вывезен из Ленинграда, но выжить уже не смог.

В дни блокады погибли от голода А. Троицкий, Л. Куббель, И. Голубев, С. Вайнштейн. Из-за различных болезней, связанных с трудностями и тяготами военной жизни, умерли Н. Рюмин, А. Мазель, А. Рабинович.

Если же говорить о кандидатах в мастера и первокатегорниках, павших на поле боя, то счет пойдет на десятки, если не на сотни. Назову лишь некоторых, с кем был знаком лично: москвичей Бориса Ваксберга, Александра Ельцова, Михаила Кролюницкого, Александра Курышкина, Сергея Орлова, Базю Дзагурова, Вениамина Левина, Александра Фирдмана, Федора Фогелевича, калужанина Юрия Гонака....