СНОВА КРАСНЫЙ КАМЕНЬ

В тот самый момент, когда Коля с восторгом перечитывал свою фамилию в списке первокурсников, в доме Серафима Яковлевича начались удивительные события.

Лена собралась уже было в техникум и выбежала на минутку во двор, чтобы привязать на день Ласточку, как вдруг звякнула щеколда, калитка распахнулась, и во двор вошел Человек.

— Назад, — закричала Лена, — назад! Куда вы?! Но было уже поздно: Ласточка, старательно обгладывавшая молоденький кустик смородины, подняла голову, искоса взглянула на Человека и двинулась к нему навстречу.

— Я больше не могу ждать, — сказал Человек.

— Ласточка! Ласточка! — Лена бросилась к Ласточке, но та уже взяла разбег и, выгнув дугой хвост, понеслась к Человеку.

— Стой! Стой! — кричала Лена, зажмурив глаза. Раздался короткий треск, и Лена сквозь закрытые веки почувствовала вспышку света.

Когда она открыла глаза, все было кончено. Человек, заброшенный неожиданным ударом на забор, быстро пробегал пальцами по груди, ощупывая ушибленное место; Ласточка стояла неподвижно; ноги ее крупно и часто дрожали, подергивалась наклоненная для удара голова.

— Что с вами? — спросила Лена. — Вы живы?

— Конечно, — ответил Человек. — Я просто не ожидал…

В это мгновение Ласточка издала слабое мычание и как бы нехотя повалилась на траву.

— Убил! А, чтоб тебя разорвало! — Во двор выскочил Серафим Яковлевич в пиджаке, наброшенном на голое тело, и туфлях на босу ногу; он только что начал бриться, и на одной половине его лица висела пена. Он подбежал к Ласточке и заглянул ей в глаза.

— Я кричала, предупреждала, так нет, убил… — сказала Лена.

— Я просто сейчас возбужден, и у меня все ощетинилось, если можно так сказать, — нехотя оправдывался Человек.

— Сказать все можно, а вот убивать ни в чем не повинное животное нельзя, — рассеянно проговорил Серафим Яковлевич, поглаживая раздувающееся на глазах брюхо Ласточки. — Да что я делаю? Нужно бежать! Бежать за ветеринаром, к Ваське-резнику бежать! Кровь же надо пустить!

— Дед, не оставляй меня, — сказала Лена, но Серафим Яковлевич замахал руками и бросился к калитке.

— Это очень хорошо, — начал Человек, проводив глазами Серафима Яковлевича, — очень удачно… Мы одни, Лена… Вы вчера мне сказали почти «да», почти…

— Да, — крикнула Лена, — да, я — ваша! Я оставлю эту глупую планету, с этим уродливым голубым небом, с этим отвратительным восходом солнца, да, я ее оставлю, ради… трона, вы, кажется, мне трон обещали? Как у царицы?

— Лучше!

— Да, я ее оставлю ради трона в безвоздушном пространстве, в вакууме… Я оставлю людей с их вечными заботами о свободе и хлебе ради вас, посланного мне самим небом… Пойдемте в дом.

Они поднялись на террасу. Человек смахнул со стола бритвенный прибор Серафима Яковлевича, легко подпрыгнув, уселся на край стола.

— Мне сейчас даже смешно, — сказал Человек. — Ты знаешь, Лена, я вчера был до того возмущен этим морем непонимания, косности, недоверия, что было хотел вас всех уничтожить…

— Всех?!

— Да, всех… И мне вдвойне приятно, что ты так резко отличаешься от Дмитрия Дмитриевича, от Коли, от… Да, вчера, когда ты ушла, я был снова обманут… А ведь я могу потушить ваше солнце, могу смести с лица земли все живое, я могу…

— Я догадывалась, что вы можете многое, но сейчас вам незачем…

— Да, конечно… Пусть живут… Я откроюсь тебе, Лена… Ты полюбила меня, еще не зная всей моей власти над миром, но тебя ждет сюрприз, приятная неожиданность. Я лучше, много лучше, чем то, с чем ты знакома, что принимаешь за меня… Я — это не я. Только вчера я прилетел на землю, только вчера. И у меня нет ни этой жесткой кожи, ни таких уродливых рук, это только оболочка…

— Я знаю, вы внутри совсем другой… Ваша душа…

— Нет, нет, ты меня не поняла… Я — весь другой! А то, что сейчас перед тобой, только гонец, разведчик, пионер, или, как вы иногда говорите, за-ме-сти-тель… У меня в венах живая кровь и большое, истосковавшееся сердце… Я был, понимаешь ли, Лена, обижен, жестоко обижен… Все мелкое, что жило в сознании моих соплеменников, возмутилось, никто из них не смог понять ни грандиозности моего замысла…

— Так вас выгнали?

— Нет, у вас есть слово более точное… Меня изгнали. Да, изгнали, но они еще пожалеют… Нам нужно будет обосноваться на какой-нибудь планете. К вам, я это вижу, я прилетел слишком поздно, я вам почти не нужен, и вы не в состоянии оценить моих даров… Поищем поблизости: среди ближайших звезд мы найдем, я надеюсь, что-нибудь подходящее…

— А там ваш прилет может оказаться слишком ранним, и опять…

— Не будем думать о плохом, Лена…

— Так когда я увижу вас с живой кровью и живым сердцем?

— Сегодня… Я отведу тебя к себе. Это не далеко — Коля знает это место, и там ты своей рукой нарисуешь мой знак…

— На крышке снаряда?

— Да — Но откуда ты знаешь?… Ах, вот что вы выудили из кубика! Так запомни… — Человек, сильно надавливая ногтем, нарисовал на клеенке, расстеленной на столе, замысловатый узор. Да, он действительно напоминал в одно и то же время прописное «Д» и исковерканный скрипичный знак.

— Хорошо, — сказала Лена, — я все поняла. Но и я вам открою кое-что… Я ведь внучка своего деда, а он — вы знаете? — человек верующий… Есть у нас один тайный обычай. О нем вы нигде не могли вычитать — он передавался из уст в уста, из поколения в поколение, и если вы не согласитесь поступить согласно обычаю, то у меня не будет уверенности в том, что мы будем счастливы…

— Так много слов? Говори, Лена, ради тебя я готов…

— Особенного ничего не нужно… Пойдемте. — Лена, довела Человека в коридор, отперла тяжелый замок на дверях кладовки.

— Вам, — сказала она, — нужно посидеть один час, только один час; вы должны находиться в полной темноте… Вы должны будете вспомнить все, всю вашу жизнь. И если вы и после этого раздумья повторите свое предложение, то я — ваша…

— Целый час?

— Но я на всю жизнь ваша…

— И здесь совсем не полная темнота, в двери — окошко.

— Оно совсем маленькое, ведь сейчас этот обычай соблюдается не вполне строго.

Человек вошел в кладовку. Лена принесла ему стул и торопливо накинула замок.

— Так час, только один час… Приготовьтесь думать, я скоро приду.

Лена вышла во двор. Серафим Яковлевич в чем-то убеждал ветеринара, над Ласточкой уже трудился Василий-резник.

— Ленка, иди помоги нам, — сказал Серафим Яковлевич.

— Дед, брось все! Они сами управятся, сами…

— А в чем дело? Ушел этот? Я его еще к ответу притяну.

— Дед, милый дед, бери ружье и сторожи его, я что-нибудь придумаю… Но будь осторожен… Что бы он тебе ни говорил, какие бы фокусы ни показывал, не выпускай его…

— Ружье? Говоришь, ружье взять? Так я же его охотнику подарил.

— Не взял охотник ружья, не взял.

— Почему не взял?

— «Его, сказал, слишком часто смазывать нужно, худо бить будет». Бери ружье, и если вырываться будет — стреляй!

Лена проскользнула в кухню, вынесла ружье и патронташ.

Серафим Яковлевич подтащил к двери кладовки лавку и уселся так, чтобы ему был виден двор. В доме было тихо. Прошел, звеня, трамвай, и совсем было Серафим Яковлевич задремал, как вдруг увидел, что Василий-резник, завернув что-то в бумагу, идет к калитке.

— Василии! — громко крикнул Серафим Яковлевич. — Василий! Что ты несешь?

— Сердце, печень и селезенку! — закричал в ответ Василий. — Ветеринар сказал — на исследование.

Серафим Яковлевич хотел было выйти из дома, но из кладовки донесся голос Человека:.

— Сейчас сколько времени, Серафим Яковлевич?

— Ты сиди и молчи! Время ему понадобилось!.. Коров убивать! В прежнее время тебе безо всякого суда и следствия кузькину мать показали бы, сиди!

— Серафим Яковлевич, мне очень важно знать, который сейчас час, так как Лена обещала мне, что станет моей, как у вас, кажется, говорят…

— Да что ты болтаешь? Выкинь из головы, сейчас же выкинь из головы…

— Не понимаю, Серафим Яковлевич, ведь для вас я что-то вроде вашего Антихриста?

— Антихриста? Станет Антихрист коров убивать!

— Вы говорили, что чудеса…

— Чудеса! Васька-резник такие чудеса за пять рублей производит, так хоть работа какая — любо-дорого посмотреть! Не двигайся там, а то стрелять буду, мне Ленка разрешила.

— Я обманут! — громко сказал Человек. — Опять обманут! И ты, ничтожный старик, воображаешь, что можешь меня задержать? Я пройду сквозь твою дверь и не почувствую…

Серафим Яковлевич увидел какой-то красноватый свет — он шел из кладовки. Серафим Яковлевич заглянул в окошко и закричал от ужаса: руки Человека на его глазах медленно раскалялись, пальцы были похожи на раскаленные в огне прутья.

— Ты ждал чуда? — спросил Человек и прикоснулся своими пылающими руками к двери.

— Застрелю! Слышишь? Застрелю! Дом сожжешь! Вот сейчас стреляю, слышишь?

— Да, я готов, можешь стрелять… Твоя пуля не причинит мне никакого вреда.

Дверь вспыхнула, затрещала, запахло смолой и дымом, и Серафим Яковлевич, не помня себя, выстрелил. В кладовке зазвенело стекло, и откуда-то снизу пришел голос Человека:

— Как неудачно… Сразу в нескольких местах…

— Ага! — закричал Серафим Яковлевич. — Ага! Пули не боялся, а я тебя дробью, дробью…

Нужно было гасить огонь. Серафим Яковлевич схватил ведро с водой и, размахнувшись, облил дверь. Струйки воды, шипя, потекли по доскам, пар наполнил коридор. Серафим Яковлевич снял замок и распахнул дверь; в лицо пахнуло гарью, защекотал ноздри пьяный запах наливки. Он зажег в кладовке свет; лампочка тускло мерцала в облаке пара.

— Да где же он? — прошептал Серафим Яковлевич. Человека нигде не было. Серафим Яковлевич потыкал ружьем пол кладовки — мелодично зазвенели осколки стекол.

— Что за черт, куда же он запропастился? — бормотал Серафим Яковлевич. — Да что это? Камень какой-то. Как попал сюда?

У порога кладовки лежал продолговатый камень. Серафим Яковлевич поставил ружье к стене и поднял его.

— Дед? — услышал он голос Лены. — Дед, это ты стрелял?

Лена тяжело дышала. Из-за ее плеча выглядывал Коля.

— Ты? Убил? — вновь спросила она.

— Не пойму что-то… Он, Леночка, хотел дом наш сжечь, так я выстрелил, а он…

— Убежал! Неужели убежал? — вскрикнул Коля. — А я так спешил, так спешил…

— Да что вы пристаете к человеку? — озлился Серафим Яковлевич. — Кладовку открыл, а она пустая… Но он там был, это я твердо помню…

— Дед, а что это у тебя в руках? — Лена притронулась к камню.

— А ну дайте мне, — глухо сказал Коля, — дайте мне…

Коля взял из рук Серафима Яковлевича камень и вышел с ним на террасу. Он повернул его в руках и, вскрикнув, уронил на стол.

— Горячий какой, — сказал Коля. — И не везде, а вот, смотрите, где темные полоски… Да это же мой камень! Мой! Здесь должна быть надпись, должна быть… Вот она!

— Я ничего не вижу, — медленно проговорила Лена, — ничего.

— А ну, дайте мне. — Серафим Яковлевич достал очки и наклонился к камню. — Есть, — подтвердил он, — чернильным карандашом написано… «ОТК» какое-то…

— Здесь написано: «Откр. номер один», — сказал Коля, — открытие номер один. Но как он сюда попал?!