"Последний камикадзе" - читать интересную книгу автора (Иванкин Анатолий Васильевич)

Пожилой шофер искусно вел такси по тесным переулкам, по широким магистралям, где под сенью небоскребов и высотных домов, в удушающем смоге, рычали моторами и визжали тормозами нескончаемые автомобильные стада.

У водителя чуткие руки, движения артистичны, казалось, ведя машину, он наслаждается своей работой и умением. Но отрешенный вид, резкие морщины у сжатого рта говорили, что это не наслаждение, а давно обретенное мастерство, украшенное великолепной реакцией. Рефлексы пожилого водителя были коротки, как вспышка молнии, и пришлись бы впору двадцатилетнему боксеру. Он довольно часто обгонял попутные машины. Но на это его толкала не лихость, а так же давно обретенный расчет и стремление к экономии времени.

Взглянув внимательно на водителя, можно было определить: он из тех, чьи предки поколениями жили в метрополии, не смешивая кровь с иноземцами, не принимая чужих, привычек и традиций. Лицо шофера по европейским стандартам даже красиво. Чуть косой разрез глаз придает ему сосредоточенный, суровый вид, подбородок крепкий, волевой. Лоб крутой и высокий. Одет подчеркнуто опрятно; не ему позволять небрежность — привилегию миллионеров и бесноватых юнцов — хиппи. Почти седая голова водителя заставляла думать, что он немало пережил. Замкнутый вид его не располагал к разговору: на все вопросы — короткие или односложные ответы — и снова молчание.

Вздумайте расспросить о нем его товарищей по работе, узнаете очень мало. «Такахиро-сан? Кажется, воевал. Кажется, одинок. Извините… он так неразговорчив. Но он свой. Работать умеет. Всегда придет на помощь товарищу. Вместе со всеми участвует в демонстрациях и забастовках».

Вот и все, что можно услышать о шофере Такахиро, человеке пятидесяти, а может быть, и более лет. Сложно определить возраст мужчины, если он здоров, мышцы его крепки и морщины залегли только у переносицы да в уголках рта.

При въезде на Гиндзу Такахиро резко затормозил: на огромном кинорекламном щите огненные, словно налитые кровью, иероглифы высвечивали:

Над иероглифами — молодой парень в очкастом пилотском шлеме. На его широких плечах — саван. Твердые скулы, широкие брови, сросшиеся на переносице, взлетали к вискам. Взгляд подавляюще жесток. «Итихара Хисаси…» — узнал Такахиро летчика с рекламы.

Припарковав машину к платной стоянке, преодолевая волнение, он зашагал вдруг отяжелевшими ногами к билетной кассе, словно загипнотизированный взглядом парня. Сел в кресло и, глядя на неосвещенный еще экран, подумал: «Неужели это он?»

Весной сорок пятого года в отряд, в котором служил Такахиро, приезжали кинорепортеры, что-то снимавшие своими громоздкими аппаратами. Ему так и не удалось тогда посмотреть отснятые кадры. Из каких же архивов извлекли этот фильм и пустили в прокат, чтобы через многие годы воскресить кошмары прошлого?

На экране отряд «Конго», вооруженный подводными лодками, носителями человекоторпед. Полным составом он выходит из базы в Куре к далеким берегам Гуама. Огромная флотилия катеров и лодок с провожающими заполнила всю акваторию порта. Они шлют восторженные улыбки и крики в адрес водителей человекоторпед, идущих в рейс, из которого не возвращаются. Виновники торжества восседают в самоходных гробах, воинственно потрясая саблями. Их головы обвязаны белыми повязками смертников. На лицах решимость: «Умрем за императора!» На стеньгах подлодок вместе с военно-морскими флагами реют вымпелы «Неотвратимая кайтэн».

Такахиро оглянулся — молодые парни, сверстники тех, чьи ожившие тени метались по экрану, смотрели фильм, лениво пережевывая резиновую жвачку. Но он, обычно невозмутимый Такахиро, сегодня не мог быть бесстрастным.

…На экране возник строй неправдоподобно юных пилотов, совсем мальчишек. Занялось столь же юное, раннее утро. На фоне рождающегося дня замерли тупоносые самолеты, разрисованные драконами и лепестками цветущей сакуры. Летчики из отряда смертников «Горная вишня» получают предполетный инструктаж. Перед строем — молодой капитан-лейтенант с усталыми глазами зрелого мужчины. Правильные черты лица, высокий лоб — истинно благородный самурай, капитан-лейтенант Ясудзиро Хаттори! На нем белый шарф. Грудь украшает орден Золотого коршуна — награда за высокую летную доблесть. В руке — фляга с рисовой водкой. Он подходит к пилоту, стоящему на правом фланге. Погребальный костюм пилота выделяет его из строя офицеров, одетых в обычную форму. Это заместитель Ясудзиро Хаттори лейтенант Итихара, тот самый Итихара Хисаси, чье мужественное лицо с подавляющим, жестоким взглядом высится сейчас на фасаде кинотеатра.

Лейтенант облизал пересохшие губы, отрешенно взглянул куда-то мимо командира, с трудом изобразил улыбку и с поклоном принял последнюю чашку сакэ. Ему, молодому, сильному, полному кипучей энергии, остается жить не более сорока минут. Прощальная церемония заканчивается. Ясудзиро Хаттори подает команду, и летчики, стремительно разбегаясь, занимают кабины своих самолетов. Сначала медленно, затем бешено вращаются винты. Капитан-лейтенант отбрасывает пустую флягу и выхватывает саблю:

— Банзай! За императора! — Сверкающая сабля показывает направление взлета.

Очередная группа камикадзе[2] уходит в последний полет, чтобы таранными ударами топить корабли американского флота, вошедшие в воды метрополии…

Такахиро, как во сне, вышел из зала и медленно побрел к своему автомобилю, придавленный тяжким грузом воспоминаний. Он мчался через город, затем крутил по серпантину спускающейся к морю автострады. Остановив машину у прибрежных камней, сошел к самой кромке прибоя и опустился на песок. Прошлое, от которого он бежал столько лет, настигло его властно и неотвратимо. Память понесла его против течения времени…

А в те же дни, по другую сторону океана, побывал на просмотре японо-американского фильма «Тора-Тора-Тора!»[3] Чарлз Мэллори, «розовый» журналист, изгнанный из солидных журналов за причастие к движению борцов за мир и прекращение войны во Вьетнаме. И фильм вызвал у него не меньшую, чем у японца, бурю воспоминаний.

Американский, журналист ничего не слышал о токийском шофере. Но тесен мир… И волею судеб, а если быть точнее, по воле «сильных мира сего» пути Чарлза и Такахиро скрещивались неоднократно. Не один раз они смотрели друг на друга через остекление коллиматорных прицелов, нажимая на гашетку управления огнем. Только необычное везение помогло им сохранить жизнь, и только чистая случайность помешала низвергнуть друг друга с сияющих небес в темную океанскую бездну…

Глава десятая

Едва самолет оторвался от земли, Xироси Хатанака прильнул к иллюминатору и увидел длинное крыло с двумя двигателями. Винты, вращаясь, образовывали прозрачные круги. «Мицубиси» летел над морем. Экипаж бомбардировщика был занят своим делом, и на лейтенанта Хироси Хатанака никто не обращал внимания, как будто он был простым пассажиром, а не доблестным камикадзе — пилотом самолета-снаряда, висевшего в бомболюках. Все было до крайности прозаично, и не такими мнились последние часы жизни восемнадцатилетнему самураю. «Умереть молодым за интересы империи — великая честь», — часто повторял командир капитан-лейтенант Минору Сумида. Сегодня эта честь предоставлена ему, Хироси. Вот и все. Кончился короткий срок его пребывания на земле. Долг требует поставить точку.

Долг… Честь… Интересы империи…

Эти слова, тяжелые, как камни надгробия, раздавили его волю, и он покорно идет на смерть, согреваемый лишь верой в необходимость принесения своей жизни в жертву для спасения империи да надеждой на будущее бессмертие. Имя его — Хироси Хатанака — будет в веках сверкать позолотой на стенах храма Ясукуни рядом с именами других камикадзе, лучших сыновей Ниппон…

Но знали бы те, кто проводил его в последний полет, как грустно уходить из жизни так рано и как сжимается сердце при мысли о матери! Сегодня он написал ей прощальные слова своей кровью на белом шелковом кашне…

Четырехмоторный «мицубиси» тяжело шел вверх. Через час в кабине стало прохладно, но Хироси не заметил этого. Что он успел повидать в жизни? О чем он может вспомнить с любовью и грустью? Разве только о школьных годах, проведенных под родительским кровом. И все кончилось, лишь только он изъявил желание стать летчиком-камикадзе.

Хироси вспомнил день, когда сошел с катера на пристань острова Этадзима, омываемого водами Внутреннего Японского моря. Здесь размещалась первая в Японии военно-морская офицерская школа, созданная в конце восьмидесятых годов прошлого столетия. Это прославленное военно-учебное заведение поразило Хироси Хатанака богатыми боевыми традициями. Выпускники Этадзимской школы дрались в Порт-Артуре и при Цусиме, они обеспечивали высадку экспедиционных войск в Приморье, топили китайские корабли и джонки. Во второй мировой войне не было ни одного сражения в морях Тихого и Индийского океанов, где бы не участвовали питомцы Этадзимы. В школе витал дух ее легендарных выпускников Сэкио Мисима и Хироси Куроки, конструкторов человеко-торпеды, которые обрели славную смерть, испытав свое детище в бою. В филиалах училища, готовивших летчиков-камикадзе и водителей кайтэн — человекоторпед, эти офицеры-подводники служили постоянным примером преданности императору,

Когда Хироси Хатанака переступил порог кирпичной казармы, наглухо отгороженной от внешнего мира, то сразу понял, что назад пути нет. О готовности принять смерть за императора ему стали твердить с первого дня пребывания на острове, где не ступала нога женщины и где даже все высаженные деревья назывались именами мужского рода,

Хироси смотрел на голубую дымку, в которой терялся горизонт, но видел плац Этадзимы. Курсанты впервые надели морскую форму. Носки их ботинок старательно выровнены вдоль белой линии, нанесенной краской на асфальте.

#8213; Смирно! #8213; командует унтер-офицер с кривыми ногами и зверским выражением лица.

Перед строем появляется их будущий кумир и воспитатель капитан-лейтенант Минору Сумида.

— У вас нет больше ни семьи, ни прошлого. Теперь ваш дом — казарма, ваша семья — рота, а вашим отцом буду я… Надев эту форму, вы обязаны снять с себя груз воспоминаний. Ваша новая жизнь начинается сегодня, а закончится тогда, когда на это будет приказ командира. Ваша главная задача — научиться повиноваться, чтобы с радостью умереть за императора.

Последние слова речи Минору Сумида заглушил дикий вопль курсанта, рухнувшего под ноги товарищей: он не слушал капитан-лейтенанта и, замечтавшись о чем-то, не заметил, как сзади подкрался унтер-офицер и изо всей силы вытянул его по голове резиновой дубинкой.

#8213; Прекратите рев, маменькин сынок! Унтер-офицер, вытрите ему сопли.

Тот с готовностью снова взмахнул дубинкой, но капитан-лейтенант жестом приказал ему удалиться.

#8213; Я из вас сделаю настоящих воинов, смелых и бесстрашных. А к боли привыкайте. Драть вас будут так, что шкуры станут как у буйволов…

К боли нельзя привыкнуть. Просто, когда она становится постоянной, человек тупеет. Такое отупение началось у парней, когда с ними стали проводить «физическую закалку», по системе «Тайко Бинта», На плацу выстраивали две шеренги лицом друг к другу, По счету «раз» нужно было сделать шаг вперед и нанести удар в лицо парню, стоящему напротив. По счету «два» бил тебя твой партнер. Раз-два! Раз-два! В глазах плыли разноцветные круги, и просыпались звериные инстинкты. И парень, с которым ты рядом жил и спал, начинал казаться злейшим врагом. Раз-два! И вдруг на голову обрушивается страшный удар резиновой дубинки, валивший с ног. Это унтер-офицеру показалось, что Хироси бьет недостаточно сильно.

Идея восторженного преклонения перед гибелью за божественного микадо пронизывала весь процесс формирования сознания летчиков-камикадзе. Им внушали, что в их руках судьба древнейшей империи и что только им, избранным, лучшим сынам Ямато, доверена честь умереть с наибольшим для противника уроном.

После трехмесячного идейного оболванивания в комплексе с «физической закалкой» смерть стала казаться Xироси избавлением от палочной муштры и издевательств. Солдатская поговорка: «Жизнь тяжелее горы, а смерть легче перышка» — становилась реальностью.

Перед окончанием программы обучения в школе курсантов стали вывозить на воскресные прогулки. Хироси особенно запомнилось восхождение на гору Фурутукаяма, где будущие камикадзе в молитвенном экстазе любовались безоблачным небом, куда им предстояло вскоре переселиться…

От дум Хироси оторвало прикосновение к его плечу руки бортового механика.

— Пора садиться в кабину! — крикнул он ему в ухо.

Хироси почувствовал, как сжалось сердце. Но, не дрогнув ни одним мускулом лица, он направился к бомболюку вслед за механиком, который помог ему залезть в тесную кабину «Ока-11». Хироси плотно закрыл фонарь кабины… Теперь шум винтов «мицубиси» стал еле слышен.

Камикадзе взглянул на циферблат часов — 8.30. Время, когда император, за которого он летел умирать, начинал ежедневные моления.

Хироси удалось однажды увидеть императора, когда он прибыл на церемонию вручения офицерских дипломов. Маленький сорокатрехлетний человек в очках с сильными линзами был застенчив и замкнут. Внешний вид его никак не напоминал сходства со своей прародительницей — богиней солнца Аматерасу. Несмотря на это, восторг, охвативший при виде императора, выпускники школы выразили громоподобными криками «банзай».

Пожалуй, приезд императора (офицерский диплом оградил их от резиновых дубинок) да короткий курс летной программы были светлыми пятнами на мрачном фоне пребывания в Этадзиме.

В отряде «Горная вишня» Хироси пришлось прослужить всего четыре дня. Он даже не успел истратить свою первую офицерскую получку, когда получил приказ на вылет от глубокоуважаемого всеми командира отряда, благородного самурая Ясудзиро Хаттори. Отряд «Горная вишня» на полную мощность принимал участие в операции «Кикусуй», и пополнение, в составе которого прибыл Хироси, оказалось очень кстати.

Неистраченные деньги Хироси завернул в белое кашне смертника, испятнанное кровавыми иероглифами, и отослал вчера матери: кашне да несколько фотографий — вот и все, что останется после него на земле. А может быть, и к лучшему: уходить от семьи, от любимой жены и детей, наверное, еще труднее. Сейчас, по крайней мере, он не чувствовал себя несчастным и знал, что рука его не дрогнет перед ликом смерти.

Перед глазами летчика загорелась зеленая лампочка.

— Приготовиться к отцеплению! — прозвучала команда в наушниках шлемофона. Вспыхнула красная лампа, залив кабину кровавым светом.

— Приятной смерти, капитан-лейтенант! — пожелал ему командир «мицубиси», величая его в новом звании, в которое его возведут после гибели.

Хироси дернул рычаг отепления, и самолет-снаряд вывалился из сумрачных бомболюков в ослепительный мир.

Первое, что увидел летчик, были десятки дымов на горизонте. «Мицубиси», доставив его к месту назначения, круто развернувшись, взял курс на свой аэродром. Он торопился уйти, пока его не настигли американские истребители.

Теряя высоту, Хироси планировал, сближаясь с эскадрой. Вот он уже сблизился настолько, что корабли стали просматриваться четко.

Своей мишенью летчик избрал крупный крейсер, идущий в середине кильватерной колонны.

Впереди по курсу встала стена зенитных разрывов.

Американцы, обнаружив обоими радарами цель, делали все возможное, чтобы не допустить ее к кораблям. Хироси включил пороховой двигатель и перевел самолет в крутое пикирование, удерживая крейсер в центре перекрестия. «Вот так и держать до самого конца!» — подумал летчик.

Скорость увеличивалась стремительно. 700… 800… 900 километров в час. Синхронно с ней вырастал и крейсер, сверкающий тысячами вспышек скорострельных зенитных автоматов. Но что это? Почему крейсер вдруг стал скользить по прицелу вверх, хотя Хироси не изменил положения рулей? Летчик взял ручку управления на себя, пытаясь уменьшить угол пикирования, но самолет продолжал медленно опускать нос. Хироси подумал, что повреждено управление, и пожалел о том, что гибель его не нанесет ущерба американцам.

Последним, что увидел летчик перед столкновением с водной поверхностью, была стрелка указателя скорости, замершая на цифре «1000», и белые барашки пены на изумрудных гребнях волн.

В бортовом журнале крейсера «Литчфилд» появилась запись, сделанная четким почерком вахтенного офицера:

«9.18 (время токийское). Объявлена воздушная тревога. 9.20. Крейсер подвергся атаке камикадзе. Зенитная артиллерия корабля открыла огонь, но попаданий в самолет не отмечено. Из-за ошибки японского летчика самолет-снаряд упал с недолетом в четыре кабельтовых».

Записи из документов, какими являются бортовые журналы, как правило, объективны. Но в данном случае вахтенный офицер неумышленно погрешил против истины. Причина была не в ошибке летчика. Но откуда моряк мог знать то, чего не знали тогда и пилоты?

В конце войны практика самолетостроения обогнала теорию. С появлением реактивных самолетов, приблизившихся вплотную к скорости звука, с ними начали происходить непонятные явления. Не одну жертву унесли скоростные машины, прежде чем люди раскрыли секрет и научились бороться с этими явлениями. Секрет заключался в следующем: на скоростях больших, чем 900 км/час, на крыльях самолетов стали возникать звуковые скачки уплотнения, резко изменившие картину обтекания и снижавшие эффективность рулей. Самолет в таких случаях затягивало в пикирование, что и произошло с Хироси Хатанака.

9 мая Ясудзиро Хаттори снова повел своих камикадзе на боевое задание. Все четыре ведомых им экипажа точно вышли в район цели, к американскому конвою, и командир, отвернув в сторону, чтобы не попасть в зону разрывов зенитных снарядов, стал наблюдать за результатами атаки.

Первый самолет взорвался в воздухе: по-видимому, зенитный снаряд попал во взрывчатку, которой была начинена машина смертника. Второй упал в море, не долетев до транспорта метров триста. Зато два последних камикадзе угодили точно. Два черных дыма встали недолговечными памятниками над местом гибели сынов Ямато.[52]

С аэродрома Ясудзиро заехал в штаб, чтобы сделать распоряжение на завтра. Его встретил встревоженный и удрученный неприятным известием начальник штаба отряда.

— Господин капитан 3 ранга, вы не слышали сегодня радио? — спросил он у Ясудзиро.

— Нет, а что?

— Послушайте, — ответил тот, включая приемник.

Знакомый голос диктора без обычной жизнерадостности повторял текст сообщения:

— «Мы, нижеподписавшиеся, действуя от имени германского верховного командования, соглашаемся на безоговорочную капитуляцию всех наших вооруженных сил на суше, на море и в воздухе, а также всех сил, находящихся в настоящее время под нашим командованием, Верховному Главнокомандованию Красной Армии и одновременно Верховному командованию союзных экспедиционных сил…»

Ясудзиро, не проронив ни слова, дослушал до конца и вырвал штепсель из розетки.

— Уберите отсюда приемник!

Жестом отпустил начальника штаба и сел за стол. Все. Окончательно развалилась ось Берлин — Рим — Токио. Сначала из коалиции вывалилась Италия, затем посыпались, как спицы из рассохшегося колеса, Румыния, Финляндия, Венгрия… А теперь капитулировала и сама Германия. От оси осталась лишь дырка… Что же теперь будет с ними? Япония оказалась одна, в изоляции, окруженная со всех сторон враждебными государствами.

В сердце Ясудзиро вселился страх за судьбу империи. Сможет ли он своей смертью спасти положение? Не будет ли она столь же бесполезна, как и те жертвы, которые принесли его подчиненные?..

И все-таки он на что-то надеялся. А чтобы не расстраивать себя, не размягчать волю, перестал слушать радио и читать газеты.