"Фельдмаршал Борис Шереметев" - читать интересную книгу автора (Мосияш Сергей Павлович)Глава шестая НА ОЧЕРЕДИ НОТЕБУРГМеншиков появился в Пскове неожиданно. Оставив во дворе свою многочисленную свиту, гремя крепкими каблуками на лестнице и досках соснового пола, ворвался в кабинет фельдмаршала. — Борис Петрович, дорогой, поздравляю тебя с очередной викторией. Петр Алексеевич в восторге от твоих побед. — Спасибо, Александр Данилович, — поднялся Шереметев навстречу нежданному гостю. — Каким ветром? Они обнялись. — Попутным, Борис Петрович, попутным, — молвил Меншиков, опустился на лавку, отталкивая саблю, словно мешавшую удобно сидеть. Выразительно мотнул головой фельдмаршалу, и тот понял: надо выпроводить из кабинета лишних. — Князь, — обратился Шереметев к Мещерскому, — договорим опосля. — Хорошо, — пожал тот плечами, поднимаясь с лавки. И, щелкнув каблуками, вышел. — Петро, не вели никому быть ко мне. — Слушаюсь! — отвечал адъютант и тоже свел каблуки, повернулся и вышел. Когда они остались одни, Меншиков заговорил: — Раньше времени государь не велел об этом говорить. — И, вынув из-за обшлага бумагу, бросил на стол фельдмаршалу. — Это от него. — Догадываюсь, — усмехнулся Шереметев. — О чем? — О том, что грядет. Нотебург. Верно? — Верно, — засмеялся Меншиков. — Как догадался? — Да государь еще в январе писал мне об этом. Сейчас Лифляндия повержена. Отсюда вывод: на очереди Ингрия. — Ох, хитер ты, Борис Петрович, — улыбаясь, погрозил Меншиков пальцем. — Хитер. — Ничего хитрого, Александр Данилович, я, чай, главнокомандующий, фельдмаршал все ж. — Ладно. Читай. Борис Петрович развернул записку царя, в которой была короткая просьба прибыть на совет в Старую Ладогу. — Торопится государь, — полувопросительно сказал Шереметев, откладывая на стол записку. — Еще как. До Архангельска от Москвы месяц добирались. А оттуда до Повенца шли без дороги, прорубаясь через чащу две недели, еще и две яхты на себе волокли. А это сто двадцать верст, у самого Петра Алексеевича мозоли от топора во какие. — Да уж труженик он не чета нам, — вздохнул Шереметев. — И откель силы берутся. Так когда выезжать? — Да хоть сейчас. Армии вели следовать к Старой Ладоге. Зачем — не говори, пусть исполняют. А мы с тобой вперед побежим, государь ждет. — Надо полон на Москву к Стрешневу отправить, перемрут ведь тут. — Отправляй. — Придется полк Рожнова отрядить. — Отряжай, Борис Петрович. Да вели обед приготовить, я голоден. Всю дорогу всухомятку, горяченького хочется. Обедали вдвоем же, дабы в подпитии не проболтаться при посторонних. Подавала на стол румяная, черноволосая девушка с ямочками на щеках. Поставила чашки с пахучим жарким, сковороду с жареной рыбой. Молвила ласково: — Кушать хорошо, здоровия быть надо. — Откуда у тебя сия жемчужина, Борис Петрович? — спросил, прищурясь озорно, Меншиков. — Из пленных, Александр Данилович. — Ах ты, старый охальник! Окочуриться хошь в постели? — Брось ты, Данилыч, — смутился Шереметев. — Она дите еще. — Дите в самом соку, все кругом как орех, так и просится на грех. Ха-ха-ха! Выпили чарку под жаркое за здоровье государя. Вторую — под рыбу — за грядущие успехи на ратном поле. Потом принялись за пироги с капустой. — Послушай, Борис Петрович… — заговорил Меншиков после третьей чарки, но уже серьезно. — Только это между нами. Ладно? Ни-ни. — О чем говоришь, Данилыч? Ясно. — Я, понимаешь, недавно поцапался с Монсихой {149}, ну, с которой государь. Знаешь? — Знаю. — Она, сучка, теперь злая, наверно, ему в уши дует черт знает что про меня. Надо бы отворотить его от нее. А? — Так ты хочешь Марту? — догадался Шереметев, с чем подъезжает фаворит. — Какую Марту? — Ну вот эту «жемчужину», как ты сказал. — Ах, ее Мартой зовут? Да, да, ее. Отдай ее мне, Борис Петрович, а уж я улучу момент, когда государю показать. Что ж ягодке-то зазря пропадать. — Ну что ж, если для государя, не смею спорить, Александр Данилович. Бери. — Вот и отлично, — обрадовался Меншиков и стал наполнять чарки. — Вот и обмоем наш сговор. Только, пожалуйста, Петрович, держи пока все при себе это. — Ну, сказано же, Данилыч. Утром Меншиков призвал к себе адъютанта Крюкова. — Послушай, братец, ты завтра вместе с полком Рожнова отправишься в Москву. Повезешь девицу. Чтоб ни един волос с ее головы не пал. Слышишь? — Все ясно, Александр Данилович. Сполню, как велишь. — Отвезешь ее к Анисьи Толстой. Скажешь, я послал. Пусть они вместе с Дарьей Михайловной {150} учат нашему языку и политесу всякому. — А как везть? Верхи? — Дурак. Выбери там из трофеев добрую коляску крытую да дорогой присматривай. Что случится, головой ответишь. Сам можешь и вершним ехать. Военный совет в Старой Ладоге царь предварил такими словами: — Господа генералы и полковники, ныне время приспело ворочать наши земли Ижорские, принадлежавшие еще нашим славным предкам, тому же святому князю Александру Невскому {151}, прозвище которого говорит об этом. Ворочать как можно быстрее, часу не откладывая, пока Карл XII завяз в Польше. Ныне в Варшаве прилагает все усилия к задержанию его князь Григорий Долгорукий, именно он сообщает, что союзник наш, король Август, вельми ненадежен стал, особливо после конфузии под Калишем {152}. — Да, по конфузиям он в Европе ныне всех обскакал, — заметил с места Меншиков. — Бог с ним, пусть обскакивает, лишь бы короля возле себя держал. А то вон из-за того же бежал от Августа дипломат Паткуль, он боялся, что как только Август замирится с Карлом ХИ, так тут же выдаст его головой, а это для Паткуля смерть. Я принял его к нам на службу ума его ради и опыта, так что отныне он будет нам служить. Но все это худой знак, поэтому с Ингрией спешить надо. Наперво будем брать Нотебург, то бишь нашенский Орешек. Поскольку он на острове, думал по льду на него идти. Ан нет. Спешить надо. Еще неведомо, где Карл зимой окажется. Скорей, скорей надо в Ингрии твердой ногой встать. Вот худо, что ты, Петр Матвеевич, здесь повоевал много сел. — Царь укоризненно покосился на Апраксина. — Я хотел как лучше, государь, чтоб у неприятеля пристанища не было. — Сие велено было фельдмаршалу в Лифляндии творить, он славно и погостил там. А здесь наши земли, здесь завтра нам же пристанища понадобятся, а ты деревни жег. Нехорошо, Петр Матвеевич, не по-хозяйски. — Надо было предупредить, государь. — А своя голова для чего? В общем так, господа генералы, тут мы на своей земле, потому прошу помнить об этом. Без нужды ничего не рушить, не жечь. Тем более не обижать население. И никаких грабежей. Борис Петрович, предупреди своих казаков. — Я их отпустил, государь. Свой полон на Дон погнали, ясырь {153} повезли по домам, хотели и пушки с собой везти, кое-как отговорил. Наша добыча, говорят, и все тут. — Может, и верно, что отпустил эту вольницу. Значит, к Нотебургу придут регулярные. — Да, государь, почти одни регулярные. — Инженер Корчмин был в Нотебурге не так давно, осмотрел крепость, видел, что надо было. Василий Дмитриевич, посвяти совет в то, что узнать изволил. — Крепость сия невелика, — встав с лавки, заговорил Корчмин. — На первый взгляд кажется неприступной. Стены каменные, высотой в четыре сажени, толщиной в две. Потому, кажется мне, чтоб как-то пробить их, желательно бить в одно какое-то место, лучше всего с юго-запада. Гарнизон невелик, четыреста пятьдесят человек, сто сорок две пушки. Чтобы пресечь возможность сикурса крепости, в первую очередь надо взять укрепление на той стороне. — А откуда может быть сикурс? — спросил царь. — От генерала Кронхиорта. — Кронхиорта изрядно Петр Матвеевич потрепал. До сикурса ли ему? — В такой крепости, как Нотебург, и полета человек полка будут стоить. — Что ж, ты, пожалуй, прав, Василий Дмитриевич. Эти укрепления на той стороне я беру на себя. Думаю, там без пушек обойдемся. Яков Велимович? — Я слушаю, государь, — встал Брюс. — Ты, как артиллерийский генерал, отвечаешь за пушки. Ставишь их на сей стороне одна к одной. Сколько их у тебя? — Помимо полковых трехфунтовых, государь, 19 пушек восемнадцатифунтовых, 12 двенадцатифунтовых и 12 мортир. — Вот, и отлично. Будешь бить, как и советует Корчмин, по юго-западному фасу. Стрелять, я полагаю, придется не один день, так что озаботься добрым запасом пороха и ядер. — Я думаю, недельного достанет. — Нет, нет. Имей двух-, а лепш трехнедельный запас. А подвезешь месячный, бранить не стану. Брюс, усмехнувшись, покачал головой. — Чего ты? — спросил царь. — Так ведь, Петр Алексеевич, месячного огня ни одно орудие не выдержит. — Значит, имей и пушек запас. Князь Михаил? В свою очередь поднялся Михаил Михайлович Голицын. — Тебе надлежит, князь, озаботиться штурмовыми лестницами. Слыхал, какие стены? Вот и рассчитывай, чтобы длины не менее четырех сажен были. Общее командование я возлагаю на фельдмаршала Бориса Петровича Шереметева. Извольте, господа, его приказы исполнять неукоснительно и без пререканий. Кто ослушается во время боя, пойдет под суд. А приговор кригсрехта {154} сами знаете какой. — Об этом можно б было и не говорить, — с ноткой обиды молвил князь Голицын. — Напомнить не помешает, князь Михайла. К Нотебургу царь стянул пятнадцать полков. Конечно, это не могло быть секретом для шведов, однако на виду крепости до времени никто не появлялся. В ночь с 26 на 27 сентября 1702 года были выкачены на берег пушки и явились гвардейские полки, начавшие перестрелку с крепостью, не приносившую никакого вреда ни той, ни другой стороне, зато послужившую отличным прикрытием прокладки трехверстной просеки от Ладожского озера к Неве, невидимой из крепости. Царь сам с топором в руках был на просеке и трудился на рубке, подавая пример рядовым семеновцам. Трехверстная просека была пробита за сутки, и по ней в Неву из озера перетащили пятьдесят лодок. Появление русской флотилии у крепости повергло шведов в изумление: откуда они явились? Ведь все течение Невы находилось в руках шведов. На следующий день Петр, взяв тысячу гвардейцев, переплыл с ними на другую сторону, атаковал береговое укрепление и захватил его, лишив крепость связи с берегом, откуда комендантом ожидалась помощь. Здесь закрепилось три русских полка. Обложив таким образом Нотебург, фельдмаршал послал на лодке к крепости трубача с предложением коменданту сдать крепость, поскольку ему теперь ждать помощи было неоткуда. Трубач воротился с отказом. — Что он сказал? — спросил Шереметев. — Он посмеялся и сказал: зубы сломаете. — Ну что ж, раз ему так весело, дадим ему музыку. Капитан Михайлов, извольте открыть огонь. — Есть, господин фельдмаршал! — четко отсалютовал капитан Михайлов, он же царь. И рявкнули пушки, берег заволокло дымом, от стен крепости брызнули крошки камней, дождем падая в реку. Пальба шла весь день и ночью. Пушкари, чтоб не оглохнуть, закладывали в уши очески, работали посменно. После трехсуточной беспрерывной пальбы в крепости послышался барабанный бой, который едва был услышан. — Ага, — сказал капитан Михайлов, — кажись, с пардоном решились. На лодке прибыл барабанщик с письмом от госпожи комендантши. — Пакет для господина фельдмаршала, — сказал он. — Давай сюда, — сказал высокий артиллерист-капитан, столь прокопченный, что светились на лице только зубы и белки глаз. Он разорвал пакет, пробежал глазами, засмеялся и сообщил пушкарям, окружавшим его: — От великого шума и беспокойства жены господ офицеров просят господина фельдмаршала выпустить их из крепости. А? Каково? — Повернулся к барабанщику: — Передай от имени фельдмаршала, что он с удовольствием предоставит дамам выход из крепости, но только совместно с их любезными супружниками. Ступай. Барабанщик отплыл, и едва он исчез в крепости, как бомбардировка возобновилась. Десять дней без передышки грохотали пушки, изрядно измолотив юго-западный фас крепости. Наконец Брюс не выдержал, подбежал к Петру: — Господин капитан, орудия раскалились до опасного состояния, дайте остыть им. — Хорошо, Яков Велимович, — согласился Петр. — Они свое дело изрядно исправили. Пусть остывают. Алексашка! — Я здесь, капитан! — подскочил Меншиков, закопченный не менее царя. — Тащи мыло, утирку и пошли кого-нибудь за Голицыным. Петр, взяв мыло и полотенце, прошел к воде и стал умываться вместе с Меншиковым, присев у самой кромки. С крепостной стены щелкнул выстрел; и пуля жмякнулась рядом в воду, обрызгав их. — Ты гля, еще и огрызаются, — сказал Меншиков. — Мазилы, — хмыкнул Петр, вытирая отмытое от копоти лицо. — Впрочем, далековато, пожалуй, и я бы не попал. Петр и Меншиков наворачивали из одного горшка гречневую кашу, когда явился Голицын. — Садись с нами, князь, бери ложку. — Спасибо, государь, я только что поел. — Тогда так, князь Михайла, готовься к штурму. Поведешь семеновцев. Лестницы готовы? — Готовы, ваше величество. — Ночью я дам сигнал из трех мортир {155}. По этому сигналу отчалишь на лодках, на самолете [9]. А днем на берег чтоб не высовывались. Сейчас через зрительную трубу присмотри место, где начнешь, чтоб ночью не плутать. — Мне тоже позволь, мин херц, — попросился Меншиков. — Тебе? — взглянул на него Петр и, помолчав, сказал: — Поведешь преображенцев, поддержишь князя Голицына. Берите на штурм только охотников, кто сам вызовется. К двум часам ночи семеновцы были готовы, сидели уже в лодках и на самолете. В это время вспыхнул в крепости пожар, озаривший низко плывшие облака. — Ну, это нам на руку, — заметил Петр. В четвертом часу одна за другой выстрелили мортиры и лодки с самолетом отчалили, вперерез быстрого течения направляясь к крепости. Высадившись у стен крепости, семеновцы, предводительствуемые князем Голицыным, устремились к проломам, начали приставлять лестницы и лезть вверх. Навстречу им загремели выстрелы. Комендант воспринял затишье как подготовку к штурму и принял свои меры, усилив охрану именно в проломах. Первый приступ оказался неудачным, к тому же многие лестницы оказались короткими. Русские откатились, и несколько человек было бросились к лодкам. — Назад! — властно закричал Голицын и обернулся к адъютанту: — Зубарев, быстро все лодки оттолкни от берега, чтоб никто и мысли не держал об отступлении. Адъютант кинулся исполнять приказ князя. Когда начало светать, с берега хорошо стало видно происходящее у стен крепости. Петр наблюдал в зрительную трубу штурм, скрипел зубами: — А-а, дьявол, еще надо огня дать им. Еще. Пушки остыли уж. — Обернулся с перекошенным лицом к адъютанту: — Живо в лодку. Скажи князю, пусть отходит. Он же там половину семеновцев положит. Голицын, выслушав посланца, крикнул ему: — Скажи государю, что я теперь принадлежу не Петру, но Богу. Выслушав ответ князя, царь пробормотал: — Под суд, сукин сын, хочет. Под суд. — И, обернувшись к Меншикову, приказал: — Александр, веди преображенцев. Да живей! Весь день штурмующие то накатывались, то откатывались, оставляя убитых и раненых. Но изнемогали и осажденные. Когда спустились сумерки, в крепости едва не вспыхнуло восстание. — Сдавай крепость! — кричали озверевшие солдаты Шлиппенбаху. — Не то мы тебя подымем на штыки. И генерал Шлиппенбах приказал бить в барабаны, прося пощады. Заслыша барабанную дробь, Петр сам схватил драгунский барабан и ударил в ответ. Мгновенно стихла стрельба с обеих сторон. Голицын и Меншиков поднялись на стену. Их встретил сам комендант с переводчиком. — Мы готовы прекратить сопротивление, — сказал Шлиппенбах, — если нам будут гарантированы жизнь и выход из крепости. — Вы будете отпущены с миром, генерал, — сказал Голицын, — но без оружия, разумеется. Вы дрались храбро, потому вам оставляется одно знамя, а каждый солдат выходит из крепости с пулей во рту. Это то, что мы можем позволить вам вынести из оружия. — Но нам нужен день-два, чтобы перевязать раненых. — Вы их получите, генерал, кроме того, вам будут предоставлены лодки для ухода. — Ключ! — неожиданно сказал Меншиков и, видя удивление на лице коменданта, пояснил: — Извольте сдать ключ от города. И шпагу. Принесли огромный, чуть тронутый ржавчиной ключ, которым, наверно, никогда не пользовались, держа его скорее как символ. Меншиков принял ключ и шпагу коменданта. — А теперь готовьтесь к выходу, господин генерал. Через три дня с развернутым знаменем, с музыкой шведы вышли из крепости, неся раненых. Сели в лодки и поплыли вниз. Солдаты не могли разговаривать, ибо у каждого во рту было по пуле. У жен офицеров рты были свободные, и супруга коменданта, увидев на берегу свежие виселицы, спросила мужа: — Густав, ты видишь? Для кого это? — Это русские приготовили для своих, — отвечал Шлиппенбах. — Как «для своих»? — удивилась женщина. — После боя они казнят трусов, кто бежал из сечи. — Господи! — закрестилась испуганно комендантша. А на берегу полковой палач, называемый профосом, готовил осужденных к экзекуции, велев им раздеваться до белья. Те снимали зеленые кафтаны, такие же как у профоса, с одним лишь отличием: у палача правый рукав кафтана был черный. И уж далеко отплыли шведы, когда до них донеслась густая и зловещая дробь барабана, что говорило о начале казни. Комендантша не оглядывалась, хотя виселиц уже не было видно. Она мелко крестилась и что-то шептала высохшими, потрескавшимися губами. Шлиппенбах был хмур и насуплен. В тот же день фельдмаршал Борис Шереметев в окружении господ офицеров, в числе которых был и капитан-бомбардир Михайлов, вступил в крепость. Грянул троекратный салют из пушек и ружей в честь славной победы. Над западной башней по приказу царя был прикреплен ключ, а башня наименована Царской. — Отныне сему граду именоваться Ключ-городом! — сказал Петр на пиру. — А именно Шлиссельбургом, поскольку он является для нас ключом к выходу в море. В крепости были найдены исправными 139 пушек, множество гранат, ядер, ружей, 270 бочек пороху и довольно другого военного добра и съестных припасов. Главный герой штурма князь Голицын был произведен в полковники Семеновского полка, высший чин в гвардии, ему были даны поместья. На пиру в подпитии Петр негромко сказал ему: — А ведь я, Миша, хотел под суд тебя. — За что, государь? — Вот те раз! Ты же не выполнил мой приказ. — Какой? — К отходу. — Я не слышал такого, государь. — И правильно, — засмеялся Петр. — Как говорится, победителя не судят. Бомбардир-поручик Меншиков был назначен комендантом крепости. И ему были сказаны напутственные слова царя: — Доверяю тебе, Александр Данилович, самый главный наш трофей. Сохрани и приумножь. — Спасибо за честь, Петр Алексеевич! — благодарил фаворит, хотя в душе ему ох как не хотелось отставать от царя. Уж очень он угрелся возле его сердца. Но воля все же манила: «Эх, развернусь!» |
||
|