"Колесо в заброшенном парке" - читать интересную книгу автора (Тараканов Борис Игоревич, Федоров Антон)
Часть третья МОСКВА — ПРАВОБЕРЕЖНАЯ
Москва, август 2005 года
— Это со мной, — небрежно бросил Стас толстому капитану, сидящему перед компьютером вместо секретарши.
— Да-да, «это» с ним, — добавил Вовка, идя следом.
Когда дверь закрылась, Вовка осмотрелся.
В кабинете генерала Лопухова было по-спартански прохладно. Генерал обошел стол, на котором при желании можно было бы развернуть партию настольного тенниса, и пожал гостям руки. Жестом пригласил садиться. Стас неторопливо выложил на стол распечатку фрагментов книги покойного Харченко, собственный отчет о проделанной работе, компакт-диск «Антонио Доменико Виральдини. Сочинения», вовкины выписки из исследовательского дневника, сверху положил фотографии мальчишек, а рядом поставил бутылку армянского коньяка.
— Давайте сразу перейдем к цели нашей встречи, — сказал генерал, блеснув глазами. — Вам, Станислав Игоревич, придется серьезно заняться изучением архивов Виральдини.
Стас деликатно откашлялся и сказал:
— Видите ли… тут такая ситуация… В общем, двум мальчикам вот с этих фотографий… Им нужна помощь. Похоже, они действительно в опасности.
Генерал мельком взглянул на фотографии Бурика и Добрыни и негромко откашлялся.
— Не думаю, что этот вопрос в компетенции нашей организации, — ответил он после недолгого молчания.
Стас и Вовка переглянулись.
— Но ведь вы сами…
Генерал перебил его:
— Мы внимательно изучили ваши отчеты. И пришли к выводу, что в сфере наших интересов находятся не детские игры у железной дороги, а то, что относится к документальному наследию композитора Антонио Виральдини. — Он взял в руки компакт-диск, зачем-то перевернул его и положил на место. — А вопрос с детьми вам лучше решать через милицию, органы опеки… или кто там у нас детьми занимается?
— Как по нотам… — пробормотал Вовка.
— Почему вас больше интересуют документы, а не дети? — сухо поинтересовался Стас.
— Потому что, по нашим данным, в документах кроется ключ к… — генерал нахмурился, тяжелая вертикальная складка легла посредине лба. — К проблемам государственной важности. Пока сформулируем это так.
— Я понимаю, на детей, значит, можно наплевать. Они давно не являются проблемой государственной важности! — начал закипать Стас. — Но почему всем этим должен заниматься я? Я не планировал… У меня работа…
— Потому, — снова перебил Лопухов, — что вы хорошо начали продвигать это дело, и мы по ряду причин не хотели бы привлекать к нему других сторонних специалистов. Я очень надеюсь на ваше понимание. А проблемы с вашей работой мы решим.
Стас посмотрел на Вовку, словно пытался найти поддержку. Вовка подавленно молчал.
— Может, вы еще и исследования за меня проведете? Радиоизотопный анализ археологических находок в Иорданской пустыне.
Стас чувствовал, как в нем поднимается волна раздражения — по какому праву эта нелепая могущественная организация, сгноившая в лагерях миллионы людей, вмешивается в его жизнь и заставляет делать то, что лежит вне его компетенции, специальности, да и просто желания!
Лик генерала не дрогнул.
— При необходимости проведем и изотопный… Впрочем, пока вы будете изучать архивы, о которых я вам сказал, ваш анализ вполне может подождать.
— Ну… если эти архивы не в таких уж в спецхранах… — раздражение Стаса постепенно сменилось сарказмом. Очевидно, обстановка способствовала.
— Не в таких уж… Они значительно дальше. — Генерал нажал кнопку на письменном столе. — Максим, соедини-ка меня с финансистами.
— Один момент, — с готовностью ответил стол.
Пока невидимый Максим возился с соединением («А напрямую созвониться нельзя? — думал Вовка. — Или в этой конторе господствует технологический консерватизм с коммутаторами и телефонными барышнями по имени Максим?»), генерал продолжил:
— К сожалению, основной фонд сосредоточен в Венеции, в научном отделе дома-музея этого вашего Виральдини.
— Я бы не стал присваивать его себе… — мрачно сообщил Стас.
— Это неважно. Мне бы не хотелось посылать на это задание кого-то из наших специалистов.
— Почему? — вырвалось у Вовки, хотя до этого он старательно отмалчивался, изучая паркет.
Генерал поморщился от «неорганизованного выкрика с места», но счел нужным объяснить:
— Должным образом во всем этом никто из них не разбирается.
— Смею вас заверить, — в Стасе вновь закипело негодование, — что я «в этом» разбираюсь еще меньше! Отсутствие, знаете ли, элементарного музыкального образования. Заслуженная двойка по пению…
— Ваши регулярные отчеты убеждают в обратном, — спокойно ответил генерал.
— То есть то, что я окончил, как минимум, консерваторию?
— По классу большого барабана… — тихонько добавил Вовка, не поднимая глаз от паркета.
Генерал молчал и хмурился.
— И потом, — продолжал рассуждать Стас, — если эти документы настолько важны, что от них зависят «вопросы госбезопасности», то почему итальянцы до сих пор их не засекретили?
Генерал выразительно посмотрел Стасу в глаза. К удивлению самого Стаса, ему удалось выдержать этот взгляд.
— Потому что итальянцы пока… не в курсе. Мы получили информацию значительно раньше, — в голосе Лопухова послышался оттенок самодовольства. — В Италии ее пока не воспринимают всерьез — для них это не более чем всякая прочая музыковедческая дребедень. Так что вам необходимо будет поторопиться с оформлением выездных документов.
В этот момент снова ожил генеральский стол:
— Полковник Прохоренко слушает!
— Беспокоит генерал Лопухов, — небрежно бросил генерал в пространство.
— Генерал чего? — на том конце провода неприкрыто ухмылялись.
— Не «генерал чего», а генерал Кто! Ты, Романыч, пошути еще у меня. Скажи лучше, у нас по статье «зарубежные командировки сторонних специалистов» деньги остались?
Он поднял трубку старомодного телефонного аппарата, переводя связь на себя. Стол замолчал, как печка.
— Что значит — немного? — продолжал генерал. — Так много нам и не надо. Посылаем одного нашего внештатника в Венецию.
— Двух внештатников! — внезапно рявкнул Стас.
Получилось громко и в меру неожиданно — генерал чуть не выронил трубку, а Вовка натурально подскочил на стуле.
— Вот без него, — продолжал Стас, тыкая пальцем в Вовку, — я не справлюсь!
— То есть… как? — такого поворота событий не ожидал даже генерал Лопухов.
— А вот так! Материала много. Мне нужен ассистент, который уже… в материале.
— Да, но там вам в помощь будет представлен профессор Сарачено, мы уже послали запрос… Романыч, подожди секунду! — это было сказано уже в трубку.
— Ого… — Вовка уважительно покачал головой: статьи профессора Луки Сарачено печатались во всех мировых исторических журналах, а ссылки на его труды стояли даже в энциклопедиях.
— А здесь мне кто будет помогать? — продолжал Стас. Казалось, он никак не отреагировал на известную в исторических кругах фамилию. — Вы же сами признали, что ваши сотрудники, мягко говоря, некомпетентны. Не надо на меня так смотреть! Или я еду с ним, Владимиром Шубовым, или посылайте туда ваших топтунов!
Генерал шумно выдохнул, недовольно посмотрел на Вовку и сказал в трубку:
— Двух внештатников. Оплату проведешь через фирму «Прайм-Тайм». Ладно, потом поговорим… — трубка тяжело легла на рычаг.
В кабинете воцарилось молчание. Стас счел правильным первым его нарушить.
— Хотелось бы… в двух словах…
Генерал Лопухов грузно поднялся, подошел к небольшому шкафчику в углу, открыл его и достал две микроскопические рюмки. Покосился на Вовку и достал третью. Стас взял со стола бутылку и виртуозным движением вскрыл.
Чокнулись молча. Стас вновь предпочел заговорить первым:
— И чем нам поможет этот профессор Сараченко? — Стас шутки ради украинизировал известную итальянскую фамилию.
Генерал, похоже, шутку не оценил.
— Не Сараченко, а Сарачено. Во-первых, он говорит по-русски. Во-вторых, этот ученый совершенно уверен — врата, ведущие в, извините, параллельные пространства, расположены на территориях Италии и России. Вопрос — где? Он утверждает, что документы Виральдини способны дать ответ. Тем более в свете тех материалов, что вы нашли и обобщили.
— Так это не мы, это Хар… — Вовка осекся на полуслове, напоровшись на взгляд Стаса.
— Надеюсь, вы понимаете, что в интересах государственной безопасности мы обязаны отслеживать весь этот научно-фантастический бред. Итальянская сторона менее оперативна. Этим стоит воспользоваться и заполучить копию философских и теоретических работ Виральдини — исключительно в рамках культурного обмена. Думаю, что по выполнении этой работы вы можете рассчитывать на премию. Или ценный подарок — по желанию.
— По желанию! — отреагировал взбодренный коньяком Стас. — Оно у меня скромное. Когда я умру, пусть меня похоронят не у Кремлевской стены, а на Новодевичьем кладбище. И непременно чтоб с почестями и не торопясь. Только, пожалуйста, без «обязательного условия — ложиться завтра»!
Генерал отечески улыбнулся и встал.
— Оформляйте выезд. Цифровой фотоаппарат для оперативного копирования документов и карманный компьютер получите перед отъездом. И не забывайте, что это оборудование строгой отчетности.
Вовка внутренне напрягся, но ничего не сказал.
Всю обратную дорогу друзья молчали. В переходе с «Охотного ряда» на «Театральную» Стас вдруг остановился.
— Разрази меня гром, если я что-нибудь понимаю! — сказал он, обращаясь к помпезному барельефу Карла Маркса на стене перед турникетами.
— Надеюсь, тебя не очень удивит то, что я понимаю еще меньше… — проворчал Вовка. — Ты бы еще Добрыню с Буриком в эту командировку оформил.
— Прекрасная идея! — вяло огрызнулся Стас. — Между прочим, там, и под нашим присмотром, им было бы гораздо безопаснее, чем здесь и сейчас.
Вовка в нерешительности посопел.
— Правильно ли я понял, что мы через несколько дней куда-то летим?
— Не знаю! А вот знаешь ли ты, что визу в итальянском посольстве меньше чем за две недели не оформляют?
— А… если генерала попросить?
— Ты что, не видел, что он умыл руки? Деньги через подставную фирму пробил, и ладно. Типа, инвестор… «Девять грамм инвестиций — и вы недвижимость!»
— М-да… Такое бессилие некоторых «компетентных сил» меня несколько удивляет…
— Если бы бессилие… — Стас медленно двинулся по переходу. — На самом деле нежелание делать то, что выходит за рамки непосредственных задач. А может быть, что-то еще.
— Да, Стасик… Чего-то мы с тобой недопонимаем в этой жизни.
— И что теперь прикажешь делать?
— Тебе — ничего. А я завтра позвоню Любке.
— Она что, и в турфирменных делах может помочь? — было не понятно, чего больше в этом вопросе — сарказма или надежды.
— Она все может… — неуверенно пробормотал Вовка.
С Любой они встретились на следующий день у станции метро «Войковская», у большой афиши кинотеатра «Варшава».
— Что носы повесили, соколики? — приветствовала она Вовку и Стаса. — Али выпить захотели, алкоголики? Паспорта не забыли?
— Вот… — Вовка протянул свернутую вдвое папку. — И еще здесь гарантийное письмо, что, мол, все оплатят по безналу… Кстати, привет, Любахен!
Люба, увернувшись от неуклюжего поцелуя, открыла папку и пролистала паспорта.
— Нормально, не просроченные, — она положила их в сумку. — Имейте в виду, я ничего не обещаю.
— Да чего тут можно обещать… — сказал Вовка.
— Стоит все это изрядно, но в пределах возможного.
— Да там есть кому оплатить…
Люба засмеялась.
— Ладно, не унывай, Вовик, — она легко коснулась кончиками пальцев его щеки. — Я тебе завтра телефонирую: да — да, нет — нет. Пока, Стас!
И она исчезла.
— Пойдем и в самом деле чего-нибудь легенького выпьем, — голос Стаса вывел Вовку из мимолетной задумчивости.
— Это ты хорошо придумал.
Друзья направились к небольшому кабачку с многообещающим названием «Сим-Сим».
— Я вот думаю, не позвонить ли нам добрыниной маме, — предложил Вовка.
— А зачем?
— Да так… неспокойно что-то.
Стас молча протянул Вовке мобильник.
— Ценю твою безразмерную доброту, но у меня свой, — ухмыльнулся Вовка. — Позвоним, только сначала давай зайдем. Ненадолго…
— Мы буквально на минуточку, — охотно подтвердил Стас.
Татьяна Владимировна ждала гостей и постаралась приготовить нехитрый стол.
— Да что вы… Не следовало так беспокоиться, — смущенно говорил Стас.
— Я на скорую руку… Вы не волнуйтесь.
Умиротворенный ледяным шампанским, Вовка оставался верен себе. Осмотревшись, он сфокусировал взгляд на плите и сказал:
— Так. Что у вас в духовке? Курица? Доставайте.
Татьяна Владимировна не успела ни возразить, ни согласиться, как недоготовленная курица была решительно извлечена из духовки, полита лимонным соком (Вовка неэстетично надругался над лежащей на блюдце подсыхающей половинкой лимона), извазюкана медом и всеми специями, что нашлись в шкафчике возле плиты, водружена на бутылку, наполненную водой («Чтоб не лопнула, а мы с вами стекла не наелись!») и поставлена на сковородку. После чего торжественно водворена назад.
— Так он у вас специалист… — уважительно сказала Татьяна Владимировна Стасу.
— Еще какой… Разве что крестиком не вышивает.
Сели за стол. Стас выждал положенную паузу.
— Татьяна Владимировна! Мы пришли поговорить с вами о вашем сыне.
— Что он натворил?!
«Эмоции читаются на ее лице раньше, чем она успевает их озвучить, — подумал Вовка. — Ну как с ней разговаривать?»
— Нет, он-то как раз ничего не натворил, но… Я даже не знаю, как сказать. В общем… — он посмотрел на Вовку и отчаянно соврал: — нам поручили заниматься вопросами его безопасности. Могу предъявить соответствующее предписание.
— Нет-нет, не в коем случае! — испугалась Татьяна Владимировна. — Не надо ничего предъявлять, я вам верю! Вы только скажите, что произошло?
Стас с надеждой посмотрел на Вовку.
— Видите ли… — вступил тот. — В Москве сейчас орудует… одна зарубежная мафия. Она интересуется детьми до четырнадцати лет.
— На органы?! — ужаснулась она.
— Д-да… То есть… нет, на органы, наверное, тоже, — «обнадежил» он мать. — К нам поступили сведения, что Добрыней они… в общем, тоже заинтересовались.
В подтверждение этой благой вести Вовка уперся кулаками в колени и стальным взглядом уставился на Татьяну Владимировну. Та сидела ни жива ни мертва.
— Вы, главное, не волнуйтесь. Мы не допустим, чтобы с ним что-то случилось.
— И… что же теперь будет? — она перевела с Вовки на Стаса кричащий взгляд.
«Нет, так дело не пойдет, — подумал Вовка. — Еще немного, и она просто не выдержит. Перегорит».
— Ничего страшного, — сказал он. — Вам с Добрыней просто придется на время съехать с этой квартиры.
— Куда? Куда съехать?! Вы думаете, у меня этих квартир прорва! — она поднесла к лицу свернутый платок и тихо заплакала. — Господи, за что же мне это все… У свекрови бывшей есть квартира, да я с ней не в тех отношениях, чтобы…
Она всхлипнула.
— Татьяна Владимировна, вы с Добрыней переедете ко мне. Думаю, его друга тоже придется… взять с собой.
Стас удивленно уставился на Вовку уже не маскируясь — такого поворота он не ожидал. Во все происходящее на этой небогато обставленной кухне трудно было поверить. Мама Добрыни явно потеряла способность критически оценивать ситуацию. Вовка вовсю этим пользовался.
— У меня трехкомнатная квартира, которая сейчас практически пустует — отец в длительной экспедиции, вернется месяца через два. Или три…
Стас решил, что надо непременно что-то добавить, но не нашел ничего лучше, как сообщить:
— Квартира со всеми удобствами. После евроремонта…
— Да. Солнечная сторона, метро рядом… — продолжал петь Вовка. — У вас у каждого будет по отдельной комнате. Мальчишек поселим в кабинете отца — им там будет интересно… Компьютер есть, интернет…
Татьяна Владимировна сжала виски.
— Подождите… Что вообще происходит? Почему я должна куда-то уезжать?!
— Ради безопасности вашего сына! — веско заявил Стас. — Я со всей ответственностью заявляю, что мальчикам грозит опасность. Милиция здесь не поможет — это не в ее компетенции. Мы перебрали много возможных решений и сошлись на одном — вы с Добрыней должны переехать на другую квартиру. С родителями Саши мы пока не говорили, но надеемся на их понимание. Владимир предложил превосходный вариант, — он посмотрел на Вовку — во взгляде читалось уважение и восхищение. — Да и мы будем рядом, если что.
— Я ведь работаю… — грустно произнесла Татьяна Владимировна.
— Не страшно, — сказал Вовка. — У меня есть запасной комплект ключей.
Она вздохнула, глядя в пространство перед собой.
— И… надолго это?
— Как вам сказать… думаю, на неделю, — неопределенно ответил Вовка. — За это время ситуация наверняка стабилизируется.
И вдруг вскочил, заорав дурным голосом:
— Курица!!!
Стас тоже подскочил, Татьяна Владимировна схватилась за сердце. За серьезным разговором никто и не почувствовал характерного запаха, доносящегося из духовки.
— Обалдел, что ли… — только и сказал Стас. — Предупреждай, когда меняешь собеседников.
— Уфф… Успели! — Вовка, обжигаясь, поставил на плиту поднос с подрумянившейся курицей, слегка подгоревшей сверху, и неожиданно запел: — В ду-у-хово-ом шкафу-у игра-ает ду-ухово-й орке-естр…
Получилось громко и фальшиво.
— …на скаме-ейке по-одсуди-имых не-ет свобо-одных ме-ест… — на тот же мотив добавил Стас.
— Музыка народная, — прокомментировал Вовка. — Автор слов скоро освободится…
Татьяна Владимировна ошалело переводила взгляд с одного на другого. «Смотрит, как на идиотов, — подумал Вовка. — Ничего удивительного…»
— Дайте, чем порезать, — сказал он округлившей глаза хозяйке. — И, пожалуйста, перестаньте все время всхлипывать! Да, ситуация неприятная. Но поэтому мы здесь.
— Кто научил тебя этой пошлости? — спросил Стас, помогая Вовке разделывать готовый кулинарный шедевр. — Про духовой оркестр.
— Люба, — простодушно ответил Вовка и аппетитно отделил ножки от курицы. — Правда, там скорее про духовой шкаф. Кстати, закрой его, а то жарко.
Стас поддел ногой крышку духовки — она закрылась со скрежетом и глухим стуком.
В прихожей задребезжал битый-перебитый звонок. Татьяна Владимировна слегка побледнела, но взяла себя в руки.
— Это Добрыня.
Она пошла открывать дверь.
— Ма, привет! Мы с Сашкой есть хотим.
— Не с Сашкой, а с Сашей. Здравствуй, Сашенька, проходи.
— У нас гости? — спросил Добрыня, поводя ноздрями.
— Нет, это… То есть да. Гости. Мойте руки и за стол.
Через несколько минут все сидели за столом и ели приготовленную дуэтом курицу. Татьяна Владимировна несколько успокоилась и нашла в себе силы поболтать на отвлеченные темы.
— Вы знаете, Володя, я обычно обмазываю курочку солью, майонезом, давленым чесночком и оставляю так часа на два. Она успевает неплохо промариноваться. Но вот так, чтобы с медом и специями, да еще на бутылке… Это впервые. Очень вкусно. Очень.
Стас, с полным ртом, согласно помычал.
— Знаете, Станислав, я вообще обожаю застолья… — переключилась на него Татьяна Владимировна. — Когда сидит много народу, пахнет жареным мясом. Много вина, много мяса, много слов… Много жизни! Жаль, не часто у меня это случается — сами понимаете, одна сына воспитываю, три работы тяну…
Бурику и Добрыне было хорошо. Главное, что они вместе. И никто этого у них не отнимет. Татьяна Владимировна разобравшись с кулинарным талантом гостя, смотрела на лохматого Добрыню. Весь в отца. Отец… Ох, лучше бы не вспоминала.
Стас украдкой наблюдал за мальчишками, которые уплетали вовкин шедевр за обе щеки и всем своим видом показывали, что хотят еще.
«Надо же… — думал он. — Обыкновенные ребята, а один из них — койво… Интересно, кто? У Добрыни жгучий взгляд. Сашка выглядит обыкновенным, но ведь непрост… ох, непрост. Мерседес целился в Добрыню… Почему не задавил? Хотел сначала «подранить» койво, потом каким-то образом забрать? На оживленной улице? Хотя… кто сейчас на это обращает внимание…»
Из этих мыслей его вывел голос Добрыни.
— А нога у меня уже совсем не болит.
— Что? А-а… Так это же хорошо.
— Спасибо вам… Вы простите, что я тогда… Я думал, что вы… — он пытался подобрать нужные слова. — В общем, плохой.
— Я хороший, — задумчиво ответил Стас. — А вот у плохих к вам обоим действительно есть интерес.
Мальчишки насторожились, Татьяна Владимировна вновь погрустнела.
— Славик… Нам с тобой придется недельки две пожить… — она покосилась на Вовку, — на другой квартире. У… дяди Вовы.
Вовка фамильярно замахал на нее руками.
— Вы что, с ума сошли? Какой я ему дядя!! Просто Вова!
Любин звонок застал Вовку в ванной, когда одна щека уже была выбрита, а вторая еще только намылена.
— Алло! — сказал Вовка, придерживая трубку двумя пальцами.
— Владимир Викторович, — раздался Любин голос.
— Привет, Люб! Прости, я сейчас бреюсь. Стою с намыленной харей…
— Подождет твоя харя! Найди чем записать. Сегодня тебе и Станиславу нужно подъехать в одну турфирму на метро «Октябрьская» радиальная. Записываешь? Телефон пиши…
— Плохо слышно!
— О, это совершенно поправимо. Я дам тебе один старинный рецепт. Тоже можешь записать! В общем, все просто — берешь спичку. Наматываешь ватку. Записал? Молодец. А затем круговыми движениями — сначала в правом ухе, потом в левом. Потом опять в правом…
— Борисова! — Вовка с трудом подавлял приступ смеха. — Я из-за тебя порезался!
— Ох-ох, Боже мой! Надеюсь, ты не перерезал себе горло своим «Жиллеттом». Телефон проверь.
— Да записал, — Вовка послушно повторил. — Люб, я…
— Ладно, поблагодаришь потом.
В трубке запищали короткие гудки. Вовка присел на край ванны, хохотнул последний раз — и вдруг ясно ощутил приближение к своей жизни новой Сказки.
Стас и Вовка разместились на вращающихся мягких стульях. Напротив, через стол, сидела Светлана — миловидная молодая женщина, источающая ту неповторимую положительную энергию, на которую способны только полные дамы, хорошо знающие цену своему обаянию. Пока она колдовала над компьютером, листала какие-то справочники, просматривала распечатки, Вовка не мог оторвать от нее взгляд, как трудно отвести глаза от огня в камине. Пальцы Светланы элегически парили над клавишами компьютера. Казалось, еще мгновение, и комната наполнится мелодиями Аренского или Массне.
Но ничего подобного не произошло — вместо божественных созвучий компьютер вдруг издал какой-то совсем уж похабный писк, а Светлана улыбнулась знаменитой улыбкой Джоконды.
— Прекрасно… — удовлетворенно произнесла она. Как раз то, что нам с вами нужно.
— А что нам с вами нужно? — спросил Вовка.
— Нам с вами нужен недорогой перелет непосредственно до Венеции. Чтобы не связывать вас с пересадками в Кишиневе и Вене, а потом еще и с итальянской железной дорогой. И такой перелет я вам нашла. Даже с «некурящими» местами рядом.
— Здорово… — сказал Стас.
— Да, здорово, — ответила Светлана. — Тем более что мест сейчас вообще-то нет — сами понимаете, разгар туристического сезона.
— Волшебница… — улыбнулся Вовка.
— Нет… — согласилась она. — Просто у нашей компании свои каналы бронирования билетов. Поэтому наши клиенты всегда в выигрыше. Так… теперь гостиница.
Вновь, уже в ритме тарантеллы, защелкали клавиши. Грядущая поездка собиралась под пальцами Светланы, словно пазл, заполнялась воздухом Венеции, криками чаек над Лагуной, видами дворцов в страстных и ревнивых объятиях темной воды и ни с чем не сравнимым ожиданием Чуда. Стас и Вовка переглянулись.
— Не обольщайся так, — сказал Стас, глядя, как вовкины губы расползаются в мечтательной улыбке. — Вкалывать нам придется от зари до зари.
— Ага. Учитывая то, что мы с тобой ни бум-бум в итальянском…
Рядом деловито вздыхал принтер — Светлана распечатывала полученные результаты.
— Не волнуйся… итальянская сторона предоставит нам помощь в лице самого профессора Сарачено.
— Да, генерал говорил…
— Готово, — деликатно перебила Светлана, протягивая распечатку. — Вылет послезавтра в девять утра, в аэропорту прилета вас встретит представитель итальянской турфирмы — нашего давнего партнера. Он организует трансфер в гостиницу «San Luca» и обеспечит размещение. Вот билет, вот паспорта…
— Уже с визами? — удивился Вовка.
Светлана взглянула на него удивленно.
— У нас свои люди в посольстве… — сказала она как о чем-то само собой разумеющемся.
— Нет, определенно волшебница!
Светлана согласно кивнула — таким небрежным кивком режиссер поощряет артиста самодеятельности, нашедшего интересную импровизацию.
Вскоре друзья прощались на платформе «Октябрьской»-радиальной, чтобы через несколько часов встретиться на Рижском вокзале. Стас поехал в спецхран какого-то архива с незнакомым Вовке названием, а Вовка отправился домой. Ему предстоял нелегкий разговор с добрыниной мамой.
— Татьяна Владимировна, здесь в холодильнике еды… — Вовка открыл дверцу, осмотрел запасы и, не найдя других слов для комментария, подвел итог: — Полно!
— Ага, завались! — восхитился из-под его локтя Добрыня, плотоядно оглядывая содержимое холодильника.
— Брысь! — сказала мать, оттаскивая сына за шиворот. — Вовочка, вы уж его простите. Да и меня заодно…
— Вовочка… — хихикнул стоящий за Добрыней Бурик.
— Будете издеваться — оставлю без йогурта! — Вовка достал из холодильника две белые коробочки и протянул их ребятам. — А ну, дуйте в мою комнату, нам с Татьяной Владимировной поговорить надо.
Добрыня по-хозяйски достал из кухонного шкафчика две чайные ложки. Сказав спасибо, мальчишки убежали отнюдь не в вовкину комнату, а в кабинет его отца.
— Володя, я, право… — заскулила Татьяна Владимировна.
— Тихо, тихо… Тсс… — Вовка приложил палец к губам. — Мы ведь с вами уже обо всем договорились. Правда?
— Да, конечно… Но… я так и не могу взять в толк, зачем вам все это нужно…
— Вся беда в том… — Вовка часто закивал и доверительно понизил голос, — что это больше не нужно никому. Только вам, мне и Стасу. У нас совершенно неожиданно появилась возможность помочь вам и Добрыне. А возможность помочь — это ведь награда, особая милость. Остальное не имеет значения.
— Да, но… Я ведь, наверное, должна вам за жилье и за… — она кивнула в сторону холодильника.
— Татьяна Владимировна! — произнес Вовка с интонацией провинциального трагика и на всякий случай вытаращил глаза. — Квартирный вопрос мы с вами даже обсуждать не будем — он еще при Булгакове москвичей испортил. А это, — вдохновенно продолжал он, ласково поглаживая бежевый бок холодильника, — все равно нас из Венеции не дождется. У йогуртов срок хранения ограничен даже в холодильнике. Да и всему остальному грех в морозильнике куковать… И вообще, не сидеть же детям голодными! Короче, это тоже не обсуждается. Ключи висят возле двери на носу индонезийской маски — очень комично получилось, пойдемте, покажу…
Последняя реплика донеслась уже из коридора. Татьяна Владимировна благодарно вздохнула и поплелась вслед за стремительно удалившимся в прихожую Вовкой.
Мальчишки тем временем забрались с ногами на большой кожаный диван и принялись уплетать йогурт, с восторгом поглядывая по сторонам. Кабинет профессора Шубова был настоящим царством истории, археологии и вечного их спутника антиквариата. В отличие от вовкиной клетушки, где из мебели размещались только жесткая кровать, небольшой журнальный столик, музыкальный центр, телефон, давно не работающий барометр (стучи, не стучи — стрелка показывает «В. Сушь!») и бездарная репродукция Моны Лизы в пастельных тонах, выполненная вовкиной однокурсницей.
— Холодный, — сказал Добрыня. — Как мороженое, правда?
— Угу, — ответил Бурик. — У тебя какой?
— У меня… — Добрыня посмотрел на этикетку. — Ананасовый. А у тебя?
— Манго с персиком. Вот только не пойму, где манго, а где персик — все на один вкус.
— На, попробуй мой.
— Давай… А ты — мой.
Бурик запустил ложку в стаканчик Добрыни и зачерпнул содержимого.
— Ого! Смотри, какая маска!
— Где? — спросил Добрыня, заглядывая в стаканчик.
— Да вон, на стене! С клыками.
— А… Подумаешь. У моего дяди такая же есть. Правда, без клыков. Но тоже дурацкая. Посмотри лучше, какой кортик!
— Это не кортик, а кинжал!
— Да лана, Сан Саныч! — ответил Добрыня. — А то я кортиков не видал…
В двери показались Вовка и бледная Татьяна Владимировна.
— Это не кинжал и не кортик, — сказал Вовка. — Это херсонский митрен. Его носили на поясе в виде украшения как знак доблести. Но можно и колбасу порезать. Одинаково годится и для хозяйственных нужд, и для выяснения… феодальных отношений.
— Я же говорил, кинжал! — обрадовался Добрыня.
— Это я говорил! — возразил Бурик. — А ты заладил: «кортик, кортик…» Кортик — это у моряков!
— А… а в этих… феодалистических отношениях тоже были моряки! Нам историчка рассказывала. Ой, она у нас дура такая!..
— Слава! — всплеснула руками Татьяна Владимировна.
— Не феодалистич… чес… — Вовка безуспешно пытался воспроизвести созданного Добрыней словесного монстра, — … литичес… тьфу! Феодальных! А первым мореплавателем на длинные дистанции вообще был Ной. Понял? Феодалист…
— Сам такой… — ответил Добрыня, расплывшись в своей неповторимой щербатой улыбке.
— Слава… — повторила мать уже совершенно упавшим голосом. — Извинись сейчас же!
— Щассс… — Добрыня улыбнулся еще шире. — Вовочка, ты уж меня прости, обормота… — Интонация была совсем как у Татьяны Владимировны, когда та смущалась, терялась или расстраивалась. Таланта пародиста Добрыне явно было не занимать.
Вовка и Татьяна Владимировна в праведном негодовании посмотрели друг на друга.
— А куда эту штуку деть? — помахал опустевшей йогуртной упаковкой Бурик.
— Сашка! — возмутился Вовка. — А то ты до сих пор не уяснил, где в этом доме параша! Ой… — он покосился на Татьяну Владимировну. — В смысле… я хотел сказать мусорное ведро…
Мальчишки на диване покатились со смеху.
— Да… — слегка смущенно продолжил Вовка, стараясь не глядеть на Татьяну Владимировну. — Я полагаю, оно на кухне… под раковиной. Если только не ускакало куда-нибудь за это время. Пойдемте, я вам покажу.
Он взял Татьяну Владимировну под руку. Та расхохоталась:
— Да, Володя… — сквозь смех сказала она. — Вы действительно способны обратить всю эту нелепую ситуацию в комфортные тона.
Вовка смотрел на нее, смеющуюся, и вдруг понял, что, в сущности, она очень красива. Вот только сменить бы эту идиотскую дешевую косметику и прическу… Ну хотя бы как у Любки сделать — «фантазийного направления». Стасу бы такую жену…
— Милый… милый Карлсон… — с интонацией Фрекен Бок — Фаины Раневской подхватил Добрыня.
Тут расхохотался Бурик.
— Так! — Вовка нехотя расстался с мыслями о Любе и о потенциальной стасовой жене. — А кто разрешил на диван с ногами?!! — Он деланно сверкнул глазами в сторону довольных пацанят. — Татьяна Владимировна, вы уж тут с ними построже. Не то на шею сядут. Ну… вроде все показал, могу с легким сердцем вас покинуть. У нас со Стасом сегодня местная командировка перед отъездом.
— Далеко? — обеспокоено спросила Татьяна Владимировна.
— Нет, — поспешил успокоить ее Вовка. — Скорее надолго — до вечера… позднего.
— А куда? — спросил с дивана Бурик.
— Туда! — весело рассердился Вовка. — На ту самую Кудыкину Гору! Может, тебе объяснительную по этому поводу написать? — И уже Татьяне Владимировне: — В ближайшее Подмосковье. В некотором смысле… этнографическая экспедиция. А вылет у нас через три дня.
— «Он улетел… Но обещал вернуться…», — голос Раневской получался у Добрыни ностальгически похожим.
Москва, Рижский вокзал
— А не откушать ли нам шампанского Екатеринбургского винкомбината, — сказал Стас, когда двери закрылись и электричка «Москва — Волоколамск» пришла в движение. — Аспирант один вчера привез. Ящик… Я тут захватил для пробы.
— Весь ящик? — удивился Вовка.
— Не весь, разумеется. Несколько экземпляров. Зацени! — у Стаса, как у индийского факира, появилась в руке большая зеленая бутылка, чуть запотевшая от холода.
— Вау! Бис!! — восхитился Вовка.
В другой руке у Стаса появились большие пластиковые стаканы, в какие наливают бочковое пиво в дешевых забегаловках.
— Ну, ты даешь, Стас! Ты это серьезно? Вот так сразу? Прямо здесь?
— А чего тянуть? Стрессы прошедшей недели требуют хоть какого-то минимального выхода…
— Да? Минимального выхода? Это в таких-то количествах? — Вовка подозрительно покосился на большой кожаный рюкзак Стаса, под завязку набитый чем-то, имеющим подозрительно округлые формы.
— Подумаешь… — Стас слегка замялся. — Запас карман не тянет. А шампанское — лучший антидепрессант, да будет тебе известно!
— Ох, темнишь ты что-то… недоговариваешь… Сколько там у тебя? — спросил было Вовка, но тут прогремел выстрел, заставив редких пассажиров в полупустом вагоне от неожиданности подскочить на месте. Пластиковая пробка ударила в потолок, срикошетила от стены и волчком закрутилась в проходе.
— Ну, с поехалом! — провозгласил Стас.
Дмитровская
— Стас, ну ты барыга! — с укоризненным восторгом воскликнул Вовка, быстро подставляя к горлышку стакан.
— А что, немного шампанского нам не повредит. Крепче все равно ничего не будет. Я не ханжа и не собираюсь повторять подвиг Модеста Петровича.
— Мусоргского? — уточнил Вовка.
— Его самого… В плане выпить-закусить он был мужчиной справным. Но, дописав до середины «Хованщину», выпил в очередной последний раз и решил безотлагательно завязать.
— Успешно? — Вовка не скрывал улыбки.
— Сомневаюсь. Дописывал уже Римский-Корсаков.
— Да, Стас… Чувствую, в истории музыки ты поднаторел.
— Я вообще талантливый, — согласился Стас.
— И скромностью не страдаешь. Ну, за твои многочисленные таланты!
Выпили за таланты.
Гражданская
— За мальчишек я беспокоюсь, — сказал Стас, глядя в окно.
— Я тоже, — ответил Вовка. — Даже не знаю, что и придумать. Как они тут без нас? Эх, вот бы и их в эту командировку записать…
— Ну, во-первых, скажи спасибо, что я записал тебя. Во-вторых, работать в их присутствии мы там однозначно не сможем — сам прикинь…
— Между прочим, один из них мог бы помочь с переводом.
— У нас для этого будет русскоязычный Сарачено и наш с тобой английский.
— Ах, да… Ну, за нас, полиглотов!
Красный Балтиец
За окном наблюдалась густая рельсовая развязка локомотивного депо «Подмосковное».
— Гляди, Стас, семафорик с синим огоньком.
— Вижу. Вот ты мне скажи — на железной дороге семафоры или светофоры?
— Не знаю, — растерялся Вовка. — Как-то не задумывался. Семафоры, наверное…
— А я где-то читал, что семафоры — это такие поднимающиеся и опускающиеся штуковины вроде шлагбаумов. Только маленькие. А светофоры — те, что светятся.
— Может быть. Да какая разница. Я как-то привык, что если на железной дороге, значит — семафор. Пусть так и будет. Знаешь… когда я вижу синие огни у рельсов, я всегда им мысленно подмигиваю, — неожиданно для себя признался Вовка, глядя в окно.
— А зачем?
— Не знаю… — Вовка слега смутился. — Мне кажется, они приносят мне удачу.
Стас улыбнулся. Это была добрая и понимающая улыбка. В такие моменты он очень ценил доверие своего лучшего друга.
— Родные места, — протянул Вовка, любуясь пейзажем за окном.
— Ну, тогда за малую родину! — поднял свой стакан Стас. С глухим пластиковым звуком бокалы соприкоснулись.
Ленинградская
— Ладно, Стасич, рассказывай, что ты нарыл в спецхране. Я же вижу, тебя просто распирает.
— Пораспирает-пораспирает и перестанет. Похоже, это тебе не терпится узнать.
— Конечно, не терпится — зазвал меня в какую-то мухо… глухомань, ничего толком не объяснил, а теперь ломается.
Стас нахмурился.
— Я тебе не девка, чтобы ломаться…
— Эй, не вздумай обидеться!
— Ладно… давай лучше выпьем.
Покровское-Стрешнево
— Погляди, вокзальчик напоминает маленькую мечеть с минаретом. Вон полумесяц на шпиле.
— И правда! Разве здесь жили мусульмане? Ты, Вовка, как абориген должен знать.
— Да нет. Просто стилизация под восток. А религия в здешних местах всегда была православная! Это я тебе говорю уже не как абориген, а как историк… Тут всегда было много церквей и монастырей. Вон посмотри, на другой стороне реки церквушки виднеются. Да не туда смотришь. Вон там!
— Погоди-погоди. Мне это место смутно знакомо…
Поезд шел по тонкому мосту над шлюзом.
— Что, опять дежа вю? — съязвил Вовка.
— Вот! Балкончик! Он был на фотографии с мальчишками. Они сидели на нем и болтали ногами.
— Что, прямо на фотографии болтали?
— Вовка! Не умеешь говорить гадости — лучше не берись.
— Я научусь, Стасик, обещаю. Годам к сорока…
— Я не доживу.
— Я тебе не доживу!
— А ты как думал? — Стас принялся загибать пальцы. — Виральдини умер. Бетховен умер. Мусоргский… ну, сам знаешь. А я, значит, буду вечно живой? Как Лукич, да?
— Ну, раз так… давай за твое здоровье и долголетие!
Тушинская
— Кстати, о монастыре близ села Манихино… мы как раз туда едем.
— Женский! — оживился Вовка.
— Вовочка… шуточка-то заезженная. Собственно, никакого монастыря и нет давно.
— Жаль…
— Его большевики еще в двадцатые годы с землей сровняли.
— Ну, это дело известное…
— Хорош перебивать! В восемнадцатом веке в этом монастыре жил старец Антоний. Помнишь записку, что выпала из твоего клавира? Похоже, Харченко тоже копал в этом направлении…
— Погоди… Какой клавир? Куда копал? — спросил Вовка.
— Да не клавир копал, а Харченко! Я же тебе объясняю…
— Ну, тогда за взаимопонимание! — перебил его Вовка.
Трикотажная
«Станцию «Трикотажная» поезд проследует без остановки», — любезно сообщил громкоговоритель.
— И пес бы с ней, — вежливо ответил ему Стас. — Так вот, об этом старце было целое исследование некоего Вадима Козко. Он писал его на газетных полях, которые потом скрепил кусочком колючей проволоки.
— Серьезно? — спросил Вовка.
— Да. Его репрессировали в тридцать восьмом. И свой труд он по памяти восстанавливал уже в ГУЛАГе.
— А за что его посадили?
— А за что в то время сажали? Да ни за что… Стуканул кто-то, что, мол, проводит исследования, связанные с религией и неофициальной историей. О старце Антонии остались свидетельства, что его еще при жизни считали святым. Мало того что он обладал редким даром слова, так ему еще приписывали всяческие чудеса — например, способность мгновенно перемещаться в пространстве.
— Как это? — не понял Вовка.
— Его могли видеть практически одновременно в нескольких местах. Есть документальные свидетельства, по утверждению Козко…
— То есть ты этих свидетельств не читал?
— Так кто ж мне их даст! Почитай, триста лет прошло. Да и архив монастыря не сохранился… А еще этот старец оставил несколько высказываний, которые до сих пор считаются пророческими. Вот послушай, мне это не дает покоя: «Колесо повернуша и себя в горы у башени падучей переместиша».
— Стас, ты на весь вагон аки протодьякон гудиша! Это все хорошо, но не слишком ли ты отклонился от нашего с тобой дела? Какое это имеет отношение к мальчишкам и Виральдини?
— Вот послушай. — Стас открыл блокнот, послюнил пальцы и перелистнул несколько страниц: —
— Жаль, не сохранилось портрета, — сказал Вовка.
— Скорее всего никакого портрета и не было. Слушай дальше:
Глаза Вовки загорелись.
— Ты хочешь сказать, что…
— Погоди, не перебивай.
— Ты хочешь сказать, что этот старец и Виральдини одно лицо? — воскликнул Вовка. — Но ведь этого не может быть!
— Знаешь, эта идея настолько фантастична, если не бредова, что… вполне может оказаться правдой. По крайней мере я не нашел ни одного факта, ее опровергающего. Хронологию я проверил — по датам все сходится.
— Паноптикум… — Вовка покачал головой.
— Не, Вов, вот ты мне скажи… Много ли в то время было в России итальянских гениев? Вот скажи!
— А… столько же, сколько в Бразилии Педров — и не сосчитаешь!
— Ну… За дона Педро!
Павшино
— Как ты думаешь, — поинтересовался Вовка, — почему репрессировали этого Козко? Ведь исследование с религией, в общем-то, и не связано.
— Понимаешь… акцент был сделан на проблему Прямого Перехода через Пространство и Время. Его тайной старец Антоний, судя по всему, владел. А эта проблема во все времена находилась под прицелом спецслужб всех стран. И ВЧК не исключение. Вроде бы никто ничего не воспринимает всерьез, но почему-то все держат руку на пульсе. Вспомни генерала Лопухова: «Бред, научная фантастика…»
— А сам отправляет нас в Венецию…
— Ну, за город-герой Венецию!
Красногорская
— Ты мне это брось, Стас, — вдруг сказал Вовка. — В Вене нашли останки Виральдини. Ну, почти все…
— Ай, еще не известно, чего они там нашли. — Стас махнул рукой. — Да хоть бы и нашли. Знаешь ведь, что такое «многовариантность развития»…
— В рамках одного пространства? — удивился Вовка.
— А хоть бы и одного. Кто может объяснить механику Вселенной? Вот ты можешь?
— Ну, если ты мне еще нальешь, то можно попробовать.
— Не вопрос!
Очередная порция шампанского с нежным шипением вспенилась в вовкином стакане.
— Ну, за многовариантность развития!
Опалиха
— Смерть Виральдини в Вене — это закрытый сосуд, вещь в себе. В этой истории полно загадок и просто необъяснимых моментов.
— Может, никакой смерти и не было…
— Вовик, я тебя умоляю!
— Нет, в самом деле, смотри! Виральдини сначала затравили в Италии, потом добрались до него в Австрии, а он возьми да смотайся.
— Куда? В дикую Россию — родину слонов?! А до этого выучил русский «только за то, что им разговаривал Ленин»? Заодно принял Православие и стал ну просто духоносным батюшкой. Картина маслом!
— Ну, насчет Ленина ты загнул, но вот в остальном… В России тогда господствовала итальянская музыкальная школа. Многие композиторы учились в Италии. Так что он вполне мог прийтись ко двору. Кстати, о дворе — можно поискать в царских архивах.
— Вов, давай сначала с Венецией разберемся, а?
— Прочти-ка еще раз про «колесо Фортуны повернуша».
— Не было там про Фортуну.
— Как это не было? Я же хорошо помню…
Как назло, бумажка, где это было записано, куда-то задевалась.
— Ладно, давай выпьем — глядишь, найдется.
Аникеевка
—
— И в самом деле… Но, Стасик, ты чувствуешь, сто пудов — речь идет о чем-то таком…
— Каком «таком»? Как ты себе представляешь это колесо Фортуны?
— Ну… круглое такое… — неуверенно ответил Вовка.
— Неужели! А еще?
— Наверное, это отвлеченное философское понятие.
— Как в НИИЧАВО? Источник дармовой механической энергии?
— Сам ты источник дармовой энергии, — сказал Вовка подставляя свой стакан под источник дармового шампанского.
— Ну, за Фортуну!
Нахабино
«До платформы «Манихино» поезд проследует без остановок», — проинформировал громкоговоритель.
— Стас, мы не проедем?
— Не… Это только Манихино номер раз. А нам после третьей выходить.
— Ну, тогда наливай.
— Ага. А ты смотри внимательно — теперь главное — не прозевать Правобережную, — сказал Стас…
Манихино — 3
Правобережная
— Стас, что делать?! — в панике закричал Вовка. — Мы проехали! Рви стоп-кран, Стас!
— Ты что, с ума сошел? Он же шипит, как змея в брачный период, — оглохнуть можно. И вообще, оно уже тормозит.
— Кто тормозит? Это ты тормозишь!
— Я торможу? А кто должен был следить?
Электричка плавно остановилась.
70-й км
— Скорее! — Заорал Стас. — Они же сейчас двери закроют!
Друзья по очереди вывалились из вагона. Электричка с натужным гудением унеслась прочь.
— Тишина… — выдохнул Стас.
— Ик! — громко согласился Вовка. И тихо добавил: — Пардон, шампань…
— Пойдем, глянем, насколько мы промахнулись.
Мятое расписание висело возле окошечка кассы.
— Целую остановку прозевали, — сказал Вовка. — Заболтались мы с тобой.
— Пить надо меньше…
— Да? Наливать надо реже! Гляди, на Москву теперь полтора часа перерыв.
— Парк на Правобережной. Значит, пойдем по шпалам. Тоже романтика… Заодно проветримся — погоды располагают.
— Самое время для парковых прогулок, — проворчал Вовка и легко спрыгнул с платформы. — Тебе руку подать?
— Я не настолько пьян, чтобы не спрыгнуть с высоты кухонного стола, — возразил Стас, грузно приземляясь рядом с Вовкой. Рюкзак за его спиной отозвался глухим позвякиванием. — Предательская тара. Никакой конспирации!
— Сколько у тебя еще там? — спросил Вовка.
— Я не помню… — поспешил успокоить его Стас, шагая по шпалам. — Сколько ни есть — все наши.
Вовка последовал за ним, глядя по сторонам.
— Странное место — совсем непохоже, что здесь когда-то стоял монастырь.
— Почему непохоже? — возразил Стас. — Место уединенное. Было. Когда-то… Железных дорог в восемнадцатом веке не наблюдалось. Никто святых отцов не тревожил.
— И зачем его разрушили… — сказал Вовка, направляясь по тропинке в сторону темнеющего парка.
— Не ко мне вопрос.
Парк встретил друзей мрачной прохладой.
— Кстати, — после недолгого молчания произнес Стас, — мне посоветовали хорошего консультанта из духовенства. Его-то о старце Антонии и нужно расспросить.
— Конечно… А уж если ему предварительно позвонят с твоей халтуры, он точно «расколется».
— Вовка! Постыдился бы…
— Ладно, ладно! Скажи лучше, у тебя что, есть опыт общения со священнослужителями?
— Будет. Он назначил встречу на завтра после какого-то утреннего совещания в Патриархии.
— А меня ты возьмешь с собой?
— Куда, на совещание в Патриархию? Так меня туда самого не пригласили.
— Да пошел ты со своим совещанием! Причем тут совещание? Я про встречу с этим… как его… епископом…
— Он не епископ. Он про-то-пресви-тер…
— Не ощущаю разницы, — сказал Вовка.
— Ну и дурак, — простодушно ответил Стас.
— Конечно, дурак, — согласился Вовка. — Был бы не дурак, ни за что не стал бы с тобой в электричке шампанское жрать.
— А что б ты стал жрать?
— Я? — Вовка растерялся. — Ну, как тебе сказать, я… наверное, ничего. Сначала. А потом отхлебнул бы у тебя…
Вовка не договорил. Из полумрака заросшего парка на них надвинулось заброшенное колесо обозрения. В сгущающихся сумерках оно казалось неправдоподобно огромным.
«Надо же, как быстро стемнело», — подумал Вовка.
— Да… — сказал Стас, сбрасывая рюкзак у подножия могучей станины. — Впечатляет!
— Смотри, лесенка, — Вовка подтянулся на тонкой металлической ступеньке и начал быстро подниматься. Вниз посыпались ошметки ржавчины и грязи с вовкиных ботинок.
— Эй, погоди, ты куда! — закричал Стас, отряхиваясь. — Тьфу на тебя!
Застонав, он тоже ухватился за нижнюю ступеньку.
— Ой, высоко… Ой, не дотянусь… Ох… Вовка, ты сумасшедший…
Стас подтянулся и, переведя дух, тяжело полез вслед за Вовкой.
— Пожалел бы старичка… Уфф…
Отдуваясь и кряхтя, он наконец-то догнал Вовку. Тот стоял на небольшой площадке в центре колеса.
— И чего тебя сюда понесло?
— Ты посмотри, какой вид!
— Да почти никакого… Одни деревья.
Подул ветер. Под его порывами огромная конструкция колеса заходила ходуном. Спицы ржаво застонали.
— Неуютно как-то… — сказал Вовка.
Стас промолчал. Взгляд его был устремлен в окружающее пространство, которое вело себя довольно странно.
— Вовка, смотри… Или я совсем допился, или…
По контуру колеса пошли какие-то сдвиги, словно в огромном кривом зеркале. На стыке этих сдвигов все меняло свои очертания: одиноко стоящая высокая береза на мгновение приняла образ белокаменной колокольни. Виднеющаяся в просвете деревьев река вдруг исчезла, а на ее месте возникла дорога. По ней двигались двое всадников…
— Смотри — церковь!
— Слава Богу, ты тоже видишь, — отозвался Стас. — А то я уже решил, что это я один ненормальный.
— Стас, знаешь, что это такое? — драматично провозгласил Вовка.
— Что?!
— Белая горячка!! — медленно произнес он замогильным голосом. — Полезли-ка вниз.
Однако спуститься оказалось сложнее, чем подняться. Ботинки почему-то начали скользить по скобам лестницы, а искривленное по сторонам пространство манило и обманывало. Обоих мутило, голова кружилась словно от морской болезни. Стас и Вовка изо всех сил вцепились в скобы, боясь сорваться. Почему-то перспектива такого, в общем-то, безобидного мероприятия, как полет с высоты третьего этажа, вселила в Стаса настоящую панику. Вовка, похоже, находился в состоянии молчаливой истерики. Взгляд его скользнул вниз и застал неожиданную картину. Общий вид: замшелого вида бородатый мужик (нечто среднее между бомжом и сторожем) наклонился над оставленным Стасом рюкзаком и уже готовился провести ревизию содержимого. Страх перед неведомым сразу улетучился, сменившись страхом остаться без шампанского на обратную дорогу.
— А ну не трогай наши бутылки! — закричал Вовка сверху.
Услышав этот окрик с небес, мужик испуганно отскочил и посмотрел вверх.
— Они еще полные, — уже миролюбиво добавил Вовка. — Вот через полчаса приходи, сможешь забрать и сдать.
— Ищи вас потом… — угрюмо ответил мужик. — Больно надо.
— А чего тебе надо? — спросил Вовка, спрыгивая вниз. Земля еще шаталась под ним, и он замахал руками, восстанавливая равновесие.
— Так мне-то что… Это вам надо…
— Эй, Вовка, — перебил его Стас, увесисто приземляясь рядом. — Запомни, к бомжам нельзя подходить ближе, чем на два метра — от них блохи скачут. И заразу всякую на себе разносят. Туберкулеза захотел?
— Стас, погоди… Простите, а что «нам надо»?
— Да кто ж вас поймет, что вам всем здесь надо, — ответил мужик, зайдясь застарелым стереофоническим кашлем. — Шляетесь пес знает зачем, парк из-за вас закрыли.
— Так уж из-за нас… — Стасу стало неловко за реплику о бомже.
Мужик внимательно посмотрел сначала на Стаса, потом на Вовку.
— Из-за вас или нет, я не знаю. А ходют тут такие как вы, да всякое лишнее видят.
— Что лишнее?
— А кто что… Кто Римский колизей, кто башню Пизанскую.
— Мы башню не видели… — начал Стас.
— Вам и не положено.
— Это почему еще?
— А вы уже выросли…
— Из чего это мы выросли? — обиделся Стас.
— Из коротких штанишек, — усмехнулся мужик, но вновь закашлялся и пошел прочь. Темные заросли поглотили его.
— Странный какой-то, — сказал Вовка.
— Как и всё здесь… — глухо сообщил Стас. — Поехали.
Утро било в окна безмятежным солнечным светом. На кухне гремела посудой Татьяна Владимировна — устраняла вовкин холостяцкий беспорядок. Мальчишки, судя по всему, осваивали ноутбук в кабинете отца. Там было подозрительно тихо.
Стас сладко потянулся на скрипучей раскладушке.
— Жизнь прекрасна и удивительна!
— Ага… — ответил Вовка, приоткрыв один глаз. — Если выпить предварительно.
— Вставай, пьяница!
— На себя посмо-а-а-а-три… — Вовка заразительно зевнул.
Стас зевнул в ответ:
— Зара-а-за… Хорош на меня зевать!
— Я гляжу на себя в зеркало и зева-а-аю. Я всегда зеваю, когда вижу свое отражение. «Это я-а-а-а…» — говорю я себе, широко открыва-а-я рот.
Стас снова зевнул.
— Кошмар. Ужас. И все это ты мне заявляешь после всего того, что вчера устроил!
— А что я такого устроил? — искренне удивился Вовка. — Подумаешь, выпил чуть-чуть. Шампанского…
Он взял висящие на кресле брюки.
— А чего они у меня такие… мятые?
— Да ну? — картинно удивился Стас. — И в карманах, наверное, много лишнего?
Вовка нехотя проверил содержимое карманов и с недоумением обнаружил там отломанный железнодорожный стоп-кран, чье-то нижнее белье и пестрый путеводитель по местам боевой славы ближайшего Подмосковья.
— Да… — Вовка озадаченно поскреб подбородок. — Чувствую, мы вчера продуктивно покатались. Хоть успели сделать, что хотели?
— Ну, несмотря на вояж а-ля «Москва — Петушки», что мы с тобой устроили, в общем и целом исследовательский пикник удался… По крайней мере посмотрели место, где когда-то стоял Вознесенский монастырь.
— Если я правильно помню, место не самое уютное на свете.
— Ты правильно помнишь.
— Который час?
— Что? А, уже… Уже!! Вовка! У нас через сорок минут встреча с отцом Леонидом!
— А как же кофе?!
В тринадцать часов Стас и Вовка стояли у киоска «Крошка-картошка» возле станции метро «Парк культуры».
— Татьяна Владимировна, наверное, обиделась, — сказал Вовка. — Она нам завтрак приготовила, а мы как на пожар.
— Да, нехорошо получилось, — согласился Стас. — И поесть охота — что за беседа на пустой желудок.
— И не говори.
— А не откушать ли нам по «крошке»? — спросил Стас, глядя, как продавщица разрезает ножом огромный аппетитный клубень.
— Фи, Стас! — сказал Вовка, — жрать фаст-фуд на последние деньги — последнее дело. И вообще, как только мы начнем трапезу, наш батюшка и подъедет. По закону Всемирной Подлости.
— Так уж сразу и подъедет… — усомнился Стас. — Вон пробка какая.
Он указал на переполненную проезжую часть. Из будки вышел упитанный милиционер с полосатой палкой и принялся лениво дирижировать бешеным потоком автомобилей.
— А может, он с другой стороны подъедет, — предположил Вовка, но тут его перебил протяжный милицейский свисток и визг тормозов.
Около поста ГАИ, влекомая регулировочным жезлом, затормозила серебристая ауди. К ней торопливо шагал молодой инспектор в чине лейтенанта. Тонированное стекло плавно поехало вниз.
— Почто-о-о служителя церковнаго-о торомози-иша-а-а?.. — нараспев провозгласила задержанная машина густым, настоянным на регулярных богослужениях утробным басом.
Инспектор замер в нелепой позе. Его воздетый в праведном гневе полосатый жезл начал медленно клониться долу.
Первым опомнился Стас. Потрясая ксивой ФСБ, словно бессрочным пропуском в Рай, он подскочил к лейтенанту:
— Это наш поп!! Отпустите сейчас же!
— Не поп, а батюшка, — назидательно донеслось из машины.
— Вот именно, — в тон сказал Вовка, ткнув Стаса в бок.
Дверь открылась, Вовка со Стасом торопливо погрузились на заднее сиденье, и машина рванула с места.
— Здравствуйте, отец Леонид, — за двоих поздоровался Вовка.
— Виртуозно водите, — похвалил Стас.
— Привычка, — бросил отец Леонид, когда милиционер остался позади. — Я ведь КамАЗы в армии водил.
— КамАЗы? — удивился Стас. — Это в каком же, извините, духовном звании?
— В звании рядового, — пробасил бывший водитель КамАЗов, резко, но аккуратно вписываясь в очередной поворот.
Вовка, «духовной жаждою томим» (после вчерашнего), чуть опустил стекло и, прильнув к струйке свежего воздуха, неожиданно для себя открыл, что жизнь не так уж плоха.
— Я ведь к вере поздно пришел, — продолжал отец Леонид. — Сначала на дипломата пошел учиться. Сессию на третьем курсе завалил. Вот и забрили в рекруты.
— Трудно поверить, — сказал Вовка. И тут же спохватился. — В смысле что не сдали сессию.
— Как раз ничего удивительного, — ответил батюшка. — По молодости я часто на рожон лез. Например, никак не мог взять в толк, зачем дипломату высшая математика. Вот и ляпнул декану: «Знаете, профессор, формул много, а я — один».
— Неужели за это и выперли? — удивился Вовка.
— Нет, за это только пожурили.
Стас и Вовка молчали, ожидая продолжения.
— Меня выгнали как «политического».
— Да… В этом бараке у нас политические, — пробормотал Стас голосом экскурсовода по ГУЛАГу.
— Как вы сказали? — поинтересовался батюшка, проскакивая очередной светофор, не дождавшись зеленого сигнала.
— Да так… музыка навеяла.
— Ох, простите, забыл! — отец Леонид включил магнитолу. Из динамиков полилось густое звучание огромного хора, сдобренного таких же размеров оркестром.
— Это что, Виральдини? — осведомился Стас. Его познания в классической музыке ограничивались в основном текущими детективными расследованиями.
— Нет, Виральдини у меня отец дьякон заслушал. Хороший был диск. Забыл, как называется. Не то «Довольная Юдифь», не то «Тоскующая Саломея» — я мельком на обложку посмотрел. Успел только уловить, что это нечто неоднозначно библейское — так он у меня выхватил его со словами, что, мол, сейчас это модно. И унес…
— А что же тогда играет? — спросил Вовка.
— Это Бах, — ответил отец Леонид. — Тут записаны Ха-мольная месса и сто сороковая кантата. Я их очень люблю.
— Католическую музыку слушаете? — попытался поддеть его Вовка.
— Да будет вам известно, Бах был лютеранского вероисповедания. Это во-первых. А во-вторых, высокая музыка приближает нас к Богу независимо от того, кто ее написал. Музыка — вне наций и конфессий.
Возразить было нечего. Пришлось спросить что-нибудь тоже «вне наций-конфессий».
— А куда мы, собственно, едем?
— Как куда? — удивился отец Леонид. — Ко мне, конечно! Не в машине же нам разговаривать. Да вы не волнуйтесь, это уже недалеко.
Через некоторое время машина подъехала к небольшому загородному дому. Под колесами зашуршал мелкий гравий. Отец Леонид припарковал автомобиль на небольшой площадке и выключил музыку.
— Прошу вас в мое скромное жилище.
Пройдя через сени, он провел гостей в комнату. Гости огляделись.
— Уютно, — сказал Стас.
Вовка промолчал. Он подошел к медной клетке с большим зеленым попугаем. Тот посмотрел на Вовку одним глазом, потом другим, открыл клюв и вдруг спросил:
— Издалече приидоша?
Вовка обомлел.
— Да нет, — нашелся он. — Не очень…
Попугай в ответ кивнул и принялся деловито чесаться.
— Отец Леонид, — обратился к священнику Стас. — Мы хотели бы расспросить у вас о старце Антонии. Он когда-то жил в монастыре недалеко отсюда…
— Вознесенский мужской монастырь, — кивнул батюшка, — близ деревни Манихино…
— Да. Монастырь разрушили, там теперь заброшенный парк, а о старце очень мало сведений.
— Я расскажу, — сказал отец Леонид. — Вот только чай приготовлю. Вы располагайтесь, будьте как дома.
Через некоторое время все сидели за столом и с удовольствием пили чай из красивых китайских чашек.
— На месте парка действительно когда-то высился красивейший Вознесенский монастырь, — рассказывал отец Леонид. — В его истории перемешаны причудливые древние легенды и подлинные факты. Например, перед самой революцией под землю ушла кладбищенская церковь. Именно сама ушла, а не была взорвана. Ученые мужи объяснили это тем, что в XVIII веке ее построили над монастырскими подземными ходами, вот фундамент со временем и не выдержал. Но людям верующим было понятно — это знак великих потрясений. Дальше, к сожалению, не произошло ничего удивительного. Удивляет только одно — тот энтузиазм и то рвение, с которыми Вознесенский монастырь ровняли с землей — взрывали храмы, разбирали по кирпичику красавицу-колокольню… Вы только вдумайтесь — не осталось даже намека на какие-либо монастырские постройки. Только фундаменты, на которых потом возвели аттракционы и танцплощадки. Да подземелья, которые до сих пор не изведаны.
— Почему? — спросил Вовка.
Отец Леонид задумался. Со стороны было не понять — подбирает ли он слова или раздумывает, стоит ли рассказывать дальше.
— С некоторых пор, — будто нехотя начал батюшка, — в этом месте начали твориться непонятные вещи. Казалось, сама монастырская земля устала терпеть над собой все эти увеселительные надругательства. Для начала стали очень странно выходить из строя все эти качели-карусели. Один поэт даже написал на сей счет подобие экспромта:
— Очень миленько, — сказал Стас. — Что это за поэт?
— Олег Григорьев.
— Стас, это же известные стихи! — вспомнил Вовка. — Из «Мурзилки», что ли… Или из «Веселых картинок».
— Да, стихи известные, — ответил отец Леонид. — Говорят, родились они как раз после посещения Григорьевым этого парка. Факт спорный, но похоже на правду. Ведь иногда аттракционы действительно вели себя в высшей степени странно — карусели неожиданно начинали раскачиваться, до смерти пугая своих пассажиров. Качели-лодочки иногда не могли остановиться, несмотря на старания бабушек-операторов. Колесо обозрения вдруг увеличивало обороты и являло катающимся какие-то странные пейзажи, вместо тех, что обещали здешние места… Адекватных объяснений никто дать не мог — вот и решено было парк закрыть. Приблизительно в это же время проснулся интерес к подземным постройкам монастыря. Дело в том, что… — отец Леонид запнулся, — среди местных жителей всегда бытовало много легенд об этом месте. Согласно одной из них, когда большевики принялись изгонять насельников, то досталось и странникам, и юродивым, и каликам перехожим… Ведь монастырь был богатым, с большим странноприимным домом. На глазах у всех сжигались иконы, разбивалась церковная утварь, сбрасывались колокола. Страшно было… Вдруг из толпы странников вышел оборванный горбатый старик, обвешанный веригами и цепями — ну прямо выходец из пятнадцатого века! — и крикнул так, что все вздрогнули: «Быть месту сему пусту!» И пропал как не было. Потом не стало и монастыря… Парк на его месте тоже переживает свои последние годы. Вот только, говорят, лунными ночами можно встретить здесь оборванного старика. Ходит он среди ржавых каруселей, ищет пропавший монастырь — хочет у этого места прощения попросить за свое проклятие…
Стас и Вовка синхронно переглянулись, вспомнив бомжеватого вида дедулю, встреченного ими вчера у останков колеса обозрения. Вряд ли он имел отношение к рассказу отца Леонида. Но все равно ощущение было неуютным.
 |
Вовка спросил:
— А почему не исследовали подземные ходы? Денег нет?
— И это тоже… Но, вы же знаете, всегда найдутся какие-нибудь доморощенные исследователи — диггеры, кладоискатели, просто любопытные. Они проникали в древние подземелья. Многие не возвращались. Некоторые возвращались через несколько дней, но совершенно седыми. Они предпочитали молчать о том, что видели. Другим везло больше — они приходили с трофеями. Кто с древним потиром, кто с позолоченным складнем, а кто и с архиерейскими украшениями — ведь в подклете монастырских соборов хоронили многих церковных иерархов. Но век этих гробокопателей был недолог — один попал под машину, другой повесился у себя в подъезде, третьего в пьяной драке убила собственная жена… Теперь среди любителей подземных тайн это место пользуется дурной славой.
— А зачем монастырю столько подземных ходов?
— Еще в шестнадцатом веке некоторые затворники ушли жить глубоко под землю в небольшие кельи, соединенные между собой. По-видимому, они и положили начало системе подземелий. Кстати, есть еще одна легенда. Серьезно к ней относиться нельзя, но рассказать ее стоит. Хотите?
— Вы еще спрашиваете! — в один голос воскликнули Вовки и Стас.
— Говорят, за три дня до вторжения в монастырь большевиков, несколько монахов собрали чудотворные иконы, старинные фолианты и добровольно замуровали себя в одной из подземных часовен. Чекисты любой ценой пытались их найти — была у них какая-то нужда в спрятанных древних книгах. Ведь не секрет, что в древних церковных манускриптах порой содержится мудрость, отличная от традиционной, светской… Допрашивали насельников, даже самого игумена Ионафана пугали пытками, но все было тщетно. Монахи, похоже, мало что знали, а отец игумен держался твердо, говорил: «Смерти я не боюсь — мне хоть сейчас ко Господу на ответ…» — Отец Леонид покачал головой, словно переживая давние события. — Теперь бытует в этих местах поверье, что в двунадесятые праздники из-под земли доносится тихое церковное пение. Лично я его не слышал, да и не стремился, но поверье это живо…
Помолчали немного. Отец Леонид добавил:
— Говорят, здешние подземелья тянутся километра на два.
— А что, точно установить нельзя? — поинтересовался Стас.
— Планы ходов давно утрачены, — ответил священник. — Поэтому длина лабиринтов не известна никому. Разве что одному Богу.
— Да… — сказал Стас. — Интересное место. Надо почитать об этом монастыре подробнее.
Попугай в клетке что-то по-стариковски проворчал.
— Отец Леонид, с подземельями понятно. А… так сказать, наземную часть парка местные жители тоже не любят? — спросил Вовка.
— Через парк стараются реже ходить, хотя здесь прямой путь на станцию. Забредают в него в основном нездешние, случайные люди. Да редкие любопытные. Вот недавно забрел мальчик. Вроде с другом поссорился. Оказалось, оба — мечтатели, любят играть у железной дороги, бродить по заброшенным рельсам… Поссорились из-за ерунды, ну и разбежались в разные стороны. Один зашел в парк и забрался на колесо. С расстройства, наверное… Слава Богу, не упал! В итоге не рассчитал время и пропустил последнюю электричку. Его привели ко мне в час ночи охранники с моста.
— И что же мальчик? — настороженно спросил Стас.
Отец Леонид вздохнул.
— Хороший мальчонка. Рассказал какую-то странную историю о том, что на него и его друга чуть ли не охоту открыли… Утром я хотел отвезти его домой, да меня вызвали в Епархию. Пришлось поручить ребенка охраннику. И тут новая беда — по дороге мальчик сбежал. В тот же вечер позвонила его мама и сказала, что сына чуть не сбила машина. А привезли его домой с растяжением ноги сотрудники ФСБ! Представляете? Но, Бог милостив, с ногой ничего серьезного…
— Действительно, с ногой ничего серьезного, — сказал Стас, который слушал этот рассказ, нервно потирая складку на лбу, — особенно если учесть то, что, собственно, сотрудниками ФСБ никто из нас двоих не является.
— Простите, — растерялся отец Леонид. — Так это… были вы?!
— Мы… — сказал Стас. — Маму зовут Татьяна Владимировна, а сына — Добрыней. Точнее, Доброславом. Мы с Володей были свидетелями того, как на Кузнецком Мосту бежевый мерседес чуть не сбил мальчика и… в общем, в ближайшей поликлинике ему оказали первую помощь.
— Воистину, неисповедимы пути Господни… — сказал отец Леонид и перекрестился.
— Факт! — охотно согласился Вовка. — Да, Стас?
Стас в задумчивости покачал головой.
— Отец Леонид, раз уж все так сложилось, может… — он глянул на Вовку, — может, имеет смысл ввести вас в курс дела? Заодно развеять назревающее мнение о моих связях с ФСБ.
— Да Господь с вами! — замахал руками священник, — Какие там связи! Давайте перейдем к вашей истории. Буду счастлив, если мне удастся вам помочь.
Стас снова посмотрел на Вовку, словно ища согласия.
— Что мешает? — сказал тот, не желая ограничиваться еле заметным кивком.
Стас начал рассказывать. Как ни странно, речь его сразу потекла размеренно и гладко. Поддавшись преподавательской привычке, Стас встал и принялся расхаживать по комнате, как на лекции. Говорил он профессионально — где надо делал паузы, расставлял акценты, опускал ненужные подробности, а на нужных, наоборот, старался заострить внимание слушателей. Вовка смотрел на друга с нескрываемым восхищением и мысленно аплодировал. Отец Леонид слушал с огромным интересом, изредка крестясь и вставляя полушепотом: «Господи Иисусе!.. Царица Небесная!.. Святые Угодники!..»
Когда рассказ подошел к концу, Стас сел за стол, взял чашку с уже остывшим чаем и залпом осушил. Отец Леонид в задумчивости потрепал бороду.
— Да… непростая история. Как ни странно, при всей ее неправдоподобности я вам верю. Очень может быть, что зеркальный туннель, о котором вы говорите, при определенных обстоятельствах (я имею в виду некий резонанс с человеческой психикой) становится мощнейшим передатчиком энергии. — Он поднял глаза и внимательно посмотрел сначала на Вовку, потом на Стаса. — Не исключено, что энергии инфернальной. Недаром Церковь столь отрицательно относится ко всем этим играм с зеркалами.
— Я где-то читал, что природа зеркал еще не изучена, — сказал Вовка.
— Вы правы, Владимир. На Руси к зеркалам традиционно относились с опаской и настороженностью. Их называли подарком лукавого. Старообрядцы, например, зеркал дома вообще не держали.
— Гипотезы, что зеркало — это окно в ближайший параллельный мир, еще никто не отменял, — вставил Стас.
— Что же получается? — Вовка звякнул чашкой о блюдце. — Если зеркало — это окно в ближайший мир, то коридор, который два зеркала образуют… Стас, смотри, он бесконечный, но как бы разделен на секции — отражения рамок зеркал. Значит, каждая такая секция — граница следующего параллельного мира?
— Граней Кристалла! — осенило Стаса. — Вовка! Это же вектор, пронзающий грани Вселенной перпендикулярно! Понимаешь? И границы миров отчетливо просматриваются!
Отец Леонид деликатно покашлял. Стас умолк.
— Сыны мои, — мягко произнес батюшка. — Не забывайте, что большинство подобных измышлений находятся на гране логического произвола и вполне могут привести к абсурду. Будьте осторожны, очень вас прошу.
— Да мы осторожны… — ответил Стас, явно додумывая свою мысль. — Отец Леонид, а как Православная Церковь ко всему этому относится?
— К чему именно?
— Ну, ко всем этим гипотезам о параллельных мирах, о форме Мироздания…
— Церковь? — переспросил отец Леонид, поглаживая бороду. — Наверное, никак.
— То есть?
— Церковь не занимается вопросами строения Вселенной. У Нее, что называется, другая епархия. И совсем другие задачи. Так что никаких учений на эту тему у Церкви нет… Но мне хотелось бы вас предостеречь.
— От чего? — Спросил Вовка.
— Поймите, вы сейчас коснулись чьих-то серьезных интересов, лежащих за рамками традиционных вещей.
— Но чьих?
Священник развел руками.
— Об этом я знаю не больше вашего. Могу только предполагать. Тем более что Провидение дало нам много подсказок. Мне кажется, перво-наперво нужно уяснить, что этой странной силе понадобились мальчишки-койво.
Большой зеленый попугай в медной клетке длинно высказался на церковнославянском. Стас и Вовка удивленно посмотрели в его сторону.
— Ясно одно, — сказал отец Леонид, не обращая внимания на птичий монолог, — дети в опасности. И помощи им ждать неоткуда — за них не вступится ни милиция, ни ваши коллеги из ФСБ.
Стас опустил голову, потом взглянул на отца Леонида.
— Мне бы не хотелось, чтобы вы ассоциировали меня…
— Боже сохрани! — истово перебил его батюшка. — Поверьте, даже в мыслях не было.
— Я верю… Только, что нам делать? На время стать «командорами»?
— Командорами? Ну, смотря что под этим понимать… И потом, что «на время» может здорово затянуться.
— Есть одна история, — ответил за Стаса Вовка. — Точнее, легенда. Мне ее рассказывал музыкант Георгий Струве. Он руководит детской хоровой студией…
— Ну, как же, знаю. Известная личность — большой просветитель. Любопытно, что же он говорил про Командоров?
— Что во все времена были люди, которые оберегали детей со всякими… необычными свойствами. С какого-то момента этих людей начали называть командорами. А детей — «койво».
Отец Леонид немного помолчал, затем сказал:
— Вы не поверите, но легенду о Командоре я впервые услышал от своего духовного отца, архимандрита Пафнутия. Только мы говорили об этом очень мало.
— С ним можно как-то связаться? — спросил Вовка. — Нам сейчас нужны любые подробности…
— Увы… Он почил в Бозе двадцать лет назад. — Отец Леонид вздохнул и широко перекрестился. — Не дожил трех месяцев до своего столетия. Так вот, впервые понятие «Командор» я услышал именно от него. Отец Пафнутий в войну спас многих ребятишек, сделав что-то вроде приюта в заброшенном монастыре под Белозерском. Монастырь был в предруинном состоянии, но нашлись люди, которые помогли привести братский корпус в более-менее Божеский вид. В общем, приют зажил…
— Эти дети тоже обладали чем-то этаким? — спросил Стас, покрутив в воздухе ладонью.
— Отнюдь нет. Обычные ребятишки, опаленные войной. У кого убили родителей — часто зверски и на их же глазах. Кто прошел концлагерь… В приюте они обрели Дом. Это был подвиг. Через десять лет после войны отца Пафнутия хотели наградить, но… сами знаете, наградами священнослужителей редко жаловали. Даже когда это были настоящие герои.
— Так ничем и не наградили? Да ему после всего этого памятник надо было ставить! — сказал Вовка.
— У нас памятники ставят только посмертно. Батюшке в сорок шестом предложили, но он отказался. — Отец Леонид усмехнулся. — А еще он часто повторял: «Когда я смотрел в глаза своих ребятишек, мой жизненный опыт порой отказывался мне служить — ведь почти каждый из этих малышей воочию видел ад. А я, — взрослый, умудренный, — имел и имею о нем в основном богословско-теоретическое представление». Он так говорил, хотя и ему пришлось немало пережить — и гонения на церковь, и пять лет сталинских лагерей… Но вопрос в том, можно ли после всего этого назвать тех детей «обычными»?
— Я бы не рискнул… — сказал Стас.
— Вот то-то и оно. Жизнь человека складывается не из числа прожитых лет, а из качества и силы пережитых эмоций. Я не догадался расспросить отца Пафнутия поподробнее. Тогда все это казалось второстепенным… Меня больше интересовали богословские вопросы. Борьба добра со злом с религиозных позиций Достоевского. Молодой был, глупый. Помню, батюшка как-то осадил мои квазифилософские измышления. Во время очередной нашей дискуссии, когда я пытался вывести аксиому, что только «добро с кулаками» всегда побеждает зло, и пафосно воззвал к авторитетам Фомы Аквинского и Павла Флоренского, он махнул рукой и сказал: «Да, сын мой… В борьбе бобра с ослом всегда побеждает бобрó».
— Как?! — Стас от восторга вытаращил глаза.
Отец Леонид с выражением повторил.
— Великолепно! — Стас хлопнул в ладоши.
— Да, талантливо… Он был прекрасным религиозным философом и великолепным педагогом.
— Батюшка, благословите! — донеслось из клетки.
— Бог благословит, — привычно отозвался отец Леонид.
— Ничего себе! — сказал Вовка. — Ну и птица!
Священник только развел руками — бывают, мол, и такие чудеса.
— А что потом стало с его приютом? — спросил Стас.
— Весьма поучительная история… Еще в войну он кое-кому был, как кость в глотке. Не могли пережить, что «какой-то поп», «монах в триковых штанах» фактически организовал действующий детдом с семьюдесятью ребятишками. Даже в то страшное время нашлись чиновники, которые приняли решение приют закрыть.
— Вот скоты! — вырвалось у Вовки.
Отец Леонид согласно кивнул.
— С этим они пришли к отцу Пафнутию и предъявили какую-то цидульку-предписание — освободить помещение в двадцать четыре часа. Детей сдать в районный детдом. Отец Пафнутий сказал: «Только через мой труп!». Ему ответили, что невелико и препятствие. На следующий день на казенной эмке прислали особо ретивого чиновника проверить исполнение предписания. Когда подъехали к монастырю, где располагался приют, шофер с ужасом обнаружил, что его пассажир… мертв. Паралич сердца.
— Ничего себе! — опешил Стас, вспомнив умершего в самолете обладателя странного набора мальчишеских фотографий. — И… как вы это объясняете?
Отец Леонид развел руками и поднял брови.
— Как обычно — Промыслом Божьим. Тем более что с этого момента приют оставили в покое. До конца войны.
— А потом?
— Потом была какая-то реформа, и все стихийные приюты объединили с детскими домами. Исключительно по просьбам трудящихся.
— Что, прямо так и… — начал Вовка, но отец Леонид деликатно перебил.
— Если вы обратили внимание, то почти все гадости в мире совершаются именно «по просьбам трудящихся». И приют отца Пафнутия все-таки слили с детским домом Белозерска.
— Могли бы и оставить, — сказал Вовка. — Дали бы официальный статус, и все!
— Исключено, — заметил Стас. — Советская власть не могла допустить, чтобы во главе детского воспитательного учреждения стоял священнослужитель.
— Маразм… — покачал головой Вовка.
— Причем на уровне законодательства, — добавил Стас.
— М-да… Да здравствует советское законодательство! Всех законодало! Я одного не могу понять, как эти люди вообще могли поднять руку на детский приют? Что это? Затмение разума? «Состояние прелести», как говорят в ваших кругах?
— Ни в коем случае. Ведь «прелесть» — понятие прежде всего духовное. А в этих людях ничего духовного, по-видимому, уже не осталось. Сегодня всплывает много страшных подробностей того времени. Кто-то верно сказал: «Прошлое нашей страны непредсказуемо». — Отец Леонид вздохнул. — Батюшка какое-то время навещал своих питомцев, хотя на это смотрели косо. Потом его перевели в Москву, он служил здесь в одном из храмов. А через несколько лет начал преподавать в Духовной академии в Сергиевом Посаде. Там он всегда учил присматриваться к детям — говорил, что именно они помогают по-настоящему понять жизнь. «Дети суть Ангелы».
Стас и Вовка молчали. Попугай отца Леонида вякнул из клетки что-то громкое и невразумительное. «Дурная птица, — подумал Стас. — И ведь не заткнешь ее никак. Тварь Божью…» Отец Леонид тем временем продолжал:
— Как-то раз отец Пафнутий сказал мне: «Душа ребенка и Мироздание тесно взаимосвязаны. И в этом одно из выражений Премудрости Божией».
Воцарилась пауза. Каждый обдумывал сказанное отцом Леонидом. Сам отец Леонид, казалось, что-то вспоминал. Вовка вскинул глаза:
— Он так и сказал?
— Да… Причем, осознание этого пришло к нему под конец жизни.
Вовка задумчиво произнес:
— Душа ребенка и Вселенная… Взаимосвязаны… У меня появилась смутная идея, но никак не могу ее выкрис… тал… лизовать. Уф, еле выговорил.
Стас потер лоб и вдруг щелкнул пальцами:
— Вовка! Ну, конечно! «Вселенная, выкристаллизовать…» Кристаллические свойства Вселенной! Вспомни: «…спасти может только ребенок…»
— Стас… — Вовка поморщился и укоризненно посмотрел на друга.
Отец Леонид снова деликатно кашлянул.
— Простите, батюшка, — опомнился Стас. — Просто мы сейчас хватаемся за любую соломинку. Даже гипотетическую.
— Я понимаю… Но, мне кажется, сейчас важнее обеспечить мальчикам хотя бы минимальную безопасность. Очень вероятно, что Добрыню теперь будут поджидать возле дома… Похоже, что крест этот ляжет именно на ваши плечи.
— Уже лег, — сказал Стас. — Мы уже думали о том, что мальчишкам надо на время поменять место жительства. Вовка пока поселил их у себя — у него квартира почти свободна. Точнее, поселил он Добрыню с мамой, но Бурик… то есть Саша, все равно там постоянно торчит. И слава Богу — нам спокойнее.
— Ну, что сказать… — ответил отец Леонид. — Это безусловный подвиг. Дай Бог вам сил. Возможно, со временем я тоже смогу вам помочь — можно будет разместиться здесь, у меня.
Вовка вздохнул.
— Спасибо. Да с жильем-то как раз проблем нет. И Татьяна Владимировна все восприняла относительно спокойно, без истерик. Сложность в другом — дома их не удержать. И потом я совершенно не представляю себе, как вести себя с детьми такого возраста. О чем с ними говорить?
— Вов, да не грузись… Ох, простите, отец Леонид.
Батюшка понимающе улыбнулся — мол, не стесняйтесь.
— Так вот, — продолжил Стас. — Нужно просто быть самим собой. Слышал выражение «старший среди равных»?
Вовка покачал головой.
— Ох, не знаю… Они же вопросы всякие задавать будут. Меня тут шестилетний племянник спросил: «Почему птичьи каки белого цвета?» Представляешь? Я так и не нашелся, что ответить.
— Так это же очень просто! — воскликнул отец Леонид. — Все дело в том, что это не только «каки», но, выражаясь по-научному, еще и «писи». У птиц это как бы единая субстанция…
— Гм… — ответил Вовка. — Вообще-то я неважный орнитолог.
— Ничего страшного. Никогда не бойтесь сказать: «Не знаю». Дети — в сущности, те же взрослые, просто у них еще много чего впереди. А в душе каждого взрослого все равно сидит ребенок.
— «Куда подевался мальчик, которым я был?»
— А никуда! — сказал Стас. — Остался в тебе. Просто ты лет десять с ним не общался. Правда, отец Леонид?
— Совершенно справедливо, — улыбнулся тот в бороду.
— Уж я-то знаю, — махнул рукой Стас. — Бреясь, я вижу в зеркале свою тридцатипятилетнюю физиономию. И вдруг иногда встречаюсь глазами с собой десятилетним. И тогда я подмигиваю ему… Главное, не вздумай цитировать им Маршака и Агнию Барто. Возраст уже не тот. Общайся на равных.
— «Мы делили апельсин…», — начал вспоминать Вовка.
— Много наших полегло! — закончил за него отец Леонид.
Вся компания дружно расхохоталась.
— Что вы находите особо примечательным в ваших мальчишках? — спросил отец Леонид, когда взрыв веселья сошел на нет.
— Мы их пока мало знаем… — ответил Стас. — Есть некоторые странности. Например, когда они вместе, то обожают гулять у железной дороги. Мне пока трудно это объяснить, но это немного настораживает. Все-таки у заброшенных рельсов, как ни крути, есть своя… мистика, что ли.
— На этот счет, мне кажется, волноваться не стоит. Ведь это только взрослые относятся к волшебству всерьез. А от сказок вреда не бывает. Здесь я готов воззвать к авторитету Джанни Родари. Он писал, что следующее чувство после шестого — это чувство Сказки.
— И вы с ним согласны? — спросил Вовка.
— Полностью! — ответил отец Леонид. — Только не следует путать Сказку и мистику — это совершенно разные направления. Одно время я преподавал Закон Божий в воскресной школе при весьма «продвинутом» приходе. Там мне довелось на практике убедиться и в этом, и в правоте многих мыслей отца Пафнутия.
— Например? — спросил Стас.
— Например, очень важно помнить, что ребенок не может «играть» в привычном понимании этого слова. Дети вообще никогда не «играют», они во все ВЕРЯТ, понимаете? И поэтому всегда ведут себя естественно в любых предлагаемых обстоятельствах. И обстоятельствам порой приходится с этим мириться.
— А еще они верят в Чудо, — сказал Вовка. — Жаль, что это проходит с годами!
— Действительно жаль, — отозвался отец Леонид. — Люди часто забывают о том, насколько оно необходимо. А иногда просто привыкают и перестают замечать. В жизни есть три вещи, к которым ни в коем случае нельзя привыкать. Это Чудо, Любовь и Удача. Обычно они — как свежий воздух, живешь и не замечаешь. Пока не перекроют…
— Неужели по-настоящему это могут оценить только дети? — спросил Стас.
Отец Леонид задумался.
— Взрослым доступно далеко не все. Слишком многое приходится оставлять «в прошлой жизни». Поэтому хотя бы изредка общаться с детьми очень полезно.
— И как тебе «Эпохи» слушались с клавиром? — неожиданно для себя спросил Стас, когда друзья перешли на станцию «Павелецкая» кольцевой линии.
— Знаешь, Стас… — рассеянно ответил Вовка — он все еще находился под впечатлением от беседы с отцом Леонидом. — Значительно лучше, чем без. Понятнее, правда, не стало — я ведь нот не знаю… Да дело и не в клавире, а в еще одной записке.
— И много их еще там? — спросил Стас. — Ты получше потряси, глядишь, ассигнацию вытрясешь.
— А ну тебя. На вот… — Вовка вынул из кошелька свернутую вдвое бумажку. — Наверное, покойный Харченко эту клавиряку в свое время сдал в букинистический магазин. А записки свои вытащить забыл.
Стас развернул аккуратно оторванную от тетрадной страницы полоску. Поперек бледных клеток шла надпись:
— Вовка! — Стас звучно хлопнул себя ладонью по лбу. — О старце-то не расспросили, идиоты!
— Да… Заболтались. Ну, не в последний раз — он ведь сам пригласил. Про записку что скажешь?
Стас еще раз пробежался глазами по неровным строчкам.
— Бред какой-то… Какой еще занавес? Куда пошел?
— Не знаю. Это, наверное, термин… театроведческий.
— Пока понятно одно — Харченко тоже копал в направлении старца Антония. — Стас вернул записку Вовке.
В метро Стас и Вовка большей частью молчали — Вовка обдумывал положение своих нежданных квартирантов, Стас пытался спланировать, что делать дальше. Конкретных идей не возникало ни у того, ни у другого.
— А кто из них койво, я так до сих пор и не понял, — внезапно посетовал Стас. — Бурик или Добрыня?
«Станция «Добрынинская», — заявил громкоговоритель.
— Тоже неплохо… — согласился Вовка с механической женщиной. — Знаешь, Стас, по-моему, эта объявлялка подсказала нам ответ.
— Все возможно, — ответил Стас растерянно. — Вот только стоит ли в связи с этим делать между ними какие-то различия?
— Стас, ты чего? Это прежде всего просто дети! Какая разница — койво, шмойво… У нас есть возможность им помочь. Тем более что им больше неоткуда ждать помощи. Так что выбор у нас с тобой небогатый.
— Да, дела… И ведь дома их не удержать.
Вовка нахмурился.
— Безековича допросили?
— Какое там! Всего лишь расспросили — как свидетеля. У него железное алиби — в момент гибели Харченко он был в Италии. А косвенные факты милицию почему-то не интересуют — для них это очередной «висяк».
— Ну почему?! — возмутился Вовка. — Ведь человека не стало!
Стас посмотрел на Вовку долгим взглядом.
— Вовик, «не делайте мне смешно»… Кого этим сейчас удивишь? И потом, учти — любой врач-эксперт его «прикроет». Тем более если в дело пойдут «вечнозеленые аргументы»…
— Рука руку моет. Закон гигиены…
— Безекович, конечно, врет — хоть святых выноси. Но это еще не доказательство его вины.
— Какая странная смерть…
— Потому-то никому не хочется ее расследовать. МВД аномальными явлениями не занимается, ты не в курсе?
— В курсе… — мрачно буркнул Вовка.
— «Уважаемое ведомство», которое я имею счастье консультировать, интересуется смертью Харченко исключительно косвенно — в контексте интереса к тому, чего там нашифровал Виральдини.
— Нафаршировал? — улыбнулся Вовка.
Стас грустно улыбнулся в ответ.
— Не придирайся к словам, филолог недоделанный…
— Давай все-таки добьемся, чтобы уголовное дело не закрывали, а? Этого Безековича сажать надо!
— Не надо, Вов. Не рой другому яму — пусть сам себе роет. Попробуем пощупать его другим способом. В конце концов должна ведь быть хоть какая-то польза от моей «ксивы», — он красноречиво похлопал по карману на рубашке.
— А тебе не того… не попадет? Ведь это же будет вроде как несанкционированный допрос.
— Что делать… — вздохнул Стас. — У тебя есть другие идеи?
Вовка покачал головой.
— Может, позвонить твоей Любе? Посоветоваться. Мне кажется, она может дать дельный совет.
— Она уехала на недельку отдохнуть, — ответил Вовка.
— С кем?
— Тебе-то какая разница?
— Да нет, просто…
— Такие, как Люба, обычно ездят отдыхать либо с близкими друзьями, либо с дальними родственниками. Число тех и других беспрестанно увеличивается. Причем в произвольной последовательности, смею тебя заверить.
— Ясно. Поехали.
Через полчаса Вовка и Стас входили в парадный подъезд высотного жилого дома на Площади Восстания. Удостоверение сотрудника ФСБ сразу охладило пыл пожилого консьержа, который уже приготовился «не пущать». Пришлось не только пустить, но и подсказать этаж. Делал он это излишне подобострастно и неестественно улыбаясь.
— Власть развращает… — философски заметил Вовка, когда друзья поднимались в зеркальном лифте на семнадцатый этаж. Было непонятно, к чему это относилось — к должности консьержа в элитном доме или удостоверению сотрудника ФСБ.
Исследовательский центр «Чизанелли»
— Почему вы не говорите мне, как я здесь оказался? — мальчик готов был заплакать. — И вообще, что это? Где я? Верните меня домой!
— Видишь ли… все зависит от того, что ты в состоянии вспомнить, — уклончиво ответил Магистр. — Ты помнишь, как попал сюда?
— Да… То есть, нет… Была красивая такая синьора, она мне гадала.
— Как гадала?
— Я не знаю… в тазике.
— Капала свечным воском?
— Да. Потом сказала что-то… кажется, про Вечность. Или про смерть… я не помню. А потом вдруг сразу стало темно и… я вот здесь.
— Понятно… Ты помнишь, как звали ту красивую синьору?
— Ее звали синьора Анна.
«Да… — пронеслось в голове у Магистра. — Там гадала, здесь убила… И все одновременно. В масштабах Вечности все происходит одновременно. И это плохо… Ничего не предугадаешь…»
— Так вы мне скажете?
— Не все сразу, мой мальчик. Не все сразу. Со временем ты все узнаешь.
— Со временем — это когда?
— Ну… — Магистр величественно развел руками. — Если бы это было можно так просто спрогнозировать.
— Если вы не скажете… — мальчик едва не захлебнулся нахлынувшей на него досадой, — я… я не буду вам помогать!
— Сейчас не будешь, а потом — никуда не денешься. — Магистр смотрел на мальчишку со снисходительной улыбкой. — Твоя природная доброта не позволит тебе поступить иначе.
— Тогда я стану злым!
— У тебя получится, — спокойно ответил Магистр. — Ведь быть злыми могут себе позволить только умные люди. А ты достаточно умен. У тебя в этом отношении… хорошая наследственность.
Мальчик резко отвернулся. Магистр удовлетворенно посмотрел на него и добавил:
— Только умный может попасть в глупое положение.
— Почему?
— Потому что глупый находится в нем всю жизнь.
Ответа не последовало. Магистра внезапно осенило.
— Пойдем, я покажу тебе тебя же, но взрослого.
— Как это?
— Пойдем-пойдем, увидишь. Это поможет тебе многое понять.
Длинными коридорами, освещенными ровным матовым светом, они дошли до другого коридора — здесь светильники напоминали факелы, которые почему-то не дымили, но горели ровным светом. Магистр открыл дверь странной комнаты, напоминающей гостиную в венецианском доме. Ее интерьер показался мальчику знакомым, если не сказать родным. Но не мог понять, почему. Ведь он никогда здесь не был. Справа белела застеленная невысокая кровать. Слева в углу стоял клавесин, над ним красовался большой портрет в золоченой раме.
— Кто это?
— Это ты. Точнее, аббат Антонио Доменико Виральдини. Гениальный композитор и замечательный музыкант-виртуоз… Впрочем, сейчас это не важно.
— А что важно?
— Важно, что это ты. Только через много лет.
Москва
— Но я не убивал!! — хриплым шепотом закричал Безекович. — Я не хотел его убивать! Я даже не думал, что так получится!
— А вы хотя бы в общих чертах представляете себе его смерть?
— Я? — глаза Безековича растерянно мигали. — Нет… Следователь мне не сказал. Что-то с сердцем, да?
— И с ним тоже… — Стас, не мигая, смотрел в глаза собеседнику. — Его наполовину затянуло в монитор купленного вами компьютера «Uning». И перерезало пополам.
— Ка… какой у… ужас… — Безековича трясло, и он начал заикаться. — Я не думал, что… что вот так, физически…
— Как все это началось?! — голосом криминального авторитета рявкнул Стас.
Безекович вздрогнул всем телом.
— Я расскажу… Я все расскажу. Один раз в моей квартире раздался телефонный звонок. Звонили из Италии, причем говорили по-русски. Низкий мужской голос представился… каким-то кавалером чего-то де чего-то… Фамилию я не запомнил. Он предложил мне принять участие в международном медицинском проекте. Я согласился… Я ничего не знал! Боже… — он наклонился вперед и закрыл лицо руками. — Деньги переводили через МосСемБанк.
— Как? — спросил Вовка.
— МосСемБанк. Говорят, он частично основан на итальянском капитале…
— Не иначе, мафиозном! — Стас старался не сбавлять тона.
— Может быть… — Безекович бегал глазами по комнате. — Я не знаю.
— Рассказывайте дальше, — потребовал Вовка.
— Дайте воды!
Стас сделал Вовке знак рукой. Тот сходил на кухню и налил воды из-под крана. Безекович впился зубами в стакан.
— Они узнали, что я работаю над проблемой измененного сознания, — слегка успокоившись, продолжил он. — Я открыл явление глобального резонанса — это когда психика отдельного человека способна резонировать с тонкими материями Мироздания… Я не очень туманно выражаюсь?
— Ничего… — ответил Стас, развалившись на стуле и закидывая ногу на ногу. — Если что-то будет непонятно, мы непременно спросим.
— Да, конечно… Я разработал цереброминал — это препарат… он помогает человеку быстрее достичь резонансного порога в состоянии измененного сознания… Так вот… они надоумили меня поработать над взаимодействием человеческой психики и Времени.
— И поэтому вы начали тревожить души умерших? — спросил Вовка.
Безекович благородно возмутился:
— Какие души! Что вы такое говорите!
— Стоп-стоп… — Стас поспешил возобновить дискуссию в должном ключе. — Почему вы работали именно в направлении Виральдини?
— Это они! — Безекович несколько раз ткнул пальцем в пространство. — Им нужна была информация, о которой знал только Виральдини. Они очень опасные и хитрые люди. Для начала они отправили к нему эту женщину…
— Кто это «они»? Какую женщину? — одновременно спросили Стас и Вовка.
— Анну… Магистр, это их главный… Он называл ее Дьяболина и сказал, что она — единственный в своем роде человек, который способен… — Безекович на секунду замолчал. — Способен свободно перемещаться во Времени и Пространстве. Это какая-то непонятная аномалия, но она существует.
— Анна Джильоли? — вырвалось у Вовки. — Певица? Не может быть…
— Погоди, Вова… Так, продолжайте!
— Я не знаю, что там произошло… Она жила с ним. Да, певица. А потом… потом они хотели перетянуть его сюда, в наше время, моим резонансным методом.
— Значит, его сюда, а Харченко — туда? Вы выбрали его жертвой?!
Безекович вновь затрясся.
— Нет! Я не хотел ему зла! Он сам так решил! Ведь я хотел только сматрицировать его сознание для переноса сюда Виральдини — репликация, не более того. Никто не думал, что все это случится на физическом уровне… Я не виноват!!
— Так что же случилось?
— Что? Она убила его! Убила в момент переноса, когда все уже началось! В итоге здесь мы… то есть они… получили двенадцатилетнего мальчишку с частичной амнезией. Понимаете, тот же Антонио Виральдини, только в детстве! Не скрою, сначала они хотели его… как бы ликвидировать.
— Что значит «как бы»? — ужаснулся Вовка. — Убить?!
— Да… Но я… да-да, именно я сказал им, что этого делать нельзя! При определенных условиях подсознание мальчика может срезонировать с подсознанием Виральдини-взрослого и…
— Прекрасно… Еще одна жертва на вашей совести, — Стас поднялся со стула и прошелся по комнате. — На этот раз ребенок.
— Это не то чтобы ребенок… Нет, это ребенок, но это как… клон…
— Значит, если клон, так его жизнью можно распоряжаться?
— Но ведь он жив! — Безекович мелко-мелко, словно Тарзан, заколотил себя в грудь. — И это я спас ему жизнь. Я!
— Он ПОКА жив! — Стас повысил голос. — Вы можете гарантировать, что они не убьют его, если в этом возникнет необходимость? Вы уверены, что сами не посоветовали бы им умертвить ребенка, если бы это было единственным ключом к тайне Виральдини?
— Я… я не знал… — он заерзал на стуле.
— Нет, вы все знали!! Вы знали, что даже зеркала, поставленные друг напротив друга, способны затянуть гадающего. У вас полно литературы на эту тему! — Стас обвел рукой стеллажи с книгами и направил указующий перст в сторону Безековича. — Но вы скрыли это от Харченко и тем самым погубили его!
Безекович нервно облизал губы и хаотично прошелся взглядом по комнате.
— Поймите… Я не предполагал… Он должен был только рассказать… и потом снова вернуться в нормальное состояние… Я не убийца… Боже! — он обхватил голову руками и закачался из стороны в сторону. — Я не хотел…
— Довольно паясничать, — уже менее решительно сказал Стас. — Давайте по существу.
— По существу… Если бы это было так просто! Композитор Виральдини зашифровал в какой-то своей партитуре, ни много ни мало, формулу строения Вселенной.
— В оратории «Ликующая Руфь»? — спросил Вовка.
— Кажется, «Руфь»…
— И зачем нужно было делать из этого такую страшную тайну? — пожал плечами Стас.
— Вы не поняли… Точнее, это я не пояснил. Дело в том, что полумифический орден Хранителей-Сальваторов…
— Ка-ак? — Вовка вытаращил глаза.
— Хранителей… Сальваторов… Для меня это тоже было новым названием…
— Для нас оно отнюдь не новое… — пробормотал Стас. — Продолжайте.
— По древнему учению, — снова начал Безекович с видом все большего превосходства, — Вселенная обладает свойствами многогранного кристалла, замкнутого в кольцо. И каждая грань этого кристалла…
— …это отдельный автономный мир, — закончил за него Вовка, — который редко пересекается с близлежащими…
— Вы… вы знакомы с этой теорией? — растерялся Безекович.
— И не понаслышке, — поспешил заверить его Стас. — Теория древняя, и никакой новой информации в ваших словах не содержится. Думаю, что и Виральдини не ограничился только этими сведениями. Не так ли?
— Да… Да. Говорят, если сопоставить расшифровки первой и третьей части этой его оратории с какой-то арией оттуда же, то можно получить две формулы: преодоления Времени и Прямого Перехода между гранями Кристалла Вселенной…
— Так вот за чем охотились в вашем медцентре!
— Да… — Безекович нервно потирал пальцы.
— Ария Руфи с хором? — неожиданно для себя спросил Вовка.
— Кажется, с хором. Мне что-то говорили про модуляцию. Это вроде как переход по диаметру квинтового круга, что ли. Я не запомнил… Но у них не было ключей к расшифровке. Их два. И они тоже закодированы в нотах. В восемнадцатом веке это было модно…
— Господи, в каких еще нотах? — прервал его Вовка.
— Не знаю… Я не музыкант, и вообще…
— В каких?! — своим фирменным тоном рявкнул Стас.
Безекович колыхнулся всем своим тщедушным телом.
— В кан… кантате «Четыре эпохи». И… еще в одной… Она не сохранилась…
— Название! — Стас открыл блокнот.
— Я… я точно не помню, как это по-итальянски…
— А на русский это, конечно же, не переводится, да? — свирепо поинтересовался Стас.
— Нет-нет, почему же, конечно переводится! — поспешил заверить Безекович. — «Agitata da cinque venti». — По-моему, это будет «Взволнованная пятью ветрами». Но, повторяю, ее нет! Виральдини ее сжег! Говорят, осталась только одна ария. Тоже с хором. Или без хора… И то не полностью и неизвестно где.
— Разыщем… — угрюмо уронил Стас, торопливо записывая название в блокнот. — Значит, попытка ваших коллег-медиков найти что-то в партитурах Виральдини потерпела фиаско?
— Да. Без ключей это только музыка. И они решили действовать через меня. Я опубликовал в интернете свои исследования о применении цереброминала, вот они и заинтересовались мной. Но… я не виноват!! — Безекович вновь задрожал.
— Это мы еще выясним… — ответил Стас, незаметно кивая Вовке, мол, не превышаю ли я полномочий? Вовка едва подмигнул: «Все в порядке».
— Я знаю, что вы хотите, — мрачно бросил Безекович.
— Я в этом сомневаюсь, — ответил Стас.
— Вы хотите погубить честного ученого!
— Что-о?! — Стас недобро сверкнул глазами.
— Побойтесь Бога! — Вовка смерил Безековича презрительным взглядом. — Честный ученый, торгующий ребенком, словно живым биоматериалом… И что же это за наука такая?
— Вы меня моей наукой не попрекайте! — заскандалил Безекович. — Я надолго опередил свое время, и не я виноват, что моя наука пока никак не называется. То, что я сделал, это прорыв! Оглянитесь назад, вы, образованные люди! Ничего в традиционной науке не появилось нового после Третьего Рейха, ничего! Одни только повторения того, что когда-то изобрела наука подпольная! Вспомните хоть одного ученого, который в двадцатом веке хоть что-то открыл! Никого — ни единого!
— А как же… — начал Вовка.
— Пошли, — перебил его Стас не терпящим возражения тоном. — В дурдоме не умничают.
— Мы с тобой — прямо как два классических следователя, — мрачно сообщил Вовка, когда они выходили из подъезда. — Один добрый, другой — злой.
— Согласен. Лично я с трудом подавил желание дать в глаз этому «честному ученому». Коротко и со вкусом.
— Ты что, себе дороже! Он такой крик поднял бы: «За что?! За что!?..»
— А за все сразу, — ответил Стас. — Как говорят у нас на ученом совете — по совокупности работ.
Расставшись с непрошеными гостями, доктор Безекович долго сидел за рабочим столом, обхватив голову руками. Через некоторое время он включил компьютер, но сосредоточиться на работе так и не смог. Он раздраженно отодвинул от себя клавиатуру, встал и прошелся по кабинету. В этой комнате царила спокойная роскошь — копии фламандцев, дорогие гобелены, современный музыкальный центр, оформленный в консервативном ретро-стиле… Подумав немного, Безекович прошел в прихожую, надел замшевые с позолоченными пряжками сандалии. Сняв с вешалки легкую, модного покроя кепку, он вышел из квартиры, тщательно заперев ее на все четыре замка.
Выходя из подъезда, он сухо поздоровался с консьержем, натянул на голову кепку и толкнул тяжелую дверь. Перед домом простирался небольшой скверик. Несмотря на близость шумного московского центра, это было довольно тихое место, где пели птицы, а ласковый ветерок шелестел в зеленой листве. Безекович вдохнул полной грудью и направился вниз по скверу, намереваясь свернуть налево к переходу и пересечь Садовое кольцо.
Кровавым глазом горел сигнал светофора. На противоположной стороне улицы пестрела толпа студентов музыкальной Академии имени Гнесиных. Не дожидаясь зеленого сигнала светофора, вся компания ринулась по переходу — благо машин в этот момент практически не было. Безекович, подумав, последовал студенческому примеру.
На середине перехода Безекович почувствовал какое-то движение справа. Он резко обернулся и увидел бежевый мерседес, который мчался на полной скорости. Безекович рванулся что есть силы вперед, но было уже поздно — где-то за гранью мира дико завизжала долговязая крашеная девица со скрипичным футляром в обнимку. А сам мир вдруг остановился и со страшным звоном осыпался мириадами осколков — каждый размером со спичечный коробок. За ними открылась теплая всепрощающая мгла.
Утро было солнечным и казалось безмятежным.
— Есть новости? — спросил Вовка, встретив Стаса возле метро «Лубянка».
— Уж лучше бы не было… — Стас выглядел усталым и рассеянным. — Целых две.
Вовка насторожился.
— Начни с хорошей. Вопреки традиции.
— Зарплату дали. Халтурную… Так что сегодня я тебя гуляю.
— Ясно… Теперь давай основную новость.
— Мне позвонил следователь, который ведет дело о смерти Харченко. Точнее, не ведет, а старается спустить на тормозах…
— И что сказал?
— Вчера Безековича сбила машина.
Вовка обалдело молчал.
— На переходе через Садовое кольцо, — добавил Стас.
— Насмерть?
— К счастью, нет. Но он пока в реанимации. Состояние так себе. Правда, в себя уже пришел… Вот тебе и еще одно ДТП на нашу голову.
Вовка вздохнул.
— И что ты думаешь про это все?
— Пока я думаю, что нам придется нанести ему повторный визит. В больницу.
— Когда? — после небольшой паузы спросил Вовка.
Стас достал мобильный телефон.
— Мне дали номер главного врача и сказали, на кого сослаться. Думаю, должно сработать.
Палата интенсивной терапии, где лежал доктор Безекович, находилась на третьем этаже старого больничного корпуса. Лестница, по которой поднимались Стас и Вовка, была покрыта тонким слоем известки — очевидно, здесь шел затянувшийся ремонт. В воздухе висел неистребимый и безнадежный запах больницы.
— Только, пожалуйста, недолго, и постарайтесь его не волновать, — в очередной раз попросил пожилой заведующий реанимационным отделением, открывая стеклянную дверь. Он явно не испытывал восторга по поводу нежданного визита двух людей, которые предъявили удостоверение с реквизитами самого несимпатичного из всех возможных государственных ведомств.
Стас и Вовка, одетые в белые халаты, переглянулись.
— Конечно, доктор. Мы постараемся.
— Имейте в виду — говорить ему категорически запрещено. Он все слышит, но общается при помощи записок. Слава Богу, руки остались невредимы.
Доктор кивнул посетителям и пошел по коридору. Стас и Вовка мельком посмотрели ему вслед и вошли в палату.
Палата была рассчитана на четыре места, но три кровати пустовали. Вокруг стояли непонятные приборы — некоторые из них негромко попискивали. На мониторах возникали какие-то графики, диаграммы, колонки цифр… В углу размеренно пыхтел аппарат с круглой гармошкой.
Доктор Безекович был бледен и худ. К его телу были присоединены датчики, провода от них тянулись к аппаратуре. Возле ключицы была вставлена игла, соединенная пластиковой трубкой с капельницей. При виде Стаса глаза Безековича расширились, он попытался что-то сказать, но беспомощно молчал. На глазах его выступили слезы.
— Здравствуйте, Виктор Матвеевич… — Стас первым нарушил неловкое молчание.
Вовка неловко кивнул.
— Как вы себя чувствуете?
Безекович левой рукой дотянулся до низенькой больничной тумбочки, придвинутой вплотную к кровати. На ней лежала пачка бумаги, лакированная дощечка и карандаш. Неловко согнув ноги в коленях и водрузив на них дощечку с бумагой, Безекович принялся писать. Из-под грифеля выходили кривые каракули, однако разобрать было можно.
— Виктор Матвеевич, — начал Стас негромко, но внятно. — Вы, пожалуйста, не волнуйтесь. Мы здесь для того, чтобы вам помочь. Точнее, не только вам, но и двум мальчикам двенадцати лет, которые могут попасть в беду. Так что вы тоже постарайтесь нам помочь.
Безекович согласно прикрыл глаза.
— Вы ведь многого нам не сказали…
Безекович вновь заскрипел карандашом.
Стас посмотрел на Вовку, потом на бледного Безековича.
— Вы хотите сказать, что это был не случайный наезд?
Безекович тут же написал:
— Мерседес? — в голове у Вовки мелькнула странная догадка. — Какого цвета?
— Какая разница? — раздраженно перебил его Стас.
— Погоди, — сказал Вовка. — У меня, кажется, появилась идея…
Тем временем Безекович вывел на листе:
— Точно! Я так и думал. — У Вовки в глазах блестело радостное возбуждение. — Стас, это одна и та же машина, я уверен! Сначала они метили в Добрыню, теперь в Виктора Матвеевича. Кто следующий? Мы с тобой?
— Не исключено… — Стас еле подавил в себе желание сплюнуть прямо на пол реанимационной палаты.
— Обрати внимание, оба раза они не довели дело до конца.
— Может, просто хотели припугнуть?
Безекович продолжал царапать карандашом:
— Вы не могли бы сказать, кто эти «они»? — спросил Стас. Он явно опасался, хватит ли у Безековича сил довести рассказ до конца. Один раз он уже выронил карандаш — пальцы ослабели.
— Водопровод Медичи? — выдохнул Вовка.
Безекович опустил глаза в знак согласия.
Стас и Вовка переглянулись.
— Мы знаем, что такое койво, — поспешил перебить его Вовка.
— Сашка с Добрыней… — Вовка нервно потер лоб. — И поэтому они решили сбить его машиной?
— Подонки…
— Пишите адрес, — приказным тоном потребовал Стас.
Безекович вопросительно посмотрел на него.
— Адрес, контактные телефоны с указанием лиц, с которыми вам приходилось иметь дело там. Если вы не помните, скажите, где эти данные можно найти. В записной книжке? В компьютере? Укажите источник…
Безекович прикрыл глаза.
Последняя фраза, похоже, забрала у него много сил. Но он вновь принялся старательно выводить на бумаге. Вовка и Стас следили за кривыми строчками.
— Но если они…
Вовка не успел договорить. Дверь распахнулась. На пороге стоял доктор в белом халате, шапочке, с марлевой повязкой на лице и черным ужом стетоскопа на шее.
— Боюсь, время визита истекло. Я прошу вас оставить пациента. У нас еще много процедур.
— Да-да, конечно…
— Спасибо, Виктор Матвеевич, вы очень нам помогли. Мы в скором времени непременно навестим вас.
— Не оставляйте меня!!! — вдруг захрипел Безекович. — Они убьют меня!! Это… это…
Он в изнеможении откинулся на подушку, взгляд его метался по палате. Дощечка со стуком упала на пол, карандаш откатился, описав дугу.
Стас и Вовка в нерешительности остановились. Доктор мягко взял их за локти и деликатно, но решительно направил к выходу.
— Мы обо всем позаботимся. К сожалению, ваш визит спровоцировал очередной припадок, это зафиксировали мониторы в ординаторской. Я прошу вас уйти. Кстати, отдайте мне, пожалуйста, эти записи, — он указал на исписанные Безековичем листы, которые Вовка держал в руках. — Мне необходимо подшить их к медицинской карте. Для анализа бреда больного и для регистрации вашего визита.
Пронзительно синие глаза над марлевой повязкой смотрели на Вовку в упор.
— Боюсь, доктор, это невозможно, — ответил за Вовку Стас. — Записки, безусловно, будут подшиты, но не к медицинской карте, а к делу господина Безековича. А являются они бредом или нет, решит следствие. Что касается нашего визита, то его уже зарегистрировали у вашего руководства.
Человек в белом халате слегка растерялся.
— Да, но…
— Мне искренне жаль, доктор, что вы не в курсе.
При этом он красноречиво раскрыл перед взором настойчивого эскулапа «документ прикрытия». Дополнительных вопросов не возникло.
— Ну и бардак здесь у них! — сказал Вовка, спускаясь по лестнице вслед за Стасом. — Вход в реанимацию не контролируется, лестница загажена, охрана внизу пьяная…
— При таком финансировании это не удивительно, — ответил Стас.
Навстречу им устало поднимался заведующий реанимационным отделением.
— Вы уже закончили? — поинтересовался он, поравнявшись со Стасом.
— Нет, но… пришел врач и сказал, что время истекло. Что назначены какие-то процедуры…
— Процедуры? — заведующий вскинул брови. — Может, имелся в виду дневной обезболивающий укол? Так его сестра делает…
Стас развел руками.
— Я уточню, — сказал доктор. — До свидания.
Он стал тяжело подниматься по лестнице, оставляя ребристые следы на припорошенном штукатуркой полу. Было видно, что за долю секунды он успел забыть и о странных посетителях, и о доставленном вчера «дэтэпэшнике». В палату Безековича он не пошел — чем, возможно, спас себе жизнь.
Когда двери за посетителями закрылись, человек в белом халате выждал две минуты, затем подошел к кровати. Он достал из кармана шприц-тюбик и снял защитный колпачок. Глаза Безековича наполнились ужасом. Человек взялся за трубку капельницы, проткнул ее иголкой шприца-тюбика, резким нажатием выдавил в трубку содержимое и торопливо вышел.
Приглушенный стон доктора Безековича услышали только электронные приборы, которые негромко пищали, беспристрастно фиксируя наступление дыхательных спазмов и предсмертные нарушения в работе сердца вверенного их датчикам пациента.
— Ты что, действительно собираешься отдать записки Безековича следователю? — спросил Вовка, с наслаждением вдыхая свежий воздух. После больничного запаха хотелось прочистить легкие.
— Безусловно! Прямо сейчас! Слушай, неужели я похож на идиота?
Вовка внимательно посмотрел на Стаса и усмехнулся.
— На первый взгляд ничего такого в глаза не бросается… Первичных признаков идиотизма я не наблюдаю.
— Я бы тебе понаблюдал… А записки нам самим понадобятся. И вообще, надо будет его еще пару раз навестить. Вопросов осталось много.
— Надо, — задумчиво согласился Вовка. — Врач этот какой-то странный.
— Мне тоже так показалось. Позвоню сегодня их главному, поинтересуюсь, что за эскулап. А зав реанимацией, по-моему, сам не знает, что там у него творится.
— Это как раз и пугает.
— Проходи, — пригласил Вовка, отпирая дверь квартиры.
Стас молча вошел, скинул сандалии, прошел в вовкину комнату и в изнеможении завалился на кровать.
— А ребята где?
— Гуляют, наверное. Разве их взаперти удержишь?
— А маманя?
— На ту квартиру пошла. «Цвету
Стас осклабился.
— Понятно, — кивнул Вовка. — Приготовить чего-нибудь?
— Можно… Только чего-нибудь простого.
— Чего простого?! «Это дубли у нас простые»! Как насчет завитков из свинины, начиненных куриным филе с черносливом и грецкими орехами?
Стас только рукой махнул.
Через час друзья уже восседали за столом.
— Сегодня у меня сверхаппетит! — сообщил Стас.
— Не верю, — ответил Вовка.
— Это еще почему?
— Ты просто не знаешь, что это такое. Сверхаппетит — это когда брат Митька помирает, но ухи просит. Ну, пробуй давай!
— В тебе умер великий повар, — восхищенно проговорил Стас, отрезая очередной кусочек ароматного, нежного, тающего во рту мяса.
— Да во мне столько народу передохло… — ответил Вовка, рассеянно ковыряя вилкой собственное кулинарное творение. — И не сосчитаешь.
Исследовательский центр «Чизанелли»
Антонио внимательно рассматривал портрет. Как выразился этот Магистр — «Это ты, только взрослый и в восемнадцатом веке». Что еще за глупости? Какой еще взрослый, когда Антонио — вот он. Композитор Виральдини сначала показался ему некрасивым. Однако из портрета лилась на Антонио еле уловимая энергия. Наверное, это была та самая энергия таланта, о которой когда-то рассказывал ему кто-то очень добрый. Антонио никак не мог вспомнить… Кажется, его звали Карло. «От подлинника картины исходит энергия мастера, — говорил он, — а от хорошего портрета — еще и энергия того, кто на нем нарисован». Где теперь этот Карло? А где он сам, Антонио? Ему никто так ничего и не объяснил. Этот Магистр постоянно говорит загадками. Приставленный к Антонио дядька, Джузеппе, он, конечно, добрый, но все время прячет глаза, когда Антонио пытается его о чем-то спросить.
Антонио глядел на портрет и чувствовал льющуюся из него энергию. Ему хотелось вглядываться в нарисованное лицо, которое с каждой секундой казалось все симпатичнее.
«Главное, — думал при этом Антонио, — никому ничего не объяснять». Объясняются виноватые. А он — в чем виноват? Что он не знает, кто он и откуда здесь взялся? Так это не вина, а скорее беда…
Человек с портрета смотрел сочувственно и, как показалось Антонио, ободряюще. Рыжеватые кудри, нос с небольшой горбинкой, веселые проницательные глаза. Умное, породистое лицо…
«Интересно, — думал Антонио, — каким он был в детстве? Наверное, в чем-то похожим на меня. Вот бы подружиться! Мне кажется, он был бы хорошим другом».
Человек с портрета смотрел прямо на Антонио. «Конечно, хорошим», — говорил его взгляд.
— Это неправда! — сказал Антонио Магистру.
— Что неправда?
— Что это я…
— Это правда, мой дорогой. Но с учетом судьбы, диалектики… И некоторых законов Мироздания.
Антонио обессилено прислонился к стене.
— Тебе плохо? — поинтересовался Магистр.
— Нет. Мне никак.
— Я советую тебе держаться, Антонио.
— Я и держусь. Только иногда мне хочется кричать. Вот только боюсь, что если я закричу, то это ваше Мироздание треснет, как кристалл…
Брови Магистра дрогнули.
— Как кристалл? Любопытное сравнение… Где ты его слышал?
— Я… Я не знаю, — взгляд Антонио беспомощно заметался. — Нигде не слышал. Само придумалось.
— Невероятно… — пробормотал Магистр.
«Он же говорил, что до четырнадцати лет никакой «памяти прошлой жизни» не будет. Значит, все-таки что-то просачивается в его мозги… Клянусь Двенадцатой Головой, это удача!»
Москва
Телефонный звонок ворвался в вовкин сон трелью издыхающего соловья. Часы показывали двадцать минут четвертого, на табло автоматического определителя номера красовался телефон Стаса. Вовка поднял трубку и душераздирающе зевнул.
— Ты знаешь, Стас, твои ночные звонки давно уже стали предвестником каких-то жутких событий. Поэтому я предлагаю тебе не здороваться, а сразу выкладывать, в чем суть?
— В подъезде! — лаконично ответил Стас.
— Ну и кто умер на этот раз? Только не говори, что пан Безекович. Все равно не поверю.
— Ну конечно! Он ведь именно твоего мнения забыл спросить, прежде чем преставиться.
— А ты не прикалывайся в четвертом часу ночи, а лучше выкладывай, зачем зво… Что ты сказал?!
— Проснулся наконец-то… Что слышал. Только что закончилась экспертиза. Ему ввели лошадиную дозу его же цереброминала. В общем, умер от собственной разработки.
Вовка молчал.
— Что скажешь? — поинтересовался Стас.
— Пожалуй, пока промолчу. Но подумаю о том враче, что пришел нас сменить у скорбного одра.
— Им уже занимаются. То есть займутся, когда найдут…
— Угу. Вместе с бежевым мерседесом.
— Вовка… — Стас отключил иронию в голосе. — Теперь они примутся за Добрыню. Что делать будем?
— Не знаю… Может, договориться, чтобы его в лагерь какой…
— Ты готов гарантировать там его безопасность? Или, может, с ним поедешь?
— Да… Не та идея. А может, объяснить все матери, чтобы из дома не выпускала?
— Ага… Удержишь его! Как ты это себе представляешь? Кстати, как он?
— Да храпит за стеной. Вчера до ночи с Сашкой в какую-то стрелялку резались — насилу отогнал спать.
— Сашка тоже у тебя ночует?
— Да. Я ему на раскладушке постелил. Они полночи болтали.
— Ясно… Что будем делать?
— Не знаю. Стас… У меня в такое время несварение мозгов. Давай созвонимся с утра? Уж до утра-то с ними, надеюсь, ничего не случится.
— Ладно, прости, что разбудил…
Утро пролетело в привычных хлопотах — Вовка съездил в университет «по кафедральным делам», потом заехал к кому-то из знакомых… Ближе к полудню он решил вернуться домой и накормить мальчишек — Татьяна Владимировна еще не совсем освоилась на новом месте и, по мнению Вовки, наверняка постеснялась лишний раз залезть в холодильник. Вовка позвонил Стасу на мобильный и вполне удовлетворился, узнав, что тот уже у него и помогает Татьяне Владимировне.
Через час он открыл ключом дверь собственной квартиры и услышал из кабинета отца характерные звуки.
— Кто разрешил трогать компьютер?! — заорал он, входя в кабинет.
— Стас… — сосредоточенно ответил Бурик, не поднимая головы.
— Стас! — крикнул Вовка в сторону кухни. — Ну мы же договорились, что только в нашем присутствии.
— Да жалко тебе, что ли… — сказал Стас, входя в комнату. — Не сломают они.
— Слушай, и убери цветочные горшки со стола! — возмутился Вовка, увидев в руках Стаса лейку. — Я вообще против союза стихий земли и воды над компьютерами!
— А я — за, — невозмутимо ответил Стас, обильно поливая очередную герань и периодически попадая водой на клавиатуру. — Татьяна Владимировна велела поливать, вот я и поливаю. Думаешь, мне самому охота? Но ведь обещал… А ее в магазин отправил — пусть прогуляется.
— Мочи!! — рявкнул Добрыня, видя, как очередной виртуальный монстр пытается увернуться от бурикова лазерного оружия.
Вовка вздрогнул от неожиданности, сказал «А ну вас на фиг…» — и отправился на кухню.
Бурик был сегодня каким-то вялым, неразговорчивым и даже немножко грустным. Играл без особой охоты.
Вскоре из кухни, где царил Вовка, повеяло чем-то невыносимо вкусным. Стас встал на пороге, оперся о косяк и, плотоядно поводя ноздрями, сказал:
— Ну, Вовик, пусть только твоя будущая жена скажет мне, что она с тобой несчастлива!
— Я сразу начну морить ее голодом, — буркнул Вовка, переворачивая что-то аппетитное на большой тефлоновой сковороде.
— С ней все понятно… А вот нас ты сегодня чем удивишь?
— Парная свинина, приготовленная в пиве и сметане с восточными специями, устроит?
— Гм… более чем… — Стас не успел закончить начатую мысль — сзади подошел Добрыня.
— Станислав Игоревич, — сказал он, взяв Стаса за рукав, — Сашке сегодня опять страшный сон приснился. То есть странный — про кладбище. Только он стесняется…
— Так вот почему он такой квелый! Ну-ка, пошли.
Они вошли в комнату. Вовка зашел следом. Стас сел на краешек стула и взял Бурика за плечи.
— Дружище, ты чего… — он старался говорить как можно мягче. — Ведь чем хуже сон, тем быстрее его надо рассказать, тогда он не сбудется. И потом… Добрыня! Мы же договорились, что я тебе не Станислав Игоревич, а просто Стас. Ну в крайнем случае на «вы». И для тебя, Сашок, тоже.
Бурик пока молчал, но Стас уже чувствовал — лед тронулся. Только не надо торопить события.
— Мне снилось кладбище в какой-то деревне… — медленно начал Бурик. — Там были похороны. Народу было мало и все одеты как-то… по-старинному, что ли.
Все молчали и глядели на Бурика. Тот продолжал:
— Над могилой подняли гроб на таких плоских веревках…
— На вожжах… — вырвалось у Вовки.
Стас выразительно посмотрел на него.
— Не знаю, — ответил Бурик, — может быть. Гроб весь такой… с ручками. И он был обит чем-то металлическим.
Бурик замолк.
— Позументом? — спросил Стас.
— А что это такое?
— Понятно… Рассказывай дальше.
Бурик насупился.
— Я мертвецов боюсь…
Стас чуть не ляпнул банальную фразу, мол, живых надо бояться, а не мертвых, но нашел в себе силы промолчать. Бурик вздохнул и продолжил:
— Я будто стою в толпе… Ну, среди людей, которые на похоронах. Меня за руку держит печальная такая тетенька… Вообще-то она незнакомая, но почему-то я знаю, что это моя мама. Гроб опустили в могилу. Вдруг откуда-то появляется мальчик. Все очень испугались. Он подошел к могиле и поставил на табуретку сундучок. А потом он посмотрел на меня. А я — на него, только страшно уже не было. Наоборот, как будто мы друзья…
— Стас, — выдохнул доселе молчавший Вовка, — Это ведь похороны Никольского! А мальчишка с ларцом — это… я. То есть был когда-то… Я и мальчика вместе с мамой помню — мы действительно переглянулись. Но вот лиц вспомнить не могу. Как туманом обволокло.
— Странно все это, — неопределенно ответил Стас. — А дальше что было?
— А дальше телефон зазвонил.
В комнате повисла пауза.
— Это, наверное, мой ночной звонок…
— Да уж… — проворчал Вовка. — Не терпелось тебе про Безековича сообщить.
— А что мне оставалось делать? — повысил голос Стас.
— Не знаю! Безековичу уже было все равно, а мне спать хотелось. Вон и ребенка разбудил! То есть… — он осекся, — не ребенка, конечно…
— Вовка! Не гони волну, лучше расскажи подробно, что там было. — Вот уже двенадцать лет Стас не позволял себе задать Вовке этот вопрос. Но сейчас это было необходимо.
— Понимаешь… — начал Вовка, вспоминая, — Монахи-Сальваторы меня привели в какую-то комнату под землей и долго открывали тяжелую каменную дверь. Я не помню, как она открылась, но за ней было светло, а впереди простиралась дорога. Я пошел по ней, а пространство вокруг изменялось с каждым шагом — знаешь, как узор в калейдоскопе. Точнее, сама дорога как бы проходила внутри огромного калейдоскопа…
— Страшно было? — вырвалось у Добрыни.
— Нет, страшно не было. Наоборот, интересно… Как во сне. Потом эта дорога уперлась в холм. Калейдоскоп исчез, появилось небо, деревья… в общем, нормальный мир. И сразу стало холодно — ведь там была осень…
Бурик и Добрыня, глядя на Вовку, пооткрывали рты. В голове у обоих вертелось только одно слово: «Дорога». Именно ТА ДОРОГА!..
— Дядь Вов, а дальше? — Добрыня не утерпел первым.
— Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты не называл меня дядей! И говорил мне «ты». Вот обижусь, будешь знать…
— Извини, — Добрыня улыбнулся.
— Не томи, Вовка, — сказал Стас.
— Я стоял на холме, а вокруг было кладбище, где хоронили писателя Никольского. А у меня в сумке, в ларце, лежал его череп. — Он посмотрел на мальчишек и счел нужным пояснить: — Этот череп был украден одной сектой и прошел через какой-то жуткий обряд.
— Колдовской? — спросил Бурик.
— Ну… да, типа того. И поэтому он стал как бы аккумулятором какой-то неизвестной энергии. Этот череп потом то ли выкрал, то ли выкупил один родственник Никольского и решил отправить в Италию, чтобы его там отпели в православном храме и похоронили.
— Я об этом читал! — воскликнул Добрыня. — Только не все понял…
— Где? — спросил Вовка.
— Да книжка есть такая, про поезд-призрак! Так значит… это про вас… про тебя написано?!
Стас ударил себя по коленке.
— Фамилия автора случайно не Топорков?
— Ага.
— Юрка, вот прохиндей! И ведь до сих пор не подарил книжки с автографом, — сказал Вовка. — А чего ты там не понял?
— Да много чего… Например, почему эту черепушку повезли именно в Италию? Здесь, что ли, нельзя было похоронить?
— Не знаю… — ответил Вовка. — Говорят, Никольский очень любил Италию. Может, он что-то завещал?
Бурик и Добрыня смотрели на Вовку и Стаса с нескрываемым восторгом — шутка ли, живые герои из книги, и вот они — перед ними! И вообще — друзья. Хоть и взрослые уже…
— Понятия не имею, — сказал Стас.
— Я тоже, — ответил Вовка. — Ну а в Италии этот череп не успели похоронить — кто-то взял его в тот злополучный поезд, чтобы при въезде в туннель попугать девиц. Тут что-то случилось… В общем, как я понял, эта энергия, что загнали в череп, вырвалась на свободу. Вот и началось… Поезд каким-то образом перескочил сразу через несколько пространств.
— Это как? — поинтересовался Бурик.
— Я точно не знаю… Говорят, железные дороги разных пространств соединяются между собой. Вот только попасть из одного пространства в другое по железной дороге можно только при определенных обстоятельствах. При каких — боюсь, никто не знает. С тем поездом такие обстоятельства возникли: он начал хаотично перемещаться через Пространство и Время и грозил нарушить чуть ли не структуру Вселенной.
— Ни фига себе! — выдал Добрыня, мельком взглянув на Бурика. — Кажется, в книге этого не было…
— Чтобы это остановить, нужно было вытащить череп из поезда и сделать так, чтобы он покоился вместе с телом. Точнее, с тем, что к тому времени от тела осталось… Но кладбища тогда уже не существовало — его сравняли с землей. Вот Сальваторы и отправили меня в прошлое. Как я понял, они очень редко позволяли себе такие вещи, но здесь был особый случай.
— А почему они сами туда не сходили? — спросил Добрыня.
— Не знаю, — ответил Вовка. — Сами они почему-то не могли этого сделать… Для этого нужен был мальчик до четырнадцати лет. Понятия не имею, с чем это связано. Ну так вот, гроб уже опустили в могилу, и я хотел отдать череп священнику, но он испугался. Пришлось положить ларец на одну из табуреток, на которых ставили гроб. От меня действительно все шарахнулись.
— Конечно, — шутливо проворчал Стас, — впереться в девятнадцатый век в джинсовых шортах и с плеером. Только ты мог…
— Тебя ж туда не послали! — огрызнулся Вовка. — Ты, конечно, пошел бы туда в костюме-тройке и при галстуке. А мне тогда двенадцать лет было. Без плеера я бы в штаны наложил. Так хоть музыка отвлекала…
— Все-все, молчу… Достойный аргумент. Продолжай.
— Перед уходом я оглядел толпу и встретился взглядом с мальчиком, которого мать пыталась спрятать за спину. Действительно, будто какая-то искра пробежала — я потом часто думал о нем. Но лица так и не вспомнил.
Вовка посмотрел на Бурика.
— А как вы… то есть ты уходил? — спросил тот.
— Тоже была будто дорога. Только обратно она почему-то заняла очень мало времени. И как-то… почти ничего не отложилось. А у каменной двери меня уже ждали.
Все опять немного помолчали.
— Может, эта дорога и есть тот самый Абсолютный Путь через время и разные пространства? — спросил Стас.
— Вполне возможно, — ответил Вовка. — Но мне ведь тогда никто ничего не объяснил.
— Нам тоже не объяснили. Отпустили с миром — ночью отвезли на микроавтобусе в Миланский аэропорт. А папе твоему сделали фальшивый паспорт для вылета.
— Этот паспорт потом сгорел, — сказал Вовка.
— Как сгорел? — не понял Стас. — Ты никогда об этом не говорил.
— Самовоспламенился вот здесь, на папином столе. Хорошо еще, ничего в квартире не вспыхнуло.
— А кто такие эти монахи… солитёры? — поинтересовался Добрыня, нарушив общее молчание.
— Че-го?! — захохотал Стас.
Почти сразу к нему присоединились сначала Вовка, потом, по инерции, Бурик.
Добрыня набычился.
— Ты же сам почти так сказал. А я не расслышал.
— Уфф, уморил… — Стас вытер глаза.
— Это древний монашеский орден, — стал объяснять, отсмеявшись, Вовка, — который испокон веку оберегает мир от пришествия зла. По-итальянски Salvatore означает Спасатель или Спаситель. Они собирают по всему миру артефакты и освящают их…
— Что-что они собирают? — не понял Бурик.
— Артефакты. Это… ну, их еще можно назвать «нездешние вещи». Те, которые обладают необъяснимыми свойствами. Только они собирают и хранят не все такие предметы, а те, которые могут стать причиной глобальных катастроф.
— Конца света? — спросил Добрыня.
— Да, и его в том числе. До недавнего времени об ордене Хранителей-Сальваторов не было известно почти ничего. Но в последнее время вселенское зло снова начало поднимать голову. Вот и Сальваторам пришлось активизироваться.
Пока мальчишки обдумывали вовкины слова, Стас встретился с ним взглядом и движением бровей выразил: «Вот такие дела…» Бурик, по видимому, это заметил.
— Я где-то читал, — сказал он, немного смущаясь, — что сон — это не всегда сон…
— Правильно читал, — ответил Вовка. — Иногда это как бы… отражение реальности иного измерения. Другой грани Вселенной.
— Почему же об этом никто не знает? — спросил Бурик.
— Кто например?
— Ну… ученые.
— Может, тебя это удивит, но официальной науке никогда не позволяли заниматься подобными вещами. Вспомни историю. Авантюрист Галилей взялся утверждать, что «ОНА вертится». Его вежливо пригласили куда следует и там ненавязчиво так продемонстрировали орудия пыток. Галилею хватило. Он вышел и во всеуслышание заявил: «Не вертится! Не вертится!! Не вертится!!!»
— Почему? — спросил Добрыня.
— Да потому, что у него была семья! — воскликнул Стас. — То есть я точно не знаю, но, кажется, была… Ты пока этого не понимаешь, но ради семьи можно поступиться очень многим.
— Да… Не каждый, далеко не каждый способен быть Джордано Бруно, — задумчиво сказал Вовка, словно что-то вспомнив.
— И слава Богу! — ответил Стас. — Был бы Джордано умнее — сколько он открытий еще сделал бы!
— Но ведь у него были эти… как их… принципы?! — не соглашался Бурик ни со Стасом, ни с Вовкой.
Стас почесал нос. Потом зачем-то взял со стола дискету, пощелкал клапаном и положил на место.
— Знаешь, ты удивишься, но не все в этой жизни стоит принципов. Особенно если на карту ставится жизнь близких… — Стас вздохнул и добавил. — И вообще, жить нам приходится не с принципами, а с людьми.
Повисла пауза. Вовка первым нарушил молчание.
— Кто-то сказал, что никакого «…А все-таки она вертится!» Галилей не говорил.
Стас покачал головой.
— История — это миф. Когда ты был таким, как Добрыня с Буриком, я пытался тебе это доказать. Ты не верил. Теперь веришь?
— Теперь верю… — ответил Вовка.
— И я верю! — сообщил Бурик.
— И я! — догнал его Добрыня.
Вовка улыбнулся и взъерошил обоим мальчишкам волосы.
— А он сейчас еще есть, этот поезд-призрак? — спросил Бурик. — Ведь череп из него вынесли.
— Не знаю, — ответил Вовка. — Тогда он просто уехал и все. Может и есть.
— Есть, конечно, — усмехнулся Стас. — У Андрея Щербакова дома на серванте паровозик стоит игрушечный — от детской железной дороги остался. Его заводишь, пускаешь на пол, он минуты две бегает как обкуренный, и куда-то пропадает. А во время ужина вдруг появляется на кухне из-под плиты. Все орут, что это мышь. Черненький такой мышь… И прыгают на табуретки с ногами.
Мальчишки захохотали.
— Ладно, — сказал Вовка. — Пойду сооружу что-нибудь к столу.
— Класс! — обрадовался Добрыня. — Я как раз лопать хочу. И Бурик тоже. Да, Саш?
— Ага… — Бурик провел рукой по животу. — Неплохо бы.
Вовка отправился на кухню.
— Вымойте руки, — сказал Стас. — И уши не забудьте.
— Уши не буду! — запротестовал Добрыня.
— Я тебе дам — «не буду»! — возмутился из кухни Вовка. — В человеке все должно быть прекрасно — и мысли, и душа, и уши!..
— Это кто сказал? — не сдавался Добрыня.
— Чехов! — авторитетно ответил Вовка, заходя в кабинет отца с вафельным полотенцем в руках. — Вот ты читал Чехова?
— Что я, больной, что ли… — неуверенно ответил Добрыня.
— Я читал! — выдал Бурик. — Только мне не понравилось.
— Почему? — спросил Стас.
— Да ну… Скучно. Ирина, наша училка по литературе, сказала, что там человек по капле выдавливает из себя раба. Оно и видно — все время давит, давит, живого места не осталось. Сколько можно…
— Во-во! — подхватил Добрыня. — А мы по капле выдавливаем из себя Чехова!
— Литераторы… — только и сказал Стас. — Лапша на оба ваши уха! Но, знаешь, Вовка, в чем-то они правы. Лев Толстой говорил, что как драматург Чехов был еще хуже Шекспира.
— Ну, знаешь, Толстой как критик сам был довольно посредствен.
— Ничего удивительного, — Стас был совершенно невозмутим. — Глыба — она глыба во всем. И в гениальности, и в посредственности, и в здоровом идиотизме, который Толстому был отнюдь не чужд. Вспомни избранные места из его переписки с толстовцами. Тьфу, ну и словечко — еле выговорил…
— Класс!!.. — восторженно выдохнул Бурик. — Я так нашей Ирине и скажу, когда грузить начнет!
— Гони их, Вовка! — испугался Стас. — Пока они до Пушкина не добрались.
— Это который «наше все», что ли? — спросил Добрыня.
— А ну брысь! — заорал Вовка. — У вас вон… компьютер остывает!
Мальчишки с хохотом вернулись к прерванной игре, а Стас и Вовка ушли на кухню.
— Чокнусь я с этим детским садом, — сказал Вовка, тончайшими ломтиками нарезая мясо.
— Какой детский сад! Это уже средняя школа. Что-то исправлять уже поздно. Остается только расхлебывать.
— Да ладно. Макаренко…
— Сам ты Макаренко! Януш Корчак… Вот объясни мне лучше как педагог педагогу. Чего они целыми днями пропадают у железной дороги?
— Не знаю, — растерялся Вовка. — Наверное, нравится. Помню, мне в детстве тоже нравилось.
— Ну не целыми же днями!
— А ты вспомни получше. В детстве дни неимоверно длинные. А уж в каникулы — тем более. И каждый день сам по себе.
— Ну и что?
— Да ты вдумайся! Сегодняшнее исполняется сегодня. А для завтрашнего счастья отводится завтрашний день. А уж в компании друга… почему бы и не погулять по рельсам? Романтика! Тем более когда так много есть о чем поговорить.
— А о чем они говорят, как ты думаешь? — спросил Стас.
— Не знаю, — со вздохом признался Вовка. — Наверное, я уже слишком вырос, чтобы это представить.
— Ох и дурят нашего брата! — ворчал Стас, выходя из дверей кинотеатра «Космос».
Вовкина идея устроить мальчишкам культпоход удалась на славу — старый фильм «Через тернии — к звездам», обработанный в стереоскопическом варианте специально для «Космоса», понравился почти всем. Добрыню и Бурика было не оторвать от экрана, да и Вовка, последний раз смотревший его еще в детстве, получил огромное удовольствие.
И только Стас как-то странно напрягся уже с первых кадров — когда на экране появились титры, а навстречу зрителю «поползло» звездное небо, подозрительно вытянутое вперед. Потом он беспокойно ерзал всякий раз, когда великолепный видеоряд фильма сопровождался музыкой.
— Да что с тобой в конце концов! — не выдержал Вовка, когда погас экран, а в зале медленно включилось освещение.
— Ничего, — буркнул Стас, направляясь к выходу. — «Юнона и Авось». Рыбников!
— Че-го-о? — Вовка сузил глаза.
— Музыка моей юности, вот чего! И зачем нужно было озвучивать фильм именно этой музыкой?
— Стасик, ты в своем уме? При чем здесь…
— В своем! — отрезал Стас. — Уж эту музыку я помню, как никто. У меня с ней ассоциативный ряд связан. И вообще, первая любовь…
Вовка только руками развел.
Мальчишки шли впереди и болтали о своем — до разговоров своих взрослых друзей им не было никакого дела.
— Например, там, где звезды показывали, — продолжал Стас, когда вся компания вышла на улицу, — была музыка из финала.
— Какого еще финала… — скучно отозвался Вовка.
— «А-а-ли-и-лу-у-у-у… — и-я-а… — обреченно завыл Стас. — А-ли-лу-у-йя-а-а…»
Мальчишки удивленно остановились.
— Ты чего? — спросил Добрыня. — Молишься?
— Не обращай внимания, — ответил ему Вовка. — Стас декларирует «…релятивные ассоциации с саундтреком к видеоряду»!
— А-а… — понимающе ответил Добрыня, при этом не поняв ни одного слова, и вновь повернулся к Бурику: «Ну так вот…»
— Ну так вот… — синхронно с ним продолжил Стас. — Куда в этом фильме ни ткни — все будет «Юнона…»!
— Ну и чего ты напрягся-то?
Откровенно говоря, Стас и сам не мог этого понять. Но знакомая с юности музыка, которую употребили в чужеродном для нее фильме, задела его за живое. Особенно не понравился эпизод, когда лысая, но обаятельная инопланетянка Ния прощалась с землянином Степаном под аккомпанемент любимой Стасом «Ты меня на рассвете разбудишь…»
— Сам не знаю, — сказал Стас. — Все-таки «Юнона…» и этот фильм — произведения разных жанров и совсем на разную тему.
— Так это что значит, кто-то у кого-то позаимствовал музыку? — спросил Вовка. — В смысле, «взял поносить»?
— Не думаю, — Стас кивнул на афишу «Через тернии к звездам» возле кинотеатра. На ней некрупными буквами значилось: «Композитор — Алексей Рыбников». — Наверное, ему просто лень было сочинять новую музыку.
— Ну а ты что хотел? В конце концов, Рыбников — это не Россини и даже не Чайковский.
— При чем здесь Чайковский? — опешил Стас.
— А притом, что Петр наш Ильич родился слишком рано, чтобы писать для кино и, таким образом, упустил возможность достичь настоящего благополучия и успеха, — веско заявил Вовка и по-барановски раскатисто захохотал, весьма довольный собой.
— Ну тебя!
Стас и Вовка догнали мальчишек. Те жарко обсуждали фильм.
— …А внизу — вода, — говорил Бурик. — Как будто с нашего балкончика смотришь, правда?
— Ага, — согласился Добрыня. — Только баржи не плавают.
— Баржи не плавают, — авторитетно заявил Бурик. — Они ходят!
— И что вы в нем нашли? — спросил Стас, пытаясь ухватить суть разговора мальчишек.
— В ком? — не понял Добрыня. Он был еще там, на звездолете «Астра».
— Не в ком, а в чем. В этом вашем балкончике.
— Ну… — Добрыня замялся, щурясь от солнечного света.
— А пошли с нами! — вдруг предложил Бурик и тут же посмотрел на Добрыню — не ляпнул ли опять лишнего. Добрыня с улыбкой кивнул: все нормально.
— Я даже не знаю… — потянул Стас. — Сходим как-нибудь.
— Как хотите, — не очень-то расстроился Добрыня.
— Стас, ну ты чего? — возмутился Вовка. — Ребят, давайте прямо сейчас! И погода подходящая, и время… — он посмотрел на часы, — работает на нас. А?
Стас в нерешительности молчал.
— Поехали! — сообщил Вовка за двоих.
Очередь в пригородную кассу Рижского вокзала была небольшой — человек семь. Впереди стояли два иностранца и о чем-то оживлено беседовали. Бурик сначала прислушался, потом весь обратился в слух. Один из иностранцев, кривляясь и жестикулируя, что-то визгливо доказывал другому по-итальянски. Тот в знак деликатного несогласия слегка покачивал головой. Неожиданно Бурик выдал длинную тираду на итальянском языке. Иностранцы как по команде повернулись в его сторону. Кривляющийся запнулся и замолчал. Тот, который слушал и не соглашался, что-то спросил у Бурика и вдруг закашлялся. Бурик что-то ответил и при этом посмотрел на своих собеседников взглядом, полным снисхождения, переходящего в жалость.
Итальянцы переглянулись и молча покинули очередь. Бурик посмотрел им вслед.
— Странные какие-то…
— Ты говоришь по-итальянски? — изумился Вовка.
— Иногда… — уклончиво ответил Бурик.
— Ничего себе «иногда»… Что ты им сказал?
— Ничего особенного… Сказал, что Родину не выбирают, а обычаи любой страны достойны хотя бы уважения. А то хают все подряд…
— А что он у тебя спросил?
— Ну, типа… самый умный, что ли?
— А ты?
— А я сказал, что, мол, не умнее вас…
Стас и Вовка переглянулись.
— Да… — с нескрываемым восторгом сказал Стас. — Чувствую, с таким знанием языка ты уже можешь работать переводчиком.
— Я попробую, — спокойно ответил Бурик.
Когда электричка тронулась, мальчишки забрались коленями на скамейки и высунули головы в окно. Стас и Вовка заняли «купе» напротив.
— Чувствую, он ловко их отбрил, — сказал Вовка.
— Все правильно, — ответил Стас. — Поносить Родину, пусть чужую, непатриотично.
— Я не про это. Сашка болтает по-итальянски великолепно, будто родился в Милане! Мне бы так!
— Поздно, батенька… Даже если ты выучишь тысяч эдак пятнадцать итальянских слов и будешь спать в обнимку с магнитофоном…
— Зачем? — перебил его Вовка.
— А затем, чтобы он бормотал тебе какую-нибудь «…о мия преферита, аморе, дольче вита». Но от акцента и грамматических ошибок тебя это все равно не избавит.
— Ты прав. С другой стороны, быть переводчиком, наверное, скучно. Я у кого-то читал, что при этом получается просто перекачка информации с одного языка на другой. А сумма знаний все равно остается прежней.
— «Ошибаетесь, Шариков, это очень непросто!» — тоном профессора Преображенского ответил Стас.
«Следующая остановка — «Покровское-Стрешнево», — возвестил громкоговоритель.
— Нам выходить, — сказал Добрыня, спрыгивая с лавки.
Бурик слез молча и отряхнул штаны.
— А дальше что, пешком? — недовольно спросил Стас.
— Конечно, — удивился Бурик, направляясь в тамбур и жестом поманив всю компанию за собой. — Ведь у балкончика остановки нет.
Двери электрички с шумом открылись.
— Если, конечно, никто стоп-кран не дернет, — улыбнулся замыкающий процессию Добрыня. — А то можно и там выйти.
— Я вот тебе дерну! — шутливо сказал Вовка тоном Татьяны Владимировны. — Куда теперь?
— Прямо, — махнул Бурик.
Все спустились с платформы и по убегающим вдаль рельсам направились туда, куда показал Бурик. Мальчишки быстро ушли вперед. Стас и Вовка неуклюже плелись позади, периодически спотыкаясь о шпалы и тихонько матерясь.
— Ну объясни мне, старому дураку, зачем рельсам шпалы, а? — сокрушался Стас. — Нет, чтобы сделать, как у трамвая…
— Ты ничего не понимаешь! — отвечал Вовка. — Это чтобы рельсы на колеса не наматывались.
Бурик с Добрыней, сами того не замечая, прибавили шагу.
— Знаешь что, — начал Добрыня.
— Что?
— Мне кажется, зря мы их с собой потащили.
— Думаешь? А мне кажется, не зря. Увидят шлюзы, балкончик и поймут…
— Ни фига они не поймут!
— Это почему еще? — удивился Бурик.
— Взрослые… — неопределенно хмыкнул Добрыня. — Что с них взять. Они ж… совсем как дети.
— Ребят, не так быстро! — догнал их окрик Стаса.
— Ну, что я говорил? — сказал Добрыня, останавливаясь.
Подождав, пока расстояние сократится, мальчишки двинулись дальше. На подступах к мосту они вновь прибавили шагу. Не нарочно — любимое место притягивало, как магнитом. О старших друзьях, следовавших позади, они в тот момент просто не подумали. А следовало бы, так как через мгновение их догнала электричка, шедшая из Москвы в Нахабино.
— Вовка, к обочине! — закричал Стас, услышав сзади могучий гудок.
Они только успели отскочить в сторону, как мимо загрохотал длинный зеленый состав.
— Стас, там же пацаны! — завопил Вовка, кидаясь чуть ли не под колеса.
Стас что есть силы вцепился в вовкину рубашку.
— Ты офигел!!! — заорал он, пытаясь перекричать грохот и гул электропоезда. — Они ведь не идиоты!
— Они маленькие!!! — заорал в ответ Вовка, но электричка внезапно кончилась. Вовкин крик прорезал наступающую тишину.
— Слыхал? — спросил Добрыня Бурика. — Это они про нас.
К этому моменту ребята уже преспокойно сидели на любимом балкончике и болтали ногами над бездной шлюза.
— Они за малышей нас принимают. А ты говоришь — поймут.
Подбежали Стас и Вовка.
— Уфф… Вы нас когда-нибудь в гроб загоните, — Стас достал из кармана платок и утер лоб.
— Ничего же не случилось, — беспечно бросил Добрыня через плечо.
— А если б случилось?
— Да ладно тебе! — вступился за мальчишек Вовка. — Они ведь здесь, как рыбы в воде. Ну, показывайте, что тут интересного?
— Да все! — Бурик обвел рукой окружающее пространство.
Несколько минут Стас и Вовка любовались открывшимся взору пейзажем. Внизу величественно двигалась баржа, над Тушинским аэродромом лениво парили два дельтаплана. Вдали над кромкой леса блестели свечки церковных куполов… Вовке жгуче захотелось плюхнуться рядом с мальчишками на горячие доски, так же, как они, просунуть ноги сквозь ограждение и поболтать ими. Что он, собственно, тут же и сделал.
— А ну-ка, подвиньтесь. Стас, иди сюда.
Стас неуверенно потоптался сзади.
— Да я уж как-нибудь… пешком постою.
Позади него промчалась электричка, следовавшая в Москву. Оглядевшись вокруг, Стас задержал взгляд на кромке леса вдалеке, потом перевел его на три взъерошенных белобрысых затылка у перил балкончика. И подумал, что Вовка, в сущности, сам еще ребенок…
Звонок мобильного вырвал его из раздумий.
— Да? Я. Сколько? Да, конечно… Удобно. Я недалеко — в районе «Щукинской». Могу подъехать. Хорошо, до встречи.
— Кому это там не спится? — недовольно спросил Вовка.
— Известно кому… Деньги нам с тобой выписали. За ударный труд на благо безопасности Отечества. Забрать требуют.
— Что, прямо сейчас?
— Да лучше сейчас — для таких, как я, у них касса почему-то в Строгине. Отсюда вон, в двух шагах. — Стас махнул рукой в сторону лесного массива. — Так что я съезжу, а ты пока тут с ребятами посиди.
— Да что мы, без него, что ли, не посидим? — спросил Добрыня.
— Ну ты даешь! — возмутился Стас.
Вовка покачал головой.
— Мы, конечно, не годимся в охранники, но ваша безопасность нас волнует. Поверьте.
— Ну, хоть один ра-аз… — заканючил Бурик. — Ну ладно вам! Что тут с нами случится? Дом рядом, ну и вообще…
Вовка нерешительно посмотрел на Стаса.
— Я против, — твердо сказал тот.
Вовка легко поднялся и отряхнул шорты.
— Стасич… — он взял Стаса за локоть. — Я, кажется, понял. Пошли. Мужики, чтобы к ужину были дома! И аккуратнее. С посторонними не разговаривать, под колеса не соваться…
— Знаем, не маленькие, — солидно ответил Добрыня.
— Вот и ладно. Тогда счастливо.
— Спасибо за экскурсию, — добавил Стас.
— Ага. До свидания, — ответили мальчишки. — До вечера.
Стас и Вовка, шурша гравием, двинулись по шпалам. Вскоре их шаги стихли.
— Знаешь что… — Бурик перестал болтать ногами в воздухе и повернулся к другу. — Давай договоримся больше никого с собой на Дорогу не брать.
— Давай! — радостно согласился Добрыня. — Наконец-то до тебя дошло. Никто нам здесь больше не нужен.
— Боязно мне их оставлять, — проговорил Стас, когда они с Вовкой шагали по рельсам в обратную сторону. — Грош цена всем нашим усилиям.
— У тебя есть идеи? Нет? У меня тоже. Вот и подождем, когда появятся. А квохтать над ними ежесекундно у нас с тобой все равно не получится.
— Ладно. Подождем… Ты мне лучше другое скажи. Я вот никак не пойму — как можно в нотах что-то зашифровать? Чем? Этими крючочками-кружочками с палочками?
— Ты думаешь, я понимаю? — ответил Вовка, споткнувшись об очередную шпалу. — В детстве меня так и не научили ни на чем играть. С тех пор мучительно хочется, но совершенно не получается.
Мимо, издав победный гудок, промчалась встречная электричка.
— С другой стороны, — продолжил Вовка, когда она скрылась за поворотом, — смотри, нотная запись — это ведь, по идее, мощнейшая знаковая система. Там кроме горизонтального движения есть еще и вертикальное… Ну, эти… аккорды, гармонии… и все такое.
— И что?
— Да ничего. Просто все это в совокупности может быть очень информативно. Помнишь, нам партитуру показывали? В ней же куча строчек со своими горизонтально-вертикальными делами…
— То есть каждая строчка — это как бы отдельное… — Стас пытался подобрать нужное слово, — отдельная…
— Правильно, «грань»! — воскликнул Вовка. — Параллельный мир! Достаточно автономный, но прочно связанный с другими. Поменяешь одну ноту — изменится вся гармония.
— Вовка, ты — гений! А значит, иногда происходит и взаимопроникновение миров — это когда, скажем, одна мелодия проходит… сразу в нескольких строчках, да?
— Точно! Или переходит из одной строчки в другую. Получается, миры как бы взаимопроницаемы… Или это… как его… транспонирование! Получается движение по квинтовому кругу взад и вперед — в любую сторону и в любую тональность.
— Погоди… А если этот квинтовый круг взять за модель поперечного среза Кристалла Вселенной… — Стас замолчал, пораженный собственной догадкой.
— Вот тебе и формула Прямого Перехода!
— А вместе все это — звучащая Вселенная! — подвел итог Стас, сворачивая с путей на тропинку, ведущую в сторону метро. — Классная модель у нас с тобой получилась…
— Да… музыканты собрались. Музыкологи… Боюсь только, не всякая партитура есть модель Вселенной. И вообще, не все то музыка, что звучит.
— Как знать… В конце концов, музыка — это не математика.
— В каком смысле? — не понял Вовка.
Стас охотно пояснил:
— В музыке разрешено практически все, а в математике — нет. Только почему-то одна музыка людей трогает, а другая в лучшем случае изумляет. Наверное, так и с этими моделями.
— Пока мы знаем только об одной такой модели, — сказал Вовка. — Это «Ликующая Руфь». Но без ключей в ней не разобраться, даже «научные руководители» Безековича не осилили. Гонцы из Пизы, блин…
— Я все еще возлагаю надежды на дневник Виральдини. Может, он не весь переведен?
— А я — нет. Помнишь, Безекович говорил про какую-то кантату? Которую Виральдини сжег.
— Да, я где-то записал название, — Стас остановился, достал блокнот и принялся листать.
— Выпиши мне. Я съезжу сегодня в библиотеку, может, там что найду.
— Давай.
— Тогда до вечера.
Вовка побежал в сторону метро, а Стас сел на трамвай, направляющийся в Строгино.
Вовка приехал к Стасу поздно, усталый.
— Есть будешь? — спросил Стас.
— Да нет… Я сначала к друзьям заехал, потом перехватил чебурек по дороге.
— Смотри, желудок посадишь.
— Да нет, — рассеянно ответил Вовка. — Я редко…
— Чаю я все-таки поставлю. А ты давай рассказывай, чего новенького.
— Не так, чтобы очень много… Я тут поискал кое-какие сведения об этой кантате. «Agitata da cinque venti» — «Взволнованная пятью ветрами». Так вот, он посвятил ее Анне…
— Странное название, не находишь? — отозвался Стас.
— Очень… Почему именно пятью, а не четырьмя, никто не знает.
— Может быть, он понимал, что эта Анна, так сказать, «не от мира сего»…
— Похоже. К этой кантате сохранилось описание.
— А партитура?
— Нет. Виральдини пустил ее на растопку — как Гоголь вторую часть «Мертвых душ». Беда с этими гениями — все им неймется у костерка погреться! В общем, остался только отрывок арии для сопрано с хором.
— Не густо….
— Да, не густо. Зато музыка потрясающая. «O voi che siete-e-e…», — надрывно пропел Вовка на языке, в котором смутно угадывался итальянский.
У Стаса возникло странное впечатление, как если бы «В лесу родилась елочка» исполняли на мотив «Вставай, страна огромная!»
— Ты это по нотам выучил? — съехидничал Стас. Вовка, похоже, этого не заметил.
— Нет. Мне сегодня Валерка Белунцов сыграл. Приятель… Он консерваторию окончил. А Юля, его жена, попробовала спеть. — Вовка достал диктофон. — Она вообще-то не певица, а эта… как ее… теоретик. В общем, «мьюзиколоджист», как покойный Харченко, Царствие ему Небесное. Но поет чистенько.
— В отличие от тебя.
— На себя посмотри, собака бешеная! — беззлобно огрызнулся Вовка.
— Ладно. А что сказано в описании?
Вовка перелистнул страницу распечатки.
— Тут написано, что Виральдини взял за основу текста самые спорные фрагменты из «Божественной комедии» Данте. И использовал их в отрыве от Дантовской идеи.
— Интересно. Дай-ка взглянуть. — Стас потянул распечатку на себя.
— Эй, аккуратней. Порвешь… Вот смотри — это должен петь хор.
На обратной стороне последней страницы были напечатаны строчки:
Ниже шел перевод:
— Многообещающее начало. По крайней мере, заставляет задуматься.
— А если учесть, что у Данте это надпись на вратах ада…
— М-да… Он считал кого-то «вратами ада»?
— Очень может быть.
— Ну хорошо. А дальше?
— Дальше поет сопрано.
Вовка включил диктофон. Зазвучало короткое фортепьянное вступление — рояль откликался мягко и внимательно. Потом раздался голос. Он выводил яркую щемящую мелодию:
— Теперь вместе с сопрано должен вступить хор, — вставил Вовка. — Но Юля петь хором еще не научилась:
Вовка нажал «Стоп».
— Здесь партитура обрывается.
— Красивая музыка.
— Тут еще написано, что Виральдини сочинил эту мелодию в десять лет. Положил на музыку стихи своего друга, и они вместе назвали это «Роза ветров». А потом сменил текст на дантовский и обозвал «Взволнованная пятью ветрами».
— Интересно, почему именно Данте? Ведь, судя по всему, от идеи оригинала действительно ничего не осталось.
— Возможно, это относилось к Анне. Получается, что именно она «Взволнованная…»
— Взволнуешься тут… Ну-ка, дай на секунду, — пробормотал Стас, взяв у Вовки лист бумаги. — «
—
— «Первою любовью…» Вовка, мне кажется, объединив несколько разнородных отрывков из Данте, он попытался что-то сказать. Возможно, оставить какую-то важную информацию. Об Анне?
—
— Кому, потомкам? — Стас ухмыльнулся.
— Кто знает… — Вовка водил глазами по распечатке. —
— Ладно, не мучайся. Без полной версии мы вряд ли это узнаем.
— Нет, Стас, это уже немало. У тебя ведь есть в ФСБ знакомые криптологи.
— Чтобы я пришел к ним с этой лажей?!
— От этой «лажи»… — Вовка понизил голос, — возможно, зависят судьбы многих людей. Только об этом лучше не говорить раньше времени.
— Я подумаю… — Стас как-то сразу сник. — А Виральдини этот тоже хорош! Принял сан священника, так чего было с бабой связываться? Да еще так, чтоб все знали.
— Нам ли теперь его судить… — заметил Вовка.
— Почему нет? — спокойно ответил Стас. — Что мы, в конце концов, не такие же люди, как он? В человеческой, так сказать, сущности…
— Да не в этом дело! Подумай сам. То нематериальное, что живет в книгах, или там в нотах… оно ведь уже не зависит ни от поступков автора, ни от его «человеческой, так сказать, сущности»…
Стас изобразил изумление:
— Ноу, как говорится, комментс!
Вечером накануне отлета вся компания впятером грустила на вовкиной кухне. Вовка соорудил свою любимую курицу в пиве, но этот румяный шедевр с нежным и в то же время несколько пряным вкусом поедался не очень охотно — все были заняты думами о предстоящем.
Стас приехал к Вовке с вещами, которые уместились в большой дорожной сумке, и с бутылкой белого итальянского вина: «К курице!». Было решено, что он переночует здесь — от Вовки удобнее добираться до «Шереметьева-2». Тем более что рейс был утренний.
— Как мы тут без вас… — сокрушалась Татьяна Владимировна.
— Да все будет хорошо, — успокаивал ее Вовка. — Главное — за этими оболтусами следите.
— Сам такой… — грустно отозвался Добрыня.
Бурик только вздохнул.
— Эй, ну вы чего! — воскликнул Стас. — Мы ведь только на десять дней уезжаем. — А вы нас будто на Пэ-эМ-Жо отправляете.
— Ага… — протянул Бурик. — На десять… Это знаешь как долго?
— Ну… — Стас немного растерялся. — Это как посмотреть. Все ведь относительно…
— Зато в компьютер можете играть сколько угодно — отгонять будет некому, — пошутил Вовка.
— Я вот им поиграю! — сказала Татьяна Владимировна. — Сломают еще, чего доброго.
— Да не сломают, — ответил Вовка. — Лишь бы не затерли ничего. Впрочем, я сохранил все ценное. На всякий случай.
— А свои диски можно ставить? — оживился Добрыня.
— Ни в коем слу… — начала Татьяна Владимировна.
Вовка накрыл ее руку своей.
— Можно, — мягко произнес он. — Все можно. Я хочу, чтобы вы чувствовали себя здесь как дома. Будьте хозяевами, я вас очень прошу.
— Без хозяина — и дом сирота, — добавил Стас.
— Ну что же… — Татьяна Владимировна подняла свой бокал. — Я хочу пожелать вам счастливого пути, Ангела-Хранителя и… чтобы вы были осторожны.
— Спасибо, — ответил Вовка, протягивая свой бокал. Навстречу ему устремились бокалы Добрыни и Бурика, в которых плескался апельсиновый сок.
Некрасивая, но обаятельная стюардесса развозила на тележке обед.
— Что желаете к мясу? — спросила она у Стаса.
— А что есть?
— Могу предложить апельсиновый сок и вино «Старый Тбилиси».
— Красное? — осведомился Стас.
— Да, красное сухое.
— Вина, пожалуйста.
— Два, — добавил Вовка. При виде сочного бифштекса с картошкой фри он заметно оживился.
— На мясо не налегай, — сказал Стас. — В полете лучше подержать кишки в расслабленном состоянии.
— Разберусь… — ответил Вовка, цепляя вилкой румяные картофельные ломтики.
Обедали молча. Когда содержимое пластиковых тарелок было сметено, Стас сказал:
— Неплохое начало путешествия, правда?
— Правда, — согласился Вовка, допивая «Старый Тбилиси» и вытирая губы салфеткой. — А знаешь, грузины утверждают, что самое увлекательное путешествие — это путешествие на дно кувшина с вином. — Там тепло, ласково, приятно и грустно…
— Красиво сказано. Откуда ты это взял?
— Мне об этом написала по электронной почте одна грузинка. Между прочим, потомственная грузинская княжна!
— Ого… «Так что у тебя было с царицей Тамарой»? — лениво поинтересовался Стас.
Вовка сокрушенно вздохнул.
— К сожалению, почти ничего… Роман. В письмах. Мы познакомились по переписке о Виральдини. Она — профессиональный музыкант. Пианистка. Толково проконсультировала, но я ее живьем никогда не видел. Только на фотографии — с последним письмом по электронной почте прислала. Невероятно красивая женщина…
— И что? — спросил Стас.
— Так я же говорю — ничего. Где я, а где «царица Тамара»! Там — то Тбилиси, то Баку, то гастроли всякие… Кстати, она совсем не Тамара.
— А кто же?
— Она — Элен… Э-э-ле-ен… — протянул словно пропел Вовка. — И фамилия соответствующая.
— Что-нибудь типа Киндзмараули?
— Нет… — Вовка не уловил юмора. — Чхеидзе. Представь — Элен Чхеидзе. Красиво…
— Почти Чавчавадзе. — И добавил: — Не горюй, Вов. Отыщешь ты еще свою царицу Тамару.
Вовка рассеянно кивнул. Очевидно, мысли его все еще пребывали на холмах Грузии.
— Все-таки эта поездка — полная авантюра.
— Что? — спросил Вовка. — Ах, да…
— И чем они думали, когда посылали нас с тобой?
— Чем — не знаю, А вот о чем — догадаться несложно.
— Ну-ка?
— Именно перед такими «чайниками», как мы, порой раскрываются двери самых закрытых запасников и архивов. Это уж такой закон…
— Хмм… Возможно, ты прав. Я как-то не подумал. Хотя на это надеяться просто смешно. Смотри — документов много. Итальянского мы не знаем. Сарачено — это, конечно, хорошо. Только как мы определим, что именно нам нужно?
— Не знаю. Авось повезет.
— Ох уж мне это Великое Отечественное авось! — воскликнул Стас. — Одно знаю — при всем идиотизме ситуации нам с тобой понадобятся «н
— Нюх? — не понял Вовка.
— Нет, именно «н
— Успешно? — Вовка даже не пытался подавить приступ смеха.
— Когда как… Только в нашем случае «нюхи» — это не столько обоняние, сколько интуиция. А уж этого добра нам с тобой не занимать.
— Да уж… — скептически выдохнул Вовка, откидывая кресло чуть ли не на ноги сидящей сзади красивой молодой итальянки. — А сейчас, извини, я немножко посплю.
— Дело хорошее, — ответил Стас, тоже устраиваясь поудобнее.
Через некоторое время подошла стюардесса.
— Пожалуйста, пристегнитесь, — сказала она Стасу. — И соседа вашего пристегните, будьте так добры.
— Может, не надо? — с улыбкой спросил Стас. — Еще разбудим.
Она улыбнулась в ответ:
— Может, и не надо. Но в прошлый раз, кто не пристегнулся — всех разбросало по салону.
Стас щелкнул застежкой ремня безопасности, потом тихонько застегнул ремень на спящем Вовке.
— А кто пристегнулся? — игриво спросил он у бортпроводницы.
— Выглядели совсем как живые, — светски улыбнулась та и направилась дальше по салону, эротично напевая: «Под крылом самолета о чем-то поет свалившийся вни-из пасса-жи-и-ир…»
— Шуточки у вас… профессиональные… — пробормотал Стас ей вслед.
Посадка прошла мягко и почти незаметно. Вовку разбудили бурные продолжительные аплодисменты. Они ворвались в поверхностный самолетный сон овациями после исполнения «Ликующей Руфи». Вовка открыл глаза и не сразу понял, что он не в Большом зале Московской консерватории, а в салоне ИЛ-2000, следующего рейсом «Москва — Венеция». Пассажиры неистово хлопали в ладоши. Вовка вспомнил, что при посадке самолета действительно принято аплодировать. Он захлопал вместе со всеми и вдруг заорал на весь салон: «Би-ис!» Сидящая сзади итальянка закатилась лошадиным смехом и фамильярно потрепала Вовку по загривку.
Венеция, 2005 год
Возле стойки прибытия небольшого венецианского аэропорта «Марко Поло» среди пестрой толпы встречающих особенно выделялся нестарый еще человек с короткой стрижкой и довольно крупного сложения. В руках он держал табличку, на которой большими печатными буквами было выведено: «NAUMOV amp; SHUBOV».
— Вовка, смотри! — показал в его сторону Стас. — Это не нас ли с тобой ждут?
— Нас, конечно! — рассудительно ответил Вовка. — «Твой женераль» ведь предупредил, что нас встретят.
Стас пригляделся.
— Это же профессор Сарачено! Сам!!
— А откуда ты знаешь, что это он?
— По фотографии узнал! Из журнала «Русское средневековье». Володихин напечатал…
— Привет Володихину! Что будем делать?
Стас перевесил дорожную сумку на левое плечо.
— Прежде всего необходимо скроить приветливые физиономии — никого не волнует, что ты продрых добрую половину пути. И что у тебя теперь квадратная голова!
— На свою посмотри… Здрассьте, профессор!
Стас ткнул его локтем в бок, осклабился и произнес с ярко выраженным московским «акающим» прононсом:
— Буон джиорно, профессоре!
Встречающий расплылся в улыбке.
— Добро пожаловать в Венецию! — ответил он по-русски с легким акцентом, пожимая руки Стаса и Вовки. — Я отпустил представителя турагентства, который должен был встретить вас. Мне приятно сделать это самому. Как вы долетели? Надеюсь, полет был комфортным?
— Да, все хорошо, — ответил Стас за двоих.
— Ну что же, — профессор подхватил вовкину сумку. — Тогда — в путь!
— Что вы, я сам! — запричитал Вовка, но Сарачено уже направился в сторону автоматических стеклянных дверей на выходе из аэропорта.
Через несколько минут профессорская машина неслась во весь опор по скоростной автостраде, ведущей в город. За окнами мелькали живописные городишки и маленькие ухоженные деревеньки, пронзающие синее небо стрелками колоколен миниатюрных церквушек.
Вовка сидел на заднем сиденьи и с довольным видом любовался окрестностями. Профессор уверенно держал руль и непринужденно разговаривал со Стасом.
— Муниципальный комитет по культуре заказал вам с Владимиром двухместный номер в гостинице «San Salvatore». Все оплачено. Уверен, там вам будет уютно и совершенно спокойно — она расположена недалеко от центра.
— Ох, профессор… Это же наверняка очень дорогой отель, вам не стоило так беспокоиться. Нам ведь забронировали гостиницу, выделили средства…
— Поберегите ваши командировочные, — мягко перебил его Сарачено. — Они вам пригодятся. А классический финансовый отчет мы вам сделаем, так что ваши финансисты не придерутся. — Он улыбнулся. — Я ведь знаю, что они порой ведут себя, как герои Аверченко.
Он на мгновение отпустил руль и громко хлопнул в ладоши.
— О! Я обожаю Аверченко!
— Почти… — усмехнулся Стас.
Подъехали к городу. Справа тускло блестело море. Было сумрачно. Стояла мертвая духота, и солнце едва прорывалось сквозь нависающие тучи. Профессор припарковал машину возле небольшой пристани. Внизу лениво плескались грязноватые волны. Народу было не много, но вокруг, несмотря на пасмурную погоду, царила атмосфера радости жизни.
— Венеция — очень странный город, — сказал Сарачено. — У нас нет улиц. Зато у нас есть более ста каналов!
— И как же вы… — начал свой вопрос Вовка. Но Сарачено опередил его:
— Основное средство передвижения — это речной трамвай. Vaporetto.
— Как? — не понял Стас.
— Vaporetto. На русский можно перевести как «паровичок».
— Симпатичное название, — улыбнулся Вовка. — А как же гондолы?
Профессор неопределенно помахал рукой:
— Мышеловка для туристов.
Усатый водитель (капитан? матрос? нет, пожалуй, именно водитель!) пригласил всех на посадку. Паровичок протяжно загудел, отплыл от пристани и взял курс на ближайший из каналов. Пассажиры вокруг шумели, ругались, а водитель вдруг запел!
— Кому он поет? — спросил Вовка.
— Этот? — спросил Сарачено, развернувшись вполоборота, посмотрел на водителя. — А никому. Себе. Кстати, обратите внимание на названия островов. Сейчас они покажутся — по очереди.
Цепь островов наконец-то возникла из туманного марева.
— Пелестрина, Маламокко, Лидо, Марцобо… — перечислял Сарачено. Названия островов звучали как музыка — они вплетались в песню водителя паровичка.
— Острова тянутся на много километров, — продолжал профессор, — от Арсенала до Бухты Милосердия. А вон церкви! Смотрите, это гордость нашей Венеции: Сан Джулиано, Санта Мария Формоза, Сан Джиминиано…
Стас и Вовка смотрели во все глаза. Они оба понимали, что прибыли сюда отнюдь не с туристической целью. Но разве можно не поддаться очарованию Города, попав сюда впервые? Тем более когда рядом с тобой такой увлеченный гид, как знаменитый профессор истории Люка Джузеппе Сарачено. Было видно, что для него Венеция — отнюдь не Мекка мирового туризма. Это именно Город — несущийсвет, тепло и добро. И в то же время — колдовское место, где каналы источаютлегкий дурман, способный вызвать в душе прилив непонятного, необъяснимого счастья. А по глади вод, словно видения из параллельного мира, скользят древние гондолы и современные vaporetto. Город… То звенящий от солнца, то, как сейчас, окутанный мрачным плащом из туч.
Вскоре современные здания уступили место помпезным дворцам — изящным, устремленным ввысь, с подпирающими небо каскадами печных труб. Некоторые из этих прекрасных построек выглядели обшарпанными и неухоженными.
— В них что, никто не живет? — спросил Вовка у Сарачено.
— Когда как… — неопределенно помотал рукой профессор. — Кто-то состарился, как и эти дворцы, а кто-то ушел.
— Куда ушел? — не понял Стас.
— Из жизни, — грустно ответил Сарачено. — Венеция — самый стареющий город мира. Вместе с домами стареют и уходят его жители. Знатных родов в «Городе дожей» осталось меньше трети….
Тяжело вздохнув, Стас и Вовка изобразили на лицах невыносимую скорбь. У Вовки это получилось хуже всего — он продолжал глазеть по сторонам, жадно всматриваясь, вслушиваясь, впитывая атмосферу Города.
Vaporetto свернул на улочку-канал и неторопливо причалил к скрипучей пристани.
— Вот мы и прибыли, — весело сказал Сарачено, легко подцепив на плечо вовкину сумку.
Вовка собрался было снова возразить, но махнул рукой. Зачем мешать человеку выказывать свое гостеприимство?
В холле маленькой гостиницы было уютно. Профессор поставил вовкину сумку возле стойки из темного дерева и что-то очень быстро объяснил портье. Портье воскликнул: «Ma certamente!!»[18] и потребовал паспорта гостей. Формальности заняли не более трех минут. Сарачено сам взял ключ и проводил гостей по лестнице на второй этаж.
Номер был меблирован двумя аккуратно застеленными кроватями с продолговатыми подушками, тумбочками и большим платяным шкафом, наполовину встроенным в стену.
— Вот здесь душ и туалет, — пояснил Сарачено, открывая небольшую дверь в коридоре. — Располагайтесь, отдыхайте. Завтра утром я за вами заеду. Программа будет обширной и насыщенной.
— В этом не приходится сомневаться, — улыбнулся Вовка.
— Мы посетим собор Святого Марка, дом-музей Виральдини, договоримся о работе в его архиве… И потом, должен ведь я показать вам город! Ну, не буду вам мешать.
Вовка и Стас поблагодарили словоохотливого профессора, тот попрощался и вышел.
— Брить или не брить… вот в чем вопрос… — Утром Стас придирчиво разглядывал свою изрядно заросшую физиономию, маячащую в зеркале.
— Оставь. Ранняя щетина тебе идет. Приманка для экзальтированных старых дев.
— Вот у буржуев вроде все продумано, ан нет же! — Ворчал Стас. — Неужели сложно сделать педаль, чтобы крышка унитаза сама поднималась? Чего, казалось бы, проще? Нет, обязательно унитазу поклониться надо!
— Стас, запатентуй идею.
— А что! Подошел, надавил ногой и…
— Эй, не продолжай!
— …А знаешь ли ты, что венецианская канализация сбрасывает нечистоты прямо в воду? — заявил в ответ Стас, появляясь в дверях. Лицо его было в пене для бритья.
—
— Чего-чего?
— Да так… У Рахманинова, кажется, есть романс на такие стихи.
— Фу-у, какая прелесть! — протянул Стас, скобля бритвой по щекам.
— Конечно-конечно, — передразнил его Вовка. — Ты прямо как Ленин рассуждаешь:
Раздался осторожный стук в дверь.
— Кто там? — спросил Стас, высовывая из ванной все еще недобритую физиономию.
— Я открою, — ответил Вовка. — Добривайся спокойно. Это, наверное, горничная.
Покрутив ручку, Вовка открыл дверь.
— Это не горничная, — с улыбкой сообщил с порога профессор Сарачено. — Это ваш новый полотер!
— Благодарю, профессор, — в том же духе ответил Вовка. — Мы только что сами натерли пол до блеска. Вам остается только принять работу.
— Доброе утро! — Стас опять высунулся из ванны. Он почти добрился. На левом его ухе почему-то красовался клок белоснежной пены.
— Уши тоже брил? — не утерпел Вовка.
— Естественно! И нос тоже. Изнутри!
— Доброе утро! — приветливо улыбнулся Сарачено. — Собирайтесь! Идемте немедленно! Нас ждет Венеция, нас ждет дом-музей Виральдини, собор Святого Марка и, вообще, множество интересных и совершенно ненужных в повседневной жизни вещей! Собирайтесь…
«Все-таки итальянцы — народ неугомонный», — думал Стас, походя рассматривая мосты, узкие улочки с витринами дорогих магазинов и непонятный красный плакат над мостом Rialto. Мост Стасу почему-то сразу не понравился. Вовка, напротив, высказал желание его осмотреть.
— Стас, не возражаешь? — спросил он с той интонацией, которая уже сама по себе не терпит никаких возражений.
— Что? А, нет, не возражаю…
— Вот и прекрасно! — восхитился профессор. — Нам сюда.
Остановившись на середине моста, все трое залюбовались открывшимся видом на Большой Канал.
— А откуда эта музыка? — спросил Вовка. — Похоже на классику.
Стас и Сарачено прислушались. Откуда-то действительно доносилась музыка.
— Гендель… — кивнул профессор сам себе. — Определенно Гендель!
— Да хотя бы и Хренников, — пробормотал Стас.
Он подошел к перилам моста. Странно, музыка будто приближалась. Откуда бы она могла быть?
И тут произошло неожиданное — из-за поворота Большого Канала величественно вырулила огромная баржа. На ее палубе с аристократическим достоинством восседал внушительных размеров симфонический оркестр. Равномерно вздымались смычки, горели на солнце трубы и валторны.
Стас и Вовка замерли на месте. Раздался громкий хлопок — это профессор ударил себя ладонью по лбу.
— «Музыка на воде»!! — возопил он, пытаясь перекричать симфоническую мощь, которая плотной тканью обволокла мост Rialto — баржа как раз проходила под ним. — Как я сразу не распознал ее, vecchio idioto[19]!
Баржа миновала мост — маленький vaporetto терпеливо тащил ее дальше по Большому Каналу. Стас и Вовка проводили всю процессию взглядом.
— И часто у вас так? — спросил Стас.
— Нет, — громко отозвался Сарачено. — Это генеральная репетиция к завтрашнему шоу.
— Какому шоу? — спросил Вовка.
— Не знаю, — беспечно ответил профессор. — Идемте. Нет-нет, нам сюда!
Влекомые профессором Сарачено Стас и Вовка завернули за угол. Городской шум сразу растаял у них за спиной. Это было тихое место, где, казалось, можно услышать собственные мысли. Если немного напрячь воображение, нетрудно было представить, что эта тихая венецианская улица-ущелье продолжает свой путь в совершенно ином пространстве. Близком, похожем, но в тоже время неимоверно далеком.
Пройдя еще метров двести, остановились у массивного двухэтажного дома.
— Что здесь написано? — спросил Стас, разглядывая надпись на тяжелой бронзовой доске.
Профессор послушно перевел:
— «В этом доме жил композитор Антонио Виральдини…»
— И правильно делал! — констатировал Вовка, окидывая дом взглядом эксперта по недвижимости.
Пожилой смотритель выслушал объяснения Сарачено, посмотрел предложенные бумаги от муниципалитета с просьбой о разрешении исследовательских работ и пригласил по селектору экскурсовода. Им оказался круглый лысоватый дядечка, который представился как Стефано Минелли. Он предложил гостям, прежде чем они засядут в архив, ознакомиться с экспозицией музея. Возражений не последовало.
Экскурсанты поднялись по скрипучей лестнице и вошли в небольшую комнату, где, по словам экскурсовода, прошли детство и юность Виральдини.
Мебели было немного: стол, круглый массивный табурет с небольшой дыркой в виде неровного сердечка посередине (чтобы можно было брать одной рукой и переносить), небольшой клавесин, кровать… Экскурсовод что-то бубнил, Сарачено тихонько переводил. Вовка с интересом слушал и время от времени кивал. Его внимание явно льстило экскурсоводу.
Стас плохо вслушивался в перевод быстрой итальянской речи. В этой комнате его обуяло незнакомое доселе чувство. Казалось, будто его приветствует чья-то непонятая душа. Сильная… и в то же время беспомощная, будто лишенная Родины. Стасу захотелось обнять эту душу, прижать к себе и хоть как-то утешить.
— Вы музыкант? — неожиданно спросил у Вовки экскурсовод.
— Гм… ну… в общем… — Вовка не успел сказать «нет».
— Я это сразу понял. Ведь у вас пальцы виолончелиста!
Стас вытаращил глаза и уставился на вовкины руки.
— Будьте осторожны, — продолжил экскурсовод. — Говорят, Венеция опасна для музыкантов. Есть легенда, что именно здесь, в плеске воды меж рыбачьих островов родилась Музыка. И она способна затянуть музыканта в пучину вод, словно русалка или сирена… А пучина — сами знаете — место гибельное. Как омут! А теперь пройдемте в соседнюю комнату. Здесь жили родители Виральдини. Отец был скрипачом капеллы Святого Марка, мать не была музыкантом, но… грешила вокалом, скажем так. Как известно, в семье были довольно сложные отношения…
— Странно… — деликатно возразил Сарачено. — Я внимательно ознакомился с историей семьи Виральдини и не нашел ничего подобного. Наоборот, везде указано, что это была тугая, крепкая, просто эталонная семья. Настоящая!
Экскурсовод замолчал и принялся усердно чесать затылок, периодически нехотя отнимая от него руку и поднося ее к глазам, словно изучая трофей. Потом, уже менее уверенно, произнес:
— Все эти сведения о семье Виральдини довольно неоднозначны и противоречивы… Есть несколько версий. Та, что я высказал, мне нравится больше всего.
— Немудрено, — сказал Вовка Стасу.
Из комнаты родителей переместились в комнату прислуги, затем на кухню, в которой сохранилась утварь XVIII века. Экскурсовод пел, как Паваротти, — долго и упоительно. Профессиональные высказывания профессора Сарачено были для него лишь музыкальным сопровождением к собственному сольному выступлению.
— Первые композиции восьмилетнего Виральдини отличались простотой и изысканностью: «Безделушка», «Дождик», «Про кота»…
Стас и Вовка сами не заметили, как совершили головокружительный экскурс из детства мальчика Антонио в дебри творчества одного из самых загадочных композиторов Западной Европы.
— …в реве каминного огня, в котором горела «Agitata da cinque venti»[20], слышались звуки отживших рукоплесканий…
В этом месте Вовка и Стас переглянулись.
— …вместе с этой гибнущей партитурой Виральдини отринул от себя нечто большее, чем умирающее творческое наследие.
Вовка чувствовал, что голова начинает идти кругом. А ведь впереди еще работа в архиве. Может, не сегодня? Нет, Сарачено, кажется, настроен решительно… Да и экскурсовод все не унимается. Заткнись же, наконец, кайфоломная машина!
— …кстати, вот из этой серебряной кружки пил сам Виральдини!
В воцарившемся благоговейном молчании вдруг раздался голос Вовки:
— Простите пожалуйста, а можно мне из нее тоже немножко попить? — при этом в его руках неожиданно возникла початая бутылка «Romana-Cola».
Экскурсовод на мгновение онемел. Стас отвернулся к стене, где висела плохая репродукция портрета отца Виральдини, и зажал рот рукой, чтобы не рассмеяться на весь дом-музей. Сарачено гневно сверкнул очами и попросил экскурсовода вернуться в комнату Виральдини и продолжить рассказ о его творчестве, сделав при этом упор на оперу-ораторию «Ликующая Руфь».
Тот охотно переключился на предложенную тему. Его речь колыхалась, как воды Лагуны, и словно островами была пересыпана музыковедческими терминами, мутными рассуждениями о ладах, секвенциях, модуляциях и каких-то труднопроизносимых контрапунктах. Однако в этом повествовании попадались и вполне информативные абзацы:
— Душа Виральдини будто срослась с душой «Ликующей Руфи», — вещал экскурсовод. — Он долго отодвигал завершение оратории и впадал в уныние от одной только мысли, что скоро с ним не будет этой родной души, которая неумолимо исчезнет — стоит только поставить последнюю ноту и скрепить партитуру подписью. «О, моя бедная Руфь!..» — рыдал Антонио, дописывая последние такты. Потом была долгая депрессия и отказ герцогу Гуарески написать реквием по поводу кончины его третьей по счету любовницы.
— Почему? — спросил Стас.
— Потому что к смерти у Виральдини было особое отношение. Свое, автономное. Он искренне полагал, что человек — это путешественник. Паломник по многим гостеприимным мирам, истинный скиталец. Отсюда и сострадание перед чужой смертью, которое есть не что иное, как стыд. Стыд перед тем, кто собирается в Дорогу… Поэтому он не позволял себе писать заупокойную музыку — слишком сильно она на него воздействовала. Герцогу он отказал мягко, но решительно. Огонь и самообладание. Таков был Антонио…
Стас вновь огляделся.
— Мне кажется, — сказал он, дождавшись паузы, — здесь многого просто не сохранилось. Большую часть из этих вещей вряд ли можно считать раритетами. Антиквариатом — безусловно…
Экскурсовод округлил глаза.
— Да что вы такое говорите! Да здесь… Да на этом клавесине… На этом клавесине в свое время сам Лист отказался играть! А вы говорите, раритетов нет!
— Интересная выходка… А почему отказался?
— Ну… видите ли… клавесин не настраивали со времен Виральдини… Так получилось. Музей маленький, средств на его содержание выделяется немного, вот и… — экскурсовод развел руками.
— Ну что же, — подал голос профессор Сарачено. — Предлагаю пообедать в ресторанчике здесь неподалеку и заняться, наконец, архивом.
— Нет, профессор, — отозвался Стас. — Лучше начнем с архива. А то после ресторана сил на работу, боюсь, не останется.
Вовка демонстративно вздохнул.
Работа в архиве оказалась совсем не такой, как Стас и Вовка ее себе представляли. Профессор Сарачено сначала помогал подбирать нужные документы, но когда друзья освоились, ушел, чтобы не мешать им.
Вовка снимал пожелтевшие страницы большим цифровым фотоаппаратом, после чего изображения передавались в портативный компьютер и переводились в текст. Если в документах попадались нотные примеры, они тут же оцифровывались и воспроизводились — звук при этом был механический и тусклый, словно крутилась старая шарманка. Вскоре Стасу это надоело, и он отключил звуковую функцию. Он просто запускал программу перевода с итальянского на русский и внимательно изучал то, что получалось на выходе.
Стас умел и любил работать с архивными документами не меньше, чем с археологическими находками. Он быстро схватывал суть любых текстов, касающихся истории, археологии, даже архитектуры. Но сейчас ему приходилось разбираться со сведениями на совершенно чуждую ему тему. Последним документом, попавшимся Стасу, оказался «Перечень советов молодым музыкантам, выпускникам Il Conservatorio Ospedale del Pace». Пропустив текст через программу перевода, он принялся вчитываться в то, что получилось. Путаясь в незнакомых терминах, причудливых описаниях и неправильно понятых программой староитальянских речевых оборотах, Стас внезапно натыкался на совершенно неожиданные для себя сентенции:
«Какой еще сущности? И почему тайной?» — Стас принялся тереть виски. Нет, работать с информацией такого рода и выискивать в ней сведения, интересные еще и с точки зрения госбезопасности, оказалось гораздо сложнее, чем хотелось бы.
— Ну как? — спросил Вовка, подходя к столику Стаса и закрывая крышкой объектив цифрового фотоаппарата.
— Да никак! — Стас оторвался от экрана портативного компьютера, откинулся на спинку рабочего кресла и протер глаза.
— Утомился?
— Рука бойца колоть устала!.. Вот сижу дурак дураком и пытаюсь понять, чем секвенция отличается от модуляции. В компьютерном переводе! Нет, Вовка. Музыковед из меня — никакой.
— Из меня тоже, — вздохнул Вовка. — Пойдем лучше кофе выпьем.
В баре напротив музея друзья наткнулись на профессора Сарачено. Он стоял у стойки, оживленно переговаривался с барменом и прихлебывал из бокала красное вино.
— Друзья мои! — воскликнул профессор. — Я как раз шел забрать вас из душного архива. Да вот забежал поболтать с Франческо! Франческо, познакомься — это музыкологи из России. Изучают нашего Виральдини.
При слове «музыкологи» Стас и Вовка синхронно передернули плечами. Бармен белозубо улыбнулся и часто-часто закивал.
— По бокалу кьянти? — спросил Сарачено. И, не дожидаясь ответа, сделал заказ. — Присядем.
Все трое уселись за столик в углу. Чокнулись.
— Превосходное вино… — сказал Вовка.
— Ну как? — спросил Сарачено. — Почерпнули что-нибудь из архивной работы?
— Да… — неуверенно сказал Стас. — Вопросов, правда, прибавилось.
Профессор оживился.
— Это неудивительно! — сказал он, отпив немного вина. — Например? Каким словом вы охарактеризовали бы ваш вопрос? Попробуйте ответить не раздумывая!
— Ну… если не раздумывая… сложно, конечно. Наверное, словом «счастье». Ну, а если двумя-тремя словами, то «право на счастье».
— Браво, очень интересно! Поясните!
— Да тут кто бы нам пояснил… — потерянно сказал Стас. — Лично мне не понятно, неужели человек, писавший такую музыку, не заслужил права на счастье?
— Вы ошибаетесь, Станислав! — ответил профессор. — Все дело в том, что Счастье — это не право человека, как иногда принято думать. Это его обязанность. Потому что не быть счастливым — это грех!
— Почему вы так думаете? — рассеянно проговорил Стас.
— Это не я так думаю. Это нормальная позиция. Обязанность человека по отношению к Богу — это БЫТЬ СЧАСТЛИВЫМ! А по отношению к ближнему — доставлять ему удовольствие и уменьшать его боль.
— То есть делать счастливым еще и его?
— А вот и нет! Запомните, ни один человек не способен сделать другого счастливым. Ни один. Только он сам! И глупо ожидать этого от других, а тем более требовать… Виральдини не требовал от Анны счастья. Он просто любил ее.
— Но это ее… «нестарение»… Поразительно и невероятно.
— Станислав, вы — ученый. Неужели вы не допускаете существования в мире того, что лично вы не можете объяснить?
Москва
Часы с пестрым маятником показывали пятнадцать минут шестого.
Бурик проснулся от какого-то странного чувства. Только что он видел сон, но уже не мог вспомнить, о чем. Но этот сон не давал ему покоя. Кажется, его кто-то звал, снова просил о помощи. И опять всплыл в голове давний кошмар, который так четко врезался в память. Бурик не имел привычки запоминать сны, но тот был исключением.
Почему-то припомнились спицы старого колеса обозрения, виденные им однажды на другой стороне реки в Манихино… Это было во время дурацкой ссоры с Добрыней, о которой друзья старались не вспоминать. Мелькнула картинка — Добрыня залез наверх колеса и вцепился в тонкую спицу. «Когда я мог это видеть? Мне Добрыня только рассказывал об этом однажды… Может, во сне?» Нутром чувствовалась непонятная пока система в чередовании эпизодов сна. Бурику на миг показалось, что все очень ясно и закономерно, но это ощущение тут же пропало, а ему на смену пришло другое, что недостает только одного эпизода-кирпичика. Еще один — и мозаика сложится…
Бурик встал и бесшумно заправил кровать. Потом тихо подошел к окну. Над домами показался тоненький край солнца. Верхушки деревьев и стены домов окрасились нежно-розоватым светом. Бурик тихонько надел шорты и футболку с изображением Микки-Мауса. Больше всего сейчас он боялся разбудить родителей и бабулю, всегда спавшую чутко. Он ужом проскользнул в коридор, застегнул сандалии и выскочил из квартиры.
«Надо было записку оставить… А что бы я в ней написал? «Не волнуйтесь?» Так от этих слов они еще больше задергаются… А объяснить я все равно бы ничего не смог. Кто бы мне самому что-нибудь объяснил…»
К платформе большой зеленой гусеницей подползла электричка. В этот ранний час она была пуста. За окном проносились родные, любимые места, но Бурик смотрел в одну точку, бегущую где-то в трех метрах от поезда. Даже знакомый семафор не вызвал привычного желания подмигнуть ему. Внизу пронесся их с Добрыней балкончик. Бурик поднял глаза и увидел далеко над лесом золотящиеся купола Троицкой церкви. «Господи, куда ж я еду? Зачем?..» Бурик тряхнул головой. «А правда, куда я еду?» Но тут его вновь обволокло ощущение, казалось, забытого сна. Кто-то очень ждал Бурика, очень нуждался в его помощи, и нельзя было медлить. А может, сон просто продолжался?
— Только ты можешь спасти, — ласково сказал ему кто-то по-итальянски.
Бурик медленно обернулся и оглядел пустой вагон. Затем снова посмотрел в окно.
Через сорок минут перед глазами замелькали косые опоры моста. Железные конструкции его образовывали правильный полукруг. Бурик встал и посмотрел в окно по ходу поезда. Черные спицы колеса на противоположном берегу возвышались над деревьями парка.
Влекомый безотчетной необходимостью, Бурик направился к выходу. Двери открылись и в лицо ему пахнуло запахом летнего разнотравья, настоянным на прохладе утреннего тумана. Небо было разрисовано узкими гирляндами облаков. Впереди темнел старый парк, к нему вела разбитая асфальтовая тропинка.
Бурик не помнил, как прошел в глубь парка. Из тени деревьев большим засохшим цветком выступили остатки цепочной карусели. «Зачем я здесь?» — мельком подумал Бурик, окинув ржавеющую конструкцию взглядом и тут же забыв о ней. Из самой середины заросшего, неухоженного парка что-то манило и звало. Оно было огромным и — Бурик знал это — очень несчастным. Оно тянуло его к себе, словно магнит булавку, и будто умоляло о чем-то.
«Не бойся, я уже иду…» — подумал Бурик. Обойдя высокие кусты боярышника, он остановился. Над ним возвышалось Колесо. С этой точки оно казалось неимоверно большим, гигантским — величиной с телебашню! На спицах алмазными гранями сверкала роса. Такие же искорки горели в траве. Вокруг стояла неправдоподобная тишина — не было птичьего гомона, стрекотания кузнечиков… Все то привычное, что живет в звуках летнего парка, вдруг онемело, уступив место лишь одному звуку, от которого сжималось сердце — это был скрип. Громкий ржавый скрип, исходящий из самого центра нависающего Колеса. Бурик смотрел не мигая. Колесо медленно, с огромным трудом, вращалось. Оно сделало полный оборот и остановилось, издав ржавый стон. Бурик закрыл глаза и шагнул вперед.
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |