"Девочка и олень" - читать интересную книгу автора (Пашнев Эдуард Иванович)

Глава IV. Тайна

Бег солнечных разноцветных каруселей продолжался. Под звуки горнов и бой барабанов хоровод мальчишек и девчонок мчался через стадион, костровые площади, крыши соляриев, через раздвинутые стены палат. У Нади кружилась голова от высоты и счастья. На одну минуту с этих каруселей сдернул ее Тофик Алиев, чтобы показать волны при луне, на одну минуту ее сдернула Оля, чтобы поговорить по секрету.

— Как ты считаешь, Марик, по-твоему, красивый? — спросила подружка.

Они стояли в темной аллее Нагорного парка. Прозвучал сигнал отбоя, но Оля не пускала Надю, ждала, что та ответит.

— Марик?

— Ну, наш вожатый. Он же Марик. Сколько раз тебе говорить?!

— Марат Антонович, — поправила ее Надя испуганным голосом. — Не знаю.

В темноте ярко белели форменные рубашки девочек, стоящих друг против друга. Глаза немного привыкли к сырому сумраку ночи, и свет от рубашек высветлил лица. Во взгляде одной девочки было замешательство, во взгляде другой — смущение, прикрываемое уверенными словечками.

— По-моему, он ничего себе, наш вожатый, хоть и маленького роста, — сказала Оля. — С колыбельными песнями у него получилось ничего, да? Классно прочитал. Как ты считаешь? Он тебе нравится? А знаешь, кто был самым первым вожатым?

— Кто? — спросила Надя, чтобы не отвечать на первый вопрос.

— Пугачев, — засмеялась подружка, — в «Капитанской дочке». Помнишь, там есть глава «Вожатый»? Он для Гринева был вожатый, когда они заблудились в буране. А Марик для нас вожатый, хоть мы и не заблудились.

Она говорила шутливо, но обстановка, в которой все это происходило: сырая темнота, тревожно шумящие деревья, — делала их встречу серьезной и важной. Когда Оля произнесла имя Пугачева, что-то кольнуло Надю. Перед глазами промелькнуло несколько портретов Пугачева из коллекции вырезок, которую собирал отец: гравюра Рюотта с цепью на переднем плане, портрет, заказанный Пушкиным для «Истории пугачевского бунта». Имя второго художника она не помнила.

— У них глаза похожи, — сказала Надя. — У Марата Антоновича и у Пугачева глаза похожи.

— Конечно, у них глаза похожи, — согласилась Оля и, помолчав, добавила: — Ты мне не ответила. Помнишь, о чем я тебя спросила?

— О чем? — сказала Надя нехотя.

— Ну, нравится он тебе или нет? — И вдруг решительно и гордо, добавила: — Мне нравится. Жалко, что он вожатый, правда?

— Да, — тихо кивнула Надя.

— Но все равно давай вместе будем к нему хорошо относиться.

Надя могла бы сказать, что и так хорошо относится, но она понимала, что Оля в свое предложение вкладывает более глубокий смысл.

— Давай, — согласилась она.

— Будем делать все так, чтобы у него не было никаких неприятностей. Это, конечно, больше меня касается, но я возьму себя в руки. Я умею, если захочу.

— Да, — согласилась Надя.

Предложение Оли застало ее врасплох. Они вышли на освещенную аллею и припустились наперегонки. У Пушкинской беседки остановились перевести дух и пошли шагом. Чугунная доска с профилем поэта была ярко освещена фонарем. Надя вспомнила, как Тофик взмахнул рукой и замолчал, не мог произнести слова: «Коснуться милых ног устами…»

— Тебе нравится Мария Раевская? — спросила она у Оли.

— Не знаю, — пожала та плечами. — Вообще-то она красивая.

— Ей было тоже пятнадцать лет, как нам с тобой, когда она здесь ходила.

— Они в своем девятнадцатом веке раньше влюбляться начинали, — не то позавидовала, не то осудила Оля. — Нас в четырнадцать только в комсомол принимают, а Наташа Ростова в двенадцать уже целовалась со своим Боренькой. Надьк, а ты целовалась с кем-нибудь?

— Нет, — ответила тихо Надя.

— А Марату нашему тридцать один годик, — сказала Оля. — Но это ничего, — сурово добавила она, — мы все равно будем к нему хорошо относиться, как договорились. Хоть он и старый.

Надя кивнула. Они были детьми и верили, что можно заключить тайное соглашение хорошо относиться вдвоем к одному человеку.

Надя проснулась рано. Солнцезащитные козырьки карниза дробили свет блестящими полосками из нержавеющей стали на равные части и только после этого пропускали сквозь стеклянные стены палат. Все предметы были пестрыми и праздничными. Солнечные зайчики играли на лицах, на одеялах, на тумбочках. Солнце в Артеке было запланировано, как завтрак, обед и ужин. Оно создавало настроение с самого утра.

Надя долго лежала, с наслаждением жмурясь и стараясь угадать момент, когда раздастся сигнал «побудка». На высокой ноте, томительно и протяжно заиграл горн. Сердце у девочки замерло, начало тревожно и сладко падать.

На галерее раздался негромкий, спокойный голос Марата Антоновича:

— На зарядку выходи!

В первое мгновение Надя обрадовалась этому голосу, а потом натянула одеяло до самого подбородка. Ей захотелось спрятаться. После разговора в аллее Нагорного парка она чувствовала себя слишком взрослой для того, чтобы бегать и прыгать перед вожатым в маечке и трусах.

Марат ждал внизу. Он был одет в полную форму пионервожатого и улыбался сразу всем. Но Надя его улыбки не видела. Она пробежала неуверенной трусцой по галерее и некоторое время толкалась с девчонками, стараясь занять место во втором ряду. Впереди оказалась маленькая Рита. Надя старательно съеживалась, ссутуливалась, чтобы спрятаться за ней.

Вожатый прошелся перед строем.

— Сегодня мне поручено провести с вами зарядку, — сказал он.

Радостные ответные улыбки заиграли на лицах ребят. Одна Надя стояла с опущенными глазами.

«Что с ней? Стесняется», — догадался Марат.

— Рощина может одеться. Ей поручается уборка редакционной комнаты пресс-центра. Остальные смирно-о-о!! Бегом марш!

Последние команды вожатый подавал, повернувшись спиной к девочке. Все побежали, а Надя осталась одна. Ей сделалось еще неуютнее. Она тоже побежала, но в противоположную сторону. Взлетела на галерею второго этажа, толкнула дверь и бросилась на кровать лицом вниз. Щеки пылали краской стыда. Было жутко и радостно оттого, что вожатый проник в ее тайну.

Переложив с места на место несколько вещей в пресс-центре и сменив воду в кувшине для цветов, Надя села за свой стол. Но думать без фломастера и бумаги она не умела, и рука начала машинально вычерчивать прямоугольник подбородка вожатого, высокий упрямый лоб и сдержанно-печальные пугачевские глаза. Надя почувствовала рукой всю тонкость и осмысленность лица Марата. Стараясь быстрее закончить портрет, она испытывала незнакомое ей раньше ощущение, будто пальцам становится с каждым штрихом все горячей, будто она касается не фломастером бумага, а пальцами — висков, подбородка, мягких надбровных дуг лица. Ей даже показалось, что если она немедленно не оборвет линию, то обожжется. Это ее ошеломило, и Надя поспешно спрятала набросок.

На «мертвом часе», как обычно, она примостилась под одеялом писать письмо. До сих пор у Нади от родителей не было никаких тайн. И она испытывала потребность поделиться и колыбельными песнями, и событиями сегодняшнего утра, рассказать и про пугачевские глаза вожатого, и про то, как она обожгла пальцы, рисуя портрет вожатого. Но смогла вывести только:

«Живем как в аквариуме: две стены стеклянные и все видно. Ужас. На зарядку бегаем в трусах и майках. Пришлите как можно скорее тренировочный костюм».

События в Артеке набегали одно на другое: выставка, президентские обязанности, пресс-центр, — забирали у Нади много времени, но она находила минутку-другую, чтобы хоть коротко, хоть в открыточке сообщить в Москву о главном. Она знала, как ждут ее писем мама и особенно отец. Торопя с ответом, он даже конверты ей присылал надписанные. Только вложить листок, запечатать и бросить в почтовый ящик.

«Дорогие папа и мама! Наш вожатый — из Москвы, как и я. Он очень хороший и выглядит совсем молодым, хотя окончил ВГИК, — сообщила Надя. — Вчера вечером он читал нам колыбельные песни».

Николай Николаевич почувствовал, что дочь сообщила ему в немногих словах что-то важное. Он заволновался оттого, что не улавливает сути. Ему было ясно только одно: строки о вожатом не случайны в письме и Надя на них ждет ответа. Может быть, все дело в том, что вожатый окончил ВГИК, но работает в Артеке не по специальности, и Надя спрашивает: не может ли отец чем-нибудь помочь хорошему человеку?

«Твой вожатый окончил ВГИК, — написал он. — Какое отделение? Боли художественное, то спроси, не согласился бы он работать у нас, на Центральном телевидении?»

«Дорогие папа и мама! — написала Надя через несколько дней. — Вчера был День мира и дружбы с борющимися народами. Я нарисовала много антивоенных плакатов».

«Очень советую тебе хотя бы часть этих плакатов привезти в Москву», — откликнулся отец.

«Антивоенные плакаты привезу, — пообещала Надя и добавила: — Выпустили третий номер газеты. Из одних колыбельных песен. От каждой народности по одной песне. Мне пришлось рисовать флажки. Всем очень понравилась такая газета. Все приходят с блокнотами и переписывают песни других народов. А придумал все это наш вожатый. Он у нас очень хороший. Окончил ВГИК, сценарное отделение. Знает английский, с ним интересно разговаривать. Когда делаем газеты и стенды, не принуждает и не давит».

«Значит, сценарное отделение, тогда я для него ничего не могу сделать, — подумал Николай Николаевич. — Что-то у нее очень много про вожатого и мало про газеты?»

«Хорошо бы и стенгазеты и другие стенды привезти», — написал он Наде.

«Газеты останутся у вожатого, — коротко ответила дочь и добавила: — Выставку мою устроили. На нее больше ходят взрослые. Даже из Гурзуфа и Ялты».

«Это хорошо, — обрадовался отец. — Такое искусство принадлежит не только детям. Главное, работать и работать. Считай себя в творческой командировке на международном слете. Побольше рисуй по наблюдению и с натуры. Портреты, шаржи. Не забывай их украсить автографами и адресами».

«Выдала еще две новые вещи, — «К солнцу» и «Танец дружбы». Мне кажется, получился оригинальный рисунок танца. Вертикальный, примерно 1 м 20 см».

«Прекрасно, — похвалил отец. — Не забывай рисовать пейзажи и архитектуру. Сегодня по радио в «Пионерской зорьке», которую мы с мамочкой слушаем теперь регулярно, передавали голоса Артека. Девочки из Сирии, Египта, Мозамбика. Удастся ли сделать их портреты в национальных костюмах? На полях в удобном для композиции месте получить автографы и адреса, даты и добрые пожелания теми же цветными фломастерами, которыми сделан рисунок? Ни в коем случае не забывай ставить даты, слово «Артек» и свою подпись. Все это скомпонуй хорошенько, а главное, сбереги».

Надя с радостью выполняла советы отца.

«На пресс-конференции с иностранными ребятами рисовала и брала автографы у австралийцев, швейцарцев, австрийцев».

«Очень порадовались, что в День интернациональной дружбы рисовала и брала автографы. А как с восточными народами? Корейцы, монголы, вьетнамцы, японцы, африканцы? Ведь они тебе удались бы больше. И шрифты автографов их необычны и декоративны».

Надя убедилась вскоре, что это так. Автографы арабских мальчишек делали портреты более достоверными, документальными… Красивыми…

«Папа, ты прав. Вчера рисовала и получила автографы у ребят из Египта, Сирии, Монголии, Португальской Гвинеи и у девочек из Палестины. Кое-что из моих рисунков взяли для «Пионерской правды», кое-что должны показать по телику. Пишу на «тихом часе», хочу спать. Пишите. Дочка Надя».

«Конечно, мы понимаем, что лагерный режим и распорядок отнимают массу времени, — посожалел отец, — но зато ты научилась работать в толчее, тесноте, в любых условиях: на собраниях, в поезде, на остановках и даже в постели во время «тихого часа». Это хорошо».

«Сегодня встала в четыре часа утра и пошла вместе с ребятами встречать солнце на Аю-Даг, — сообщала еще об одном событии Надя. — В гору было идти тяжело, я задыхалась, но потом привыкла… Сделала рисунок, как мы сидим на вершине и ждем появления солнца. А вечером судила конкурс инсценированной песни. Ребята хорошо сыграли и спели «Гренаду» Светлова, а я и их нарисовала для альбома Полевой дружины».

«Рисуй и в письмах, — попросил отец, — мы с мамой их бережем. А как обстоит дело в Артеке с фотографиями? Вас фотографируют или нет?»

«Привезу одну большую хорошую фотографию, — ответила Надя. — Несколько дней назад нашу московскую делегацию вместе с вожатыми сфотографировали в Морском лагере».

«А нельзя ли увеличить расходы на фото? — поинтересовался отец. — Пусть будет побольше вариантов и покрупнее. Твои товарищи фотолюбители не фотографировали тебя?»

На этот вопрос Надя не стала отвечать. Она узнала, что в один из последних дней будет вечер, на который можно будет по-взрослому прийти в платье и туфлях. Это событие заслонило все остальное. Она представила, как войдет в зал в туфлях на высоком каблуке, в платье с большими оранжевыми цветами.

«Пришлите платье для вечера и туфли», — написала Надя.

И между строк письма нарисовала одним росчерком силуэтик платья, чтобы было понятно, какое именно она просит.

Отца рассердило это письмо:

«Хорошо было бы, если бы ты перечитывала свои письма прежде, чем их запечатывать. И ошибки проверила бы и уточнила бы свои описания. «Пришлите платье для вечера»… Но какое? По рисунку, что ты набросала в письме, мне непонятно. Карман не с той стороны. И цвет ты не указываешь».

«Как непонятно? — огорчилась Надя. — Сам написал, что карман не с той стороны».

Надя загрустила.

Но на следующий день пришло новое письмо:

«Сегодня утром мама решила, что ты просишь платье с оранжевыми цветами».

«Правильно, — обрадовалась Надя, — я просила белое с оранжевыми круглыми цветами. Мама угадала».

В посылку Наталья Ивановна помимо платья и туфель положила еще браслетик и кулечек кисленьких конфет.