"Ночные клинки" - читать интересную книгу автора (Корджи Стефан)Глава XIIПосле этого происшествия в глазах шкипера и всей команды «Морского Кота» авторитет Конана взлетел на недосягаемую высоту. Корабельный кок из кожи вон лез, чтобы угодить им. Кузнец и вор неожиданно смутились, киммериец же принимал почести как нечто само собой разумеющееся. Словом, до Маранга они добрались с наивозможными удобствами. Дорогой Конан как мог подробно расспрашивал шкипера о самом городе, об окрестных племенах — и о султанате Датха. Исподволь, намеками и околичностями Конан старался вызнать как можно больше и об Ордене Ночных Клинков — киммериец не верил, что в портовых тавернах Маранга не передаются из уст в уста самые причудливые слухи об этом таинственном сообществе. Бхидал, шкипер — пожилой, коренастый вендиец, отвечал обстоятельно и многословно. Правда, попутно он не забывал поинтересоваться, чего это ради на галере пиратов появился демон да почему этот демон — это ясно видели все! — охотился, похоже, именно за почтенным Конаном из Киммерии… Маранг в рассказах капитана выглядел обыкновенным портовым городом, где звучала многоязыкая речь, где встречались корабли со всех концов земли — от Ванахейма до Кхитая. Маранг был городом-государством, наподобие Замбулы еще до тех времен, как она оказалась под туранским протекторатом. Правили там эмиры; правили как везде. Умного и рачительного государя сменял его бездарный сынок или же, напротив, у горького пьяницы и распутника внезапно появлялся серьезный и рассудительный наследник. Севернее Маранга вдоль побережья располагалось еще с полдюжины похожих полисов; раньше они частенько воевали между собой, но появление в пустыне султанов Датхи заставило прибрежные города сплотиться. Увы, это не помогло. Султаны очень быстро сколотили из бедуинов отличную конницу; и нищие, испокон веку одевавшиеся в рубища кочевники вдруг поняли, что наводить страх на окрестные города — очень даже прибыльное занятие. Чем они с тех пор успешно и занимались. Дважды эмиры Маранга объединяли силы приморья — и оба раза походы на Тлессину — так именовалась столица Датхи — заканчивались полными провалами. Половина войска погибала от жары и жажды, вторую половину датхейцы брали в плен. Они нуждались в рабах — в тысячах рабов. Тлессина, цветущий оазис в самом сердце пустыни, о котором побывавшие там купцы рассказывали всякие небылицы, мог существовать лишь благодаря неустанному труду рабов, содержавших в исправности оросительные каналы, возделывавших поля и убиравших урожай… Все рабы в Датхе принадлежали только султану. А уж Солнцеподобный, в свою очередь, мог дарить их своим сподвижникам. От датхейского разбоя не стало житья на караванных тропах, что вели на север, вглубь Иранистана, и на запад, к Стигии. И лишь на южном тракте кочевники никогда не появлялись — ибо это был тракт Ордена Ночных Клинков. Но самое интересное Конан услышал уже под конец. Вода в Датхе была божеством, Дарительницей Жизни. ЕЙ поклонялись. Ей приносили жертвы. Ей возводили храмы. И по слухам — в главном храме Текучей Влаги помещалась священная клепсидра, перенесенная, согласно словам самих датхейцев, из некоего священного места, где она была «обретена» посланцами султана — и притом сравнительно недавно. Конан встрепенулся. Неужели ему повезло? И он сможет выполнить данное Тару на безымянном острове слово?.. Там, где любой хайбориец, развращенный цивилизацией, лишь цинично пожал бы плечами, Конан рисковал жизнью, стремясь, во что бы то ни стало, отплатить спасшему ему жизнь плененному богу. Где-то его, Конана, можно было даже назвать наемником этого бога — потому что его, как ни крути, наняли отыскать эту самую Священную Клепсидру — а заплатили авансом всю сумму. Конану ничего не стоило обчистить царский дворец или купеческий особняк — но, когда ему отпускали что-то в долг, он никогда не пытался увильнуть от уплаты. Тем более, что месть Ночным Клинкам была и его целью… — Ты говоришь, Священная Клепсидра?.. Ты уверен, почтенный Бхидал? Ты не ошибся?.. — Кто же может утверждать что-то наверняка, когда говорит о Тлессине! — вздохнул шкипер, оглаживая бородку. — Оттуда, любезный мой Конан, приходят одни лишь сказки. Кто-то промолвил первым, другой подхватил, третий переиначил — и готово! Пока не побываешь в столице этого самого Солнцеподобного, ни в чем не сможешь быть уверен! — Понятно, — Конан сдвинул брови. — А как туда попадают? Они торгуют с побережьем? — А как же! Они обложили данью приморские города, и золота у них теперь достаточно. Торгуют вовсю! Караваны идут через пустыню все время — кроме разве что сезона пыльных бурь. Бедуины говорят, что когда танцуют Духи Пустыни, люди должны оставаться возле своих очагов, ибо не должно им мешать занятиям бессмертных… Так что если ты примкнешь к каравану… Но, учти, там за пришельцами — очень строгий надзор. Никуда дальше рыночной площади их не пускают. Схваченным за Белой Чертой — это они обвели те места, где чужакам дозволено бывать — немедленно отрубают головы. Даже не надевают ошейника! Хотя рабы у них мрут, как мухи, и они все время покупают новых — или захватывают силой… — Ясно, — усмехнулся Конан. — Учили медведя пчелы, как ему нужно мед добывать… Или овцы волка охотиться… — Что-что? — не понял шкипер. Конан произнес последнюю фразу на своем родном языке. — Нет, ничего, поговорка есть такая там, где я родился… Ты не поможешь мне, Бхидал? Мне очень нужно попасть в Тлессину. Быть может, у тебя есть знакомый купец, которому нужен хороший охранник? — Да полным-полно таких. Но, учти, если ты даже и сбежишь, и стража не схватит тебя — то, если тебя недосчитаются, всех караванщиков продадут в рабство. А это та же смерть, только более медленная и мучительная… Особенно если в каменоломнях. Там половина аж в первый день помирает… — Ясно, — проронил Конан, и больше словоохотливый шкипер не добился от него ни слова. Благополучно миновав капризные моря, «Морской Кот» бросил якорь в гостеприимной гавани Маранга. Здесь морская душа, устав от тягот долгого плавания, могла развернуться вволю — и портовые заведения Бодея по сравнению с марангскими казались строгими монастырями… Конану же ближайшие к пирсам кварталы очень напомнили до боли знакомую Пустыньку. Здесь пили, резались, дрались, играли на деньги и на чужие жизни, занимались любовью в любое время дня и ночи, не слишком стесняясь окружающих. Как и в Пустыньке, тут лучше было сделать вид, что ты ничего не видишь и не слышишь. Черной галеры Ночных Клинков в порту не оказалось. Шкипер «Морского Кота» довольно быстро сумел разузнать, что корабль врагов Конана опередил их самое большее на день. Галера очень быстро разгрузилась и ушла на юг. Конан скрипнул, было зубами — неужто белокурую Лиджену увезли в самую цитадель мрачного Ордена? Один Кром тогда ведает, как ей помочь… Он уже совсем было решил, что похищенная им девушка обречена на жуткие муки в подземных застенках, когда расторопный Бхидал принес неожиданную весть — рабыню со светлыми волосами видели среди прочего груза, привезенного черной галерой! Это значило, что Лиджена здесь, в Маранге. Конан, Хашдад и Пхарад, провожаемые благословениями всей команды, торжественно, словно короли, сошли на берег. Бодейский вор тут же вознамерился было отправиться на промысел, и лишь железная длань Конана, ухватившая Пхарада за шиворот, удержала вендийца от несомненно пагубного для его души пути. — Потом этим займешься, потом, ясно? — внушал киммериец повизгивавшему от страха Пхараду. — А не то я тебя сам сдам стражникам. Они на тебя быстро дюжину краж спишут! — Так, а что же нам делать? — пискнул Пхарад. — Я ведь больше ничего не умею… — Иди на рынок. Толкайся там и слушай — что народ говорит про Тлессину. Понял? Сам ничего, не расспрашивай. Только слушай… Когда вор исчез, киммериец повернулся к Хашдаду, — Мне надо пробраться в город этих проклятых датхеев. Там, похоже, осела та священная клепсидра, будь она неладна, во имя Крома! Если я сумею вытащить ее отсюда… с одним долгом будет покончено, и мы сможем пощупать ребра самому ордену! — Я иду с тобой, — спокойно отозвался Хашдад. — Нет, — Конан покачал головой. — В Тлессине ты мне не помощник — только зря погибнешь или других на рабство обречешь… Мне от тебя нужна совсем иная помощь. Железные кошки — скуешь? — Кошки? Железные? — удивился Хашдад. — Конечно, сделаю. Только вот кузню наймем, и сделаю. А почему нельзя купить или заказать? — Потому что закаливать их мы будем по-особому, — усмехнулся Конан. — Совсем по-особому. Не знаю, что из этого получится… но что не повредит — это точно. Ступай, ищи кузню! Встретимся на постоялом дворе «Сокол моря»… Названный постоялый двор пришелся Конану весьма по вкусу. Во-первых, здесь отлично кормили, и в обмен на брошенную им серебряную монету натащили такую гору снеди, что хватило бы целому изголодавшемуся десятку — впрочем, Конан как раз и ел порой за десятерых. Во-вторых, в заведении вертелись очень даже симпатичные милашки, весьма откровенные наряды которых не оставляли сомнений в роде их занятий. Он успел весьма приятно провести время, когда его команда пожаловала с вестями. Первым вернулся Хашдад. — Все в порядке, — сообщил он. — Кузню я нашел. Поторговался, правда, — хозяин заломил цену… Но ничего, мы сговорились. — Сколько? — поинтересовался Конан, зная скупость кузнеца. Хашдад назвал цену. Разумеется, она оказалась смехотворно малой. Конан усмехнулся. — Ты уверен, что не вырвал последний кусок хлеба у голодных детей владельца кузницы?.. Следом пожаловал Пхарад — глаза его блестели, а карманы подозрительно оттопырились. — О, какой это город! — Он восхищенно закатил глаза. — Какой прекрасный город! Куда до него нашему Бодею! Только теперь я понял, до чего же мне надоели эти жрецы!!! — Дело говори! — прикрикнул Конан. — Дело, дело… Такое у нас, значит, дело. Про Тлессину народ болтает разное, но ежели все это вместе сложить… Тлессина стояла в самом центре обширной Датхейской пустыни, которая и дала имя всему султанату. Столица Солнцеподобного расположилась в большом оазисе, а поселения помельче были разбросаны окрест. Там зеленели обширные поля, обрабатываемые рабами. Саму же столицу опоясывало двойное кольцо стен, в котором имелись лишь одни-единственные неширокие ворота. Сложены стены были из какого-то редкостного камня, который доставили откуда-то с юга. — Сколько народу погубили, пока довезли — не счесть! — прибавил Пхарад уже от себя. Болтали, будто этот камень крепостью не уступает алмазу и что крепостные стены Тлессины невозможно разбить никакими таранами. За стенами благоухали сады. Все, даже самые последние обозники в датхейском войске имели там дома. Пусть крошечные, но свои. В большинстве же своем бедуины по старой памяти продолжали кочевать по близлежащей пустыне, но, уже никогда не отходя от столицы дальше, чем на два перехода. Султан держал в крепости постоянное войско; в случае надобности оно возрастало в десять раз за один день. — И еще тут эти, как их — провозвестники, что ли? — бегали, кричали — мол, слушайте все, пресветлый наш эмир желает изречь слово своему народу! Вечером, когда спадет жара — эмир будет говорить с балкона… — Ну, а нам-то что? — удивился Конан. — Так ведь о чем говорить-то станет! С дочкой-то эмирской — беда стряслась!.. Путь на черной галере остался в памяти Лиджены одним сплошным кошмаром. Нелек Кахал появился на судне в самый последний момент — корабль был уже готов вот-вот поднять якоря, и собравшиеся вокруг Лиджены моряки изощрялись в препохабных шутках на тему, в каких именно позициях они станут овладевать девушкой, если, конечно, начальство так и не соизволит явиться. Однако же начальство соизволило, и шутники мигом убрались кто куда. Нелек Кахал казался мрачнее ночи, чернее своего темного плаща. Вся его королевская осанка куда-то бесследно исчезла, глаза лихорадочно горели, он поминутно облизывал губы — словом, выглядел проштрафившимся лакеем, но никак не повелительным царедворцем. На Лиджену он бросил лишь один мимолетный взгляд, пробормотав сквозь зубы нечто вроде: «хвала тьме, хоть тут удалось…», и тотчас ушел к себе в каюту. Лиджена не могла объяснить, отчего на палубе корабля ей постоянно хотелось броситься ничком и закрыть руками голову. Ее никто и пальцем не тронул, но сам воздух галеры, казалось, пропитан был флюидами страха. Она боялась взглянуть вокруг — словно из-за мачты вот-вот могло показаться жуткое плотоядное страшилище. И, сжавшись в своем углу, под жалким навесом, кое-как защищавшим от свежего ветра, почти не двигаясь, оцепенев, Лиджена и провела все время до марангского порта. Нелек Кахал лично свел ее на берег. В сопровождении полудюжины крепких парней, вооруженных короткими мечами, работорговец отправился не куда-нибудь, а прямиком в эмирский дворец. Вся процедура заняла не более нескольких минут. Лиджена оказалась перед неким толстяком в парчовых одеяниях, с короткими липкими от пота пальцами, одышкой и маслянистым взглядом профессионального развратника. Уплатив Нелеку, толстяк потащил ее за собой узкими переходами хозяйственной части дворца. Лиджена шла следом, механически переставляя ноги, словно неживая кукла. Она видела только одно — жуткие глаза Нелека, его последний взгляд. Под высоким лбом кипели тьмой два бездонных провала, уводившие куда-то вниз, в царство истинного ужаса, где нет и не может быть никакой надежды на спасение. Этот взгляд жег и терзал, вплавляясь в самую сокровенную глубь сознания. Это был взгляд хозяина, навеки проставлявшего свое клеймо на купленной им скотине. И, можно было не сомневаться — он еще востребует свою собственность назад. И в очень скором времени… Лиджена закрывала глаза, вновь открывала их — и по-прежнему огненный взор Кахала неотступно преследовал ее… Словно в полусне, она следовала за толстяком, притащившим ее в какой-то закуток и деловито овладевшем — Лиджена не сопротивлялась, она почти ничего и не заметила. Было одно лишь отвращение от кислого запаха пота… Потом, правда, с ней обошлись несколько получше. Она попала в руки служанок, ее отмыли, переодели во что-то светлое, просторное, и в то же время — удобное, явно предназначенное для путешествия; явилась некая матрона и принялась втолковывать Лиджене ее обязанности. Девушка тупо кивала, почти ничего не понимая, но запоминая все услышанное накрепко. Она становилась одной из прислужниц дочери пресветлого эмира, Илорет. Кажется, ее приставляли к Большому Набору Гребней принцессы — или что-то в этом роде. Лиджена не помнила, к чему именно, но, когда дошло до дела, обязанности свои она выполняла четко. Многочисленные служанки принцессы засыпали новенькую вопросами — кто, откуда, почему. Лиджена отвечала коротко и односложно, сама не помня, что говорит. Ее быстро оставили в покое. Спустя еще несколько часов большой караванный поезд принцессы тронулся в путь — через пески к соседнему городу, где жила родня ее матери. Дорога считалась безопасной — страшные датхейцы, про которых говорили, что они пристрастились есть человечину, там никогда не показывались, да и охрана у принцессы имелась немалая… Гонец примчался в Маранг на следующее утро — одинокий израненный конник, покрытый пылью и запекшейся кровью. Своей и чужой. Погоняя измученного коня, он проскакал по городу, и обыватели испуганно косились ему вслед — это не предвещало ничего хорошего. Возле ворот роскошного дворца черный вестник почти что свалился с седла на руки дюжим гвардейцам из тысячи «непобедимых». — К… его светлости эмиру… — прохрипел воин. — Беда… Его почти что под руки вели по лестнице. Был час приемов, когда эмир — право же, не самый худший правитель из тех, что знал древний Маранг — выслушивал знатных людей государства, имеющих что сказать государю. Разряженная, надушенная толпа изумленно расступилась перед окровавленным гонцом. — Ваше Величество… — прохрипел человек, падая на колени. — Велите казнить меня — но ваша дочь, принцесса Илорет… попала в руки датхайцев! По залу прокатился стон. Супруга эмира (в Маранге придерживались моногамии) с жалобным вскриком лишилась сознания. Сам же эмир вскочил на ноги, сжав кулаки так, что захрустели кости. — Как это случилось?! И что делала охрана?!! — Охрана билась доблестно и вся полегла там, защищая Ее Высочество, — сурово возразил истекающий кровью гонец. — В живых остался только я один! А этих шакалов, пожирателей падали, налетело вдесятеро больше, чем было наших… Ее Высочество и всех ее служанок захватили в рабство!.. Новый стон. Все знали, как обращаются в Тлессине с захваченными чужими женщинами. Гонец пошатнулся. На пропыленной одежде расползались свежие пятна крови. Не дожидаясь эмирского разрешения, придворный целитель шагнул вперед. — Ваше Величество, этот человек умирает. Могу я распорядиться, чтобы его перенесли в более подходящее место?.. Эмир машинально кивнул — и тотчас же поднял руку в знак того, что сейчас будет говорить. В зале тотчас воцарилась мертвая тишина. — Сим я объявляю вам… — эмир сделал невольную паузу: от сдерживаемых слез пресекся голос. — Объявляю вам, что моя дочь. Илорет более не пребывает среди живых! Общий вздох и смятение. Эмир официально провозгласил свою дочь покойницей. — Быть может, плоть ее и продолжает жить, — медленно ронял слова эмир, — но это уже совершенно неважно. Наследница трона Илорет умерла! Да оденется в траур весь двор. Путь глашатаи объявят о случившемся на всех площадях Маранга! И пусть они скажут также, что если найдется смельчак, который отомстит Тлессине за смерть моей единственной дочери, он получит столько золота, сколько сможет увезти на вьючном коне!.. Лиджена видела, как все это случилось. Роскошный паланкин, в котором ехала она и еще трое служанок принцессы, несли рослые и сильные верблюды. Каравая двигался неспешным шагом — и вдруг где-то совсем рядом Лиджена услыхала истошные крики людей. — Датха! Датха! Я-хой! Я-хой!.. Служанки завизжали и бросились друг к дружке, словно это могло как-то их защитить. Снаружи раздался зловещий свист стрел… последние отчаянные команды начальника охраны… звон мечей… Датхайские всадники налетели внезапно и со всех сторон. Они не стреляли, хотя лук имелся у каждого. Кривые вороненые клинки взлетели в воздух. Крики, стоны, предсмертные проклятия и торжествующие вопли… Боковой занавес паланкина с треском рассекла черная молния датхайского меча. Появилось смуглое горбоносое лицо, украшенное густыми черными усами, Губы растянулись в хищной усмешке, обнажая великолепные белые зубы. — Итхи! — воскликнул датхеец, протягивая руку и хватая жалобно визжащую девушку. На крик воина подоспели его товарищи, в несколько мгновений расхватав себе пленниц. Жадные руки обшаривали их, поспешно срывая кольца, браслеты, серьги, наголовники — все, за что можно было выручить хотя бы медный грош. Лиджена сохранила ледяное спокойствие. Она уже не боялась никого и ничего. Она не кричала и не билась, не кусалась и не вырывалась — словно была уверена, что с ней ничего не случится. И у нее хватило сил досмотреть до конца этот страшный и кровавый кошмар — когда датхейцы, бегло осмотрев новообретенных рабынь, деловито принялись их сортировать. Самых молодых и хорошеньких — на пробу Солнцеподобному. Тех же, что попроще — тут же, на месте, разбирали себе воины. После чего они деловито валили добычу на песок, рвали одежды и вступали в свои права хозяев. А потом, когда стихали стоны, мольбы и вопли, так же деловито разжимали несчастным кинжалами зубы и вырезали языки. За языками следовали третьи фаланги пальцев — лишенные их женщины могли выполнять работу по дому, но не в состоянии были держать оружие. Пять рабынь умерло, не перенеся болевого шока… Принцесса Илорет была среди тех, кого вместе с Лидженой отобрали для султанского сераля. Потом была бешеная скачка через пустыню, и белые стены Тлессины, что внезапно выросли словно из-под земли… Конан выслушал всех очень внимательно — сперва глашатаев, потом и самого пресветлого эмира. Брови у него сошлись; сосредоточенно глядя себе под ноги, он, казалось, что-то подсчитывает. — Нет, не дойти — наконец сердито бросил он недоуменно глядевшим на него Пхараду и кузнецу. — Куда не дойти? — почтительно осведомился вор. — До Тлессины этой, куда же еще! — До Тлессины? — изумился Пхарад. — Зачем? Голову свою на султанский кол насадить? — Мне нужно в Тлессину, — отчеканил киммериец. — Я пойду один. — Ну, нет, — Хашдад спокойно покачал головой. — Я с тобой. — От тебя там никакой пользы! — сверкнул глазами Конан. — А если тебя схватят… — Неужели ты надеешься вывезти ту самую клепсидру в одиночку? — поднял брови кузнец. — Это у тебя едва ли получится… — Один я еще могу обмануть датхайцев, — бросил Конан. — А вот вместе с тобой — навряд ли! — П-постойте… — испугался Пхарад. — Вы это серьезно, что ли? Конан не удостоил его ответом. — Эмир хотел видеть тех, кто дерзнет отомстить за его дочь, — негромко произнес Хашдад. — Я его понимаю. Пойдем, Конан — тебе ведь наверняка потребуется помощь… Киммериец полагал, что вокруг эмирского дворца должна виться целая туча бывалых вояк, привлеченных щедрой наградой, — однако выяснилось, что он жестоко ошибся. Народ разошелся, растекся по узким марангским улочкам — и возле ворот из розового камня остались только молчаливые стражи. Конан шагнул прямо к ним. — Эй, приятели, пошлите-ка кого порасторопнее известить его светлость — или как там его зовут? — что Конан из Киммерии желает принять его службу и сравнять Тлессину с землей. Глаза Хашдада округлились — точно так же, как и услыхавших эту напыщенную тираду гвардейцев. Они с подозрением оглядывали черноволосого, голубоглазого великана, чьи мускулистые руки, казалось, могли запросто свернуть шею быку. (Так было и на самом деле, но об этом стражники не догадывались.) Стараниями жрецов Бодея Конан был хорошо одет, на поясе висело дорогое оружие и после некоторого размышления воины вызвали десятника. Ответа пришлось ждать недолго. Его светлость эмир Маранга требовал смельчаков сей же час к себе. Эмир принял их в небольшом покое, разубранном драгоценными коврами. Стены украшала великолепная коллекция мечей и кинжалов — не хуже, чем у ведьмы Аттеи. На невысоком инкрустированном столике розового Дерева дымилась курильница с редкими ароматами, рядом с ней располагалась чаша с фруктами. При виде этого угощения Конан недовольно скривился. Эмир изумленно поднял брови, заметив выражение лица своего гостя. — Я бы предпочел траве мясо, — откровенно ответил Конан. Смелость голубоглазого северянина понравилась эмиру. Он был достаточно умен, чтобы отличать лесть от похвалы и твердость от дерзости… Минуту спустя расторопные слуги внесли стол побольше, на котором дымилось жаркое. — Итак? — Эмир сильно сдал за это время, но голос его оставался тверд. Он не позволял горю всецело овладеть собой. — Меня зовут Конан. Я родом из Киммерии, — произнес северянин, твердо глядя в глаза повелителю Маранга. — И я берусь отомстить за твою дочь. Гордый варвар опустил слова «Ваше Величество». Эмир сделал вид, что не заметил. — Ты берешься окрасить кровью белые стены Тлессины? — Глаза у варвара были тверды как сталь и холодны, словно лед. Он не произносил красивых фраз. Он просто извещал, что сделает то-то и то-то; и у эмира ни на миг не возникло сомнение, что все случится именно так, как утверждает Конан-киммериец. — Берусь, — не моргнув глазом, кивнул варвар. — Он, — Конан кивнул на Хашдада, — поможет мне в этом. У него свои счеты с тамошними хозяевами. — Я не могу дать вам армии, — эмир с сожалением вздохнул и опустил плечи. — Датхайцы в пустыне словно дома, и люди побережья не выдерживают в их раскаленных песках. Самые искусные полководцы терпели неудачи — Тлессинский Оазис расположен в очень выгодном месте… Его легко оборонять. — Мне не нужно войско, — спокойно бросил Конан. — Я отправлюсь туда один и сам сделаю все, что надо. Я надеюсь, что скоро ты обнимешь свою дочь! Эмир вздрогнул, прикрывая глаза ладонью. — Нет! Нет… Ты не знаешь, чужеземец Конан, что делают датхейцы с рабынями… Ты не знаешь… — Ладно, там видно будет, — беззаботно махнул рукой Конан. — А теперь мне надо узнать все про этот султанат. — Разумеется, но в чем же твой план? — нетерпеливо спросил правитель. — План хорош, когда о нем не знаю даже я сам, — отшутился Конан. Эмир наклонил голову, подавляя гнев. От сидевшего перед ним варвара исходила какая-то странная, почти что пугающая сила; да, он и впрямь способен был утопить Тлессину в крови. — Ты не ответишь мне? — Правитель сдвинул брови, не удержавшись. — Отчего же? Отвечу, — Конан захрустел сочным боком молодого барашка. По подбородку покатились струйки мясного сока — киммериец ел так, как привык. — Отвечу! Я отправлюсь в Тлессину. Найду твою дочь и вывезу ее из города. Потом мой товарищ, — кивок на молчащего, как рыба, Хашдада, — доставит ее в Маранг. Я же вернусь обратно. И тогда… сердце твое возрадуется местью! При этом выражение лица у Конана стало настолько свирепым, что даже видавший виды правитель невольно вздрогнул. Это была естественная, не напускная свирепость, свирепость волка, проистекающая от его природы, а отнюдь не от дурного характера… Он таков, каков есть. — Что ж, план прекрасен, и помоги нам Митра исполнить его! Скажи мне, Конан из Киммерии, в чем ты сейчас нуждаешься? Чем я могу тебе помочь? — Правдивым и подробным рассказом о Тлессине, — киммериец вытер руки о скатерть. — Больше мне ничего не нужно. У датхейцев наверняка полно ушей и Маранге… им незачем знать о наших приготовлениях. — Мой визирь-ат-баши Факим долгие годы собирал все сведения о Тлессине и датхейцах. Думаю, что он сможет помочь тебе… Факим оказался сухоньким коричневокожим старичком, любившим покурить кальян, рассеянно поглаживая при этом гладкий живот молоденькой невольницы — но при этом сохранившим остроту ума и глубину памяти. Он принял Конана и Хашдада в своем небольшом доме, даже не подумав прервать своего приятного занятия. Взор Конана вспыхнул при виде обнаженного девичьего тела; рабыня ответила кокетливым взглядом и состроила северянину глазки. Предъявленный эмирский фирман не произвел на Факира никакого внешнего действия. Старичок вновь лениво прикрыл глаза, и его ладонь легла обратно на обнаженный живот рабыни. — Спрашивайте, — проронил визирь. Точнее сказать, бывший визирь — «ат-баши» в Маранге означало почетную отставку. — Тлессина, — произнес Конан. — Все про этот город. Карту. Визирь не усмехнулся — лежал себе по-прежнему с закрытыми глазами, да поглаживал переглядывавшуюся с киммерийцем девушку. — Двойное кольцо стен, — вдруг отрывисто произнес Факим. — Конные патрули… пешие патрули… лучники на стенах… стража у колодцев… Он говорил долго и со знанием дела. И, согласно его рассказу, Тлессина и впрямь могла бы назваться «неприступной». Несколько караванных трактов, что вели к ней от границ султаната, тщательно охранялись. Иным же путем дойти до города было невозможно — лучше мечей и стрел Тлессину охраняла безводная раскаленная пустыня. Каждый купец, что прибывал в город, обязан был носить бирку. Никого из них не пускали дальше рыночной площади. Прислуга обязана была держаться вместе и никуда не отлучаться. Хозяин головой отвечал за каждого из них. Рынок охранялся доброй полутысячей отборных султанских головорезов, свято убежденных в том, что инородцы созданы Вседержителем исключительно для того, чтобы они, датхейцы, могли бы купать свои черные клинки в их инородческой крови. Одержимая каким-то безумием, конница султана считалась непобедимой — люди бестрепетно умирали по первому слову своих командиров со счастливыми улыбками на губах. Сумасшедших в атаке датхейцев в открытом поле не остановил еще никто. Вот почему эмир Маранга не мог рисковать своим войском — за стенами города еще был шанс отбиться, в пустыне же — никогда. — Я догадываюсь, что ты хочешь сделать, — бывший визирь отодвинул кальян и неожиданно остро взглянул прямо в глаза Конану. — Илорет была мне почти что внучкой… Я готов помочь тебе всем, чем смогу. Тебе надо пробраться в Тлессину — я готов отправиться с тобой. Составим караван… товаров у меня хватит. Ты минуешь первый пояс охраны… а потом — да сохранит тебя Митра! А обо мне не думай. Конан посмотрел на старика с невольным почтением. Этот Факим шел на верную смерть, а киммериец всегда уважал мужество — даже во врагах. — Нет, почтенный, — Конан отрицательно покачал головой. — Надеюсь, что такого удастся избегнуть. Если ты поведешь караван — это и впрямь будет очень хорошо, но… никто не пойдет в рабство. Это уж ты предоставь мне… |
||
|