"Нянь, или мужчину вызывали?" - читать интересную книгу автора (Петерсон Холли)

Глава 21 Белые пятна зимы

— Все дело в потенциальных рейтингах. Они мешают тебе взглянуть на ситуацию объективно.

Майкл схватил со стола мою ложку и накапал себе на рубашку желтком. Держа его одной рукой, я потянулась к кухонной столешнице у себя за спиной и схватила его любимую игрушечную пожарную машину.

Питер не представлял, о чем говорит, и это в очередной раз напомнило мне, каким он может быть упрямым. Мне не понравился его напор, и от раздражения мне, честно говоря, стало легче. Проще было сосредоточиться на его высокомерии, чем на странных ощущениях вчерашнего вечера.

— Питер, мне бы очень хотелось послушать, что ты об этом думаешь, правда, но я хочу пообщаться с Майклом.

— Или ты позволяешь Гудмэну на тебя давить?

— О чем ты?

— Ладно. Общайся с Майклом. Я подожду тебя у передней двери и провожу до улицы. — Он не позволил мне от него отмахнуться. — Тогда и обсудим.

В прихожей я помогла Майклу найти в шкафу его любимую игрушку — пылесос, из которого выскакивали цветные шарики. Майкл загудел и забегал по кругу, изображая звук мотора и слегка брызгаясь при этом слюной. Я глянула на себя в зеркало. На мне были белые шерстяные брюки, белый джемпер и туфли на каблуке. Иветта, стоявшая в двери, чтобы отвлечь Майкла попкорном и не дать ему заорать, когда я буду уходить, бросила взгляд на то, как я разглядываю себя в зеркале. Потом она увидела, как Питер по-джентльменски придерживает мне дверь, и бросила на меня неодобрительный взгляд. Может, у меня начиналась паранойя. А может, и нет. Я наклонилась поцеловать малыша, прижала его к себе крепко-крепко и посмотрела ему прямо в глаза.

— Мамочка всегда возвращается домой. — Он кивнул, но нижняя губа у него задрожала. — Я люблю тебя, Майкл. Ты мой дорогой малыш. И всегда будешь моим любимым малышом.

Он схватил меня за рукав.

— Попкорн! Хочешь попкорна?

Глаза у него засияли; Иветта подхватила его, как маленький самолетик, и понесла в детскую. Перед уходом я сняла гольфы и бросила их на кушетку в прихожей. Ингрид как-то сказала мне, что весь секрет в босых ногах, даже посреди зимы.

— На улице холодно.

— Я знаю.

Он что-то буркнул насчет «чокнутых местных жителей» и пропустил меня в дверь первой. Протискиваясь мимо него, я почувствовала, как екнуло мое сердце, и, стоя в лифте, попыталась отвлечься, думая о том, как Национальный комитет Республиканской партии подаст на нас в суд после выхода сюжета с Терезой.

Мы вышли на улицу, и я вдохнула в себя свежесть и великолепие декабрьского утра. Снега еще не было, и день казался совершенно сухим. Я любила Нью-Йорк прямо перед наступлением холодов; лето ушло совсем недавно, и его присутствие еще ощущалось. Я вдруг поняла именно в эту минут, что сегодня, может быть, последний хороший день перед наступлением зимы, перед тем, как улицы города покроются темной кашицей талого льда.

Луис уже ждал меня в машине.

— Слушай, — сказал Питер, постучав к нему в окошко, — ты ей сегодня не понадобишься.

— Понадобится.

— Нет, не понадобится. — Он повернулся к Луису. — Мы пойдем прогуляться в парк.

Я видела панику на лице Луиса. Он посмотрел на меня, на его лице явно читалась мысль: «Я слушаюсь вас, а не этого парня».

— Питер, мы не пойдем прямо сейчас в парк. — Я постаралась продемонстрировать голосом свое раздражение, но потом посмотрела на его темный плотный шерстяной джемпер, который он раньше никогда не носил, на то, как этот джемпер оттеняет его голубые глаза. В джинсах, темно-коричневых ботинках и коричневой кожаной пилотской куртке он выглядел чертовски привлекательно. Возьми себя в руки, сказала я себе. Он всего лишь нянь. Перестань зацикливаться на том, как он выглядит. Ты же замужем. И как глупо, что мне приходится напоминать себе об этом.

— Знаешь… вряд ли я смогу продолжать на тебя работать, если ты не в состоянии выделить сорок пять минут на отдых и прогулку со мной.

И он улыбнулся. Я невольно вспомнила про парня, с которым встречалась в колледже, первого, с кем я переспала. У него была такая же кривая улыбка, которая в одну секунду отрывала меня от учебников.

— Ты шутишь.

— Да нет, не шучу.

Было десять пятнадцать. Совещание насчет Терезы было назначено на час, но к нему надо было подготовиться. Я накрасила губы, глядя в свое отражение в окне автомобиля. В белом зимнем костюме я выглядела так классно, что самой было приятно посмотреть.

— Слушай, мы ведь уже все обговорили. Может, хватит? Я уже это пережила.

— Ингрид тут ни при чем, поверь мне.

Мне не нравилось работать вслепую, без плана, но на совещаниях иногда приходилось это делать. Всем работающим матерям приходилось.

— Надеюсь, это что-то важное. — Я заглянула в окно машины. — Луис, подождите здесь, пожалуйста. Я вернусь, чтобы поехать на работу. Скоро.

Питер тем временем доставал что-то из багажника машины. Потом он подошел к тротуару с одеялом, которое мы держали в машине для экстренных случаев, в одной руке и моими теплыми ботинками на меху в другой.

— Сними свои дурацкие туфли и надень это, тебе будет удобнее.

— Не надену.

— Да послушай меня хоть раз. Ты же сейчас не на работе.

— Ну, хорошо, — Я сунула ноги в теплые ботинки и взяла телефон.

— Телефон тебе не нужен.

— Нет, нужен. У меня дети и работа, — я положила его в карман.

Мы вошли в парк через ворота с Семьдесят шестой улицы.

— Куда мы идем?

— Шагай.

— Питер.

— Сначала одна нога, потом другая.

— Куда мы идем!

— Да-да, вот так, у тебя отлично получается.

Мы молча шли вперед; он краем глаза поглядывал на меня. Я не привыкла действовать вот так, без плана, наугад, но день был прекрасный, и мне нравилось быть рядом с ним.

По крутой тропинке через луг мы спустились к воде. Солнце пробивалось сквозь листву дубов и отражалось от окружавших парк зеркальных небоскребов. Вокруг лодочного пруда утром кипела жизнь: на садовых скамейках болтали няни, укачивая младенцев в колясках; пожилая женщина в широкополой шляпе от солнца и мексиканском пончо рисовала листву, установив холст на переносном деревянном мольберте; а несколько стариков в видавших виды кроссовках проводили свои модели лодок вокруг буйка. Мы на секунду задержались у знаменитой статуи, изображавшей героев «Алисы в стране чудес» на северной оконечности пруда. Невозможно было не почувствовать обаяние огромной бронзовой фигуры Алисы, которая сидела на гигантском грибе, а по обе стороны от нее — Мартовский Заяц и Шляпник, Когда я приходила сюда с детьми, они непременно залезали на нее.

— Есть кое-что, чего я тебе еще не говорил.

— Что? Ты голубой?

Ну что за глупость, с чего я вдруг это сказала?

— Вот уж нет.

— А что тогда?

Он легко коснулся рукой моей спины, направляя меня в сторону велосипедной дорожки, которая вилась вверх по холму. Я свела лопатки, чтобы отодвинуться от него подальше. Хватит, Джейми, сказала я себе. Ты ведешь себя, как школьница. Твой муж много работает, он хороший человек, он юрист в престижной фирме и зарабатывает больше миллиона долларов в год. У тебя трое детей. Питер на шесть лет младше тебя, практически мальчишка. Ты взрослая женщина. Ты им увлеклась потому, что он милый, а Филип не прислушивается к твоим настроениям. Но это неправильно и не доведет до добра, как наркотики. Так что прекрати немедленно.

— На третьей или четвертой неделе моей работы произошла одна неприятность. День был холодный, и мы с Диланом взяли напрокат парусную лодочку погонять по пруду. Ветра не было. Лодочку было с места не сдвинуть. Так что Дилан потянулся к ней и ухнул в этот ужасный пруд.

— О господи! И что, он головой туда упал? Он же мог гепатит подхватить!

— Да расслабься. Это было смешно. И нам потом было что вспомнить. Особенно тот факт, что мы тебе ничего не сказали.

— Ну, тогда я, наверное, рада, что вы мне ничего не сказали.

— Ага, не дай бог ты бы пропустила какую-нибудь графу в разноцветном расписании.

— Очень смешно. Я не так безнадежна.

— Это верно. — Мы углублялись все дальше в парк, и эти слова все еще висели в воздухе. Что он имел в виду? Что я еще не так безнадежна или что, по его мнению, я куда лучше, чем это самое «безнадежна»?

Мы поднялись вдоль идущей круто вверх тенистой просеки по извилистой дорожке, вымощенной потрескавшимся серым асфальтом, мимо бегунов и прогуливавшихся немолодых посетителей. Прошли под аркой пешеходного мостика, где пожилой негр играл, на трубе «Summertime», выставив перед собой открытый футляр от инструмента. Питер бросил ему горстку мелочи, проходя мимо.

Мы миновали стоявший на холме у озера лодочный домик с притулившимся к нему рестораном. Перед ним лежали сложенные штабелями яркие лодки, с веслами; их соединяли огромные цепи. Я подумала, как странно, что мои дети живут в полумиле от этого пруда, а я никогда их туда не водила. Я пообещала себе, что свожу их, когда закончу работу над сюжетом.

Поднимаясь вверх по тропинке, мы прошли еще одну тенистую просеку, потом вышли на берег огромного пруда, окруженного зарослями высоченной травы. На деревянной пристани вдали дети кормили семейство уток. Я посмотрела на часы и решила, что Гудмэн еще немножко без меня переживет.

— О боже, как красиво! Ты этот пруд хотел мне показать?

— Это не просто пруд, Он называется Черепаший пруд, и сюда регулярно слетаются птицы. Видов сто пятьдесят. И это не конец нашего маршрута, — Он показал на большой замок на склоне, поросшем кустарником, вязами и высокими соснами. — Нам туда. В замок Бельведер.

Мы пошли вверх по ступенькам, прорезанным в скале, похожей на поток лавы. Неожиданно я споткнулась, и Питер, который шел впереди, не глядя протянул мне руку. Я машинально схватилась за нее, чтобы не потерять равновесие на неровном участке лестницы, где ступени начали крошиться. Рука у него была теплая, и на самом верху, как раз перед тем, как отпустить меня, он сжал мою ладонь. Этот единственный дружеский жест сказал мне все, что я хотела знать о его чувствах ко мне и до сих пор умудрялась не видеть.

Питер остановился перед огромной деревянной дверью перед замком, открыл ее и провел меня внутрь. Мы прошли через комнату, заставленную пыльными микроскопами, потом по коридору, через окна которого видна была листва, и поднялись на три пролета по старой каменной винтовой лестнице. Наверху оказалась тяжелая дверь, запертая на огромный засов, упиравшийся в цементный потолок.

— Питер, тут заперто.

— Не переживай. Это самое любимое место Дилана во всем парке. Тут всегда заперто.

Он налег всем своим весом на огромную щеколду, отодвинул ее, толкнул дверь ногой и отошел, пропуская меня на самый высокий балкон замка Бельведер. Перед нами открывалось роскошное зрелище: огромный прямоугольник Центрального парка тянулся до самого Гарлема на севере, ограниченный по сторонам западным и восточным Манхэттеном. Мы были на одной высоте с верхушками деревьев, во все стороны от нас тянулась ломаная линия нью-йоркских крыш… Все это напоминало оперную декорацию.

— Я никогда здесь не была.

— Конечно, не была.

— Что значит «конечно»? Я занимаюсь спортом в парке. В последнее время, правда, редко, но…

— Я знаю, что ты иногда шагаешь вокруг большого пруда, разговаривая при этом по мобильнику, но это потрясающее место надо узнавать не так. Присаживайся.

— Не могу. Я брюки испачкаю.

— Вот об этом я и говорю, леди!

Мы оба расхохотались, и он расстелил на скамье одеяло. Меня переполняло волнение — по самым разным причинам; сейчас, пожалуй, прежде всего, оттого, что я не знала, что он собирается мне сказать. Я оперлась локтями о перила и посмотрела вниз, на театр Делакорте, где играли Шекспира актеры уровня Кевина Клайна и Мерил Стрип. Я всегда хотела туда сходить, но Филипа совершенно не тянуло шагать через полпарка в открытый театр. Я посмотрела на пруд, ища там признаки жизни. Вдоль берега на камнях грелись на солнышке черепахи, словно ракушки, облепившие борт корабля.

— Кроме того, я хотел найти место, где нам не помешают.

— Почему? У тебя что, рак или что-то такое? — Нервы у меня были так натянуты, что этот дурацкий и бестактный вопрос вырвался сам по себе.

— Слушай, успокойся уже. Нет у меня рака. И я не гей.

Ладно, подумала я. Тогда что же, черт возьми, ты собираешься мне сказать?

Питер выглядел спокойным и расслабленным, но у меня к этому моменту сердце стучало уже так, что я даже заглянула под куртку, посмотреть, не заметно ли это сквозь свитер.

— Мы с Диланом все время сюда ходим.

— Правда?

— Ну да. Он, бедолага, даже не знал, что балтиморская иволга — это птица такая. Они тут повсюду на деревьях вокруг пруда. Внизу можно взять напрокат бинокль.

— Вы этим обычно в парке занимаетесь?

— Нет. Обычно мы идем на Гарлем-Меер и ловим рыбу.

— Рыбу? В Нью-Йорке? Почему вы мне не говорили?

— Потому что ребенку иногда надо делать вещи, о которых не знает его мама. Мы специально ничего тебе не говорили. Но это действительно его любимое место. Погода в Центральном парке, которую объявляют по радио, измеряется внутри башни рядом с нами. Мы туда поднимались однажды по приставной лестнице вместе с лесничим, он славный парень. Дилан сказал, что это круто. Ему нравится слушать про животных в парке, и мы всегда приносим с собой бинокль.

— Ты хочешь сказать, что мой девятилетний сын увлекается наблюдениями за птицами?

Питер рассмеялся.

— Да нет, за людьми мы тоже наблюдаем. Но в основном мы просто сидим здесь, разговариваем. Не хочешь тоже попробовать?

— Ладно, я спокойна. Честное слово. — Для храбрости я глубоко вздохнула, потом повернулась к нему. — Но мне надо знать, зачем ты меня сюда привел.

И тут он посмотрел мне прямо в глаза. На мгновение я и правда решила, что сейчас он меня поцелует.

— Джейми.

О господи. Он никогда еще не произносил мое имя таким голосом. Он меня поцелует. И что мне тогда делать? Ух, ты. Нянь меня сейчас поцелует!

— Джейми.

Кажется, я даже наклонилась к нему поближе.

— Насколько ты уверена в том, что Тереза Будро говорит правду?

— О господи, ты за этим меня сюда притащил?

— Ну, я…

— Это все? — Я почувствовала себя такой дурой! — Ты мне это уже говорил! — Я попыталась встать, но он схватил меня за руку.

— Пожалуйста.

— Что?

— Мы еще не закончили.

— Хорошо. Что еще?

— Ничего. Ладно, не буду настаивать. Честное слово, я привел тебя сюда просто потому, что хотел показать тебе эту красоту. — Он показал мне на большое дерево неподалеку, верхние ветки которого клонились к башне замка. Неподходящий момент для урока природоведения. — Это виргинский можжевельник, там, у пруда, большая голубая цапля, вон тут птичье гнездо, а там большое бейсбольное поле. И если ты достаточно успокоишься, чтобы разглядеть все это, может быть, у тебя получится посмотреть на всю эту… историю по-другому.

Он и не собирался меня целовать. Скорее всего, ему это даже в голову не приходило. Пора было прийти в себя и отбросить жалкую фантазию, которую я для себя сочинила.

— Что ты имеешь в виду под «всей этой историей»?

— Все.

— Личные дела или рабочие?

— Я вообще-то о работе, но если ты не возражаешь, могу и про личное сказать. Раз уж представился случай. Твой муж, он… с ним сложно.

— Питер!

— Это правда. Нет, дети его любят, и ты за него вышла замуж, просто я…

— Нет. О моем муже ты сейчас ничего говорить не будешь. — Поведение мужа меня очень смущало. Я боялась, что это заставит Питера потерять уважение ко мне. Еще один ингредиент в сложной смеси моих эмоций, — и если ты думаешь, что мне этим помогаешь, ты не прав.

— Я просто хотел тебя поддержать. Дать тебе понять, что я все понимаю.

— Лучше уж поговорим о работе.

— Ну, хорошо. Тереза.

— Ты не первый, кто полагает, что она врет, — сказала я, пытаясь взять под контроль свои разбушевавшиеся чувства. — Я тронута тем, что ты так хочешь мне помочь. — Я снова посмотрела на часы. На работу я опоздала уже на два часа.

— Я не собирался тебя дергать, я просто переживаю. Иногда ты слишком склонна соглашаться с окружающими. С этими странными пижонками у школы. Мы с тобой об этом говорили.

— Да. И я с тобой не согласилась.

— И ты вечно стараешься умиротворить своего мужа.

Он опять подходил к запретной черте, за которой я готова была разозлиться.

— В браке легче решать проблемы, чем доходить до столкновения. Когда-нибудь ты это поймешь.

— Я просто хочу сказать, что у тебя уже сложилась определенная модель поведения. Ты делаешь этот сюжет потому, что Гудмэн на тебя давит? Что ты сама на этот счет думаешь?

— Все. Хватит. Извини, но ты наивен. — Он меня задел. — И высокомерен.

— Правда? Наивен и высокомерен одновременно?

— Ну, разумеется, все хотят знать, не врет ли она! Неужели ты думаешь, что мы — я, Гудмэн, вся дирекция — это не обдумывали? Такие сюжеты основаны на том, что человек рассказывает правду так, как он ее сам понимает, а публике интересно это услышать с условием, что принимать решение о достоверности будет он сам. И ты явно не понимаешь, что иногда сюжет бывает настолько скандальный, что игнорировать его просто невозможно.

Мне отчаянно хотелось бросить тень сомнения на его слова. Если я смогу отмахнуться от его мнения, то мои чувства к нему будут менее весомыми, а, следовательно, менее пугающими. И я больше не попаду в дурацкую ситуацию, погрузившись в подростковые фантазии насчет того, как он меня сейчас поцелует.

— Даже серьезный канал новостей вроде нашего не может пройти мимо этого. Такая ситуация как катастрофа века, — продолжила я. — Учитывая положение Хартли, его позицию по вопросам семьи — не просто в отношении абортов, но и его защиту семейных ценностей, и его четверых детей. Ну, и еще вся эта штука с задницей, учитывая законы против содомского греха. А если основная фигура подобной взрывной истории готова, наконец, заговорить, мы — с помощью юристов — просто предоставляем публике ее версию этой истории.

Но на самом деле я хотела ему сказать совсем не это, а то, что Филип не всегда был таким болваном. И у нас с ним был потрясающий секс, во многом я из-за этого за него и вышла. И что он умел справляться с крупными неприятностями лучше всех на свете. И что Питер не знал, каково это — застрять в браке без любви и беспокоиться насчет развода, когда у тебя трое детей.

— Вы показываете этот сюжет не просто как ее взгляд на события.

— Ты очень многого не понимаешь.

— Забавно, — отозвался он, — я на твой счет тоже так думаю.

— Ты уже перешел все границы вежливости.

— Вчера вечером я поздно пришел домой, и мне было не уснуть. Так что я заглянул на несколько сайтов с новостями и сплетнями, а потом на все любимые правые блоги моего отца, чтобы разузнать все насчет этой женщины.

— И ты не догадываешься, что канал уже присматривает за этими ребятами? Ну, естественно, они пытаются ее опорочить. Они защищают свою важную шишку Хартли. Я знаю, ты разбираешься в вебсерфинге, но не забывай, я в журналистике уже давно.

— Вебсерфинг! Словечко прямо из девяностых!

— По-моему, ты даже не замечаешь, насколько грубый у тебя тон. Что ты вообще об этом знаешь, живя в своем замкнутом техномирке в Ред-Хук? Господи, ты же никогда ее не встречал. Ты не знаешь, о чем говоришь, понятно тебе?

— Я тебе вот что скажу, — произнес он с нарастающим пылом. — Я знаю этих людей. Я вырос, обедая с ними за одним столом. В моем родном штате полно военных баз, а мой отец считает, что Рональд Рейган — кандидат в святые. Хартли у таких людей следует по значению прямо за Рейганом. Я прочитал десятки статей правых об этой женщине — многие из них помещены на проверенных и уважаемых сайтах, — и они рисуют портрет девушки из ниоткуда, которая все врет. Может, она просто чокнутая, которая хочет оказаться в центре всеобщего внимания. Кто знает?

— Ну, хорошо, мистер Крутой Интернетчик, я рада, что ты так хорошо разбираешься в правых блоггерах, но вот чего ты не знаешь.

Он вздохнул.

— И чего же я не знаю?

— Что перед интервью Тереза нас удивила и продемонстрировала сувениры, которые она сохранила из гостиниц, где она проводила ночи с Хьюи Хартли, с конференций, которые он посещал, с самолетов, которыми они летали. У нее были салфетки, спички, квитанции из баров, которые доказывали посещение ею городов и гостиниц, где он бывал по делам конгресса. Наш информационный отдел подтвердил, что он действительно был в эти дни в этих городах и в этих гостиницах. Это очень важно. Никто не знает, что у нас это есть.

— Ну…

— Что ну, Шерлок? Это важно, и ты этого не знал. И извини, с какой стати ты говоришь мне, как мне делать мою работу? — Я снова разошлась, удачно задвинув унизительные ощущения от разговора о моем муже в глубину своего сознания. — Еще ты не знал, что у нас есть свидетель, который видел вместе эту парочку. У нас есть фотографии, есть записи разговоров, и все равно при этом мы представляем сюжет только как ее версию событий, Мы всего лишь даем ей возможность рассказать свою историю.

— Всего лишь? Да ладно вам! Вы придаете ее словам вес, транслируя их в национальных новостях перед двадцатимиллионной аудиторией!

Я попробовала объяснить по-другому, хотя он этого и не заслуживал.

— Знаешь что, Питер? Это как с Тоней Хардинг. Помнишь ее? Фигуристка, которая наняла людей, чтобы избить Нэнси Керриган…

— Да, я прекрасно знаю, кто такая Тоня Хардинг. Я даже знаю, что сейчас она занимается боксом.

— Ну ладно. Замечательно. С десяток лет назад она оказалась одним из самых крупных моих уловов в новостях. Я ходила на каток, где она тренировалась, и неделями смотрела, как она выполняет двойные сальховы, умоляя ее поговорить с Эн-би-эс. И поскольку я просидела на этих холодных, как черт, металлических сиденьях дольше всех остальных, она пошла к нам и поговорила с Гудмэном. Это не значит, что мы ее оправдали. Это не значит, что мы сказали: она не имела никакого отношения к тому, чтобы переломать Керриган колени. Америка страстно хотела знать, что она скажет, и моя задача состояла в том, чтобы добыть ее, и я это сделала. Конечно, серьезные интервью для новостей мне больше нравятся, но иногда приходится копаться в грязи.

— Я вовсе не собираюсь читать тебе проповедь. Не в этом дело. Снимайте «желтые» интервью, сколько хотите, просто будьте поосторожнее.

— Я осторожна.

— Послушай меня. Ты удивительно со всем справляешься: с тремя детьми, с работой, да еще и сохраняешь брак с этим типом.

— Питер! Хватит!

Он благоразумно не стал останавливаться на этой теме.

— Я вот что хочу сказать. Иногда что-то у тебя не будет получаться. Пропущенный день рождения. Ладно. Не успела уложить детей сама. Тоже ничего. Но если вы промахнетесь с этой чокнутой — это уже совсем другое дело. Тут речь идет о том, чтобы атаковать одного из самых важных и известных конгрессменов. Это Конгресс Соединенных Штатов! Тут ошибаться нельзя.

— Слушай, Тереза Будро красуется на обложках всех «желтых» журналов в стране. Представь, что тебе досталось интервью со Скоттом Питерсоком, которого осудили за убийство беременной жены, и он готов рассказать об их браке — что ты сделаешь? Скажешь, что тебе это не интересно? Люди, которых мы интервьюируем, уже и так в центре медиа-лихорадки, вопрос только в том, кто доберется до них первым. И на этот раз выиграла я, вне зависимости от того, что из этого выйдет.

Похоже, я все-таки не произвела на него впечатления.

— А теперь у меня совещание, которое я не могу пропустить.

— Нет, можешь.

— Нет, не могу.

— Ты же взяла с собой мобильник. Просто позвони и скажи, что не можешь приехать, и посиди тут со мной.

— Ты что, с ума сошел? — спросила я.

— Вот и я то же самое о тебе думаю.

— Почему?

— Ты знаешь почему.

— Нет, знаешь, я действительно не могу. Мне, видишь ли, надо интервью монтировать, одно такое пустяковое, маленькое интервью. И еще у меня совещание с боссом. А босс, видишь ли, платит мне за то, чтобы я приходила на совещания.

— Ну, скажи ему, что опоздаешь.

— Не могу.

— Жаль. Печально, честно говоря.

— Что жаль?

— Тебе это просто не под силу.

— Что — это?

— Ты не можешь позвонить в офис, отменить совещание и просто посидеть здесь, позволить себе получить удовольствие от прекрасного утра. Ты от этого нервничаешь.

— Нет, не нервничаю.

— Так сделай это. — Он улыбнулся, зная, что опять поймал меня в свою дурацкую ловушку.

Я заколебалась, потом посмотрела на раскинувшуюся передо мной роскошную панораму. Может, Питер все же пытается за мной ухаживать? Или ему просто хочется пообщаться со мной как с другом?

— Знаешь, я не дура. Я на это не попадусь. Я понимаю, к чему ты ведешь.

— Останься.

Черт. Меня так тянуло к этому мужчине, к этому убежищу в башне высоко над всем миром.

— Ну, хорошо, и если я останусь, что мы будем тут делать?

— Забудем про Будро. Я все сказал, тебе решать. Мы можем просто поговорить. О чем угодно. Обо всем на свете. Может, ты бы, наконец, поняла мои мотивы, а я — твои.

— Я не могу…

— Можешь. Просто останься.

И я осталась.

Через два часа я снова сидела в машине и ехала в офис. Луис плохо говорил по-английски, и за три года мы еще ни разу ни о чем не разговаривали. Но я точно знала: он решил, что у меня с нянем роман.

— Питер говорил со мной про Дилана, — сказала я виновато. — Долгий разговор. Очень долгий разговор.

Сидя под дивным куполом деревьев над башней Бельведер, мы и, правда, долго говорили. Я заставила Питера пообещать, что он не станет заговаривать про Филипа. Чувствуя мою печаль и унижение, которое я испытывала в браке, он извинился за свои легкомысленные замечания. Он сказал, что любит моих детей, и я начала рассказывать ему всякие дурацкие истории про них, например, про то, как у Дилана в младенчестве был такой толстый животик, что он прикрывал колени. Мы посмеялись насчет шикарных детских дней рождения, на которые он водил детей. Питер даже пригласил меня на свой день рождения.

— Ты уверен?

— Конечно, уверен. Буду рад тебя видеть. И Дилана приводи.

— Но мы же не знаем твоих друзей.

— Я хочу похвастаться тобой перед своими друзьями, Джейми.

Это прозвучало странно, как будто я его новая девушка. Но что бы он ни имел в виду, у меня взволнованно застучало сердце.

— Да, Луис. И прогулка была очень долгая. — Я потерла лоб, демонстрируя, как я устала. Я практически ни разу до сих нор не видела Луиса без застывшей на лице милой услужливой улыбки, но сейчас он ответил мне долгим взглядом, который словно бы говорил; «Ага, как же».