Мой бѣдный Ленской! за могилой,Въ предѣлахъ вѣчности глухой,Смутился ли, пѣвецъ унылой,Измѣны вѣстью роковой,Или надъ Летой усыпленнойПоэтъ, безчувствіемъ блаженной,Ужъ не смущается ничѣмъ,И міръ ему закрытъ и нѣмъ?...Такъ! равнодушное забвеньеЗа гробомъ ожидаетъ насъ.Враговъ, друзей, любовницъ гласъВдругъ молкнетъ. Про одно имѣньеНаслѣдниковъ сердитый хоръЗаводитъ непристойный споръ.
XII.
И скоро звонкій голосъ ОлиВъ семействѣ Лариныхъ умолкъ.Уланъ, своей невольникъ доли,Былъ долженъ ѣхать съ нею въ полкъ.Слезами горько обливаясь,Старушка, съ дочерью прощаясь,Казалось, чуть жива была,Но Таня плакать не могла;Лишь смертной блѣдностью покрылосьЕя печальное лицо.Когда всѣ вышли на крыльцо,И все, прощаясь, суетилосьВокругъ кареты молодыхъ,Татьяна проводила ихъ.
XIII.
И долго, будто сквозь тумана,Она глядѣла имъ во слѣдъ....И вотъ одна, одна Татьяна!Увы! подруга столькихъ лѣтъ,Ея голубка молодая,Ея наперстница родная,Судьбою вдаль занесена,Съ ней навсегда разлучена.Какъ тѣнь, она безъ цѣли бродитъ;То смотритъ въ опустѣлый садъ....Нигдѣ, ни въ чемъ ей нѣтъ отрадъ,И облегченья не находитъОна подавленнымъ слезамъ —И сердце рвется пополамъ.
XIV.
И въ одиночествѣ жестокомъСильнѣе страсть ея горитъ,И объ Онѣгинѣ далекомъЕй сердце громче говоритъ.Она его не будетъ видѣть;Она должна въ немъ ненавидѣтьУбійцу брата своего;Поэтъ погибъ... но ужъ егоНикто не помнитъ, ужъ другомуЕго невѣста отдалась.Поэта память пронесласьКакъ дымъ по небу голубому,О немъ два сердца, можетъ быть,Еще грустятъ... На что грустить?
XV.
Былъ вечеръ. Небо меркло. ВодыСтруились тихо. Жукъ жужжалъ.Ужъ расходились хороводы;Ужъ за рѣкой, дымясь, пылалъОгонь рыбачій. Въ полѣ чистомъ,Луны при свѣтѣ серебристомъ,Въ свои мечты погруженаТатьяна долго шла одна.Шла, шла. И вдругъ передъ собоюСъ холма господскій видитъ домъ,Селенье, рощу подъ холмомъИ садъ надъ свѣтлою рѣкою.Она глядитъ — и сердце въ нейЗабилось чаще и сильнѣй.
XVI.
Ее сомнѣнія смущаютъ:«Пойду ль впередъ, пойду ль назадъ?...Его здѣсь нѣтъ. Меня не знаютъ...Взгляну на домъ, на этотъ садъ.»И вотъ съ холма Татьяна сходитъ,Едва дыша; кругомъ обводитъНедоумѣнья полный взоръ....И входитъ на пустынный дворъ.Къ ней, лая, кинулись собаки.На крикъ испуганный еяРебятъ дворовая семьяСбѣжалась шумно. Не безъ дракиМальчишки разогнали псовъ,Взявъ барыню подъ свой покровъ.
XVII.
«Увидѣть барской домъ не льзя ли?»Спросила Таня. ПоскорѣйКъ Анисьѣ дѣти побѣжали,У ней ключи взять отъ сѣней;Анисья тотчасъ къ ней явиласьИ дверь предъ ними отворилась,И Таня входитъ въ домъ пустой,Гдѣ жилъ недавно нашъ герой.Она глядитъ: забытый въ залѣКій на бильярдѣ отдыхалъ,На смятомъ канапе лежалъМанежный хлыстикъ. Таня далѣ;Старушка ей: — «а вотъ каминъ;Здѣсь баринъ сиживалъ одинъ.
XVIII.
«Здѣсь съ нимъ обѣдывалъ зимоюПокойный Ленскій, нашъ сосѣдъ.Сюда пожалуйте, за мною.Вотъ это барскій кабинетъ;Здѣсь почивалъ онъ, кофе кушалъ,Прикащика доклады слушалъИ книжку по утру читалъ....И старый баринъ здѣсь живалъ;Со мной, бывало, въ воскресенье,Здѣсь подъ окномъ, надѣвъ очки,Играть изволилъ въ дурачки.Дай Богъ душѣ его спасенье,А косточкамъ его покойВъ могилѣ, въ мать-землѣ сырой!» —
XIX.
Татьяна взоромъ умиленнымъВокругъ себя на все глядитъ,И все ей кажется безцѣннымъ,Все душу томную живитъПолумучительной отрадой:И столъ съ померкшею лампадой,И груда книгъ, и подъ окномъКровать, покрытая ковромъ,И видъ въ окно сквозь сумракъ лунной,И этотъ блѣдный полусвѣтъ,И Лорда Байрона портретъ,И столбикъ съ куклою чугуннойПодъ шляпой съ пасмурнымъ челомъ,Съ руками, сжатыми крестомъ.
XX.
Татьяна долго въ кельѣ моднойКакъ очарована стоитъ.Но поздно. Вѣтеръ всталъ холодной.Темно въ долинѣ. Роща спитъНадъ отуманенной рѣкою;Луна сокрылась за горою,И пилигримкѣ молодойПора, давно пора домой.И Таня, скрывъ свое волненье,Не безъ того, чтобъ не вздохнуть,Пускается въ обратный путь.Но прежде проситъ позволеньяПустынный за́мокъ навѣщать,Чтобъ книжки здѣсь одной читать.
XXI.
Татьяна съ ключницей простиласьЗа воротами. Черезъ деньУжъ утромъ рано вновь явиласьОна въ оставленную сѣнь,И въ молчаливомъ кабинетѣЗабывъ на время все на свѣтѣ,Осталась наконецъ одна,И долго плакала она.Потомъ за книги принялася.Сперва ей было не до нихъ,Но показался выборъ ихъЕй страненъ. Чтенью предаласяТатьяна жадною душой;И ей открылся міръ иной.
XXII.
Хотя мы знаемъ, что Евгеній,Издавна чтенья разлюбилъ,Однако жъ нѣсколько творенійОнъ изъ опалы исключилъ:Пѣвца Гяура и Жуана,Да съ нимъ еще два-три романа,Въ которыхъ отразился вѣкъ,И современный человѣкъИзображенъ довольно вѣрноСъ его безнравственной душой,Себялюбивой и сухой,Мечтанью преданной безмѣрно,Съ его озлобленнымъ умомъ,Кипящимъ въ дѣйствіи пустомъ.
XXIII.
Хранили многія страницыОтмѣтку рѣзкую ногтей;Глаза внимательной дѣвицыУстремлены на нихъ живѣй.Татьяна видитъ съ трепетаньемъ,Какою мыслью, замѣчаньемъ,Бывалъ Онѣгинъ пораженъ,Въ чемъ молча соглашался онъ.На ихъ поляхъ она встрѣчаетъЧерты его карандаша.Вездѣ Онѣгина душаСебя невольно выражаетъ,То краткимъ словомъ, то крестомъ,То вопросительнымъ крючкомъ.
XXIV.
И начинаетъ понемногуМоя Татьяна пониматьТеперь яснѣе — слава Богу —Того, по комъ она вздыхатьОсуждена судьбою властной:Чудакъ печальный и опасный,Созданье ада иль небесъ,Сей ангелъ, сей надменный бѣсъ,Что жъ онъ? Ужели подражанье,Ничтожный призракъ, иль ещеМосквичъ въ Гарольдовомъ плащѣ,Чужихъ причудъ истолкованье,Словъ модныхъ полный лексиконъ?...Ужъ не пародія ли онъ?
XXV.
Ужель загадку разрѣшила?Ужели слово найдено?Часы бѣгутъ; она забыла,Что дома ждутъ ее давно,Гдѣ собралися два сосѣдаИ гдѣ объ ней идетъ бесѣда.«Какъ быть? Татьяна не дитя,»Старушка молвила крехтя.«Вѣдь Олинька ея моложе.Пристроить дѣвушку, ей-ей,Пора; а что мнѣ дѣлать съ ней?Всѣмъ наотрѣзъ одно и то же:Нейду. И все груститъ она,Да бродитъ по лѣсамъ одна.
XXVI.
«Не влюблена ль она? Въ кого же?Буяновъ сватался: отказъ.Ивану Пѣтушкову — тоже.Гусаръ Пыхтинъ гостилъ у насъ;Ужъ какъ онъ Танею прельщался,Какъ мелкимъ бѣсомъ разсыпался!Я думала: пойдетъ авось;Куда! и снова дѣло врозь.»— «Что жъ, матушка? за чѣмъ же стало?Въ Москву, на ярмарку невѣстъ!Тамъ, слышно, много праздныхъ мѣстъ.»— «Охъ, мой отецъ! доходу мало.»— «Довольно для одной зимы,Не то ужъ дамъ хоть я въ займы.» —
XXVII.
Старушка очень полюбилаСовѣтъ разумный и благой;Сочлась — и тутъ же положилаВъ Москву отправиться зимой —И Таня слышитъ новость эту.На судъ взыскательному свѣтуПредставить ясныя чертыПровинціяльной простоты,И запоздалые наряды,И запоздалый складъ рѣчей;Московскихъ франтовъ и цирцейПривлечь насмѣшливые взгляды!...О, страхъ! нѣтъ, лучше и вѣрнѣйВъ глуши лѣсовъ остаться ей.
Ея прогулки длятся долѣ.Теперь то холмикъ, то ручейОстановляютъ поневолѣТатьяну прелестью своей.Она, какъ съ давними друзьями,Съ своими рощами, лугамиЕще бѣсѣдовать спѣшитъ,Но лѣто быстрое летитъ,Настала осень золотая.Природа трепетна, блѣдна,Какъ жертва, пышно убрана...Вотъ сѣверъ, тучи нагоняя,Дохнулъ, завылъ — и вотъ самаИдетъ волшебница Зима.
XXX.
Пришла, разсыпалась; клокамиПовисла на сукахъ дубовъ;Легла волнистыми коврамиСреди полей, вокругъ холмовъ;Брега съ недвижною рѣкоюСравняла пухлой пеленою;Блеснулъ морозъ. И рады мыПроказамъ матушки Зимы.Не радо ей лишь сердце Тани.Нейдетъ она зиму встрѣчать,Морозной пылью подышатьИ первымъ снѣгомъ съ кровли баниУмыть лицо, плеча и грудь:Татьянѣ страшенъ зимній путь.
XXXI.
Отъѣзда день давно просроченъ,Проходитъ и послѣдній срокъ.Осмотрѣнъ, вновь обитъ, упроченъЗабвенью брошенный возокъ.Обозъ обычный, три кибиткиВезутъ домашніе пожитки,Кастрюльки, стулья, сундуки,Варенье въ банкахъ, тюфяки,Перины, клѣтки съ пѣтухами,Горшки, тазы et cetera,Ну, много всякаго добра.И вотъ въ избѣ между слугамиПоднялся шумъ, прощальный плачъ:Ведутъ на дворъ осмнадцать клячъ,
XXXII.
Въ возокъ боярскій ихъ впрягаютъ,Готовятъ завтракъ повора,Горой кибитки нагружаютъ,Бранятся бабы, кучера.На клячѣ тощей и косматойСидитъ форрейторъ бородатый.Сбѣжалась челядь у воротъПрощаться съ барами. И вотъУсѣлись, и возокъ почтенный,Скользя, ползетъ за ворота.«Простите, мирныя мѣста!«Прости, пріютъ уединенный!«Увижу ль васъ?....» И слезъ ручейУ Тани льется изъ очей.
XXXIII.
Когда благому просвѣщеньюОтдвинемъ болѣе границъ,Современемъ (по расчисленьюФилософическихъ таблицъ,Лѣтъ чрезъ пять сотъ) дороги вѣрноУ насъ измѣнятся безмѣрно:Шоссе Россію здѣсь и тутъ,Соединивъ, пересѣкутъ.Мосты чугунные чрезъ водыШагнутъ широкою дугой,Раздвинемъ горы, подъ водойПророемъ дерзостные своды,И заведетъ крещеный міръНа каждой станціи трактиръ.
XXXIV.
Теперь у насъ дороги плохи42,Мосты забытые гніютъ,На станціяхъ клопы да блохиЗаснуть минуты не даютъ;Трактировъ нѣтъ. Въ избѣ холоднойВысокопарный, но голоднойДля виду прейскурантъ виситъИ тщетный дразнитъ апетитъ,Межъ тѣмъ, какъ сельскіе циклопыПередъ медлительнымъ огнемъРоссійскимъ лечатъ молоткомъИздѣлье легкое Европы,Благословляя колеиИ рвы отеческой земли.
XXXV.
За то зимы порой холоднойѢзда пріятна и легка.Какъ стихъ безъ мысли въ пѣснѣ модной —Дорога зимняя гладка.Автомедоны наши бойки,Неутомимы наши тройки,И версты, тѣша праздный взоръ,Въ глазахъ мелькаютъ какъ заборъ.43Къ несчастью, Ларина тащилась,Боясь прогоновъ дорогихъ;Не на почтовыхъ, на своихъ,И наша дѣва насладиласьДорожной скукою вполнѣ:Семь сутокъ ѣхали онѣ.
XXXVI.
Но вотъ ужъ близко. Передъ нимиУжъ бѣлокаменной Москвы,Какъ жаръ крестами золотымиГорятъ старинныя главы.Ахъ, братцы! какъ я былъ доволенъ,Когда церквей и колоколенъ,Садовъ, чертоговъ полукругъОткрылся предо мною вдругъ!Какъ часто въ горестной разлукѣ,Въ моей блуждающей судьбѣ,Москва, я думалъ о тебѣ!Москва.... какъ много въ этомъ звукѣДля сердца Русскаго слилось!Какъ много въ немъ отозвалось!
XXXVII.
Вотъ, окруженъ своей дубравой,Петровскій за́мокъ. Мрачно онъНедавнею гордится славой.Напрасно ждалъ Наполеонъ,Послѣднимъ счастьемъ упоенной,Москвы колѣнопреклоненнойСъ ключами стараго Кремля:Нѣтъ, не пошла Москва мояКъ нему съ повинной головою.Не праздникъ, не пріемный даръ,Она готовила пожаръНетерпѣливому герою.Отселѣ, въ думу погружёнъ,Глядѣлъ на грозный пламень онъ.
XXXVIII.
Прощай, свидѣтель падшей славы,Петровскій за́мокъ. Ну! не стой,Пошолъ! Уже столпы заставыБѣлѣютъ: вотъ ужъ по ТверскойВозокъ несется чрезъ ухабы.Мелькаютъ мимо бутки, бабы,Мальчишки, лавки, фонари,Дворцы, сады, монастыри,Бухарцы, сани, огороды,Купцы, лачужки, мужики,Бульвары, башни, казаки,Аптеки, магазины моды,Балконы, львы на воротахъ.И стаи галокъ на крестахъ.
XXXIX. XL.
Въ сей утомительной прогулкѣПроходитъ часъ, другой, и вотъУ Харитонья въ переулкѣВозокъ предъ домомъ у воротъОстановился. Къ старой теткѣ,Четвертый годъ больной въ чахоткѣ,Онѣ пріѣхали теперь.Имъ настежь отворяетъ дверьВъ очкахъ, въ изорванномъ кафтанѣ,Съ чулкомъ въ рукѣ, сѣдой Калмыкъ.Встрѣчаетъ ихъ въ гостиной крикъКняжны, простертой на диванѣ.Старушки съ плачемъ обнялись,И восклицанья полились.
XLI.
Княжна, mon ange! — Pachette! — Алина!— Кто бъ могъ подумать? — Какъ давно!На долго ль? — Милая! Кузина!Садись — какъ это мудрено!Ей Богу, сцена изъ романа...— А это дочь моя, Татьяна. —Ахъ, Таня! подойди ко мнѣ —Какъ будто брежу я во снѣ....Кузина, помнишь Грандисона? —Какъ, Грандисонъ?... а, Грандисонъ!Да, помню, помню. Гдѣ же онъ? —«Въ Москвѣ, живетъ у Симеона;Меня въ сочельникъ навѣстилъ:Недавно сына онъ женилъ.
XLII.
А тотъ... но послѣ все раскажемъ.Не правда ль? Всей ея роднѣМы Таню завтра же покажемъ.Жаль, разъѣзжать нѣтъ мочи мнѣ;Едва, едва таскаю ноги.Но вы замучены съ дороги;Пойдемте вмѣстѣ отдохнуть...Охъ, силы нѣтъ...устала грудь...Мнѣ тяжела теперь и радость,Не только грусть...душа моя,Ужъ никуда не годна я...Подъ старость жизнь такая гадость...»И тутъ, совсѣмъ утомлена,Въ слезахъ раскашлялась она.
XLIII.
Больной и ласки и весельеТатьяну трогаютъ; но ейНе хорошо на новосельѣ,Привыкшей къ горницѣ своей.Подъ занавѣскою шелковойНе спится ей въ постелѣ новой,И ранній звонъ колоколовъ,Предтеча утреннихъ трудовъ,Ее съ постели подымаетъ.Садится Таня у окна.Рѣдѣетъ сумракъ, но онаСвоихъ полей не различаетъ:Предъ нею незнакомый дворъ,Конюшня, кухня и заборъ.
XLIV.
И вотъ: по родственнымъ обѣдамъРазвозятъ Таню каждый деньПредставить бабушкамъ и дѣдамъЕя разсѣянную лѣнь.Роднѣ, прибывшей издалеча,Повсюду ласковая встрѣча,И восклицанья, и хлѣбъ-соль.«Какъ Таня выросла! Давно льЯ, кажется, тебя крестила?А я такъ на руки брала!А я такъ за уши драла!А я такъ пряникомъ кормила!»И хоромъ бабушки твердятъ:«Какъ наши годы-то летятъ!»
XLV.
Но въ нихъ не видно перемѣны;Все въ нихъ на старый образецъ:У тетушки Княжны ЕленыВсе тотъ же тюлевый чепецъ;Все бѣлится Лукерья Львовна,Все то же лжетъ Любовь Петровна,Иванъ Петровичъ также глупъ,Семенъ Петровичъ также скупъ,У Пелагѣи НиколавныВсе тотъ же другъ, мосье Финмушъ,И тотъ же шпицъ, и тотъ же мужъ;А онъ, все клуба членъ исправный,Все также смиренъ, также глухъ,И также ѣстъ и пьетъ за двухъ.
XLVI.
Ихъ дочки Таню обнимаютъ.Младыя граціи МосквыСначала молча озираютъТатьяну съ ногъ до головы;Ее находятъ что-то странной,Провинціяльной и жеманной,И что-то блѣдной и худой,А впрочемъ очень недурной;Потомъ, покорствуя природѣ,Дружатся съ ней, къ себѣ ведутъ,Цѣлуютъ, нѣжно руки жмутъ,Взбиваютъ кудри ей по модѣ,И повѣряютъ нараспѣвъСердечны тайны, тайны дѣвъ,
XLVII.
Чужія и свои побѣды,Надежды, шалости, мечты.Текутъ невинныя бесѣдыСъ прикрасой легкой клеветы.Потомъ, въ отплату лепетанья,Ея сердечнаго признаньяУмильно требуютъ онѣ.Но Таня, точно какъ во снѣ,Ихъ рѣчи слышитъ безъ участья,Не понимаетъ ничего,И тайну сердца своего,Завѣтный кладъ и слезъ и счастья,Хранитъ безмолвно между тѣмъ,И имъ не дѣлится ни съ кѣмъ.
XLVIII.
Татьяна вслушаться желаетъВъ бесѣды, въ общій разговоръ:Но всѣхъ въ гостиной занимаетъТакой безсвязный, пошлый вздоръ,Все въ нихъ такъ блѣдно, равнодушно;Они клевещутъ даже скучно;Въ безплодной сухости рѣчей,Распросовъ, сплетенъ и вѣстей,Не вспыхнетъ мысли въ цѣлы сутки,Хоть невзначай, хоть наобумъ;Не улыбнется томный умъ,Не дрогнетъ сердце хоть для шутки.И даже глупости смѣшнойВъ тебѣ не встрѣтишь, свѣтъ пустой!
XLIX.
Архивны юноши толпоюНа Таню чопорно глядятъ,И про нее между собоюНеблагосклонно говорятъ.Одинъ, какой-то шутъ печальнойЕе находитъ идеальной,И, прислонившись у дверей,Элегію готовитъ ей.У скучной тетки Таню встрѣтя,Къ ней какъ-то В.... подсѣлъИ душу ей занять успѣлъ.И близъ него ее замѣтя,Объ ней, поправя свой парикъ,Освѣдомляется старикъ.
L.
Но тамъ, гдѣ Мельпомены бурнойПротяжный раздается вой,Гдѣ машетъ мантіей мишурнойОна предъ хладною толпой,Гдѣ Талія тихонько дремлетъИ плескамъ дружескимъ не внемлетъ,Гдѣ Терпсихорѣ лишь однойДивится зритель молодой(Что было также въ прежни лѣты,Во время ваше и мое)Не обратились на нееНи дамъ ревнивые лорнеты,Ни трубки модныхъ знатоковъИзъ ложъ и кресельныхъ рядовъ.
LI.
Ее привозятъ и въ Собранье.Тамъ тѣснота, волненье, жаръ,Музыки грохотъ, свѣчъ блистанье,Мельканье, вихорь быстрыхъ паръ,Красавицъ легкіе уборы,Людьми пестрѣющіе хо́ры,Невѣстъ обширный полукругъ,Всѣ чувства поражаетъ вдругъ.Здѣсь кажутъ франты записныеСвое нахальство, свой жилетъИ невнимательный лорнетъ.Сюда гусары отпускныеСпѣшатъ явиться, прогремѣть,Блеснуть, плѣнить и улетѣть.
LII.
У ночи много звѣздъ прелестныхъ,Красавицъ много на Москвѣ.Но ярче всѣхъ подругъ небесныхъЛуна въ воздушной синевѣ.Но та, которую не смѣюТревожить лирою моею,Какъ величавая лунаСредь женъ и дѣвъ блеститъ одна.Съ какою гордостью небеснойЗемли касается она!Какъ нѣгой грудь ея полна!Какъ томенъ взоръ ея чудесной!....Но полно, полно; перестань:Ты заплатилъ безумству дань.
LIII.
Шумъ, хохотъ, бѣготня, поклоны,Галопъ, мазурка, вальсъ.... Межъ тѣмъ,Между двухъ тетокъ, у колонны,Не замѣчаема никѣмъ,Татьяна смотритъ и не видитъ,Волненье свѣта ненавидитъ;Ей душно здѣсь.... она мечтойСтремится къ жизни полевой,Въ деревню, къ бѣднымъ поселянамъ,Въ уединенный уголокъ,Гдѣ льется свѣтлый ручеёкъ;Къ своимъ цвѣтамъ, къ своимъ романамъИ въ сумракъ липовыхъ аллей,Туда, гдѣ онъ являлся ей.
LIV.
Такъ мысль ея далече бродитъ:Забытъ и свѣтъ, и шумный балъ,А глазъ межъ тѣмъ съ нея не сводитъКакой-то важный Генералъ.Другъ другу тетушки мигнули,И локтемъ Таню вразъ толкнули,И каждая шепнула ей:— «Взгляни на лѣво поскорѣй.»— «На лѣво? гдѣ? что тамъ такое?»— «Ну, что бы ни было, гляди...Въ той кучкѣ; видишь? впереди,Тамъ, гдѣ еще въ мундирахъ двое...Вотъ отошелъ... вотъ бокомъ сталъ...»— «Кто? толстый этотъ Генералъ?» —
LV.
Но здѣсь съ побѣдою поздравимъТатьяну милую мою.И въ сторону свой путь направимъ,Чтобъ не забыть, о комъ пою...Да кстати, здѣсь о томъ два слова:Пою пріятеля младоваИ множество его причудъ.Благослови мой долгій трудъ,О ты, эпическая Муза!И вѣрный посохъ мнѣ вручивъ,Не дай блуждать мнѣ вкось и въ кривь,Довольно. Съ плечь долой обуза!Я классицизму отдалъ честь:Хоть поздно, а вступленье есть.